XII. Во льдах Белого моря
Два дня и одну ночь шел «Минин», пробираясь через льды Белого моря. Наконец вечером 20 февраля он дошел до горла Белого моря, где льды были особенно жестоки и непроходимы. Здесь, затертые во льдах, стояли три слабосильных ледокольных парохода — «Русанов», «Сибиряков» и «Таймыр». Недостаток угля и характер льда обрекал эти пароходы на продолжительное бездействие, и им могла угрожать участь парохода «Соловей Будимирович», унесенного в ту зиму ледяной массой в Ледовитый океан.
Когда мы достигли этих затертых во льдах пароходов, то был отдан приказ адмиралом Ивановым, чтобы все пассажиры — их было несколько десятков, — вся провизия и уголь, а также и капитаны этих пароходов были переведены на «Минина». Началась энергичная погрузка в ночь на 21 февраля.
В 2 часа ночи меня, дежурившего у раненых, вызвали в спешном порядке к коменданту парохода капитану Чаплину. Здесь, на капитанском мостике, последний мне заявил: [416]
«По распоряжению адмирала вы немедленно переводитесь на пароход «Русанов», причем вы предупреждаетесь, что в случае проявления вами каких-либо враждебных действий против нас вас постигнет жестокая кара».
Я отдал честь и сказал:
«Слушаюсь».
Немного позже туда же перевели и Новикова, моего секретаря.
Мы бродили по палубе «Русанова», лишенного угля и провианта, обреченного в лучшем случае на гибель во льдах Белого моря и искали объяснений совершенному Миллером насилию. Ведь было ясно, что мы предавались в руки большевиков. Это в том случае, если «Русанову» удастся когда-нибудь выбраться из льдов Белого моря. Каковы мотивы, каковы причины этого поступка? Я был убежден, что все это сплошное недоразумение, которое утром выяснится, и мы будем возвращены обратно на «Минина». Я не допускал мысли, это казалось невероятным, чудовищным предательством, неизвестным еще в летописях гражданской войны, чтобы я, имевший столь определенно и ярко противобольшевистскую репутацию, осужденный большевиками за восстание на Волге, развивший в Париже энергичную противобольщевистскую пропаганду — все это были факты общеизвестные, — чтобы я мог бы быть выдан большевикам...
И за что? Я искал в своей деятельности в Северной области, деятельности почти чуждой политических выступлений, деятельности административно-медицинской, я искал в ней чего-нибудь предосудительного с точки зрения самой суровой критики и — не находил.
«Нет, это какая-то галиматья. Невероятный, дикий факт. Вызвать меня на «Минина», завезти в Белое море и высадить на брошенный пароход...»
Между тем сестра милосердия Комарова, бывшая свидетельницей моего разговора с Чаплиным, побежала к уполномоченному Фидлеру рассказать ему о происшедшем [417] со мною. Тот сначала не поверил, но потом вместе с ехавшим на «Минине» Зубовым пытался видеться с Миллером. Они не были к нему допущены. Уже позже, когда «Минин» был в открытом море, предоставив «Русанова» и меня своей участи, состоялось наконец свидание Фидлера с генералом Миллером.
«Это невероятно, что произошло, Евгений Карлович! Высажен доктор Соколов. Ведь вы его предали в руки большевиков. Если он не замерзнет, он будет ими расстрелян!»
«Я об этой истории, грустной и печальной, узнал тогда, когда было уже поздно. Все это было проделано не только без моего согласия, но и без моего ведома. Я здесь не хозяин на пароходе. Здесь всем распоряжаются адмирал Иванов и капитан Чаплин. Но я надеюсь только на то, что подлость нашего поступка спасет его. Наше предательство слишком большой козырь в руках большевиков, чтобы они его не использовали».
Было ли это так? Действительно ли Миллер не знал, что творит его левая рука — капитан Чаплин?
Офицеры, ехавшие на «Минине», утверждают, что весь этот план моей высадки на Белом море был тщательно разработан в часы спешной эвакуации чаплинцами, и Миллер был о нем осведомлен. Иначе непонятно, почему не были приняты Фидлер и Зубов тогда, когда этот факт был еще поправим.
К 10 часам утра 21 февраля заканчивалась погрузка пассажиров и угля с пароходов на «Минина». Шла эта погрузка поспешно, была полна инцидентов.
Неожиданно показался на горизонте пароход. Это был ледокол «Канада», снаряженный в погоню возмущенным бегством генерала Миллера населением. На «Канаде» было несколько десятков матросов, три офицера-артиллериста и комиссар Николаев, заведующий флотом Белого моря. «Канада» по радио предложила «Минину» сдаться. «Минин» ничего не ответил. Началась перестрелка. [418]
Это была картина, исключительная по своей красочности.
Белое море — сплошь покрытое толстыми глыбами льда. Эти глыбы налезают одна на другую, поднимаясь точно огромные белые медведи. Ослепительно яркое полярное солнце, не греющее, рассыпающееся тысячей блесток в каплях замерзшей воды.
Три маленьких, сплошь до бортов покрытых льдинами парохода кажутся жертвами, отданными ненасытной холодной северной природе.
В центре этого ледяного поля два больших ледокола. Медленно, точно жуки или раки, двигающиеся взад и вперед по жестоко непослушному льду.
Через периоды, короткие и нудные, раздаются выстрелы, слабым эхом теряющиеся на белой снежной поляне. Снаряд падает в лед, разбрасывая высоко и в сторону комки разрушенных глыб.
Для нас, находящихся на «Русанове», для меня и для Новикова, исход этого боя был особенно волнующе близок. Казалось так несомненным, что «Канада», прогнав «Минина», заберет нас в плен; и тогда — беспощадная расправа большевиков с нами. Но неожиданно, после нескольких выстрелов, ею произведенных, «Канада» повернулась и, потолкавшись на одном месте, скрылась с горизонта. Вслед же за этим и «Минин», расчистив себе нужное пространство свободной воды, начал медленно удаляться на север.
Мы остались одни.
Неожиданный уход «Канады», как это потом выяснилось, был вызван образованием трещины в ледокольных дверях. Плохо и неумело установленное орудие вызвало вновь повреждения, полученные этим ледоколом в одной из аварии.
«Минин», уходя, дал приказ:
«Следуй за нами».
Приказ этот, обращенный к затертым во льдах пароходам, звучал насмешкой. [419]
Даже если бы были в сохранности уголь и провиант, забранные «Мининым», эти пароходы не могли двигаться ни взад, ни вперед. На «Русанове» капитана не было. Вместо него — помощник капитана, испуганный, одинаково враждебный и белым, и красным. К нам он относился с видимым недоверием, не понимая, зачем мы пересажены на его пароход. Других пассажиров, кроме десятков рабочих, отправляемых за большевизм на Иохангу, никого не было. Но эти болыпевиствующие рабочие оказались совершенно безразличными к судьбам Северной области — к белым и красным — и думали лишь об одном — о возвращении в Архангельск. Когда «Минин» скрылся из виду, то капитан парохода дал радио в Архангельск:
«На ледоколе «Русанов» остался член правительства Соколов и его секретарь Новиков. Что с ними делать?»
Скоро получился ответ:
«Считать арестованными. Кормить. Если будет возможность, привезти в Архангельск».
В те дни стояли жестокие морозы. Глыбы льда, точно звери, лезли на палубу пароходную. Та трещала, содрогалась, и, казалось, вот-вот мы будем погребены под беломорским льдом.
Движением льда остальные два парохода были отнесены к Печорскому берегу, и мы остались одни.
По ночам только видны были огни далекого маяка.
Перед нами встал вопрос о бегстве. Но первая же попытка пройти по льду показала всю ее тщетность. Без лыж это было немыслимо. Неровный лед, со множеством полыней, жестокий ветер — все это были препятствия, преодолеть которые оказалось невозможно. Да и куда было уйти? До мурманского берега было около 30 верст, а дальше?.. Несколько сот верст безлюдной пустыни, где нельзя найти ни пищи, ни приюта... И мы покорились своей участи... [420]
Через несколько дней стало немного теплее, и, точно в диковинной сказке, вся снежная пелена окрестных льдин покрылась тысячами желто-черных точек.
Это из воды вылезли самки тюленей. Это был период деторождения.
Маленькие, белые, с красноватыми глазами, рождались тюленята. Беспомощные, красивые, как красив полярный лед, они неуклюже бегали за своими матерями, оставлявшими за собой пятна красной крови.
Криками, плачем чисто детским оглашали эти маленькие животные тихий воздух Белого моря. Казалось, особенно ночью, что это плачут дети, плачут горько и надрывно.
Команда парохода и рабочие высыпали на лед, и началось беспощадное избиение тюленей. Тяжелыми палками ударяли по носу изумленное, не понимающее ничего животное. Скоро тысячи трупиков лежало на палубе нашего парохода, и мы, понуждаемые голодом, после некоторого колебания, также приняли участие в этой полярной охоте.
Тюленья печенка была немалым подспорьем за время нашего полуголодного двухнедельного жития во льдах.
Южный ветер продолжал дуть и в конце концов вытолкнул пробку льда из горла Белого моря. Вместе со льдом был выведен и «Русанов» в пространство чистой воды. Слева показался берег. Высокий и скалистый.
«Что это?»
Капитан любезно и поспешно нам объяснил:
«Это мурманский берег. Завтра утром мы войдем в Иохангскую бухту. Пришло радио из Архангельска от комиссара Николаева идти в Иохангу и, забрав там иохангцев, следовать дальше на Мурманск».
«Иоханга?»
«Да, знаменитая Иоханга, куда генерал Миллер ссылал коммунистов. Там была каторга, а теперь, — капитан засмеялся, — каторжане устроили Иохангский Совдеп».
К утру мы входили в Иохангскую бухту. [421]