Не все стояли у пушек
В годы Великой Отечественной войны у нас на Балтике действовала большая группа писателей, художников, композиторов, артистов. Написал слово «действовала» и подумал: не лучше ли сказать «работала»? Нет, именно действовала. Ведь литераторы и художники, музыканты и артисты с первыми залпами войны пришли на действующий флот не как сторонние наблюдатели. Они пришли, чтобы действовать. Правда, они не стреляли из пушек и автоматов, но у них было свое, не менее грозное оружие.
22 июня 1941 года ленинградское радио передавало стихи Юрия Инге, написанные им в этот день в Таллине на корабле: [168]
За мирное счастье на светеВместе с красноармейцами и краснофлотцами литераторы вышли на линию огня и заняли свое место в строю. Они пришли в многотиражные газеты воинских частей и соединений, чтобы оперативно, с максимальной отдачей использовать печатное слово. Часто редакторам таких газет самим приходилось добывать необходимый для очередного номера материал на месте событий. И о том, что происходило на каком-то участке передовой утром, вечером нередко знал уже весь флот. Заметки о воинской доблести и отваге, острая политическая сатира, мужественные, пронизанные любовью к Родине и ненавистью к врагу стихи, хлесткие частушки и эпиграммы воспринимались бойцами как фронтовые сводки.
На страницах газет публиковались репортажи с передовой, заметки и очерки о боевых делах советских воинов, письма о зверствах фашистов, печатались решения партийных и комсомольских собраний, клятвы и боевые обязательства краснофлотцев. Кроме того, многотиражки выпускали плакаты и листовки, размножали полюбившиеся бойцам песни.
С первых же дней войны на Балтике в битву с врагом включились крупные силы литераторов: Вс. Азаров, И. Амурский, Н. Браун, Вс. Вишневский, М. Гейзель, Е. Добин, М. Дудин, И. Зельцер, А. Зиновьев, А. Зонин, Ю. Инге, П. Капица, Ф. Князев, А. Крон, С. Кудрявцев-Скайф, А. Кучеров, Е. Лаганский, Г. Мирошниченко, Н. Михайловский, В. Рудный, Л. Соболев, Е. Соболевский, Л. Соловьев, Григ. Сорокин, А. Тарасенков, Л. Успенский, С. Фогельсон, О. Цехновицер, Н. Чуковский, А. Чуркин, А. Штейн, А. Яшин и многие другие.
Не состояли в штате Балтийского флота, но часто бывали на кораблях и в частях Ольга Берггольц, Вера Инбер, Вера Кетлинская, Александр Прокофьев, [169] Николай Тихонов. Побывал на Балтике, оставив по себе добрую память, и Александр Фадеев.
Не всем из славного отряда литераторов довелось дожить до Дня Победы. Одни пали на боевом посту. В числе их — Юрий Инге, Филипп Князев, Евгений Соболевский, Марк Гейзель, Орест Цехновицер, Еремей Лаганский, Василий Скрылев, Владимир Пронин, Алексей Лебедев. Другие ушли из жизни уже после войны, оставив нам замечательные произведения о героических делах балтийцев. А многие здравствуют и поныне, создавая книги о незабываемых днях обороны Ленинграда, о подвигах его защитников на море, на суше, в воздухе.
Готовясь к решению крупных боевых задач, Военный совет флота всегда обращался к литераторам за помощью. Так было в июле 1941 года, когда моряки вели бои на дальних подступах к Ленинграду. Так было зимой 1941/42 года, когда в тяжелейших условиях блокады приходилось ремонтировать корабли, готовить их к летней кампании. Так было перед прорывом блокады, перед разгромом противника под Ленинградом в 1944 году.
В памяти хорошо сохранился разговор с писателями в Таллине на борту корабля 23 июля 1941 года. Обстановка тогда была крайне тревожная. У врага было огромное превосходство в численности войск и в вооружении. Несмотря на героическое сопротивление, 8-я армия не могла сдержать натиск врага и отступала. База флота к обороне с суши подготовлена не была. Укрепления возвести не удалось. Не было ни танков, ни полевых пушек. Две винтовки на троих да матросская отвага и удаль — вот все, чем располагали первые сухопутные отряды моряков. Поддерживали их морская артиллерия и авиация.
По городу и его окрестностям ползли панические слухи, распускаемые поднявшими голову фашистскими прихвостнями, активизировавшимися в те дни в Прибалтике. И хотя в стойкости моряков никто не сомневался, неудачи на фронте нет-нет да и сказывались на общем моральном состоянии бойцов. Кое-где давали себя знать пораженческие настроения, растерянность. Одним словом, нужен был решительный психологический перелом, который помог бы укрепить боевой дух защитников Ленинграда. [170]
22 июля мы обсудили на совещании комиссаров вопрос о том, как лучше и действеннее в данной обстановке мобилизовать все силы на отпор врагу. А на другой день собрали писателей, чтобы заговорило во весь голос и их оружие — боевое, горячее патриотическое слово.
Пригласили их на 10 часов утра — самое в те дни подходящее время суток: утренние попытки немецкой авиации сбросить бомбы на корабли были отбиты, а до следующего налета оставалось еще два часа. Мы по опыту знали, что ровно в двенадцать появятся над рейдом и гаванью самолеты со свастикой. Дело в том, что заведенный на флоте порядок без особой надобности не нарушался. Полдень на кораблях — время обеда. Знали об этом, конечно, и немцы и атаковали в этот час корабли с воздуха. Мы к таким налетам уже успели привыкнуть и всегда были к ним подготовлены. Вражеские самолеты встречали такой плотный зенитный огонь, что им приходилось убираться восвояси, как говорится, несолоно хлебавши.
Разговор с писателями затянулся. И словно по расписанию раздался сигнал воздушной тревоги. Загрохотали зенитные орудия, навстречу немецким бомбардировщикам поднялись советские истребители. Совещание не было прервано. Разгоревшийся в небе бой лишь придал нашей беседе еще большую суровую деловитость. Одни, как по-военному подтянутый Леонид Соболев, говорили спокойно, другие волновались, чувствовали себя не совсем уверенно. Орест Цехновицер говорил аргументированно, по-профессорски убедительно. Всеволод Вишневский — темпераментно, как на митинге.
Надо, чтобы стреляли не только пушки, но и чердаки крестьянских хат, чтобы путь врагу преграждал каждый куст, каждый пригорок... Вот, если коротко, о чем шла речь на этом совещании.
Говорилось о том, что нужно усилить пропаганду флотских боевых традиций, о том, что и в печати, и в устных выступлениях следует рассказывать о героизме и показывать вред бесшабашной удали, когда идут в атаку, поднявшись во весь рост, прямо на пулемет противника.
Писатели, поэты, журналисты — вся литературная рать была расписана по кораблям и воинским частям. [171]
Многие из них нередко и сами выезжали на передовую. В том, что флот до конца августа сдерживал натиск противника в районе своей Главной базы в Эстонии, немалая заслуга и работников идеологического фронта.
Художники слова откликались на каждую фронтовую сводку, на всякое сколько-нибудь значительное событие в осажденном Ленинграде. Своими произведениями они укрепляли у защитников города веру в себя, в силу нашего оружия. Они разъясняли краснофлотцам, что фронт не только на передовой, что борьба с врагом — это и ремонт электростанции или городского водопровода, что нужды города нельзя отделять от нужд защищающих его кораблей, от нужд флота; они пропагандировали опыт лучших водителей автомашин, делавших пять-шесть рейсов в сутки по ледовой трассе через Ладожское озеро; подбадривали женщин, стоявших в очередях за крошечным кусочком блокадного хлеба («К заре, сказали, привезут... — писала Ольга Берггольц. — Гражданочки, держаться можно!»); знакомили воинов и жителей города-фронта с мастерами артиллерийского огня, с героями-летчиками, с бесстрашными разведчиками и снайперами.
Литераторы не придерживались, как в мирное время, своих профессиональных жанров. Нередко поэты писали листовки и воззвания, драматурги — газетные статьи, прозаики — стихи, литературные критики — репортажи с передовой. Все работали по внутреннему убеждению, по велению сердца, и форма литературного выступления каждый раз избиралась такая, чтобы в нее лучше вмещалось увиденное и чтобы голос писателя звучал убедительно и правдиво.
Во время войны мне привелось встречаться со многими писателями. Нередко они выполняли задания командования, связанные с пребыванием под огнем противника. Но еще чаще их приходилось удерживать от ненужного, не оправданного обстоятельствами риска. Не помню случая, чтобы кто-нибудь пытался уклониться от какого-нибудь, пусть опасного, требующего риска поручения. А вот примеров, когда литераторы рвались на огневой рубеж, можно привести немало. Главный довод оставался всегда неизменным: «Я писатель и хочу все видеть своими глазами. Как я буду писать, если не увижу войны?» [172]
Работа в осажденном фронтовом городе, под постоянными бомбежками и частыми артиллерийскими обстрелами, стала для них привычной. Они относились к этому как к чему-то само собой разумеющемуся. Другое дело оказаться свидетелем, а то и участником прямой схватки с врагом.
Горячась, они доказывали неискушенным в писательском деле военным людям, что для литературного творчества мало одного желания писать, что вдохновение приходит лишь тогда, когда ты сам участвовал в событиях, которые должны стать темой будущих стихов, статьи или очерка.
Чтобы правдиво рассказать о подвиге, надо видеть, как он совершается, говорили они. Чтобы передать настроение человека, только что вернувшегося из боя, надо самому побывать в бою, пережить вместе со своим героем то, что пережил он. Материал, добытый ратным трудом — в перебежке ли под осколками мин, на борту ли идущего в атаку катера, — дороже, достовернее и убедительнее.
— Бойцу некогда, да и неохота рассказывать о своих думах, о своем сокровенном стороннему летописцу, расспрашивающему его с блокнотом в руках, — заметил как-то С. Кудрявцев-Скайф. — Другое дело — в минуты короткого затишья, тотчас после схватки с врагом поделиться с товарищем последним табачком, обменяться с ним прямо тут же, в окопе, не успевшими еще остыть после жаркого боя живыми впечатлениями.
Хорошо сказал о боевой дружбе Юрий Инге:
Дружба — это не вместе выпить,И шли...
Александр Зонин, вернувшись из опасного и длительного боевого похода на подводной лодке, писал: «Должно быть, только на подводной лодке можно так ярко вспомнить все земное, ощущать счастье жить, ходить по земле, дышать воздухом... К горлу подступает комок радости, счастья, что этот экипаж, который встречают как героев, мне довелось узнать в деле, стать свидетелем их наполненного подвигами, стойкого, мужественного боевого труда».
— Что может быть лучше для нашего брата фронтового писателя, чем, скажем, тот же полет в кабине [173] штурмана пикирующего бомбардировщика, получившего боевое задание уничтожить вражеские объекты, — рассказывал Григорий Мирошниченко по возращении на аэродром. — Писатель слышит, как натужно гудят на предельных оборотах моторы, видит, как полетели на врага бомбы, как ударила внизу взрывная волна... Он радуется вместе со всем экипажем, когда самолет возвращается на свой аэродром... Люди устали, силы их на исходе, но они счастливы, что выполнили трудное боевое задание. Писатель чувствует себя равноправным членом экипажа, он знает, что будет писать о людях, о которых ему довелось узнать не с чужих слов.
Через много лет после войны попала мне в руки маленькая книжечка «Рождение «Балтийца». Написал ее Лев Успенский. Такие книжечки, размером с листок отрывного календаря, выпускало Политуправление Балтийского флота. Краснофлотцы носили их в карманах бушлатов и читали вслух товарищам. Небольшая книжечка в скромной серой обложке с большой сердечной теплотой рассказывала о славных воинах Балтики, о краснофлотцах, которые и на берегу оставались моряками, не желая отказываться от привычных и дорогих им флотских традиций.
« — Справа по борту звук моторов. Заходят с кормы, — докладывал, как сигнальщик на корабле, моряк, хотя ни бортов, ни кормы у бронепоезда, как известно, не существует.
И командует бронепоездом «Балтиец» не общевойсковой офицер, а морской капитан Стукалов, чем-то напоминающий сейчас легендарного Чапаева. Вот только паровоз назвали не морским именем, а наградили экзотическим и звучным «Чилита» — то ли за нежный голос, то ли за изящную внешность».
Надо было все это видеть, чтобы написать так правдиво, так убедительно и просто, как это сделал Лев Васильевич Успенский, долгое время находившийся на Малой земле под Ораниенбаумом.
Писатели часто обращались к партийным и военным руководителям, просили у них совета о направлении в своей работе. Вспоминаю письмо писателей в Ленинградский горком партии и в копии Военному совету Ленинградского фронта и Военному совету Балтийского флота, подписанное 23 марта 1942 года писателями [174] Вс. Вишневским, В. Кетлинской, Б. Лихаревым, И. Груздевым, Вяч. Шишковым, Вс. Азаровым, Н. Брауном, А. Тарасенковым, Л. Карасевым.
Авторы письма, и не только подписавшие его, но и многие другие писатели, будучи, что называется, вхожими и в горком партии, и в военные советы, отлично разбирались в сложной и изменчивой фронтовой обстановке.
«С первых дней войны, — говорилось в письме, — большая часть ленинградских писателей (158 человек) вступила в ряды действующей Красной Армии и Красного Флота. Многие из них проявили себя отличной работой в красноармейской и краснофлотской печати, на политической и непосредственно боевой работе, на выполнении специальных заданий. За месяцы войны и блокады Ленинграда все писатели, как военные, так и оставшиеся в Ленинграде на литературной работе, накопили немалый опыт и запас наблюдений, впечатлений, новых образов и тем... Настало время собрать писателей-ленинградцев, поговорить всерьез и по душам, обсудить назревшие творческие вопросы, дать зарядку для дальнейшей работы...»
Откликаясь на эти требования, мы не раз собирали писателей, поэтов, журналистов, разговаривали с ними, делились своими мыслями.
На примере одного из таких совещаний, проведенного 31 октября 1942 года, я и хочу показать то основное, главное, что волновало в те дни работников идеологического фронта.
«В оценке своего труда, — говорилось на совещании, — мы, ленинградцы, должны быть особенно строги, потому что мы — участники обороны нашей северной столицы, колыбели пролетарской революции. Мы в осажденном городе. За ошибки, за неразворотливость, за вялость в работе мы расплачиваемся кровью. Мы находимся на переднем крае фронта, и от того, как каждый из нас выполнит свою задачу, зависит успех боя, честь и слава нашего города, судьба Родины.
Самая главная наша задача, которой должно быть подчинено все, самая главная и единственная — разбить немцев. Это задача каждого — и воина, и полководца, и рабочего, и инженера, и писателя. Каждый из нас бьет врага своим оружием. [175]
Нам нужно высокое качество литературных произведений. Некоторые товарищи говорят, что от писателя требуют не только качества, но и темпов, что темпы находятся в противоречии с качеством, что писателя нельзя торопить. Неверно. Нам нужно работать хорошо и быстро, отдохнем потом, время — победа.
Надо ли ждать, когда будет письменный стол, чтобы написать хорошую вещь? Если нет письменного стола, будем писать на доске. Что сказали бы о таких бойцах, которые заявили бы: будем защищать Сталинград, когда город опояшут бетоном? О краснофлотцах, если бы они потребовали: будем форсировать Неву, когда построят через нее мост? О ленинградцах: будем делать снаряды, когда нас накормят?
Пирсы на Ладожском озере построены за полтора — два месяца. В мирное время для этого потребовался бы год. Пьеса «Раскинулось море широко» написана за семнадцать дней.
Некоторые товарищи всю войну «вдохновляются». Некоторые копят материал для будущих больших произведений. Это Плюшкины от литературы.
Что нам сейчас важно? Мы вчерне сделали истории кораблей и частей флота. Надо продолжать это дело и писать не только для истории, а для победы в Отечественной войне.
Надо воспитывать личный состав флота в духе славных боевых традиций. Многие только что пришедшие на флот бойцы не понимают еще, что такое традиция. Разъяснять следует. Мужество, стойкость, упорство в бою, стремление к подвигу — вот что такое традиция. Тут мало только одного порыва, удали, дерзости. Нужны выдержка, хладнокровие, военная хитрость.
Основы боевых флотских традиций — это преданность Родине, высоко развитое чувство воинского долга, дисциплинированность. Лучшие носители их — наши герои. Надо поднимать их на щит славы.
Мы ведем Отечественную войну. Воюют не только Армия и Флот, воюет весь советский народ. Знаменитый партизан Денис Давыдов писал, что в 1812 году Россия еще не поднялась во весь свой исполинский рост, и горе ее врагу, если она когда-либо поднимется. [176]
Сейчас Русь Советская поднялась во весь свой исполинский рост против злейшего, кровожадного фашистского зверя».
На этом совещании, как и на многих других, которые проводились на Балтийском флоте, деятельность литераторов получила самую высокую оценку, но вместе с тем, как видим, самоуспокоения и благодушия не было.
Журналисты и писатели умело использовали флотский печатный орган — газету «Красный Балтийский флот». Они не только сами выступали на ее страницах, но и помогали многочисленному краснофлотскому активу готовить корреспонденции. Глубокая партийность, злободневность, правдивая и интересная подача материала делали газету авторитетной и популярной. Вот только несколько заголовков из взятых наугад номеров: «Убей детоубийцу!», «Умри, но стой», «Матросское сердце», «Поединок подлодок», «Откуда слава бескозырки пошла»... Броские и конкретные, они привлекали внимание краснофлотцев.
Нельзя не вспомнить ныне покойного редактора газеты Л. Осипова. Сколько сил — и физических и духовных — отдал он, чтобы сделать «Красный Балтийский флот» штабом печатной флотской пропаганды и агитации! Под стать ему были и сотрудники газеты. Материал они, как и их редактор, добывали на передовой, с оружием в руках. Многие из них пали смертью храбрых. Погиб во время воздушного боя специальный корреспондент Петр Звонков. Пал в уличных боях в Таллине начальник отдела Филипп Локазюк. Не вернулся из боевого похода на подводной лодке Алексей Власов.
Хорошо помогала нашим авиаторам газета «Летчик Балтики», редактором которой был Г. Г. Чернух.
Действенная работа коллектива флотских литераторов в значительной мере объясняется умелым руководством со стороны Всеволода Витальевича Вишневского, всю войну возглавлявшего писательскую группу при Пубалте. Он был и отличным организатором, и заботливым начальником. Мог и подсказать, и потребовать, и похлопотать, когда нужно, о своих товарищах.
В 1943 году Главное политуправление Военно-Морского Флота подняло вопрос о сокращении оперативной [177] группы писателей. Вишневский категорически воспротивился этому.
— Вопрос о людях, которые провели самое трудное время на Балтике, необходимо решать тактично и заботливо, — доказывал он. — Впереди ответственные дела. Товарищи хотят остаться и работать здесь. Сокращений не желают, стыдятся.
Вишневский заботился о быте писателей, о бумаге, об электрической лампочке, о шинели, которую надо подогнать по росту, о присвоении очередных воинских званий писателям, о награждении отличившихся. Своеобразный это был человек. Задиристый, темпераментный, принципиальный, беспокойный — таким он запомнился всем, кто его знал в ту пору. Всюду он хотел поспеть. И поспевал. Одним из первых пришел на войну. Писал первые листовки и воззвания. В сентябре 1941 года ему было присвоено звание бригадного комиссара.
Вишневский был настоящим патриотом, беспредельно преданным партии; его вера в силы советского народа не знала ни сомнений, ни колебаний.
Последнее, естественно, относилось не к одному Вишневскому; вера в победу, в неотвратимость конечного успеха борьбы с фашизмом жила в сердцах подавляющего большинства защитников Ленинграда. Многочисленный закрепившийся на Балтике отряд литераторов, разумеется, не составлял в этом смысле исключения. Они всегда были вместе с героическими военными моряками, делили с ними и горечь поражений, и радость побед, ели из одного с ними котелка блокадную похлебку...
Как-то, уже после войны, я беседовал с одним фронтовиком-балтийцем. Он с досадой сказал: «Совсем зашился. В театр некогда сходить. Во время войны и то чаще доводилось встречаться с артистами».
Разговор происходил на вечере встречи с артистами — участниками Отечественной войны, посвященном победе над фашистской Германией.
Пожалуй, верно это, что во время войны встречи с театральными работниками для многих фронтовиков были более частыми. А может быть, они глубже западали в память, лучше запоминались, потому что вызывали особую радость, звали в бой за жизнь, за торжество над смертью... [178]
— Товарищи! Какое счастье встретиться через столько лет и сказать: «Здравствуйте, боевые друзья!» — взволнованно говорил мой фронтовой товарищ, обращаясь к собравшимся артистам. — Дорогие товарищи-однополчане! Позвольте в этот торжественный день передать вам горячий матросский привет.
Да, матросы и офицеры фронтовой Балтики, те, кто пережил тяжелые блокадные дни, считали и считают артистов — участников грозных событий своими однополчанами. Многие из них к тому же носили военную форму. Не хуже их понимали матросскую душу и те, которые не числились в штатах флота, — Софья Петровна Преображенская, Клавдия Ивановна Шульженко, Николай Яковлевич Янет, Александра Степановна Егорова, Гликерия Васильевна Богданова-Чеснокова, Леонид Семенович Маслюков, Тамара Абрамовна Птицына, Бронислава Михайловна Вронская, Вера Константиновна Армант, Станислав Игнатьевич Рутковский, Михаил Давыдович Ксензовский, Анна Петровна Рассказова, Анатолий Абрамович Крахмальников, Лидия Александровна Колесникова, Евгений Дмитриевич Михайлов, Александр Давидович Беньяминов, Анатолий Викентьевич Королькевич, Нина Ивановна Болдырева, Александр Александрович Орлов, Нина Васильевна Пельцер, Борис Матвеевич Фрейдков... Нет, не перечислить всех, кто нес радость и боевое вдохновение своим искусством. Эта часть армии бойцов идеологического фронта была более многочисленной, чем группа писателей и журналистов.
Кому не известно, что голод во время блокады унес в могилу сотни тысяч людей. Казалось бы, не стоит об этом напоминать. Но как рассказать о самоотверженности работников сцены, не упомянув о невероятно трудной обстановке, в которой им приходилось работать, творить? Ведь жили они — писатели, артисты, художники, композиторы, журналисты, деятели кино — в тех же невероятно трудных условиях, что и все ленинградцы. Ходили по улицам, где рвались снаряды, пухли от голода, писали скрюченными от холода пальцами, падали от истощения тут же на сцене во время танцевальных номеров, пели в декольтированных платьях при минусовой температуре в зале...
Выступали артисты в любых условиях — на корабельной палубе, в кубрике, в землянке, на аэродроме [179] с кузова грузовика. Выступали перед боем и сразу после боя, не считаясь ни с числом концертов за сутки, ни с числом собравшихся вокруг импровизированной сцены зрителей. Александр Давидович Беньяминов, например, не гнушался «давать спектакль» для двух-трех краснофлотцев, показывая, как «одну папиросу можно курить целый год».
Баянисты Стрыгины — Павел Артемьевич и его сын Дмитрий Павлович — выступали перед краснофлотцами в Лисьем Носу, который почти ежедневно подвергался обстрелу артиллерией противника. Во время концерта рядом с самодельными, наскоро сбитыми подмостками разорвался снаряд. Стрыгиных вместе с их баянами выбросило взрывной волной в «зрительный зал». К счастью, баянисты отделались ушибами, и вскоре концерт продолжался.
Трудно представить себе окруженный врагом Ленинград без певцов, композиторов, артистов — людей, укреплявших боевой дух и моральные силы воинов. Бойцы всегда с нетерпением ожидали каждой встречи с ними.
После концерта в Кобоне моряки Ладожской военной флотилии провожали Клавдию Ивановну Шульженко. Провожающие упрашивали любимую артистку, песни которой будоражили душу, остаться, выступить еще раз. Но Клавдия Ивановна спешила: ее ждали на той стороне Ладожского озера, в Ленинграде. Катер уже стоял у пирса.
В этот момент раздался сигнал воздушной тревоги. Клавдию Ивановну увели в укрытие.
— Я спела бы вам, — шутя сказала она провожающим, — при условии, если будет сбит хотя бы один фашистский бомбардировщик.
Бомбардировщик сбили, да, кажется, не один. Клавдии Ивановне пришлось отложить на несколько часов переправу через озеро и под восторженные аплодисменты дать еще один концерт.
Многие ленинградские артисты могли перебраться на Большую землю, и никто бы их за это не осудил. Но они стойко переносили все тяготы блокады, добровольно оставаясь в рядах защитников города.
Всю блокадную пору работал в Ленинграде Театр музыкальной комедии. Всю войну артисты этого театра оставались верными, преданными друзьями военных [180] моряков Балтики. Театр музыкальной комедии моряки считали в то время своим флотским театром — так часто его артисты выступали на кораблях и в частях. То же самое, впрочем, можно сказать о многих других эстрадных группах и коллективах. Большинство из них стремилось использовать малейшую возможность, чтобы служить своим вдохновенным искусством общему делу победы.
Уже после войны мне рассказывали, каких трудов подчас стоило пробиться артисту на передовую. Рассказывали с веселой улыбкой, а тогда было не до смеха.
Актриса Мария Николаевна Самойлова спешила в Лисий Нос, чтобы переправиться на буксире в Ораниенбаум для выступления с концертом в войсках. К причалу ее не пустили. Она торопливо достала из сумочки командировочное предписание. Все равно не берут. Буксиры и баржи битком набиты солдатами и техникой. Самойлова возмущается, настаивает, требует: «Я должна выступать! Как вы не понимаете! Я тоже солдат, везите на передовую!»
Мария Николаевна не знала, что на ораниенбаумский берег спешно перебрасывались войска: там сосредоточивались силы для разгрома «Северного вала», созданного фашистами, и освобождения Ленинграда от блокады.
В эти же дни туда, в Ораниенбаум, пробирался и художественный руководитель театра Краснознаменного Балтийского флота Александр Викторович Пергамент с группой своих артистов. Офицеры с транспортных судов хорошо знали и Пергамента, и его спутников. Но мест не было. Не помогло и разрешение Военного совета. Нет мест, и все. Александр Викторович разыскал начальника политотдела генерал-майора Г. Ф. Быстрикова, который руководил погрузочными работами, предъявил ему разрешение Военного совета. Григорий Федотович Быстриков долго читал, морщился, а потом вдруг улыбнулся и дал команду:
— Давай грузи! Только не всех сразу, а вперемежку: один танк — один артист, один танк — один артист...
Боевые на Балтике были артисты, боевым был и их театр. Огромной и неизменной популярностью пользовался он не только у краснофлотцев, но и у воинов [181] всего Ленинградского фронта, и у самих ленинградцев, где его коллективу часто доводилось выступать. А контакт с военными и гражданскими зрителями был у театра самый, что называется, тесный. За время войны театр дал шесть тысяч эстрадных выступлений — в среднем по четыре концерта ежедневно!
Люди в театре были талантливые. Достаточно сказать, что из него вышли такие замечательные мастера сцены, как народный артист Советского Союза Владимир Иванович Чесноков, народный артист РСФСР Александр Викторович Пергамент, народная артистка РСФСР Людмила Иосифовна Маркова, народный артист РСФСР Иван Петрович Дмитриев, заслуженный артист РСФСР Аркадий Васильевич Трусов, заслуженная артистка Эстонской ССР Евгения Георгиевна Теребилко, заслуженный артист Эстонской ССР Михаил Дмитриевич Ладыгин.
Работали на флоте и композиторы — Николай Павлович Будашкин, Николай Григорьевич Минх, Константин Яковлевич Листов, Лев Моисеевич Круц, Борис Андреевич Мокроусов, Виктор Львович Витлин...
Стоит ли говорить о силе воздействия хорошей музыки. Без нее не обходилось ни одно сколько-нибудь значительное событие...
В стихах, посвященных освобождению Ленинграда, Вера Инбер, восхищаясь мощью артиллерийского огня, писала: «Как музыку, как лучшую симфонию, мы слушали величественный гул». Эти слова потому, вероятно, и появились, что наилучшим образом отражали настроение ленинградцев, определивших по могучему артиллерийскому гулу, что наконец-то началось долгожданное, что величественная музыка начавшегося сражения приведет к прорыву блокады.
Музыку делает жизнь, а жизнь музыке дарят люди. Какое глубокое удовлетворение, а вместе с тем чувство благодарности испытывали моряки крейсера «Киров», когда Василий Павлович Соловьев-Седой наигрывал в кают-компании новую лирическую песенку о море, о кораблях, о флотской боевой дружбе! Такие его замечательные песни, как «Играй, мой баян», «Вечер на рейде», «Я вернулся к друзьям», навсегда западали в душу краснофлотцев и командиров.
Торжественные слова замечательного поэта В. Лебедева-Кумача, работавшего на Северном флоте, [182] «Пусть ярость благородная вскипает, как волна!», окрыленные музыкой композитора А. В. Александрова, разнеслись по всей стране как клятва на верность Родине.
Всю войну флотские композиторы не разлучались со своими поклонниками и друзьями — сражавшимися на море и на суше краснофлотцами.
Николай Павлович Будашкин руководил на Балтике музыкальной самодеятельностью. Молчаливый и на первый взгляд несколько замкнутый, он подкупал бойцов искренностью своего искусства, доступностью и доходчивостью народно-песенного инструментального творчества.
Николай Григорьевич Минх возглавлял флотский джаз. Ему подражали, у него учились многочисленные флотские любители-музыканты.
Постоянное тесное общение с краснофлотцами, наследниками тех, кто штурмовал Зимний, носителями революционных и боевых традиций прошлого, славными защитниками Родины в годы Отечественной войны, вдохновляло создателей музыки. Именно об этом писал в своей статье «Задушевные встречи» композитор К. Я. Листов.
«Всего на материале Военно-Морского Флота мною написано около 200 песен, но это далеко не все. Встречи с моряками, подводниками, артиллеристами, летчиками обогатили мою творческую палитру, оставили в моей душе огромный запас впечатлений — новый материал для будущей, надеюсь, плодотворной работы».
В декабре 1941 года К. Я. Листов добровольцем вступил в Военно-Морской Флот и отправился в творческую командировку в блокированный Ленинград, на закованные в лед Невы корабли Балтийского флота.
Поселился он на «Полярной звезде», базе подводных лодок, и написал здесь несколько песен, в том числе «Марш подводной лодки «Щ-406». С этой песней, гордые за свой корабль, уходили подводники в дальние трудные походы, топили в Балтийском море фашистские транспорты с войсками и военной техникой. За боевые успехи «Щ-406» была награждена орденом Красного Знамени, а ее командиру Евгению Яковлевичу Осипову присвоено звание Героя Советского Союза. [183]
Из последнего похода подводная лодка «Щ-406» не вернулась. Творчество композитора К. Я. Листова осталось песенным памятником героям-подводникам.
На линкоре «Октябрьская революция» Листов написал несколько песен на слова местных поэтов, доставив тем самым законную радость всему экипажу огромного корабля.
А кто из защитников Ленинграда не помнит талантливого композитора Бориса Григорьевича Гольца и его наполненную священным гневом музыку на стихи В. Волжанина «Месть балтийцев». Гольц рано ушел из жизни — он не вынес тягот блокады и голода. Но музыка его, песни остались жить.
Без остатка отдавали себя общему делу победы и другие композиторы; они не пренебрегали никакой темой, охотно откликаясь на любое, порой весьма далекое от музыки фронтовое событие. Политуправление Балтфлота распространяло их песни огромными тиражами. Они печатались в тоненьких брошюрках размером чуть больше спичечной коробки или в виде письма-песни. Со времени войны у меня сохранилось несколько таких открыток, на которых напечатаны изящно оформленные ноты и слова песни. Вот передо мной песня Н. Будашкина «Как на зорьке» на слова Н. Брауна. А вот «Краснофлотская улыбка» — музыка тоже Будашкина, текст А. Фидровского. Такие песни быстро приживались, органически входили во фронтовой быт моряков Балтфлота.
Как-то на одном из собраний, где присутствовали композиторы и поэты, я обратился с просьбой написать песни о бескозырке, о тельняшке, о матросском черном бушлате, с которыми связаны служба и боевые дела моряков Балтики.
— Музыку нельзя делать по заказу, — бросил кто-то скептическую реплику.
Но уже через считанные дни появилось сразу несколько песен на эти темы. Особенно полюбилась матросам «Бескозырка» Вениамина Жака на слова Никиты Верховского. Впервые ее исполнил талантливый певец Игорь Чекин.
Вот и «нельзя по заказу»!
Композиторы не раз подтверждали, что, если надо, значит, можно, и писали музыку на подсказанные темы. [184]
О другом случае с «заказом» рассказал мне Михаил Терентьевич Мельник, работавший в годы войны начальником одного из отделов Пубалта. Отдел этот руководил массовой работой на флоте, и все, кто был к ней причастен, в том числе и композиторы, постоянно имели с ним дело.
Зимой 1941/42 года необходимо было срочно заняться ремонтом кораблей. Рабочих на судостроительных и судоремонтных заводах осталось к тому времени очень мало, все или почти все ремонтные работы корабельные команды должны были выполнять своими силами. Чтобы справиться с этой задачей, нужно было не только найти знающих и опытных людей, но и поднять в них дух, укрепить моральные силы. В таких случаях Военный совет флота и Пубалт обращались за помощью не только к партийным организациям и комсомолу, но и ко всем группам идеологических работников, которые могли воздействовать на настроение людей.
М. Т. Мельник собрал композиторов и поэтов.
— Давайте и мы своими средствами подключимся к этому делу, — предложил он.
— К какому делу? К ремонту кораблей? — иронически спросил кто-то.
— Тема не музыкальная! — раздались другие голоса.
А через две недели Н. Будашкин, который поначалу тоже возражал против «немузыкальной» темы, положил на стол отличную песню на слова Н. Брауна:
Что погода-непогода,Многие видели музыкальную пьесу «Раскинулось море широко», которая шла в блокадном городе сотни раз. А вот как она создавалась — знают немногие. Правда, сохранилось несколько воспоминаний, но в них, к сожалению, допущены неточности и искажения.
В начале августа 1942 года зашел ко мне директор Театра музыкальной комедии Г. С. Максимов.
— Помоги, пожалуйста, сделать большое дело. К празднику театр должен дать что-то свежее, злободневное, а ничего подходящего для постановки нет, — сказал он. [185]
— При чем тут я? Обращайся к драматургам, к композиторам, это их дело.
— Обращались, ничего не получается. Видишь ли, мы здесь сами прошляпили, надо было загодя об этом подумать, а теперь времени до октябрьской годовщины осталось мало, никто не берется.
И Максимов принялся меня убеждать, что помочь горю может только Вишневский, но он, дескать, отказывается, говорит, что не успеть.
Я сказал, что согласен с Всеволодом Витальевичем; времени до праздника оставалось действительно очень мало. Однако Максимов не переставал уговаривать. «Надо чтобы он «заболел» этим, и тогда сделает, — знаю я Вишневского».
Пригласил я Всеволода Витальевича. Изложил суть дела.
— Это, наверное, Максимов давит? Был он у меня, и Янет тоже был, — вскипел Вишневский. — С ума сошли! Только на репетиции театру понадобится около двух месяцев. А писать когда? Кроме текста музыка нужна, стихи. Этого я делать не умею. Жанр трудный. Да и о чем писать пьесу?
— О флоте, о героизме, о матросах, — нажимал я, зная слабые места Вишневского.
— Это же не драма, а музыкальная комедия! — горячился Всеволод Витальевич. — Здесь можно сбиться на этакое тра-ля-ля, на легкомыслие. А в наши дни легковесность, простите, противопоказана.
Я просил подумать и окончательный ответ дать завтра.
— Подумал. Ничего не выйдет, — сказал Вишневский на следующий день.
Но после нового долгого разговора стал сдавать, перестал ссылаться на трудности жанра, на незнание, о чем писать. Видимо, все это было для него уже пройденным этапом.
Наконец заявил:
— Хорошо. Попробуем. Только прошу дать указание ничем не занимать Крона и Азарова, освободить от всякой работы Витлина, Минха и Круца, вместе будем «страдать».
Через несколько дней Вишневский пришел уже с наброском сюжета, увлеченно рассказывал о будущих героях пьесы — о комсомолке с Выборгской стороны, [186] о командире катера «Орленок». Прикидывал, кого будет играть Янет, кого — Колесникова, кого — Болдырева, Кедров, Орлов, Астафьева, Королькевич... Словом, Вишневский «заболел» пьесой, а это означало, что пьеса к сроку будет.
12 сентября первый ее вариант уже читали в театре. Артистам она полюбилась сразу. Роли писались с расчетом на индивидуальные особенности и талант каждого исполнителя. Актеры принялись за дело с большим жаром. Особенно по душе пришлась новая работа Нине Васильевне Пельцер. Талантливая, темпераментная, неугомонная балерина вносила поправки в танцевальную музыку, требовала что-то переделать, что-то подать в ином темпе...
24 сентября В. В. Вишневский написал мне записку: «...Спектакль вызревает... В успех верю... На душе очень бодро...»
К празднику спектакль был готов. Вишневский сиял. Крон и Азаров ходили именинниками. Минх, Круц и Витлин горячо спорили о каких-то музыкальных тонкостях пьесы.
Спектакль этот принес большую радость ленинградцам. Рукописный экземпляр сценария, подаренный мне авторами, я храню как дорогую реликвию, напоминающую о неиссякаемом оптимизме защитников города Ленина в трудные и славные дни его обороны.
Большими энтузиастами своего дела зарекомендовали себя работавшие на Балтийском флоте художники. Назову фамилии некоторых из них: Б. Пророков, Ю. Непринцев, Л. Самойлов, А. Трескин, Б. Явич, В. Соколов, С. Вишневецкая. Все они работали в тесном контакте с писателями, поэтами, журналистами. Иллюстрировали их произведения, оформляли книги, создавали альбомы. Почти все участвовали в издании флотских газет, писали портреты Героев Советского Союза и отличившихся в боях воинов, оформляли истории кораблей и частей, клеймили острыми, всегда злободневными карикатурами врага, оформляли памятки, воззвания, листовки.
К помощи художников прибегали не только политорганы, но и штабы соединений, и штаб флота. Стоит сослаться на один пример. Перед наступлением через Неву по заданию штаба флота Юрий Михайлович Непринцев сделал большую панораму левого берега реки. [187] Для этого ему пришлось немало поползать по переднему краю.
Никому, в том числе, разумеется, и мне, не под силу в одиночку воздать должное всем работникам искусства, трудившимся в то время на Балтике. Многое уже стерлось в памяти. Да и все равно всего не расскажешь. Не нашла, например, в этих заметках своего отражения многотрудная и нередко весьма опасная работа кинодокументалистов. Если спросить Иосифа Вениаминовича Хмельницкого или Сергея Николаевича Фомина, сколько метров пленки они «накрутили», они назвали бы поистине астрономическую цифру, ведь киноаппараты фиксировали все сколько-нибудь значительные фронтовые события, массу боевых эпизодов, несчетное множество людей.
Надо бы рассказать и о таком средстве воздействия на массы, как радиовещание. Неоценимую помощь оказывали нам в годы войны те работники ленинградского радиоцентра, которые теснее всего были связаны с Балтийским флотом. Это энтузиаст ленинградского радиовещания Николай Дмитриевич Синцев и главный редактор политического вещания старший лейтенант Борис Ефимович Лившиц, состоявший в штате Пубалта. Радиотрансляции ежедневно слушали на кораблях и в частях. Очень часто ленинградское радиовещание проводило специальные передачи «Говорит Красный Балтийский флот». В них участвовали те, кто только что вернулся с боевого задания, выступали артисты, писатели, поэты, читались стихи, песни, рассказы на флотские темы, очерки о кораблях, об экипажах самолетов, отрядах морской пехоты.
Но, повторяю, рассказать обо всех, кто помогал нам, командирам и политработникам, создавать и поддерживать на должном уровне морально-психологический климат среди защитников Ленинграда, попросту невозможно. Зато оценить по достоинству ту роль, которую сыграли работники идеологического фронта в разгроме врага, то место, которое они по праву занимали в рядах борцов против фашистских захватчиков, и можно, и необходимо.
Когда корабельная батарея накрывает цель, то это прежде всего безусловно заслуга артиллеристов. Однако всем известно, что меткий залп зависит не только от тех, кто стреляет из пушки, но и от тех, кто, скажем, [188] обеспечивает ход крейсера или эсминца. Не все матросы были комендорами, но все входили в боевой расчет корабля. Многочисленная рать работников искусства тоже не стояла у пушек, она выполняла другую задачу — обеспечивала меткость огня по врагу.
Давно отгремели залпы войны. Скоро мы будем праздновать тридцатилетие нашей победы. Каждый год в этот торжественный и радостный день я бывал на кораблях. Запомнилась одна из последних моих встреч с моряками. Капитан 1-го ранга водил меня по кораблю, рассказывал о его боевых качествах, показывал различные новшества. При этом он многозначительно поглядывал на меня, как бы ожидая, как я буду на все это реагировать. И хотя мне нравилось на этом корабле все, я молчал и только улыбался.
— Как видите, от дедовских способов управления кораблем мы ушли далеко, — наконец не выдержал хозяин корабля.
«Дедовские способы» — это то, чем пользовались мы, моряки старшего поколения, да и он тоже. Ведь в годы Отечественной войны этот теперь солидный командир соединения с чуть заметной сединой и веселыми голубыми глазами был лейтенантом и нес вахту на эскадренном миноносце постройки 1939 года.
Да, далеко шагнул наш флот. Какие просторы перед ним открылись! Какие возможности! В войну нам и во сне не снилось то, что мы сейчас имеем. Корабли, которыми мы гордились, кажутся сегодня безнадежно устаревшими. Но чтобы осмыслить изменения, происшедшие в области вооружения армии и флота, надо все это видеть. Техническая революция в военном деле — это не только новое оружие, это и подготовка людей, в руках которых оно находится. Недаром Ф. Энгельс указывал, что всякая техническая революция есть революция не только в технике, но и в умах людей, она требует более смелого мышления.
Я произнес эти слова Энгельса во время беседы с матросами. Один из них поднял руку:
— Разрешите? Энгельса я понимаю так, — уверенно начал он, — смелость мысли требуется не только от тех, кто совершает переворот в технике, но и от тех, кто эту технику использует. Это значит, что если из нашего [189] корабля надо выжать все, на что он способен, то и у нас не должно быть застоя в голове.
— Акустик Стрижов, — шепнул мне сидевший рядом лейтенант.
Матрос этот своим высоким ростом, чуть вздернутым веснушчатым носом и по-мальчишески звонким голосом напоминал Шурку Кокуричева, моего земляка, пришедшего на флот по первому комсомольскому набору. Шурка служил на минзаге «Нарова». «Из этой развалины такую посудину сделаем, что залюбуешься, — говорил он. — Ее уважать надо, три кругосветных плавания совершила. Знаешь, сколько мин она может выставить за один заход?!»
Вспомнился мне еще один высокий, с озорными глазами, тоже старшина, командир катера, высаживавший десант в Усть-Тосно. «Второй день с катера не сходит», — с гордостью говорил о нем комиссар дивизиона. «Почему же не заменишь?» — «Просит не трогать. «Я, — говорит, — сколько ждал, чтобы в наступлении участвовать. И каэмочка моя к тому берегу сама дорогу знает». Замечательный парень».
Было у всех этих матросов и внешне что-то общее: высокий рост, смелый взгляд. Но главное, что роднило их, — это любовь к кораблю, которая всегда ценилась и ценится на флоте. Хотя люди они разные и по военной специальности, и по образованию, и по психологическому складу.
Шурка Кокуричев до военной службы Энгельса не читал, не было у него такого широкого кругозора, как у окончившего техникум акустика Стрижова. Но он был уверен, что «мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем». Это был его символ веры. Корабль, на котором он служил, вышел из строя, не дожив до Великой Отечественной войны, но дело свое сделал, на нем прошли боевую выучку и стали отличными специалистами такие, как Шурка. Во время войны под руководством прославленных командиров минзагов «Марта» и «Урал» Н. И. Мещерского и И. Г. Карпова они выполняли труднейшие боевые задания.
Командир каэмки, высаживавший десант в Усть-Тосно, возможно, и не знал песен, которые распевали комсомольцы двадцатых годов. Но он понимал, что фашизм замахивается на Страну Советов, и потому рвался в бой с гитлеровцами. [190]
Акустик Стрижов знает, что если придется использовать оружие корабля, на котором он служит, то это будет началом конца тех, кто развяжет эту войну. Так думали и остальные участники нашей беседы. Идейная убежденность — вот что объединяет всех советских матросов. А их внешнее сходство лишь повод для размышлений о формировании советского воина, беззаветного защитника Родины. Возраст, форма одежды, флотская терминология, влюбленность в свою морскую профессию делают людей похожими друг на друга. Но это кажущееся сходство. На самом же деле один высокий, другой мал ростом. Один так себе специалист, другой — отличник. Один видит дальше, другой слышит лучше. Один родился на Севере, другой — южанин. Но все, кто несет сегодня вахту на кораблях, — сыны своей Родины. И нет более благородной задачи, чем нравственное воспитание этих людей, формирование их миропонимания. Эта ответственная и благородная задача воспитания высоких моральных качеств у защитников Родины выполняется под руководством партии. «Во всякой войне, — говорил Владимир Ильич Ленин, — победа в конечном счете обусловливается состоянием духа тех масс, которые на поле брани проливают свою кровь». Великая Отечественная война убедительно подтвердила это ленинское положение. Вот почему надо изучать опыт минувшей войны, чтобы в случае необходимости уметь применить его с учетом совершенствования боевого оружия и возросшего мастерства личного состава всех Вооруженных Сил.
Заканчивая эту книгу, я должен сказать, что мне повезло. В течение всей войны я был членом Военного совета Краснознаменного Балтийского Флота. Меня никуда не перебрасывали и не переводили. И огромный фактический материал, который накопился у меня, позволяет сопоставлять факты и события, характерные для того или иного периода войны.
Вынося на суд читателей свою книгу, я хочу подчеркнуть, что все в ней достоверно и документально. Правда, сама тема книги и вопросы, которые я поднимаю в ней, заставили меня отказаться от строгого хронологического порядка изложения. Я попытался рассматривать проблемы воспитательной, партийно-политической работы на различных этапах войны так, как они решались у нас на Балтийском флоте, — в соответствии [191] с непрерывно менявшейся обстановкой. Но при отборе фактов я неизменно руководствовался искренним желанием показать истоки мужества и героизма советских воинов, роль партийного влияния на широкие слои защитников Родины.
Моя книга — об огромной политической работе и ее результатах. Поэтому в ней много фактов. Я не скупился на них, памятуя, что иногда голый факт значительнее талантливого вымысла.
Обороне Ленинграда в Великой Отечественной войне посвящено множество изданий. И тем не менее еще долгие годы историки и писатели будут обращаться к этой теме. И каждый расскажет о чем-то своем, важном, существенном. Пусть же и мои заметки послужат общему делу — раскрытию величия подвига тех, кто стоял насмерть у стен города-крепости и помог отстоять свободу и независимость Советской Отчизны.