У подножия Рока-Пахта
Осень властно вступала в свои права. Все чаще и чаще небо заволакивало тучами, из которых, словно просеянный через сито, сыпал мелкий, надоедливый дождь. А с моря надвигался сырой туман, густой, непроницаемой пеленой покрывая залив. С одной стороны, это приносило нам нежданное облегчение: погода в большинстве случаев была нелетной, вражеские самолеты над батареей не появлялись. Но, с другой стороны, нас начинало тяготить вынужденное сидение на месте. Мы словно выключились из войны. Знали, что где-то там, у противоположного берега, крадучись в густом тумане, пробираются в Печенгу вражеские транспорты. Мы не могли помешать им. Радиолокаторов тогда не было...
Вся тяжесть борьбы с кораблями противника теперь легла на дивизион торпедных катеров Северного флота, который базировался в Пумманках. Мы с завистью прислушивались к гулу их двигателей, когда катера неподалеку от нас шли на выполнение задания...
В один из последних дней сентября меня вызвали в штаб дивизиона. Скробов встретил приветливо. Считаю, [41] мне повезло, что я служил с этим замечательным, одаренным артиллеристом, был в его подчинении и очень многое перенял у него. Скробов начинал войну командиром сводной артиллерийской батареи на полуострове Рыбачий. А закончил ее начальником штаба артиллерии 1-го Украинского фронта, в состав которого входило более десяти армий, располагавших многими тысячами артиллерийских орудий. Продолжал генерал-лейтенант артиллерии Я. Д. Скробов свою службу и в послевоенное время.
Однако вернемся к событиям грозного сорок первого. Вызвал меня тогда командир дивизиона по весьма важному вопросу. Дело в том, что резко осложнилась обстановка на сухопутном фронте. Полуострова Средний и Рыбачий были отрезаны от материка. На перешейке Среднего завязались ожесточенные и кровопролитные бои. Яков Дмитриевич еще раз напомнил мне, сколь велико оперативно-стратегическое значение полуостровов. Овладение ими позволило бы фашистам блокировать Кольский залив артиллерией, авиацией, флотом и наглухо запереть военно-морскую базу Северного флота.
Оставаясь в наших руках, полуострова прикрывали Кольский залив, обеспечивая морскую связь с союзниками и действия Северного флота в Баренцевом море. Кроме того, артиллерийские батареи, располагавшиеся на полуострове Средний, своим огнем не позволяли противнику проводить транспорты с важными грузами в фьорд Петсамо-Вуоно.
— Так вот, комбат, — сказал Скробов, — свою задачу на Среднем 2-я батарея выполнила. Теперь вам предстоит поддерживать своим огнем подразделения 135-го стрелкового полка и другие обороняющиеся части.
— Значит, будем менять позиции? — спросил я.
— Будем, и немедленно. Прошу к столу, — сказал он и склонился к карте.
Я внимательно осмотрел район горы Рока-Пахта. Судя по карте, путь нам предстоял не из легких. [42]
А Скробов продолжал ставить задачу:
— Вот здесь, — указал он карандашом, — разместим наблюдательные пункты. С высоты хорошо просматриваются вражеские позиции... Батареи же поставим в лощине.
Я пометил на своей рабочей карте все, что необходимо, уточнил некоторые вопросы и собирался идти. Скробов сказал в качестве напутствия:
— Имейте в виду, комбат, марш предстоит трудный. Поэтому тщательно подготовьте к нему личный состав, проверьте материальную часть. — Потом уже с улыбкой добавил: — Одно хорошо — погода нелетная. Так что бомбить вас не будут. Или вы к этому уже привыкли?
— Привыкли... — ответил я.
— Теперь готовьтесь к артиллерийским обстрелам... К утру 30-го быть на месте и в готовности открыть огонь.
— Есть!
Вернувшись на батарею, я собрал офицеров, поставил им задачу на передислокацию. Весть эта всех обрадовала. Вынужденное сидение последних недель наконец-то кончилось. Мы направлялись на передний край. Единственное, что было жалко, так это покидать укрытия, выдолбленные в прибрежных скалах с огромным трудом. Эти укрытия в течение ста дней спасали нас от налетов вражеской авиации, и расставаться с теми местами, где мы приняли боевое крещение и научились бить врага, нам было нелегко.
— Учтите, — предупредил я, — времени у нас около полутора суток, а марш предстоит на многие десятки километров...
В путь мы двинулись в ненастную осеннюю погоду. Дул сильный ветер, мокрый снег забивал глаза, уши, лез за шиворот, люди промокли и продрогли до костей. Почва по маршруту движения раскисла, сползала с камней, по которым на скатах сопок то и дело скользили тяжелейшие семитонные пушки. И тогда батарейцы бросались к [43] колесам, подкладывали под них бревна. Нередко в орудие приходилось «впрягать» по два, а то и три ЧТЗ-60, чтобы втащить его на крутой взлобок сопки. И все-таки через сутки мы заняли указанные позиции. Я думаю, что в мирное время едва ли мы бы смогли за столь короткое время совершить марш по сопкам через это дикое нагромождение гранитных валунов. А тут... Откуда только брались силы у артиллеристов? Ровно в 7.00 30 сентября я доложил командиру дивизиона, что батарея заняла огневые позиции у горы Рока-Пахта и готова к выполнению задач.
Когда на следующий день я проверил оборудование огневых позиций, наблюдательных пунктов, блиндажей для отдыха, то убедился, что мои подчиненные многому научились за время боев на Среднем. После такого изнурительного марша они сильно устали, но, несмотря на это, тут же приступили к оборудованию орудийных двориков, щелей, окопов.
Теперь нашим батарейцам доказывать необходимость инженерного оборудования местности нужды не было, сами знали, сколь важны надежные укрытия.
В первых же боях на сухопутном участке фронта, ведя огонь по наземным целям, наша батарея показала, что она умеет бить врага и на суше. Мой наблюдательный пункт находился рядом с КНП командира дивизиона. Скробов часто наблюдал за стрельбой наших артиллеристов и оставался доволен четкостью действий и меткостью огня батареи. Яков Дмитриевич полюбил подручную батарею и, надо сказать, никогда не обходил ее сложными боевыми задачами.
На новом месте мы сразу почувствовали дыхание фронта. Командир 23-го укрепрайона старался всячески активизировать оборону, чтобы вынудить противника постоянно расходовать свои резервы, которые он накапливал для наступательных действий. С этой целью проводились бои по улучшению позиций, по захвату господствующих высот. [44] В тыл врага забрасывались разведывательно-диверсионные отряды, громившие его штабы, нарушавшие коммуникации.
Нашей батарее вместе с 3-й, которая тоже была переброшена в этот район, и 1-й батарее приходилось поддерживать подобные действия, вести борьбу с артиллерией врага, подавлять и уничтожать его огневые точки, живую силу. Кроме того, приходилось вести контрбатарейную борьбу, лишать врага возможности осуществлять артиллерийскую блокаду Мотовского залива.
Батарея почти ежедневно вела огонь.
С передовой доносились залпы орудий, были слышны винтовочные выстрелы, пулеметные очереди. В небе методически одна за другой вспыхивали ракеты. Медленно спускаясь, они освещали заснеженные равнины, выхватывали из мрака острые зубья вершин сопок. В район огневых позиций не раз залетали и вражеские снаряды. Ко всему этому наши батарейцы еще не привыкли.
С каждым днем, совершенствуя оборону, мы все глубже вгрызались в землю. Время от времени наш артиллерийский дивизион наносил огневые удары по объектам гитлеровцев. Разведчики дивизиона во главе с лейтенантом Лоскутовым выдвигались в боевое охранение войск, откуда лучше просматривалась оборона врага, и давали нам точные координаты целей.
Нас предупредили, что гитлеровцы на этом участке фронта могут перейти в наступление, ведь они до сих пор не потеряли надежды захватить полуострова Средний и Рыбачий. А дивизион наш как раз и нацелен был на то, чтобы не допустить прорыва частей через перешеек, соединяющий полуостров Средний с материком. Дивизион подготовил довольно развитую систему огня, которую мы совершенствовали, добиваясь высокой точности стрельбы. Кстати сказать, тут во многом нам помогли метеорологи.
Метеостанция располагалась на полуострове Рыбачий. Мы попросили ее работников регулярно проводить метеоразведку [45] атмосферы и передавать нам результаты наблюдений. Учет этих данных обеспечивал более высокую точность огня. К тому же один из лучших вычислителей нашего артиллерийского дивизиона А. С. Черномыс внес довольно-таки оригинальное предложение: при стрельбе по замаскированным целям определять уточняющую поправку.
Что это означало? Требовалось сразу же по получении метеобюллетеня производить расчет поправок на метеоусловия стрельбы. Из поправок, рассчитанных на час пристрелки, исключались поправки, определенные на час получения метеобюллетеня. Полученную же разность — уточненную поправку — мы вводили в угломер и прицел. Наши артиллеристы сразу же заметили, что результаты стрельбы улучшились. Снаряды рвались точно на запланированных участках. Метод этот артиллеристы дивизиона и полка применяли успешно. Когда о нем узнал начальник артиллерии укрепрайона полковник Алексеев, он попросил нас поделиться опытом с артиллеристами других частей, что мы и сделали.
В первые дни нашего пребывания у горы Рока-Пахта на фронте царило относительное спокойствие. Артиллерийские же перестрелки вспыхивали нередко, и тогда всем нам работы хватало. Противнику дивизион досаждал крепко, поскольку стреляли мы, поражая цели с высокой точностью. И тогда разъяренные гитлеровцы палили по нашим огневым позициям нещадно. Особенно запомнились всем нам бои за высоту 40,1. Высота эта господствовала над местностью и была в наших руках.
Однажды противник внезапно атаковал ее. Вначале на высоту обрушился шквал артиллерийского и минометного огня. Потом полезли егеря. Мы хорошо видели их и точно накрыли наступающие цепи. А с самой высоты их поливали пулеметным огнем наши стрелковые подразделения. Гитлеровцы вынуждены были залечь. И хотя потом не [46] раз возобновляли атаки, успеха гитлеровцы не добились, откатились назад, оставив на поле боя десятки трупов.
Нелегкий бой разгорелся и у высоты 122,0. Высота эта была расположена примерно в центре хребта Муста-Тунтури. Господствуя над местностью, она играла важную роль в системе немецких опорных пунктов. Стоило нашим стрелковым подразделениям захватить ее, и сразу значительно ослабла бы оборона гитлеровцев в районе полуостровов. К тому же как раз в эти дни предпринимали активные боевые действия на рубеже реки Западная Лица части и соединения 14-й армии, оборонявшей Мурманск. Конечно, планируемая операция по захвату высоты 122,0 носила частный характер и проводилась весьма ограниченными силами. Но, нацеленная в уязвимый левый фланг немецко-фашистской группировки, рвущейся к Мурманску, она могла причинить врагу немало беспокойства. Активными действиями мы не давали гитлеровцам возможности перебросить к реке Западная Лица подкрепления с нашего участка фронта, сковывали их силы.
Для атаки вражеских позиций на высоте 122,0 был сформирован сводный батальон под командованием капитана И. П. Амвросова. В него в основном входили подразделения 135-го стрелкового полка. Подготовка к наступлению велась в радостные дни, когда мы получили сообщение о разгроме немецко-фашистских полчищ под Москвой и об успешно продолжающемся продвижении войск Западного и Калининского фронтов. Эта весть поднимала дух защитников Заполярья, вызывала у них наступательный порыв. Бойцы 104-го артиллерийского полка рвались в бой, хотели встретиться лицом к лицу с ненавистным врагом. Командир полка удовлетворил просьбу, но смог разрешить идти добровольцами в сводный батальон только бойцам и командирам тыловых подразделений.
— Каждый орудийный номер на счету, — пояснил он. — Нельзя рисковать. Не так-то просто подготовить вычислителя или другого специалиста. Ну а порыв похвален... [47]
Очень хорошо, что вы рветесь в бой, — говорил командир полка бойцам. — Не волнуйтесь, дел и на вашу долю достанется. Дивизиону поставлена задача поддерживать огнем сводный батальон Амвросова.
Из добровольцев полка был сформирован и включен в состав этого батальона усиленный взвод. Командовать им доверили воентехнику 2 ранга Якушеву.
С рассветом стрелковые подразделения должны были атаковать высоту. Мы заранее уточнили данные стрельбы по плановым участкам, тщательно подготовили дивизион к подавлению артиллерийских и минометных батарей, организовали наблюдение за противником. Для корректировки огня дивизиона непосредственно в боевые порядки наступающих выдвигался начальник разведки дивизиона младший лейтенант Никифоров, служивший ранее в нашей батарее командиром взвода управления.
В день боя поднялись рано, еще и еще раз проверили готовность батареи. Медленно редел ночной мрак, мела поземка — предвестница пурги. Наконец в предрассветных сумерках взвилась сигнальная ракета, и после короткого огневого налета бойцы сводного батальона пошли в атаку.
Вот как описывает этот бой его непосредственный участник командир одного из подразделении 135-го стрелкового полка В. П. Барболин:
«Капитан Амвросов поднялся во весь рост.
— За Родину, вперед!
В порыве бойцы бросились на высоту. Враг какое-то мгновение молчал, затем затрещали его пулеметы и автоматы. Вскоре «закрякали» разрывы мин. Преодолевая занесенные снегом минные поля, 2-я рота прорвалась к проволочным заграждениям. Первым, увлекая за собой остальных, на проволоку бросился политрук Абрамов. Автоматчики ворвались в траншеи и завязали рукопашный бой. Гитлеровцы бежали. Абрамов получил ранение, но оставался с ротой. С фланга ударил пулемет противника, [48] за ним — второй, чаще стали рваться мины. Нарастающий шквал пулеметного и минометного огня прижал наших бойцов к земле. Сержант Карпов подполз к вражеским пулеметам и уничтожил их расчеты гранатами...
Весь день на высоте бушевал вихрь разрывов, взлетали вверх фонтаны снега и каменных обломков. Батальон нес потери, но не отступал».
Да, нашим воинам в этом бою приходилось нелегко. Противник предпринимал одну за другой ожесточеннейшие атаки, а пристреляв цели, обрушил огонь артиллерии и минометов. Вот тут-то и включился в дело наш дивизион. Точными и меткими залпами мы в значительной степени ослабили огонь врага, однако подавить все вражеские батареи нам не удалось. Артиллерия противника не оставалась в долгу. То и дело на огневых позициях рвались вражеские снаряды. Правда, вреда особого они нам не принесли.
Ожесточенный бой за высоту 122,0 длился беспрерывно три дня и три ночи. Только к концу третьих суток комендант 23-го укрепрайона полковник Д. Е. Красильников отдал распоряжение отойти на исходные рубежи. Дивизиону было приказано поставить заградительные огни и обеспечить организованный отход пехоты на свои позиции.
Впрочем, фашисты даже и не пытались преследовать отходящих: бои измотали их до предела, причем на высоте и подступах к ней только убитыми враг потерял до 500 человек.
Властно вступала в свои права суровая полярная зима. Закрутили снежные вихри, поднялись бураны. Батарея занимала огневые позиции в лощине, вдоль которой постоянно гулял сильный ветер. Пурга так заносила наши орудия снегом, что и колонок не было видно. Приходилось то и дело расчищать снег, чтобы обеспечить постоянную боевую готовность батареи. Нам ведь, несмотря на непогоду, часто приходилось поддерживать огнем действия [49] разведывательных групп: то наносить удары по колоннам противника, осуществляющим подвоз боеприпасов, продовольствия, то подавлять слишком беспокоящие пехотинцев минометные батареи.
Приходилось бросать на расчистку огневых позиций всех: радистов и огневиков, трактористов и разведчиков, телефонистов и вычислителей. Люди выбивались из сил, но работу выполняли своевременно и на совесть. На что уж строг в этом отношении был заместитель командира дивизиона по строевой части капитан Зайцев, но и он не находил, к чему придраться. Капитан Зайцев был человеком дела, хорошим хозяйственником. Под его руководством артиллеристы построили добротные жилые землянки, медпункт, землянки под дивизионную кухню и даже настоящую баню с парной. Работы эти с любовью выполняли плотники, сведенные в одну бригаду. К нашему счастью, в губе Озерко с одного из судов прямо в воду сбросили большую партию леса-кругляка. Волной прибило бревна к нашему берегу. Этот стройматериал очень пригодился.
Огневые позиции мы оборудовали с орудийными двориками, погребками для боеприпасов, с надежными укрытиями для расчетов и тягачей. Покрытий для орудий не было, поэтому их заносило снегом. Капитан Зайцев предложил: сделать навесы над орудиями с таким расчетом, чтобы при необходимости можно было вести огонь в круговом секторе и разворачивать орудие на площадке в любом направлении.
Ради эксперимента подобное устройство мы у себя в батарее решили сделать на втором орудии. С азартом принялись за выполнение работы красноармейцы Солдатов, Чербатов, Цветков, Прокопьев и другие. Они довольно быстро соорудили крепкий каркас, приспособили легкое перекрытие, полностью скрывавшее орудие. Виден был только конец ствола. Каркас при необходимости можно было легко разбирать и собирать. [50]
Работу пришел проверить капитан Скробов. Придирчиво осмотрел все.
— Молодцы, — похвалил он строителей. — Это ведь не только от снега укроет, но и станет отличной маскировкой от авиации противника.
Командир дивизиона тут же объявил благодарность всему расчету второго орудия. По их примеру аналогичные устройства были сделаны во всех батареях 1-го дивизиона. Когда потом, уже в январе 1942 года, комиссия, возглавляемая начальником организационно-планового отдела управления тыла 14-й армии подполковником Садогурским, проверяла материальную часть артиллерии, она одобрила наши сооружения. А лучшим признала сделанное расчетом второго орудия 2-й батареи.
Командир дивизиона часто навещал нас, беседовал с артиллеристами, прислушивался к их советам, наблюдал за стрельбой. Думаю, что он больше других любил 2-ю батарею. А я был очень рад, что нахожусь рядом с грамотным и требовательным командиром-артиллеристом. Был он смелым и решительным, часто выбирался на передний край.
— Оттуда лучше всего наблюдать результаты стрельбы, — говорил он. — Да и пехотинцы рядом, всегда подскажут цели покрупнее.
Нередко он брал с собой и меня. Мы разыскивали наиболее важные огневые средства противника, которые не давали житья нашей пехоте, и давали команды батарее, а иногда и всему дивизиону на уничтожение их. Пехотинцы любили Скробова и при случае всегда выражали ему свою признательность. Он терпеливо передавал нам свой опыт, учил артиллерийскому мастерству.
Забегая вперед, хочу заметить, что я закончил войну в должности начальника штаба артиллерийской бригады, и в послевоенное время продолжал службу в различных артиллерийских штабах. Тогда же, в 1941 году, я не помышлял о штабной службе, мне больше нравилось [51] командовать. Эта работа казалась живее, интереснее, ведь все время приходилось иметь дело с людьми, быть с ними рядом. Думается, не без участия Я. Д. Скробова я изменил свое отношение к штабной деятельности. Дело в том, что Яков Дмитриевич перед войной и в начале ее служил помощником начальника штаба нашего полка по оперативной части. Он хорошо знал свое дело, аккуратно вел документацию, хотя в условиях Заполярья делать это было и нелегко.
Став командиром дивизиона, Скробов с прежней любовью и уважением продолжал относиться к штабной работе. От нас, командиров батарей, он требовал четкой отработки документации в любых условиях. Помню, пристроишься где-нибудь за валуном, в расщелине скалы или в траншее, продрогнешь, а надо изучать обстановку, выявлять огневые точки, позиции артиллерии противника. Коченеют на тридцатиградусном морозе руки, стылый ветер рвет из негнущихся пальцев карту или лист бумаги. Но нанести на карту или схему все цели необходимо абсолютно точно. Иначе батарея будет стрелять впустую. Такой точности Яков Дмитриевич требовал от каждого офицера, каждого разведчика. Те данные, которые наносил на карту или схему сам, можно было не проверять. Никаких оправданий неряшливости в отработке документации он не признавал.
Нашей батарее Скробов обычно поручал сложные задания. Однажды он зашел в землянку взвода управления. Побеседовал с людьми, закурил с бойцами махорочки, пошутил. А потом, перейдя на деловой тон, проговорил:
— Работа есть, товарищи...
— Какая? — живо поинтересовался Иван Тихонович Жарко, который теперь уже стал младшим лейтенантом, командиром взвода управления батареи.
— Да вот, — продолжал Яков Дмитриевич, — пехотинцы жалуются на одну артиллерийскую батарею, ту, что в [52] районе реки Титовка. Просто житья им не дает. Стрелковый полк своими пушками ее не достает.
— Уничтожить ее, да и все тут! — воскликнул кто-то.
— Конечно, уничтожить, — согласился Скробов. — Только сами знаете — никаких средств разведки, кроме оптических приборов, у нас нет. А батарея эта хорошо замаскирована. Открывает огонь внезапно и по целям, которые, видимо, хорошо разведала. Совершит короткий огневой налет и притихнет.
Командир дивизиона помолчал, затянулся махоркой и заключил:
— Засечь ее надо, нанести точные координаты. И не только обнаружить надо, но и заставить вести огонь, чтобы расчеты у орудий были. Тут мы ее всем дивизионом и накроем. Продумайте, как это сделать. А завтра доложите свои соображения.
План действий мы разработали тщательно. Решено было, что я, взяв с собой разведчиков и радиста, выдвинусь вперед на безымянную высоту. Там оборудуем вспомогательный наблюдательный пункт и одновременно с него и с основного (с двух точек) станем разведывать вражескую батарею. А чтобы в момент нашего наблюдения она не молчала, нужно фашистам подбросить приманку.
— Разрешите моему взводу, когда потемнее станет, — предложил старший лейтенант Зимин, — выдвинуться на запасную огневую позицию. Оборудуем ее насколько сможем за короткий срок. Вызовем огонь на себя. Вы тем временем засечете координаты батареи.
— Вы же понимаете, — предупредил его я, — взвод подвергнется очень серьезной опасности.
— Понимаю...
— На взвод обрушится огонь батареи. Может, и не одной. Его придется выдерживать до тех пор, пока мы не навалимся на батарею всем дивизионом.
— Выдержим... [53]
— Позаботьтесь об укрытиях для личного состава.
— Так ведь нам огонь вести потребуется. В укрытиях не насидишься, — возразил Зимин.
— И все же, не пренебрегайте ими, — заключил я.
Продумав план операции во всех деталях, я доложил его капитану Скробову. Он одобрил и утвердил. Вскоре оба орудия первого огневого взвода были выдвинуты на запасные огневые позиции километрах в двух от наших основных. Огневики сразу же приступили к их оборудованию.
Я же, взяв с собой разведчиков Александра Моругова, Василия Савидова и радиста Валентина Шатохина, отправился на передний край. Нам предстояло отыскать точку, с которой бы просматривалась долина вдоль реки Титовка, засечь координаты гитлеровской батареи. Такое место нашли между губой Эйна и горой Рока-Пахта. Примерно в двух километрах юго-восточнее этой горы отыскали маленькую площадку на обрывистом берегу залива. По внешнему виду она напоминала нос утки, потому и назвали выступ Утиным Носом. Добраться до Утиного Носа можно было по воде на шлюпке или сухопутным путем, карабкаясь по скалам. Сухопутный путь был более трудным, но мы избрали его.
Последние несколько десятков метров пришлось ползти по глубокому снегу, поднимаясь на сопку медленно, с большим трудом. Но вот наконец и ее вершина. Обзор отсюда отличный. Через залив четко просматривалась вся долина, покрытая снегом. Где-то там, в белых просторах, злополучная батарея. В расщелине скалы оборудовали временный наблюдательный пункт, установили стереотрубу. Шатохин доложил о готовности радиосвязи. Теперь нужно наблюдать.
На переднем крае стояла тишина, не слышно было ни одного выстрела. Лишь изредка взмывали вверх сигнальные ракеты. Полярная ночь выдалась морозной. В небе переливались разноцветные полосы северного сияния. Его [54] радужный свет хорошо освещал местность. Одеты мы были тепло, в добротные полушубки, валенки, шапки-ушанки. Так, что мороз не страшил. Устроились на камнях и стали внимательно следить за покрытой снегом долиной. Где-то там вражеская батарея. Должна же она себя выдать: пехотинцы говорили, что не однажды в день открывает она огонь.
Томительно проходит час, второй, третий... На фронте по-прежнему затишье. Вдруг мелькнул огонь, у краешка горизонта осветило небо. Затем в расположении наших войск мы услышали разрывы снарядов. Моругов громко крикнул:
— Наблюдаю стреляющую батарею противника!
— Навести прибор! Снять отсчет, — распорядился я и по секундомеру стал определять дальность.
Вражеская батарея произвела несколько выстрелов и замолчала. Теперь все наше внимание было приковано к этому району. О результатах наблюдения доложил командиру дивизиона.
— Стрельбу мы слышали, — ответил капитан Скробов. — И разрывы наблюдаем. А вот засечь батарею не можем. Как и прежде, взяли только примерное направление.
Капитан велел нам продолжать наблюдение, при каждом выстреле засекать направление и как можно точнее определять дальность по секундомеру.
Мы понимали ответственность задачи. Поочередно Моругов, Савидов и я наблюдали за противником в стереотрубу. Уставал один, тут же приникал к прибору другой. Один наблюдал в стереотрубу, а остальные ни на секунду не расставались с биноклями. Даже радист Шатохин, не снимая с головы наушников, в бинокль обшаривал район цели.
Несколько часов мы следили за районом вражеской батареи, но огня она больше не вела, а движения солдат в сгустившихся сумерках полярной ночи мы не видели. [55]
Мы забыли про еду и про курево. Напомнил об этом нам Василий Савидов. Человеком он был рослым, отсутствием аппетита не страдал.
— Перекусить бы, товарищ комбат, чего-нибудь, — предложил он. — А то развидняет, совсем некогда будет.
— Покурить бы и то хорошо, — отозвался Александр Моругов.
— Без курева не умрешь, — настаивал Савидов, — а не поешь — ноги протянуть можно.
Я в то время курил и охотно поддержал Александра Моругова. Мы наспех перекусили теми запасами, которые сунул нам в вещмешки заботливый старшина. Потом Моругов подтолкнул некурящего Савидова к стереотрубе, а сам тут же стал вертеть козью ножку. Я последовал его примеру. Соблюдая все меры маскировки, мы перекурили и вновь стали усердно вести наблюдение за районом, где располагалась фашистская батарея. Нужно было установить многое: где находятся орудия и сколько их, расположение землянок и укрытий, средств тяги, склад боеприпасов и другие объекты. Засечь их следовало и с нашего временного наблюдательного пункта, и с основного, где этим занимался младший лейтенант Жарко. А потом путем решения сложных геометрических задач определить точные координаты.
От зорких глаз опытных разведчиков Моругова и Савидова не ускользало ничего. Вот по тропинкам осторожно пробираются солдаты, вот поднимаются то там, то здесь еле заметные дымки из труб землянок. На одной из тропинок показались два гитлеровца, они согнувшись тащили тяжелый ящик, очевидно со снарядами. Так по еле заметным признакам, шаг за шагом мы устанавливали боевой порядок батареи, ее огневые позиции. Определив координаты цели, мы незамедлительно передали данные в закодированном виде по радио командиру дивизиона.
Тем временем капитан Скробов приказал лейтенанту Зимину пристрелять репер, определить уточняющие поправки [56] и сообщить их ему. Пристрелку репера производил лейтенант Жарко. На войне люди взрослеют и приобретают опыт быстро. Вот и Жарко... Лишь полгода назад он командовал орудийным расчетом, а сейчас успешно справляется с батареей. Все батареи дивизиона готовили исходные данные, ввели пристрелянные поправки и доложили о готовности к ведению огня. Теперь предстояло выманить личный состав гитлеровской батареи из укрытий, чтобы расчеты сосредоточились у всех орудий.
Скробов приказал Зимину открыть огонь по высоте.
Едва прогремели первые залпы, как Моругов с Савидовым заметили, что гитлеровские артиллеристы стали подбегать к орудиям. Через несколько минут батарея противника открыла огонь по огневой позиции Зимина.
— Теперь все фашисты в сборе, — доложил мне Моругов.
Я велел радисту Шатохину доложить об этом командиру дивизиона. Вскоре всем дивизионом одновременно был произведен огневой налет по гитлеровской батарее. Мы наблюдали, как метались в панике и падали на снег фашистские солдаты, как горели подбитые тягачи.
Второй огневой налет довершил дело.
— Смотрите, смотрите, товарищ командир! — кричали мне разведчики. — Какой взрыв! Не иначе склад боеприпасов накрыли...
Батарея противника, известная у нас как цель № 28, была уничтожена. С этим фашисты не могли примириться. Заговорили другие их батареи. Завязалась контрбатарейная борьба. Гитлеровцам удалось засечь взвод Зимина. По нему они открыли яростный огонь. Но огневики не покидали орудия, продолжали борьбу.
Снарядом был поврежден запасной трактор ЧТЗ-60 и ранен управлявший им красноармеец Леонтьев. К тому времени механик-водитель младший сержант Зыков со своим помощником красноармейцем Пашкевичем на тягаче уже выбрались из района обстрела, но, заметив [57] неладное, рискуя жизнью, вернулись назад, взяли трактор на буксир и вытащили его из-под огня.
Отлично выполняли свои обязанности наводчики Скворцов, Ходкевич, Нечипуренко, орудийные номера Лапшев, Морозов и все остальные. Даже раненые продолжали вести Огонь. Под беспрерывными разрывами снарядов командир отделения Захаренко, телефонисты Подкопаев, Кувшинов, Куколев исправляли поврежденные проводные линии, обеспечивая надежную связь.
Артиллерийская дуэль продолжалась. В ней с нашей стороны принимали участие кроме 2-й 1-я батарея старшего лейтенанта Аршинского, грамотного, энергичного офицера, 3-я батарея лейтенанта Тарасова. Меткие залпы нашего дивизиона заставили замолчать артиллерию противника. Его батареи были подавлены. А цель № 28, за которой мы охотились, замолчала и на все последующие дни.
Несколько месяцев спустя, весной 1942 года, у реки Западная Лица подразделениями 14-й армии был взят в плен немецкий капитан-артиллерист. На допросе он, между прочим, показал, что командовал одной из батарей на южном берегу Мотовского залива и что однажды русская артиллерия точным огнем накрыла батарею. Все орудия были выведены из строя, разбиты два тягача, взорван склад боеприпасов, а из огневых расчетов уцелели лишь немногие. А в тот день за отличное выполнение задачи командир дивизии объявил благодарность всему личному составу нашей батареи.
Задачу батарея выполнила успешно. Мне с разведчиками нужно было возвращаться обратно. Тем временем все крепчал и крепчал ветер. Разыгрался настоящий буран. Сбивало с ног. Идти не было никакой возможности. Мы забрались под скалу, укрылись за валуном. Клонило ко сну: ведь двое суток не сомкнули глаз. Решили спать по очереди. Под убаюкивающую песню пурги я уснул как убитый. Лишь на следующий день, когда метель несколько [58] утихла, мы, разведчики, и радист, холодные и голодные, добрались до основного наблюдательного пункта. Возвратившись к себе, я узнал, что 1-й огневой взвод благополучно прибыл на основные огневые позиции. Потери наши были незначительными: трое получили легкие ранения, поврежден один тягач.
— Люди, — доложил Зимин, — те, что ранены, чувствуют себя нормально. Все в строю остались. А трактор Зыков с Пашкевичем уже наладили.
Мы долго и возбужденно обсуждали весь ход боя, делились впечатлениями. Под конец Зимин сказал:
— А ту, ложную, позицию запускать не надо. Вот уляжется метель, жди «раму». Насолили мы фашистам крепко. Не простят. Тут ложные и пригодятся.
Этими соображениями я поделился с командиром дивизиона.
— Мысль дельная, — согласился он. — Надо, чтобы и в других батареях такие же позиции подготовили.
Действительно, на следующий день, когда небо несколько очистилось, над боевыми порядками дивизиона появился самолет-разведчик. «Рама» сделала над нами несколько кругов. Видимо, воздушная разведка врагу не удалась, поскольку ни огня артиллерии, ни налета авиации не последовало. Но все же появление разведчика нас встревожило.
Решили на безопасном расстоянии от настоящих оборудовать по всем правилам ложные позиции. Расчистили площадки, установили деревянные макеты орудий, замаскировали так, чтобы можно было заметить их с воздуха. Неподалеку от орудий соорудили из снега землянки, из каждой вывели печную трубу, в печки набросали торф, чтоб дымок вился. От землянок к «орудиям» обозначили дорожки. Причем протаптывать их приходилось постоянно, потому как поземкой быстро все заметало.
На четвертый день небо прояснилось.
— Ну, жди «гостей», — говорили батарейцы. [59]
Часов в 11 дня над расположением дивизиона закружил «Хейнкель-126», он покружил и улетел, а примерно через час в небе появилось десятка два пикирующих бомбардировщиков Ю-87. Самолеты развернулись над ложными позициями и, разбившись на группы, начали бомбежку. С ревом проносились они над землей, сбрасывая свой смертоносный груз. Когда их бомбовые отсеки опустели и самолеты ушли, мы направились к месту бомбежки. Представшая взору картина нас весьма обрадовала. Ложные позиции имели жалкий вид: макеты деревянных орудий, землянки полностью были разрушены, повсюду виднелись воронки. По нашим подсчетам, гитлеровские летчики сбросили сюда несколько тонн бомб, но ни один человек, ни одно орудие не только в батарее, но и во всем 1-м дивизионе не пострадали. Этот прием потом не раз выручал.
Опыт первых недель боев на Среднем работал на нас. Война учит быстро.
Капитан Скробов по-прежнему часто бывал на переднем крае. Однажды мы обнаружили в лощине между скал вражескую кухню. Первым увидел ее разведчик Моругов. Ветерок тянул в нашу сторону, и разведчик, докладывая о замеченной цели, сказал:
— Борщом пахнет!
Яков Дмитриевич посмотрел в стереотрубу и, обернувшись к Моругову, подтвердил:
— Точно, походная кухня. Только фашист борщ не варит.
— Накормить бы их сейчас, — проговорил я.
— Дело... Только который теперь час?
— Одиннадцать, — ответил я.
— Рано... Не забывайте об их пунктуальности. Обедать будут ровно в двенадцать, — заметил командир дивизиона и прибавил: — Подождем, когда они придут за обедом, вот тогда и накроем. [60]
Я подготовил данные для стрельбы, ввел необходимые поправки и передал на огневую позицию батареи.
Устроившись поудобнее, покурили, поговорили о предстоящих делах, продолжая наблюдать за местностью. Наконец заметили, что несколько фашистов зашевелились возле кухни. Из котла повалил пар.
— Давай, Соколов! — рубанул воздух рукой Яков Дмитриевич. — Самое время!
Передал по телефону данные, а затем команду на открытие огня. Грохнул залп, затем еще... Снаряды точна легли в цель. На месте кухни остались свежие воронки, обломки, трупы гитлеровских солдат.
В другой раз, выбравшись на передний край, мы тоже обнаружили там несколько важных объектов. Когда же возвращались назад, нас заметили гитлеровцы и открыли огонь из пулемета.
— Ложись! — скомандовал Скробов.
Разведчик, радист и я упали на землю. Осмотревшись, увидели огромный валун. Ползком стали добираться к нему. А пулемет не смолкал, не давая оторвать голову от земли. Кое-как добрались до камня. Яков Дмитриевич все рвался быстрее спуститься с высоты, выйти из-под обстрела. Но как только мы поднимались, пули свистели над головой, вынуждая нас вновь нырять за камень. Часов пять пришлось сидеть в укрытии. Ушли мы только тогда, когда пошел густой снег и видимость ухудшилась до крайности.
А сколько подобных случаев было там, на Рыбачьем. Не раз попадали мы под пулеметный и минометный обстрел, жестокую бомбежку. В боях мужали люди, сами наносили ненавистным оккупантам серьезный урон. В боевом формуляре полка сохранились записи о действии батареи. Приведу выдержки лишь за одну неделю.
25 января 1942 года. Батарея вела огонь по южным скатам выс. 122,0. Убито и ранено до 40 человек противника. [61]27 января 1942 года. Батарея вела огонь по различным целям на выс. 122,0 и на мысе Могильный. Рассеяна пехота, уничтожено до трех десятков солдат противника.
28 января 1942 года. Батарея вела огонь. Уничтожен пулемет, разрушено 2 дзота, подавлена минометная батарея.
29 января 1942 года. Огнем батареи уничтожено 2 пулеметных гнезда, разрушены землянка и наблюдательный пункт. Подавлена артбатарея.
30 января 1942 года. Огнем подавлена минометная батарея, рассеяна группа пехоты.
Такими были фронтовые будни батареи. Каждый день — бой. И жили мы одним стремлением: выстоять, не допустить врага на родную землю, беспощадно уничтожать проклятых оккупантов. Все остальное уходило на второй план. Так думали все защитники Рыбачьего. Так они и сражались. Боевая летопись полка сохранила множество эпизодов героизма, беспредельного мужества наших артиллеристов.
Командир орудия сержант Рубцов во время одной из артиллерийских перестрелок получил осколочное ранение в ногу. Превозмогая боль, припав на одно колено, истекая кровью, продолжал руководить расчетом. Санитары хотели доставить его в медпункт, но Рубцов отказался, оставался на огневой позиции до тех пор, пока мог вести бой.
Коммунист воентехник 2 ранга Якушев с разрешения командира полка сформировал взвод добровольцев для атаки важной высоты, занимаемой гитлеровцами. В атаке шел впереди, увлекая за собой бойцов, первым ворвался во вражескую траншею, уничтожил в рукопашном бою нескольких фашистов, но был смертельно ранен и скончался на руках у боевых друзей.
А сколько раз разведчики батареи нашего дивизиона [62] выдвигались на передний край, в боевое охранение, а то и в тыл врага и оттуда корректировали огонь.
Плохо просматривались за высокими выступами скал некоторые цели. Чтобы их обнаружить, нужно было наблюдателям-артиллеристам выдвинуться к шершавому карнизу скалы, на котором находилось наше боевое охранение, занять там удобный наблюдательный пункт и корректировать артогонь.
Однажды выполнить эту задачу вызвался молодой коммунист лейтенант Иван Лоскутов. Вместе с ним пошли в разведку рядовые Георгий Макаров и Григорий Мехоношин. Разведчики достигли расположения пулеметной роты, оборонявшейся на крутом и скалистом берегу Мотовского залива. Тщательно изучив местность, они стали пробираться к боевому охранению. Позиции егерей находились на более высоких горных вершинах, и каждый метр пути простреливался ружейным и пулеметным огнем. Карабкаться на скользкие скалы было очень трудно. К тому же бойцы кроме оружия несли рации и стереотрубу. И все же, где короткими перебежками, а где ползком, прячась за выступы скал и валуны, разведчики добрались до боевого охранения.
Командир, возглавлявший боевое охранение, показал Лоскутову огневые точки противника, который был рядом, всего в 50–70 метрах. Вскоре определили координаты минометной батареи, выявили несколько пулеметных точек, одиночных орудий. Координаты целей и необходимые данные для стрельбы закодировали и передали по радио на командный пункт.
Там расшифровали радиограммы, на огневых позициях подготовились к стрельбе. После мощных огневых налетов минометная батарея и несколько пулеметных точек врага перестали существовать. Удалось уничтожить и большую группу пехоты, передвигающуюся со стороны Титовки.
Видимо, гитлеровцы поняли, что где-то поблизости [63] от них находится корректировщик, а может быть, даже запеленговали рацию. Под прикрытием тумана вражеские солдаты устремились на высотку, обошли ее слева. Лоскутов видел, как с трех сторон к ним ползли фашисты. Они медленно и осторожно приближались, используя складки местности. Кольцо окружения смыкалось. И тогда лейтенант передал на командный пункт свои координаты. Разумеется, на командном пункте сразу поняли, что Лоскутов просит открыть огонь по тому месту, где находятся сами разведчики. Все отчетливо сознавали, сколь это рискованно, медлили. И тут радио вновь донесло голос Лоскутова:
— Вызываю огонь на себя... Фашисты окружили... Дайте же скорее огонь!
Дружно ударили наши батареи. Взрывы снарядов тяжелых орудий сотрясали высотку, гитлеровцы заметались, устилая трупами землю. Оставшиеся в живых пустились наутек. Воспользовавшись паникой, Лоскутов вывел разведчиков к своим.
Я хорошо знал Ивана Лоскутова, не раз вместе с ним ходил на задания, искренне восхищался его мужеством.
Подвиги, подобные тем, которые совершили И. Лоскутов, Г. Макаров и Г. Мехоношин, были нормой поведения защитников Рыбачьего и Среднего. Их можно привести множество.
...Около двух часов длилась контрбатарейная борьба. Наша, как и все другие батареи дивизиона, непрерывно вела огонь по району расположения вражеской артиллерии. На наших огневых позициях тоже рвались снаряды противника. То и дело выходила из строя проводная связь, и тогда из укрытий выскакивали телефонисты Кувшинов, Панин, Подкопаев, ползли вдоль линии связи и устраняли порыв. Только сращивали концы проводов в одном месте, осколки перебивали кабель в другом. За два часа — одиннадцать повреждений. Одиннадцать раз под ожесточенным обстрелом выходили на поединок [64] со смертью телефонисты. Кувшинов получил ранение, но остался в строю. Связь работала бесперебойно.
...Тракторист нашей батареи красноармеец Михайлов двое суток подряд без сна и отдыха подвозил на огневые позиции боеприпасы по единственной и очень опасной дороге. На одном из участков она хорошо просматривалась противником. Каждый раз нужно было проскочить этот отрезок под жестоким огнем врага. Михайлов рисковал жизнью. Снаряды рвались один за другим. Но он упрямо пробивался вперед, доставляя опасный груз. Так несколько раз в течение дня.
В тяжелой боевой обстановке все больше креп и закалялся дружный коллектив батареи, выросла партийная организация. К началу 1942 года она уже насчитывала 8 человек, а это — большая сила. Теперь коммунисты были в каждом взводе и даже в орудийном расчете. Коммунистами стали самые смелые и стойкие товарищи, такие, как командир взвода управления лейтенант Иван Жарко, командир орудия старший сержант Григорий Акимов. Они сплачивали коллектив, вселяли в бойцов твердую уверенность в нашей победе.
Коммунисты показывали личный пример в бою, шли на самые ответственные участки, первыми вызывались в разведку или патрулировать район огневых позиций, куда в стылой круговерти в любой момент могли проникнуть вражеские лазутчики.