Трагедия на Карельском перешейке

Западные державы в предвоенные годы вынашивали идею превратить Финляндию в плацдарм для нападения на СССР. Это подкреплялось планами финской реакции создать «Великую Финляндию» за счет захвата территорий нашей страны. Делая расчет на то, что с началом второй мировой войны удастся создать единый фронт против Советского Союза, крупные империалистические государства активно содействовали вооружению Финляндии. В 32 километрах от Ленинграда была сооружена так называемая линия Маннергейма — мощная система укреплений от Финского залива до Ладожского озера глубиной около 90 километров. Форсировалось строительство аэродромов, военно-морских баз и дорожной сети.

Советский Союз прилагал много сил для того, чтобы избежать военного столкновения с Финляндией. Оставалось одно средство обезопасить северо-западные границы нашей Родины — 30 ноября 1939 года войскам Ленинградского военного округа был отдан соответствующий приказ.

Боевые действия наших войск на реке Халхин-Гол проходили на театре, где «степь да степь кругом». Днем в летнее время стояла жара, а ночью было холодно, и без добротных постельных принадлежностей и теплой верхней одежды обойтись было нельзя. На пути к нашей границе на расстоянии сотен километров не было крупных населенных пунктов, позволявших развернуть в помещениях госпитали, не было местного здравоохранения, услугами которого можно было бы воспользоваться. Туда нужно было все завозить и посылать. В советско-финляндской войне район боевых действий представлял собой леса, озера и болота. Для медицинского обеспечения боевых действий наших войск в этот район не нужно было посылать врачей-клиницистов. Их на месте было более чем достаточно. Но нужны были хирурги с больничным стажем работы, способные самостоятельно оперировать. Зима была холодная. Для эвакуации раненых и больных на конном и автомобильном транспорте помимо теплых вещей мы выделяли в большом количестве химические грелки. С этими грелками связаны не только воспоминания моральной удовлетворенности тем, что они согревали и тело и душу раненых бойцов и командиров, но и серьезные огорчения.

Наркомат обороны обратился в Совнарком с просьбой организовать производство грелок. Экономический совет Совнаркома на заседании, где от Наркомата обороны присутствовали [36] заместитель наркома Е. А. Щаденко и я, положительно рассмотрел этот вопрос, утвердил основные реагенты химической грелки и обязал Наркомместпром РСФСР подготовить мощности и наладить массовое производство грелок. В решении был указан конкретный срок окончания подготовки производственных мощностей. ВСУ в соответствии с этим решением выдало тактико-технические требования на разработку химического состава грелки. Шло время, а готовность производственных мощностей задерживалась. За ходом подготовки мы регулярно следили и докладывали Е. А. Щаденко.

Один из реагентов химической грелки был токсичным. Необходимо было осуществить мероприятия по технике безопасности инженерного порядка. Однако руководители, отвечавшие за подготовку производственных мощностей и организацию массового производства грелок, с правительственным заданием не справлялись. Наш институт продолжал поиски более дешевых реагентов. Об этом были осведомлены и руководители промышленности. Они хорошо знали моего заместителя военврача 1 ранга П. М. Журавлева, ведавшего заказами медицинского имущества и снабжением им войск. Воспользовавшись его горячим стремлением во что бы то ни стало удешевить стоимость сырья и материалов, идущих на производство грелок, и его неопытностью в оценке своих полномочий, руководители промышленности уговорили П. М. Журавлева заменить дорогостоящий химический реагент менее дорогим, как говорится копеечным, и совершенно нетоксичным и попросили у него, как он мне позднее докладывал, документ управленческого значения, а именно новые, измененные тактико-технические требования, в которых один реагент был заменен другим. Однако новый реагент требовал длительного перемешивания, необходимого для начала химической реакции с выделением тепла, что делало грелку малопригодной в условиях боевых действий войск.

Не посоветовавшись со мной и не поставив меня в известность, П. М. Журавлев выдал измененные ТТТ на химический состав грелки. Получив долгожданные изменения, производственники направили письмо в правительство с просьбой продлить срок подготовки производственных мощностей, мотивируя это тем, что ВСУ, мол, внесло изменения в требования. Так как основные реагенты грелки были утверждены решением Экономического совета СНК СССР и никем, кроме него, не могли быть пересмотрены, то незамедлительно последовал звонок из Совнаркома к Е. А. Щаденко, [37] а 3 января 1940 года состоялось рассмотрение этого вопроса на Экономическом совете. После звонка из Совнаркома Щаденко приказал мне срочно явиться к нему. Придя к заместителю наркома, я был вынужден выслушать не только справедливые упреки за допущенные ошибки в работе управления. Горько было слушать эти обвинения. В то время мы работали так, что не знали никакой другой жизни, кроме жизни управления и работы в нем с утра и до глубокой ночи. В этой обстановке резкие упреки в мой адрес из-за ошибки моих ближайших помощников были и не совсем справедливы. Но, выслушав их, я не стал оправдываться и просто обратился к Ефиму Афанасьевичу с просьбой разрешить мне идти.

— Что вы все так близко к сердцу принимаете? — сказал Е. А. Щаденко. — Не волнуйтесь, сядьте... — Он вызвал дежурного и попросил его распорядиться, чтобы нам подали чай с бутербродами. За чаем Е. А, Щаденко спросил меня: — Кто у вас в управлении имеет дело с промышленностью?

— У нас есть управление снабжения войск медицинским имуществом, которое до последнего времени возглавлял военврач 1 ранга Поляков, — ответил я — Эта должность совмещалась с должностью помощника начальника управления по снабжению. Однако решение принципиальных вопросов по заказам и снабжению войск я возложил на своего заместителя военврача 1 ранга Журавлева.

— Так вот, выясните, кто внес изменения в тактико-технические требования и пришлите этого человека ко мне... Позвоните. Я ему покажу небо в алмазах...

Вернувшись в управление, я вызвал к себе П. М. Журавлева. Он рассказал, как и почему внес изменения в ТТТ. На мой вопрос, почему он не посоветовался со мной, Журавлев ответил, что считал дело это маловажным, не стоящим того, чтобы отрывать меня от других вопросов.

— Но ведь мы с вами не вправе вносить какие бы то ни было изменения в утвержденный правительством химический состав грелки, — заметил я.

— Сомневаюсь, сомневаюсь, — заявил вдруг П. М. Журавлев.

Убеждение в правильности своего решения, кажется, не покидало его. С этим он и выехал к Е. А. Щаденко. Возвратившись от заместителя наркома, Журавлев долго находился в подавленном состоянии, просил меня помочь ему уйти с этой должности, болезненно переживая не столько внушение за допущенную ошибку, сколько форму, в которой оно было сделано. Да, Ефим Афанасьевич частенько не стеснялся [38] в выражениях. Как только умел, я успокаивал П. М. Журавлева, видя в нем открытого и энергичного человека, отдающего все свои знания и силы на повышение научно-практического уровня работы военно-медицинской службы и ее мобилизационной готовности.

Слово, при умелом его использовании, способно вдохновить людей на большие дела. И наоборот, когда словом пользуются неосторожно или бестактно, с оттенком надменности и подчеркнутого превосходства, оно способно вызвать глубоко отрицательную реакцию вплоть до апатии, безразличия, неуверенности в своих силах и способностях, а нередко и личную неприязнь, всегда в той или иной мере отодвигающую на задний план интересы дела.

* * *

...С началом боевых действий я незамедлительно выехал в Ленинград, а оттуда на Карельский перешеек, в штаб 50-го корпуса, которым командовал комдив Ф. Я. Гореленко, знакомый мне с 1938 года, когда он командовал 10-й стрелковой дивизией, а я как начальник медицинской службы округа приезжал к нему для проверки мобилизационной работы и лечебно-профилактического дела. Из штаба корпуса я не мог попасть в медсанбаты из-за образовавшейся пробки: дорога узкая, а все движение транспорта шло только по ней. Регулировщиков не было. Эти пробки потом были нередким явлением в войсковом тыловом районе. Они легче преодолевались там, где для эвакуации раненых пользовались путевым транспортом, и труднее, где был автомобильный транспорт, проходимость которого по бездорожью и глубокому снегу была низкой.

Объем хирургических вмешательств на дивизионном медпункте был большим, но он колебался так же, как и в боях на Халхин-Голе.

Кроме медсанбатов в дивизиях были и подвижные дивизионные госпитали, которых не было во время конфликта на реке Халхин-Гол.

Главной причиной меняющегося объема хирургической помощи были неодинаковые и неодновременно возникавшие потери ранеными в частях и соединениях. Это объяснялось прежде всего тем, что количество и время возникновения санитарных потерь связаны с характером боя, выполняемыми задачами и порядком боевого построения частей и соединений. Если порядок боевого построения в наступлении или обороне одноэшелонный, когда части и соединения одновременно [39] входят в непосредственное соприкосновение с противником, санитарные потери, естественно, возникают одновременно. При двухэшелонном порядке построения второй эшелон (полк в дивизии, дивизия в корпусе) вводится в бой после достижения определенного рубежа и выполнения ближайшей задачи первым эшелоном, и потери во втором эшелоне от соприкосновения с противником возникают позже, чем в первом.

Кроме того, в наступлении и обороне полки и дивизии могут выполнять главные и вспомогательные задачи. Потери, как правило, выше при выполнении главной задачи. Знание этих особенностей при подготовке к бою и происшедших, ожидаемых и планируемых изменений в его ходе необходимо старшему врачу полка, дивизионному врачу и командиру медсанбата. Если боевые санитарные потери в полтора раза и более превышают те условные средние потери, из которых мы исходили при определении численности медицинского состава, то главным способом не оставить многих раненых без профилактических хирургических вмешательств и не допустить трудоемких и сомнительных по исходам операций является планирование объема хирургической работы. Но для этого нужно знать ожидаемые потери ранеными, время их поступления, физические возможности медицинского персонала, его подготовку в области хирургической обработки ран и опыт в сортировке раненых, а также ориентировочный срок свертывания ДМП для передислокации вслед за передвижением войск. Как бой и операция планируются заблаговременно, так и объем хирургических вмешательств должен планироваться перед боем. В ходе боя в план вносятся только коррективы, обусловленные изменением боевой и медицинской обстановки.

Наконец, многие руководители военно-медицинских органов, медицинских учреждений и хирурги, к сожалению, тогда не уяснили еще характерную особенность военно-полевой хирургии, заключающуюся в том, что она своим происхождением обязана появлению большого количества раненых и быстро меняющейся боевой обстановке, когда физические возможности медицинских учреждений недостаточны для оказания раненым хирургической помощи в соответствии с медицинскими показаниями. Вследствие этого, а также вследствие особенностей течения боевых повреждений планирование объема хирургической помощи для большинства медицинских руководителей и ведущих хирургов оказалось делом новым в довольно сложным. Теорию планирования преподавали мало, а необходимого практического опыта не [40] было. В этом заключалась еще одна существенная причина колебаний объема и снижения качества хирургических вмешательств.

Знание боевой обстановки нужно руководителям военно-медицинской службы и по другим, не менее важным причинам. Начальники медицинской службы полка и дивизии имеют в своем подчинении санитарно-эвакуационный транспорт и команды санитаров-носильщиков. Когда, каким батальонам и полкам нужно придать больше санитаров-носильщиков и куда направить санитарно-эвакуационный транспорт — этот вопрос можно правильно решить только на основе знания боевой обстановки и ожидаемых ее изменений. Сведения, получаемые на батальонных, полковых и дивизионных пунктах медицинской помощи, говорят больше о прошлом, меньше о настоящем и, как правило, ничего не говорят о перспективе. На их основе нельзя принять правильного решения. Они по своему содержанию могут иметь только вспомогательный характер.

В ходе боевых действий накапливалось все больше данных об отрицательном влиянии первичного шва на течение ран и сроки их заживления. Чем дольше продолжались боевые действия войск, тем чаще наблюдались нагноительные процессы в ранах и расхождения глухих швов, наложенных в дивизионных медпунктах и госпиталях. Глухой шов, наложенный на рану, полученную на производстве, улице или в быту, почти всегда сопровождался быстрым заживлением. Шов, наложенный на рану в боевых условиях, нередко сопровождался загноением раны. Этого не знали хирурги, накладывавшие швы, но видели те, к кому раненые после этого были эвакуированы.

ВСУ было вынуждено директивным письмом от 13 января 1940 года запретить наложение первичных глухих швов на раны после их хирургической обработки в медицинских учреждениях войскового тылового района. Позднее мне пришлось побывать в медсанбате одной из стрелковых дивизий на Карельском перешейке. Дело было поздним вечером, крепкий мороз слабел. ДМП был развернут в чудесном лесу, сияли звезды, луна разливала свой мягкий свет, на снегу лежали тени от деревьев. Беседа с хирургами выявила, что некоторые из них, длительное время соприкасавшиеся с лечением травм, не согласны с нашей директивой, несмотря на подписи под ней авторитетных хирургов — Н. Н. Бурденко, С. С. Гирголава и П. А. Куприянова, а также с предложениями о причинах нагноительных процессов и расхождения швов, которыми я поделился в беседе. [41]

— Как военные люди, мы будем строго выполнять директиву, — сказал один из врачей, — но в душе с ней согласиться не можем...

— Но врач не может лечить по приказу, — напомнил я. — А в условиях ДМП нельзя проследить результативность применяемых у вас методов хирургических вмешательств. И если вы, товарищи, не верите наблюдениям других хирургов, разрешаю вам в отдельных случаях накладывать глухие швы, но при одном условии: чтобы медицинское руководство округа организовало направление таких раненых в определенный госпиталь Ленинграда, куда можно будет приехать и посмотреть, как протекает заживление ран. Согласны?

— Конечно, — ответил за всех пожилой военврач. — И, наконец, нас, умеющих самостоятельно оперировать, не так уж много, к сожалению...

На том и расстались.

* * *

Руководящему составу медицинской службы, консультантам-хирургам корпусов, армий и фронта пришлось взять на себя решение задач, которые военно-медицинская служба выполняла и в боях на Халхин-Голе, но только в меньших масштабах, чем здесь. Речь идет о быстрой ликвидации ошибок в расстановке хирургов и операционных сестер. Недостаток в специалистах, умеющих самостоятельно оперировать, в эту кампанию проявился не в виде отдельного симптома, а как «болезнь», и притом хроническая. Потребовались оперативные вмешательства, чтобы быстро наладить организационный и штатный порядок и сделать выводы на будущее. Но об этом речь пойдет позже. Сейчас же важно подчеркнуть, что относительный недостаток в хирургах — явление не случайное. Он относится к специфическим закономерностям, имеющим отношение к потребностям в хирургах в мирное время, возможностям их подготовки. Относительный недостаток заключается в том, что многие из специалистов оказались на должностях, где по роду занятий не требовалась сколько-нибудь значительная хирургическая грамотность. Как видно, приписка врачей осуществлялась не только и даже не столько по специальностям, сколько с учетом возраста, пола и «мобильности». Но это еще не все и не самое главное. Система формирования частей и учреждений, распределение хирургов по городам в мирное время и приписка врачей — все это не позволяло рассчитывать на заблаговременное предупреждение относительного [42] недостатка в хирургах. Этим в известной мере и объяснялась резкая неравномерность приписки специалистов к учреждениям. В одних из них оказался полный комплект хирургов, в других не было и половины, а в третьих не оказалось ни одного. Проявились недостатки в приписке и медицинских сестер. Она проводилась без учета специальностей, отчего опять-таки страдали в первую очередь хирургические учреждения, где без операционных сестер хирург оказывался беспомощным.

Только срочное изучение состояния кадров в медицинских подразделениях частей и соединений позволило правильно, с учетом их задач распределить хирургические кадры, которые выполняли не только чисто практические, но в педагогические и научно-методические задачи, поскольку в учреждениях было больше врачей, которых нужно было учить элементам хирургии. Главная роль в этой работе принадлежала ведущим хирургам и хирургам-консультантам. Формальную сторону дела, то есть выяснение того, кто отвечал за существование в то время ненормального положения с припиской врачей, за правильную расстановку медицинских кадров вообще, пришлось оставить в стороне и подчинить все насущным и неотложным задачам. Лишь после окончания боевых действий можно было рассчитывать на юридическое изменение существующего положения. Что в мирное время войска нужно учить тому, что они будут девать на войне, — это прописная истина. Она не терпит изъятий из правил, когда, в частности, ответственность и права руководящего органа в военное и в мирное время не соответствуют друг другу. Нередко необходимая преемственность между работой в мирное и военное время отсутствовала. Это происходило или из-за незнания людьми дела, или из-за его недооценки. Ошибки возможны, а незначительные даже неизбежны. Их своевременное устранение прочно связано с критическим подходом к рассмотрению явлений в их развитии.

Необходимо отметить, что потери убитыми и ранеными среди ротных санитаров, санитаров-носильщиков и санинструкторов в советско-финляндской войне оказались неожиданно большими. Они обусловливались не только выполнением медиками задач в зоне ружейно-пулеметного огня, но и явно недостаточной их подготовкой к работе в боевых условиях. Ведь умение пользоваться складками местности, лежа бинтовать рану, накладывать жгут на конечность и, наконец, оттаскивать раненого в менее опасное место в положении лежа само по себе не дается. Этому нужно учиться, [43] систематически тренироваться, чтобы избежать ничем не оправданных потерь.

Значение низшего звена медицинской службы весьма велико. Особенно это касается ротных санитаров, овладевших методами временной остановки кровотечения из поврежденных кровеносных сосудов (путем наложения жгута или тугого бинта) и способами уменьшения или снятия боли при переломах костей конечности (путем закрепления отломков наложением лубковых шин или другими подручными средствами). Ротный санитар быстрее всех может утолить жажду раненого и оттащить его в такое место, в котором имеется больше шансов избежать получения вторичного ранения.

При опросе многих раненых было установлено, что первая помощь им была оказана в большинстве случаев ротными санитарами и санинструкторами, фельдшерами и батальонными врачами. Значительную долю в оказании доврачебной помощи занимали самопомощь и взаимопомощь. Разумеется, что самостоятельно оказать себе помощь могли только раненные сравнительно легко. Взаимопомощь среди товарищей по оружию — явление естественное, но оно в боевых условиях всегда влечет за собой то в большей, то в меньшей степени ослабление силы наступления или обороны. Но это не означает, что не следует в мирное время учить солдата и офицера оказанию самопомощи и взаимопомощи.

Роль и значение низшего звена медицинской службы не ограничивались сказанным выше. Около двух третей раненых были доставлены на батальонные и полковые пункты медицинской помощи санитарами-носильщиками; легкораненые и больные, которые составляли одну треть (а не две, как это значилось в учебниках), приходили сами. Было бы ошибкой видеть в этом исключение из правил, обусловленное особенностью театра военных действий. Средства выноса и вывоза, их защищенность от ружейно-пулеметного огня играют главную роль в уменьшении потерь среди санитаров, санитаров-носильщиков, санинструкторов и самих раненых. В это время можно было только мечтать о всюду проходящих транспортерах для вывоза раненых из войскового района. Как нельзя было думать, между прочим, и об обеспечении мобилизационной потребности в санитарном и грузовом автотранспорте большой проходимости.

Поэтому подбор крепких, выносливых солдат для подготовки санитаров, санинструкторов и санитаров-носильщиков, обучение их искусно пользоваться условиями местности, лежа оказывать первую помощь и оттаскивать в укрытие раненых — все это было главным в практических мероприятиях [44] и выводах для ведения мобилизационной работы на ближайшее будущее. В этот период Военно-санитарное управление стремилось совершенствовать организационные формы специализированного лечения, тщательным образом изучать все новое, что делалось в войсках в этой области. Однако напряженность боев, как и во всех войнах, менялась — от перестрелок, когда число раненых насчитывалось десятками и в боевых действиях принимали участие отдельные части, до фронтовых операций, сопровождавшихся большими боевыми санитарными потерями. В таких условиях расчет потребностей коечной сети, ее специализация и дислокации госпиталей являются делом далеко не легким. Военные специалисты — операторы и военные медики — по отдельности не могут успешно справиться с этой задачей. Только в таких условиях работы медицинской службы, когда скрытность подготовки к операции, без которой нельзя рассчитывать на успех боевых действий малой кровью, не служит препятствием для ориентирования соответствующих медицинских начальников в данных боевой обстановки, необходимых для составления лечебно-эвакуационного плана, можно выполнить эту сложную и трудную задачу. Определение потребности в конечной сети и дислокации госпиталей тесно связано с группировками войск и выполняемыми ими задачами. Но и этого еще недостаточно. На войне всегда и во всем ощущается недостаток. Выходом из этого положения является наиболее целесообразное использование имеющихся сил и средств, обеспечивающее успешное ведение операций и войны в целом. В этом состоит сущность научного подхода к сосредоточению сил и средств там и тогда, где и когда они решают успех дела. Это положение имеет особое отношение к военно-медицинской службе, где количество сил и средств определяется в мирное время на основании так называемых средних боевых санитарных потерь, которых в жизни, конечно, не бывает. Когда речь идет о боевых операциях, потери в напряженные дни боев, как правило, бывают в 2–4 и более раз выше. И судьба раненых, исходы лечения, процент возвращения их обратно в строй решаются организацией медицинского обеспечения действий войск именно в эти напряженные дни боев. В этом отношении финская кампания имела для медицинской службы большое познавательное значение.

Некоторый период боевых действий, когда войска преодолевали предполье, коечная сеть Ленинграда и его пригородов выполняла одновременно функции армейской и фронтовой госпитальных баз. Этот период длился до второй половины [45] декабря. Весь поток раненых непосредственно шел на Ленинград. Для оказания специализированных видов хирургической помощи было выделено определенное количество коек на каждый вид ранения и в соответствии с этим были созданы специализированные отделения в ленинградских госпиталях.

Боевые санитарные потери возникали в дивизиях и корпусах неодновременно и неравномерно. В связи с этим число раненых, поступавших в сортировочный госпиталь, резко колебалось. В отдельных случаях оно в три и больше раз превышало принятое за среднее. В некоторые дни создавались большие трудности с госпитализацией раненых.

Одновременно нарастало количество раненых, которым эвакуация за пределы Ленинграда была противопоказана, увеличивался приток раненых из частей в период штурма линии Маннергейма и продвижения войск вперед. Увеличение коечной сети армейских баз на март почти в семь раз по сравнению с состоянием на 1 февраля уменьшило трудности с госпитализацией, тем более что коечная сеть во фронтовом тыловом районе была сама по себе недостаточной.

Естественно, это вызывало необходимость приводить в соответствие размеры эвакуации раненых за пределы госпитальной базы фронта и количество специализированной коечной сети Ленинграда, его пригородов и пунктов, расположенных на территории округа, с потребностями в оказании не только специализированной, но и общехирургической помощи раненым и их госпитализации.

В первые же дни боев пришлось изменить внутреннюю структуру эвакогоспиталя с сортировочным отделением. Развернутые там стационарные отделения пришлось сильно сократить, а вместе с этим и ликвидировать последствия ошибочной профилизации коечной сети для лечения раненых и больных. Установленное соотношение коек для раненых и больных (55% и 45%) пришлось корректировать.

Больных в эту кампанию было незначительное количество — 11–13% от всех санитарных потерь, хотя боевые действия проходили зимой и морозы отличались особой суровостью.

Сортировочное отделение ЭГ № 1170, например, обеспечивалось двумя небольшими перевязочными. У него не было рентгеновского кабинета и клинической лаборатории. Эти недостатки в штатно-организационной структуре устранялись в ходе войны под влиянием боевой и медицинской обстановки. К вечеру 30 ноября 1939 года одновременно прибыло 5 автобусов с ранеными. Госпиталь принял их с большими [46] трудностями. В связи с этим было ликвидировано кожно-венерическое стационарное отделение и за счет его развернуто второе сортировочное отделение. Недостаточность принятых мер выявилась 8 декабря, когда пришли два военно-санитарных поезда с ранеными, размещение которых в двух сортировочных отделениях было не менее затруднительным, чем прием раненых, поступивших в пяти автобусах. После этого пришлось свернуть два стационарных хирургических отделения и вместо них создать еще два сортировочных отделения. Но и это было только полумерой. Оказалось, что ЭГ с сортировочными отделениями не может выполнять функции сортировочного госпиталя. Только с отделениями для временно нетранспортабельных и местами для легкораненых и больных о нетяжелыми заболеваниями он в состоянии справиться с задачами сортировки раненых и больных. Но для этого платно-организационная структура его должна быть иной, чем эвакогоспиталя с сортировочным отделением. Такое медучреждение оказалось нежизненным. К концу декабря госпиталь № 1170 в сортировочных отделениях принимал одновременно 1300 человек. Раненые и больные в этих отделениях лежали на носилках, а не на кроватях.

Работа сортировочного госпиталя проходит круглосуточно, и личный состав в штатно-организационном отношении должен обеспечить двухсменную работу. Однако, несмотря на коренные изменения, трудности в его работе продолжались. Во время моего пребывания в Ленинграде, в частности в этом госпитале, мне позвонил А. А. Жданов.

— Чем, по вашему мнению, — спросил он, — объясняется возникающая периодами неудовлетворительная организация приема раненых, их сортировки, а следовательно, и оказания им неотложной квалифицированной помощи?

— Не справляется с потоком раненых сортировочный госпиталь, Андрей Александрович, — объяснил я. — Он один. Срочно нужен второй, который бы принимал поезда, приходящие с фронта. Сейчас же прием раненых, поступающих с фронта, их сортировка и распределение по госпиталям нередко совпадают с сосредоточением раненых из госпиталей для эвакуации за пределы Ленинграда. Их разгрузка с автомобильного транспорта в СГ и последующая погрузка в военно-санитарные поезда не поддаются согласованию во времени с поступлением раненых с фронта.

— Что вы конкретно предлагаете, товарищ Смирнов?

— Организовать еще один сортировочный госпиталь на базе больницы имени Мечникова. [47]

— Проблема будет снята?

— Безусловно.

— Тогда действуйте... Соответствующие указания будут даны.

Создание армейских баз показало, что организация в армейских госпиталях постоянных специализированных отделений резко затрудняет маневр в оказании медицинской помощи в связи с неизбежностью передислокации госпиталей. Если в ГБФ колебание боевых санитарных потерь в сторону увеличения можно до известной степени компенсировать за счет расширения специализированных отделений, то в условиях армейской базы такой маневр становился нереальным. Расширять нечего. Госпитали свертывались и находились в пути следования или, что еще хуже, стояли и ждали, когда станет возможным передвижение.

Возникла необходимость посылать в ГБА группы хирургов-специалистов, оснащенных соответствующим инструментарием. В частности, направлялись в армии группы офтальмологов и челюстно-лицевых хирургов, нейрохирургов.

В ходе боевых действий большое внимание уделялось дивизионному звену медицинской службы. Это обусловливалось многими причинами как организационного, так и научно-методического порядка. В частности, выявились медлительность формирования медсанбатов и дивизионных госпиталей и длительность «пускового периода» для приобретения ими должной работоспособности в боевых условиях. Главное, однако, заключалось в том, что принадлежность госпиталей дивизиям давным-давно себя изжила.

В декабре в Петрозаводске было развернуто два госпиталя, каждый на 200 коек, и один эвакоприемник (ЭП){2} на 500 мест. Это количество коек не могло обеспечить приема и лечения раненых. ВСУ обратилось в Генеральный штаб [48] с просьбой увеличить коечную сеть в Петрозаводске, учитывая, что на эту госпитальную базу ляжет задача не только медицинского обеспечения войск, действующих на петрозаводском направлении, но и приема раненых и больных из госпиталей, расположенных севернее Петрозаводска. Нам был дан ответ, что это может быть решено только правительством, все, что предусматривалось схемой развертывания, поднято и сформировано. Действительно, постановлением правительства Наркомздрав СССР был обязан по согласованию с Наркоматом обороны передислоцировать в Петрозаводск эвакогоспитали на 1000 коек, сформированные и развернутые в других населенных пунктах. Этого количества коек, по мнению нашего управления, было недостаточно. Однако вторичное обращение в Генеральный штаб с просьбой об увеличении количества коек не дало результатов.

Наученные горьким опытом несвоевременного развертывания коечной сети для обеспечения августовской операции на Халхин-Голе, мы обратились к начальнику Главного политического управления РККА Л. З. Мехлису.

Мнение о недостаточности 1400 коек для госпитальной базы в Петрозаводске обосновывалось боевыми действиями войск в связи с предстоящим прорывом линии Маннергейма. Кроме того, мы учитывали малую пропускную способность одноколейной железной дороги Петрозаводск — Волхов и значительное возрастание военных перевозок с развитием боевых действий и как следствие этого неизбежное сокращение пропуска военно-санитарных поездов. Но это одна, правда, важная сторона вопроса. Другая заключалась в том, что время, необходимое для лечения раненых в госпиталях Петрозаводска, должно было обеспечивать, с одной стороны, задержку всех легкораненых, с другой — доведение тяжелораненых до состояния транспортабельности.

Находившиеся в Межозерье войска располагались на значительном расстоянии от Петрозаводска. Грунтовые пути эвакуации развернутых медицинских учреждений на 26 декабря 1939 года были весьма большими: от Ведлозера (ППГ № 734) — 195, от Эссойла (ППГ № 853) — 75, от Вохтозера (ППГ № 630) — 88 километров. Эвакуация раненых по грунтовым дорогам на такие расстояния, да еще в весьма холодное зимнее время, не могла не сказаться отрицательно на раненых. Поэтому и сроки пребывания их в госпиталях Петрозаводска становились продолжительнее обычных.

Что же касается заблаговременного формирования госпиталей в Петрозаводске, то оно еще диктовалось временем, необходимым для подбора и сработанности личного состава [49] и подготовки зданий для развертывания ЭГ хирургического профиля: здания не были подготовлены, поскольку предусматривалось формирование только двух госпиталей.

Л. З. Мехлис, выслушав эти соображения, приказал мне лично выехать в Петрозаводск и совместно с представителем командования 8-й армии решить вопрос об увеличения коечной сети на месте при содействии ЦК компартии Карельской ССР.

Прибыв в Петрозаводск вместе с профессором дивизионным врачом С. С. Гирголавом, я поручил ему ознакомиться с положением дел в госпиталях и эвакоприемнике, а сам связался с заместителем командующего 8-й армией комкором В. Н. Курдюмовым. Я рассказал ему о цели своего приезда. Обменявшись мнениями о количестве дополнительно развертываемых госпиталей и коек в них в зависимости от вместимости зданий, которые могут быть отведены, мы направились к первому секретарю ЦК компартии Карельской ССР Г. Н. Куприянову. Выслушав наши соображения о развертывании госпиталей, он спросил:

— А кто их будет формировать?

— Мягким и жестким инвентарем госпитали обеспечит Военный совет армии, а медицинскими кадрами и инструментарием — наше управление, — ответил я.

— Значит, от ЦК партии и Совнаркома требуется только выделить помещения. Я правильно вас понял?

— В целом — да. Но просим только еще вашего содействия в укомплектовании госпиталей младшим медперсоналом.

— Ну, эту-то задачу мы решим, — уверенно заявил Г. Н. Куприянов.

Развертывание хирургических госпиталей в неприспособленных зданиях, с неприписанным персоналом, заблаговременно не обеспеченных жестким и мягким инвентарем, медикаментами и хирургическим инструментарием, оказалось делом сложным и трудным.

Когда я и профессор С. С. Гирголав приехали в Петрозаводск, госпитали Наркомздрава еще не прибыли. Поступавшие из полевых госпиталей раненые проходили через эвакоприемник, который для санпропускника использовал баню, а для сортировки раненых — школу. Горячая баня со сменой и дезинфекцией нижнего и верхнего обмундирования, а также с предварительной стрижкой волос и бритьем и последующим незамедлительным чаепитием с белым хлебом и сливочным маслом поднимали настроение у солдат, несмотря на стесненное размещение. Мой обход совместно с С. С. [50]

Гирголавом и опрос красноармейцев и командиров не выявили ни одного человека, который бы высказывал какие бы то ни было жалобы. Склонен думать, что баню со сменой белья и чаепитием участники боев приняли как большое внимание со стороны медиков, сгладившее перенесенные невзгоды.

Беседа с красноармейцами подкрепила мое мнение о создании достаточно мощной госпитальной базы в Петрозаводске. Развернутая здесь госпитальная база не должна была явиться только очередным пунктом эвакуации раненых, а должна была располагать таким количеством госпиталей, которое позволяло бы специализировать коечную сеть и лечить раненых до тех пор, пока эвакуация их далее в тыл уже не была противопоказана по состоянию здоровья.

После решения организационных вопросов я отдал приказание начальнику Военно-медицинской академии направить в Петрозаводск слушателей V курса и часть врачей. Телеграммой я попросил председателя Комитета Красного Креста Ленинградской области командировать девушек, прошедших подготовку на курсах медицинских сестер, для работы в госпиталях. Приехавшие слушатели академии и медицинские сестры Красного Креста, большинство которых никогда не работало в лечебных учреждениях, а также несколько врачей, в том числе и те из них, которые работали в ВСУ и были командированы в помощь армиям, явились кадровой основой формирования госпиталей.

На третий день своего пребывания в Петрозаводске, после заседания Совнаркома Карелии, на котором рассматривался перечень зданий, пригодных для размещения госпиталей, я получил ордера на помещения, в которых ранее размещались школы, техникумы, а также другие здания общественного назначения. Ордера были вручены врачам, которые по опыту работы могли возглавить формирование госпиталей и руководство ими, Среди них оказался один из работников ВСУ, ныне генерал-лейтенант медицинской службы в отставке Ю. М. Волынкин.

При исключительно активной помощи руководящих партийных и советских органов ЭГ были сравнительно быстро сформированы. На 20 января 1940 года числилось 4087 коек (350 на 27 декабря 1939 года, когда было отдано распоряжение о формировании госпиталей). Впоследствии часть эвакогоспиталей была эвакуирована в другие населенные пункты. В частности, № 2007 после его сформирования в Петрозаводске 5 января был передислоцирован в Лодейное Поле. [51]

Среди врачей были не только слушатели V курса ВМА, но и опытные врачи-специалисты по всем разделам хирургии. Тем не менее обеспеченность хирургами, которые могут самостоятельно оперировать, достигла к концу войны только 62%. Большие трудности были с замещением должностей операционных и хирургических сестер. Потребность в них во много раз превышала возможности. Не следует забывать, что больных, прошедших через госпитали петрозаводской базы, было только 15%.

Одна треть всех сестер в госпиталях до этого не работала в больницах и поликлиниках. Поэтому операционных сестер, да а многих врачей пришлось готовить по хирургии на практической работе, В это дело было вложено много труда ведущими специалистами госпиталей, особенно хирургом госпитальной базы военврачом 1 ранга А. В. Протасевичем и хирургом-консультантом армии бригадным врачом М. Н. Ахутиным.

* * *

Расскажу об одном случае, ярко показывающем сложность работы хирурга и упрощенное понимание ее людьми, мало знакомыми или совсем незнакомыми с клинической медициной. Занимаясь практическим решением кадровых вопросов в целях совершенствования лечебно-эвакуационного и противоэпидемического обеспечения боевых действий войск петрозаводского направления, я нежданно-негаданно был вызван к наркому обороны К. Е. Ворошилову.

— Вот познакомьтесь с этим документом и скажите, что по этому поводу думаете, — протянул он мне, едва поздоровавшись, несколько листков бумаги.

Это было донесение, в котором шла речь о том, что начальнику оперативного отдела штаба 7-й армии комбригу П. Г. Тихомирову «без каких бы то ни было оснований» в Ленинградском окружном госпитале была сделана операция — вскрытие брюшной полости, вследствие чего он вышел из строя не менее чем на 10 дней, что не могло не сказаться отрицательно на управлении войсками.

Утверждение, что вскрытие брюшной полости было произведено без медицинских показаний, основывалось на том, что при ревизии органов брюшной полости не было найдено заворота кишечника, по поводу чего делалась операция. Операцию делал хирург-консультант госпиталя профессор ВМА П. А. Куприянов. И больного Тихомирова и оперировавшего его профессора Куприянова я лично знал. Больного доставили ночью, за хирургом-консультантом была [52] послана машина. При осмотре все признаки кишечной непроходимости были налицо. Принимать меры к дифференциальному диагнозу было небезопасно для жизни больного, прошло достаточно много времени после появления признаков «острого живота», пока его доставили в госпиталь. Зная, как «любят» лечиться военные ответственные работники, особенно штабные командиры, всегда не успевающие «все и вся» вовремя делать, Куприянов отдал приказание подготовить больного к операции. Когда он вскрыл брюшную полость и стал производить ревизию ее органов, в частности кишечника, то не нашел истинного заворота. У больного был динамический (ложный) заворот кишок.

— Я бы поступил точно так, как профессор Куприянов, товарищ нарком, — сказал я, прочитав донесение.

— Непонятно, — раздраженно бросил Ворошилов. — У больного не оказалось заворота кишок, а вы твердите, что действовали бы, как Куприянов.

Тогда я доложил наркому, что кишечная непроходимость по своему происхождению бывает механической и динамической. Отличить первую от второй иногда очень трудно, и это требует много времени, терять которое в случае механической непроходимости нередко означает упустить возможность спасти больного.

— Что же касается операции вскрытия брюшной полости, товарищ нарком, — добавил я, — то еще в бытность мою слушателем академии ее применяли как операцию диагностическую. Если вы знаете профессора Федорова...

— Это тот, который удалял почку у Серго? Сергей Петрович?

— Да.

— Конечно знаю, и что?

— А то, что ему однажды показали лежавшую в клинике более двух недель без диагноза молодую женщину, и профессор, выслушав сообщение лечащего врача и начальника отделения, приказал подготовить больную на следующий день к операции. Все немало удивились этому решению. На следующее утро больной вскрыли брюшную полость и обнаружили туберкулез забрюшинных желез.

— Хорошо, убедили, — удовлетворенно кивнул К. Е. Ворошилов. — Оставим эту кляузу без последствий...

* * *

...Наступил завершающий период советско-финляндской войны. Наши войска перешли к штурму линии Маннергейма. Части и соединения, уничтожая многочисленные доты и дзоты противника, несли значительные потери. [53]

К неодновременности и неравномерности возникновения боевых санитарных потерь прибавился резко возросший средний уровень их по сравнению с прошлыми периодами. Если принять за 100% боевые санитарные потери 7-й армии за всю кампанию, то на долю первого периода, длившегося с 30 ноября по 31 декабря 1939 года, приходилось 26%, на второй период (1 января — 10 февраля 1940 года) — 9,4%, а на третий период, с 11 февраля по 13 марта 1940 года, — 64,6%. Это не могло не сказаться на объеме хирургической помощи в войсковом тыловом районе и на работе ГБА и ГБФ, в частности на лечении раненых по специальностям армейской и фронтовой баз. Коечная сеть осталась такой, какой она определилась во втором периоде войны, а количество поступивших раненых возросло по сравнению с ним в 7 раз.

Это явление само по себе не было ни новым, ни исключительным. Оно имело место в войнах прошлого. Так, например, за первый период Отечественной войны 1812 года, с 28 июня по 25 октября (бои под Малоярославцем), потери ранеными и контужеными в русской армии составили 34 708 человек, из них только на Бородинскую битву, длившуюся двое суток, приходилось 19 339 человек, то есть больше половины. За время русско-японской войны, считая от первого пограничного сражения под Тюренченом и до заключения Портсмутского мирного договора, боевые санитарные потери составили 146 519 человек, из них на сражение на реке Жахэ (7 суток) приходилось 30014 человек.

Но одно дело — война прошлого, когда медицина имела главной задачей призрение больных и раненых, другое — война нашего времени, когда многомиллионные армии несут многомиллионные потери. Без четко поставленного лечебно-эвакуационного, противоэпидемического и санитарно-гигиенического обеспечения действий войск невозможно быстрое возвращение обратно на фронт раненых и заболевших солдат и офицеров и поддержание на должном уровне санитарно-противоэпидемического благополучия действующей армии, что играет огромную роль в победе над врагом. Кроме того, характер начавшейся второй мировой войны давал все основания предполагать неизбежность повышения среднего уровня боевых потерь вообще и за определенные периоды войны в особенности.

Все это вместе взятое изменило мой взгляд на возможность точного определения потребности в коечной сети специализированных отделений эвакогоспиталей во фронтовом тыловом районе и в глубоком тылу страны. Становилось [54] очевидным, что ее нельзя правильно определить, основываясь только на учете процентов ранений отдельных областей тела и на какой-то усредненной цифре общих боевых санитарных потерь. Этот вопрос оказался куда более сложным и трудным. Упомянутые выше три особенности возникновения боевых санитарных потерь не так-то просто поддаются учету, как казалось на первый взгляд. Совершенно невозможно представить уровень колебаний поступления раненых в армейские, а следовательно, и во фронтовые госпитальные базы, а также в госпитали глубокого тыла определенных эвакуационных направлений, когда главным средством эвакуации являются железные дороги. А резкие количественные колебания поступления раненых не только обусловливают перегрузку специализированных отделений, но и вынуждают содержать в общих хирургических отделениях раненых, которым требуются специализированные виды хирургического лечения. Это с неумолимой логикой вытекало из анализа данных о ежедневном поступлении пораженных в ходе третьего периода войны в госпитальную базу 7-й армии и неизбежной ежедневной эвакуации из нее во фронтовую базу. Если принять среднесуточное поступление пораженных за единицу, то их поступление в отдельные дни колебалось от 0,5 до 6, то есть максимальное увеличение было в 12 раз. Бесспорно, подобная картина неравномерного поступления была и в отношении отдельных категорий пораженных, которым требовалась соответствующая специализированная хирургическая помощь.

Меня обнадежило предположение, которое, по моему глубокому тогдашнему убеждению, могло помочь успешно решить этот сложный вопрос. Речь шла об изменении соотношения коечной сети между глубоким тылом и районами армейского и фронтового тыла. В первом намечалось иметь 25–30%, а во втором и третьем — 70–75% всех коек, необходимых для медицинского обеспечения действующей армии. Тогда я не учитывал слабых сторон этого соотношения, хотя и понимал, что самое лучшее решение содержит в себе и отрицательные стороны. Главная слабость такого соотношения заключалась в резком ограничении маневра коечной сетью армейского и фронтового подчинения. В этом пришлось убедиться позже, во время Великой Отечественной войны, когда, по данным учета, свободных коек, казалось бы, было много, а эвакуировать раненых с фронтов, которые вели тяжелые, кровопролитные бои, было некуда: тыл страны имел свободных коек меньше, чем армии и фронты, которые в это время не вели боев. Избежать слабой [55] стороны такого решения, казалось бы, можно было, увеличив общее количество коечной сети, но это было нереальным делом: не хватило бы не только врачей, медицинских сестер, санитарно-хозяйственного и медицинского имущества, но и зданий для развертывания госпиталей.