Глава восьмая.

Сандомирский плацдарм

Разгромлены бродская, львовская, рава-русская группировки гитлеровцев, большой урон нанесен и красноставской, Станиславской группировкам врага. Фашистские войска из армий «Северная Украина», рассеченные на две части, отброшены к Висле, в Карпаты.

Ожесточеннейшие бои у Вислы — и короткие партийные, комсомольские собрания между ними...

На партсобраниях в батальонах нашей бригады инструктор политотдела майор Кухнов знакомит коммунистов с директивой Ставки Верховного Главнокомандования. В ней говорится, что бойцы и командиры, отличившиеся при форсировании Вислы, будут награждены орденами, а особо отличившимся будет присваиваться звание Героя Советского Союза.

Идет партсобрание в 1-м батальоне. Выступает принятый накануне в кандидаты партии стрелок-радист старший сержант Березкин. Юноша говорит так тихо, что трудно разобрать слова. Товарищи его просят: «Старший сержант, громче... не слышно!»

Березкин — стрелок-радист. По этому поводу кто-то из танкистов бросает реплику: «Фрицев он не стесняется, с ними всегда громкий разговор ведет».

— Березкин прямо на Героя курс взял, — шутят ребята.

Старший сержант краснеет, но берет себя в руки и уже гораздо громче говорит:

— Не об орденах и почетных званиях наши теперь думы. Вислу надо взять — вот главное. Правильно?

— Правильно, Березкин, — поддерживает старшего сержанта командир танка Олекса Фоменко. [113]

— Стопроцентную правду высказал Березкин, — начинает свое выступление младший лейтенант Васильев. — Мы заверяем партию и Советское правительство, что реку Вислу возьмем обязательно. С того берега Вислы, товарищи, Берлин виден. Танки идут на Берлин!

Переглядываемся с майором Кухновым. Он счастливо улыбается. Собрание проходило на следующий день после бесед политработников на тему «Отомстим злейшему врагу человечества». Чувствуется, что они не прошли бесследно.

Надо сказать, что агитационно-пропагандистская работа у нас в бригаде была поставлена хорошо, всегда носила конкретный характер, имела определенную цель, строилась на убедительных жизненных примерах.

Одним из лучших политработников части был майор Кухнов, высокоэрудированный, душевный человек, пламенный пропагандист. Его горячо любил весь личный состав бригады.

Кухнов провел большую работу по выявлению среди танкистов тех. которые имели личный счет с фашистами. Из собранных и обобщенных им материалов выяснилось, что более 80 процентов людей нашей бригады за годы войны потеряли близких — кто погиб на фронте, кто расстрелян, кого гитлеровцы угнали в рабство. Политработники рассказывали об этом в беседах и лекциях.

После собрания разговариваю с экипажами. Танкисты еще не знают, что перед 3-й гвардейской танковой армией поставлена задача выйти в район Баранува и во взаимодействии с 1-й гвардейской танковой и 13-й армиями с ходу форсировать Вислу. Однако все отлично понимают, какие трудности нам предстоят. Многие почти точно определяют ширину и глубину реки в районе, где стоим.

— Ширина двести — двести пятьдесят метров, — говорит младший лейтенант Фоменко.

— А глубина — два метра с небольшим украинским гаком, товарищ комбриг, — сообщает ефрейтор Шабалин.

Кто-то из ребят дает совсем исчерпывающую справку:

— Главная река Польши, впадает в Гданьский залив... Длина ее 1124 километра, судоходна...

Меня это не удивляет: наш солдат — не равнодушный исполнитель приказов. Его хата не с краю. Он беспокойный солдат: думает, мыслит, радуется, горюет. Поэтому, как только удавалось выкроить свободную минуту, [114] я шел к рядовым танкистам. Учил их и учился у них сам.

Вот в окружении ребят стоит командир батальона капитан Константин Рыбаков. Он что-то рассказывает, и все его сосредоточенно слушают.

На крыле танка полулежа примостился сержант Виктор Никулин. На днях, во время ночного марш-броска, мотор тридцатьчетверки № 141 стал плохо работать. Командир танка понял, что машина перегрелась, и приказал механику-водителю Михайленко долить в радиатор воды. Сержант не успел выполнить приказание — был тяжело ранен.

За рычаги сел заряжающий Никулин, а его место занял радист. Никулин хорошо ориентировался на местности, имел быструю реакцию. Он отлично справился с новыми обязанностями: танк, управляемый сержантом Никулиным, подбил одного «тигра», поджег двух «фердинандов».

В бригаде мы завели твердый порядок: даже во время короткого отдыха экипажи учились взаимозаменяемости. Каждый танкист должен был уметь ориентироваться на местности, отыскивать цели, четко докладывать о них, быть готовым заменить вышедшего из строя товарища.

Подхожу к Никулину. Он пытается спрыгнуть с крыла, но я не даю.

— Письмо пишете? — интересуюсь, увидев в его руке карандаш и листок бумаги.

— Балуемся, товарищ комбриг, — поясняет он, протягивая листок.

Арабески — карандашные наброски узорчатых орнаментов мне понравились.

— Вы же художник, товарищ гвардии сержант!

— Где там! — махнул он рукой. — Одна мечта...

— В художественный не пытались поступить?

— Нет. Я после школы, товарищ комбриг, прямо сюда, на фронт. Это теперь важнее.

— Важнее, — соглашаюсь и добавляю: — После войны обязательно поступайте в художественный или архитектурный институт, будете воздвигать новые красивые дома, дворцы...

— Спасибо, товарищ комбриг, — благодарит сержант. Глаза его радостно блестят. [115]

Собираюсь уходить, но Никулин останавливает меня и подает листок ватмана.

— Извините уж... За точность не ручаюсь.

Взглянул на рисунок: в кругу танкистов стоит какой-то полковник и, улыбаясь, беседует с ними.

— Позвольте, это же я! Похож. Очень даже. Только немного моложе и красавец на вид.

— Узнали себя? — спрашивает, волнуясь, Никулин.

— Как же! Узнал. Когда это вы меня зацепили на карандаш?

— Не за один раз, товарищ комбриг. До Львова еще, а на днях дорисовал. Рисунок, если вам нравится, возьмите на память.

— Спасибо, товарищ гвардии сержант. Ваш подарок для меня очень дорог.

И это было действительно так.

* * *

В Польше нас всюду встречали очень тепло. Помню, накануне форсирования Вислы в штаб бригады пришли два поляка — мужчина средних лет и подросток. Крестьяне, отец и сын. Поняв, что советские войска вот-вот начнут форсировать Вислу, они переплыли на наш берег, чтобы рассказать, где река не так глубока и какие оборонительные меры предпринимают «пся крев германы».

— Поторопитесь, пан офицер, — умоляющим голосом обращается ко мне старший. — Пся крев германы подтягивают к реке много танков, пушки, запугивают нас Красной Армией. Русские, говорят они, всех поляков в Сибирь загонят. А мы не верим, знаем — басни это.

Подросток вставляет:

— Стараемся запомнить, какие дороги минируют.

Польский язык я не знал, но с помощью начальника политотдела подполковника Болдарева разобрался в сказанном.

Поблагодарив поляков за доброе отношение к Красной Армии, я заверил их, что мы сделаем все, чтобы скорее освободить польскую землю от фашистских захватчиков.

По привисленской польской земле мы прошли с боями свыше двухсот километров, и повсюду население встречало нас с чувством глубокой признательности. Польские патриоты помогали нам ремонтировать дороги, мосты, вылавливали [116] скрывавшихся в лесах гитлеровцев. Во время форсирования Сана и Вислы поляки вместе с нами сооружали плоты, собирали лодки, наводили переправы. Когда началась ожесточенная битва за расширение и удержание сандомирского плацдарма, польские партизаны за Вислой развернули активные действия.

Висла... И сейчас помню, как выглядела река в те дни. Ее мутно-зеленоватые воды после большого ливня вышли из берегов. Сильное, бурлящее течение стремительно несло обломки разбитых паромов, бревна, лодки...

Мы еще на восточном берегу. Рядом со мной стоят мои боевые товарищи — начштаба, начальник политотдела, командиры танковых батальонов. Всех занимает одна мысль — как бы быстрее и с меньшими потерями форсировать реку.

Около трех тысяч километров прошла бригада с боями по земле Украины. Партия и правительство высоко оценили ее заслуги: 56-я получила почетные наименования — Васильковская, Шепетовская, за овладение городом Проскуров была награждена орденом Красного Знамени, за освобождение Львова — орденом Суворова II степени. Впереди новое испытание.

Вислу форсируем вслед за 13-й армией и 1-й танковой армией. 7-й гвардейский танковый корпус под командованием генерал-майора В. А. Митрофанова (комкор С. А. Иванов был ранен), в который входят 54, 55, 56-я танковые бригады и 23-я мотострелковая, получает задачу наступать в северо-западном направлении, расширяя плацдарм.

В бригаде четыре батальона: три танковых и один мотострелковый. Есть зенитно-пулеметная рота, истребительная противотанковая батарея, нам придан и самоходный артиллерийский полк. Имеются и другие подразделения. В них много самоотверженных, отважных солдат и офицеров. Около полутора тысяч человек ждут приказа.

Первым на тот берег переправляется батальон майора Андрея Жабина. Почему именно этот батальон? Почему всегда, как правило, на самый ответственный участок посылаем Жабина?

Это нетрудно объяснить. Андрей — офицер о высокими волевыми качествами, в бою не дрогнет. Сделает абсолютно все. Под стать командиру и его подчиненные. [117]

С начальником политотдела подполковником Болдаревым у нас накануне был разговор о «любимчиках» и «пасынках» на фронте. В боевой обстановке «любимчиков», как правило, посылают в самое пекло, а «пасынков» отправляют по более или менее изведанной тропинке.

Через Вислу переправляемся под ожесточенными ударами авиации врага. Несмотря на это, Жабин быстро достигает противоположного берега и с ходу ведет танкистов в бой. Ему на помощь приходит не менее отважный человек — комбат майор Рыбаков. Начинается продолжительная схватка за расширение плацдарма. Противник подтягивает резервы. Имея на этом участке почти тройное превосходство в силах, фашисты предпринимают несколько контратак. Но мы, не останавливаясь, идем вперед.

Уверенность, воля командиров передавались подчиненным. Были моменты, когда батальонам Жабина и Рыбакова приходилось очень трудно: после бомбового удара на них двинулись сорок четыре «тигра» и «пантеры», но подразделения выстояли!

Находясь почти все время в боевых порядках этих двух батальонов, я еще раз убедился, что выбор мой был правильным. Поставленную задачу бригада выполнила. За форсирование Вислы и бои на ее западном берегу мне было присвоено звание Героя Советского Союза.

* * *

Смертельный поединок между советскими и вражескими войсками на подступах к Висле и на ее берегах длился более двух месяцев. В те дни родилась слава о сандомирском плацдарме. Прославил его и наш сержант коммунист Аниконкин в бою на подступах к Шидлуву.

Комкор В. А. Митрофанов поставил перед 55-й танковой задачу — овладеть населенным пунктом Шидлув. Полковник Д. А. Драгунский — опытный и мыслящий комбриг, быстро разработал план атаки и повел людей вперед. Но противник оказался здесь гораздо сильнее, чем предполагалось. К тому же немцы стянули сюда авиацию и стали бомбить боевые порядки 55-й танковой.

Моя бригада стояла в лесу, в двенадцати километрах юго-западнее Шидлува, готовясь к выполнению другой задачи — захвату города Сташув. И вдруг новый приказ комкора: идти на помощь 55-й. [118]

— Овладеете Шидлувом, тогда будете выполнять ранее поставленную задачу, — сказал Митрофанов.

Вначале нам везло. Когда наши машины вышли из леса на шоссейку, их приветствовали покачиванием крыльев Ю-88, приняв за своих. И ничего тут не было удивительного: мы ведь шли на Шидлув с юго-запада!

Подойдя ближе к намеченной цели, Жабин и Рыбаков развернули танки и совместно с мотострелковым батальоном Смирнова пошли в атаку на город.

В этом бою осколком вражеской мины ранило пулеметчика Абрамова. Пулемет умолк. Гитлеровцы немедленно перешли в контратаку. Вскоре, обходя воронки, стали приближаться фашистские транспортеры с подкреплением. Над батальоном Смирнова нависла угроза окружения. И вот в этот критический момент парторг 1-й роты автоматчиков сержант Евгений Аниконкин бросился к пулемету и открыл огонь. Немцы залегли, затем стали отходить.

Вдруг по цепи пронеслась печальная весть: убит командир взвода. Тогда парторг Евгений Аниконкин принял командование на себя. Вместе с несколькими пулеметчиками он зашел врагу в тыл с левого фланга. Засевшие в ближайшем фольварке фашистские автоматчики были выбиты. Это дало возможность роте вырваться вперед к новому рубежу.

Между тем танки 56-й во взаимодействии с 55-й, сжимая кольцо вокруг Шидлува, разбили окопавшегося противника и ворвались в город. Отдельные мелкие подразделения врага, испугавшись окружения, стали отходить на северо-запад.

— А теперь, товарищ Подушкин{1}, займитесь своим делом, — передал по рации генерал-майор Митрофанов, когда узнал, что Шидлув взят.

56-я идет на Сташув. Немцы нас, конечно, будут здесь ждать. Поэтому нельзя терять ни минуты. Совершаем маневр, ошеломивший врага. За ночь батальон Константина Рыбакова поворачивает на северо-запад. Перед рассветом он наносит неожиданный удар по гитлеровцам, отвлекает на себя их силы и дает бригаде возможность выполнить основную задачу: двумя батальонами штурмовать город с запада на восток. [119]

Знаю, что майору Рыбакову жарко, но я за него спокоен: он опытный волевой командир и ни в коем случае не растеряется. Вызываю его по рации:

— Возьми скорее высотку 117,9.

Радист бригады тотчас принимает ответ комбата и радостно улыбается.

— Что? Уже взял? — догадываюсь я.

— Взял, товарищ гвардии полковник!

Передаю:

— Хорошо. — И добавляю: — Береги людей, людей береги. И связь с нами не теряй.

Наше появление с запада было настолько неожиданным для противника, что немецкие самолеты, вызванные на помощь, снова приняли нас за своих и приветствовали покачиванием крыльев.

Сташув наш! Посоветовавшись с товарищами, принимаю решение сделать рывок к Хмельнику. Не безудержная лихость или смелость ради смелости толкали нас на это. Нет, мы просто научились чувствовать противника, разгадывать его настроение и замыслы.

Достигнув намеченного рубежа, бригада останавливается в лесу. Докладываю в корпус, где находимся. Генерал-майор Митрофанов не верит, что с ним говорит комбриг 56-й.

— Я — Подушкин... Докладывает Подушкин...

Позже я узнал: комкор настолько был уверен, что это очередной обман немцев, что собирался отдать приказ «катюшам» ударить по лесу.

— «Старик», «Старик», я — Подушкин, я — Подушкин. Жду дальнейших указаний, — не перестаю радировать.

«Старик» отвечал, что слушает, и... готовился стереть с лица земли всю бригаду. Сорок с лишним минут потребовалось мне для того, чтобы доказать, что я — это я.

Да, боевой опыт плюс самообладание и решительность — ключ к победе.

Форсирование с ходу Вислы и захват советскими войсками плацдарма в районе Сандомира имели для нас большое значение: враг лишился очень выгодного оборонительного рубежа, а мы получили возможность в дальнейшем продолжать наступление в глубь Польши. Следует признать, что гитлеровское командование в начале стремительного продвижения войск 1-го Украинского [120] фронта к Висле не располагало достаточными резервами. Лишь в первых числах августа в район Сандомира стали прибывать свежие силы противника, которые тотчас предприняли несколько попыток ликвидировать наш плацдарм, уничтожить или отбросить наши переправившиеся войска.

До конца августа советские воины, отражая непрекращающиеся атаки фашистов, вели упорные бои за расширение сандомирского плацдарма, который лежал на главном стратегическом направлении — на пути к Берлину.

* * *

Большая группа «юнкерсов» бомбит бригады Головачева, Драгунского и нашу. Затем начинается артиллерийско-минометный обстрел. И вдруг все стихает. Наступившая тишина острой болью отдается в ушах. Из своего кое-как закопанного в землю танка наблюдаю за местностью. Вот со стороны реденького леска выползают вражеские танки. Они огибают лощину и поворачивают на фланг, где стоит бригада полковника Драгунского.

— На соседа двинулись, — замечает мой механик-водитель старшина Бабаян. И тут же уверенно добавляет: — Выстоит!

С полковником Драгунским мы воюем локоть к локтю, по радио обращаемся друг к другу на «ты», но, как ни странно, до сих пор ни разу не виделись.

Прошу срочно связать меня с Драгунским.

— К тебе «гости» идут, — сообщаю ему.

— Вижу, — отвечает он.

— Помочь?

— Думаю, обойдусь, а вот за Сашу беспокоюсь. С угощением у него не все в порядке, магазин на переучет закрыт.

Он имеет в виду Головачева. У него больше потерь в технике, чем у Драгунского и у меня. В его бригаде осталась всего одна артиллерийская пушка. Слышу, как она бьет. Значит, и на Головачева ринулись танки.

Да, идут и на него. Стреляют бризантными гранатами. Они рвутся особенно резко. Вспыхивают черным облаком, осыпая окопы градом осколков. Бросаю на помощь Головачеву 1-й батальон и истребительную противотанковую батарею. [121]

— Василий Иванович, — вызываю Головачева по радио, обращаясь к нему, как к Чапаеву. — Угощение для «гостей» отправил.

— Спасибо, Тарас Бульба...

Через минуту узнаю, что Драгунский сам повел свой второй эшелон в контратаку.

А вот идут и мои «гости». Выползают с той же стороны, что и передовой отряд. Но их гораздо больше, штук тридцать. Они прорвались через боевые порядки одного из батальонов стрелковой дивизии, нашего соседа.

— Захар Карпович, помочь? — спрашивает Драгунский.

— Спасибо, справлюсь, — отвечаю.

Между тем фашистские танки, набирая скорость, приближаются к нашей обороне. Уже отчетливо видны кресты на броне. Рассчитываю время, скорость машин противника и путь, который они должны пройти, определяю точку, где должна произойти наша встреча, направление, с которого выгоднее всего вступать в бой, — под острым углом к боевому курсу немецких танков, — чтобы бить их в борта, а не в лоб.

Первые выстрелы, если они неожиданны для противника и точны, как правило, обеспечивают победу. Приказываю механику-водителю Бабаяну забраться на высотку.

Откинув крышку люка, оглядываю местность, прислушиваюсь к треску пулеметных очередей, к взрывам снарядов. Сквозь этот шум улавливаю урчание моторов — вражеские танки идут, как и предвидел, на 2-й батальон майора Жабина. Головной танк противника останавливается. Открывается люк, из него появляется немец. Стоит, высунувшись по пояс, оглядывается по сторонам. Молчу. Жду, что будет дальше. Головная двинулась вперед.

Гитлеровцы не видят тридцатьчетверок моей бригады, идут на сокращенных интервалах, будучи уверены, что тут советские позиции прорваны и танков нет.

— Огонь по моему сигналу! — передаю по рации.

Когда до фашистской колонны остается метров четыреста, приказываю:

— Огонь!

Головная машина врага в этот момент стала круто разворачиваться и словно специально подставила свой [122] бок под снаряд. Немецкий танк окутали густые клубы черного дыма. Но остальные машины, обходя его, продолжали двигаться на нас. Правда, не все, а только шесть.

Вглядываюсь в узкую смотровую щель, стараюсь разгадать, что задумал противник. Понятно: эта шестерка решила сковать нас, чтобы дать возможность остальным выполнить другую, главную задачу.

Приказываю трем тридцатьчетверкам завязать бой с идущей на сближение группой, а с остальными мчусь наперерез колонне, ведя огонь с ходу.

Начинается бой. Гвардейцы, маневрируя, уклоняясь от ударов и используя малейшую оплошность врага, бьют по бортам фашистских машин. А когда те пытаются отойти, с флангов по ним ударяют танкисты батальона Рыбакова.

Час с лишним продолжалась схватка. Противник был остановлен на всем участке нашего 7-го танкового корпуса и начал отходить.

В тот день мы все сожалели, что нам не попался «королевский тигр». Радист моего танка старший сержант Александр Пошутин и заряжающий младший сержант Алексей Терещенков долго сокрушались по этому поводу:

— Товарищ комбриг, а «королевского тигра» они нам так и не показали, а хвастались-то им как! — с искренним сожалением сказал тогда Терещенков.

Солнце садилось за фольварком. Его косые лучи сливались с огненными струйками и клубами дыма, поднимавшегося над догоравшими вражескими машинами...

Раньше всех танкистов нашей бригады с «королевскими тиграми» столкнулся старший лейтенант Иван Митрофаненков. Он пришел к нам в канун Львовско-Сандомирской операции на должность заместителя командира мотострелкового батальона. Вблизи Львова ранило комбата, и Митрофаненков, взяв командование на себя, смело повел бронебойщиков навстречу прорвавшимся на нашем участке фашистским танкам.

Волевой, опытный командир, Митрофаненков вскоре стал душой всего подразделения. За пять дней под его руководством мотострелковый батальон уничтожил четыре вражеских танка и один «фердинанд», сжег большой склад с боеприпасами, захватил семнадцать автомашин, двадцать семь повозок с военным имуществом, пленил около девятисот немецких солдат и офицеров. [123]

...Первый эшелон истребителей танков занял позицию за бугром, другие расчеты — в воронках. Гитлеровцы вот-вот пойдут в атаку, а машин у нас осталось совсем мало. Комкор генерал-майор В. А. Митрофанов обещал лишь к вечеру подбросить свежую маршевую роту, но до вечера еще далеко. Солнце только-только взошло. День большой, и враг непременно даст о себе знать.

— Жарко будет, — говорю я старшему лейтенанту Митрофаненкову. — Но надо сорвать танковую атаку.

Старший лейтенант отвечает как-то совсем не по форме:

— Хочется верить, что это нам удастся, товарищ комбриг.

— Верю! — пожимаю ему руку.

Война учила командира: будь строг к подчиненному, но не забывай, что перед тобой человек. Доверяй ему и говори с ним не сухим приказным языком, а по-человечески. Взаимное доверие и уважение всегда окрыляет, а тем более на войне, в трудные минуты фронтовой жизни...

В небе, разрывая перистые облака, показываются «фокке-вульфы». Всего четыре машины, а сила зверская! На каждом самолете четыре пушки, шесть пулеметов.

Бьют наши зенитки. «Фокке-вульфы» умело уклоняются от снарядов и заходят на цель. На позиции мотострелкового батальона обрушивается ливень огня.

Зенитчикам не удается сбить ни одного самолета, но их снаряды в конце концов заставляют фашистов уйти.

Связываюсь по рации с Митрофаненковым.

— Как у вас дела?

— Боец Анохин ранен. Одна «свеча» вышла из строя, — докладывает он. — Ждем танков противника.

Вскоре от кромки темнеющего вдали леса отрывается черный ромб танков. Впереди катится, подпрыгивая, танкетка. Ромб набирает скорость. Сквозь просветы оседавшей пыли в бинокль вижу какие-то новые тяжелые машины. Не «королевские ли тигры»? В центре мощной колонны двигаются легкие танки, самоходные пушки, гусеничные тягачи с автоматчиками. Что задумали немцы? Какая у них цель? Две новые тяжелые машины, достигнув скошенного пшеничного поля, одновременно наталкиваются на мины. Два взрыва — два огненных снопа. Ромб замедлил ход, раскололся на отдельные части... [124]

Отдаю команду танковым батальонам и снова вскидываю бинокль. Сомнений быть не может — «королевские тигры». До этого мы изучали их только теоретически. Мерная поступь, толстая броня, дальнобойная сильная пушка. На других участках фронта наши танкисты и артиллеристы уже били «королевских тигров» и быстро обнаружили их слабое место: эти машины обладали плохой маневренностью.

— К вашему флангу приближаются «королевские тигры», — сообщаю старшему лейтенанту Митрофаненкову.

— Вижу, — слышу в ответ спокойный голос. — Их немного, четыре. Остальные обычные...

Истребители танков, не дав себя обнаружить, подпустили вражеские машины на самое близкое расстояние, чтобы стрелять без промаха в уязвимые места. Девять танков подбил и сжег мотострелковый батальон старшего лейтенанта Митрофаненкова: четыре «королевских» и пять обычных. Победило воинское мастерство, железная выдержка. За этот и предыдущие подвиги Иван Осипович Митрофаненков был удостоен звания Героя Советского Союза, а его подчиненные — награждены орденами и медалями.

За мужество, проявленное в боях на сандомирском плацдарме, звание Героя Советского Союза получил и заместитель командира танкового батальона по строевой части гвардии капитан Владимир Николаевич Николаев.

В одном из боев у Вислы Николаев был ранен в руку. Его решили отправить в госпиталь.

— Доктор, оставьте меня в бригаде, — взмолился капитан.

— Не могу, задета кость, — ответил врач.

— Тогда хоть в медсанбате.

Врач согласился. Находясь в медсанбате, Николаев узнал, что противнику, не прекращавшему свои контратаки, удалось прорваться к переправе. Над нашими передовыми частями, форсировавшими Вислу, нависла угроза оказаться отрезанными.

Капитан уходит из медсанбата и на попутной машине добирается до передовой. Здесь ему из рассеянных врагом небольших подразделений удается быстро сколотить боевую группу и организовать прочную оборону переправы. В распоряжении танкиста, молодого парня, из Рязани, [125] было всего шесть танков, семь самоходных орудий и две роты пехотинцев. С этой группой он в течение полутора суток отразил девять атак противника, сжег семь «пантер» и двух «тигров». Затем, вытеснив гитлеровцев из населенных пунктов, расположенных вблизи переправы, группа перешла в наступление.

Когда достигнутый успех был закреплен нашими подошедшими частями, раненый капитан вернулся в медсанбат. За этот подвиг Владимиру Николаевичу Николаеву было присвоено звание Героя Советского Союза.

* * *

На нашем участке наступило короткое затишье. Мой ординарец сержант Сережа Парамонов уговаривает меня поспать — хотя бы минут двадцать.

— Человек без сна существовать не может. Сон, товарищ гвардии полковник, не удовольствие, а самая крайняя необходимость, — доказывает он.

— Захар Карпович, поспите, пока есть возможность, — поддерживает Сережу дежурная телефонистка Люда Крашенинникова.

— А вы, товарищ младший сержант, почему не отдыхаете? — обращаюсь к ней.

Она почти сутки не отходит от аппарата: ее сменщицу Валентину Вереск накануне тяжело ранило.

— Я? При чем здесь я? — удивляется Крашенинникова. — Мне нельзя оставить аппарат.

Сплю, как говорится, одним глазом. На левом фланге ухает тяжелая артиллерия, а в ночном небе гудят самолеты. Доносятся отдельные выстрелы и короткие очереди станковых пулеметов.

Перед глазами все еще танковый бой. Вижу прошитую во многих местах пулями цистерну, из которой хлещет горючее, а шофер, пожилой узбек, беспомощно и виновато разводит руками.

— Товарищ старшина, вы ранены, — говорю ему.

Правый рукав его вылинявшей гимнастерки все больше и больше темнеет. Ранен, но не чувствует: думает только о деле.

Тыловики — замечательные люди, бесстрашные, дисциплинированные. Ведь им порой бывает очень нелегко, особенно, когда бригада, как и вся наша танковая армия, действует в оперативной глубине, в отрыве от пехоты. [126] Сколько раз им приходилось отбиваться от вражеских частей, нападавших с тыла! Под огнем и бомбежкой тыловики днем и ночью снабжают бригаду всем необходимым — боеприпасами, горючим, продуктами питания, медикаментами, эвакуируют раненых. Как тут не вспомнить добрым словом начальника тыла 56-й гвардейской подполковника Константина Степановича Тарасова, майора медицинской службы Всеволода Иннокентьевича Павлова (сейчас он заслуженный врач УССР, живет и работает в Одессе), капитана медицинской службы Асю Шамировну Арутюнову (сейчас она заведует в Баку районной поликлиникой).

А бойцы, командиры роты технического обслуживания? Ремонтники порой под самым носом врага производили быстротекущий и средний ремонт вышедших из строя машин.

Вспоминается такой случай. Гитлеровцы непрерывно контратаковали наш правый фланг. Одна тридцатьчетверка из батальона Жабина застряла примерно в трехстах метрах от противника с перебитой гусеницей. По этой неподвижной цели немцы вели сильный минометный и пулеметный огонь.

— Товарищ гвардии полковник, — обращается ко мне бригадир ремонтников старший сержант Виктор Мажара, — отвлеките фрицев огнем, а мы рванемся к тридцатьчетверке, танк надо спасти.

Отвлечь? Чем? Все наши машины ведут бой на другом участке. В моем распоряжении один виллис. Заняты и пушки: они поддерживают Головачева, на которого немцы напирают с самого утра.

— Как же помочь хлопцам, товарищ комбриг? — волнуясь, спрашивает Мажара.

Ответа он не ждет. Вместе с двумя ремонтниками Мажара пополз к тридцатьчетверке. Под сильным огнем им удалось пересечь поле и приблизиться к выведенной из строя машине. Вокруг нее рвались мины, подымая фонтаны земли. Экипаж заметил ребят. Старший сержант Мажара, подняв руку, подал какой-то знак. Танк открыл стрельбу по противнику, а тот, в свою очередь, усилил огонь из станковых пулеметов.

— Ну и ребята, — восхищается Сережа Парамонов. — Работают и ни на что не обращают внимания.

Это было действительно так. Бригадир ремонтников [127] и его товарищи исправляли повреждения на содрогавшемся от собственных выстрелов танке. Они заменили траки, соединили гусеницу...

И вот старший сержант Виктор Мажара уже подает танкистам сигнал: «Все в порядке». Заведен мотор, танк разворачивается и направляется в нашу сторону. Герои ремонтники на ходу вскакивают на носовую броню...

— Видал? — обращаюсь к Сереже Парамонову. И тут же невольно вспоминаю Харьков, 4-й танковый полк, воентехника Цыганова. Его тоже звали Виктором...

Где он сейчас, этот большой мастер своего дела? Мы подружились с ним буквально с первого дня моего прибытия из училища.

Перед тем как принять на себя командование взводом, я тщательно и придирчиво осмотрел каждую машину. Цыганов неотступно следовал за мной, давал, когда требовалось, исчерпывающие объяснения. С того дня мы стали самыми закадычными приятелями.

Однажды во время занятий на танкодроме он подошел ко мне и сказал: «Товарищ комвзвода, идейка есть». И тут же, как говорится, выложил ее.

— Противотанковый ров шириной в четыре метра — не шуточное препятствие, его не перепрыгнешь, не так ли? А можно его преодолеть...

— Накатом? — пробую отгадать, хотя знаю, что выдавать это за новую идею Виктор не станет.

— Без наката, товарищ комвзвода.

— Как же?

Опускаемся на травку у посыпанной песком дорожки, и Цыганов излагает мне свой план. Он предлагает сцепить два Т-26 или три Т-27.

— Передняя машина подходит ко рву, делает рывок вперед и на какой-то миг половиной своего корпуса повисает в воздухе. Не проваливается ни в коем случае: сзади ее крепко держит другая машина! Потом задняя резко толкает переднюю. Мгновение — и та уже на бруствере противоположной стороны. Теперь сама она тянет к себе второй танк. Вот и вся идея, — возбужденно заканчивает Виктор. — А сцепливать их вот чем. — Он извлекает из нагрудного кармана сложенный вчетверо листок бумаги, на котором изображено простое устройство.

Рассматривая рисунок, спрашиваю:

— А сколько времени займет такая процедура? [128]

— От двух до трех минут, — быстро отвечает Виктор. — Через ров может пройти батальон, полк, бригада.

— Само собой разумеется, — соглашаюсь сдавленным от волнения голосом. — Это же... гениально!

Виктор от смущения опускает глаза, машинально выдергивает пожелтевшую травинку и принимается ее жевать.

— Пошли к комбату, — вскакиваю я.

Комбат поддерживает предложение Цыганова, обещает добиться разрешения у командира полка проверить его на практике.

К концу дня нас с Цыгановым вызывает командир полка Куркин. В кабинете полно народу — штабные работники, комбаты, командиры рот. Судя по всему, все они уже знакомы с предложением Виктора.

Доклад, вопросы, ответы заняли не более десяти минут. Ни один командир не высказал сомнения в полезности замысла воентехника.

— Ладно, сделаем опытное приспособление для сцепки машин, выроем противотанковый ров, а взводу Слюсаренко прикажем его взять, — подвел черту командир полка. — Вначале брать препятствие двумя Т-26. Ясно?

— Ясно, товарищ командир полка!

— Кто поведет первую машину?

— Я сам.

— Вторую?

— Экипаж Золотарева.

— Возражений нет.

Минуло пять дней. У свежего противотанкового рва собрался весь командный состав полка. Доложив о готовности экипажей к выполнению задания, занимаю место механика-водителя. Поступает команда, и я делаю первый рывок. Чувствую, подо мной пустота, а страха особого не испытываю — мы с Золотаревым сцеплены, прямо скажем, намертво. Вчера мы с ним полдня проверяли новое приспособление для сцепки и убедились, что тут беспокоиться нечего.

— Пусть толкает, — говорю командиру экипажа.

Тот немедленно передает мой приказ взмахом флажка.

Одновременный резкий отработанный рывок двух машин — и я на бруствере противоположной стороны. Свежевырытая земля под тяжестью танка садится, расползается, но гусеницы прочно врезаются в нее. Еще один [129] рывок. Препятствие преодолено, противотанковый ров остался позади!

Выбираюсь из люка. Вижу, все командиры пожимают руку Цыганову. Подхожу ко рву. Докладываю, что задание выполнено. Командир полка Куркин благодарит за службу, приказывает развернуться, отойти немного левее и проделать такой же прыжок обратно. Это задание мы с Золотаревым выполнили быстрее и четче, чем предыдущее. Шесть раз прыгали мы туда и обратно. Потом такой же прыжок совершили три сцепленных между собой Т-27.

Прошло месяца два или три. Виктора, меня и три экипажа вызвали на испытательный танкодром под Москву показать свое «чудо». В Харькове уже была весна, а в столице еще гуляла поземка. Мы стояли у своих машин и наблюдали, как проходят испытания новых, только что сошедших с заводских конвейеров танков.

Цыганов чувствовал себя удивительно спокойно и меня подбадривал: «Увидишь, не оскандалимся». Он был уверен, я — не совсем. Бывает же такое, что лучшая проверенная машина, которую ведет самый опытный экипаж, на параде, как назло, застревает у самой правительственной трибуны! Мотор чихает, выхлопные трубы выстреливают струи дыма, траки визжат, механик-водитель обливается холодным потом, но без тягача дело не обходится.

Наконец нас вызывают по радио к противотанковому рву. Заводим моторы, разворачиваемся, приближаемся к месту, где должны продемонстрировать «класс». Рядом с машинами шагает наш командир полка. Но вот останавливаемся, приступаем к стыковке.

— Хорошо, вперед! — командует Куркин.

Включаю сцепление, нажимаю на рычаг скорости и... мотор заглох. Пытаюсь пробудить его к жизни, чем только могу — молчит, не заводится. Скандал! На глазах Наркома и его заместителей! От волнения перехватывает дыхание. Что делать? Золотарев, конечно, может толкнуть. А дальше? Как я рвану мертвую машину на противоположную сторону противотанкового рва и потяну за собой другой Т-26?

Отбрасываю крышку люка, высовываю голову: Ворошилов, Тухачевский, Гамарник, Егоров, Блюхер, Буденный! [130] Нарком, увидев меня, поднимает руку, подбадривающе улыбается:

— Ничего, ничего...

Слышу чью-то команду «Вперед!», но, совсем растерявшись, продолжаю стоять. Наконец захлопываю люк, сажусь за рычаги. И Т-26 ожил. Сцепка, команда, оглушительный рев моторов — и мы с Золотаревым по ту сторону противотанкового рва. Через минуту — обратно. Так несколько раз.

— Товарищ Нарком, задание по взятию препятствия выполнено, — докладываю Ворошилову, затем добавляю: — Во время подготовки в первом танке заглох...

— Победителей не судят, — останавливает меня Климент Ефремович. Он пожимает всем нам руки: — Спасибо, товарищи танкисты, за преданную службу.

* * *

Ко мне в блиндаж заходит комкор. Я его поставил в известность, что в бригаде осталось мало машин. Если, не дай бог, навалятся столько немецких танков, как вчера, то вряд ли устоим. Василий Андреевич укоризненно качает головой:

— Нет у меня танков, понимаешь, нет! И скоро не ждите. У Драгунского в наличии меньше, а не жалуется, входит в мое положение...

Улыбаюсь: хитер! Пока генерал-майор добирался к нам, Драгунский успел позвонить мне:

— Захар, ай-ай-яй-яй... Не годится так. Прошу у хозяина, чтобы подбросил несколько «коробочек», а он говорит: «У Слюсаренко положение похуже, но жаловаться и не думает. Он понимает...»

Глаза слипаются. Сладко спит Сережа. Молод еще, да и забот у него поменьше. Он сам говорит: «Моя главная задача доставить комбрига целехоньким в Берлин, а там с меня вся ответственность слетит».

Телефонистка Крашенинникова дежурит у аппарата. Молодая она, красивая. Военная форма ей к лицу. Из-под пилотки выбиваются мягкие, отливающие золотом пряди. Люда мне напоминает Настеньку Барабаш, такая же энергичная, решительная.

Как-то неожиданно прервалась связь. Не бомбят, снаряды не рвутся, мины не шлепаются, а связь нарушена. Странно! Люда вопросительно глядит на меня. [131]

— Немцы обрезали, — догадываюсь.

— Сейчас, одну минутку, — говорит Крашенинникова.

Схватив автомат и катушку с проводом, она выбегает из землянки. Бежит, пригнувшись, по лугу, вдоль линии связи. Наконец находит обрыв, начинает сращивать провод. Внезапно по ней ударили из автоматов. Люда открыла ответный огонь. И вдруг — тишина...

«Неужели убили?», — замирает у меня сердце. Отправляю трех бойцов к месту обрыва. Возвращаются вчетвером. Оказывается, Люда сама уничтожила двух немцев, так что помощь ей не понадобилась.

— Товарищ гвардии полковник, провод соединен, — докладывает Крашенинникова.

Она садится к аппарату, вызывает корпус и передает мне трубку. Продолжаю прерванный разговор с комкором и одним глазом наблюдаю за телефонисткой. Она, приладив на столе маленькое зеркальце, поправляет прическу.

Женщина остается женщиной и на войне, хотя нередко бывает отважнее многих мужчин. Сколько раз Люда под обстрелом танков противника, во время интенсивных бомбежек исправляла нарушенную связь! Сколько бессонных ночей провела она у аппарата!

В действующую армию младший сержант Крашенинникова прибыла с Дальнего Востока, где она преподавала в школе. Провожая свою учительницу на фронт, ребята написали ей коллективное письмо: «Дорогая Людмила Григорьевна, бейте фашистов, а мы за это будем учиться только отлично». И Люда выполняла наказ своих учеников.

...Глаза закрыты. А все же не сплю. Мысленно переношусь в далекую Мерефу. Передо мной лежит раскрытая книга. В сотый раз принимаюсь за чтение... Трудно ее одолеть.

В соседней комнате постукивает тяжелым утюгом моя сестра Мария. Гладит и молчит. Настроение у нее, надо полагать, неважное. Андрей Иванович, насвистывая какую-то песенку, аккуратно, не торопясь, складывает свои вещички в старый походный чемоданчик: уезжает. Окружком партии направляет его на новую работу — в Белоколодезянский район председателем райисполкома.

— Почему не отказался? — спросила сестра с укором, когда Андрей вернулся из Харькова и рассказал ей о новом назначении. [132]

— Марусенька, что с тобой? — удивился Торяник. — Не узнаю тебя, ей-богу, не узнаю. Отка-зать-ся?! По какому праву? Я же член партии! Коммунист должен быть всегда там, где жарко. Стекольный уже окреп, теперь надо помочь и крестьянам. Трудновато, конечно, будет на первых порах, но ведь солдатская твердость приобретается в бою...

— Какая же это жизнь, Андрюша? Только по-человечески жить начали... и уезжаем. Что же это у нас получается? Сегодня здесь, завтра — там...

Андрей смеется.

— «По морям, по волнам, нынче здесь, завтра там», — затягивает он приятным басом.

Ребята — Верочка и Боря — дружно подхватывают начатую отцом песню:

«Нынче здесь, а завтра там»... Стеклодув, матрос на броненосце, председатель ревкома, комендант особого отдела при 14-й армии, комиссар красноармейской части, председатель Мерефянского волисполкома, заведующий райземотделом, заместитель директора стекольного завода, председатель райисполкома...

Торяник в который раз с радостным возбуждением рассказывает Марии о беседе с секретарем Харьковского окружкома партии, а потом, повернувшись ко мне, весело говорит:

— Зорька, Энгельс, видно, трудно тебе дается? Третий день, вижу, книга открыта на той же странице...

Его не проведешь! Он все видит, все замечает. Сказав несколько слов о том, что мне пора серьезно взяться за учебу, Андрей Иванович переводит разговор на другую тему. Приглашает приезжать по возможности в Белый Колодезь.

— Мария по тебе будет скучать, дети и я... — На минуту он умолкает, а потом внезапно оживляется: — Послушай, приезжай к нам со своей «Синей блузой». С концертом перед крестьянами выступите.

— Ничего не выйдет, — охлаждаю я его пыл.

— Почему?

— У нас есть свои крестьяне. [133]

— Свои крестьяне, — повторяет он с улыбкой. И добавляет уже строго, даже сердито: — Все крестьяне наши.

Вокзал. Андрей Иванович уезжает со своим семейством. Перед самым звонком прибежал отец. Он расцеловал внуков и дочь, затем подал руку Торянику.

— С богом, матрос, успехов больших желаем. — И подковырнул: — Жаль белоколодезянских крестьян, ох и поплачут они, бедолаги!

Звонок. Торяник крепко обнимает меня, целует. И я его.

— Вот что, — говорит он, уже стоя на верхней ступеньке отходящего поезда. — Будешь в партию вступать, дай знать, рекомендацию дам.

Пассажирский скрывается за поворотом. На рельсы оседают клубы дыма и пара. Сердце учащенно бьется от счастья и смутной тревоги.

— В партию матрос советует? — спрашивает отец.

— Да.

— Большевиком настоящим, по моему разумению, не каждый может быть, — растягивая слова, говорит он и, помахав мне рукой, уходит.

...В трубке раздается знакомый жужжащий звук зуммера. Кто-то меня вызывает:

— Подушкин, Подушкин...

— Подушкин у телефона, — негромко отзывается телефонистка Крашенинникова, передавая мне трубку. [134]