Нержавеющее оружие

Перед самой войной мне довелось работать над составлением хрестоматии о войне и армии. Но закончить ее не пришлось — помешала война. Сейчас, когда у меня оказалось время, которое раньше целиком отнимала служба, и когда я пересмотрел свои военные дневники, я понял, что возвращаться к хрестоматии, как она была задумана в свое время, вряд ли целесообразно. Однако попытаться раскрыть на живых примерах минувшей войны роль в ней морального фактора, чему и была посвящена наиболее интересная глава хрестоматии, следует. Не претендуя на исчерпывающее освещение этой темы, я хочу лишь вынести на суд читателей некоторые свои наблюдения, размышления, заметки.

И экономические, и политические факторы, от которых зависит прочность тыла и боеспособность армии, и собственно военные факторы, к которым относится количество дивизий, их вооружение и оснащенность, подготовленность командного состава, и многие другие — все они существуют не обособленно, не изолированно друг от друга, а в тесной взаимосвязи. Едва ли нужно доказывать, например, что во время войны моральное состояние начальников в не меньшей степени, чем личного состава, зависит от их убежденности в справедливости целей войны, в неизбежности окончательной победы над врагом. Нет, разумеется, нужды доказывать и то, что уровень вооружения дивизий зависит от работы тыла, прочность которого в свою очередь влияет на поведение солдата в бою, на выбор военачальником тех или иных тактических и оперативных решений. И тем не менее при всей значимости любого из перечисленных факторов важная роль принадлежит фактору моральному. В нем как в зеркале отражаются возможности воюющих государств. Недаром [6] во все времена крупные военачальники и военные теоретики придавали моральному фактору огромное значение.

Наполеон, например, утверждал, что победа в бою на три четверти зависит от нравственных элементов и только на одну четверть — от прочих условий.

Полководцы и флотоводцы с мировой славой — Суворов и Кутузов, Ушаков и Нахимов были не только блестящими стратегами и тактиками, но и тонкими знатоками психологии солдат и матросов. Они высоко ценили боевой дух воинов и знали дорогу к солдатским сердцам. Иными словами, они хорошо понимали, что исход любого сражения зависит не только от численности войск или степени их вооруженности, но и от морального состояния армии.

Что же такое моральный фактор в широком смысле слова? Какое содержание вкладываем мы в это понятие?

Конечно, непосредственным инструментом войны всегда являлись и будут являться вооруженные силы. Вместе с тем нельзя забывать, что сражающиеся армии сами по себе далеко не единственный фактор, определяющий исход войны. «Войны, — указывал В. И. Ленин, — ведутся теперь народами...», поэтому осознание массами целей и причин войны имеет громадное значение и обеспечивает победу. Однако победу нужно организовать. Именно благодаря этой организации, которую обеспечили наша Коммунистическая партия и наш государственный строй, советский народ с честью выдержал грозное испытание войной и, разгромив фашизм, вышел победителем. Упорство, воля к победе, морально-политическая и психологическая готовность бороться с любыми трудностями, успешно преодолевать любые препятствия были нормой поведения защитников нашей социалистической Родины как в тылу, так и на всех фронтах Великой Отечественной войны. Само собой разумеется, этому в огромной степени содействовал моральный фактор, объединивший и укрепивший силы всего советского народа.

Моральный фактор — явление социальное, классовое, конкретно-историческое. Стержнем же, ядром морального фактора является идеология. Однако воздействие ее на моральное состояние войск на различных этапах развития общества и в различных по характеру [7] войнах различно, ибо во всякой войне сталкиваются не только вооруженные силы, но и экономические и политические интересы воюющих государств.

Вооружение и снабжение армии зависит от развития производительных сил. Но производительные силы, как известно, это не только орудия производства. Главная производительная сила — рабочие, крестьяне, трудящиеся, то есть народ. Потому-то эффективность использования экономических ресурсов зависит прежде всего от политической зрелости и сознательности всего населения, что в свою очередь определяется государственным строем, отношением народа к политике своего правительства и к целям войны, то есть в конечном счете тем, какая идеология господствует в стране — капиталистическая или социалистическая.

Немалую роль играет также самый темп перестройки экономики страны на военный лад. Как бы хорошо ни была подготовлена к войне экономика страны, перестройка неизбежно потребуется. Ход сражений, появление новых видов вооружения, большая или меньшая эффективность тех или иных средств войны вынуждают перераспределять промышленные мощности. А темпы подобных перераспределений опять-таки зависят от людей, от их морально-политического состояния. Таким образом, под моральным фактором следует понимать не один лишь боевой дух армии, а совокупность духовных качеств всего народа, в том числе и вооруженных сил.

Что же представляла собой в этом смысле гитлеровская армия? Легкие победы на Западе создали у немецко-фашистских захватчиков иллюзию их собственной непобедимости. Вот почему, оценивая действия противника того времени, нельзя сбрасывать со счетов это обстоятельство. Но когда первые успехи в ходе войны стали сменяться поражениями, чванливый дух завоевателей, царивший в фашистской армии, пошел на убыль.

Провозгласив основным средством достижения мирового господства насилие, фашистская Германия стала готовиться к войне против СССР. Ложь, клевета, обман, растленная агитация — все было пущено в ход гитлеровской пропагандой. Основу, стержень всей политики и идеологии фашизма составляли антикоммунизм, расизм и пресловутая агрессивная теория [8] «жизненного пространства». Маскируя свои истинные цели и широко используя социальную демагогию, идеологам фашизма удалось в значительной степени отравить сознание немецкого народа и гитлеровской армии. Но это было временное, преходящее явление.

К середине июня 1941 года фашистская Германия сосредоточила на наших западных границах 190 дивизий — колоссальную армию численностью около 5500 тысяч человек, вооруженную новейшей по тому времени техникой. Советскому Союзу угрожали почти 5000 самолетов, 2800 танков и самоходных орудий, свыше 50 тысяч орудий и минометов. Военно-морской флот гитлеровской Германии насчитывал 193 боевых корабля. Никогда прежде история не знала такой мощной армии вторжения, какой располагала гитлеровская Германия для нападения на нашу страну.

А как обстояло с моральным фактором у нас? Какие настроения были характерны для фронта и тыла в самое тяжелое для нас время — в первый период войны? Именно тогда, когда над страной нависла угроза смертельной опасности, советский народ и его Вооруженные Силы проявили высокое мужество и стойкость и явили миру образец массового героизма. Вспомним гарнизон Брестской крепости, защитников Одессы, Ханко, Зою Космодемьянскую. Воины нашей армии и флота видели в их действиях пример выполнения долга защитниками Родины в трудный для нее час.

Ни одна армия, ни одно государство не выдержали бы такого натиска ударной силы международного империализма, какой в то время являлась немецко-фашистская армия. Но наш народ сумел остановить гитлеровские полчища, а затем разгромить их и победить.

Партия мобилизовала на военные нужды промышленность и сельское хозяйство, науку и культуру — все силы страны. Особенно быстро была перестроена промышленность. Известно, что в начале войны фашистская Германия, подчинившая себе экономику почти всей Западной Европы, располагала большими производственными возможностями, чем потерявший огромные территории Советский Союз. Однако уже начиная с 1943 года советский народ стал давать фронту танков, самолетов, пушек и другого вооружения [9] больше, чем могла дать своей армии фашистская Германия.

Без решающего влияния морального фактора, не учитывая духовные силы и активность народа, не организуя и не направляя их в нужное русло, добиться в короткий срок таких успехов было бы попросту невозможно.

Не надо объяснять, каких трудов стоило наладить ремонт кораблей в блокадном, застывшем от холода Ленинграде. Рабочих на заводах осталось мало, да и те, кто остался, едва передвигали ноги от истощения. Краснофлотцы нередко переносили их на руках с одного участка работ на другой. Подавляющее большинство ремонтных работ выполнялось самими моряками, тоже обессиленными недоеданием. Не хватало материалов, не было электроэнергии. Сейчас, более чем через тридцать лет, кажется чудом, что к весне 1942 года корабли все же были готовы к плаванию. Невиданный патриотический подъем, массовый энтузиазм, чувство ответственности перед Родиной вызвали к жизни небывалую творческую активность. Масса технологических усовершенствований и изобретений позволила резко сократить ремонтные работы в тяжелейших условиях. Поток практических предложений оказался столь мощным, что их едва успевали рассматривать. Работали по велению сердца — о славе и почестях никто не думал. Подчас даже трудно было установить, кто автор того или иного усовершенствования: один предлагал, другой добавлял, третий находил еще лучшее решение.

Говоря о моральном факторе, о силе его влияния на армию и народ, на ход военных событий, следует помнить, что действовал он отнюдь не стихийно, а строго направленно, под постоянным руководством и контролем партии.

Что значило в то время укрепить воинский дух, поднять политико-моральное состояние Красной Армии и Военно-Морского Флота? Это значило повседневно, систематически вести политическую и воспитательную работу в тылу и на фронте, чтобы у красноармейцев и краснофлотцев была ясность целей борьбы, чтобы они понимали, что в этой войне решается вопрос, быть или не быть нашей социалистической Отчизне, и были готовы к любым трудностям. Всей этой [10] первостепенной важности работой занимались военные советы, политорганы, командиры, военные комиссары, политработники, партийные и комсомольские организации, низовые агитаторы и просто рядовые коммунисты. Под руководством партии вся партийно-политическая, идеологическая работа в Вооруженных Силах строилась на базе марксистско-ленинского учения.

С первых же дней войны партия проявляла неустанную заботу об укреплении партийных организаций армии и флота, о повышении роли армейских и флотских политорганов.

В первые шесть месяцев войны была проведена огромная работа, связанная с перераспределением партийных сил. Обстановка на фронте потребовала усилить коммунистами Вооруженные Силы. Наращивание партийных сил в армии и на флоте шло в основном в трех направлениях: персональные мобилизации коммунистов укрепили высшее и среднее звенья — военные советы, политорганы фронтов, армий, корпусов и дивизий; массовые партийные мобилизации пополнили многотысячный отряд политбойцов; наконец, общегражданская мобилизация позволила расширить за счет призванных коммунистов партийную прослойку в рядах действующих войск.

К концу 1941 года в партийных организациях Вооруженных Сил находилось 1234 тысячи коммунистов. Перераспределение партийных сил подобного масштаба было осуществлено впервые.

18 июля 1941 года я был назначен на должность члена Военного совета Балтийского флота и прибыл в Таллин — Главную базу флота. Командующий флотом вице-адмирал В. Ф. Трибуц и начальник штаба флота контр-адмирал Ю. А. Пантелеев детально ознакомили меня с обстановкой, которая на нашем участке фронта складывалась далеко не лучшим образом. Малочисленная и ослабленная боями 8-я армия отступала. Укрепленных рубежей в тылу Главной базы флота не было. Между тем противник явно стремился отрезать Таллин от Ленинграда и разгромить флот в его Главной базе.

Начальник Пубалта — Политуправления Краснознаменного Балтийского флота — А. И. Муравьев заверил, что политико-моральное состояние личного состава [11] флота удовлетворительное. Хотелось как можно скорее убедиться в справедливости этой оценки. Таллин был фронтовым городом, где каждый корабль, каждая батарея, аэродром, отряд морской пехоты — все было передовой. Встречи с командирами и краснофлотцами подтверждали, что Муравьев не ошибался. Я неоднократно имел возможность убедиться в стойкости и мужестве балтийцев.

Примеры? Их было сколько угодно.

Среди первых объектов фашистского нападения оказалась военно-морская база Либава, находившаяся вблизи границы бывшей Восточной Пруссии. В 4 часа утра 22 июня 1941 года на город и аэродром самолеты со свастикой сбросили первые бомбы. В этот день вражеская авиация появлялась над Либавой 15 раз. К середине дня 24 июня противник вышел к побережью Балтийского моря севернее города. Либава была окружена. Военно-морскую базу морякам пришлось защищать с суши совместно с недоукомплектованной даже по штатам мирного времени 67-й стрелковой дивизией.

Начальник военно-морского госпиталя, расположенного в Либаве, И. И. Чинченко (в настоящее время живет в Одессе) рассказывал о таком случае. В госпиталь был доставлен краснофлотец, которому осколком снаряда разворотило ягодицу.

— Ну и дали же мы фашистам жару! — говорил этот моряк перед операцией, морщась от боли.

— Молчи уж! Ему ползадницы оторвало, а он: «Мы им дали!» — добродушно прервал матроса укладывавший его на операционный стол санитар.

— Доктор, не надо мне хлороформа! — просил раненый. — Дайте мне стакан спирта и тогда делайте со мной что хотите.

Рассказы о мужестве, самообладании моряков-балтийцев уже в те дни передавались из уст в уста как легенды. Трудное это было время, но люди верили в конечную победу и рвались в бой.

Вот некоторые типичные высказывания моряков того времени:

«До чего трудно было в гражданскую, а победили. Теперь-то обязательно победим».

«Выстоим. Для чего же тогда революцию делали!»

«Ребята под Пярну кровью истекают, а я тут у телефона сижу. Пошлите туда. К телефону любую девчонку поставить можно». [12]

В этих примерах как в капле воды отражалось общее морально-политическое состояние войск, защищавших в те дни Советскую Прибалтику. Правда, в отдельных случаях были и срывы. Непрерывные изнурительные бои изматывали людей и физически и нравственно. Вынужденное отступление усиливало нервное напряжение, ослабляло у неустойчивых веру в свои силы, а у некоторых порождало страх.

Фурманов однажды правильно заметил, что «это одна только рыцарская болтовня, будто есть совершенно спокойные в бою под огнем, — этаких пней в роду человеческом не имеется».

Абсолютно спокойных в бою действительно не бывает. Это, конечно, верно. В том и заключается смысл воспитательной работы, чтобы помочь людям научиться управлять собственными эмоциями, уметь в сложной обстановке держать себя в руках. Не изнурительные бои, не раны, не смерть находившегося рядом товарища чаще всего ломают стойкость людей, а растерянность, страх. С этим необходимо было считаться.

21 июля 1941 года Военный совет Балтийского флота подписал документ, в котором нашла отражение директива наркома обороны и начальника Главного политического управления Красной Армии от 20 июля 1941 года о том, что сейчас, «как никогда, необходима воля к победе, идейная сплоченность, железная дисциплина, организованность, беспощадная борьба с предателями и изменниками, с благодушием и беспечностью, с трусами, паникерами и дезертирами, величайшая самоотверженность, готовность идти на любые жертвы во имя победы над врагом...».

Так были опровергнуты слухи о якобы готовившемся уходе флота из Таллина и подтверждено категорическое требование держаться в Эстонии до последней возможности. Это требование целиком отвечало настроениям и коммунистов и беспартийных бойцов.

На одном комсомольском собрании была принята характерная для тех дней резолюция, в которой говорилось, что проявление трусости даже одним комсомольцем — позор для всей комсомольской организации.

Так реагировали краснофлотцы на малодушие и неустойчивость независимо от того, кто и при каких обстоятельствах их проявлял. [13]

Чем труднее становилось положение в Главной базе флота — в Таллине, на Ханко, на Моонзундских островах, тем больше поступало заявлений о приеме в партию и комсомол. Как правило, их подавали те, кто уже проявил себя в боях.

Вот запись из протокола одного комсомольского собрания на Ханко:

« — Товарищ Полищук просит принять его в комсомол, — докладывал собранию Герой Советского Союза секретарь комсомольской организации батальона Петр Сокур. — Во время боя Полищук дважды под огнем противника восстанавливал связь и обеспечил тем самым непрерывность управления боем.

— Принять! — раздаются в ответ дружные голоса.

— Просит принять в ряды ВЛКСМ товарищ Гнетыга. Парень смелый, инициативный. Недавно во время боя выкатил пулемет на линию обороны и открыл огонь по противнику...

— Знаем! Принять!»

Схватки с противником на море в июле — августе, бои в Прибалтике, оборона Таллина, Моонзундских островов, полуострова Ханко явились для военных моряков Балтийского флота экзаменом на военную и политическую зрелость.

Оборона Таллина моряками совместно с частями 10-го стрелкового корпуса 8-й армии заставила немцев перебросить сюда из-под Ленинграда несколько дивизий. Гарнизон Моонзундских островов под руководством генерал-лейтенанта А. Б. Елисеева и бригадного комиссара Г. Ф. Зайцева продержался до 20 октября и эвакуировался лишь через 50 дней после того, как наши войска были вынуждены оставить Таллин. Оборона полуострова Ханко, возглавляемая генерал-лейтенантом С. И. Кабановым и дивизионным комиссаром А. Л. Расскиным, длилась 164 дня. Гарнизон Ханко эвакуировался только через три месяца после ухода флота из Главной базы.

В период обороны Таллина уже вели бои и Ладожская военная флотилия, и Кронштадтская крепость, выдвигались на передовые позиции дальнобойные морские батареи, действовала морская авиация, заговорили форты Красная Горка и Серая Лошадь, дрались на подступах к Ленинграду бригады морской пехоты. [14]

Фашисты рвались к городу на Неве, чтобы, овладев им, соединиться с войсками Маннергейма, а затем повернуть свою группу армий «Север» на юг — против Москвы. Немецко-фашистское руководство считало, что захват Ленинграда подорвет моральный дух советского народа и тем самым задача полной оккупации и окончательного покорения нашей страны будет значительно облегчена.

Военные моряки видели в Ленинграде не только важнейший стратегический объект: они гордились тем, что отстаивают колыбель революции, город, в котором впервые была провозглашена Советская власть.

Это выношенное сердцем убеждение являлось одним из условий успешного развертывания массово-политической работы. Высоко оценивая боеспособность балтийских моряков, командование Ленинградского фронта, в оперативном подчинении которого находился флот, посылало их на ответственные участки.

Части морской пехоты, сформированные в считанные дни, а то и в часы, с ходу бросали в бой. 4-я бригада морской пехоты, например, была укомплектована 17 июля 1941 года в течение суток и сразу же была направлена в бой на островах Ладожского озера. Да и все другие сухопутные морские части формировались срочно, экстренно, без промедления. Этого требовала обстановка.

1-я бригада морской пехоты после больших потерь под Таллином пополнялась в Кронштадте. 10 сентября, еще не закончив доукомплектование, она получила приказ сосредоточиться к 22 часам на северной окраине Красного Села и, чего бы это ни стоило, задержать здесь стремившиеся прорвать нашу оборону крупные силы противника. Все необходимое для бригады вооружение еще только грузилось на автомашины, и она вынуждена была выйти на указанный рубеж без пушек и пулеметов. Пулеметы, например, были доставлены в бригаду в разобранном виде и собраны только к пяти часам утра следующего дня.

В трехдневных боях против превосходящих сил противника бригада потеряла 70 процентов рядового и 80 процентов командно-начальствующего состава, в том числе командиров, комиссаров и начальников штабов всех батальонов. Остатки бригады, проявив исключительную стойкость и высокие морально-политические [15] качества, до конца удержались на занятых позициях. Противник также понес огромные потери, которые, по словам пленных, оказались самыми большими за все предыдущие дни боев под Ленинградом.

Говоря сегодня об итогах Великой Отечественной войны, буржуазные фальсификаторы истории все еще пытаются доказать, что если бы не стратегические просчеты Гитлера, если бы не русские морозы, снежные заносы, распутица и бездорожье, то война могла бы закончиться с иными результатами. Они подвергают сомнению закономерность нашей победы, сводят причины поражения фашистской Германии к различным случайностям.

Но если и можно объяснить отдельные неудачи немцев стечением обстоятельств, то общий исход войны решали не они, а Советские Вооруженные Силы, высокий морально-политический уровень которых в течение всей войны был не случайностью, а вытекал из самого существа социалистического строя нашей страны, из коммунистической идеологии.

Не морозы и не распутица (ведь дело было летом) остановили врага под Таллином, а беспримерная стойкость его защитников.

Неопытность, неумение окапываться, слабое вооружение краснофлотцев, сошедших с кораблей на сухопутные участки обороны, компенсировались в боях их храбростью и отвагой.

С первых же дней вероломного нападения на нашу Родину гитлеровцы на собственной шкуре убедились в реальности огромной нравственной силы советских людей, которая активно влияла на ход сражений. Поэтому уже в самом начале войны фашисты, не рассчитывая только на свое превосходство в танках и авиации, все чаще стали пытаться подорвать моральный дух советских воинов. Но ни авиабомбы, с пронзительным воем обрушивавшиеся на позиции наших войск и на мирные города и села, ни неистовый вой сирен на вражеских самолетах, ни «психические атаки», диверсии и дезинформация не смогли запугать советских людей, сломить стойкость их сопротивления.

Конечно, в первые дни войны применяемые врагом средства воздействия на психику людей иногда срабатывали. Кое у кого нервы иной раз не выдерживали. Тем важнее подчеркнуть, что замешательство отдельных [16] бойцов, как правило, оказывалось в таких случаях кратковременным и нейтрализовалось мужеством и отвагой тех, кто сражался рядом. Одним словом, средства морального воздействия, с помощью которых фашисты рассчитывали сломить стойкость и волю нашей армии, практически не принесли им ожидаемого успеха. Гитлеровцы так до конца и не смогли понять психологию советского человека, источники моральной силы советских людей.

Чувство патриотизма, ответственности за судьбу Родины лежало в основе массовых подвигов, к которым советского человека, советского воина готовила вся прожитая им жизнь.

Перед началом одной операции краснофлотец Александр Мокшин, который до этого ничем не выделялся среди своих товарищей, вызвался пойти в разведку и не вернулся. На другой день краснофлотцы выбили противника из деревни в районе Видлицы и обнаружили тело Мокшина. В его партийном билете лежала написанная им клятва «драться, не щадя своей крови и самой жизни, за полное освобождение нашей прекрасной Родины». Неподалеку от тела Мокшина валялись трупы врагов.

Как потом выяснилось, Мокшин, окруженный врагами, дрался до тех пор, пока у него были патроны, и уничтожил одиннадцать вражеских солдат. Увидев же, что его могут захватить живым, подорвал себя гранатой.

Свою клятву Мокшин написал не тогда, когда шел в разведку, а задолго до своей смерти. Он был готов к подвигу в любое время, как и большинство защитников Ленинграда.

Кто из курсантов Высшего военно-морского училища имени Дзержинского мог подумать, что их скромный, застенчивый восемнадцатилетний первокурсник Вадим Усов способен совершить замечательный подвиг?

За три месяца до гибели его приняли в партию. «...Вчера произошло выдающееся событие в моей жизни: меня из кандидатов приняли в члены партии, — писал он матери, — так что можешь меня поздравить».

Противник вел огонь из дзота по наступающей цепи бойцов. Огонь был настолько плотным, что не давал поднять голову. Усов получил приказ расстрелять дзот [17] прямой наводкой. После нескольких прицельных выстрелов дзот загорелся. В ответ две немецкие батареи открыли огонь по пушке Вадима. Снаряды ложились так близко, что могли уничтожить весь орудийный расчет. Усов приказал людям укрыться, а сам остался у орудия и стрелял по врагу, пока оно не вышло из строя. Вадим был убит осколком вражеского снаряда.

Бой предстоял смертельный, и Усов знал это, когда готовился к нему. За несколько часов до решительной схватки с врагом он написал свое «Завещание перед боем». Я клянусь, писал Усов, что не пожалею жизни, лишь бы жила и цвела моя любимая Родина. И Усов выполнил свой долг коммуниста и воина.

Так же самоотверженно, не щадя жизни, дрались воины не только на суше, но и на море, и в воздухе. Подвигом все это стали называть уже потом, после боя. А в минуты сражений о славе и почестях не думали. Помнили об одном: Отечество в опасности, оно нуждается в защите...

По законам военно-морской науки довоенного времени торпедные катера могут успешно действовать либо в ночное время, либо в условиях плохой видимости. Катерники внесли в это положение существенную поправку. В один из ясных солнечных дней с трех торпедных катеров, которыми командовал капитан-лейтенант С. А. Осипов, заметили в открытом море несколько вражеских миноносцев, сторожевых кораблей и шесть торпедных катеров, охранявших два больших транспорта.

Никто не упрекнул бы капитан-лейтенанта в нерешительности, если бы он уклонился от боя. Уж очень не равны были силы! Но Осипов поступил так, как ему диктовало его сердце. Ошеломив врага дерзкой и внезапной атакой, он одержал блестящую победу: потопил транспорт, подбил два миноносца и сторожевик и без потерь вернулся в базу.

С. А. Осипову и двум его боевым товарищам, командовавшим катерами, — В. П. Гуманенко и А. И. Афанасьеву было присвоено звание Героя Советского Союза.

Не думал о славе и о почестях старший лейтенант А. Г. Кононов, когда ему в одном из воздушных боев пришлось принять ответственное решение. В конце июля 1941 года немцы подходили к Пярну. Шестерка [18] морских бомбардировщиков обрушилась на подтягивавшиеся резервы противника. Вел шестерку командир 1-й авиаэскадрильи капитан П. П. Карпов. После того как первые бомбы накрыли цель, самолет Карпова сильно тряхнуло. «Ничего, выдержит», — решил Карпов и пошел на второй заход. И тут летчика ранило. Он потерял сознание. Машина стала неуправляемой.

Штурману эскадрильи Кононову не приходилось прежде сидеть за штурвалом самолета. «Что делать?» — крикнул он Карпову. Ответа не последовало.

Кононов мог выброситься с парашютом. «А как же командир? Стрелок? Самолет?» — мелькнула мысль. На размышления времени не было, и коммунист Кононов взял управление самолетом на себя.

На одном моторе он кое-как дотянул до аэродрома и посадил изуродованную машину.

Такие подвиги оперативно и широко освещались в печати. А нередко политорганы просто на пишущей машинке печатали подборки материалов о самоотверженном поведении людей и раздавали их пропагандистам и агитаторам. Если позволяло время, выпускались листовки. Широко использовалась также корабельная радиотрансляция. Популяризируя боевой опыт лучших воинов, партийные организации вели политическую работу в неразрывной связи с боевыми задачами флота, воспитывали личный состав в духе любви к Родине, партии, своему народу.

Немалую роль сыграл моральный фактор и при прорыве нашими войсками пресловутого «Северного вала». Считая его неприступным, немцы никак не предполагали, что наше наступление на него начнется с ораниенбаумского плацдарма, где, по их сведениям, у нас никогда не было достаточно сил и средств для прорыва укреплений. С точки зрения арифметики, элементарного подсчета и сравнения противостоявших здесь друг другу до нашего наступления сил фашисты рассуждали в общем-то вроде бы здраво. Однако они не учитывали главного: исход битвы часто решала не арифметика...

Хотя и малочисленные, войска приморского плацдарма с самого начала были для немцев бельмом на глазу. Они как дамоклов меч нависали над флангами и тылом противника, наступавшего на Ленинград. Уже одно это определяло важное оперативное значение [19] плацдарма. Определяло, но не исчерпывало. Благодаря выгодному для нас прибрежному положению приморский участок фронта играл исключительную роль в боевых действиях Краснознаменного Балтийского флота, в обороне Ленинграда с моря, а впоследствии послужил плацдармом, с которого в дни окончательного разгрома гитлеровских войск под Ленинградом был нанесен один из основных ударов. Учитывая стратегическое значение Ленинграда в Великой Отечественной войне, важность удержания ораниенбаумской земли трудно было переоценить. Недаром западногерманский историк Ю. Майстер запоздало сокрушался: «Теперь приходится очень сожалеть о том, что германское командование не нашло необходимых сил, средств и времени для захвата ораниенбаумского «котла».

Относительно недостатка времени «для захвата ораниенбаумского «котла» Майстер явно слукавил. Времени у гитлеровских генералов было предостаточно. Что же касается «необходимых сил и средств», то и сам Майстер вынужден признать, что дело было не в силах и средствах наступавших на Ленинград фашистских армий, а в том, «что этот район (ораниенбаумский «котел». — Н. С.) удерживался благодаря упорной обороне и поддержке кронштадтской береговой артиллерии». С этим нельзя не согласиться. Оборона действительно была упорной.

Этой сравнительно небольшой территорией, защитники которой с трех сторон были прижаты врагом к морю, мы очень дорожили. Без этого клочка земли Балтийский флот никак не мог обойтись. И моряки всячески помогали сухопутным частям отстаивать и сохранять приморский плацдарм. Корабельная и береговая артиллерия, бомбардировочная, штурмовая и истребительная авиация флота, части морской пехоты делали все возможное, чтобы отразить удары врага.

Корабли Балтийского флота не ограничивались участием в обороне Ленинграда в пределах самого города. Подводные лодки действовали в Балтийском море на вражеских коммуникациях, по которым шла переброска живой силы и техники для группы армий «Север», а также вывозилось в Германию стратегическое сырье. В 1942 году в Балтийское море прорвались три эшелона наших подводных лодок и потопили более [20] шестидесяти транспортов и боевых кораблей противника.

А прорваться в воды Балтики было очень трудно. Финский залив был плотно заминирован. Кроме многоярусных минных полей выход из залива преграждали противолодочные сети. Корабли противника несли круглосуточные дозоры. За подводными лодками охотились вражеские самолеты. Против них использовалась береговая артиллерия. Но опасность подстерегала наших подводников не только в глубине Финского залива, она начиналась в устье Невы. Захватив побережье в районе Лигово — Новый Петергоф, противник мог просматривать и простреливать весь водный плес, ставил мины на фарватере, используя для этого авиацию и даже шлюпки. Попробуй-ка преодолеть все это, пусть даже в темную ночь, если Морской канал проходит рядом с берегом, занятым противником!

Переход подводных лодок из Ленинграда в Кронштадт представлял сложную боевую операцию и требовал серьезной подготовки. Надо было протраливать для них фарватер, держать на прицеле наших пушек батареи противника, которые в любой момент могли открыть огонь по нашим подводным лодкам, прикрыть подводные лодки с воздуха. Малейшая оплошность могла привести к катастрофе. Так и случилось с подводной лодкой «Щ-323». Она неоднократно выходила на боевые позиции, преодолевая все преграды, и потопила несколько транспортов противника, за что была награждена орденом Красного Знамени. День 30 апреля 1943 года оказался для «Щ-323» роковым: она подорвалась на вражеской мине в Морском канале.

Из Кронштадта подводные лодки следовали к острову Лавенсари, служившему промежуточной маневренной базой в случае прорыва в Балтийское море.

Невозможно представить себе, что было бы, если бы мы не имели приморского плацдарма. Какие трудности пришлось бы испытывать подводникам при форсировании узкого участка Финского залива, если бы оба берега были заняты противником! Противник использовал бы все южное побережье для усиления противолодочной обороны, и мы не смогли бы удержать острова Лавенсари и Сескар.

Участок фронта вдоль побережья Финского залива [21] от Старого Петергофа до Копорского залива был известен как «ораниенбаумский пятачок». Но, по моему мнению, к ораниенбаумскому плацдарму это название никак не подходит. Пятачком во время войны называли обычно небольшую по площади территорию, которую необходимо было удерживать из тактических соображений. Пятачок нужно было сохранить обычно для планируемой операции. В этом понимании типичным был «пятачок» на левом берегу Невы, в районе Московской Дубровки. Этот квадратный километр земли нужно было удержать во что бы то ни стало, ибо он мог послужить нам плацдармом для начала операции по прорыву блокады. Однако несмотря на ту роль, которую командование Ленинградского фронта отводило «невскому пятачку», он ни по своим размерам, ни по своей значимости в ходе и исходе битвы за Ленинград не мог идти ни в какое сравнение с ораниенбаумским плацдармом, который простирался вдоль Финского залива на пятьдесят километров и площадь которого превышала 1500 квадратных километров. Ничего себе «пятачок»!

Немецкое военно-морское командование прекрасно понимало все преимущества владения приморским плацдармом и не раз ставило перед Гитлером вопрос о необходимости его захвата. Особенно настойчиво оно добивалось этого в конце 1942 года, ибо к этому времени успело убедиться, чем кончаются прорывы наших подводных лодок в Балтийское море. На совещании у Гитлера 19 ноября 1942 года главнокомандующий немецким флотом гросадмирал Редер заявил, что если зимой 1942/43 года Ленинград не будет взят, то захват прибрежной полосы от Шепелевского маяка до Ораниенбаума, а также островов Лавенсари и Сескар значительно улучшил бы положение немецких войск в этом районе.

Едва ли во всем этом нужно было убеждать Гитлера. Дело было не в его желании или нежелании.

Через месяц, 22 декабря 1942 года, Редер вновь докладывал Гитлеру, что он как главнокомандующий военно-морскими силами еще раз напоминает, насколько важно в операциях против Ленинграда захватить ораниенбаумское побережье. Однако Гитлеру было уже не до этого. На первый план выдвинулись события под Сталинградом. [22]

К тому же немецкое командование по-прежнему считало, что наступление войск Ленинградского фронта на позиции «Северного вала» с ораниенбаумского плацдарма не представляет серьезной угрозы.

Использование ораниенбаумского плацдарма для нанесения первого удара по «Северному валу» свидетельствовало не только о превосходстве советского военного искусства над военным искусством противника, но и о неиссякаемой моральной силе находившихся под Ленинградом советских войск.

Известно, что при разработке плана операции решающую роль играет трезвая оценка обстановки, тщательное взвешивание своих возможностей и возможностей противника. Сюда входит и расположение войск, и их вооружение, и боевая выучка солдат и офицеров, и надежность коммуникаций, по которым идет снабжение действующих соединений всем необходимым, и ряд других обстоятельств, способных оказать влияние на ход боевых действий.

Немецким генералам нельзя было отказать в умении реально оценивать соотношение действующих сил. Но, кичливые и самонадеянные, они были убеждены в неприступности «Северного вала».

Командование Ленинградского фронта и Военный совет, в отличие от немцев, хорошо знали, на что способны защитники города Ленина, когда речь шла о том, чтобы разорвать кольцо блокады.

Учитывая высокое моральное состояние войск, командование Ленинградского фронта и Военный совет КБФ поставили перед флотом исключительно сложную задачу: перебросить на ораниенбаумский берег 2-ю ударную армию со всем ее вооружением.

Переброска началась 5 ноября 1943 года. По ночам под самым носом у противника шли к приморскому плацдарму различные мелкосидящие суда с красноармейцами и боевой техникой. Крупные корабли по мелководью пройти не могли. К 20 декабря флот сумел выполнить поставленную перед ним задачу. На ораниенбаумский берег было доставлено свыше 30 тысяч человек, сотни орудий и минометов, большое количество танков, 1400 автомашин, 10 тысяч лошадей, 10 тысяч тонн боезапаса и множество других грузов. Казалось, дело подходит к концу. И мы с командующим флотом Владимиром Филипповичем Трибуцем [23] уже не скрывали радости: шутка ли, перебросить без потерь такую уйму людей и грузов на тихоходных, старых, потрепанных судах!

Однако, как вскоре выяснилось, радость наша оказалась преждевременной. Уже через три дня, 23 декабря, Военный совет фронта поставил перед флотом новую сложную задачу: переправить на ораниенбаумский берег еще столько же войск и техники, сколько было перевезено за предыдущие полтора месяца. Пришлось как следует подумать. К тому же обстановка осложнилась: наступила зима, движение по заливу замедлилось, караваны судов затирало льдом.

— Закругляемся, что ли, Иван Иванович? — спросил я у только что вступившего в командование 2-й ударной армией генерала Федюнинского, встретив его в Смольном. — Подтягивайте обозы, а то придется им по льду пешком шлепать.

— Не хочется мне с флотом дружбу терять, — хитровато улыбнулся Федюнинский. — Пошарим, не осталось ли чего помимо обозов.

Видимо, командующему 2-й ударной было известно что-то, чего мы еще не знали, но выяснить ничего не удалось: меня позвали к А. А. Жданову.

Андрей Александрович интересовался ходом переброски войск, спрашивал, нельзя ли поднажать еще. Я доложил, что нажимаем, что люди устали, вымотались, валятся с ног от физического и нервного перенапряжения. Да и сам Жданов знал, какие колоссальные трудности приходилось преодолевать флоту, и все же настаивал на изыскании дополнительных возможностей: нельзя ли подсменить тех, что вымотались, не следует ли усилить питание, может быть, нужно уплотнить загрузку перевозочных средств?

— Немцам у нас холодно, — заканчивая разговор, пошутил он, — надо же им помочь отсюда выбраться. А для этого, — добавил Жданов уже серьезно, — следует иметь надежный перевес сил. Вот и делайте выводы.

И стал перечислять, что еще предстоит перебросить на ораниенбаумский берег.

Перевозка войск в Ораниенбаум продолжалась. Моральный подъем, охвативший защитников Ленинграда в предчувствии скорого снятия блокады, буквально творил чудеса. [24]

Надо сказать, что защитников Ленинграда никогда не покидала мысль об изгнании немцев от стен своего города. А тут, когда этот долгожданный момент придвинулся вплотную, боевой дух в войсках достиг своей кульминации.

Прорыв блокады в январе 1943 года явился крупным стратегическим успехом. Вместе с тем это лишний раз подтвердило огромную, если не решающую роль морально-политического состояния войск; то, чего не могли учесть немцы, в полном объеме учитывало советское командование.

Да, значение морального фактора, его влияние на исход как отдельных операций, так и войны в целом трудно переоценить. Партия и правительство делали все возможное, чтобы повседневно укреплять морально-политическое единство армии и народа.

Прорыв ленинградской блокады, когда каждый защитник города на Неве хорошо понимал цели и значение готовящейся операции, говорит сам за себя. Люди сражались не вслепую: они шли в бой, ясно сознавая смысл и необходимость поставленных перед ними задач.

Так было не только в сорок третьем и в сорок четвертом, и не только на Неве. Так было на любом участке любого фронта в любой из тысячи четырехсот восемнадцати дней Великой Отечественной войны.

В августе 1941 года наши летчики совершили первые налеты на столицу фашистской Германии. Таллин к тому времени был уже окружен, и доставлять авиабомбы на остров Эзель, откуда стартовали на Берлин наши бомбардировщики, с каждым днем становилось все труднее и труднее.

Когда мы, участники войны, хотим рассказать о героизме советских воинов, о самоотверженности солдат и матросов, то обычно вспоминаем случаи незаурядные: закрыл пулеметную амбразуру врага своим телом, отвел руками от борта корабля плавающую мину, таранил самолет противника... Слов нет, выдающееся приходит на память скорее. Но во время войны многое исключительное считалось обычным, а о таком повседневном мы вспоминаем реже.

О подвиге летчиков полковника Е. Н. Преображенского, бомбивших в августе 1941 года Берлин, писалось много. И это хорошо, что люди знают и помнят [25] летчиков, которые первыми в исключительно сложных условиях нанесли удары по фашистскому логову. А вот о тех, кто с огромным риском доставлял для бомбардировщиков авиационные бомбы на остров Эзель, с которого самолеты шли на Берлин, — о них почти не вспоминают. Дело для того времени было вроде бы и не такое уж примечательное: Таллин был окружен, корабли из Таллина в Кронштадт и из Кронштадта в Таллин прорывались с трудом и не без потерь. Война... Но как-то в газете я прочитал заметку капитана 1-го ранга запаса М. Ефимова, бывшего командира тральщика «Патрон», и сразу этот рядовой эпизод, связанный с доставкой авиабомб на Эзель, приобрел необычное звучание.

Из-за отсутствия авиабомб крупного калибра на острове Эзель задерживался очередной налет на Берлин. Командиру быстроходного тральщика «Патрон» было приказано принять в ораниенбаумском порту на борт тридцать тысячекилограммовых авиабомб и как можно быстрее доставить их на Эзель. Погрузили. Идти предстояло через минные поля. Тральщик мог быть обстрелян с берега. К тому же над заливом все время висела авиация противника. Не только от прямого попадания, а даже при взрыве близко от борта корабля бомбы, снаряда или мины тральщик с опасным грузом мог взлететь на воздух.

25 августа тральщик вышел в ответственный и опасный рейс. Семнадцать раз на переходе атаковала его авиация противника. На тральщик было сброшено более 300 бомб. Были убиты пулеметчик Иван Мелехов, сигнальщик Виктор Харламов. Все, кто был на мостике и на палубе, в том числе и командир корабля, получили ранения. Невредимым оставался лишь дальномерщик Иван Игнатьев. Тем не менее тральщик, у которого были повреждены механизмы и приборы, упорно шел, отражая налеты самолетов противника пулеметным огнем. Вот уже задымил и упал в море один из вражеских бомбардировщиков. Но на тральщике израсходован весь боезапас. Тральщик стал стрелять по самолетам противника учебными снарядами: корабль не должен молчать...

Израненный и все же непобежденный, «Патрон» доставил груз по назначению — тридцать бомб с выразительными надписями: «Гитлеру от моряков Балтики». [26]

И в ночь на 27 августа наши самолеты снова бомбили Берлин.

Экипаж тральщика совершил подвиг. Это бесспорно. Но подвиг совершали тысячи людей. Героические поступки на земле, на море и в воздухе были не исключением, а правилом.

А может, такое героическое поведение людей объясняется не их высоким моральным уровнем, не сознанием своего долга? Может быть, это — обычное стечение обстоятельств?

Убежден, что нет.

М. И. Калинин говорил, что стечения обстоятельств, при которых проявляется героизм, действительно нередко случайны, но герой способен успешно использовать эти обстоятельства только потому, что физически, морально и психологически к этому подготовлен.

Стечение обстоятельств — дело случая. А героизм и подвиги советских воинов — это закономерное явление, в основе которого лежат идейная убежденность, любовь к Родине.

«Мы прекрасно сознавали, — писал бывший командир тральщика «Патрон» М. Ефимов, — что от того, как будет выполнено это ответственное задание, зависят удары по Берлину. И весь экипаж стремился оправдать оказанное доверие партии и народа».

В 1942 году, выполняя боевое задание в районе реки Тосно, Александр Рыбченко вел тяжело груженный боеприпасами и продовольствием катер. Немцы открыли по катеру ураганный огонь из минометов и пулеметов. Казалось, прорваться сквозь плотную завесу вражеского заградительного огня невозможно, но сделать это было необходимо. Там, на берегу, третьи сутки наши бойцы отражали атаки противника. Вторые сутки у них не было пищи, кончились боеприпасы. И Александр Рыбченко знал об этом.

Дважды пытались подойти к берегу катера, но артиллерийский и минометный огонь всякий раз преграждал путь. А когда наконец катеру Рыбченко удалось приблизиться к берегу, немцы, осторожно продвигаясь, уже обходили красноармейцев. Осторожность их объяснялась тем, что они считали, будто готовится какой-то подвох: не зря ведь красноармейцы почему-то не стреляют. А не стреляли наши бойцы лишь потому, что нечем было стрелять. Они открыли огонь, [27] только когда получили боезапас с прорвавшегося к ним катера Рыбченко.

На обратном пути катер оказался еще более перегруженным. При норме 13 человек на нем было 35 раненых бойцов. На плаву катер держался каким-то чудом. И чудом не попал в него снаряд из числа тех, что вздымали рядом столбы воды. Люди сбились с ног, заделывая в бортах осколочные и пулевые пробоины. Тонуть израненный катер стал у самого берега, но командир все же успел посадить его на мель. Раненые были доставлены в санбат.

В ночь на 16 мая два наших «морских охотника» — 101 и 313 — встретились с четырьмя катерами противника. Прямым попаданием снаряда «МО-313» потопил один вражеский катер, остальные бежали, не выдержав натиска «охотников». На переходе в базу победители столкнулись еще с тремя катерами врага. Опять завязался бой, и опять противник не выдержал. Тяжело раненный командир «МО-313» капитан-лейтенант И. А. Сафонов дважды выходил в атаку. Под стать командиру были и его подчиненные: не оставил поста раненый старшина 2-й статьи Г. Н. Полозов, до прихода в базу стоял на руле раненный в руку и ногу краснофлотец А. Г. Ляшенко. Когда его спросили, как же он выдержал, Ляшенко ответил:

— А как же иначе? Главстаршина Ахметов, что ли, на мое место пойдет? У него свое дело — обеспечивать работу механизмов.

С минами противника боролись не только наши корабли, им помогали самолеты — бомбили наиболее опасные участки. Для обозначения границ такого участка выставлялись небольшие разъездные катера.

Как-то после одной бомбежки я спросил знакомого старшину, командира вот такого маленького кораблика, стоявшего у кромки минного поля:

— Как самочувствие?

— Сейчас-то хорошее, — ответил он, — а когда бомбы рвались рядом с бортом, было хуже некуда. Тяпнет, думаешь, по моему «крейсеру», и щепок от него не останется. Да ведь надо было стоять, вот и стояли.

Ничем не оправданные жестокость и зверства фашистов на временно оккупированных территориях вызывали у советских людей справедливый гнев и ненависть к захватчикам. [28]

Осенью 1941 года зашел ко мне начальник Политуправления флота дивизионный комиссар В. А. Лебедев.

— Снаряд упал на углу Невского и Садовой, — волнуясь, рассказывал он. — Люди стояли на трамвайной остановке. Убитые... Сколько искалеченных... Ведь нет же тут никаких военных объектов!

Потом Лебедев заговорил о фактах издевательств фашистов над семьями краснофлотцев и привел в качестве примера совершенно уж дикий случай. Пожилую женщину утопили в колодце. Ее внучка стояла и плакала. Тогда девочку гитлеровцы тоже бросили в колодец...

Рассказывая, Лебедев буквально задыхался от гнева. Немного успокоившись, протянул мне план работы Пубалта. По перечеркнутому машинописному тексту первого пункта плана рукой Лебедева было написано: «Всемерно разжигать в личном составе флота священную ненависть к фашистскому зверью, стремление уничтожать беспощадно, безжалостно фашистскую нечисть. Ненависть к гитлеровским чудовищам сделать законом каждого бойца, командира, политработника. Поднимать на щит славы и почета того, кто больше уничтожил этих подлецов».

То, что творили фашисты, не укладывалось в сознании. Издевательства, изощренные пытки, массовое истребление ни в чем не повинных людей... Обо всем этом много написано. Необходимо лишь подчеркнуть, что вандализм фашистов вызывал жгучую ненависть к носителям свастики, требовал беспощадного уничтожения врага, топтавшего нашу землю, надругавшегося над нашими людьми.

Передо мной фотография маленькой девочки из блокадного Ленинграда — Варты Чарухчан. Здесь же текст ее писем — дяде моряку Александру Кирилловичу и Андрею Александровичу Жданову. Варта писала, что отдает «свои сбережения» на винтовку дяде Саше.

«Купите винтовку смелому моряку дяде Саше, — говорилось в письме девочки Андрею Александровичу. — Пусть он отомстит за все наше горе проклятому зверью...»

Разве можно было спокойно читать это письмо! Каждый краснофлотец считал своим долгом быть на [29] месте дяди Саши, защищать и освобождать Родину от захватчиков.

Хотя наш народ ненавидел врага, ему была чужда слепая месть. Советские солдаты и матросы не брали пример с гитлеровцев, не убивали беззащитных. Советские воины — благородные воины.

В середине декабря 1944 года береговая артиллерия флота накрыла транспорт противника. В бинокль было видно, что транспорт потерял ход и от него отваливают шлюпки. В воздух поднялись наши самолеты. Будь на месте наших летчиков фашистские, они расстреляли бы из пулеметов, как это и происходило неоднократно, всех, кто был на воде. Но наши авиаторы услышали в шлемофоны команду ведущего: «Загоняй к берегу! К берегу гони!» И шлюпки вынуждены были направиться к берегу, занятому советскими войсками. «Мы думали под парусами и на веслах добраться до своего берега, — говорили пленные. — Это всего километров двенадцать. Но когда раздались пулеметные очереди с самолетов, решили — конец... А получилось по-другому...»

С занятых противником территорий непрерывно поступали все новые и новые вести о преступлениях гитлеровцев. Не было среди защитников Ленинграда ни одного воина, которого не душила бы справедливая ярость. Не проходило ни одного митинга, ни одного собрания, ни одной беседы, чтобы гнев людей не прорывался в проклятьях в адрес фашистских насильников и призывах к возмездию.

И клятвы эти не оставались пустыми словами. На кровавые преступления фашистов советские воины отвечали массовым героизмом.

Сразу после одного из собраний, на котором зачитывались выдержки из писем о зверствах фашистов в захваченном ими незадолго до этого Таллине, боцман Фоменко ушел с группой катеров на очередное боевое задание. У выхода в залив катера попали под перекрестный огонь корабельной и береговой артиллерии противника. Фоменко открыл из пулемета огонь по стрелявшему кораблю, потом дал несколько очередей по берегу, где находились огневые точки врага. Вдруг раздался оглушительный взрыв. Катер Фоменко стал тонуть. С соседнего катера, спешившего на помощь, видели, как Фоменко с залитым кровью лицом продолжал [30] бить из пулемета по берегу, пока катер не скрылся под водой{1}.

Командиру катера старшине Кокшарскому командование поручило наладить телефонную связь через реку Тосно. Чтобы подойти к нужному месту, сначала надо было уничтожить под огнем противника подводное проволочное заграждение. Пока катер прорывался к этой преграде, он получил несколько пулевых и осколочных пробоин; был тяжело ранен моторист. Но вот и густая колючая сеть проволоки. Кокшарский помогает саперу перерезать ее ножницами, а в это время противник бьет по неподвижному катеру. Наконец путь свободен. Однако изрешеченное, продырявленное пробоинами судно начинает тонуть. Кокшарскому все же удается посадить его на прибрежную косу. Затем Кокшарский пытается вплавь добраться до берега, где находился штаб армейской части, с которым требовалось наладить связь. Немецкие автоматчики открывают по нему огонь; пришлось вернуться. Лишь поздно вечером удалось ему наконец добраться до штаба. Когда связь была уже налажена, неожиданно рядом с буквально валившимся с ног от усталости старшиной разорвалась мина; Кокшарского засыпало землей. Бойцы откопали отважного старшину и привели его в чувство.

Докладывая комиссару о выполнении задания, Кокшарский спросил, когда будут разбирать его заявление о приеме в партию, которое он написал, отправляясь на боевое задание. «Если я не вернусь, — писал в своем заявлении Кокшарский, — скажите товарищам, что погиб коммунистом. Погиб, мстя врагу за поруганную им землю, за кровь безвинно замученных им людей».

С таким накалом чувств, с таким настроением шли в бой советские воины не только в Прибалтике и под Ленинградом. Любая часть, любое подразделение многомиллионной Красной Армии могли бы проиллюстрировать эту главу не менее яркими фактами, не менее славными именами. Высокая моральная стойкость воинов наших Вооруженных Сил, всего советского народа была в грозные дни Великой Отечественной войны [31] тем оружием, какого не было и не могло быть у врага.

Партия неустанно воспитывала в советских людях готовность к подвигу, и этот всенародный подвиг совершался на протяжении всей войны, изо дня в день.

Партия принимала все меры, чтобы росли и крепли моральные силы, повышалась боеспособность Советских Вооруженных Сил. Одной из таких мер явилось введение института военных комиссаров в армии и на флоте. Это произошло на самом тяжелом этапе войны — в первые ее недели.