IV. Генерал Миллер и правительство

Не раз на страницах оппозиционно настроенной к правительству прессы ставился вопрос: да существует ли у нас правительство?

Этот вопрос отнюдь не был риторическим, и самая его постановка отнюдь не была излишней.

Как известно и как мною уже было упомянуто в начале настоящей статьи, верховное управление, состоявшее из членов Учредительного собрания северных губерний, было арестовано капитаном Чаплиным. По требованию населения, главным образом крестьян, члены означенного управления были вскоре же освобождены, и Чаплин получил «назначение» (он был командующим войсками С. о.) на Двину. Но история этим не кончилась. Под влиянием англичан, при слабой оппозиции американского посла Френсиса, произошла реконструкция власти в смысле ее поправения и обезличения. Позиция англичан была определенной: диктатура военной власти, как единственной умеющей «твердо править». Но пока такая диктатура не была еще реализована, англичане помирились на правительстве [359] следующего состава: председатель Н. В. Чайковский, члены: И. Зубов, д-р Мефодиев, Городецкий, кн. Куракин и М. Федоров. Из них фигурой, с которой считались и союзники, и население, был только Н. В. Чайковский. И пока он был в области, правительство в значительной мере себя проявляло. Правда, не без конфликтов и справа и слева.

В начале 1919 года Чайковский уехал, и с его отъездом правительство оказалось всецело под давлением англичан и тех, кто последними управлял. Правительство этого состава не импонировало и не могло импонировать ни одной группе населения, и, как следствие этого, с ним перестало считаться и английское командование.

Причины к этому следующие.

В правительстве не было никого из демократических элементов, ставленников земства, крестьян или рабочих. Ибо хотя М. М. Федоров и считался сочувствующим эсерам, но в действительности он был далек от партии эсеров и на нее во всяком случае не опирался. В правительстве он занимал левую позицию, нередко воздерживаясь от голосований ряда постановлений. Остальные члены правительства не только не возглавляли каких-либо политических партий или групп населения, но некоторые из них были «чужаками», приезжими, имя которых ничего не говорило населению.

Отличительной чертой, совершенно обесценивающей это правительство, была удивительнейшая пассивность членов его, в частности председателя Зубова, как «носителя власти». Петр Юльевич Зубов — милейший и культурнейший человек, настоящий чеховский интеллигент. Нередко повторял он, и с превеликой искренностью, «что мы за властью не гоняемся», «пусть приходят другие», «да к тому же все это здорово надоело». Аналогичные настроения были и у М. Федорова. Кн. Куракин уехал в Сибирь. Д-р Мефодиев, по-видимому, более интересовался своей практикой, чем правительственными делами. Все это не могло служить к укреплению власти или к поднятию ее авторитета. Но это было на [360] руку военной власти. Все это подготавливало военную диктатуру.

Еще при Чайковском приехал генерал Миллер, который, пока Марушевский оставался командующим, получил пост генерал-губернатора с подчинением ему управляющего внутренними делами. Последним был назначен В. И. Игнатьев, нар.-соц., человек дельный и энергичный, но страдавший совершенно несоразмерным самолюбием и честолюбием. Эти качества, испортившие ему отношения с англичанами, помешали ему объединить вокруг себя демократические элементы, и в конце концов, не получая ниоткуда поддержки, он был уволен от своей должности и уехал к Колчаку.

Подчинение гражданской власти военной и смешение их не только в центре, но и на местах, повлекло за собою бесконечные неурядицы и недовольство со стороны населения. Нередки были высылки в административном порядке, производимые генерал-губернатором собственной властью. Так сотни рабочих были высланы в сентябре на Иохангу.

Также широко практиковались военно-административные заключения в тюрьму, реквизиции и другие вмешательства в гражданское управление краем. Все это подрывало и без того невысоко стоящий престиж гражданской власти. Часто слышалось: «Все зависит от Миллера». И это соответствовало действительности. К этому же времени, чтобы еще более ограничить круг деятельности гражданского управления, при генерале Миллере, как при генерал-губернаторе, была образована «Особая гражданская часть». Начальником этой последней был назначен Миллером молодой человек К. П. Шабельский, человек определенных, весьма правых убеждений и столь же определенных тенденций. И само собой, что в руках этого последнего фактически сосредоточилось все управление гражданской частью края. Управляющий внутренними делами был в полнейшей зависимости от Шабельского, и дела, даже не особенно важные, требовали разрешения самого генерала Миллера. [361]

Таким образом, с одной стороны, правительство, по своей слабости и безличности находилось в руках генерала Миллера, как члена правительства, а гражданская часть подчинялась ему, как генерал-губернатору. Все это по существу создавало в крае власть военных, то, что называется «военная диктатура» и что, конечно, весьма определенно и ясно сознавалось различными кругами населения. Одни были недовольны и считали, что «такую власть надо убрать», другие наоборот, были рады и полагали, что именно «диктатура военная и может удержать область в руках у белых».

Гражданская война заставила меня довольно спокойно относиться к положению, что для победы необходима диктатура. Для меня стало более чем очевидным, что сила большевиков — не только в их активности, которой были лишены их противники, но и в твердой, не отступающей ни перед чем власти. Но если твердая власть и есть необходимое условие для победы, то во всяком случае не ею одной куется последняя. Чего-чего, а твердой власти наши военные не были лишены. Но они были лишены многих других качеств, которые были у того, кому они хотели подражать, — у Наполеона. Бонапартизм русских генералов решительно не того качества, которое способно было бы принести им победу. Ибо для них все начиналось с твердой власти и кончалось ею же. Причем часто они довольствовались лишь внешним проявлением этой твердости.

За два дня до падения области на улицах Архангельска меня остановил генерал X. и начал распекать за то, что я не отдал ему чести (я был в военной форме). «Хотя вы — член правительства и писатель, но честь вы мне должны отдавать. Захочу — и посажу вас на гауптвахту». Я молчал. Хотя, правда, даже чисто формально, вина была не на моей стороне. Было темно. Свирепствовала снежная буря. А я шел в стороне, перегоняя генерала X. Видеть его я решительно не мог. Однако он меня заметил, догнал и распек. [362]

Это чрезвычайная мелочь. Но такой мелочью полна вся история военных диктатур на Севере, на Юге и в Сибири. Погоня за призраком твердой власти, а не за ней самой, не за тем, чтобы быть сильными, а чтобы казаться таковыми. И генерал Миллер, который среди других генералов выделялся сравнительной культурностью, тем не менее был типичным «российским военным диктатором». Он стремился к «окружению и оформлению» своей власти, мало заботясь о фундаменте, на котором она зиждется. Он сам неоднократно, а особенно его помощник Шабельский, допускали нетактичности в отношении политических, демократических групп С. о., и это несмотря на то, что именно эти группировки были особенно сильны. Рядом поступков он и его помощник во имя твердой власти совершенно разрушали внутреннее решение и единство, что и является условиями, необходимыми для подлинной твердой власти.

История российских военных диктатур показывает, что те, кто ставил на нее ставку, были глубоко не правы. Условия гражданской войны требуют от ее вождей тех качеств, которыми генералы отнюдь не обладали: они требуют широкого ума, умения понять интересы и желания населения, умения повести их за собой, и все это — наряду с существенно необходимым талантом стратегическим.

Пример большевиков показал, что русский генерал хорош тогда, когда его роль ограничивается исполнением. Они могут быть только, но не более, чем правая рука диктатора, — последним может быть отнюдь только не российский генерал.

Но интеллигент русский, преисполненный пассивности, в эти годы гражданской войны не мог этого понять. Находясь под гипнозом ореола генеральских погон, он уступает без сопротивления часто изумленному этой пассивностью генералу всю власть.

Так было на Волге, когда отдали всю власть ген. Галкину, так было в Сибири, то же произошло и на Севере. [363]

Процесс кристализации твердой военной власти, который имел место на Севере, отвечал желаниям англичан и находил в них во всех тяжелых случаях поддержку и одобрение. Но вот решен уход англичан. Последние, как я уже говорил, предлагали русскому командованию тоже эвакуироваться. Этот момент совпадает с появлением известной холодности между русским и английским генералитетом. И тогда совершенно неожиданно генерал Айронсайд находит, что нужно реорганизовать правительство, что необходимо, чтобы оно было более демократично — вот «как у нас в Англии». Благодаря этому земско-городское совещание, созыв которого откладывался правительством с месяца на месяц, было созвано. На настроении этого совещания и его постановлениях придется остановиться в следующей главе, здесь замечу только то, что оно было довольно оппозиционно, требовало «совершенно другого правительства», но в конце концов согласилось на следующий состав: генерал Миллер, П. Зубов, Багриновский (бывший городской голова Архангельска), Цапенко, М. Федоров и без портфеля два эсера: П. Скоморохов и Едовин. При этом личностью боевой, твердой, пользующейся большим влиянием в земских кругах, был П. Скоморохов.

Но это правительство, хотя оппозиция и была в меньшинстве, оказалось несовместимым с принципами «военной диктатуры».

Разойдясь с Миллером в вопросах об амнистии и об упорядочении гражданских прав, оппозиция, иначе — ставленники земско-городского совещания Скоморохов и Едовин, — вскоре после рабочей забастовки вышла из состава правительства. И последнее стало однобоким.

К этому времени уезжают англичане, а незадолго до того получается распоряжение от уже агонизировавшего Колчака об упразднении Временного правительства Северной области и об управлении последней генералом Миллером. Это распоряжение пришло в ответ на признание правительством А. Колчака как верховного правителя. [364]

Предложение «самоупраздниться» было поставлено на обсуждение правительства, вернее, той его части, что осталась за уходом оппозиции. Решительно возражали против самоупразднения Багриновский и Федоров. Зубов относился пассивно.

По причинам чисто формальным не последовало проведения в жизнь распоряжения из Омска. Ибо разразившаяся катастрофа ставила генерала Миллера в неудобное положение, лишая его последней опоры. И вопрос остался висеть в воздухе. Правительство изредка собиралось, обсуждало кое-какие дела, но не имело уже даже и тени авторитета.

В газетах прямо писалось, что «правительства у нас, слава богу, нет, а есть главнокомандующий». Победы на фронте еще более укрепили военную диктатуру, сведя совершенно на нет гражданскую власть. Она была — и не была. Управляющие отдельными ведомствами являлись с докладами не к Зубову, который был председателем правительства, а к Миллеру. Все делалось по указаниям и по воле последнего.

Багриновский, который был управляющим внутренними делами, чувствовал себя, как он потом заявил мне, «совершенно бессильным и ненужным». Он был только чиновником, и больше ничего.

Общественное мнение, демократия и политические партии, по-видимому, считались как с совершившимся фактом с упраздением Временного правительства Северной области и окончательным укреплением военной диктатуры.

Так продолжалось четыре месяца, до того времени, когда падение области стало очевидным, когда оно стало фактом завтрашнего дня.

Тогда генерал Миллер снова обратился к общественности и вспомнил о правах правительства. [365]