Боевое задание

Прошло совсем немного времени с того дня, как я прибыл на боевой участок, но мне казалось, что живу здесь давным-давно. Уже первый обход подразделений оставил у меня хорошее впечатление о людях переднего края. Неприятный осадок сохранился лишь от встречи с лейтенантом Кривоножко.

Но и в хорошей части, среди хороших людей для комиссара всегда найдется работа.

Мне очень не нравилось мальчишеское озорство Белкина, его бравирование и пренебрежение правилами маскировки на переднем крае. Лихачество юного лейтенанта молодые бойцы, сержанты и даже некоторые офицеры воспринимали как образец героизма. Они так же хаживали во весь рост там, где следовало бы пригнуться, или без разрешения, ни с того ни с сего, открывали бесполезный ружейно-пулеметный огонь, демаскируя собственную оборону.

Нельзя было не учитывать и настроений, подобных тем, какие высказывал комбат Радченко во время моей первой с ним встречи, а также рассуждений капитана Светлова относительно тылов и тепленьких местечек. Все это надо было упорядочить и, как говорится, привести в норму.

Недели две я с комиссарами батальонов буквально не вылезал из ротных и взводных землянок, налаживая партийно-политическую работу. Во всех подразделениях зашевелились агитаторы, стали регулярно выходить «боевые листки». Мы даже провели двухдневный семинар агитаторов. Этому не помешали ни ружейно-пулеметные обстрелы открытых пространств, по которым сотни метров приходилось пробираться на занятия нашим слушателям, [35] ни минометно-артиллерийский огонь противника по позициям первого батальона, в расположении которого проходил семинар.

Почти ни одного занятия семинара не пропустили Светлов и Калиберный, хотя их никто к этому не обязывал. Светлов потом говорил:

— После такого семинара я и сам, кажется, смогу проводить политработу не хуже любого политрука.

Появились у меня и свои любимцы. Среди них едва ли не первым оказался политрук пулеметной роты Шепелев.

Пулеметная рота вообще считалась у нас лучшим, передовым подразделением. В ней был образцовый воинский порядок, хорошая дисциплина, и этим она немало была обязана своему энергичному, волевому и инициативному политруку.

Родиной Шепелева была Белоруссия. Отец его, потомственный батрак, погиб в восемнадцатом году в боях с немецкими интервентами где-то на Украине. Старушка мать, жена и двое ребятишек остались в районе Борисова, где перед войной Шепелев работал заместителем директора совхоза.

Этот скромный и внешне ничем не приметный политработник обладал необъяснимой силой располагать к себе людей. Он был истинным другом своих пулеметчиков, заботился о каждом из них, а те, в свою очередь, готовы были в любую минуту отдать жизнь за своего политрука.

Каждый день у нас все явственнее ощущалась подготовка к большому наступлению. Об отдыхе и думать не приходилось. Все мы забыли разницу между днем и ночью, засыпали там, где заставала свободная минута: в командирском блиндаже, в солдатской землянке, а то и прямо на морозце, прислонясь к стенке открытого окопа.

К нам в большом количестве стало поступать вооружение. В двадцатых числах декабря мы получили новые максимы, несколько десятков дегтяревеких «ручников» и тысяч десять гранат. Командиров подразделений и разведчиков вооружили автоматами.

Острый недостаток ощущался лишь в минометах и минах. За все время пребывания в обороне наша минометная батарея не сделала по противнику и двух десятков [36] выстрелов. Напрасно командиры пехотных подразделений слезно просили ее в наиболее тяжелые минуты боя «подбросить» за Нару «огурчиков». Всякий раз следовал один ответ: «Огурцы еще не созрели». Это положение особенно тяжело переживал политрук минометчиков Базыкин. Человек он был непоседливый, неровный, но работник очень честный, старательный. По десять раз в сутки Базыкин связывался со мной по телефону, отыскивал меня, где бы я ни находился, и неизменно спрашивал, когда же будут мины. Иногда он даже прибегал на командный пункт участка и, забываясь, стучал кулаком по столу.

А фашисты с каждым днем все усиливали обстрел наших позиций. Их минометы и артиллерия били иногда круглые сутки. Враг, видимо, уже чувствовал, что недолго сумеет продержаться в этих местах и потому снарядов не жалел.

Наша разведка, возглавляемая лейтенантом Китаевым, работала превосходно. Мы отобрали в нее самых смелых и боевых ребят из числа коммунистов и комсомольцев. С наступлением сумерек эта спаянная, героическая группка выходила на задание. После нескольких смелых и дерзких вылазок в тыл противника ей удалось установить расположение фашистских батарей, их количество, состояние охраны. Эти сведения мы передали в штаб дивизии, и тотчас же оттуда последовало распоряжение: командиру и комиссару боевого участка явиться к комдиву лично.

Командир дивизии полковник Борзов тепло поздоровался с нами, поправил седеющие свои усы, снял очки и, прищурившись, спросил:

— Ну, как поживаете, товарищи? Небось ворчите? Другие, мол, наступают, громят фашистов, а мы — ни с места?

— Грешны, товарищ полковник, — признался Светлов.

— Всему свое время, — примирительно сказал Борзов. — А вызвал я вас для того, чтобы поручить пока небольшое, но серьезное боевое задание. Нужно из состава ваших подразделений сформировать отряд человек в сорок, вооружить его автоматами, снабдить гранатами и сегодня же ночью отправить за Нару, в тыл гитлеровцев. Задача: вывести из строя вражеские пушки и минометы, разведать боем силы противника в районе Бирюлева [37] и притащить с собой языка. Язык нужен обязательно, — твердо сказал полковник, чеканя каждое слово. — Справитесь с заданием?

— Справимся, — уверенно заявил Светлов.

— Смотрите, не осрамитесь, — усмехнулся Борзов и, взглянув на нас поочередно, спросил: — А кто пойдет с отрядом — командир или комиссар?

Минута была ответственная...

— Разрешите пойти мне, — сказал я.

— Вести отряд — дело командира, — обернувшись ко мне, резко сказал Светлов.

— А ты, Светлов, не горячись, — остановил его командир дивизии. — Именно потому, что ты командир участка, твое дело — как следует подготовить операцию. Обеспечь все, что нужно, а с отрядом пусть идет товарищ Соловьев.

Всю обратную дорогу Светлов был угрюм и упрекнул меня в том, что я напросился пойти с отрядом, даже не посоветовавшись с командиром. Но потом успокоился и в ином, уже дружеском, тоне стал излагать мне свои соображения, что следует предпринять в том или ином случае, который может произойти с отрядом на территории врага.

Когда мы подходили к своему блиндажу, шальная пуля вырвала клок ваты из кубанки Светлова. Капитан и бровью не повел. Но в блиндаже, осмотрев располосованный верх шапки, он крепко выругался:

— Вот ведь что наделали... А другой такой шапки здесь не достанешь.

Мы стали готовиться к выступлению. Подобрали и вооружили людей. Командиром отряда назначили Калиберного. Он охотно, без лишних слов, принял это назначение, будто давно к нему готовился.

Из офицеров, кроме Калиберного и меня, с отрядом шли лейтенант Белкин и старший политрук Базыкин, посчитавший своим долгом не упустить подходящего случая показать себя на деле.

Включили в отряд и лейтенанта Кривоножко. Он очень искренне просил меня и Светлова позволить ему загладить свои прошлые ошибки.

Взяли мы также старшину Простякова и военврача Козлова. Последний убеждал нас со Светловым, что будет самым необходимым человеком в этой операции. [38]

Чтобы легче было передвигаться, мы вместо шинелей и полушубков надели ватные фуфайки и такие же брюки, а поверх этого — белые маскировочные халаты. Личные документы сдали на хранение Егорову. Сдача документов, особенно партийных и комсомольских билетов, являлась обязательной перед уходом на боевое задание во вражеский тыл.

Отряд, состоявший из сорока одного человека, разбился на две группы. Меньшая по численности группа пошла прямиком через поле, на деревню Бирюлево, с задачей: переправиться по льду через Нару и залечь на том берегу. Вторая, большая группа, двигалась левее, по окраине Любаново. Сделав небольшой круг по оврагу, она должна была незаметно подойти к гитлеровцам, окопавшимся в Бирюлеве, с их правого фланга.

По выходе за Нару из второй группы выделялась специальная команда Белкина, которой вменялось в обязанность: проникнуть на огневые позиции вражеских батарей, без шума снять там часовых, вынуть из орудий замки и сбить прицелы у минометов. В случае необходимости Белкину разрешалось забросать вражеские батареи противотанковыми гранатами.

По условному сигналу меньшая группа должна была поднять шум, чтобы отвлечь на себя внимание противника. А тем временем остальная часть отряда нападет на блиндажи гитлеровцев и захватит языка.

Я и Калиберный шли со второй группой. Первую же возглавляли начальник штаба батальона старший лейтенант Недозоров и старший политрук Базыкин.

Вслед за нами к Наре должен был идти взвод пулеметчиков, которому ставилась задача: не переходя реки, занять позицию против Бирюлева, замаскироваться в кустарниках и в случае необходимости прикрыть огнем наш отход.

Перед выходом на задание командиры и политработники собрались в светловском блиндаже. Кто сидел на нарах, кто на полу у печурки, кто примостился на коленях у товарища. Появившегося с баяном Белкина офицеры подхватили под руки, усадили на середину, и он запел:

Эта новая, впервые услышанная нами тогда задушевная фронтовая песня заворожила и очаровала всех. Когда отзвучали ее последние слова и замолк баян, первым заговорил старшина Простяков:

— Эх, какая же расчудесная песня!.. Все нутро, как огнем, прожигает. Прямо будто в плен берет!

— Ты, папаша, гляди, и в самом деле от расстройства чувств в плен сегодня не угоди, — пошутил Белкин.

— Ну что вы, товарищ лейтенант! — возразил тот. — Я долго в себе никакую мягкотелость не ношу. Стоит вылезти из блиндажа — и всю эту приятную музыку как ветром с меня сдует. Там, наружи, меня другая музыка заряжать начнет!

Капитан Светлов сказал нам несколько теплых напутственных слов.

— Ну, а теперь — «по коням»! — скомандовал он и первым вышел из блиндажа.

Ночь стояла темная: ни звезд, ни луны. Непроглядная мгла сразу поглотила удалившуюся вправо первую группу. Шел снег. Ветер кружил его над полем, заметая наши следы.

Мы двигались цепочкой, в затылок друг другу. Впереди — Калиберный, хорошо знавший эти места, за ним — Белкин, дальше — я, за мною — Сальников, а замыкал цепочку старшина Простяков.

Ветер дул нам в лицо. Ноги проваливались в сугробы. Чтобы никто не отстал, мы старались строго соблюдать дистанцию. Наши белые халаты совершенно сливались с местностью: идущие впереди, оглядываясь, не могли различить последних.

Над Бирюлевом, как и каждую ночь, поднимались ракеты, но сегодня их свет был едва различим.

Тесная лощина оврага, по которой мы двигались, вдруг раздвинулась, впереди показалась низкая стенка кустарника.

— Нара! — сказал Сальников.

Мы подошли к отлогому берегу. Перед нами, отделившись от снега, возникли два силуэта, в которых мы сразу узнали лейтенанта Катаева и другого разведчика — ефрейтора Сумрачева. Они еще с вечера ушли за Нару и теперь, закончив свои дела, ожидали здесь нашего прихода. [40]

По сигналу Калиберного группа остановилась и залегла в кустарнике. Лейтенант Китаев шепотом стал докладывать результаты разведки:

— Сегодня у них полный покой. Попрятались в блиндажи от метели и нас, похоже, не ждут. Блиндажи их метрах в двухстах отсюда. Охраны там не было. За блиндажами лес. На опушке батареи минометов и легких орудий. Количество стволов подсчитать не удалось, Охрана у батарей небольшая, человека четыре. Я там по соседству двух разведчиков оставил для наблюдения: сержанта Волченкова и бойца Ведерникова. В случае изменения обстановки, они предупредят — ребята опытные. По-моему, лучше всего будет напасть одновременно и на блиндажи, и на батареи, чтобы фашисты очухаться не успели, — закончил Китаев.

Посоветовавшись, мы пришли к выводу, что прежний наш план действительно необходимо изменить. Общее нападение, рассчитанное на молниеносный удар силою всего отряда по блиндажам и батареям, назначили на час ночи. Сигналом к нападению будет взрыв гранаты у центрального блиндажа, где, по сведениям Китаева, располагаются фашистские офицеры.

Калиберный приказал Сумрачеву отправиться к старшему лейтенанту Недозерову и передать, чтобы он немедленно шел на соединение с нами. Сумрачев козырнул и исчез в метели, а Китаев повел нас дальше.

Без единой помехи, словно тени, проскользнули мы по занесенному снегом льду через Нару. Неунимавшаяся метель заглушала все шорохи.

На вражеском берегу растительность была гуще. Над ольшаником возвышались стволы оголенных осин. Сквозь пелену метели просматривался темный силуэт какой-то постройки.

Мы благополучно миновали ряды проволочных заграждений. Со стороны позиций противника не доносилось никаких звуков. Даже не верилось, что совсем рядом находятся вражеские блиндажи.

Над блиндажами вспыхивали яркие снопики искр. Ветер подхватывал их и уносил далеко в сторону.

Незадолго до условленного часа явился связной от лейтенанта Белкина. Лейтенант доносил, что его группа убрала охрану и он является сейчас полным хозяином [41] на огневых позициях немецких батарей. У артиллерийских орудий сняты замки, у минометов поломаны прицелы, но для того, чтобы полностью вывести из строя орудия и минометы, необходимо пустить в дело гранаты. Связной рассказал, что по пути к нам он обнаружил два телефонных провода, которые тянутся от окруженных нами блиндажей в глубь бирюлевского леса.

— Может, оборвать эти провода, товарищ старший лейтенант? — спросил связной, обращаясь к Калиберному.

— Обрывайте, — согласился Калиберный, — и немедленно возвращайтесь к Белкину. Передайте ему, что, выполнив задание, его группа может отходить самостоятельно по ранее обусловленному маршруту.

В составе нашего отряда находился лейтенант Цветков, помощник начальника штаба по разведке соседнего с нами стрелкового полка, — маленький, говорливый и очень бойкий молодой офицер, закадычный друг Белкина. Цветков сам напросился идти с нами.

В дивизии Цветкова считали исключительно храбрым человеком. Утверждали, что на его боевом счету около трехсот убитых фашистов, что он каким-то способом сбил якобы вражеский самолет, а на Старой Смоленской дороге захватил в плен гитлеровского полковника с легковой машиной, шофером и ценными оперативными документами. Слушая рассказы о подвигах легендарного помначштаба, бойцы не скупились на одобрительные восклицания:

— Ну и па-а-арень!.. Вот это да!..

У меня же знакомство с Цветковым произошло при весьма неприятных обстоятельствах. Как-то я был вызван в штаб дивизии. По каким-то делам в штабе находился и Цветков. И там, чуть ли не у всех на глазах, он пытался стащить мой новенький автомат «ППШ» — подарок начальника политотдела армии. Этот автомат, по циничному признанию Цветкова, «очень ему понравился». Я крупно поговорил с лейтенантом, но случай этот гласности не предал. Уж очень не хотелось мне разрушать в стольких сердцах веру в этого офицера, тем более, что Цветков незадолго перед тем был принят в кандидаты партии. [42]

Во время продвижения к позициям противника я потерял Цветкова из виду, а сейчас он вдруг появился рядом со мною и зашептал, указывая в сторону центрального блиндажа:

— Товарищ комиссар, может, прогуляемся вместе в гости к господам фашистским офицерам? Вот обрадуются!..

Я согласился пойти с Цветковым, предупредив о своем намерении Калиберного.

К избранному для сигнала месту поползли вчетвером: Цветков, я, Сальников и боец Санашвили — здоровенный грузин, любимец Цветкова, сопровождавший его повсюду. Цветков быстро оказался впереди. Он так легко нырял в сугробах, что я невольно позавидовал его ловкости.

Центральный блиндаж был намного больше других. Вход в него представлял собой глубокую зигзагообразную траншею, ничем не покрытую сверху. Такая система входов в укрытия широко применялась гитлеровцами: ломаная траншея хорошо защищала от продольного огня. У блиндажа были сложены в штабеля ящики с боеприпасами, валялось несколько засыпанных снегом велосипедов и мотоциклов.

Как-то само собой получилось, что идущий впереди Цветков взял на себя командование нашей четверкой. Он приказал Санашвили следовать за ним, а Сальникову — остаться у входа и быть готовым в любую секунду пустить в дело свой автомат и гранаты. Я остался как бы в резерве.

Приготовив противотанковую гранату, Цветков уверенно, будто в гости к знакомым, направился к дверям блиндажа. За ним, не отставая ни на шаг, вскинув автомат, шагал Санашвили. Я шел сзади, тоже держа наготове свой «ППШ».

Цветков рванул дверь. Из-за густого облака пара, вставшего перед нами, сначала ничего нельзя было разобрать. Но потом, проскользнув внутрь вслед за Санашвили, я увидел расположившихся за столом четырех гитлеровских офицеров. Один из них сидел в полосатой нижней рубахе, с подтяжками на плечах. Остальные — в расстегнутых мундирах. На столе — походные термосы и какая-то закуска в тарелках. Компания не то пила чай, не то пьянствовала. [43]

Цветков шагнул к столу, взметнув над головой противотанковую гранату, и закричал:

— Встать, сволочи! Хэндэ хох!..

Трое из сидевших за столом, втянув головы в плечи, так и пристыли к скамье, но толстяк в полосатой рубахе схватил висевший на гвозде пистолет в кобуре. Однако он не успел даже расстегнуть кобуру. Раздалась короткая автоматная очередь — и гитлеровец, обливаясь кровью, сполз на пол.

— Даю сигнал! — обернувшись к нам, крикнул Цветков, вскинув руку с гранатой.

Мы с Санашвили бросились из блиндажа, отпрянули назад и прижались к выступу траншеи. В тот же момент из блиндажа стремглав выскочил Цветков и с грохотом захлопнул за собой дверь. Почти одновременно раздался взрыв. Сила этого взрыва, казалось, вывернула блиндаж из земли, подняла в воздух, и он, рассыпавшись, всей своей тяжестью обрушился на траншею и придавил нас. Я потерял сознание...

Очнулся в небольшом овражке, скрытом кустарником. Рядом суетился Сальников. Сильно болела голова, звенело в ушах, во всем теле чувствовалась невероятная слабость.

Сальников согрел ладонью горлышко своей фляги и поднес ее к моим губам. Я сделал несколько глотков и почувствовал себя лучше. Где-то неподалеку кричали «ура». Доносились пулеметные очереди и автоматная дробь. Я понял: рядом идет бой. Превозмогая слабость, поднялся на ноги и, не обращая внимания на уговоры Сальникова, пошел назад, к фашистским блиндажам. Сальников нехотя отдал мне мой автомат. За поясом у себя я недосчитался двух гранат, видимо, обронил их в траншее.

Едва мы с Сальниковым поднялись в гору, как увидели Калиберного. Возбужденный, потный, в откинутой на затылок ушанке, он что-то кричал группе солдат, атаковавшей крайний блиндаж. Маскхалат на Калиберном разорван в клочья, измазан в саже. Старший лейтенант охрип, и голос его звучал так неестественно, будто принадлежал другому человеку.

— Товарищ комиссар! — воскликнул он, увидев меня. — Неужто живы?.. А я, грешным делом, думал, что вы уже... того... [44]

— Жив и невредим. Только тряхнуло малость... А как Цветков?

— Це-ел! Только поцарапало его здорово. Но он все равно где-то тут крутится. Ну и натворили же мы дел!..

Подбежал Белкин. Его группа, выполнив задачу по уничтожению вражеских батарей, присоединилась к отряду и тоже помогала громить блиндажи. Запыхавшись от бега, он торопливо сообщил:

— Фашисты нас окружают. Откуда их столько взялось — одному богу известно. Надо отходить...

Возле леса замелькали вспышки автоматных и винтовочных выстрелов. Калиберный разослал связных с приказанием отходить, и сам, стараясь перекрыть шум боя, гаркнул что было сил:

— Това-арищи-и-и!.. К реке-е-е!..

Отстреливаясь и пуская в ход оставшиеся гранаты, отряд начал пятиться к Наре. Едва мы достигли ее берега, как из снежной мглы заговорили наши пулеметы. Это еще больше деморализовало фашистов. Огонь с их стороны ослаб. Переправу через Нару и отход на свои позиции мы совершили без потерь.

На восточном берегу реки я сразу попал в объятия Светлова. Беспокоясь за судьбу людей, посланных в тыл противника, он сразу же после нашего ухода поднял по тревоге первую роту и «на всякий случай» выдвинулся с ней к месту переправы.

Мимо нас следовали усталые бойцы. Одни поддерживали раненых, другие несли захваченные в бою трофеи: автоматы, пулеметы, какие-то артприборы. А Санашвили и Сумрачев, обливаясь потом, волокли мотоцикл. Но самой большой ценностью для нас были три пленных фашиста: один рядовой, второй, видимо, младший командир, а третий, судя по фуражке, погонам и прочим знакам различия, — офицер. Офицера захватил старшина Простяков и, то ли шутки ради, то ли всерьез, пустил слух, что поймал фашистского генерала. Слух мигом облетел весь отряд. Каждому хотелось взглянуть на пленного генерала. Простяков а хвалили, прочили ему высокую награду.

Всех огорчало только то, что «генерал» оказался тяжело раненным. Когда мы переправились на восточный берег реки, он даже не шевелил губами. [45]

Простяков очень боялся, как бы его «трофей» раньше времени не отдал богу душу. Всю дорогу старшина не отходил от самодельных носилок. Он то укрывал «генерала» шинелью, то совал ему в рот фляжку с водой и все подгонял носильщиков, измеряя тревожным взглядом расстояние, оставшееся до наших позиций.

Когда схлынуло напряжение боя, я снова почувствовал себя плохо. Шел, опираясь на Светлова, который нес и мой автомат.

У командного пункта нас встретили начподив Грязнов и начальник штаба дивизии Потапов. Все спустились в блиндаж, который показался мне сейчас уютнее и милее любого дворца.

Было около пяти часов утра. По-прежнему завывала вьюга. Где-то в стороне глухо бушевал огневой шквал.

В блиндаже при свете коптилки все смотрели на меня с непонятным мне любопытством. Я даже растерялся от такого внимания. Но вскоре все выяснилось. Оказалось, что мой совершенно новый маскхалат перекрасился в какой-то темно-бурый цвет. Полы его были располосованы в клочья, грудь и спина разорваны. На лице моем темнели пятна синяков и кровоподтеков. Из рассеченной нижней губы сочилась кровь. Как сквозь сон услышал я Калиберного, который докладывал Потапову и Грязнову:

— Боевая задача отрядом выполнена. Уничтожены артиллерийские и минометные батареи противника на опушке леса за Бирюлевом. Разгромлено восемь блиндажей. Захвачено трое пленных, из которых один офицер, В бою отряд потерял шесть человек убитыми и восемь ранеными. В числе убитых лейтенант Кривоножко. Он погиб как настоящий герой!

Мне хотелось дополнить Калиберного, рассказать обо всем подробней, сердечней. Но я не мог говорить. Горло давила какая-то тяжесть...

Весь следующий день и ночь я провел на положении больного в медблиндаже доктора Козлова. Чистая подушка, матрац, теплое одеяло напоминали о чем-то родном, домашнем. Я добросовестно принимал прописанные Козловым порошки и капли, выслушивал его советы. И все же, как ни хорошо, как ни уютно было здесь, меня неудержимо тянуло «домой» — на командный пункт. [46]

Сутки спустя ко мне наведались Белкин и Сальников. Врача Козлова в это время в медблиндаже не оказалось — он был вызван начсандивом.

Белкин рассказал последние новости:

— Командование дивизии довольно нашей вчерашней работой. Упрекают лишь за то, что людей много потеряли... Цветков сильно пострадал. Его тоже вели под руки при отходе, а потом на подводе отправили в полк. Но сейчас он почти здоров. Трофеи и пленных сдали в штаб дивизии. Только с «генералом» плохо получилось — помер все-таки. На завтрашний вечер назначено новое наступление на Бирюлево. Подробно задача еще не известна, сейчас в штабе дивизии совещаются по этому вопросу. Капитан Светлов тоже там...

Эта торопливая информация окончательно лишила меня покоя. Больше оставаться у Козлова я не мог. Воспользовавшись его отсутствием, распрощался с уютным блиндажом и с помощью навестивших меня товарищей вернулся на КП. [47]