Батарея покидает Рыбачий
С приходом весны 1942 года противник стал усиленно готовиться к наступлению на мурманском направлении. Как известно из истории Великой Отечественной [65] войны, гитлеровцы рассчитывали одним рывком пробиться к Мурманску, до которого им оставалось километров шестьдесят. Они усиленно бомбили город и порт, разрушили с воздуха несколько кварталов и пригородные поселки, в которых жили рыбаки. Но уничтожить порт им не удалось. Продолжал бесперебойную работу и железнодорожный узел. Город и порт жили напряженной фронтовой жизнью.
Для укрепления обороны на мурманском направлении требовалась артиллерия. В апреле 1942 года на базе нашего 104-го пушечного артиллерийского полка было решено сформировать еще один артполк. Дело в том, что развернутая в восточных районах страны оборонная промышленность стала набирать темпы и в войска с каждым месяцем поступало все больше орудий. Поэтому возникла возможность увеличить число артиллерийских частей.
Большая часть подразделений 104-го пушечного артиллерийского полка, вошедшего в состав артиллерии Северного флота, осталась на полуостровах Рыбачий и Средний. Основой же для формирования нового, 1236-го армейского пушечного артиллерийского полка стал наш 1-й дивизион без 1-й батареи.
7 апреля мы получили приказ командующего 14-й армией: управление дивизиона, 2-ю и 3-ю батареи сосредоточить в районе губы Эйно, погрузить на баржи, переправить через Мотовский залив и выдвинуть на участок фронта по реке Большая Западная Лица.
В ночь на 14 апреля 2-я и 3-я батареи совершили марш. И опять по бездорожью, в ненастную погоду: бушевала метель. В некоторых местах из-за снежных заносов приходилось перетаскивать орудия двумя, а то и тремя тракторами.
Мы совершили марш ночью, в ненастную погоду, с соблюдением всех мер маскировки. Тракторы и машины фар не включали. Все это обеспечило скрытный уход, и, [66] как нам стало потом известно, гитлеровцы еще в течение нескольких месяцев продолжали вести огонь по прежним нашим огневым позициям, обстреливая пустые места и расходуя большое количество боеприпасов. Правда, чтобы держать противника в заблуждении, с наших прежних огневых позиций 104-й артполк производил стрельбу кочующими орудиями.
К утру 14 апреля сосредоточились в губе Эйна и сразу же начали погрузку на самоходную баржу. И хотя морское путешествие предстояло недолгое — всего лишь несколько часов, опасность была велика: противник легко мог потопить баржу с помощью артиллерийского огня или разбомбить еще во время погрузки. Погрузка же на баржу далась нелегко — причала нет, подъездные пути никудышные. Но опыт был, и погрузились мы довольно быстро.
— Тут, на воде, мы как на ладони, — беспокоились батарейцы. — Потопить, как котят, могут...
Переправу обеспечивали наши боевые друзья из 104-го полка. Их орудия были наготове, если вражеские батареи откроют по барже огонь. Это успокаивало.
9-й батареей, которая располагалась ближе к нам, командовал мой друг Саша Шокуров. Мы с ним в один день много лет назад прибыли в 104-й полк, вместе служили в 12-й батарее, жили в одной комнате.
Перед самой посадкой на баржу я все же сумел выкроить время и съездить на батарею к Шокурову.
— Выручай, — попросил я. — Не дай потонуть в море. Вода в апреле, сам знаешь, не очень-то теплая.
— Уж это точно, — засмеялся Шокуров и, перейдя на серьезный тон, добавил: — Нам поручено обеспечить беспрепятственный проход баржи по заливу. С этой задачей справимся. Огневые позиции батарей противника, тех, что могут вести огонь по барже, нами пристреляны. Позаботились заранее.
Наконец баржа отчалила от берега. Первые километры [67] прошли благополучно. И вдруг у борта взметнулся огромный столб воды, затем второй, третий... Невидимый нам противник начал артиллерийский обстрел. Я не отрывал глаз от сопки, на склоне которой стояла батарея Шокурова.
И вот наконец там мелькнули огненные вспышки, а затем эхо донесло мощные громовые раскаты. Это в дело вступили 152-мм орудия Шокурова. Батарейцы мои сразу приободрились, повеселели.
Огонь гитлеровцев заметно ослабел. Капитан баржи, постоянно курсировавшей по заливу, привык к обстрелам и, ловко маневрируя, не давал врагу вести прицельную стрельбу. Залив пересекли благополучно.
Разгрузились мы в Ура-губе и своим ходом пошли к фронту. Вновь тяжелый шестидесятикилометровый марш по бездорожью. Люди не спали уже третьи сутки и все это время находились в походе, без обогрева, на сухом пайке, без горячей пищи. Не знаю, откуда брались силы? Наверное, только на войне такое возможно. На Чертов перевал — так называли высоту на 56-м километре от Мурманска — мы прибыли ночью. «Чертовым» перевал называли потому, что противник, хорошо наблюдая местность, не давал проходу даже повозке.
Ночью в этой незнакомой гористой местности очень трудно ориентироваться. Различали мы лишь выделяющиеся на фоне серого неба заснеженные вершины, а вокруг — безбрежная пелена. Однако на раздумья времени мы не имели. Какие участки местности просматривал противник, определить было невозможно. Надвигался рассвет.
Батарея, свернув вправо, невдалеке от дороги заняла огневую позицию. Артиллеристы, не мешкая, приступили к ее инженерному оборудованию.
Однако долго оставаться здесь не пришлось. Ко мне прибежал красноармеец из второго взвода и проговорил:
— Товарищ комбат! Вас вызывает подполковник. [68]
— Какой подполковник? — спрашиваю.
— Не знаю, меня послал командир взвода. А подполковник там, — махнул он рукой в сторону дороги.
Я поспешил к дороге, представился подполковнику. Как оказалось, он был из 10-й гвардейской стрелковой дивизии. Проезжая мимо на легковой машине и заметив новое подразделение, решил предостеречь артиллеристов от опасности.
— Капитан, — сказал он мне, — позицию вы выбрали неудачную. Местность эта хорошо просматривается противником. Как только рассветет, вас тотчас же накроет немецкая артиллерия. Укройтесь за эту высоту, за Чертов перевал, да побыстрее.
— Спасибо за совет, товарищ подполковник, — поблагодарил я и побежал на огневую.
Немедля подал команду. Расчеты быстро перевели пушки в походное положение. Но едва прицепили к трактору последнее орудие, как засвистел немецкий снаряд. Потом еще один... Но враг опоздал, орудия уже были в безопасности.
Не отвечала необходимым требованиям и спешно занятая новая огневая позиция. Уже на другой день батарея была обнаружена. Гитлеровцы обрушили на нас артиллерийский огонь. К счастью, снаряды падали с большим перелетом и особого вреда нам не причиняли. Мы засекли координаты одной из батарей, сосредоточили по ней огонь и били по ней до тех пор, пока она не замолчала.
Бой продолжался не менее часа. Батарейцы вели себя мужественно и стойко. Командиры орудий в укрытия не уходили. Их примеру следовали и подчиненные. Наводчики Ходкевич, Скворцов, Ничепуренко действовали быстро и сноровисто. Четко работали огневые расчеты, особенно отличился заряжающий Бабанов. Двенадцать порывов телефонного кабеля срастили под ураганным [69] огнем отважные связисты — командир отделения Я. Захаренко и рядовой В. Панин.
Целые сутки лазали мы с Зиминым по склонам гор в поисках удобной площадки. Наконец наткнулись на подходящее место: кругом разбросаны большие намни, которые могут служить естественным укрытием для личного состава и материальной части.
— Место отличное, товарищ комбат! — воскликнул Зимин. — Если правильно расположить орудия и замаскировать их, можно хорошо поработать...
— А наблюдательный пункт оборудуем на высоте Пила, — решил я. — Давайте поднимемся туда.
И мы стали карабкаться вверх. Если на высоту смотреть снизу, то на фоне неба четко выделяются несколько зазубрин, очень напоминающих зубья пилы. Потому высоту и назвали «Пила». С вершины ее хорошо просматривался передний край обороны противника, проходящий по высотам Мясорубка и Верблюд. Между двух камней на самой вершине высоты выбрали место для наблюдательного пункта.
Вскоре наша батарея заняла новую огневую позицию, которую мы хорошо оборудовали. Участок фронта был нам незнаком, и потому батарейцы сразу же приступили к активному ведению разведки местности, целей. Требовалось детально изучить передний край обороны, расположение наших войск, разведать и определить координаты артиллерийских и минометных батарей гитлеровцев, расположение и вероятные пути выдвижения резервов, а также координаты его штабов и узлов связи. Конечно, многие данные мы получили в штабах артиллерии обороняющихся дивизий. Однако, понимая, что некоторые из них могли устареть, а иные быть неполными, решили дополнительно провести разведку своими силами.
Выделили две группы разведчиков. Снабдили их всем необходимым. Одну группу возглавил Моругов, другую — [70] Фролов. Я тщательно проинструктировал бойцов, поставил каждому конкретную задачу, и группы в течение нескольких дней под непрерывным артиллерийско-минометным, а нередко и ружейно-пулеметным огнем противника прошли вдоль всего нашего переднего края обороны, начиная с правого фланга 14-й стрелковой и заканчивая левым флангом 10-й гвардейской стрелковой дивизии. Нередко им приходилось выдвигаться в нейтральную полосу, потому что оттуда лучше просматривалась оборона фашистов. Вернулись они с богатейшими разведданными, составили наглядные схемы, и впоследствии, используя их, специалисты 2-й батареи оформили панораму местности. На ней был нанесен передний край обороны противника и все наблюдаемые цели: доты, дзоты, проволочные заграждения и огневые позиции. Оформил ее старший сержант Дмитриев, который хорошо умел рисовать. Затем ее сфотографировали и разослали в штабы дивизий и полков. Эта панорама очень помогала ориентироваться на местности, особенно вновь прибывающим подразделениям.
К тому времени наш 1-й артиллерийский дивизион полностью сосредоточился в этих местах и занял боевые порядки по реке Западная Лица. Наша батарея прибыла к реке первой и уже, можно сказать, обжилась на новом месте.
Я. Д. Скробова в дивизионе уже не было, он убыл к новому месту службы. Дивизион принял его заместитель капитан Зайцев, много перенявший у Якова Дмитриевича. Доложив Зайцеву обо всем, я показал ему схемы с данными, добытыми нашими разведчиками. Он внимательно ознакомился с ними и сказал:
— Очень хорошо. Значит, не на пустом месте начинаем. Разведданные пригодятся всему дивизиону. Передайте их, Валериан Федорович, в штаб, а разведчикам объявите от моего имени благодарность. Да подумайте, кого из них представить к награде. И помните, главная [71] задача дивизиона — контрбатарейная борьба и уничтожение дальних целей.
2-я батарея и на новом участке фронта успешно выполняла боевые задачи, положительно зарекомендовала себя и довольно быстро приобрела авторитет у общевойсковых и старших артиллерийских начальников. Однажды за стрельбой батареи наблюдал командующий артиллерией 14-й армии генерал-майор артиллерии Дмитрий Федорович Паниткин. Он находился на моем наблюдательном пункте на высоте Пила. Батарейцы действовали сноровисто. Первым же снарядом они попали в дот гитлеровцев, расположенный на высоте Верблюд.
— Молодцы! — похвалил генерал. — Отлично сработали. Всему личному составу батареи объявляю благодарность.
Генерал Паниткин на батарее бывал не раз, ставил перед ней одну за другой боевые задачи. Надо сказать, артиллеристы выполняли их с честью. И немудрено — коллектив сложился у нас крепкий, дружный. Каждый отлично знал свои обязанности, а вся батарея действовала исключительно слаженно.
В другой раз командующий артиллерией армии находился на нашем наблюдательном пункте как раз в тот момент, когда вражеская батарея открыла огонь по расположению штаба 10-й гвардейской стрелковой дивизии.
— Капитан! — окликнул меня командующий артиллерией, наблюдая в бинокль за местностью. — Заставьте ее замолчать!
Но выполнить приказание было не так-то легко. Мы слышали звуки выстрелов. По ним можно лишь примерно определить район, откуда ведется огонь. Нам же нужны были точные координаты. Я, признаться, несколько растерялся. А тут еще генерал на наблюдательном пункте! Хочешь сделать получше, а оно, как назло, не получается. Тут-то и сказался высокий профессионализм батарейцев. Телефонисты уже передали отсчет направления [72] на стреляющую батарею, которую наблюдают разведчики с передового наблюдательного пункта.
Мы определили координаты, подготовили исходные данные и произвели огневой налет по району позиции стреляющей батареи. Меткие попадания мощных снарядов наших орудий заставили фашистов замолчать. И вновь генерал одобрил наши действия, всему личному составу за быстроту и слаженность стрельбы объявил благодарность.
Мы продолжали совершенствовать оборону: хорошо замаскировали орудия, вырыли укрытия для личного состава, позаботились, чтобы между наблюдательным пунктом и огневой позицией была надежная и устойчивая связь. Тут свою роль сыграла смекалка, творчество артиллеристов. Как-то пришел радист Шатохин к командиру взвода управления Жарко и предложил:
— А что, товарищ лейтенант, если радиостанции расположить в районе огневых позиций в укрытиях, а между рациями проложить под землей несколько линий проводной связи.
Я понял, что это даст определенную выгоду: в случае порыва линии можно переходить на радиосвязь. Рации-то ведь всегда настроены на прием, значит, команды будут поступать без какого бы то ни было перерыва.
Предложение бойца было принято. Телефонисты и радисты быстро все сделали. Связь у нас работала бесперебойно. Это повысило скорость ведения огня и его точность.
Постепенно улучшался и быт людей. Правда, построить все так добротно, как мы это сумели у горы Рока-Пахта, не удалось. Здесь не было в таком достатке леса, но мы многое сделали. Наладилось и питание. Правда, не обходилось и без курьезов. Взвод управления у нас питался отдельно. Старшина выдавал продукты и все необходимое для приготовления пищи. В тот день на ужин полагались макароны. Сварить их должен был [73] Александр Моругов, хотя он и понятия не имел, как это делать. Однако день уже клонился к закату, надо было спешить, и он раздумывать долго не стал — разжег в укрытии за камнями костер, налил ведро воды, повесил его над огнем и засыпал макароны. Сам сел у костра изредка подбрасывая в него поленья. Посмотрел раз, другой, вода еще не закипела. Потом попробовал черпаком — в ведре уже не макароны, а сплошной комок теста и снизу подгорать начинает. Струхнул Саша. Ведь товарищи останутся голодными. Что делать? К счастью, к костру подошел Василий Матвеев:
— Ну как, Саша? Готовы макароны?
Моругов молча показал рукой на ведро. Посмотрел Матвеев в ведро и ахнул:
— Это у тебя что там? Ты макароны в холодную воду бросил?
— Что делать-то? — проговорил Моругов, с надеждой уставившись на Матвеева.
— Не горюй, Саша, — сквозь смех произнес Василий. — Лепешки печь будем. Никто еще из макарон лепешек не пек. Ты — первый. Сковородка есть?
Бойцы напекли лепешек. Во время ужина артиллеристы все съели, даже хвалили: вкусные лепешки. А над Моруговым посмеялись:
— Макароны, Саша, варить — это тебе не фашистов бить. Тут уметь надо!
Врага Моругов действительно бить умел.
В конце апреля и начале мая 1942 года на мурманском направлении завязались упорные, кровопролитные бои. 14-я стрелковая и 10-я гвардейская стрелковая дивизии начали наступление с рубежа реки Западная Лица. Одновременно 12-я морская стрелковая бригада высадилась в районе мыса Пикшуев. Она имела задачу [74] ударить во фланг и тыл немецкой группировке, перерезать ее коммуникации и выйти на соединение с 10-й гвардейской стрелковой дивизией. Чтобы сковать противника, части 23-го укрепленного района начали активные действия на перешейке полуострова Средний. Гитлеровцы упорно обороняли свои позиции, часто переходили в контратаки. Быстро маневрируя резервами, они потеснили 12-ю морскую стрелковую бригаду, которая вынуждена была отходить к берегу, неся потери.
30 апреля, 1, 2 и 3 мая в Заполярье разыгралась невиданной силы снежная буря. За четыре года, которые я прослужил на Севере, не было такого обильного снегопада, такого жестокого бурана. Сплошной пеленой молниеносно проносились снежные вихри. Пурга заметала лощинки, выемки. После нее трудно было определить, где раньше проходили дороги: вокруг простиралась волнистая белая скатерть.
Очень трудно пришлось нашим наступающим войскам. Дивизия, которая предназначалась для развития успеха, застряла в снегах. К началу операции в намеченный район сумели подойти только один полк и управление соединения. Осуществить задуманную операцию не удалось.
Забило снегом все зубья высоты Пила. Проходить по ней стало опасно: можно поскользнуться, угодить в полынью снега на большую глубину, из которой уже никакими путями не выбраться. 2 мая мы с разведчиком Савидовым пошли погреться в землянку, находившуюся у подножия высоты. На наблюдательном пункте, расположенном на самом юру, мы пробыли довольно долго, сильно продрогли. Под снегом с трудом различали тропинку, но холод гнал вниз. Я неожиданно поскользнулся и сразу же угодил под глубокий сугроб.
— Держитесь, товарищ капитан! — воскликнул Савидов, стараясь перекричать вой ветра. — Сейчас помогу.
С помощью Савидова я с большим трудом выбрался [75] из ямы, отряхнулся, поблагодарил бойца. Тот предложил:
— Разрешите, я пойду впереди?
Мы стали осторожно пробираться вперед, и вдруг Савидов с головой провалился в какую-то засыпанную снегом яму. Хорошо еще, я успел схватить его за руку, но помочь не смог, потому что тут же поволокла куда-то вниз снежная лавина. Вряд ли нам удалось бы выбраться из этой переделки самостоятельно, но, к нашему счастью, поблизости в это время оказались три связиста из роты связи. Они подбежали к нам, стали проворно разгребать снег, добрались до нас, и мы, взявши друг друга за руки, с великим трудом вырвались из снежного плена. Правда, Савидов оказался без валенок. Они остались в снегу на большой глубине, и найти их в этой дикой круговерти было невозможно. До нашей землянки оставалось метров восемьдесят. Я попросил двоих связистов остаться с Савидовым, а одного пойти со мной в землянку. Там мы нашли запасную обувь и отнесли ее Савидову. А валенки отыскали потом, когда стаял снег.
Отогреться в землянке мне так и не пришлось. Едва лишь расположился у печки, протянув к ней руки, как телефонист передал мне трубку.
— Вот что, Валериан Федорович, — услышал я голос капитана Зайцева. — Немедленно берите разведчиков и радистов, выдвигайтесь на левый фланг. Будете корректировать огонь. Противник перебрасывает резервы, пытается обойти левый фланг дивизии.
Я взял с собой разведчиков Моругова и Старосельского, командира отделения радистов Шабалина и радиотелеграфиста Шатохина. Мы быстро и скрытно от противника выбрались на безымянную высоту, указанную командиром дивизиона, приготовились к работе.
Нас окружала плотная белая пелена, лишь на фоне неба различались контуры горных хребтов. С правого фланга донеслись звуки артиллерийских и минометных выстрелов [76] и ружейно-пулеметной стрельбы, были даже видны отдельные вспышки. На левом фланге стояла мертвая тишина. Когда наконец посветлело, Старосельский доложил:
— Товарищ капитан! Ориентир — 5, влево — 35. Колонна пехоты противника!
Я склонился к стереотрубе и сразу увидел гитлеровцев, огибавших высоту. Определил ее местонахождение, координаты и нанес их на карту, а затем сообщил командиру дивизиона. Вскоре мы услышали выстрелы. После пристрелки открыл беглый огонь весь дивизион. На снегу, в том месте, где двигалась колонна, остались воронки от разрывов снарядов и десятки трупов гитлеровских солдат.
Надеясь на передышку, мы решили перекусить. Шабалин достал из сумки сухой паек. Но подкрепиться не удалось. Едва мы разложили съестное, как Старосельский, наблюдавший за полем боя в бинокль, крикнул:
— Гитлеровцы! Много!
Я схватил бинокль. Справа из-за высоты, примерно в полутора-двух километрах от нас, короткими перебежками приближались к переднему краю егеря. И сразу же ожила наша оборона. С обеих высот застрочили пулеметы, завязался бой. Я быстро определил координаты, передал их командиру дивизиона. 2-я батарея открыла огонь по наступающей пехоте противника немедленно, по моей команде. Не выдержав, фашисты стали отходить и укрылись за отвесными скалами гранитной высоты.
На некоторое время наступила передышка, видно, крепко досталось врагу от наших орудий. Мы продолжали внимательно наблюдать за притихшим врагом.
— Не к добру эта тишина, — сказал Шатохин. — Что-то замышляют.
И точно. Примерно через час враг открыл артиллерийский и минометный огонь по высотам. Вскоре мы по [77] выстрелам определили, что стрельбу ведут одна артиллерийская и две минометные батареи, вычислили их координаты... Вражеские батареи вынуждены были замолчать.
Через несколько минут прилетели «юнкерсы», началась обработка нашего переднего края. Высоты заволокло гарью. Но мы уже к этому привыкли, переносили спокойно, не то что в первые недели войны. Когда самолеты, отбомбившись, улетели, Моругов проговорил:
— Ну, теперь опять жди егерей.
Действительно, развернувшись в цепь, до двух батальонов егерей пошли в атаку. Срочно доложил обстановку командиру дивизиона, передал ему координаты для постановки неподвижного заградительного огня перед передним краем нашей обороны. Цепи гитлеровцев двигались одна за другой. Трещали пулеметные и автоматные очереди. Нелегко приходилось пехотинцам. Мы на всякий случай приготовили личное оружие. Приказа отходить мы не получили, а егеря уже совсем недалеко. И тут открыли огонь батареи 1-го дивизиона. С визгом и ревом пролетали над нашими головами снаряды и рвались в цепях наступающих. Гитлеровцы не выдержали и повернули вспять, оставляя на снегу трупы.
Весь день прошел в напряжении: некогда было ни поесть, ни покурить. Хотя вражеские атаки и затихли, командир дивизиона приказал нам оставаться на месте до особого распоряжения. Вечером в наш наскоро оборудованный блиндаж пришли пехотинцы: командир стрелковой роты (его наблюдательный пункт находился метрах в двухстах от нашего) и молодой лейтенант, командир взвода этой роты.
— Спасибо за отличную стрельбу, — крепко пожав нам руки, сказал старший лейтенант. — Выручили. Если б не вы, трудно бы пришлось.
Ночь прошла спокойно. Лишь изредка ветер доносил звуки коротких пулеметных очередей да отдельных ружейных [78] выстрелов. На рассвете вновь обнаружили скопление вражеской пехоты. И опять все повторилось сначала: егеря штурмовали наш передний край, мы вызывали огонь дивизиона, гитлеровцы откатывались назад, потом снова лезли вперед. Так продолжалось трое суток. Нам все время пришлось находиться на этой безымянной высоте, наблюдать за действиями противника и корректировать стрельбу. Дивизион нанес большой урон гитлеровцам. У меня был особый счет к фашистам. Накануне неподалеку отсюда погиб мой старший брат Александр, которого я горячо любил.
В один из дней в середине мая батарея противника открыла огонь по высоте Пила, где находился наш наблюдательный пункт. Нам удалось засечь эту батарею, определить ее координаты и открыть по ней огонь. Противник ответил тем же. Трижды выходила из строя проводная связь. И трижды на устранение повреждения бросался отважный телефонист Кувшинов. Под градом осколков вражеских снарядов исправлял он порывы. Все обходилось благополучно. Потом, когда под огнем наших батарей противник вынужден был замолчать, Кувшинов пошел с НП вниз с высоты, туда, где была землянка взвода управления. Он был уже в нескольких шагах от нее, когда поблизости разорвался вражеский снаряд. Один-единственный. Шальной. Осколками тяжело ранило телефониста в живот. Его быстро отнесли в 12-й медсанбат, но врачи уже ничего не смогли поделать... Тяжело переживали батарейцы потерю боевого друга, смелого и отважного воина, с которым почти год воевали вместе.
На фронте сближаешься с людьми быстро. Я очень любил своих артиллеристов, сроднился с ними, они стали для меня словно братья. Очень грустно мне было расставаться с одним из ближайших помощников — лейтенантом И. Т. Жарко. Он успешно командовал взводом [79] управления батареи. Я знал, что там, где лейтенант Жарко, всегда будет порядок, задача непременно будет выполнена. Однажды меня вызвал к телефону командир дивизиона.
— Вот какое дело, — сказал капитан Зайцев. — Откомандируй в штаб полка лейтенанта Жарко.
— Зачем? — спрашиваю.
— Он назначен командиром батареи. Возражаешь?
— Нет...
В батарее любили Жарко и с большой неохотой расставались с ним. А Иван Тихонович на прощание сказал мне:
— Отказался бы я от новой должности, Валериан Федорович. Столько вместе пережили, так сработались. Нашел бы причину, отказался. Да только бесполезно.
— Почему? — удивленно спросил его.
— Да потому, что и вы долго здесь не задержитесь. Помяните мое слово.
Слова его оказались пророческими. Через несколько дней я получил назначение на должность начальника штаба 1-го дивизиона. Батарею сдал старшему лейтенанту Михаилу Яковлевичу Сипаеву.
Очень трудно было расставаться о дорогими моему сердцу людьми, боевыми друзьями, настоящими героями войны, с которыми столько раз вместе смотрели смерти в лицо. Обошел боевые порядки батареи, обнял и поцеловал каждого артиллериста, поблагодарил за самоотверженную службу, пожелал им скорейшей победы над немецко-фашистскими захватчиками.
— Не забывайте нас, Валериан Федорович, — наказывали батарейцы.
— Разве ж то, что мы пережили вместе, забудешь? — отвечал я.
— Приходите на батарею почаще. [80]
— Непременно. Ведь я же здесь, с вами рядом.
Первые недели после ухода меня постоянно тянуло на батарею, потому и наведывался туда довольно часто. Каждая такая встреча воодушевляла меня. Я радовался успехам батареи, вместе с бойцами и командирами переживал боль потерь...
Менялись люди: кто-то уходил на повышение, кто-то выбывал по ранению, но сохранялся основной костяк тех, кто прошел суровую школу полуостровов Средний и Рыбачий. Умножались традиции батареи. Ее личный состав участвовал в оборонительных боях и в Петсамо-Киркенесской наступательной операции в октябре 1944 года войск Карельского фронта и Северного флота.
В этот период нашим войскам приходилось наступать в исключительно трудных условиях Крайнего Севера. Гранитные скалы и горы с крутыми скатами и отвесными обрывами, ущельями и пропастями чередовались здесь с заболоченными участками. А сколько горных рек и ручьев, малых и больших озер встречалось на пути! К тому же октябрь выдался дождливым. Вода в реках и озерах поднялась.
Противник за три года создал в этих краях сильную оборону с долговременными сооружениями, состоящую из трех оборонительных полос. Укрепленные высоты, которые пришлось обрабатывать нашей артиллерии и штурмовать нашим войскам, превратились в неприступные крепости. К примеру, высоты Большой и Малый Кариквайвиш имели круговую оборону, бетонированные огневые точки, связанные между собой пробитыми в гранитной скале ходами сообщения. Эти господствующие над местностью высоты были опоясаны семью рядами колючей проволоки, сплошными минными полями. Но врагу не удалось остановить могучий порыв наших войск.
В боевых порядках наступающих шла и 2-я батарея. Она участвовала в штурме Большого и Малого Кариквайвиша, ее снаряды разрушали вражеские укрепления. [81]
После успешного завершения Петсамо-Киркенесской операции и освобождения советского Заполярья от гитлеровских оккупантов 1236-й армейский пушечный артиллерийский полк был сосредоточен на Кольском полуострове под Мурманском. Здесь начинался наш путь в 1939 году. Сюда батарея возвратилась вновь. На базе 1236-го армейского пушечного артиллерийского полка и других частей здесь были сформированы 204-я и 205-я армейские пушечные артиллерийские бригады. 2-я батарея в полном составе вошла в 204-ю армейскую пушечную артиллерийскую бригаду и была передана 19-й армии 2-го Белорусского фронта.
Не стану подробно описывать боевые дела батареи на заключительном этапе войны, коротко остановлюсь лишь на том, что стало известно мне из рассказов бойцов и командиров, служивших в ней до Победы. Батарея принимала участие в ожесточенных боях за освобождение от фашистской нечисти польских городов Торунь, Макув, Цеханув. Потом сражалась в Померании за города Браунсберг (Быдгощ), Штольп, Нойштадт, участвовала в уличных боях в порту Гдыня.
Особенно сильное сопротивление нашим войскам враг оказал на подступах к городу Румельсбург. И тогда снова на помощь пехоте пришла тяжелая артиллерия. Выдвинувшись вперед под покровом темноты, батареи 204-й армейской пушечной артиллерийской бригады заняли огневые позиции для стрельбы прямой наводкой. А на рассвете они открыли мощный огонь, прокладывая путь танкам и пехоте. И уже во второй половине дня город был взят нашими войсками. Особенно отличилась 2-я батарея. Ее бойцы и командиры мужественно держались под огнем врага, вели меткий, сокрушительный огонь, поражая его живую силу и боевую технику, разрушая долговременные огневые точки и другие укрепления. [82]