Сто дней
Я приехал в отпуск в г. Пушкин, что под Ленинградом, в середине июня.
Жена была в роддоме, и забот на меня свалилось немало. За ними быстро пролетела неделя. Настал памятный для всех нас день — 22 июня. Война. Через несколько часов после того, как мы услышали это страшное слово, я распрощался с женой, дочерьми, меньшей шел 11-й день, и срочно выехал к месту службы в Заполярье.
26 июня Финляндия объявила войну СССР, а в 3.00 29 июня 1941 года отборные гитлеровские дивизии перешли нашу границу в Заполярье, преодолев сопротивление трех застав 100-го погранотряда. При этом две заставы отступили к реке Западная Лица и соединились с частями 14-й стрелковой дивизии. А 6-я застава после ожесточенного боя отошла на полуостров Средний. Наступление гитлеровцев на Титовку сдерживали бойцы 95-го стрелкового полка. Их героическое сопротивление позволило нашему командованию выдвинуть резервы и подготовиться к обороне полуострова Средний.
О событиях последних дней я узнал от остававшегося за командира батареи лейтенанта Зимина. Расстроило то, что без меня произошло боевое крещение подразделения, в которое я вложил немало своего труда, и в то же [14] время было радостно за подчиненных: ведь первую боевую задачу, исключительно важную и ответственную, они выполнили с честью.
А случилось вот что. Перед началом войны на острова архипелага Хеиня — Саари, являющегося территорией Финляндии и находящегося в нескольких милях от огневых позиций нашей батареи, финны, а затем и гитлеровцы без конца что-то подвозили. Ближайшие к нам два острова — Большой и Малый Айнов — они использовали для наблюдения за нашим побережьем, пеленгации советских боевых кораблей. Мы замечали, что там проводились какие-то земляные работы, возводились постройки, росла паутина антенн.
Вскоре после объявления Финляндией войны СССР — не прошло еще и суток — на батарею позвонил командир 104-го пушечного артиллерийского полка майор Е. С. Рыклис и приказал ударить по этим островам.
Зимин рассказал мне, что эта команда воодушевила батарейцев — им доверяли наказать врага, посягнувшего на нашу Родину, одним из первых в Заполярье нанести по нему мощный огневой удар.
Артиллеристы быстро заняли места по боевому расчету, вычислители выдали необходимые данные. И вот громовые раскаты нарушили тишину советского Заполярья. В течение полутора часов 122-мм орудия обрабатывали острова, израсходовав при этом свыше 250 снарядов. Во время обстрела там прогремел сильнейший взрыв, взлетели высоко в небо какие-то обломки, взметнулось пламя, вероятно, снаряды попали в склад боеприпасов.
В результате мощного огневого налета все постройки на островах были разрушены, там все замерло, прекратилось движение к ним катеров.
Выслушав подробный доклад Зимина, я сказал:
— Что ж, будем считать, что это наша генеральная репетиция... А теперь соберите в лощине, что между скалами, личный состав батареи. [15]
Поздравив артиллеристов с первым успехом, я напомнил им, что нашей 2-й батарее поручен важный и ответственный участок защиты советского Заполярья.
— Посмотрите туда, — указал я на северо-запад, — там плещут холодные волны Баренцева моря. Справа от нас лишь несколько артиллерийских батарей на полуострове Рыбачий. Мы почти на самом правом фланге советско-германского фронта.
Далее я объявил, что получен приказ командира полка, в котором определены задачи нашего 1-го дивизиона и 2-й батареи. Батарее была поставлена боевая задача совместно с 221-й батареей береговой обороны, взаимодействуя с 15-м отдельным пулеметным батальоном, быть готовой своим огнем не допустить высадки вражеских десантов и препятствовать проходу неприятельских судов в порт Петсамо.
Командиром подгруппы, в которую входили указанные выше подразделения, был назначен начальник штаба дивизиона П. Н. Масленкин, которого я сменил на 2-й батарее.
Предписывалось нам открывать огонь по судам и транспортам противника по указанию штаба полка, а в случае потери связи огонь вести по указанию командира подгруппы или самостоятельно.
Разумеется, мы находились в этом районе не в одиночестве. Оборона полуостровов возлагалась на 23-й укрепрайон, комендантом которого был опытный и храбрый командир Красной Армии полковник Д. Е. Красильников. В состав укрепрайона входили 7-й отдельный пулеметный батальон, 15-й отдельный пулеметный батальон, 100-й погранотряд, наш 104-й пушечный артиллерийский полк, отдельный гаубичный дивизион, 221-я береговая батарея Северного флота, пять отдельных пулеметных рот, отдельный батальон связи, батальон саперов и автобатальон.
Совместно с УРом сражался 135-й стрелковый полк 14-й стрелковой дивизии. [16]
Думаю, что здесь к месту рассказать о нашем 104-м пушечном артиллерийском полку, который был по тому времени мощной боевой частью. В его состав входили четыре линейных артиллерийских дивизиона, артиллерийский разведывательный дивизион, полковая школа, подразделения управления и обслуживания.
Артиллерийские дивизионы по своему составу были однотипными, они имели по три четырехорудийные батареи. На вооружении 1-го дивизиона состояли 122-мм пушки образца 1931/37 года с дальностью стрельбы 21 километр. Остальные дивизионы были вооружены 152-мм гаубицами-пушками образца 1910/30 года с дальностью стрельбы 17 километров.
Полк имел 48 орудий. Разведывательный артиллерийский дивизион состоял из четырех батарей: топографической, звуковой, оптической и фотограмметрической разведки.
Полк входил в 14-ю армию и был развернут на морском побережье полуостровов Кольский, Рыбачий и Средний на фронте около 300 километров.
Восемь батарей дислоцировались на полуостровах Рыбачий и Средний, остальные на Кольском полуострове. Штаб 104-го пушечного артиллерийского полка располагался вместе с подразделениями управления и полковой школой на полуострове Средний, в становище Западное Озерко, тыл полка — в Кольском зверосовхозе под Мурманском.
Полком, как я уже упоминал, командовал майор Б. С. Рыклис, заместителем командира полка по политической части был батальонный комиссар Д. И. Еремин, член партии с 1920 года, опытный политработник, чуткий, заботливый и в то же время исключительно требовательный. Мы любили и уважали замполита, который часто бывал в подразделениях, причем не просто бывал, а работал с людьми, оказывая большую помощь командирам в налаживании боевой и политической подготовки, жизни [17] и быта. Начальником штаба полка был капитан Т. Ф. Тюрин, высокоподготовленный командир, блестяще знающий тактику действий артиллерии и штабную работу.
О людях полка можно рассказывать бесконечно, однако вернемся к описанию событий тех грозных дней сорок первого.
Только закончилась беседа с личным составом, меня пригласили к телефону. Звонил майор Рыклис.
— По всем правилам, товарищ лейтенант, — сказал он, — вашей батарее следовало бы сменить огневые позиции... Так?
— Так, товарищ майор, — ответил я, подумав при этом, что перетащить наши семитонные пушки, оборудовать новые позиции в инженерном отношении довольно сложно. Тем более, запасных огневых позиций заранее мы не подготовили. Во-первых, потому что поблизости по всему побережью не было удобных площадок, а во-вторых, мы просто не успели ими заняться, в пору было лишь оборудовать как следует основные.
— Значит, — продолжал командир полка, — готовьтесь к отражению возможного удара с основных. Проверьте маскировку.
После этого разговора я собрал командиров взводов, приказал им усилить наблюдение, убрать все ненужное, что может демаскировать батарею, подготовить личный состав к отражению возможного морского десанта.
Мы направили личный состав на огневые позиции. Нужно было провести работы в орудийных двориках, вырыть ниши для боеприпасов.
После полудня, проверив ход работ, мы с младшим политруком Балюком возвращались на наблюдательный пункт. Вдали возник звук, похожий на жужжание. Он нарастал. Побыстрее добежав до НП, объявил воздушную [18] тревогу. Вскоре до нас донеслись звуки разрывов, и я понял, что гитлеровские бомбардировщики наносят удар по 221-й батарее, расположенной неподалеку от нас.
Я выбежал из блиндажа и увидел, как, построившись в круг, вражеские бомбардировщики пикировали на батарею. Даже здесь у нас, за много километров, был слышен их неприятный вой, вздрагивала от взрывов земля.
Когда затих гул удаляющихся в сторону норвежской границы вражеских бомбардировщиков, мы побежали на огневую позицию. Я вглядывался в лица красноармейцев, стараясь понять, как подействовала на наших артиллеристов эта жестокая бомбежка соседей.
Бойцы были встревожены.
— Как там у космачевцев? — спрашивали они.
На 221-й батарее, которую между собой звали так по фамилии ее командира, у многих наших артиллеристов были друзья.
— Не сбегать ли к ним? — предложил младший лейтенант Иван Нос. — Может, помощь какая нужна?
Я послал к космачевцам красноармейца Александра Моругова. Через несколько часов он вернулся и доложил, что батарея пострадала очень сильно.
— Больше всего, товарищ лейтенант, фашисты бомбили огневые позиции, — рассказывал он. — К орудиям не подойти. Воронки там огромные, метров по пять в диаметре. И глубокие. Два 130-мм орудия разбиты.
— А как зенитная батарея? — поинтересовался я.
— Тоже пострадала. Но один «юнкерс» они все же подбили.
— Потери в людях есть? — спросил присутствовавший при этом докладе Балюк.
— Да, есть, — вздохнул Моругов. — Одна бомба попала в землянку, а там оказалось... десять человек...
«Выходит, при бомбежке не стоит укрывать личный состав в землянках, — подумал я, — Лучше рассредоточить, разместить в щелях по одному-два человека». [19]
— Вы поинтересовались, какая нужна помощь?
— Старший лейтенант Космачев поблагодарил и попросил передать, что ничего не нужно, сами управятся, — сообщил Моругов.
Подробная информация о последствиях бомбежки соседей заставила нас о многом задуматься. Как сберечь людей, сохранить боеспособность батареи? Посовещавшись, мы решили создать на огневой позиции, по всему району, занимаемому батареей, широкую сеть укрытий, дополнительно отрыв окопы и щели. К работе приступили немедленно, ибо вражеские самолеты могли появиться в любую минуту.
И они появились...
Я занимался документацией батареи, сидя за небольшим, сбитым из досок столиком, когда в землянку вбежал дневальный по батарее красноармеец Василий Пушкин и взволнованно прокричал:
— Товарищ лейтенант, воздушная тревога!
Я выскочил из землянки и поспешил на огневую позицию. Добежать не успел, с полсотни метров оставалось до нее, когда посыпались бомбы. Окопа или щели поблизости не было, и я распластался на земле, там, где застали первые взрывы бомб.
Рядом со мной оказался санинструктор батареи сержант Никифор Иванович Слизов, который спешил на огневые позиции, чтобы оказать помощь раненым.
Первый раз в жизни мне пришлось наблюдать немецкие самолеты, летящие столь низко. Даже кресты и свастику на фюзеляжах можно было различить. Вот первый «юнкерс» с воем пошел вниз. Казалось, что самолет через секунду-другую врежется в землю, но он вышел из пикирования, и я увидел, как от него оторвались маленькие точки, а вслед за тем рвануло так, что земля закачалась подо мной. Потом еще и еще гулко заухали взрывы... Все смешалось вокруг и слилось в сплошной грохот и вой: гулкие взрывы бомб, от которых содрогались скалы, [20] дикий рев пикирующих бомбардировщиков, треск пулеметных очередей и частая стрельба из авиационных пушек. «Юнкерсы» заходили группами, пикировали и сбрасывали на наши головы свой смертоносный груз. Потом их место занимали истребители, которые обстреливали из пулеметов территорию батареи. Тем временем бомбардировщики делали новый заход. И все повторялось сначала.
Томительно тянулись минуты, А вокруг — кромешный ад: дыбилась земля, летели осколки бомб и камни, горизонт застлали дым и гарь. Трудно было дышать от газов, всем телом я чувствовал, как дрожали скалы. Хотелось сжаться в комок, врасти в землю. После очередной серии взрывов ко мне подполз сержант Слизов.
— Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант! — услышал я его голос как бы издалека, хотя до санинструктора, если протянуть руку, дотронуться можно. — Вы живы? Не ранены?
Ранен или нет? Этого я и сам в тот момент точно не знал. Пошевелил руками, ногами. Кажется, целы. А может быть, в горячке не ощущаю боли от ран?
— Жив... — ответил сержанту. А про себя подумал: «Удивителен все же наш советский воин: ему бы в таком аду о себе думать, а он о других заботится».
В журнале боевых действий 104-го пушечного артиллерийского полка сохранилась запись о том, что 30 июня бомбардировочная авиация противника в сопровождении истребителей нанесла массированный удар по 2-й батарее, в результате которого были разрушены все строения и землянки, разбиты два и повреждены два орудия. Смертью храбрых погиб политрук Анастас Балюк. Налет продолжался около двух часов.
Тишина наступила неожиданно. Мы с сержантом Слизовым поднялись с земли. Трудно было узнать друг друга. Лица запачканы гарью и пылью, обмундирование изорвано. [21] Все тело болело от ударов камней и комков земли. Санинструктор, откашлявшись, глухо проговорил:
— Наверное, товарищ командир, только мы с вами и остались в живых!
Я, протирая слезящиеся от гари глаза, с трудом осмотрелся вокруг. Горела земля, огневые позиции заволокло дымом, лишь местами пробивались сквозь него языки пламени. Неподалеку от нас зияла огромная дымящаяся воронка диаметром метров в шесть. С трудом передвигая ноги, поспешил на огневую позицию. И первое, что увидел, это два перевернутых орудия. Людей не видно.
Но вот один за другим из окопов и щелей стали выбираться бойцы и младшие командиры.
Я побежал к ним, захотелось обнять и расцеловать каждого, закричать: «Родные мои, значит, живы!»
А артиллеристы между тем без всякой команды уже бежали к огневой, к орудиям... Я заметил, что горят ящики с боеприпасами. Там уже орудовали сержант Жарко и красноармеец Илларионов. Бежали к горящему складу красноармейцы Н. Хисамудинов, М. Прокопьев и другие батарейцы. Слесаренко, Акимов, Даутов, Юманов, Солдатов оттаскивали от склада ящики со снарядами и гильзами, другие тушили горящие ящики землей и песком.
Все они рисковали жизнью: в любую минуту мог произойти взрыв. Но сейчас у всех одна мысль — спасти боеприпасы. Без них нельзя воевать... Мы знали, как трудно доставлять на эти голые сопки боезапас. Теперь же придется доставлять его сюда под огнем врага. И артиллеристы мужественно боролись с огнем. Ожоги получил сержант Иван Тихонович Жарко. Были опалены волосы, брови. Но он бросился сюда, к складу, презирая опасность, еще когда шла бомбежка, визжали осколки и пули. И не отходил ни на минуту, пока не потушили пожар.
Мы подсчитали потери... Сначала у меня даже от сердца отлегло. Всего шесть раненых и ни одного убитого. Санинструктор Слизов уже оказывал помощь. Я думал о [22] том, что трудом и потом вырытые в короткие сроки щели и окопы спасли жизнь многим бойцам и командирам. И вдруг...
— Товарищ лейтенант, — обратился ко мне дневальный по батарее, — там... младший политрук...
— Где? — с тревогой переспросил я, предчувствуя недоброе.
— Под скалой...
— Ранен?
Дневальный не ответил и отвел взгляд. Я все понял и поспешил за ним.
Анастас Андреевич Балюк лежал в стороне от огневых позиций, видимо отброшенный взрывной волной. Подбежал вызванный мной санинструктор, склонился над ним и тут же выпрямился, виновато снимая головной убор...
Я вернулся на огневые позиции, там уже все знали о гибели младшего политрука. Эта печальная весть быстро облетела батарею, болью отозвалась в сердцах воинов. Вглядываясь в лица своих подчиненных, я, однако, не замечал на них и тени подавленности или растерянности. Суровость и твердость были написаны на них.
Прощаясь с Анастасом Андреевичем Балюком, они клялись отомстить врагу за его смерть.
...Между тем развернулись работы по приведению батареи в боевую готовность.
Вскоре командир взвода управления доложил мне:
— Товарищ лейтенант! Восстановлена проводная связь со штабом полка. Там Кувшинов уже прозванивает линию.
Я поспешил к аппарату, чтобы доложить начальнику штаба полка капитану Тюрину о последствиях бомбового удара противника.
— Вы точно, Соколов, докладываете: один убит и шестеро ранено? [23]
— Точно, товарищ капитан... Нас спасли окопы и щели...
— А как орудия?
— Два разбиты, но их надо посмотреть оружейным мастерам, возможно, удастся что-то сделать. Два других, думаю, восстановим своими силами, — ответил я.
— Сегодня же направлю вам бригаду специалистов из полковых мастерских во главе с арттехником Никифоровым.
Уже на следующее утро на батарею приехали артиллерийский техник 1-го дивизиона Сергей Никифоров, орудийные мастера Петр Ковригин, Василий Пилипец, телефонный мастер Фома Шапиро. Работая круглосуточно, они в короткий срок из двух орудий сумели собрать одно. Батарея стала боеготовой.
Заметно ухудшились бытовые условия. Землянки были разрушены. Там остались погребенными под обломками и камнями постели, а у многих шинели, плащ-накидки и другие вещи. Мы оказались под открытым небом, разместились в щелях, окопах, под обрывами скал небольшими группами с таким расчетом, чтобы каждому быть поближе к своему посту. Огневики находились недалеко от орудий, и, как только наблюдатели докладывали о появлении целей на море, они сразу же по команде занимали свои места.
На батарею прислали нового заместителя командира по политической части старшего политрука Г. И. Новикова. Гавриила Ильича я хорошо знал и раньше по совместной службе в полку. Это был грамотный, образованный политработник, принципиальный коммунист и вместе с тем чуткий, отзывчивый товарищ. А главное — отлично знал свое дело. Когда в июле ввели институт военных комиссаров, Новиков стал комиссаром батареи. С нами он разделил самое тяжелое время — июль и август 1941 года.
Познакомившись с батареей, ее огневыми позициями [24] и задачами, он предложил собрать личный состав для беседы.
Выступал старший политрук хорошо. Голос его, несколько глуховатый и тихий вначале, с каждой фразой звучал все взволнованнее. Новиков говорил о чудовищных злодеяниях, варварских разрушениях немецко-фашистскими захватчиками наших городов и сел, о безжалостных убийствах ни в чем не повинных стариков, женщин и детей.
Гавриил Ильич зачитал собравшимся строки из статьи, помещенной в газете: — «Фашистский летчик с бреющего полета поливал землю пулеметным огнем, стараясь поджечь строения, убивал работающих в поле людей...»
А дальше, — голос у Новикова дрогнул, — послушайте только. Этот бандит летал низко, ему все было видно сверху. Вот он заметил играющих у ворот детей. Он наверняка хорошо различал, что это дети. Но с тупостью изувера пикировал на них, расстреливал в упор. Ведь так велел фюрер...
Я слушал замполита и смотрел на лица солдат. У многих из батарейцев сжимались кулаки, глаза пылали гневом и ненавистью.
Когда Новиков закончил выступление, слова попросил командир 1-го орудия сержант Григорий Акимов.
— Товарищ старший политрук, — сказал он, обращаясь к Гавриилу Ильичу, — очень прошу вас, возьмите мое заявление о приеме в партию. Буду беспощадно бить фашистов, пока бьется сердце.
— Моя жизнь принадлежит Родине, — заявил выступивший затем ефрейтор Василий Ничепуренко, — во имя ее свободы и независимости клянусь уничтожать врага беспощадно.
Потом говорили другие. «Мы не позволим фашистам разбойничать на нашей земле, будем сражаться до последнего дыхания!» Это была клятва батарейцев, которую [25] они сдержали с честью, хотя на их долю выпали тяжелейшие испытания.
В тот же день еще несколько человек подали заявление о приеме в партию.
Утро 4 июля выдалось тихим и безветренным. На море — полнейший штиль. Обзор — отличный. Подозрительная тишина повисла над перешейком. Мы с замполитом находились на огневой позиции, проверяли, как отремонтированы орудия. Вдруг донесся встревоженный голос телефониста Егорова:
— Товарищ лейтенант! Товарищ лейтенант! Вас просят...
Подхожу к аппарату, беру трубку и слышу:
— Докладывает разведчик-наблюдатель Старосельский. Вижу два транспорта, идут вдоль берега из Киркенеса. Их сопровождают катера.
Я дал команду:
— Батарея, к бою!
Сам же поспешил на наблюдательный пункт, он всего в полусотне метров от огневой позиции. Красноармеец Старосельский навел стереотрубу, и я увидел оба транспорта. Разведчики-наблюдатели и вычислители определили скорость, направление движения и дальность до целей, Пока они были для нас недосягаемы.
Рассчитав данные для стрельбы, мы быстро определили по упредительной точке дальность и направление. Расчеты замерли у орудий в ожидании команды на открытие огня. Но еще рано. Я припал к стереотрубе, смиряя волнение. Еще немного, еще... Пора!
— По фашистским пиратам, батарея, залпом — огонь!
Телефонист Матузов передал команду на огневую позицию, и залп наших тяжелых орудий расколол тишину. Далеко разнеслось раскатистое эхо.
Прямо по курсу вражеских транспортов вздыбилось море, выросли высокие фонтаны воды. [26]
Я ввел необходимые поправки, передал их на огневые позиции, и орудия ударили снова. Тут же наблюдатели доложили о нескольких прямых попаданиях в головной транспорт. Доклады эти вызвали взрыв ликования. Наконец-то мы открыли свой боевой счет.
Веером разлетелись немецкие катера, распуская шлейфы дымовой завесы. Однако поздно, мы уже пристрелялись. Я снова ввел поправки и приказал поставить на пути неприятельского каравана неподвижный заградительный огонь.
И в этот момент наблюдатель доложил о появлении вражеских самолетов. «Видимо, их вызвали с транспортов», — подумал я. Несмотря на то что бомбардировщики с пикирования осыпали нас бомбами, а истребители с бреющего полета поливали свинцом, батарейцы не дрогнули и продолжали вести огонь.
На головном транспорте произошел сильный взрыв, в стереотрубу я видел, что пожар охватил палубные надстройки.
И тут раздался встревоженный голос Матузова:
— Товарищ лейтенант, в склад боеприпасов попала бомба...
Забыв про бомбежку, я бросился к складу. К счастью, боеприпасы не сдетонировали, хотя несколько снарядов взрывной волной разбросало в разные стороны. Рвались только гильзы с пироксилиновым порохом. Порох горел и, крутясь в воздухе, издавал резкий свист.
Отдав необходимые распоряжения по приведению в порядок склада и ликвидации очагов пожара, я вернулся на наблюдательный пункт, расположенный в хорошо оборудованном окопе.
Не успел спрыгнуть в него, как почувствовал сильный толчок, стенки окопа осыпались. Обернувшись, увидел в нем бомбу...
Со мной на НП находились разведчики Григорий Старосельский и телефонист Александр Матузов. Мы в оцепенении [27] ждали взрыва, глядя на бомбу, но она не взрывалась. Первым пришел в себя Старосельский. Он бросился к бомбе, схватил ее, пытаясь поднять на бруствер. Мы помогли, и втроем быстро вытолкнули ее из окопа. Она покатилась под откос и метрах в 8–10 наткнулась на камень. Старосельский проворно выпрыгнул из окопа и стремительно пополз, огибая камни. Он навалился грудью на бомбу, вывернул взрыватель и уже минуту спустя спрыгнул в окоп.
— Что ж вы лезете под осколки? — в сердцах начал я отчитывать разведчика.
Он разжал руку, показал вывернутый взрыватель:
— Контакта не было, товарищ лейтенант... Но ведь могла и сдетонировать, тогда бы нам всем троим...
Между тем, не выдержав нашего огня, второй транспорт под прикрытием дымовой завесы повернул обратно. А первый, подбитый нами, гитлеровцы утащили на буксире вслед за ним. Победа в этом бою осталась за нами. Хотя вражеские бомбардировщики и пикировали на позиции батареи, особого вреда они на сей раз не причинили. Несколько человек получили легкие ранения, ожоги. Поврежден был трактор ЧТЗ-60. Орудия — а это главное — остались целы.
А как отважно действовали наши бойцы! Взять, к примеру, красноармейцев Скворцова и Ходкевича. Ни на минуту не замолкало их орудие.
— Мы, товарищ лейтенант, посменно работали, — рассказывал мне Скворцов после боя. — Пока я стрелял, Ходкевич наблюдал за самолетами противника и предупреждал меня, когда нужно прятаться в укрытие. Потом он становился к орудию, а я следил за врагом.
Опыт этот нам пригодился. Скворцов и Ходкевич поделились им с товарищами, и вскоре его взяли на вооружение все расчеты.
Отличились в бою и другие красноармейцы. Например, [28] связистам Панину и Горбатову несколько раз под пулями и бомбами пришлось восстанавливать связь.
В целом же этот бой придал нам уверенности в том, что ненавистного врага можно успешно бить.
Но не одни успехи бывают на войне. Неудачным стал для нас день 10 июля. С утра я обошел всю территорию батареи, проверил боевую готовность огневых взводов, побывал на наблюдательном пункте и осмотрел через стереотрубу море. Все было спокойно, и я решил побывать еще на кухне, проверить, как готовится обед. Но не успел добраться до глубокого оврага, в котором она располагалась, как меня догнал разведчик красноармеец Фролов.
— Товарищ лейтенант, в районе Варангер-фьорда наблюдаю движение кораблей противника. Один очень большой, — доложил он.
Я немедленно вернулся на свой командно-наблюдательный пункт. Определив дальность до корабля и судов противника, понял, что пока они находятся за пределами досягаемости наших орудий. А из штаба полка уже поступила команда на открытие огня.
— 2-я, почему не открываете огонь? — вопрошали оттуда.
— Не достанем, — ответил я.
И тут над батареей появились гитлеровские самолеты. Снова содрогнулась земля от взрывов, снова затрещали пушки и пулеметы истребителей.
Батарея произвела два залпа, но дать команду на постановку неподвижного заградительного огня я не успел. Бомбы накрыли наблюдательный пункт, нас завалило землей, и батарея лишилась управления...
Лейтенант Зимин, который был старшим на огневой позиции, потеряв связь со мной, приказал перенести огонь вперед по курсу транспортов и поручил телефонисту Семенову исправить линию связи. Семенов под пулями и осколками бросился выполнять это распоряжение, по, подбежав к командно-наблюдательному пункту, обнаружил [29] полностью разрушенный блиндаж. Вернувшись на огневую позицию, он доложил он этом Зимину.
Лейтенант послал красноармейцев Лапишева, Пушкина, Гелунаса и Скворцова разбросать завал.
— Может, там жив кто-нибудь, — с надеждой произнес он.
А тем временем из штаба полка запрашивали:
— 2-я, почему не ведете огонь?
Но батарея молчала. На огневой позиции разорвалось несколько бомб. У одного орудия заклинило поворотный механизм, другое завалилось набок.
Транспорт противника безнаказанно прошел в Петсамо. Израсходовав боезапас, вражеские самолеты улетели...
Уже полуживых, нас откопали красноармейцы, которые на протяжении всего налета, пренебрегая опасностью, работали под пулями и осколками.
— Товарищ лейтенант, живы? — услышал я чей-то взволнованный и радостный голос.
Открыв глаза, сквозь мутную пелену увидел перепачканные сажей и гарью лица своих бойцов.
Постепенно пришел в себя, огляделся.
— Где Старосельский и Кувшинов?
Они были со мной на НП.
— Здесь они, целы. Только контузило.
— А батарея? Зимин где?
— Здесь я, комбат, — услышал я его глуховатый голос. — Орудия выведены из строя. Конвой прошел...
— Потери?
— Тяжело ранен красноармеец Шакунов, его уже отправили в медсанбат. Остальные раненые остались в строю...
Мне помогли встать, и я медленно, опираясь на плечи красноармейцев, заковылял к огневой позиции.
— Орудия восстановим, — на ходу докладывал лейтенант Зимин. — Ребята уже работают. [30]
Не успели мы оправиться от бомбежки, как на батарею прибыли начальник штаба полка капитан Тюрин и майор Синицын из штаба 23-го укрепленного района.
— Почему батарея не вела огня и пропустила транспорт в Петсамо? — был их первый вопрос.
— Посмотрите сами, — ответил я.
Мы медленно обошли огневую позицию, огибая глубокие воронки и очаги пожаров, которые торопливо тушили батарейцы. Весь район ОП все еще горел, огонь лизал ящики с боеприпасами. Вид на огневой напоминал картину, которая бывает после извержения вулкана. Орудия повреждены, у многих артиллеристов забинтованы головы, руки, ноги. Тюрин сочувственно посмотрел на них.
— Может быть, отправить в медсанбат?
— Отказались, — ответил ему замполит Новиков.
— Что будем делать с орудиями? — спросил майор Синицын.
— Два наладим быстро, — доложил я. — С третьим придется повозиться. Мастера потребуются...
— Пришлем... — обещал Тюрин.
Отдав необходимые указания и поблагодарив личный состав батареи за проявленные мужество, стойкость и высокую дисциплинированность, Тюрин с Синицыным уехали.
К концу дня своими силами нам удалось восстановить лишь одно орудие. А тут наблюдатель доложил о выходе транспорта в сопровождении торпедных катеров из залива Петсамо. Я приказал открыть огонь. Но едва лишь возле транспорта вырос столб воды, торпедные катера поставили дымовую завесу.
Огонь одного орудия по транспорту, находящемуся на задымленном участке, малоэффективен. И на сей раз врагу удалось прорваться невредимым.
События этого дня совсем выбили меня из колеи. Прилег в окопчике отдохнуть. Ночь душная, раздражал запах гари. В голову лезли всякие мысли: «Может, что-то [31] я делал не так? Может, не получится из меня настоящего командира?» Уснуть так и не удалось. Встал и пошел по батарее. Бойцы тоже не спали, говорили между собой. Да и ночь полярная светла. У неисправных орудий трудились их расчеты. На огневой встретил Новикова.
— Не спите, комбат? — улыбнувшись, спросил он.
— А вы?
— Тоже бессонница... — И, немного помолчав, добавил: — Не тужите. Это только начало. Война вся впереди. Нам с вами до Берлина шагать. Путь неблизкий.
О многом поговорили мы тогда с замполитом, обсудили причину неудачи, наметили, что необходимо сделать.
Несколько успокоенный этой деловой и в то же время дружеской, откровенной беседой, я ушел на командно-наблюдательный пункт, чтобы хоть немного отдохнуть.
12 июля лейтенант Зимин доложил мне, что два орудия восстановлены, а ремонт третьего заканчивается. Приведены в порядок укрытия для личного состава, убрана территория.
— Хоть сейчас, товарищ командир, можем дать огоньку! — заключил он.
— Это хорошо, — сказал я. — Только что из штаба полка предупредили о возможном десанте противника...
— Ну что ж, мы готовы, — уверенно сказал Зимин.
— Товарищ лейтенант, смотрите! — неожиданно закричал наблюдатель.
Я подбежал к стереотрубе, прильнул глазами к ее окулярам и увидел в районе Варангер-фьорда караван судов. Два больших транспорта шли в нашу сторону пеленгом в сопровождении кораблей охранения и сторожевых катеров. Подал команду:
— Батарея, к бою!
О появлении неприятельских судов немедленно доложил командиру полка. Он приказал открыть огонь по транспортам. [32]
Сектор обстрела был заблаговременно детально изучен нами. Мы наметили ориентиры на противоположном берегу, нанесли на планшет и карту упредительные точки, по которым подготовили исходные данные для стрельбы. Теперь, введя в расчеты незначительные поправки, мы могли быстро открыть огонь.
Первые же наши снаряды разорвались вблизи кораблей. Следующими залпами удалось накрыть цель. Но тут появились вражеские самолеты. Разведчики насчитали 28 пикирующих бомбардировщиков. Вокруг все горело в гремело, дрожали от взрывов гранитные скалы, но батарейцы не прекращали огня.
Это была необычная дуэль. Мы стреляли по кораблям а «юнкерсы» с сатанинским воем пикировали на орудия. На землю градом сыпались осколки, поднятые взрывами бомб камни и комья земли. Несколько раз между НП и огневой позицией рвалась проводная связь. Невзирая в смертельную опасность, телефонисты Подкопаев, Панин, Семенов, Кувшинов тут же восстанавливали ее. Взрывом одной из бомб Кувшинова отбросило от места, где он сращивал провода, оглушило, осколком оторвало полу шинели и ранило, но, несмотря на это, воин продолжал восстанавливать поврежденную линию.
В грохоте боя орудийные расчеты не слышали команд подаваемых голосом. Командирам огневых взводов Зимину Носу, помощникам командиров взводов сержантам Жарко и Слесаренко приходилось перебегать от орудия к орудию и передавать команды на ведение огня. Артиллеристы огневых расчетов Э. Гелунас, X. Даутов, А. Скворцов, Ф. Черноусов, А. Юманов и другие не отходили от орудий. У многих бойцов от взрывов бомб и артиллерийских снарядов из ушей и рта шла кровь. Другие были ранены или контужены. Словно не замечая ожесточенной бомбежки, они залп за залпом посылали свои тяжелые снаряды во вражеские корабли. Легко раненные и контуженные оставались в строю. [33]
Израсходовав боезапас, гитлеровские бомбардировщики продолжали пикировать на батарею, пытаясь воздействовать на психику, однако наши бойцы уже не обращали на них никакого внимания.
И враг не выдержал. Транспорты, которым прямыми попаданиями были нанесены повреждения, прикрываясь дымовой завесой, поставленной катерами, повернули обратно. Тремя снарядами был поражен тральщик. Катера взяли его на буксир и потащили в норвежский порт Киркенес.
Позднее нам стало известно, что корабли противника везли пополнение для наращивания наступления на полуострова Средний и Рыбачий. Расчет у врага был такой: высадиться в Петсамо и — с ходу в бой. Однако огонь наших орудий заставил их повернуть назад и выгрузиться в норвежском порту Киркенесе, а уже затем им пришлось по бездорожью добираться своим ходом до линии фронта, на что ушло несколько дней. За это время наши войска прочнее закрепились на перешейке Среднего, соединяющего его с материком, и удерживали его до самого начала общего наступления советских войск на мурманском направлении в октябре 1944 года.
Бой мы выдержали тяжелый. Меньше чем за два часа двумя орудиями мы выпустили 170 снарядов. Это очень высокий темп. Артиллеристы после такого напряжения, усталые, голодные, ликвидировали последствия вражеской бомбардировки. Я вызвал старшину батареи Башкардина.
— Ты, Никита Васильевич, — сказал ему, — вели приготовить обед посытнее. Люди вымотались изрядно.
— Обязательно, — пообещал Башкардин.
Но пообедать вовремя в тот день нам не пришлось. Не успели мы навести порядок на огневой позиции, как в 16 часов 15 минут разведчик Александр Моругов доложил, что вражеские корабли вновь движутся в Петсамо вдоль берега. Дальность — 25 километров.
Мы поставили заградительный огонь, и корабли, не [34] решившись прорываться сквозь него, возвратились восвояси. И опять врагу не помогли самолеты, которые висели над нами, засыпая огневые позиции бомбами.
Вечером на батарею позвонил командир полка майор Рыклис:
— Поздравляю с победой! Действовали отлично! Всему личному составу батареи объявляю благодарность. Сообщите, товарищ Соколов, об отличившихся в бою. Представим их к правительственным наградам.
Я тут же передал личному составу благодарность командира полка. Бойцы приняли ее с воодушевлением, а кто-то даже сказал, что если бы так авиация врага не досаждала, то вообще ни одному кораблю противника не удалось бы прорваться в Петсамо.
Да, больше всего мы страдали от налетов вражеской авиации. Пожалуй, трудно сыскать на батарее бойца, у которого не было бы ушибов, ссадин, а у многих — ранений, контузий. Корабли охранения, сопровождающие транспорты, огня по батарее не вели. Для этого им нужно было подойти ближе к нашему берегу. Но в этом случае мы быстро бы их расстреляли. Вражеские батареи на противоположном берегу до наших огневых позиций достать не могли. А вот авиация... Против нее батарейцы пока были бессильны.
Как-то я подошел к группе артиллеристов, расположившихся отдохнуть. Они о чем-то оживленно беседовали.
— Эх, нам бы сюда зенитки! — воскликнул красноармеец Суворов. — Не ходили бы тогда фашистские самолеты на бреющем.
— Ишь чего захотел, — отозвался сержант Жарко. — Нам бы хоть счетверенную зенитно-пулеметную установку, и то хорошо.
Заметив меня, бойцы встали. [35]
— Садитесь, курите, — разрешил я.
Вот тут-то сержант Иван Жарко неожиданно и сказал, обращаясь ко мне:
— Товарищ лейтенант, попросите у командира полка одну установку. А то обнаглели фашисты.
— В полку не одна наша батарея, — заметил я.
— Это-то так, — не сдавался Жарко. — Но бомбят-то нас больше всех, мы им сильно досаждаем.
— А вы подумайте, как выйти из положения. И я подумаю.
А часа через два сержант Иван Жарко подошел ко мне и предложил:
— Товарищ лейтенант, а что, если два наших пулемета РПД приспособить для стрельбы по воздушным целям?
— Каким образом?
— Сделаем вращающуюся раму, на нее установим пулеметы так, чтобы можно было вести круговой обстрел, — пояснил Жарко.
— Можно попробовать, действуйте, сержант... Конечно, не ахти какое средство, но, думаю, толк будет. По крайней мере, побоятся нас с бреющего атаковать.
Вскоре пулеметы были поставлены в добротные укрытия в скале, рядом с огневой позицией, с таким расчетом, чтобы можно было вести огонь в момент пикирования бомбардировщиков.
Надо сказать, что гитлеровские летчики стали действовать осторожнее. Однажды пулеметчик ударил длинной очередью по пикирующему бомбардировщику столь метко, что тот с трудом вышел из пике и, оторвавшись от своей группы, в сопровождении истребителя потянул в сторону Петсамо на небольшой высоте. Что случилось, мы так и не узнали — то ли самолет поврежден был, то ли летчик получил ранение.
Бомбить нас продолжали. Финский порт Петсамо гитлеровцы превратили в главную базу снабжения своих [36] войск, действующих против северного фланга Карельского фронта. Но их транспорты всякий раз натыкались на заслоны заградительного огня, меткие залпы 221-й морской батареи Северного флота и 2-й батареи 104-го пушечного артиллерийского полка.
Очевидно, уничтожение нашей батареи стало для них важнейшей задачей. 16, 17 и 20 июля фашистские самолеты совершили шесть массированных налетов на нашу батарею. 16 июля в 23.00 19 бомбардировщиков, сопровождаемых истребителями, бомбили и обстреливали нас. Гитлеровцы сбросили 36 бомб, но особого ущерба они не причинили. 17 июля в 12.50 вновь над позициями батареи кружили вражеские самолеты. На этот раз были ранены три красноармейца и сержант. В 21.00 налет повторился.
18 и 19 июля стоял сплошной туман, видимости никакой. Поэтому авиация противника не действовала. В ночь на 20 июля туман рассеялся, заметно улучшилась видимость на море. И уже в 2.30 разведчик-наблюдатель Герасимов обнаружил движение вдоль берега транспорта, минного заградителя и сторожевых катеров. Они шли в Петсамо.
Через несколько минут мы открыли огонь по транспорту. После первого залпа я внес поправки. Цель была накрыта вторым залпом. Катера взяли транспорт на буксир и под прикрытием дымовой завесы потянули его назад, в Киркенес.
В 4.30 появилась новая цель. На сей раз буксир тащил баржу. И вновь мы открыли огонь. Баржа загорелась. Буксир сделал разворот, но поздно... Очередной залп отправил баржу и буксир на дно Баренцева моря.
Вскоре появились вражеские самолеты. Два налета прошли для нас более или менее благополучно, но во время третьего, который состоялся в 21.30, несколько человек было ранено. Врагу удалось повредить одно орудие, [37] но орудийный мастер сержант Ласточкин с помощью расчета уже к 4 часам утра ввел его в строй.
На другой день ко мне подошли младший лейтенант Никифоров, красноармейцы Моругов и Старосельский.
— Товарищ лейтенант, надо бы нам оборудовать ложные позиции, а то житья от этих фрицев нет, — предложил Никифоров.
— Ложные? — переспросил я заинтересованно. — И как вы себе это представляете?
— Кое-что придумали, — продолжал Никифоров. — Мы уже тут две удобные площадки присмотрели.
— А стройматериал?
— Там недалеко помещение погранзаставы... Его разбомбили фашисты. Бревен и досок хватит. Из бревен сделаем стволы пушек. С воздуха не отличишь.
— А чтоб совсем похоже было, — сказал Моругов, — перед макетами будем подрывать взрыв-пакеты...
— Хорошо придумано, — обрадовался я. — Действуйте.
Исполнение этого замысла начали тут же, не откладывая. Работу батарейцы выполнили в исключительно короткие сроки. Пригласили меня и комиссара батареи Новикова посмотреть. Мы взобрались на высоту с отметкой 200,0. Оттуда макеты выглядели как настоящие орудия. Искусно были сделаны стволы, колонки. Рядом с «орудиями» размечены окопы, ровики, возле каждого — огневые расчеты. Их обозначили искусно сделанные чучела.
И вот на следующий день, когда в заливе появились корабли противника и батарея приготовилась к ведению огня по ним, я направил подрывников к ложным позициям, неподалеку от которых были заранее вырыты глубокие щели с перекрытиями.
Вражеские самолеты не заставили себя долго ждать. Лишь они показались над ложной позицией, захлопали взрыв-пакеты, повис сизый дымок. Враг клюнул на приманку. Посыпались бомбы, все загрохотало, загудело, задрожала [38] земля, а тем временем батарея открыла огонь по транспортам.
Летчики так и не разобрались, в чем дело. Смущало их то, что, несмотря на мощную бомбежку, атакуемая ими «батарея» продолжала «действовать». Взрыв-пакеты рвались по-прежнему с определенными интервалами.
Налеты вражеской авиации продолжались с не меньшим ожесточением. Массированные бомбовые удары были нанесены по батарее 5, 6, 10, 13, 15 и 26 августа. Но личный состав сохранил стойкость и мужество. Всякий раз после ожесточенной бомбежки артиллеристы быстро ликвидировали ее последствия, восстанавливали поврежденные орудия. Батарея жила, активно действовала.
В августе день стал заметно короче. Он таял буквально на глазах. Густел туман, тучи заволакивали горизонт, сыпался мелкий, назойливый дождь. Но для нас такие дни были спасением: вражеская авиация в воздух не поднималась. В один из дней, когда туман густой пеленой окутал сопки, ко мне на батарею приехал командир дивизиона старший лейтенант Я. Д. Скробов, вступивший в должность вместо убывшего из полка капитана Абрамова. С ним прибыл какой-то старший лейтенант в морской форме.
— Представитель штаба флота при отряде торпедных катеров Моль, — представился он.
Меня удивил этот визит: что делать на батарее представителям Северного флота?
— Ваша задача, Соколов, организовать тесное взаимодействие с катерниками, — пояснил Яков Дмитриевич Скробов. — Будете сообщать пеленг и дальность до судов противника.
— А в случае преследования катеров вражескими кораблями прикрывать их огнем вашей батареи, — добавил моряк.
— Хорошо, — понял я. — Охотно поможем.
— И это еще не все, — продолжал старший лейтенант. [39] — Мне бы хотелось, чтобы вы рассказали, какие огневые средства есть на вражеском берегу.
Я пояснил, что для этого надо подняться на высоту с отметкой 200,0, что мы и сделали незамедлительно.
Старший лейтенант Моль определил место, где будут находиться в засаде торпедные катера, и мы составили таблицу радиосигналов взаимодействия.
— Когда собираетесь провести первую атаку? — поинтересовался я, когда мы, закончив работу, вернулись на батарею.
— Сегодня же ночью. Сейчас свяжусь с отрядом...
Всю ночь Скробов и Моль провели на батарее, однако вражеские корабли так и не появились. Днем командир дивизиона уехал, а под вечер показался вражеский транспорт. Старший лейтенант Моль передал координаты, полученные у наших вычислителей, и торпедные катера ринулись в атаку. Она была успешной. Враг не ожидал атаки торпедных катеров, и транспорт был пущен ими на Дно.
Несколько фашистских судов катерники потопили и в последующие дни. Веселее стало воевать во взаимодействии с моряками, которых мы надежно прикрывали своим огнем.
Ровно сто дней сражалась на Среднем 2-я батарея. 18 раз подвергалась она за это время массированным ударам с воздуха, во время 14 из них вела огонь по врагу. На нее было сброшено более 400 бомб весом от 50 до 1000 килограммов. Каждое орудие по нескольку раз выходило из строя, но самоотверженными усилиями расчетов вновь восстанавливалось. Разламывались под бомбами огромные валуны, обросшие мхом, раскалывались скалы, а батарея жила и наносила врагу ощутимые удары.
Наша батарея была лишь небольшой частицей Красной Армии, нашего народа, вставшего на защиту завоеваний [40] Октября. Из таких частиц — рот, эскадрилий, батарей — слагалась победоносная сила, которая выдержала бешеный натиск вооруженных до зубов гитлеровских полчищ, разгромила их в суровых боях.
Я счастлив, что мне довелось в тяжелые первые месяцы войны командовать такой батареей, сражаться бок о бок с людьми мужественными и стойкими, до конца преданными партии и народу. С особой гордостью ношу боевые награды, и среди них — первую — орден Красного Знамени, врученный мне, но заслуженный всей батареей.