Управление. Каким оно было?
Развертывание медицинских учреждений, как уже говорилось, было нарушено ходом боевых действий войск с первых дней Великой Отечественной войны. Особо отрицательно это сказалось на доукомплектовании войсковой медицинской службы и на формировании медицинских учреждений армейского подчинения. В первые три дня боевых действий некоторое [118] пункты формирования ППГ были захвачены вражескими войсками, а медицинское и санитарно-хозяйственное имущество, хранившееся для них, погибло. Приписанный к формируемым учреждениям медицинский, административно-хозяйственный и обслуживающий персонал волею судеб оказался вынужден искать место приложения своим силам в медицинских органах армейского и фронтового подчинения, где его не ожидали.
В сложившейся обстановке ВСУ было вынуждено создать резерв медицинских работников в Москве, чтобы медицинский персонал, первоначально предназначавшийся Киевскому и Западному особым военным округам, направлялся туда. Сложнее обстояло дело с изменениями направлений эшелонов с медицинскими кадрами.
Приостановить направление медицинского персонала в эти округа мне помогла встреча с известным скульптором С. Д. Меркуровым. Он обратился ко мне по поводу жертв среди медицинских работников, следовавших на Западный фронт в одном из воинских эшелонов, который подвергся бомбежке на станции Смоленск. В эшелоне были его близкие знакомые. Сергей Дмитриевич считал меня виновным во всем происшедшем. В силу своего характера он не стеснялся в выборе выражений. Я был вынужден выслушать от него много горьких, но справедливых упреков. Вместо оправданий пришлось взять телефонную трубку и набрать номер начальника мобилизационного управления Генерального штаба комбрига Н. Л. Никитина, с которым я был знаком и по работе и по последнему курсу учебы в Военной академии имени М. В. Фрунзе. Я пересказал ему все, что выслушал в свой адрес, при этом особо подчеркивал имевшую место договоренность о прекращении направления врачей запаса в эти округа. Закончив разговор с Никитиным настоятельной просьбой максимально ускорить решение вопроса, я поблагодарил Меркурова за сообщение, которое имело не частное, а общее значение. Все происшедшее в кабинете произвело необычное впечатление на моего далеко не дружелюбного собеседника. Он не знал, да и не мог знать задач управлений Наркомата обороны, так же как прав, обязанностей и ответственности должностных лиц. Я же, выслушав его резкие по форме и содержанию упреки, не сделал их предметом нашей дальнейшей беседы, а продолжил разговор уже с человеком, от распоряжения которого зависело ускорение решения вопроса. С Сергеем Дмитриевичем мы распрощались теплее, чем встретились. В дальнейшем наши встречи были дружескими. [119]
В ГВСУ имелось три управления: лечебно-эвакуационное, кадров и подготовки, а также снабжения медицинским и санитарно-хозяйственным имуществом.
Лечебно-эвакуационное управление возглавил военврач 1 ранга Л. А. Ходорков. Ему были присущи такие крайне необходимые для этой должности качества, как оперативность в работе, умение быстро устанавливать служебные контакты, способствующие выполнению текущих дел, не терпящих отсрочек, нахождение способов установления связи для получения необходимой информации и передачи указаний, имеющих важное значение в решении неотложных задач. Срочные поручения, полученные им, не требовали напоминаний о необходимости их выполнения. Его непоседливость и крайняя подвижность не уживались с усидчивостью, которая также необходима в работе управления при анализе данных оперативного учета и отчетности о движении раненых и больных. Однако это не сказывалось отрицательно на решении принципиальных вопросов организации лечения и эвакуации раненых и больных и вполне компенсировалось быстротой реакций на события, разнообразные по содержанию, порой трудные для решения, неожиданно возникавшие и сопровождавшие работу ГВСУ в период Великой Отечественной войны. Отделы управления были укомплектованы хорошо знавшими дело офицерами, которые с большим усердием и умением исполняли свои задачи. Главным в их работе было руководство: А. И. Ходоровского — эвакуацией раненых и больных, В. М. Шустова — лечебным делом, Ф. И. Фондзминского — учетом и отчетностью о движении раненых и больных.
Работа лечебно-эвакуационного управления включала в себя повседневное изучение данных оперативной информации о движении раненых и больных. Без тщательного анализа этих данных, а также без относительного учета существующей и ожидаемой боевой обстановки на фронтах Великой Отечественной войны нельзя было должным образом управлять эвакуацией раненых и больных. Коечная сеть тыла страны была вполне определенной. Она не должна была заниматься ранеными, больными с тех фронтов, где имелась незанятая коечная сеть и нужда в ее увеличении в ближайшее время не ожидалась. Когда об этом говорится, то имеются в виду и те раненые и больные, восстановление боеспособности которых более чем сомнительно. Это обусловливалось напряженностью с коечной сетью в тылу страны, особенно в отдельные периоды Великой Отечественной войны. [120]
Руководители ГВСУ и лечебно-эвакуационного управления, а также главные специалисты живо интересовались данными медицинской отчетности, которая поступала в установленные нами сроки в отдел медицинской статистики лечебно-эвакуационного управления. Она содержала сведения, крайне необходимые для оценки эффективности руководства медицинской службой и качества оказываемой медицинской помощи в тыловых районах действующей армии и в тылу страны, деятельность госпиталей в которых контролировалась местными и распределительными эвакопунктами. Анализ медицинской отчетности и вытекавшие из него выводы служили для нас, как говорится, пищей, водой и воздухом, определяя служебный климат и основную нашу деятельность. Они вместе с оперативной статистикой позволяли определять, куда, когда и кто из нас должен выехать для оказания помощи и устранения имевшихся недостатков. Это совершенно не означало, что ГВСУ не располагало и не руководствовалось другими данными, необходимыми для совершенствования медицинского обеспечения боевых действий войск. Говоря о медицинском учете и отчетности, я хочу только подчеркнуть, что этому разделу работы придавалось очень большое значение.
Лечебно-эвакуационное управление руководило доставкой фронтам крови и кровезаменителей. Этот вид медицинского снабжения, возложенный на лечебный отдел, осуществлялся по оперативным заявкам с фронтов. Непосредственно им занимался заместитель начальника лечебного отдела, опытный и высокообразованный офицер управления Г. А. Борисов. Оперативность, своевременность и сообразность с действительными потребностями фронтов обеспечивались созданным в Москве при распределительном эвакуационном пункте № 33 (РЭП) внештатным отделом переливания крови (ОПК). В его распоряжение безотказно предоставлялся автомобильный, железнодорожный и авиационный транспорт. Лечебный отдел и ОПК работали в тесном взаимодействии с Центральным институтом переливания крови, руководившим заготовкой крови и производством кровезаменителей. О масштабах этой работы можно судить хотя бы по тому, что фронтам ежедневно в контейнерах-термосах отправлялось только крови от 200 до 2000 литров. Я уже подчеркивал, что мне неоднократно приходилось поручать лечебно-эвакуационному управлению и лично его руководителю Л. А. Ходоркову срочно доставлять то или иное медицинское имущество боевого перечня фронтам. Эти поручения всегда выполнялись в самые кратчайшие сроки. Аппарат управления работал [121] четко, как требовала война с ее быстро менявшейся на многочисленных фронтах боевой обстановкой.
Управление снабжения медицинским и санитарно-хозяйственным имуществом возглавил мой заместитель военврач 1 ранга П. М. Журавлев. О прохождении им службы в армии, о его характере и деловых качествах говорилось выше. Здесь следует подчеркнуть, что он хорошо справлялся с работой, пользовался уважением и авторитетом у подчиненных, при этом был требовательным и рачительным начальником. Заказывая, получая, распределяя и доставляя фронтам и армиям огромный перечень разнообразного имущества, он не забывал о контроле за его сохранностью и об экономном расходовании. Его ближайшие помощники в совершенстве знали свое дело. Петр Миронович давал им простор в работе, а они делали все возможное, чтобы выполнить задания в срок и в самом лучшем виде. Это имело большое значение, особенно если учесть гибель большого количества имущества неприкосновенного запаса в приграничных округах в первые дни войны и необходимость его восстановления для обеспечения формирований полевых медицинских учреждений и снабжения имуществом боевого перечня боевых действий войск.
Заместитель П. М. Журавлева военврач 2 ранга К. Д. Тиманьков еще до войны был начальником отдела заказов и заготовок имущества. Кроме медицинского, он имел фармацевтическое образование. В связи с этим сразу же после окончания Военно-медицинской академии он был назначен в ВСУ. Константин Дмитриевич хорошо знал руководителей предприятий и главных управлений промышленности, лично поддерживал с ними деловые связи. Сведения о делах на заводах он получал также от работников контрольно-приемного аппарата, который возглавлялся энергичным работником И. А. Паршиковым. Аппарат контрольной приемки подчинялся ему.
Военврач 2 ранга Н. Г. Поляков был назначен начальником отдела заказов и заготовок. Он также еще до войны возглавлял отдел снабжения и совмещал эту должность с должностью помощника начальника ВСУ по снабжению. Николай Георгиевич в 1936 году окончил адъюнктуру на кафедре фармакологии Военно-медицинской академии, защитил кандидатскую диссертацию и два года преподавал фармакологию слушателям академии. В 1938 году он был назначен на указанную выше должность. Свое дело он знал хорошо, работал с увлечением.
Исключительно большая ответственность ложилась на [122] медицинские склады центрального подчинения по формированию комплектов медицинского имущества для полевых учреждений. Начальником отдела снабжения и складов был назначен опытный военный фармацевт с большим стажем работы по специальности Я. И. Рогинко.
Плановым отделом руководил военный врач С. И. Шевцов. Семен Иосифович обладал большим трудолюбием, усидчивостью и педантичностью в работе. Эти качества были крайне необходимы, чтобы обеспечивать потребности фронтов в имуществе боевого перечня в условиях, когда скромные запасы его не позволяли допускать шаблонного подхода к снабжению и доставке имущества фронтам.
В управлении были опытные военные фармацевты, на которых опирались в работе П. М. Журавлев и его ближайшие помощники Г. Н. Папиш, В. П. Тарацин, В. Н. Кудояров и др.
Петр Миронович Журавлев трагически погиб под Орлом в 1943 году, подорвавшись на минном поле, еще не разминированном нашими саперами. Его машина, как и многие другие, была вынуждена остановиться у переправы через небольшую речку. Журавлев вышел из машины и в сторонке, недалеко от обочины дороги, увидел тела убитых советских солдат, лежавшие на поле. Он счел ненормальным, что погибшие не похоронены, пошел посмотреть на них, и его постигла участь бойцов, подорвавшихся на минах. Всех нас, сослуживцев Журавлева по ГВСУ, потрясло известие о его гибели. Мы перевезли тело Журавлева в Москву и с воинскими почестями похоронили на Введенском кладбище. Его достойным преемником стал полковник, впоследствии генерал-майор медицинской службы К. Д. Тиманьков.
Работу, проделанную этим управлением, можно охарактеризовать как большую и сложную по содержанию и, в силу необычного начала Великой Отечественной войны, трудную по выполнению. В первые дни войны мы лишились большого количества медицинского и санитарно-хозяйственного имущества, душевых и дезинфекционных установок. Особенно большого напряжения от органов и учреждений медицинского снабжения потребовало восполнение потерь имущества боевого перечня. На день начала войны военно-медицинская служба располагала 92 150 комплектами имущества боевого перечня (кроме комплектов перевязочных средств){6}. Потеря комплектов имела место на фронтах, особенно Западном и Юго-Западном. На этих направлениях разыгрались [123] ожесточенные бои. Наши войска, оказывавшие упорное сопротивление немецко-фашистским полчищам, нуждались в систематическом обеспечении медицинским имуществом боевого перечня. Нужно отдать должное Центральному медицинскому складу и его личному составу. Его руководство в лице начальника интенданта 1 ранга Зиновия Александровича Гольдинера и батальонного комиссара Петра Алексеевича Егорова мобилизовало личный состав на круглосуточную работу. За период с 22 июня по 29 сентября 1941 года было сформировано за счет имевшихся на складе запасов 27 104 различных комплекта и 17 550 сумок санитаров и санитарных инструкторов.
За первый год войны Центральный склад, несмотря на вынужденное рассредоточение запасов имущества и образование своих филиалов с выделением части личного состава, сформировал 82 332 комплекта имущества боевого перечня, а окружные склады — 13462. Всего, таким образом, было сформировано 95 794 комплекта, то есть больше, чем за все предвоенные годы. Это был воистину трудовой подвиг.
Кроме перечисленных комплектов, действующим фронтам и армиям за этот же период было отправлено множество бинтов разных размеров, марли, эфира для наркоза, морфина, глюкозы, сульфидина, стрептоцида, кристаллического йода.
Наибольшая часть заводов химико-фармацевтической промышленности была вынуждена эвакуироваться в восточные районы страны. Поставки медицинского имущества в третьем и четвертом кварталах 1941 года резко сократились. Выпуск продукции химико-фармацевтической промышленности в это время упал до 8% по сравнению с январем 1941 года{7}. ГВСУ помогало Наркомздраву СССР в эвакуации заводов и в организации их работы в новых пунктах дислокации. Мы подготовили докладную записку за подписью заместителя наркома обороны начальника Тыла А. В. Хрулева на имя заместителя Председателя Совнаркома СССР Алексея Николаевича Косыгина с просьбой выделить 220 вагонов для эвакуации 6 московских заводов. В октябре 1941 года эта просьба была удовлетворена.
Продукцию для нужд военно-медицинской службы поставляли 250 заводов. Они принадлежали многим наркоматам. Большая часть этих заводов не меняла своей дислокации, наращивая выпуск продукции, которую медицинские [124] части и учреждения получали через фронтовые и армейские склады по мере поступления.
Получение сводок-отчетов от медицинских управлений фронтов служило одним из элементов медицинского и санитарно-хозяйственного снабжения и помогало рационально обеспечивать потребности войск, несмотря на незначительные имевшиеся резервы имущества.
В восстановления, здоровья раненых и больных солдат и офицеров исключительно большую роль играет наличие необходимого перечня лекарственных и перевязочных средств, а также хирургического инструментария. Медицинские работники без них не могут сделать ни одного успешного шага в своей деятельности, особенно хирурги, размах борьбы которых с травматической эпидемией нельзя сравнить с работой врачей других специальностей. ГВСУ проявляло большую заботу об удовлетворении потребностей в медицинском имуществе в первую очередь фронтов и армий, войска которых вели боевые действия или готовились к их проведению. Нам в этом помогали запасы медицинского имущества, находившиеся на окружных складах, за счет которых мы и формировали комплекты имущества боевого перечня. В четвертом квартале 1941 года и первом кварталы 1942 года промышленность удовлетворяла наши потребности еще в мизерном количестве. В первом квартале 1942 года заявки были удовлетворены только на 10–50%.
Во втором квартале 1942 года дело с производством медицинского имущества стало резко исправляться. Эвакуированные на восток заводы приступили к производству. Так, в Тюмени стали выпускать йод, хлорид натрия. В Новосибирске наладили производство ампульных препаратов, в Свердловске и Анжеро-Судженске стали производить стрептоцид и сульфидин, а в Томске — эфир для наркоза.
Одним из самых сложных вопросов в работе управления медицинского и санитарно-хозяйственного снабжения являлся вопрос обоснования заказов на медицинское имущество боевого перечня. Планы производства составлялись квартальные. Заявку на следующий квартал в плановые органы нужно было представлять за 50 дней до начала квартала. Какие потери ранеными будут в предстоящем квартале, никто не мог сказать. Расчет на 1000 раненых, который лежал в основе заявки, нельзя назвать ошибочным, но правильно определить, сколько тысяч раненых будет в следующем квартале, весьма и весьма затруднительно.
Боевые санитарные потери колебались в большом диапазоне. В ноябре 1941 года они были ниже 50%, а в августе [125] 1943 года превышали 170%. А если учесть, что они исчислялись миллионами в год, то этот вопрос принимал важное государственное значение. Это потребовало от ГВСУ разработки более рационального подхода к определению и обеспечению потребности полевых медицинских учреждений в медицинском имуществе боевого перечня для лечения раненых, контуженых и обожженных, при котором учитывались также и возможности промышленности, на обязанности которой лежали еще и задачи удовлетворения медицинским имуществом населения, особенно работников заводов, обеспечивающих нужды фронта. В первую очередь оно концентрировалось на фронтовых складах тех фронтов, войска которых вели или должны были в ближайшее время вести крупные боевые действия. Маневр медицинским имуществом боевого перечня помог нам обходиться тем его количеством, которое выделялось нам промышленностью.
В ходе войны наряду с донорской кровью готовились, доставлялись в войска и применялись в больших количествах кровезамещающие жидкости, в том числе жидкость Сельцовского, Петрова, Асратяна.
Кровезамещающие жидкости, как и кровь, широко применялись в учреждениях полевой медицинской службы, начиная с медсанбатов. Нередко переливание производилось и в ПМП. Я лично наблюдал переливание крови на медицинском пункте 453-го стрелкового полка 78-й стрелковой дивизии в боях под Ржевом в 1942 году. Старший врач этого полка военврач 3 ранга Г. Б. Пакуло, ныне генерал-майор медицинской службы, начальник медицинской службы войск противовоздушной обороны Московского военного округа, с чувством законной гордости докладывал об организации и освоении метода переливания крови в условиях полковой медицинской службы.
Для оказания медицинской помощи пораженным в боях и организации их лечения требовалось большое количество различного рода медикаментов, хирургического инструментария, санитарно-хозяйствевного, банно-прачечного имущества, а также обмывочно-дезинсекционной и дезинфекционной техники. Целесообразно привести некоторые виды имущества и техники, полученные военно-медицинской службой за годы войны. Так, например, нами было получено: гипса — 18 700 т, эфира для наркоза — 392 700 кг, мыла хозяйственного — 166 700 т, палаток разных размеров — 46 000 шт., душевых и дезинфекционных установок — 9630 шт.
В ходе войны медицинская служба была вынуждена организовать у себя ремонт техники, аппаратуры и хирургического [126] инструментария. Было отремонтировано 4700 дезинфекционных камер, 2360 душевых установок, 620 автоклавов, 119 рентгеновских аппаратов, 181000 хирургических инструментов. Военно-медицинская служба обзаводилась складами санитарно-хозяйственного и вещевого имущества, а также ремонтными базами. Без этого нельзя было обойтись. И все это диктовалось особенностями Великой Отечественной войны, небывалой по размаху, напряженности и ожесточенности сражений, сопровождавшихся большими боевыми санитарными потерями. В целях экономии расхода перевязочных средств медицинские учреждения подвергали стирке марлевые бинты для повторного их использования.
Управление кадров вскоре после организации ГВСУ возглавил военврач 1 ранга Ю. М. Волынкин. Его спокойный характер, выдержка, вежливость и тактичность в обращении с людьми позволяли ему вести работу, не поступаясь требованиями официальных положений при назначениях и перемещениях медицинского и административно-хозяйственного состава медицинской службы. Личный состав управления работал напряженно и с должным прилежанием. Сравнительно быстро были налажены учет и отчетность. Это облегчило работу и способствовало лучшей расстановке медицинских кадров, их подготовке, обеспечению ими многочисленных формирований медицинских учреждений и органов управления, а также выполнению указаний руководства Наркомата обороны о подборе и направлении медицинских кадров польской национальности для формирования польских войск, сражавшихся на Западном направлении, и об оказании помощи медицинскими кадрами партизанским отрядам и Народно-освободительной армии Югославии, а также Чехословацкой бригаде, а в дальнейшем корпусу, действовавшему на Юго-Западном направлении в составе одного из Украинских фронтов.
После передачи 28 августа 1941 года банно-прачечного отдела ГВСУ встал вопрос о создании в нем противоэпидемического и банно-прачечного управления. В январе 1942 года такое управление было создано. Были введены должности главного эпидемиолога и главного инфекциониста. Первая была совмещена с должностью начальника управления. Этим в известной мере предопределялся и подход к подбору кандидата на нее.
Противоэпидемическое управление возглавил профессор бригадный врач Т. Е. Болдырев. Воспитанник Военно-медицинской академии, ученик Я. Л. Окуневского, он обладал глубокими знаниями и области дезинфекции и дезинсекции, [127] военной эпидемиологии и паразитологии. Совместно с Яковом Леонтьевичем Окуневским он написал и выпустил в свет в 1934 году «Практическое руководство по войсковой дезинфекции». После окончания в 1926 году академии и трех лет службы в войсках он стал адъюнктом, потом преподавателем самостоятельного курса дезинфекции, который возглавлял многие годы Окуневский. В 1934 году вышла в свет и другая его работа — «Банно-прачечное дело в РККА». Фундаментальные знания Т. Е. Болдырева в этих областях были жизненно необходимы для успешной борьбы с сыпным тифом — неизбежным спутником войн, представляющим главную опасность для запасных частей и особенно частей и соединений действующей армии. В связи с этим он был освобожден от должности начальника кафедры эпидемиологии Куйбышевской военно-медицинской академии и назначен начальником этого управления. Я должен остановиться несколько подробнее на выборе данной кандидатуры еще и потому, что управление должен был возглавить не только высококвалифицированный эпидемиолог, прекрасно знающий дезинфекцию, дезинсекцию и банно-прачечное дело, но и стойкий, несгибаемый энтузиаст этого дела, способный зажечь огонек в людях, волею судеб принявших участие в профилактике эпидемиологических заболеваний. Меня не покидала мысль о недооценке банно-прачечного дела руководящим составом медицинской службы, которая откровенно проявилась на апрельском совещании 1940 года в Ленинграде. Моя точка зрения об единстве банно-прачечного дела с противоэпидемической защитой войск в условиях войны тогда оставалась гласом вопиющего в пустыне, а предложение взять это дело из обозно-вещевого управления в руки санитарной службы было встречено гробовым молчанием и на совещании и после него, когда на нашу просьбу прислать в ВСУ свои соображения и рекомендации по этому вопросу не последовало ответа. Читая стенограмму совещания, я не допускал мысли, что его участники не понимали важности банно-прачечного дела в санитарном благополучии войск. Склонен утверждать, что они оценивали его как исключительно важный раздел противоэпидемической защиты войск, но считали его самостоятельным разделом, а не составной частью противоэпидемической службы. Как видно, аналогия с гражданским здравоохранением и мирной жизнью войск тяготела над ними, порождала ложную мысль о несовместимости этого важного, но не требующего специальных медицинских знаний дела с врачебной профессией. Хотя логика здесь и есть, но логика эта формальная. [128]
В свое время нарком здравоохранения РСФСР Н. А. Семашко был вынужден заниматься банно-прачечным делом в стране и армии. Но это дело в дальнейшем было предано забвению как исключительное в своем роде явление, обусловленное последствиями империалистической войны и усугубленное гражданской войной и иностранной интервенцией. В меру возможностей в соответствующей главе будет показана сложная санитарно-эпидемиологическая обстановка, которая создалась в ходе Великой Отечественной войны. Сейчас же стоит подчеркнуть, что Т. Е. Болдырев, как никто другой из специалистов этой области, с достоинством занимал пост начальника противоэпидемического управления. Пост негромкий, работа на нем не бросается в глаза подобно работе хирурга, спасающего операцией жизнь больного. Для людей, не посвященных в тайны работы эпидемиолога, она остается в тени.
Личный состав управления, представленный преимущественно эпидемиологами и гигиенистами-практиками, любовно и с душой относился к своему делу, считая его важным и нужным. В числе сотрудников управления, положивших не один кирпич в здание противоэпидемической защиты войск, были военврач 1 ранга, впоследствии генерал-майор медицинской службы В. Д. Бершадский, военврач 1 ранга, затем полковник медицинской службы Г. С. Липкий, военврач 2 ранга, впоследствии полковник медицинской службы В. М. Рождественский.
В задачи этого управления входила и гигиена войск. Диапазон объектов изучения и практики гигиенистов широк и разнообразен. Среди разделов военной гигиены ведущее место занимали научные основы питания различных родов войск, предупреждение авитаминозов и уборка полей сражения. Начальником отдела гигиены и главным гигиенистом был назначен бригадный врач Федор Григорьевич Кротков, воспитанник Военно-медицинской академии и ученик одного из основоположников советской гигиены Григория Витальевича Хлопина, возглавлявшего кафедру гигиены Военно-медицинской академии.
В структуре ГВСУ был создан институт главных специалистов и специалистов-инспекторов. По знаниям и опыту руководящей работы в своих областях, авторитету среди ученого мира они характеризовались различно. Одни из них были маститыми учеными с высоким авторитетом, авторитет других был более скромным, третьи, имея узкие специальности, пользовались авторитетом среди своих коллег. Можно утверждать, что среди них не было посредственных специалистов, [129] с мнением которых не считались бы их коллеги, работавшие в армии и гражданском здравоохранении.
Профессия хирурга на войне занимает особое положение в силу ряда обстоятельств, среди которых количество раненых и большие возможности возвращения их обратно в строй являются главными. Поэтому подбору главного хирурга и его заместителей было уделено особое внимание.
Главным хирургом Красной Армии был назначен Николай Нилович Бурденко. Его научные труды клинического и экспериментального характера были широко известны в нашей стране, а некоторые из них завоевали признание и за рубежом. Их оригинальность, новизна и результативность обусловливались физиологическим подходом к клинической работе и комплексным исследованием больного.
С именем Николая Ниловича связано становление в нашей стране нейрохирургии, которая обязана ему и созданной им школе разработкой методов диагностики опухолей головного мозга, их классификации и хирургического лечения. Большое теоретическое и практическое значение имели научные исследования экспериментального и клинического характера, выполненные лично им и представителями его школы, по выяснению роли вегетативной нервной системы в регуляции трофических и метаболических процессов в тканях и органах, а следовательно, и в заболеваниях внутренних органов. Бурденко и его школа также посвятили много лет выяснению причин и механизмов развития шоковых состояний, обращая особое внимание на роль рефлексогенных зон в коре больших полушарий. Говоря об этих исследованиях, хочется подчеркнуть их непосредственное отношение к военной патологии, к тяжелым осложнениям боевых повреждений.
За 22 года Бурденко написал большое число работ, касающихся военно-полевой хирургии и хирургической тактики, особенно хирургической обработки ран и их зашивания в зависимости от вида, области и тяжести ранений, а также от военной и медицинской обстановки. Можно утверждать, что научные интересы Николая Ниловича в известной степени были связаны с его биографией.
Окончив Юрьевский университет и получив диплом врача весной 1906 года, он успел насмотреться на муки и страдания солдат, получивших ранения в русско-японской войне, на неорганизованность и хаос в медицинском обеспечении раненых в больших битвах. Спустя 8 лет после получения диплома врача он работал на фронтах первой мировой [130] войны по линии общества Красного Креста, где, как и в русско-японской войне, работало много профессоров и доцентов, а хирургическая помощь раненым оставляла желать много лучшего. Его военно-медицинские работы поражают читателя знанием обширной иностранной и отечественной литературы по вопросам лечения раненых. Анализируя ее данные, Николай Нилович дает рекомендации по методам лечения, биологические, физиологические, иммунологические и тактические обоснования которых не вызывают сомнений. Мне лично не были известны другие хирурги, имевшие работы по этим вопросам, которые обладали бы столь большой эрудицией, какая была присуща Бурденко. В своих работах, опубликованных еще в 1916–1917 годах, он не выходил за рамки организационной структуры медицинских учреждений военно-санитарного ведомства и общественных организаций. Больше того, в работе «Общая характеристика организации первой помощи на фронте за первый год войны (1914–1915 гг.)» он писал: «Наша основная военно-санитарная организация, воплотившая заветы Н. И. Пирогова, является теоретически стройной и очень сильной...» В работах, опубликованных в 1937–1938 годах, он рассматривал происшедшие изменения в вооружении армий, моторизации и механизации войск опять-таки в общей форме, не выходя за пределы существовавшей тогда штатно-организационной структуры полевых учреждений и их подчиненности. И только в письмах под названием «Первичная эксцизия и первичный шов в будущей войне» Николай Нилович подчеркивает, что «уже существующие вооружения... заставляют по-новому построить сеть лечебных учреждений, заставить изменить правила сортировки и ввести систему эвакуации транзитного типа...»{8}. Но в каких организационных формах это новшество должно выразиться, в этой работе не сказано ни слова. Не высказался он по предлагавшимся руководством ВСУ изменениям в организации медицинской службы на совещании в апреле 1940 года, о котором упоминалось выше. Однако здесь следует подчеркнуть его гордость и нескрываемую радость за советскую медицину, в создании которой он принимал самое активное участие, когда он говорил и писал о военно-медицинской организации, разработанной в своих главных чертах в последний предвоенный год и частично дополненной в первой половине войны. В своей заключительной речи на Учредительной сессии Академии медицинских наук СССР он сказал, что руководство [131] ГВСУ создало доктрину военно-медицинской организации, требующей напряженной помощи Наркомздрава. Это — новые формы медицинской организации в русской военной истории.
Выступая на XXV Всесоюзном съезде хирургов уже после войны с докладом на тему «Лечение огнестрельных ранений на фронте в период Великой Отечественной войны», Бурденко утверждал, что два основных момента можно считать ведущими в успехах медицинской помощи на войне: организационные мероприятия и хорошо обоснованные принципы проведения первых лечебных процедур после ранения. Эти два момента связаны между собой. Более того, если организационные вопросы имеют большое значение во всяком деле, то в деле оказания медицинской помощи на войне они играют поистине первенствующую роль. На войне организация является важнейшим звеном лечения. В Великой Отечественной войне организация сверху донизу находилась на должном уровне. Медицинская сортировка и этапное лечение с эвакуацией по назначению, то есть в специализированные госпитали, сыграли исключительную роль в ускорении лечения раненых и возвращения их в строй.
Посещения Николаем Ниловичем и его заместителями медицинских учреждений, ознакомление с организацией лечения раненых в них оставляли след в работе медицинского персонала, имели для него большое познавательное значение, а выступления на армейских и фронтовых конференциях хирургов, а также на пленумах ученого медицинского совета при начальнике ГВСУ превращались в школу повышения хирургических знаний и воспитания подвижничества в работе и мужества в поведении, столь необходимых в условиях боевой деятельности войск.
Заместителями главного хирурга были назначены известные медицинской общественности хирурги-клиницисты, внесшие свой вклад в ее развитие. Из них в первую очередь нужно назвать начальника кафедры госпитальной хирургии Военно-медицинской академии дивизионного врача Семена Семеновича Гирголава. Он сам был воспитанником этой академии. В его научной деятельности ведущее место занимали вопросы изучения и лечения ран и обморожений, а также вопросы травматологии. Гирголав первый из советских клиницистов приступил к изучению морфологических элементов ран и их биологии в сопоставлении с клиническими признаками и разработал их классификацию. За разработку методов лечения обморожений ему в 1943 году [132] была присуждена Государственная премия. Он много лет по совместительству был научным руководителем Ленинградского института травматологии и ортопедии. Все вопросы, которыми он занимался, имеют прямое отношение к военно-полевой хирургии, и это определило его служебную карьеру в начале Великой Отечественной войны.
В числе заместителей главного хирурга был и профессор Владимир Николаевич Шамов, тоже воспитанник Военно-медицинской академии, по окончании которой в 1908 году он был оставлен работать в клинике С. П. Федорова. В результате трехлетней работы там он защитил докторскую диссертацию, потом был направлен в научную командировку за границу, работал в хирургических клиниках Англии и США. В 1923 году, будучи уже известным хирургом, он занял кафедру хирургии в Харьковском медицинском институте. В 1930 году он организовал и возглавил украинский институт переливания крови, будучи подготовленным к этому активным участием в разработке определения групп крови и ее переливания еще в клинике своего учителя. Лишь в 1939 году Шамов вернулся в ВМА, заняв должность начальника кафедры, на которой в свое время получил подготовку хирурга-клинициста. По совместительству работал научным руководителем Ленинградского института переливания крови.
Одним из заместителей главного хирурга был назначен заведующий кафедрой госпитальной хирургии 2-го Московского медицинского института Владимир Семенович Левит, длительное время возглавлявший редакционную коллегию журнала «Хирургия». Окончив в 1906 году медицинский факультет Харьковского университета, он. в отличие от двух своих коллег по должности, работал в системе земской медицины, где получил подготовку хирурга-клинициста, защитив в Казанском университете докторскую диссертацию. В 1919 году перешел на преподавательскую работу в хирургическую клинику медицинского факультета Томского университета. Клинику возглавлял известный советский хирург Владимир Михайлович Мыш, воспитанник Военно-медицинской академии. Освоив в клинике методы системного изложения материала, Левит в 1922 году занял такую же кафедру на медицинском факультете Иркутского университета. Вскоре он переехал в Москву и возглавил кафедру хирургии на медицинском факультете Московского университета. Научные интересы Левита были разнообразны, но наибольший след он оставил в хирургии зоба и желудка. Ему принадлежало первенство в производстве резекции кардиальной [133] части желудка. Хорошо зная работу и подготовку больничных врачей, их сильные и слабые стороны, Левит крайне был необходим для координации хирургической работы между госпиталями фронта и тыла страны, к которым имели непосредственное отношение управления МЭП и РЭП, имевшие в своем составе и хирургов-специалистов.
Количество медицинских учреждений, подлежавших формированию, резко возросло. Это обусловливалось началом войны и ее характером, потребовавшим увеличения числа фронта и армий. По состоянию на 1 декабря 1941 года число действующих фронтов возросло с 4 до 8, а армий — с 15 до 46. Кроме того, при проведении от мобилизования и передислокации не обошлось без потерь госпиталей и других медицинских учреждений. Это наблюдалось на всех фронтах, но особенно на Западном. Там оказались неотмобилизованными 30 госпиталей на 12 600 коек, в том числе и не успевшие эвакуироваться бывшие гарнизонные госпитали.
Несмотря на то что ГВСУ уже в конце июня — начале июля 1941 года создало в Москве нештатный резерв медицинского состава и организовало сборку комплектов медицинского имущества боевого перечня на складах центрального, фронтового и даже окружного подчинения для формируемых учреждений, ход формирования, особенно полевых госпиталей, нас не удовлетворял. Особую заботу мы проявляли об ускорении формирования органов управления эвакуацией раненых, их приемом и распределением по госпиталям и больницам, находившимся в армейских и фронтовых тыловых районах. Однако и в августе положение в полевой медицинской службе оставалось напряженным.
К этому времени Наркомат обороны и Наркомздрав СССР сформировали ЭГ на 658000 коек. Кроме того, в гражданских больницах некоторых городов, главным образом крупных, Наркомздрав обязывался выделить 34 100 коек. Они назывались оперативными, находились на учете соответствующих войсковых медуправлений и использовались по их распоряжениям. Формирование ЭГ и коек в них возрастало и на 1 октября составляло 1 миллион. ВСУ еще в ноябре 1940 года считало необходимым иметь этих госпиталей на 200 тысяч больных. При этом оно учитывало, что в царской армии в первую мировую войну в период напряженных боев на фронтах количество коек во всех госпиталях и лазаретах было еще больше. Средний уровень боевых санитарных потерь во второй мировой войне должен был увеличиться, учитывая резко возросшие по огневой мощи, [134] подвижности и маневренности средства вооруженной борьбы. Это ни у кого сомнения не вызывало. Вопрос сводился к тому, когда готовить помещения для развертывания госпиталей, до войны или после ее начала. ВСУ руководствовалось тем, что площади, отводимые для эвакогоспиталей, нужно готовить заблаговременно, поскольку количество зданий и объем необходимых работ в них были очень большие. В частности, необходима была подводка труб для водопровода и канализации, приспособление помещений под пищеблоки, операционные и перевязочные (учитывая, что большинство госпиталей были хирургические), а также под санитарные узлы и обмывочные отделения.
Вопрос был решен так, что площади должны были приспосабливаться до войны и во время ее.
Приспособление зданий уже в ходе войны задерживало формирование ЭГ, а потребность в них была, так как фактические потери ранеными превзошли предполагаемые. Трудность определения боевых санитарных потерь обусловливается, как ни в каком другом разделе военного дела, значительной ролью в их происхождении многочисленных аспектов, учет которых при изучении всего того, что имеет отношение к оборонным мероприятиям, является весьма нелегким делом.
С августа 1942 года коечная сеть ЭГ стала сокращаться. Причин этому было много. Во время Смоленского сражения мы вернулись к вопросу организации госпиталей для легкораненых (ГЛР). То, что не было встречено с должным вниманием до войны, уже не вызывало возражений во время кровопролитного сражения, два месяца длившегося на главном, московском направлении. Этому способствовало и то обстоятельство, что к началу войны штатная численность личного состава ППГ и ЭГ на 200 коек составляла соответственно 101 и 129 человек. ГЛР же на 1000 мест имел по первоначальному штату персонала только 186 человек. Это было очень важно. Вопросы экономии людских ресурсов в первые же месяцы войны приобрели большое значение.
Организация этих госпиталей началась на Западном фронте и вначале проводилась на базе ППГ и ЭП. Но вскоре затем она стала осуществляться на базе ЭГ. Основой формирования стали ЭГ на 200–300 коек. Для организации комплексного лечения раненых в этих новых лечебных учреждениях ГВСУ направило бригаду специалистов по лечебной физкультуре, физиотерапии и хирургов во главе с В. В. Гориневской, занимавшей должность инспектора-хирурга. Валентина Валентиновна окончила в 1908 году Высшие [135] женские курсы в Петербурге, принимала участие в первой мировой войне, работала старшим хирургом этапного лазарета на Западном фронте, а потом главным врачом госпиталя. До призыва в армию более 8 лет она возглавляла кафедру травматологии и военно-полевой хирургии в Центральном институте усовершенствования врачей. Кафедра размещалась на базе Московского НИИ скорой помощи имени Н. В. Склифосовского. Трудолюбие, исполнительность и готовность в любое время суток выехать или вылететь самолетом в любой пункт ГБФ или ГБА были характерной чертой В. В. Гориневской. Походная жизнь и деятельность, связанная с организацией и методами работы госпиталей нового типа, которых не знала история войн, были ее стихией, придавали ей силы, бодрость и приносили полное моральное удовлетворение.
Руководство ГВСУ, предлагая на совещании в апреле 1940 года организовать ГЛР, исходило из соображений общего порядка, которые сводились к тому, чтобы обеспечить быстрое излечение и возвращение в строй раненых, требующих, как правило, поликлинического (а не госпитального) лечения, которое можно и нужно совместить с физической, боевой и политической подготовкой, а следовательно, и с лагерным размещением их в армейском тыловом районе (постоем по крестьянским домам, в землянках и шалашах). В этих госпиталях должен быть воинский распорядок дня, подчиненный, однако, быстрейшему восстановлению боеспособности солдат и офицеров.
Эти общие принципиальные установки должны были найти конкретное воплощение в штатно-организационной структуре госпиталя, в его соответствующем оснащении и обеспечении врачами-хирургами, физиотерапевтами, специалистами по лечебной физкультуре и трудовой терапии, а также строевыми командирами в качестве заместителей или помощников начальников медицинских отделений. Вот эту-то работу после обмена мнениями между начальником лечебно-эвакуационного управления, главным хирургом и его заместителями мы и возложили на Гориневскую. И она с ней успешно справилась, конечно, не без помощи офицеров лечебного отдела, а главное — благодаря предложениям начальника медицинской службы Западного фронта военврача 1 ранга М. М. Гурвича, его заместителя бригадного врача Н. И. Завалишина, главного хирурга фронта военврача 1 ранга С. И. Банайтиса, начальника ФЭП бригадного врача Н. М. Невского и начальника ПЭП, которые в это время находились во фронтовом подчинении и непосредственно [136] управляли госпиталями, в том числе и ГЛР. Эти предложения основывались на изучении и совершенствовании опыта работы первых ППГ, превращенных в ГЛР — госпитали-лагеря для лечения легкораненых и больных. Кроме того, медицинской службе фронта было направлено значительное (количество необходимого имущества. Положительный опыт этих госпиталей быстро сделался достоянием всех фронтов.
В конце 1941 года было установлено каждой армии иметь по одному ГЛР на 1000 мест, а в апреле 1942 года фронты и армии обязывались сформировать еще по 3 таких госпиталя на каждую армию. В результате было создано 190 госпиталей, а к началу 1943 года их было уже 250, в следующем году — около 300. В общем числе койко-мест в ГБА и ГБФ с января 1943 года более трети принадлежало ГЛР. Число коек ЭГ, личный состав и имущество которых были использованы для формирования ГЛР, составило только 77000. Таким образом, медицинская служба вместо 77 000 коек приобрела 295000. Они располагались в армейском и фронтовом тыловых районах. Раненые, лечившиеся в этих госпиталях, возвращались в строй, как правило, в свои части.
Несмотря на столь большое увеличение койко-мест, положение с эвакуацией и лечением раненых оставалось напряженным. Увеличивалась коечная сеть ГБА и ГБФ, которая находилась в оперативном подчинении ГВСУ, а не тыла страны. Эта мера являлась велением времени, требованием организационно-практических задач медицинской службы, обеспечивавших систематическое пополнение войск действующей армии. Но с увеличением числа фронтов и армий росли и их госпитальные базы, коечная сеть которых заполнялась тогда, когда велись боевые действия. Когда же на тех или иных фронтах наступали паузы, они пустовали. Соотношение свободных и занятых коек не отражало истинной картины экономического подхода к использованию людских и материальных ресурсов. Применение его к такому явлению, как боевые санитарные потери на войне, возникновению которых присуща неравномерность, неодновременность и непостоянство, да еще в многочисленных фронтах и армиях, сильно повредило делу.
Перемены начались с докладом заместителя наркома обороны Е. А. Щаденко члену ГКО А. И. Микояну и наркому обороны И. В. Сталину. Он считал необходимым сократить число коек и удешевить их содержание. [137]
Е. А. Щаденко доложил также о том, что я не согласен с предполагаемым сокращением госпиталей, хотя и не опровергаю расчетов по их загрузке, что это якобы является попыткой оправдать бесцельную растрату государственных средств, пайков и обмундирования на содержание излишних коек и раздутых штатов. Сам он считал, что 862 500 коек — вполне достаточный резерв для обеспечения пораженных на фронте, так как за год войны число раненых в госпиталях, по донесениям фронтов и округов, при заявках на пайки составило 1 081 222 человек.
Этот исключительно важный вопрос дважды рассматривался у А. И. Микояна. На совещаниях присутствовали заместители наркома обороны Е. А. Щаденко и А. В. Хрулев со своими ближайшими помощниками, заместитель председателя Совнаркома Р. С. Землячка, курировавшая Наркомздрав СССР, нарком здравоохранения СССР Г. А. Митерев со своим заместителем С. И. Миловидовым, являвшимся военно-медицинским работником. Все они поддержали предложения Е. И. Щаденко и не разделяли моих возражений. Последние излагались мною как устно, с показом на карте расположения фронтов и армий, их госпитальных баз, железнодорожных эвакуационных направлений, так и письменно на имя члена ГКО А. И. Микояна, заместителя председателя СНК СССР Р. С. Землячки и начальника Тыла А. В. Хрулева.
Я говорил, что медицинская служба Красной Армии имеет коечную сеть не вообще, а сеть, принадлежащую действующим армиям, действующим фронтам и находящуюся в оперативном подчинении ГВСУ. В состав ГБА входят ППГ, ИГ, ГЛР и небольшая часть ЭГ. Емкость коечной сети всех ГБА составляет 400 000 госпитальных мест. Заполняются эти армейские госпитали только ранеными и больными своей армии и только в крайних случаях соседних армий. Если войска данной армии ведут активные боевые действия, раненые поступают, ее госпитали заполняются. Если же армия вышла из боев, то они, как правило, пустуют. Госпитали армейского подчинения всегда должны быть готовы к продвижению за войсками, а следовательно, во время наступательных действий и во время отступления они, как правило, своих раненых и больных должны эвакуировать в госпитали ГБФ. Поэтому 400000 койко-мест, находящихся в ГБА, нужно исключить из числа коек вообще. Самое же главное, госпитали армейского подчинения нельзя включать в расчет свободных коек: это противоречит их назначению и является грубой ошибкой. Однако нельзя и уменьшить [138] количество армейских госпиталей и койко-мест в них. В ГБА только для действующих армий требуется 432 000 коек, да для существующих резервных армий необходимо 64000 госпитальных мест. Таким образом, для надлежащего медицинского обеспечения боевых действий войск требуется около 500 000 госпитальных мест. Недостающие армейские госпитали придется пополнять за счет госпиталей ГБФ.
Госпитали фронтового подчинения могут заполняться ранеными и больными соседних фронтов только в виде исключения. Этому мешает часто складывающаяся боевая обстановка, когда госпитали должны быть готовы для приема раненых своего фронта. Нередко не позволяет этого делать и отсутствие железнодорожных коммуникаций. Кроме того, ГБФ имеют много специализированных госпиталей и отделений в них, рассчитанных на прием и лечение раненых с повреждениями челюстей, мозга, глаз, суставов, с переломами бедра. Они не должны заполняться ранеными с повреждениями других частей тела.
Выздоровевшие раненые и больные из госпиталей данного фронта возвращаются только на свой фронт, поэтому военные советы фронтов протестуют против направления их раненых и больных, которые могут вернуться в строй, в госпитали других фронтов и требуют создания надлежащей емкости ГБФ. Будни Великой Отечественной войны научили их этому.
Раненые и больные, нуждающиеся в лечении сроком до 60 дней, должны оставаться в госпиталях ГБФ до полного излечения. Массовое поступление раненых и больных в ГБФ, в отличие от поступления их в госпитали тыла страны, требует четкой в полном смысле этого слова военной организации их приема не только в любое время суток, но и в любом количестве. Оно требует разгрузки поступающих санитарных поездов без помощи общественности, силами личного состава госпиталей, организации и медицинского учета поступающих, их медицинской сортировки для организации лечения по специальностям, дезинфекции верхнего обмундирования и поголовной санитарной обработки всех раненых при четкой организации банно-прачечного дела силами опять-таки личного состава госпиталей, без помощи общественности, наконец, организации бесперебойного питания раненых и больных.
Только строгое проведение в жизнь всех перечисленных мероприятий позволяет заниматься лечебным делом, рассчитывать на возвращение в строй более 70% раненых. Поэтому [139] штаты ЭГ фронтовых тыловых районов должны быть несколько больше, чем глубокого тыла.
В тылу страны на июль 1942 года было развернуто 656000 коек. Из них занятых 474000, свободных — 182000. Эта коечная сеть находится в оперативном подчинении ГВСУ и является действительно маневренным фондом. Она заполняется ранеными и больными только по указанию ГВСУ. Однако и тут маневр имел ограничения. На территории Закавказского фронта было развернуто 73 626 коек, из них свободных 36 629. Госпитали, дислоцированные в ближайших к границе районах, нужно было держать почти свободными. Это составляло 15000 коек. На территории Забайкальского фронта мы учитывали 25 000 коек, из них свободных 14000. Но ввиду большой отдаленности и возможных боевых действий на восточном театре занимать их было нельзя. Следовательно, 29 000 коек не могли приниматься во внимание. Таким образом, из 182 000 свободных коек оставалось 153 000. Минимальный коэффициент естественной незагрузки для госпиталей тыла страны определялся 10–15% всех развернутых коек. Они находились в тысячах госпиталей, расположенных на большой территории и отстоявших друг от друга на большие расстояния. Это составляло 65 600–98 400 коек по отношению к 656 000 развернутых коек. Следовательно, фактически в тылу страны можно было заполнять только 54000–87000 коек, и они составляли единственный надежный резерв ГВСУ. Но это ничтожно малое количество коек.
Для Великой Отечественной войны были характерны внезапные большие передвижения войск. С запада ли на восток или с востока на запад, они всегда сопровождались передислокацией госпиталей. За год войны в среднем передислоцировалось около 500 000 коек. Это перемещение всегда сопровождалось выводом госпиталей из рабочего состояния на 1–2 месяца.
ГВСУ, учитывая опыт годовой работы медико-санитарных учреждений, армейского, фронтового тыловых районов и тыла страны, а также острую необходимость экономии людских контингентов и материальных ресурсов, готово было внести такие штатно-организационные изменения, которые позволили бы сократить около 13 тысяч должностей военнослужащих и 19 тысяч вольнонаемных. В интересах [140] скорейшей победы над врагом ГВСУ просило не делать никаких изменений в штатно-организационной структуре медицинской службы, деятельность которой создает один из основных источников резервов для действующей армии. Процент же военнослужащих медицинской службы от численности всей действующей армии очень и очень невелик.
Все это в общих чертах мною было дважды высказано на совещаниях у А. И. Микояна и дважды шло обсуждение этих посылок. Но, увы, наши доводы не были приняты во внимание.
24 июля я решился написать И. В. Сталину записку с просьбой не принимать предложений Е. А. Щаденко. Больше того, в ней я, по существу, вступил в конфликт со своим убеждением и сделал предложение сократить госпитали на 224 тысячи коек, в том числе 54150 коек, подлежащих формированию в соответствии с апрельским (1942 года) постановлением ГКО. Однако и эта моя просьба осталась без внимания.
Как видно, два обстоятельства сыграли в этом деле решающую роль.
Первое — это острая нужда в людских резервах. Шли тяжелые бои на Юго-Западном направлении. Нужно было формировать новые соединения и объединения, срочно пополнять те из них, которые выводились в тыл после тяжелых боев и больших потерь в людях и технике. Я отдавал себе в этом отчет. Но был убежден в том, что резервы нужно изыскивать не столько в штатах медицинских учреждений, сколько в образцовой постановке лечебно-эвакуационного и противоэпидемического обеспечения многомиллионной действующей армии. Это мешало мне осознать, что временами создаются такие ситуации, когда обеспечение пополнениями войск в минимально короткий срок играет решающую роль. Однако, зная, какие боевые и небоевые санитарные потери несла армия, я считал, что дополнительный процент возвращения воинов в строй служит надежной гарантией поддержания на должном уровне постоянного источника пополнения действующих войск, учитывая, что один процент — это десятки тысяч солдат и офицеров, вернее, более 140000 человек.
Второе — я оказался в одиночестве. Его легко было объяснить защитой узковедомственных интересов. Трудно было допустить, что все, кроме меня, шли не в ногу, особенно если учесть, что среди ближайших помощников Е. А. Щаденко были люди, окончившие не только Военную академию имени М. В. Фрунзе, но и Академию Генерального штаба. [141]
Предложения Е. А. Щаденко были приняты 23 июля 1942 года. Я очень переживал это.
В конце июля 1942 года правое крыло Западного и левое крыло Калининского фронтов предприняли Ржевско-Сычевскую наступательную операцию. Я незамедлительно выехал на Калининский фронт. Операция проводилась с целью предотвратить переброску противником войск с Центрального на Юго-Западное направление и имела большое значение. Прошедшие дожди порядком увлажнили почву. В землянке командующего артиллерией Калининского фронта генерал-майора артиллерии Н. М. Хлебникова, который любезно предоставил мне ночлег, пол был залит водой почти на четверть метра. Наблюдательный пункт генерала Д. Д. Лелюшенко располагался на вышке, устроенной в заболоченной местности. Передвижение по делам службы я совершал верхом на коне.
Бои шли напряженные, немцы упорно сопротивлялись. Потери были большие. Вместе с начальником медицинской службы фронта А. И. Бурназяном я ознакомился с работой одного из ПМП в 78-й стрелковой дивизии. Наше стремление ознакомиться с работой батальонного медицинского пункта не увенчалось успехом. Начальник медицинской службы полка Г. Б. Пакуло трижды приносил нам красноармейскую форму, но ни я, ни А. И. Бурназян не смогли ее надеть — она была мала. После этого мы решили посидеть на вершине холма и понаблюдать за воздушным боем. Господство в воздухе было на стороне немцев. Они непрерывно вели воздушную разведку и часто бомбили расположения наших учреждений и скопления транспорта. Меня восхищали здесь спокойствие и непрерывная работа медицинского персонала, среди которого большинство составляли женщины. Своим хладнокровием они успокаивающе действовали даже на некоторых мужчин, не обладавших достаточным мужеством, столь необходимым на войне.
В одном из медсанбатов, который я посетил, передо мною предстала картина палаточного городка, где между палатками кое-где стояли носилки с ранеными. Здесь же находилось много здоровых и легкораненых красноармейцев. Обычай помогать людям в беде достоин подражания. Перевязка раненого товарища на поле боя — важное и нужное дело. Но когда здоровые бойцы покидают боевые позиции, чтобы проводить раненого до медицинского пункта, — это уже ненормальное явление. Легкораненые частично [142] были с чистыми, только что наложенными повязками, но у многих повязки были не первой свежести, грязные, в запекшейся крови.
На мой вопрос, где командир медсанбата, один из работников отделения легкораненых указал рукой на одну из палаток: там, мол, он вместе с начмедармом. Я вошел в палатку, в центре которой на чурбаке сидел ко мне спиной человек и что-то писал. Перед ним стоял небольшого роста командир в хорошо пригнанной гимнастерке. Увидев меня, он сказал об этом начмедарму. Тот быстро поднялся, повернулся ко мне и сделал попытку о чем-то доложить. Но я прервал его, спросив, что он делает. Оказалось, пишет акт о состоянии дел в медсанбате. Я вынужден был сказать ему, что он не подготовлен к исполнению обязанностей начмедарма, что его долг — отвечать за работу подчиненных учреждений, устранять и исправлять на месте замеченные недостатки, а не заниматься только инспектированием и писанием актов под копирку.
— Обратитесь к начальнику медицинской службы фронта за новым назначением, — приказал я ему.
Это был один из трех случаев за всю войну, когда я прибегнул к такой крайней мере, какой является отстранение руководителя от занимаемой должности.
Командиру медсанбата было предложено всех здоровых бойцов немедленно отправить в свои части, а ходячих раненых построить и разделить на принимавших и не принимавших пищу, накормленных, в свою очередь, разделить на группы получивших и не получивших медицинскую помощь, из них первых направить в эвакуационное отделение, вторых — в приемно-сортировочное. Не принимавших пищу накормить. Командиру и его заместителю по политчасти я напомнил слова Н. И. Пирогова об организации работы главного перевязочного пункта, задачи которого в наше время выполняют ДМП, развертываемые медсанбатами.
Большие боевые санитарные потери неизбежно привлекают к себе внимание всех медицинских работников медсанбатов и ППГ. К заболевшим солдатам оно в это время ослабевает. Это явление приходилось наблюдать и на Западном фронте, куда я часто выезжал. О роли терапевта на войне мне приходилось говорить еще до войны на заседаниях терапевтических обществ в Ленинграде, а потом и в Москве. В этих выступлениях и в печати подчеркивалось, что раненый должен быть объектом внимания не только хирурга, но и терапевта. Болезни у раненых — явление нередкое. Однако они меньше всего изучались в прошлых [143] войнах, еще меньше обращалось на них внимания во время лечения раненых. Тогда о создании терапевтических полевых подвижных госпиталей речь не шла. А ведь с увеличением действующей армии росло и количество больных. Повысить роль терапевта на войне — хорошая идея, но если она не нашла четкого воплощения в организации дела, то ее реализация носит в лучшем случае только односторонний характер.
Внутренние болезни сложны для диагностики. Молодые врачи, составлявшие большинство в полевых учреждениях, чаще всего встречались с трудностями. Изредка, но все же встречались среди них и такие, которые в солдате без повязки, пропитанной кровью, и без наложенной на конечность шины не прочь видеть симулянта. Тем более что симулянты нет-нет да и появлялись. Но организационное несовершенство в лечении и эвакуации больных ярко выступало, бросалось в глаза и требовало дополнения в организационную структуру полевых медицинских учреждений. Напрашивалось создание в армейском звене ТППГ с надлежащими клиническими лабораториями. Укомплектование этих госпиталей врачами-специалистами, имеющими клиническую подготовку, не составляло трудностей. Задача создания терапевтических госпиталей была реальной, а поэтому и выполнимой. В декабре 1942 года на базе одного ППГ в армии было сформировано по два ТППГ на 100 коек каждый. В связи с этим все остальные ППГ превратились в ХППГ.
Мне хочется привлечь внимание читателя к подбору и назначению главных специалистов-терапевтов, в частности главного терапевта Красной Армии.
Если с подбором и назначением главных хирургов не возникало трудностей, то иначе обстояло дело с терапевтами. С хирургами я был больше знаком, встречаясь с ними в различных условиях и по разнообразным поводам и причинам. Лучше я знал ленинградских хирургов, перед войной выступал перед ними. И только однажды выступил перед ленинградскими терапевтами с докладом «О роли терапевта на войне». Мои выступления перед ленинградскими хирургами не вызывали никаких недоумений. Иначе получилось с аудиторией терапевтов. Это было весной 1941 года. Не успел я разобрать почту после возвращения из Ленинграда, в кабинет вошел незнакомый мне пожилой человек среднего роста и более чем упитанный, профессор Роман Альбертович Лурия. Он стал упрекать меня за непочтительность [144] к московским терапевтам, которая, оказывается, выразилась в том, что я сделал доклад не в Москве, а в Ленинграде.
— Извините, пожалуйста, — сказал я. — Но, поступив так, я выполнял долг ленинградца и, кроме того, просьбу Ланга и сотрудников его клиники, которые заинтересовались изучением заболеваний военнослужащих. Поверьте, это совсем не в обиду московским терапевтам.
— Тогда соблаговолите повторить доклад в московском обществе терапевтов, — не очень любезно попросил Лурия.
— Но я не могу повторяться, профессор, — попытался я отказаться. — Мне будет казаться, что сидящие в аудитории все, что я буду говорить, уже слышали. С этим чувством мне трудно совладать.
Мои доводы ни к чему не привели. Я был вынужден согласиться. Определенную роль в этом сыграл рассказ Романа Альбертовича об одном случае, который произошел в Казани, где он заведовал терапевтической клиникой в Институте усовершенствования врачей и был его директором. Учитель Лурия профессор Засецкий, руководивший терапевтической клиникой, как-то занемог и попросил своего ученика посмотреть его и, если потребуется, взять на себя труд лечащего врача. Незамедлительно явившись к нему, Роман Альбертович осмотрел больного, назначил ему постельный режим, лекарства. Стал прощаться с ним, желая ему быстрого выздоровления. Но не тут-то было. Пациент протянул деньги и сказал: «Роман, возьми, не обижайся, но и не обижай меня: я не верю в бесплатное лечение».
— Каково было мне, — сказал Роман Альбертович, — его ученику, да еще директору Института усовершенствования врачей! Я вспыхнул, готов был наговорить ему дерзостей, но в это же время пристально посмотрел ему в глаза и увидел в них неподдельную печаль и едва заметную надежду на выполнение своей просьбы. Мой гнев сменился на милость. Я был вынужден взять деньги и выполнить роль частнопрактикующего врача.
Прощаясь со мною, мой собеседник провел аналогию между моим нежеланием повторить доклад и положением, в котором он оказался.
Так впервые я встретился с московскими терапевтами, среди которых мне были известны только некоторые. К их числу относились профессора, имена которых мне были знакомы по учебникам и руководствам, а также по встречам на различных совещаниях за короткий период моего предвоенного руководства ВСУ. [145]
Решая вопрос о подборе кандидата на должность главного терапевта Красной Армии, я решил посоветоваться с ленинградским профессором, широко известным клиницистом Г. Ф. Лангом. Позвонил ему. Он попросил у меня сутки на размышление и ровно в это же время на другой день позвонил мне и сказал, что может рекомендовать только одного кандидата — профессора Мирона Семеновича Вовси. Я поблагодарил Георгия Федоровича и долго находился в раздумье. Я совершенно не знал Вовси. Но не это меня озадачило, а другое. Почему он не рекомендовал других известных профессоров-клиницистов, более молодых и подвижных, в том числе своего ученика, уже тогда зарекомендовавшего себя научными работами по заболеваниям печени и желчных путей профессора А. Л. Мясникова, который с 1932 года стал, как и многие другие, руководителем кафедры внутренних болезней сначала в Новосибирске, в Институте усовершенствования врачей, а потом уже в Ленинграде, в 3-м Медицинском институте, на базе которого была организована Военно-морская медицинская академия, где он продолжал заведовать терапевтической клиникой. Что это, думал я, результат особой личной симпатии к профессору М. С. Вовси? Нет, этого быть не может. Слишком важна рекомендация, чтобы в ее основе лежали элементы личного, а не делового порядка. В данном случае вернее предположить другое, а именно личные качества кандидатов. Они определяются характером человека и обусловливают подход к решению научно-практических вопросов клинической медицины, выбор методов ее развития, этические нормы поведения и отношение руководителя научного коллектива к больным.
Г. Ф. Ланг окончил в 1889 году Военно-медицинскую академию, через несколько лет защитил докторскую диссертацию, работал ординатором и заведующим отделением городской больницы до 1919 года. Он хорошо познал цену врачу, который обладает даром клинического мышления и логикой рассуждения у койки больного, как правило, исключающими грубые ошибки в диагностике заболевания, его течении и лечении. Эти качества врача не приобретаются без душевного отношения к больному, без умения воспользоваться словом, имеющим большое значение в моральной поддержке, и, наконец, без большого трудолюбия, граничащего с подвижничеством. Перейдя на профессорско-преподавательскую деятельность, Ланг не изменил своего отношения к больному, который продолжал оставаться в центре его внимания. Этим требованиям к руководителю-клиницисту, [146] как видно, больше всего отвечал профессор М. С. Вовси.
Я безоговорочно поддержал эту кандидатуру и ее выбор рассматриваю как исключительную удачу. Мирон Семенович полностью оправдал доверие. Он был блестящим главным терапевтом Красной Армии.
В 1942 году, кроме кровопролитных боев на сталинградском и Северо-Кавказском, а вслед за ними и на Кавказском направлениях, упорные бои проходили в районах Ленинграда, Демянска и Воронежа. Под Ленинградом они начались в начале июня и с двухмесячным перерывом продолжались по 6 октября. Схватки были упорными, так как обе стороны готовились к решительным действиям. Гитлеровцы, перебросив 11-ю армию (без одного корпуса) из Крыма, ставили задачу захватить Ленинград и соединиться с финскими войсками. Наши войска должны были деблокировать Ленинград. Ни одна из сторон поставленных целей не достигла, но обе понесли большие потери.
В районе Демянска бои начались в начале мая и после месячного перерыва в июне закончились в октябре. Они тоже носили ожесточенный характер. Наши войска, окружив еще зимой 16-ю немецкую армию, ставили целью разгромить ее, враг же в летней кампании решил завершить окружение 39-й армии Калининского фронта, а также встречными ударами частью сил 16-й армии из района Демянска на Ржев и из района Оленино, Ржев, на Осташков отрезать и окружить наши соединения, расположенные западнее Демянска, Осташкова, Оленина.
30 июля началась Ржевско-Сычевская операция. Войска Калининского и Западного фронтов прорвали оборону 9-й немецкой армии и потеснили вражеские войска к железной дороге Ржев — Вязьма, угрожая перерезать ее. Противник был вынужден перебросить сюда дополнительные силы. Бои шли до 6 сентября. Гитлеровцы понесли большие потери убитыми и ранеными, но и наши войска имели немалые потери.
В июле 1942 года войска Брянского и Воронежского фронтов нанесли ряд ударов по противостоящим силам противника, а в августе Воронежский фронт захватил плацдармы на правом берегу Дона и во второй половине сентября занял южную и юго-западную окраины Воронежа. Эти операции сопровождались также значительными боевыми санитарными потерями.
В период этих событий должно было проводиться выполнение предложений Б. А. Щаденко о сокращении коечной [147] сети, возложенное главным образом на наркома здравоохранения СССР. Нарком Г. А. Митерев 11 августа 1942 года предложил свой план мероприятий по расформированию и свертыванию госпиталей. Находясь в затруднительном положении, он решил взять за основу не число фактически развернутых коек, о котором шла речь в докладе И. В. Сталину, а их число, предусмотренное всеми решениями, которые были недовыполнены на 210780 коек. Кроме того, он предлагал провести эти мероприятия в течение 45 дней, а не к 1 сентября. Е. А. Щаденко не согласился с этими отступлениями от решения ГКО.
25 сентября Г. А. Митерев был вынужден доложить А. И. Микояну о том, что Наркомздрав фактически не может выполнить предложений Е. А. Щаденко и что ГВСУ должно было к 22 сентября 1942 года освободить, но не освободило от раненых 205 000 коек. В ближайшее время перспектив на их освобождение он не видел. По его данным о загрузке коек на 20 сентября, свободных коек в тылу страны было 46 670. В числе 155 317 свободных коек во фронтовом тыловом районе 30000 находилось в Ленинграде, 15 000 — в Закавказье, 5000 — в Архангельской области и 16 000 — в Астрахани. Всего в перечисленных местах было 66 000 коек. Эти койки нельзя было просто сократить. Из 46 670 свободных коек в тылу страны не было ни одной в эвакогоспиталях Вологодской, Кировской, Горьковской, Саратовской областей, Удмуртской и Башкирской АССР, Омской и Молотовской областей. Г. А. Митерев докладывал, что очень мало их в Московской, Ивановской, Ярославской, Рязанской, Архангельской, Новосибирской областях. Таким образом, загруженность госпиталей ранеными настолько велика, что проведение расформирования госпиталей и их свертывание было невозможным. Нарком просил перенести проведение этих мероприятий до 1 декабря 1942 г.
Такой доклад, естественно, вызвал недоумение у А. И. Микояна. Ведь его автор в свое время настойчиво и без каких-либо колебаний поддерживал предложения Е. А. Щаденко о расформировании и свертывании госпиталей. А. И. Микоян обратил внимание Г. А. Митерева на попытку прекратить расформирование госпиталей в силу каких-то новых расчетов и потребовал выполнения приказа, подписанного Г. А. Митеревым и Е. А. Щаденко. В действительности никаких новых расчетов не было. Количество боевых санитарных потерь, начиная с июля, стало резко возрастать, достигнув в августе самой высокой цифры с начала Великой Отечественной войны. Кроме того, на 1 августа [148] было свернуто или находилось в движении 10%, а на 1 сентября — 11% коек в ЭГ. Было ясно, что подход аппарата Е. А. Щаденко к обоснованию потребности в коечной сети был ошибочен. Возникновению боевых санитарных потерь присуща неравномерность и по месяцам, которая проявляется в широких пределах и обусловливает то большую, то меньшую занятость коечной сети. С помощью арифметических расчетов предвидеть ее нельзя. Количество коек, находившихся в свернутом состоянии, определялось напряженностью военных действий. Не учитывать этого — означало пренебрегать научным подходом к организации лечебно-эвакуационного обеспечения боевых действий войск.
На 13 сентября 1942 года свободных коек в тылу страны насчитывалось 75000, а во фронтовых районах — 170000.
Такое состояние дел со свободной коечной сетью не удовлетворяло потребностей действующей армии. ГВСУ было вынуждено обратиться к начальнику Генштаба А. М. Василевскому с просьбой доложить И. В. Сталину и просить его не только прекратить свертывание и расформирование ЭГ, но незамедлительно приступить к дополнительному их формированию.
6 октября 1942 года начальник Генштаба А. М. Василевский и начальник Тыла А. В. Хрулев обратились к И. В. Сталину с просьбой прекратить дальнейшее расформирование и свертывание ЭГ и дополнительно развернуть 125000 коек. Вскоре после этого я был у А. И. Микояна. Речь шла о решении вопросов лечения и эвакуации раненых в дальнейшем. Предложение о дополнительном развертывании 125000 коек Государственным Комитетом Обороны было принято. Койки были развернуты к концу 1942 года. Трудности с госпитализацией раненых продолжали существовать. Зимой 1942/43 года, как и минувшей зимой, проходили успешные наступательные действия наших войск, сопровождавшиеся в декабре и январе боевыми санитарными потерями выше среднемесячных.
Для того чтобы в ЭГ достичь июльского количества коечной сети, ГКО на протяжении 1943 года выносил пять постановлений о дополнительном развертывании ЭГ, в результате чего за 1943 год было развернуто 359 000 коек.
Для обеспечения надлежащего лечения раненых и больных партийными, советскими и профсоюзными организациями, органами здравоохранения, организациями Красного Креста и Красного Полумесяца была проделана гигантская работа. С начала войны по 1 ноября 1944 года были сформированы [149] госпитали на 1914130 коек, из них потеряно в результате военных действий, расформировано и передано другим ведомствам и организациям на 723 675 коек. В это число не вошли 61400 коек, которые были переданы НКВД для лечения военнопленных. Здесь уместно сказать о том, что И. В. Сталин проявил особый интерес к организации лечения военнопленных, особенно после окончания Сталинградской битвы, когда среди них было много больных, страдавших дистрофией и сыпным тифом. Для руководства медицинским обслуживанием военнопленных в НКВД была организована специальная медицинская служба, во главе которой в феврале 1945 года был поставлен генерал-лейтенант медицинской службы М. Я. Зетилов. Михаил Яковлевич отличался аккуратностью и собранностью, завидным знанием порученного дела, чувством ответственности и высокими моральными качествами. С начала войны и до мая 1944 года он занимал должность помощника начальника ВСУ Западного (3-го Белорусского) фронта. После работы в НКВД Зетилов в 1951 году был назначен на должность начальника Управления медицинской службы Военно-Воздушных Сил — заместителя начальника ГВСУ по авиации. Будучи еще в системе НКВД, он часто докладывал мне о состоянии дел, об интересе И. В. Сталина к вопросу лечения военнопленных.
Совнарком в 1945 году обязал Наркомздрав СССР и совнаркомы союзных республик реорганизовать 342 эвакогоспиталя на 95000 коек в госпитали для лечения инвалидов Отечественной войны, а ВЦСПС реорганизовать 38 госпиталей в санатории для них на 10000 мест. Он распорядился также выделить 15000 коек для лечения репатриантов — мужчин, женщин и подростков, насильно угнанных из временно оккупированных районов Советского Союза на рабский труд в Германию. Многие из них нуждались в серьезном и длительном лечении.
Пристальное внимание ГКО к обеспечению всем необходимым для организации лечения раненых и больных солдат и офицеров действующей армии позволяло преодолевать многочисленные трудности объективного и субъективного порядка. Формирование более чем 2000 госпиталей для лечения раненых было связано с переоборудованием для ни зданий. В довоенный период были приспособлены дома только для тех госпиталей, которые предназначались к формированию, но их количество составляло менее одной трети [150] потребности, возникшей в ходе войны. Не все обстояло гладко и с обеспечением госпиталей мягким и жестким инвентарем, а также медицинским оборудованием. Слишком резко и быстро возросла потребность в этом имуществе. Поэтому были задержки в оснащении, неурядица в укомплектовании госпиталей кадрами врачей-специалистов хирургического профиля, что особенно касалось специализированных госпиталей и отделений. Пришлось производить укомплектование с учетом наличия врачей-хирургов в стране. Больше того, возникла необходимость сократить некоторые штатные должности врачей.
Не меньшие трудности приходилось преодолевать для обеспечения госпиталей транспортом и обслуживающим персоналом. Для того чтобы вовремя выгрузить тяжелораненых из прибывающих военно-санитарных поездов, перенести их в машины, а из машин в госпитали, нужны были команды носильщиков и транспорт. Чтобы не задерживать военно-санитарные поезда на станциях, распределительные и местные эвакопункты Наркомата обороны заблаговременно ставили в известность о времени прибытия поездов соответствующие органы здравоохранения.
Неоценимую услугу в деле организации лечения раненых в госпиталях оказывали местные организации Комитета помощи раненым, организации Красного Креста и Красного Полумесяца, профсоюзные организации и руководители хозяйственных организаций. Когда речь идет о более чем 2000 ЭГ с сотнями тысяч раненых, об организации лечения и эвакуации, когда работа должна осуществляться без перебоев и преемственно, тогда только активное участие широких масс трудящихся решает успех дела. Это участие общественности обеспечивалось советским государственным и общественным строем и руководящей ролью Коммунистической партии.
В конце декабря 1941 года ППГ перешли на единую штатную структуру с численностью личного состава 76 человек, где было 6 врачей и 18 операционных сестер. Войсковые госпитали, или, как их еще называли, госпитали 1-й линии, в штатном отношении были уравнены с армейскими. Количество личного состава сократилось. Но возможность маневра резко возросла. Любой госпиталь мог быть направлен и направлялся на усиление тех медсанбатов, где большой поток раненых не давал возможности своевременно оказывать им квалифицированную хирургическую помощь. Несмотря на то что в штатах медицинских подразделений дивизий число врачей сократилось с 42 до 27, общая потребность [151] в них, особенно в хирургах, возрастала по мере роста числа танковых и механизированных корпусов и армий.
Были произведены сокращения численности штатов сестер в медицинских подразделениях стрелковых полков и лечебных учреждениях армейского и фронтового подчинения.
Возможно ли было в этом большом, многогранном и сложном деле допустить отдельные ошибки? Конечно, возможно. Но это были «сбои» в правильной системе использования людских контингентов и материальных средств, а не система ошибок, способная в условиях вооруженной борьбы привести к катастрофе. Все, что соответствовало требованиям обеспечения победы над фашистскими захватчиками, мобилизовало советский народ на напряженный труд в тылу и ратный и трудовой подвиг на фронте, сохранялось и совершенствовалось. Все неизбежные ошибки быстро всплывали на поверхность и поэтому быстро исправлялись.
В ходе войны медицинская служба оснащалась техникой, особенно с передачей ей в начале войны банно-прачечного дела. Ремонт техники обусловил создание в ГВСУ в марте 1944 года ремонтных баз. Штатная численность базы составляла 76 военнослужащих. В это же время был сформирован Центральный склад санитарно-хозяйственного имущества и банно-прачечного оборудования. Формировались и учреждения противоэпидемической службы.
Усиление отпора вражеским полчищам, сопровождавшееся ростом фронтовых и армейских объединений, диктовало ускорение формирования полевых медицинских учреждений. Боевые действия войск проходили в условиях невиданных ранее плотностей ружейно-пулеметного, артиллерийского огня и авиационных ударов, вследствие чего соотношение между числом убитых и раненых изменилось в сторону увеличения первых. Однако абсолютное количество раненых резко возросло. Хорошая организация их лечения в полевой медицинской службе являлась главным условием в успешном восстановлении их боеспособности. Работа по формированию учреждений легла на плечи работников военно-медицинских органов и учреждений, а их сколачивание на аппараты начальников медицинской службы фронтов и армий и соответствующих специалистов, в частности главных хирургов фронтов, армейских хирургов и инспекторов-хирургов эвакопунктов, От их специальных и военных знаний во [152] многом зависел успех лечения и эвакуации раненых в действующей армии и за ее пределами.
В Великой Отечественной войне раненых было намного больше, чем больных. Количество их определялось соотношением сил и средств противоборствующих сторон и складывающейся боевой обстановкой. А она была динамичной, изменчивой. В этом значительную роль играло все возрастающее в нашу пользу соотношение сил в людях, танках, самоходных артиллерийских установках, артиллерии и авиации как общее, так и на направлениях главных ударов в наступательных операциях. Но это только материальная часть вооруженной борьбы. Она очень важна. Но не менее важной частью в соотношении сил противоборствующих сторон являются моральные и профессиональные качества солдат, офицеров и генералов. Сознание цели, идейно-политической основы борьбы, стойкость и мужество, храбрость и отвага, знания и искусство в управлении войсками и координировании действий родов войск играют исключительно большую роль в деле победы.
Все эти факторы обусловливали количественную сторону появления пораженных в боях и операциях. Правильное понимание их играет важную роль в организации медицинского обеспечения боевых действий войск и является характерной особенностью военной медицины и ее важнейшего раздела — военно-полевой хирургии. Это один из важнейших выводов, который нам следовало сделать из опыта Великой Отечественной войны.
Следующий вывод — нужно обязательно учитывать, что части, соединения и объединения в боях и операциях несут неодинаковые и неодновременно возникающие потери в живой силе. Чем сильнее по огневой мощи и подвижности средства борьбы противоборствующих сторон, тем резче и многограннее они сказываются на боевых санитарных потерях. Кроме этого, они оказывают влияние на организационное построение, подвижность и подчиненность медицинских учреждений военной медицины, а также на применение принципов работы военно-полевой хирургии.
Далее, явно не хватало хирургов общего профиля и специалистов по лечению тех боевых повреждений органов и тканей, лечением которых в условиях мирного времени занимается незначительное по сравнению с требованиями военного времени число врачей и среднего медицинского персонала. Это нельзя было не учитывать.
Следовало постоянно помнить, делали мы очередной вывод, что военная медицина имеет дело с солдатами и офицерами, [153] которые в условиях действующей армии подвергаются исключительно большому физическому и нервно-психическому напряжению, резко понижающему сопротивляемость организма, ведущему к осложнениям течения повреждений, требующему как можно быстрее оказывать пораженным в боях первую квалифицированную медицинскую помощь и обеспечивать им покой. Выполнение этих требований крайне необходимо для ускорения сроков лечения, снижения инвалидности и смертности среди пораженных.
И наконец, пожалуй, одно из главнейших положений, к которому мы все пришли в годы войны: военная медицина из службы призрения за пораженными в боях и больными в прошлых войнах превратилась в один из основных источников пополнения действующей армии опытными в боевом отношении солдатами и офицерами, возвращенными в строй после лечения. А их было возвращено за всю войну более 10 миллионов. 300 тысяч человек только из числа раненых, контуженых, обмороженных и обожженных. Особо следует подчеркнуть, что начиная с 1 января 1943 года из каждой сотни пораженных в боях 85 человек возвращались в строй из медицинских учреждений войскового, армейского и фронтового районов и только 15 человек из госпиталей тыла страны.
И это при условии, что призванные на войну из запаса и составляющие основную массу медицинского состава действующей армии либо совершенно не были знакомы с военно-полевой хирургией, либо знали ее очень слабо, не имели опыта. Да что говорить о них, если с некоторыми тонкостями этой дисциплины были мало знакомы даже военные врачи. В Военно-медицинской академии на это не обращалось должного внимания ни на кафедре организации и тактики медицинской службы, ни на кафедре военно-полевой хирургии.
Что же касается руководящего состава, организаторов и врачей-специалистов, в первую очередь хирургов армейского и фронтового звеньев, а также эвакопунктов, то и они в своем большинстве не готовились к такой сложной и многогранной работе. А размах боевых действий и количество действовавших фронтов и армий уже к началу контрнаступления под Москвой приняли гораздо большие размеры, чем в начале Великой Отечественной войны.
К такой категории людей относился, в частности, армейский хирург 56-й армии Северо-Кавказского фронта майор медицинской службы В. Л. Хенкин. В 1926 году он окончил медицинский факультет университета в Ростове-на-Дону, [154] восемь лет служил в армии. С началом Великой Отечественной войны Хенкин был призван из запаса и первые месяцы войны работал начальником хирургического отделения эвакогоспиталя Южного фронта, потом был хирургом-инспектором эвакуационного пункта и армейским хирургом 56-й армии. В знании общей хирургии ему нельзя было отказать. Но с военно-полевой хирургией дело обстояло у него хуже. В начале сентября 1943 года он принял участие в хирургической конференции Северо-Кавказского фронта. Прослушав его доклад, я был вынужден выступить на конференции, по существу, только с разбором его доклада.
Главные специалисты фронтов, армий и эвакопунктов должны были вести и вели походный и напряженный до предела образ жизни. Только благодаря этому вновь сформированные медицинские учреждения сравнительно быстро становились работоспособными, хорошо слаженными учреждениями. Можно без преувеличения сказать, что солдаты и офицеры, получившие ранения в боевых условиях, знали, что они в полевых лечебных учреждениях встретят внимание и заботу, которые помогут им освободиться от нервного напряжения и неимоверной усталости, а деловая обстановка в операционно-перевязочном блоке, где работает высококвалифицированный ведущий хирург, укрепляла их веру в быстрое восстановление боеспособности.