XIII. Судьба фронта
Страницей печальной и преисполненной героизма истории Северной области являются последние дни фронта.
Получив приказ главнокомандующего об эвакуации, войска начали отход по схеме вышеизложенной. Об эвакуации печорских и пинежских частей не могло быть и речи. Генерал Петренко, командующий этими фронтами, и не пытался это сделать. Очень скоро произошло распадение воинских частей этого района. Образовался революционный комитет, генерал Петренко был арестован и вместе со своими офицерами сдан советским войскам.
Но Двинский и Железнодорожный фронты приступили к выполнению полученных ими указаний. Несмотря на значительное разложение фронта и на то, что некоторые части были весьма малочисленны, осталось от Железнодорожного фронта сплоченное ядро приблизительно в 1700 человек. Двинский фронт, войска которого должны отойти на железнодорожную линию, запоздали благодаря колебаниям, которые были вызваны у партизанских частей [422] нежеланием покинуть родные места. В результате, как ни спешил генерал Данилов, командующий этим фронтом, когда он дошел до ст. Обозерской, железнодорожная группа уже ушла по Онежскому направлению.
Таким образом остатки Двинского фронта оказались в пробке между большевистским Архангельском и медленно наступавшими советскими войсками. Кроме единиц и редких исключений, все офицерство Двинского фронта тут же было забрано в плен красными войсками. Все их вещи, деньги, одним словом, все, что при них было, конечно, было отобрано. Думать о каком-либо сопротивлении не могло быть и речи. Генерал Данилов мне рассказывал, что сдаче предшествовали мирные переговоры между ним и советским красным командованием. И в отношении этой группы офицеров, которая как бы сдалась добровольно, советским правительством впоследствии были оказаны незначительные снисхождения.
Железнодорожная же группа, во главе с генералом Вуличевичем, довольно быстро и дружно продвигалась к Онеге. Через проселочные дороги, часто непроходимыми тропинками, в крепкие морозы шел этот отряд, преодолевая невероятные трудности. Прибыв в Онегу, они здесь соединились с небольшими остатками войск, успевших отойти от Архангельска. Но при дальнейшем их следовании этот отряд ожидали новые испытания. И эти испытания были прямым следствием изменения приказа главнокомандующего об эвакуации, приказа, согласно которому весь штабной тыл должен был отойти на Онегу.
Как только «Минин» покинул Архангельск, известие о бегстве Миллера и его штаба очень быстро достигло до фронтов. Здесь оно вызвало чрезвычайное возбуждение и сумятицу.
«Снова, — говорили офицеры, — нас предали».
«Штаб предал фронт».
Некоторые офицеры не хотели отступать, говоря, что это совершенно бесполезно. Другие, более экспансивные, еще ближе принимали к сердцу бегство главнокомандующего. [423]
Среди офицерства Двинского фронта было несколько самоубийств на этой почве. Так, застрелился ротмистр Сазонович, очень храбрый офицер, который заявил:
«После этого позора не стоит жить».
Несколько самоубийств было и среди морских офицеров и в Мурманске. Весть о бегстве Миллера дошла одновременно и до Мурманского фронта и до Мурманска. В последнем она вызвала революцию и образование Мурманского революционного комитета, а в войсках этого фронта произвела разложение в до тех пор крепких боевых частях.
Генерал Скобельцын, командующий этим фронтом, после некоторого колебания, узнав об образовании Мурманского Совдепа, снялся с позиций и ушел в Финляндию. Один из мотивов, вызвавших этот преждевременный его уход, было и отсутствие каких-либо распоряжений и инструкций от главнокомандующего. Полковник Костанди говорил, что единственная телеграмма была ему послана Миллером в день его отъезда, в которой Скобельцын извещался, что «главнокомандующий отбыл на Мурманск на смотр тамошнего гарнизона». А через несколько дней уже стало известным, что ледокол «Минин» благополучно миновал Мурманский порт и направился к берегам Норвегии.
Скобельцын имел полное основание предполагать, что войска Железнодорожного и других фронтов были эвакуированы тоже на ледоколах. Как бы то ни было, но отряд Скобельцына ушел в Финляндию, а красные войска беспрепятственно заняли Мурманскую линию и тем самым отрезали пути отступления для отряда Железнодорожного фронта.
Врач Красного креста X., сделавший весь этот поход в отряде генерала Вуличевича, рассказывал мне впоследствии — он был одним из немногих освобожденных большевиками от тюрьмы — о тех тяжелых настроениях и о том мужестве, которое проявили офицеры и солдаты этого отряда. [424]
Известие о нарушении всего плана эвакуации и о том, что главнокомандующий уехал на ледоколе, — это известие настигло отряд в Онеге и заставило пережить колебания и вызвало психологическую депрессию. Офицеры говорили:
«Целый год мы воевали и воевали. Во имя чего? Во имя кого? Кому можно верить после того как ближайшие начальники нас предали?»
Более уравновешенные успокаивали их:
«У штаба не было другого выхода, как эвакуироваться посредством ледоколов».
Особенно горячо обсуждался вопрос:
«Почему заставили войска Железнодорожного и Двинского фронта идти на Онегу, тогда как простая логика говорила, что было бы проще отойти им на Архангельск и здесь, если нельзя было бы эвакуироваться на ледоколах, все же отступать одной компактной массой по Архангельскому тракту?»
В дефектах эвакуационного плана хотели видеть злой умысел и предательство. С таким настроением, тяжелым, лишенные прежнего единодушия, железнодорожники начали свое отступление по направлению к Мурманским позициям. В Сороках предполагалось соединение с генералом Скобельцыным. Но, не дождавшись последнего, как это уже было сказано, мурманская группа покинула позиции и ушла. В Сороках навстречу изнуренным и изможденным бесконечным переходом по снежным дорогам железнодорожникам вышли советские войска.
Несомненно, так утверждал врач X., при другом психологическом настроении не могло бы быть и речи о сдаче и перемирии с большевиками. Высокие боевые качества железнодорожников, их смелость и храбрость были порукой тому, что 2000 белых не только бы не отступили перед качественно более слабым неприятелем, но и одержали бы здесь последнюю победу. Но настроение их было подавленное. Большинство говорило: [425]
«Еще сражаться? Не для чего. Куда мы идем? Все предатели».
Начались нелады между высшим командным составом и низшими чинами. Появилось недоверие.
В конце концов в результате мирных переговоров генерала Вуличевича с большевистским командованием была подписана капитуляция на милость победителей. И здесь с офицерами было поступлено, как и с офицерством Двинского фронта. Все их вещи, мало-мальски ценные, были отобраны, деньги были реквизированы, а сами офицеры отправлены в вологодскую тюрьму. При сдаче имело место несколько инцидентов: некоторые партизаны были расстреляны, несмотря на амнистию. Грубое обращение и издевательство над пленными — такова обстановка, при которой произошла ликвидация железнодорожного отряда. По слухам, которые я не мог проверить, Вуличевич был впоследствии расстрелян.
По-видимому, для большевиков была большой неожиданностью столь легкая ликвидация отступающих северных войск. Дело в том, что красные войска были далеко не в блестящем положении, второсортные, они были совершенно обессилены тяжелой зимой и были лишены в буквальном смысле этого слова боеспособности. Все эти дни, в которые происходил отход белых войск, красные войска не только на них не нападали, но и чрезвычайно медленно продвигались по очищенной неприятелем территории. В то время как наши железнодорожники были уже на Обозерской, красные войска медленно и точно нехотя заняли ст. Емцы. Таким образом расстояние между красными и отступающими белыми было чуть ли не в десятки верст. Все это свидетельствует о том, что отступление белых происходило во всяком случае не под натиском большевиков.
Комиссар Кузьмин, стоявший во главе советской армии, считал столь легкую ликвидацию северных отрядов «удивительно счастливой». По его мнению, «несмотря на сложность эвакуационного плана белых, последние могли бы справиться без особых затруднений [426] с назначенной им задачей и дойти до мурманских позиций благодаря плохому состоянию советских войск».
Неудача отхода белых лежит, по мнению этого комиссара, в отсутствии координированного центра, который бы руководил эвакуацией отдельных фронтов, и в том, что отдельные приказания начштаба противоречили друг другу. [427]