Здравствуй, Белоруссия!
Позади остались Починковский и Монастырщинский районы, бои во время форсирования Сожа и Вихры, лежавшая в развалинах и пепле Смоленщина. 26 сентября мы вступили на землю Белоруссии. Это событие отмечалось как большой и радостный праздник.
А противник между тем и не думал сдавать «Белорусский балкон». После длительного отступления немцы остановились на заранее подготовленном рубеже, проходившем по западному берегу Мереи, перед которой на высотах по линии деревень Сысоево, Моисеево, Староселье располагалось боевое охранение.
К утру 30 сентября наша дивизия сбила вражеские части прикрытия и вышла на восточный берег Мереи, перед местечком Ленино. Прорвать оборону с ходу не удалось ни нам, ни соседям из 95-й стрелковой. Враг спешно наращивал силы. Местность впереди — хуже некуда. Единственный мост через речку взорван, широкая болотистая пойма превратилась из-за дождей в трясину, за которой по ровным луговинам и склонам высот виднелся хорошо знакомый нам «пейзаж»: минные поля, проволочные заграждения, траншеи...
Наши батальоны физически вымотались и обезлюдели, артиллерия из-за бездорожья отстала и буксовала где-то за реками Сож и Вихра. Но медлить было нельзя: время в той ситуации работало не на нас.
— Уязвимые места надо искать, бить по ним неожиданно, — простуженным басом посоветовал Иван Таран. — Не заполнили же немцы траншеи сплошь солдатами.
Об этом и шел наш разговор с опытными разведчиками Александром Кругловым, Леонидом Тюшевым и другими. Нелегкая выпала им доля — едва вернувшись, снова идти в тыл врага. [105]
Наскоро перекусив и заодно передохнув, две разведгруппы скрылись в дождливой мгле.
Бойцы в ротах кто чистил оружие, кто отдыхал — тут же, в окопах, накрывшись плащ-накидками. За ними в сотне метров располагались командир 1-го батальона, неутомимый В. П. Булаенко, и его начальник штаба, щуплый на вид, но выносливый Н. Г. Ворончихин. Николай всегда ходил с раздутой полевой сумкой на боку, в ней была вся документация батальона. Спроси, что нужно, — тут же скажет. Левее, в своих ротах, находились комбат-2 И. Я. Якунин и его заместитель Ф. С. Семиюченко. Оба только что прибыли из резерва. Ивану Яковлевичу, бывшему военкому, было за сорок, и он казался нам пожилым. Это был вежливый, исполнительный офицер, ревностно относившийся к службе.
Федор Семиюченко, несмотря на молодость, имел солидный боевой опыт, отличался собранностью, вдумчивостью. Бывший студент харьковского института, он добровольно пошел на фронт и стал политбойцем. Потом, окончив курсы, командовал взводом, ротой, трижды был ранен. Теперь Семиюченко являлся надежной опорой для Якунина, а для меня неоценимым помощником.
3-й батальон из-за недостатка людей мы расформировали и пополнили за его счет два других. Стрелковые взводы и роты переукомплектовывались непрерывно, это считалось обычным делом.
Поставив задачу батальонам на подготовку к наступлению, я решил пройти по ротам. В темноте слышу негромкий голос лейтенанта Г. В. Левашова. Геннадий проверял оружие и боеприпасы, подсказывал подчиненным, как приладить снаряжение, чтобы не бряцало в пути. Мне нравился этот полнолицый крепкий парень с открытым, доверчивым взглядом и уверенностью бывалого воина. Прошел дальше, чтобы не отвлекать от дела, знал — увижу его у соседа, высокого с кудрявым чубом лейтенанта Григория Бондаря, недавно принявшего роту. К Бондарю вскоре подошли командиры рот А. Т. Мартынов и Г. В. Левашов. Накоротке мы еще раз обсудили, как будем взаимодействовать во время предстоявшего штурма. Затем отправился к пулеметчикам. Офицеры Г. Ф. Ильин и В. И. Кочетков — оба младшие лейтенанты, только что прибывшие из госпиталя, прежде воевали в соседней 51-й дивизии, так что шли рядом с нами. Георгий — москвич, из Химок, Владимир — свердловчанин. Беседуя с ними, как бы невзначай спросил:
— Ума не приложу, кого из вас ставить на роту, кого [106] на взвод? Обоим по 20 лет, фронтовой стаж одинаков, офицерское звание — тоже.
— Вам решать, товарищ командир полка, — ответил Ильин. — Как прикажете, так и будет.
— Он на полгода старше, к тому же москвич, — улыбаясь, уточнил Кочетков. — Это надо учесть. А мне бы лучше на взвод, люблю с матчастью возиться.
На том и порешили.
На обратном пути опять повстречал Ильина с Кочетковым. Они сообщили, что уже успели познакомиться с бойцами, так что в случае чего своих узнают. А вот фамилий, даже сержантов, еще не запомнили. Но есть «старички», те, кто воюет здесь с момента формирования. Народ надежный, с ними выполнят любую задачу...
В другом батальоне пулеметными взводами командовали сержанты Арсений Кокин и Алексей Васильев. Я хорошо их знал, любил и часто заходил проведать. Ветеранов здесь уцелело немного, но именно они являлись той моральной силой, которая скрепляла поступающее пополнение.
...После полуночи группа Александра Круглова доставила пленного. Гитлеровец с кляпом во рту едва не задохнулся. Отдышавшись, он сообщил, что их рота прибыла только перед вечером и с местностью еще не освоилась.
Вторая группа — Леонида Тюшева — вернулась позже и тоже порадовала нас. На одном участке разведчики засекли огневые точки, а на другом, что было очень важно, в поисках «языка» спустились в траншею, прошли сотню метров, но не встретили ни единой живой души. Дело теперь было за нами.
Советуюсь с командиром 306-го полка Григорием Злобиным. Офицер инициативный, подобные случаи встречались в его практике, и Злобин их не упустил.
— Не ждать же бога войны, — сказал он мне. — А обжигать горшки и мы сумеем. — Потом, посерьезнев, добавил: — Ленино надо брать сейчас, не медля.
Командир дивизии одобрил наш замысел.
— К вам вышел Мазин, — сообщил генерал. — Он поможет. Об исчезновении солдата противник наверняка еще не знает. Вот и опередите его внезапностью.
Бориса Жаринова с саперами я послал сделать проходы в заграждениях. Работали саперы долго, но аккуратно, а главное, остались незамеченными. Успели обозначить вешками маршруты через пойму и речку, вплоть до переднего края. Но от усталости еле держались на ногах. [107]
Холодный дождь хлестал в лицо, но это не помешало мне задержаться у головной роты Геннадия Левашова.
— Как настроение, лейтенант? — спрашиваю его.
— Ночь и дождь — наши союзники, товарищ майор. Ворвемся без единого звука, а там — по обстановке, — ответил он.
— Спасибо, так и действуйте.
В помощь комбату Якунину начальник штаба направил своего помощника Сергея Шаталова, опытного и решительного офицера.
В ночь на 2 октября батальоны вброд преодолели речку и приблизились к саперам, оставшимся у проходов. Офицеры шли впереди, уточняя направления. Оставалось сделать один рывок, и он был совершен. Без шума и суеты батальоны ворвались в село Ленино. Бойцы 306-го полка первыми оказались там. Надо отдать должное Григорию Лазаревичу Злобину: с его приходом полк стал действовать более напористо, чём прежде.
Внезапность сделала свое дело. Противник был ошеломлен, управление и взаимосвязь его подразделений нарушились, мы воспользовались этим и стали бить гитлеровцев по частям. В цепи стрелковых рот шли пулеметчики, поддерживавшие своим огнем атакующих. Ленино и небольшой плацдарм за речкой мы отвоевали дерзостью, не имея преимущества даже в живой силе. С рассветом, правда, враг начал контратаковать. Но батальоны успели зарыться в землю, создав огневой щит.
Минометные роты пристреляли подступы к Ленино. Находясь впереди, Давид Рагинский и Виктор Попов без промедления давали залпы, то и дело перенося огонь на скопления фашистов. Мастерски действовали расчеты сержантов Кирсанова и Джабара Лигидова. Но залпы вскоре стали редеть: не подвезли боеприпасы. Вся надежда была на патроны, которые, к счастью, нам сбросили самолеты.
Поняв, что мы лишены поддержки артиллерии, немцы усилили натиск. О критическом положении в Ленино доложил Шаталов, попросил помочь батальонам. Я переправил в Ленино единственный резерв — роту автоматчиков, предупредив горячего Романова, чтобы бил с места и не лез в рукопашную.
Туда же ушли комсорг полка Михаил Кузовков и сержант Вячеслав Митроченко, помогавший Тарану обрабатывать документы. Взялись за оружие связисты, санитары, даже ездовые Овсянникова, доставлявшие в роты боеприпасы. КП [108] и тылы полка опустели. Каждый без слов понимал: Ленино отдавать нельзя.
В полдень гитлеровцы пустили вместе с пехотой танки. То была их седьмая по счету мощная атака. Но к. этому времени саперы Жаринова под непрерывным огнем сумели проложить бревенчатый настил и переправить в Ленино батарею 45-миллиметровых орудий Василия Жигулева, прозванных у нас «вездеходками». Раньше, когда мы вели бои еще в Потапово, «фердинанды» держались вдалеке, наши орудия не смогли поразить их, и всю горечь нашей досады Василий Жигулев безропотно принимал на себя. Сейчас, замаскировавшись, он сам стал к орудию, подпустил «фердинанда» менее чем на сотню метров, дал сигнал, и батарея завязала бой. Артиллеристы стреляли по ходовой части, однако гусеницы зарывались в землю, снаряды попадали в лобовую броню и с визгом рикошетили. «Фердинанды» продолжали продвигаться. Но вот широкая гусеничная лента бронированной громадины, приподнявшись, треснула, как подрезанный ремень, и раскаталась по земле. Самоходка замерла. Василий тут же переключился на другие машины. В тот день ему удалось основательно повредить два «фердинанда», а остальные скрылись за холмами. Немцы отошли. Мы следом ринулись в атаку, но развить успех не смогли: полк был ослаблен и перешел к обороне Ленино. А 104-й и 306-й полки сдвинулись вправо, готовясь овладеть высотами.
До революции Ленино называлось село Романово — в нем проживали дальние отпрыски царской семьи — князья Дундуковы-Корсаковы. В начале 1918 года на территории бывшего княжеского имения был создан совхоз. 8 ноября 1922 года жители села послали телеграмму на имя Владимира Ильича Ленина.
«Рабочие и служащие совхоза «Ленино», бывшего Романове, поздравляют Вас с выздоровлением и большим праздником Октябрьской революции и просят Вас быть шефом совхоза «Ленино», — писали они. — При Вашем идейном руководстве, нашем примерном труде расцвет совхоза будет обеспечен. Подробные сведения о совхозе вышлем почтой. О Вашем согласии сообщите по адресу: «Ленино», Горецкого уезда.
Председатель рабочкома Мишульский
Заведующий совхозом Свидерский».
И ответ был получен. От имени Ленина рабочих и служащих совхоза поблагодарил за телеграмму и пожелал им [109] успехов в развитии хозяйства управляющий делами СНК РСФСР В. Д. Бонч-Бруевич. Он сообщил также: Владимир Ильич гордится тем, что совхоз назван в его честь. Так при жизни Ленина это село стало носить его имя.
8 октября мы сдали частям 290-й дивизии оборону Ленино, а участок правее, перед высотами, — подходившей 1-й польской дивизии имени Тадеуша Костюшко. Начались перегруппировки войск, уплотнение боевых порядков, подготовка к более широкому наступлению.
Подход свежих сил всегда радовал нас. На переднем крае тесно не бывало, места, особенно пехоте, хватало вполне. На неубранном поле наши и польские солдаты рыли картошку, пекли ее в кострах и, обжигаясь, с удовольствием ели это немудреное лакомство. Затем и гости и хозяева взялись за вещевые мешки. Началось взаимное угощение. Солдатский язык, дополняемый жестами, был предельно ясен каждому. Я с удовольствием наблюдал за этой картиной и невольно думал, что в истории уже были случаи, когда русские, польские и литовские войска совместно готовились к схватке с врагом. А затем разгромили в Грюнвальдской битве в 1410 году войска Тевтонского ордена. Кстати, упомянув Грюнвальд, не могу не сказать, забегая вперед, что в феврале сорок пятого нашему полку довелось воевать на Грюнвальдском поле. Но это лишь к слову.
Польская дивизия встала на наше место, мы — правее. Перед вечером ко мне подошел капитан Михаил Семин, начальник штаба 108-го саперного батальона нашего соединения, — молодой, проворный офицер с яркими, как васильки, глазами. В полках любили его за смелость, оперативность и веселый характер. Работой саперов впереди всегда руководил он, а не комбат.
— Чем порадуешь, Миша? — здороваясь, спросил его.
— Чем может порадовать сапер? Будем расчищать проходы для поляков. — И сдвинул на затылок шапку, словно собирался на вечеринку, а не под дула пулеметов.
Поляки еще не знали о противнике того, что было известно нам. В частности, они не знали системы огня и заграждений гитлеровцев. Поэтому мы старались им помочь быстрее освоиться. Наши саперы извлекли все мины, разрезали и растащили колючку, расчистили проходы. Все было сделано добротно, на совесть...
Участок местности перед нами был тоже новый, и противник незнакомый. Поиск разведчиков накануне оказался неудачным. В ночь на 11 октября снова направили в тыл [110] противника группу И. Т. Хандогина, дав ему в помощь В. Кочеткова с пулеметчиками. В боях за Ленино разведчики видели его в деле и теперь пригласили Владимира в группу прикрытия. Комбат В. Булаенко пошел им навстречу. Так сложилась не совсем обычная разведывательно-пулеметная группа поиска.
«Языка» решено было брать у землянки за первой траншеей или, проникнув в глубину, возле села. Готовил разведчиков Таран. Он же проводил их в путь и теперь, волнуясь, ждал возвращения. Ребята притащили «языка» только в пятом часу утра. Задержка была не случайной. Первый объект поиска — землянка — оказался разрушенным. На месте землянки зияла воронка, торчали бревна. У села же, за передним краем, наши наткнулись на множество немецких солдат. Пришлось залечь неподалеку и долго ждать, пока удалось выследить отошедшего в сторонку ефрейтора. Он не успел даже рта открыть, как был схвачен.
В этом поиске проявились не только чутье и выдержка Хандогина, но и хладнокровие, твердость его подчиненных. Допусти кто-либо из них малейшую оплошность — оттуда бы им не выйти...
Расстановку неприятельских сил мы представляли теперь отчетливее, и 12 октября после артподготовки батальоны нашего 123-го полка двинулись вперед. Я взглянул на высоты правее Ленино. Там неудержимой лавиной наступали полки 1-й польской дивизии. Бежали солдаты местами скученно, видимо, недоставало тактической выучки, опыта. Управлять такими подразделениями нелегко. Солдату в подобной ситуации не до тактических правил, он о них забывал. Взволнованно смотрели мы на атакующих, радовались их порыву и беспокоились: как пойдут дела?
О самоотверженных действиях поляков я сообщил Булаенко и Якунину и потребовал решительного продвижения их батальонов.
— Ладно, возьмем нахальством, — ответил Булаенко. — Я все подчистил. В цепи поставил пулеметчиков, минометчиков, связных.
Следуя за огневым валом, передовые роты Левашова и Бондаря достигли окраины деревни Сукино. Левее залегли бойцы роты Мартынова. В глубине их встретили пулеметы, защищенные бронеколпаками, и огонь «фердинандов». Соседей — тоже. Жиденькие цепи бойцов то поднимались, то падали. Залпы нашей артиллерии заметно ослабели: над ее позициями в два-три яруса висели «юнкерсы». [111]
Вокруг стоял такой свист, вой и грохот, что смотреть приходилось чаще на небо, чем вперед. Противник господствовал в воздухе: его аэродромы были рядом, а наша авиация базировалась еще на старых.
С надеждой гляжу в сторону Ленино. Поляки продвинулись дальше нас, штурмом овладели господствующей высотой и вели бой в глубине немецкой обороны. Но и противник держался стойко. Прорывая его оборону, польские части одновременно отбивали контратаки танков и пехоты. Бои, по сути дела, носили характер обоюдных атак. В этом огне рождалась подлинно народная армия Польши...
За бои под Ленино были награждены 243 польских воина, а двое из них — автоматчица Анель Кшивонь и капитан Владислав Высоцкий — посмертно удостоены звания Героя Советского Союза.
В ночь на 14 октября 1-я польская дивизия была выведена из боев. И вовремя. Она сделала свое дело, и людей надо было сберечь.
Теперь в Ленино и на прилегающей к нему высоте 215,5, взятие которой было кульминационным моментом боевых действий, открыт мемориальный комплекс, памятник-музей советско-польского братства по оружию.
Спустя 30 лет я и мои фронтовые друзья встретились в этих местах с польскими товарищами из дивизии имени Тадеуша Костюшко. Каждому было что вспомнить и рассказать. Польских друзей тянуло к речке Мерея, через которую они шли в атаку, и к высоте... А нас — в Ленино, хотелось заглянуть в каждый уголок и овражек, вспомнить, как все было.
Среди новых коттеджей Сергей Кирсанов узнал единственный уцелевший кирпичный дом. Покрашенный под стать коттеджам, он, как старый гвардеец в новом обмундировании, все же выделялся среди них. И нам этот дом был особенно дорог: его прочные стены служили надежным укрытием для десятков бойцов. А с его чердака батарейцы корректировали огонь по врагу.
Вячеслав Митроченко долго искал колодец, из-за которого стрелял по фашистам, но так и не нашел его. На том месте и вокруг вымощена теперь площадь, на ней — памятник погибшим воинам: огромная из красного гранита пятиконечная звезда, под углом устремленная ввысь...
Но вернусь к тем незабываемым дням.
В нашей полосе дела шли неважно. Прорвать оборону врага не удалось. Сказывалась ралабленность частей и отсутствие [112] резервов. Наращивать удары по гитлеровцам и отражать контратаки было нечем.
В районе села Азарово противник применил тяжелые метательные аппараты, которые мы прозвали «скрипачами». Снаряды «скрипачей» имели огромную разрушительную силу. После их разрыва людей, засыпанных землей, с великим трудом откапывали из глубоких завалов.
Потери были значительные. Погиб любимец дивизии Иван Иванович Салдаев. От этой вести что-то надломилось в душе. Крепко я был обязан ему. Под его мудрым оком я, как и многие другие, складывался и мужал как командир. Погиб в тот же день член Военного совета 21-й армии Григорий Сергеевич Пименов. Чудом остался в живых замполит 3-го батальона Григорий Иванович Фонер, которого завалило землей.
...В небе ежедневно до сумерек гудели фашистские самолеты. Пищу в окопы не поднести. Кормили всех затемно: перед рассветом — завтрак, с заходом солнца — обед и ужин. В ушах стоял звон, за гимнастеркой, в брюках и сапогах было полно земли.
Бойцы так уставали, что засыпали тут же, в захваченных траншеях, офицеры еле держались на ногах и нередко полусонные докладывали по телефону обстановку или отвечали на вопросы. Однажды в полусне и я ответил невпопад на звонок генерала Ефремова. А потом долго испытывал из-за этого неловкость. Дело в том, что в период наступления было невозможно установить какую-либо очередность для отдыха. Мы едва успевали комплектовать подразделения, обеспечивать их всем необходимым для боя, организовывать взаимодействие с приданными подразделениями. Штаб должен был еще оформить массу документов и отчетов, а также быть готовым ответить на любой запрос — и о неприятеле, и о том, что делается в собственном тылу. Выматывались все до предела...
Весь октябрь и ноябрь шла перегруппировка войск, гремела канонада. Советские части и соединения перешли к обороне. Ленино было последним населенным пунктом, который нам довелось освобождать в 1943 году.
Сколько встречалось на нашем пути больших и малых речек — не перечесть! Но названия лишь немногих врезались в память. Одной из них была бежавшая к Днепру речка Россасенка с торфяной поймой и оголенными берегами. Самая короткая из тех, что попадались за войну, образованная [113] болотистыми впадинами и ручейками, она, включая все извилины, тянулась километров на двадцать — тридцать. Наверно, и коренные жители не знали Россасенку так, как мы, исползавшие вдоль и поперек ее берега.
Местность здесь была открытая, безлесная, изрезанная чашеобразными низинами, в которых селились дикие утки. В этих местах нам предстояло зимовать.
Километрах в трех от переднего края уцелело всего два домика от деревни Колотовка. Их мы сразу взяли под охрану, иначе растащили бы по бревнышку. В одном разместили санроту, другой был вроде клуба и обогревательного пункта. Неподалеку от домиков, ближе к переднему краю, в ложбине, расположился КП полка. Вокруг лежали поля — местность была открытая, без каких-либо приметных ориентиров. Противник, видно, и не подозревал, что именно здесь мог находиться штаб полка, и потому не тревожил нас. Мой НП был на высоте 201,2 — в расположении 2-го батальона.
Работы предстояло много. Чтобы оборудовать участок полка, требовалось отрыть не менее полусотни километров траншей и ходов сообщения, не говоря уже о сооружении хозяйственных и санитарных объектов.
А между тем ударили декабрьские морозы, повалил снег, замело дороги. Лошадей хватало лишь на подвоз продовольствия, боевых грузов и топлива для кухонь. Топили осинником, он не горел, а только тлел в печках. За день успевали приготовить ужин, а за ночь — завтрак. Пока по ротам разносили в термосах варево, оно замерзало. Черенками лопат бойцы раскалывали слой льда и разливали холодную пищу по котелкам.
Для землянок дров не подвозили — не на чем. Топили их торфом, который доставляли ночью с нейтральной полосы от речки, ползком, на плащ-накидках. Потом бойцы приспособились топить толом — его добывали из снятых немецких мин. Тол закладывали в «буржуйки», сделанные из ведер, трубами для которых служили гильзы из-под снарядов: иного выхода не было. Тол горел жарко, но, пока разгорался, от него валил густой черный дым. Снег вокруг покрывался копотью. Бойцы ходили черные, как трубочисты, хотя и старались покидать землянку, пока разгорался тол.
Однажды сразу после топки мы с генералом Ефремовым нагрянули к разведчикам, которые обосновались в огромной яме, крытой хворостом и землей. [114]
Генерал стал укорять их, что и землянка плохая, и за собой не следят. Комдив обращался к разведчикам, а каждое слово било по моей совести.
— Построить блиндажи не из чего, товарищ генерал, — стал было оправдываться Леонид Тюшев, единственный, кто уцелел из «старичков». — Мыла нет, а без него ни сажу, ни копоть не отмыть.
— Примите меры, — строго сказал мне генерал перед уходом.
Вскоре мы назначили офицером разведки полка М. Е. Яськова. Под его наблюдением построили землянку, сгоняв и без того отощавших лошадей за полсотни километров в лес за осиной. Разведчикам выдали чистое белье и обмундирование. Их быт постепенно наладился. А вот в батальонах дело обстояло сложнее...
Офицеры штаба полка и батальонов в ту зиму не вылезали из траншей. Подойдешь к бойцу, стоящему на посту, а он закоченел, бедняга, так, что еле ворочает языком. Только и спасали людей тем, что отправляли в обогревательный пункт в Колотовку. А поскольку обогревательный пункт вмещал всего 20–30 человек, остальных приходилось заставлять беспрерывно работать, чтобы все время находились в движении...
Днем, после трех-четырех часов отдыха, я брался за почту. Приказов накапливалось множество, и старых и свежих, начиная от приказов Верховного и до дивизионных — с предупреждениями и сроками исполнения. Все их надо было не просто прочесть и осмыслить, но и расписать, кому что делать. За приказами шла объемная «главная» почта на имя командира части: запросы родственников погибших. Их волновали подробности: где и как погиб, долго ли мучился, какие были последние слова и просьбы... Письма поступали изо всех уголков страны, и для многих матерей, жен, любимых полевая почта 37637 осталась последним, роковым и на всю жизнь мучительным адресом. Тяжелая это была переписка. Все, что касалось погибших, было свято и тревожило совесть живых...
Я попытался нарисовать лишь частицу окопного бытия. А рассказать о том, сколько пережил, передумал и перечувствовал солдат, сколько пролил он незримых слез и как проклинал войну, как неистово мечтал покончить с ней, разгромив врага, мне просто не под силу. Лучшим свидетельством тому являлись боевые дела наших воинов, особенно их ночные действия. [115]
Днем разведчики наблюдали, выбирали объекты поисков, а ночью уходили в поиск. Это постоянно держало гитлеровцев в страхе, заставляло находиться на холоде, у оружия.
В течение зимы наши ребята взяли 15 «языков», противник же у нас — ни одного.
Проводились по ночам и более крупные вылазки — ротами, батальонами. В таких случаях немцы спешно покидали передний край, так как ждали нашего наступления.
В одну из ночей был снова тяжело ранен наш разведчик-следопыт Павел Некрасов. Он долго лечился в Ногинске и выжил, хотя находился на грани смерти. В Ногинске Некрасов обзавелся семьей и с тех пор работает в этом городе на одном из заводов. Как Павел воевал, так и работает — с полной отдачей сил. В числе первых из многотысячного коллектива завода кавалер двух орденов Красного Знамени Павел Александрович Некрасов в 1971 году был награжден орденом Октябрьской Революции. Мы встречаемся по сей день. Он прекрасный семьянин, заядлый грибник и славный собеседник...
Незримо и споро действовали снайперы. За их подготовку мы взялись сразу, как только перешли к обороне. Отбирали энтузиастов — выносливых, изобретательных, обладавших терпением, чтобы выслеживать неприятеля.
Снайперский взвод получился многонациональным. Хамза Джакенов — казах, Нури Сайфулин — узбек, Сафар Каримов — азербайджанец, Леон Задыкян — армянин... Это были уже не те беспомощные парни, что прибыли летом сорок второго, когда полк воевал в старорусских болотах. Огонь сражений, зной и холод закалили души бойцов. Они знали, что такое враг, видели горе и слезы матерей и сирот, помнили и свято выполняли родительский наказ.
Снайпер сержант Бурхан Бахрамов прочитал товарищам полученное из дому письмо.
«...Бурхан! — писал отец. — Когда сорная трава засоряет сады нашего Узбекистана, угрожая чудесным плодам, — ее вырывают с корнем. Немец — наш общий душман (враг) — протягивает свои грязные лапы к нашему счастью, и мы велим тебе: уничтожай огнем, коли штыком фашистов, оскверняющих, опустошающих наши земли. Только с победой возвращайся домой».
И Бурхан успешно уничтожал врагов, в числе первых был награжден медалью «За отвагу».
Опытные снайперы Павел Лыткин и Николай Епишин начали истреблять фашистов еще в период наступления. Счет первого перевалил за 90, второй только за время обороны [116] уничтожил более 40 гитлеровцев. И не случайно статья Епишина в газете «На разгром врага» так и называлась — «Били, бьем и будем бить». Эти комсомольцы являлись примером для других.
Еще 8 ноября 1943 года Президиум Верховного Совета СССР учредил ордена «Победа» и Славы I, II и III степени. Высокий смысл этого указа состоял в том, что солдатский орден Славы был учрежден в один день с орденом «Победа», которым награждался высший командный состав. Отвага солдата и талант полководца были частями единого целого. Многих воинов награждали мы в ту зиму орденом Славы, и одними из первых — снайперов.
Немцы догадались, отчего редеют их подразделения. Стали выставлять своих снайперов, начались дуэли. Наши парни сразу поняли, кто находится перед ними, а потому пошли на хитрость. Обнаружить замаскированного снайпера можно только по выстрелу, но они редки. А потому требуются терпение, прекрасная сноровка и хитрость. Хамза Джакенов выследил своего противника только к концу второго дня. Для приманки он осторожно выдвинул на бруствер каску и отошел понаблюдать. Вскоре щелкнул выстрел. Пробитая каска дзинькнула, осела. Джакенов не шелохнулся. В оптический прицел он уловил еле заметное колебание снежного бугорка и тут же выстрелил. Снежный ком вздрогнул, как поплавок на воде, и все замерло. Это был тридцать пятый сраженный Джакеновым фашист.
Однако в одиночку становилось все труднее разыскивать вражеских снайперов. Николай Епишин предложил работать в паре.
Предложение оправдало себя. Только отделение Николая Плотникова уничтожило 266 фашистов, а снайперы дивизии — более 500.
Зима отступала медленно. Апрель сорок четвертого начался бураном, который занес все вокруг. Передний край в снежных волнах — ни пройти, ни проехать. Много труда потребовала расчистка позиций. Наконец началась долгожданная весна, а с ней — перемены. Западный фронт был реорганизован, поменялось руководство. Наш, вновь созданный 3-й Белорусский фронт возглавил генерал-полковник И. Д. Черняховский.
Сменилось и руководство дивизии — ею стал командовать генерал-майор Порфирий Григорьевич Бородкин, а генерала В. В. Ефремова послали на учебу. [117]
Новый командир дивизии обладал разносторонними знаниями и опытом. На совещаниях говорил спокойно и аргументированно. Вначале проводил анализ обстановки, потом советовал, что и как надо сделать, подсказывал пути выполнения задачи. Порфирий Григорьевич любил бывать в полках. С командиров спрашивал строго, но, если требовалось, и защищал их.
Как говорят в таких случаях, я легко нашел с ним общий язык. Помню, зашел комдив как-то ночью и говорит:
— Посмотрим-ка передний край, что там творится.
В разгаре было половодье, траншеи и ходы сообщения превратились в ручьи, передний край — в настоящую речку. Темень. Идем вдоль журчащего потока медленно, чтобы не оступиться. Бойцы раскиданы группами, расстояния между ними большие, примостились кто где, зябко поеживаясь.
— Холодновато? — спросил одного из них генерал.
— Ничего, все же весна, — бодро раздалось в ответ.
Генерал посмотрел в сторону немцев, изредка постреливавших, будто для обозначения того, что живы, потом окинул взглядом хмурое небо и наконец сказал:
— Дальше не пойдем, все ясно. Очищать траншеи или рыть другие пока бесполезно.
Для меня это было ново. Обычно в любую погоду мы слышали: рой, очищай, докладывай метры...
В конце апреля земля еще дышала испарениями и не просохла, траншеи оползли, стали рвами с раскисшей глиной, ходить нельзя — не вытащить ноги. Даже моя землянка смахивала на обвалившийся погреб, а новую оборудовать было еще рано. Под утро я вернулся с переднего края — мокрый, усталый и раздосадованный неудачным поиском разведчиков.
Еле сняв сапоги, я надел валенки. Зашел заместитель командира полка по политической части Петр Петрович Познянский. Разговорились. Повар Гриша Ермилов принес завтрак. Вдруг из-за двери слышу:
— Товарищ майор, приближается с десяток «виллисов».
Только успел затянуть ремень, как в дверь, пригибаясь, вошел высокий красивый генерал в кожаном пальто под плащ-накидкой. Звание определил по фуражке, погоны были закрыты. Это оказался командующий фронтом Иван Данилович Черняховский. Я доложил о положении в полку. Командующий поздоровался и присел на единственную скамеечку у крохотного столика, прибитого к стенке. Вместе с ним в землянку вошли несколько генералов, а кое-кто остался у входа. [118]
Командующий фронтом расспрашивал меня о противнике, о местности, о ширине и глубине речки Россасенки, о проходимости поймы для танков. Когда я ответил на все вопросы, речь зашла о численности подразделений, о количестве и видах оружия, о наличии боеприпасов, о командирах рот и батарей. Одним словом, генерал Черняховский всесторонне проверял знание мною полка — не по записям, а на память. Потом назвал номер одного из приказов, спросил о его содержании. Приказов, как я упоминал, у нас в штабе было много, номеров я не запомнил, не придавал этому значения. А тот, который был назван, являлся приказом фронта и был подписан самим командующим. В приказе давались конкретные указания по боеготовности войск, устанавливались твердые нормы боеприпасов на все виды оружия, то есть боекомплекты, — на винтовку, пулемет, орудие. Приказ требовал во всем порядка, дисциплины, организованности. Он уже выполнялся нами, но сам я этих норм не заучил. Привык действовать по старинке: чем больше патронов и мин, тем лучше.
Так и ответил командующему фронтом, что боеприпасов у нас достаточно. Такой ответ не мог удовлетворить его. Я растерялся и стал путаться даже в том, что твердо знал, начал отвечать невпопад и еле выправился. Позже установленные приказом Черняховского нормы вызубрил так, что помнил их при решении задач в академии, через много лет после войны.
Прощаясь, генерал-полковник сказал:
— К приказам вы относитесь несерьезно, а по ним живут войска. Найдите тот приказ и проверьте его выполнение.
Настроение после отъезда командующего фронтом испортилось. Я даже не предупредил штаб дивизии, что в полку был генерал-полковник Черняховский. Память будто отшибло. А он от меня туда и направился. Комдив находился на НП и ничего не знал. Думаю, что это было к лучшему. Во всяком случае, позже об этом эпизоде он не обмолвился ни словом...
Колонна «виллисов» подкатила к штабу дивизии. Петр Андреевич Мазин доложил командующему и вызвал заместителя командира дивизии. Полковника Тулупова, как потом мне рассказывали, сразил тот же злополучный номер приказа по фронту. Не удовлетворила командующего и недостаточная осведомленность полковника в других вопросах. В заключение он спросил, нравится ли Тулупову его должность. [119] Тот, думаю, сгоряча ответил на вопрос отрицательно и вскоре был переведен на должность командира полка.
В те дни генерал Черняховский объехал передний край всего фронта, с правого до левого фланга, замыкавшегося нашей дивизией. На месте, в частях, он изучал состояние и боеготовность войск, беседовал с бойцами, выслушивал жалобы, принимал советы бывалых солдат, делал замены и перестановки среди командного состава.
После отъезда комфронтом наш левый фланг забурлил, оживился. Перемены произошли даже в кухонных хозяйствах: привычные суп и каша стали намного вкуснее. Это Иван Данилович дал накрутку интендантам!
Молодой полководец (генералу Черняховскому было тогда всего 38 лет) пришелся по душе солдатам, сумел круто повернуть настрой войск. Начались комплексные проверки армий, корпусов, дивизий. Проверялась не только надежность обороны, но и готовность войск к решительному наступлению. Последнее было поставлено во главу угла, этим должен был жить каждый. «Оборона — трамплин к наступлению», — говорили у нас тогда.
Итоги обследований, естественно, анализировались, потом рассылались директивы и приказы, языком которых командующий как бы говорил с нами, учил нас, ставил задачи. Они были многоплановы и злободневны. Некоторые из них я перескажу или приведу выдержки.
Вот директива Военного совета фронта об изучении противника{3}:
«...Круглосуточно вести наблюдение и подслушивание, засылать к врагу лазутчиков, захватывать пленных.
Уточнить наименование частей и подразделений до роты включительно, их боевой и численный состав, стыки рот, батальонов, полков, дивизий...
Уточнить огневую систему до отдельного орудия, пулемета, систему наблюдения противника, места НП и КП, узлы связи, распорядок дня на переднем крае...»
Все это неукоснительно выполнялось, неприятель был изучен досконально.
«...В целях маскировки нашей обороны и группировки огневых средств сократить огневую деятельность артиллерии и минометов. Сменить все пристрелянные противником позиции оружия, стрельбу вести только с запасных позиций...» [120]
Случалось, бойцы, да и офицеры, негодовали: мол, немец долбит безнаказанно, а наши пушкари попрятались. Да, приходилось терпеть. Гитлеровцы палили тоже не от хорошей жизни, и чаще впустую: нервничали, вызывали ответные меры, пытались выявить, что готовят им русские. А русские тем временем засекали, подсчитывали и заносили их батареи, пункты управления и коммуникации на свои карты.
«...Ограничить пользование телефоном до минимума, воспретить пользование радиосвязью, за исключением управления артиллерийским огнем, в танках и ПВО...»
Армейский приказ — о проведении сплошной проверки документов и прочесывании местности — имел целью очистить войсковой район от шпионов и диверсантов. Они маскировались под раненых, отставших от своих частей, или прикидывались заготовителями продовольствия, фуража и т. п.
Командир нашего 113-го корпуса генерал Н. Н. Олешев беспрерывно и всесторонне проверял полки, батальоны. Опытным глазом он подмечал упущения, давал советы.
Наш комдив Бородкин, не очень щедрый на похвалу, но и не сухарь в душе, хорошо понимал жизнь переднего края, возможности людей и зря, для острастки, не отчитывал подчиненных.
Помню, мы находились еще в глухой обороне и заново отрывали траншеи параллельно тем, что обвалились. Поначалу их делали неполного профиля, только бы укрыть подразделения, а углубляли потом. Комдив решил проверить. Шли мы пригнувшись. Чувствую, комдив недоволен, изредка бросает выражения вроде: «По своей земле ходить враскорячку — позор!..» Зато ему пришлись по душе устроенные впереди позиций самодельные управляемые фугасы. Чтобы изготовить такие фугасы, в гильзы из-под снарядов и в кухонные чугуны закладывали взрывчатку, металлический лом, а от тех гильз и чугунов протягивали шнуры — и оружие в готовности.
Но беседовать в таких траншеях с бойцами, проверять оружие, систему огня обороны было нелегко. В овраге присели с генералом отдохнуть. Я ждал упреков или взыскания. Но на сей раз мои опасения не оправдались. Достав записи, сделанные в пути, Бородкин назвал фамилии нескольких бойцов и сказал: «Завтра представить к награде. Потрудились они молодцом». [121]
Таким был наш комдив Порфирий Григорьевич Бородкин. Он умел, как другие, и руководить по телефону, и писать строгие приказы, и контролировать дела в частях через офицеров штаба... Но в тот момент нужна была живая работа в полках и дивизионах, важно было вникнуть в жизнь и заглянуть в душу солдата, увидеть тех, кого завтра поведешь в бой.
На совещаниях у командира дивизии я сидел обычно рядом с подполковником Е. Н. Жупановым. Взаимная симпатия возникла у нас с первого знакомства, как только он прибыл ко мне заместителем. Было это под Ельней. Ерофей Николаевич оказался энергичным и общительным человеком. Кадровый офицер-политработник, он после академических курсов перешел на командную должность и был направлен в полк. Жупанов принимал решения, согласовывал их со мной, получал мое добро и командовал, и я у него немало чему научился. У нас он пробыл с неделю и после ранения у Нов. Тишово получил назначение на должность командира 104-го полка.
В тот раз, о котором веду речь, совещание было посвящено подготовке частей к наступлению и оборонительным работам, за которые строго спрашивало начальство. Противник следил за нами. Ослабишь внимание — накажет так, что многим испортит настроение. Об этом и говорили выступавшие.
В конце совещания генерал, выразительно оглядев командиров полков, сказал:
— В дивизию прибывает взвод снайперов, — Сделал паузу и добавил: — Девушек. Вот я и думаю, какому полку их доверить, чтобы стали грозой для немцев.
Я мельком взглянул на Жупанова, он — на меня. Мне пришла мысль отказаться, если предложат девичий взвод, и я обдумывал, как бы поделикатнее это сделать. К чему, думал, мне лишние хлопоты. А командир 306-го полка майор Бердников тут же попросил:
— Отдайте девушек нам, — и стал обосновывать свою просьбу.
Жупанов облегченно вздохнул. Я тоже.
Генерал посмотрел в мою сторону:
— Славнов! Ты чего прячешься?
Я встал, молчу.
— Он холостой! С ним девушки поладят! — раздались голоса. [122]
Я тут же прикинул: два взвода снайперов — свой и девичий — это полсотни оптических винтовок. Сила немалая. Весь фронт полка возьмут под контроль. Нужны только организация, строгость. Сказал об этом на совещании.
В общем, девушек-снайперов передали в наш полк.
К их приходу мы подготовились, создали приличные условия. Расположили их рядом с медико-санитарной ротой, под заботливым оком полкового врача С. С. Абоева. На берегу ручья оборудовали просторный светлый домик-полуземлянку, поставили стол, нары. Таких «гостиниц» за войну мы не строили, здесь было где отдохнуть, постирать, рядом медицина и приличное питание.
Между тем распорядок жизни в полку изменился, стал скользящим. Этого требовала подготовка к наступлению. Ночью или после обеда и мне и офицерам штаба следовало быть на передовой, чтобы проверять состояние обороны и ход инженерных работ. С восходом солнца — в тылу на занятиях. Отдыхали урывками, когда выпадало время. Подготовиться к прорыву укрепленной полосы — «фатерлянд», как называли ее немцы, — было непросто. Отработку приемов и действий артиллеристов, пехотинцев, минометчиков, саперов повторяли до тех пор, пока не добивались полной слаженности.
Помню, во время занятий в тылу вслед за первым учебным артналетом рота перешла в атаку, открыла дружную стрельбу и спутала цепь. Я бегал, выравнивал и не заметил, как подъехал генерал Бородкин и занялся тем же: учил бойцов. На разборе он, против ожидания, похвалил нас, хотя и отметил упущения.
— В целом неплохо, молодцы солдаты! Главное — не боятся огня. Дело пойдет.
Возвращаясь с занятий, я отпустил Сечку. Умная лошадь побежала прямо к землянке-конюшне, а я зашел к девушкам-снайперам. День заканчивался, они вернулись с «охоты» усталые. А мне у них до этого и побывать не довелось.
— Скоро неделя, как мы прибыли, а командир полка не показывается, — с укором сказала одна из них.
— А зачем он вам? — поинтересовался я.
— Как зачем? На его полк работаем. Да и поглядеть хочется, каков из себя.
Речь зашла о делах.
— Стенгазеты у вас нет, — заметил я комсоргу Клавдии Чистяковой, — отличившихся не показываете, к наградам [123] не представляете, видно, не за что. — И посоветовал затемно выходить к речке, на нейтральную полосу, оборудовать там позиции и оттуда, с близкого расстояния, бить наверняка.
Проговорили больше часа, и никто не спросил, с кем беседуют. Позднее, в тот же вечер, узнали. На другой день пришли самые активные с очень дельными предложениями, которые мы тут же обсудили. С этого момента благодаря нашим девушкам-снайперам фашисты боялись высунуть нос из окопов. Под обстрел были взяты все ходы сообщения, подступы, изгибы лощин и оврагов.
В те дни Маша Иванушкина открыла свой счет. А Вале Кондаковой (указываю только девичьи фамилии) удалось убить не рядового стрелка, а снайпера-аса, на счету которого значилось больше ста наших бойцов и офицеров. Пленный, взятый разведчиками ночью, попросил показать снайпера, подстрелившего аса. Эту просьбу мы выполнили. Валя была награждена орденом Славы III степени, а затем орденом Красной Звезды и медалями.
Потери гитлеровцев так возросли, что вскоре их диктор прокричал в громкоговорящую установку: «Рус! Убери своих Марусек, а то Иванов перебьем». А для острастки пустили в ход артиллерию и минометы, прочесывали брустверы наших траншей из пулеметов. Но девушки продолжали успешную борьбу с врагом. Их сметливость и изобретательность удивляли нас. Особенно хочется отметить Н. В. Сундукову, М. И. Козлову, А. П. Озерову, В. И. Неверову, Л. Я. Андерман, А. А. Суханову. За 15 дней они истребили около ста фашистов.
Захожу как-то к себе в землянку пообедать и не узнаю ее, — все светится. Пол и окно чисто вымыты, а на столике, в глиняном горшочке, — полевые цветы, свежие, душистые, и смотрятся как-то по-иному. Случалось при ходьбе их топтать, а тут они — живые, ласкают глаз, будто дышат. Этот простенький, на ходу собранный букетик цветов до трепета взволновал меня и невольно напомнил об иной, мирной жизни. Принесли его очень милые девушки-снайперы подружки Клавдия Чистякова — студентка литературного факультета Ярославского педагогического института — и Шура Мулатова. Вскоре, перед наступлением, я покинул землянку, а цветы так и оставил нетронутыми, будто уходил ненадолго и от них и от девушек. Впоследствии узнал: Клавдия погибла в Литве. Увидеть ее мне так и не привелось. [124]
С наступлением майских дней немцы занервничали, видимо, почувствовали, что тучи сгущаются над ними. Операцию фронтов не скрыть. Войсковая разведка противника рыскала по переднему краю в надежде прощупать концентрацию войск или обнаружить хотя бы ее признаки, выявить вероятные участки наступления.
Утром 3 мая, когда большинство воинов на передовой отдыхали, вражеская артиллерия произвела мощный налет, причем стреляли тяжелыми дымовыми снарядами. Под густой завесой дыма рота солдат (численность роты противника вдвое превышала нашу) атаковала участок траншеи. Один наблюдатель был убит, другой ранен, вышли из строя два ручных и станковый пулеметы. Отдыхавшие бойцы выскочили из землянок, завязали бой. Комбат Булаенко по ходам сообщения бросил на врага резервную роту. Ее действия оказались неожиданными, немцы дрогнули и, зажатые с трех сторон, отхлынули, попав не только под отсечный огонь пулеметов Ильина и Кочеткова, но и под мины Размахова и под снаряды дивизиона Калашникова. Большую половину роты враг потерял. Оставшиеся в живых и раненые укрылись у речки, затем отошли. Прежде такие разведки проводились гитлеровцами куда решительнее и часто достигали цели. Но времена изменились, другими стали наши бойцы и командиры.
Разведка боем силами рот, а позже — батальонов велась войсками в полосе всего фронта. Она была частью мероприятий командования не только по изучению противника, но и по его дезинформации относительно истинных наших намерений в широком оперативно-стратегическом плане.
Разведка велась активно, и взвод разведки полка уже неоднократно пополнялся. Из прежнего состава остались только Леонид Тюшев и Александр Круглов. Но у последнего открылась рана, и его отправили в медсанбат.
При подготовке очередного поиска мнение высказывал каждый разведчик. Вариантов и на этот раз было несколько. Остановились на предложении Тюшева. Передний край немцев, нейтральную полосу он знал как никто и обладал профессиональным чутьем, поэтому к его мнению прислушивались.
Повышенная бдительность немцев и считанные часы темного времени диктовали свои условия — поиск следовало провести в максимально сжатый срок и небольшой группой — без обеспечения и без прикрытия.
В намеченном месте немецкая траншея подходила [125] близко к речке. Обычно там было тихо, лишь взлетали ракеты. Замысел Леонида Тюшева преследовал одну цель: как можно быстрее незаметно проникнуть за проволоку, а там действовать по обстановке. За проволокой разведчик становился как бы другим: появлялись молниеносная реакция, быстрота и решительность действий. Именно на эти чисто психологические моменты и делал упор Тюшев. Вариант был рискованным и долго обговаривался, прежде чем получил утверждение штаба.
Первоначально группа подобралась из трех человек. В нее вошли уже известный читателю Леонид Дмитриевич Тюшев, дюжий сибиряк из Кемеровской области, спокойный и уравновешенный Иван Петрович Поляков и мордвин Федор Федорович Николаев, за внешней бесшабашностью которого угадывались упорство и расчетливость.
Накануне поиска на должность командира взвода прибыл младший лейтенант Жаляль Крымов, высокий ловкий казах из Уральска. Познакомившись с разведчиками и узнав характер задания, он сказал: «Пойду с вами». Крымов шел в поиск впервые. У разведчиков вера в себя и в товарища — залог успеха. Окажись в группе слабовольный — не миновать беды. Каждый знал, что остаться раненым у немцев за проволокой — хуже, чем погибнуть.
Товарищи по взводу переправили группу через речку на резиновой надувной лодке. Дальше, с километр, разведчики пробежали под обрывистым берегом. У изгиба речки была намечена исходная точка. От нее метров тридцать до проволочной изгороди в три ряда. Ночь стояла тихая, от воды шел теплый пар, выпала густая роса.
Из-под обрыва группа выползала по одному. А впереди находились два сапера: Анвар Хизялов и Михаил Тимофеевич Макаров.
Небо стремительно светлело, близился рассвет. Саперы быстро разрезали только нижний ряд колючки, на большее не было времени. Поляков и Николаев помогали им развести в стороны концы, чтобы нигде не звякнуло: немцы обвешивали проволочную сеть пустыми консервными банками для шумовой сигнализации.
Разведчики юркнули в узкий лаз и бороздами прошлогодней картошки поползли по двое: впереди Поляков и Николаев, следом — Тюшев и Крымов.
Тишину прорезали редкие очереди пулеметов. Впереди, метрах в десяти, показался бруствер траншеи, за ним — новый окоп. В это время чуть позади Тюшева раздался легкий шлепок — это стукнулась о землю граната. [126]
Если обнаружили — отходить бесполезно, перебьют. Возможно, немецкий часовой, как это не раз случалось, бросил гранату просто для страховки. Все это мгновенно промелькнуло в мозгу Тюшева. Так или иначе, а медлить нельзя. Он в свою очередь швырнул гранату в сторону немца. Раздался двойной, почти одновременный взрыв — и тут же команда «Вперед!».
Бросились разом. Полоснули из автоматов по окопу, с ходу перепрыгнули старую, обвалившуюся траншею. Мелькнули двое убегавших. Поляков и Николаев выстрелами подкосили их. Николаев крикнул: «Брать надо, может, кто живой!» Но живых не оказалось.
Когда товарищи погнались за солдатами, Леонид бросился к окопу, но там никого, лишь на площадке стоял заряженный пулемет. У нас в полку никто не знал об этой огневой точке, отсюда пускались временами только ракеты. Грозный МГ, видимо, предназначался для кинжального удара в случае отражения атаки от речки, подходившей в том месте близко к окопам.
Не зря немец бросил гранату, а не полоснул из засекреченного МГ. Автоматами тоже никто не воспользовался, не хватило ни смекалки, ни мужества. Жили по инструкции и обезоружили себя. Разведчики, напротив, в невыгодных условиях проявили характер, завладели инициативой.
Помня, как оставленный в Нов. Тишово пулемет сразил товарищей, уходивших с «языком», Тюшев прыгнул в окоп, развернул пулемет к бою. И вдруг под ногами услышал стон: это был немец, которого ранило осколками гранаты, удачно брошенной Леонидом.
— Живой! — радостно прохрипел Тюшев. Но в это время впереди загремели взрывы. Он схватился за пулемет. Вокруг — никого. Где ребята? Что за взрывы? Выскочил из окопа, крикнул: — Ребята! — Ни звука в ответ.
А Поляков с Николаевым тем временем, подбежав к землянке гитлеровцев, забросали ее гранатами. Вскочили внутрь — одни мертвецы. Раздосадованные, возвращались они к окопу.
— Сюда! Быстрей! Есть немец! — крикнул им Тюшев.
— Давай, — протянув руки, сказал вдруг появившийся Крымов. Где был командир и почему задержался — спрашивать некогда. Каждый делал свое дело быстро, без сутолоки.
— Тащите быстрей, я прикрою! — сказал Тюшев.
Когда пленного перенесли через траншею, Леонид с пулеметом, [127] опередив ребят, бросился к лазу в колючке, чтобы точно обозначить проход, иначе группа могла не найти его, оказаться в ловушке. Проход было непросто найти и днем, а кричать саперам не полагалось, но они были в готовности прикрыть огнем отход разведчиков, не дали врагу отрезать им путь.
Протащив через лаз пленного, ребята двинулись к речке. Тут и догнал их Тюшев с трофейным пулеметом.
Было уже светло, просматривалась своя и немецкая оборона, когда они перешли речку вброд, погружаясь по шею в воду. Крымов, Поляков и Николаев несли над собой «языка». Несли с трудом, ноги скользили по илистому, в ямах дну. Достигнув берега, едва тащились. А пройдя еще сотню метров, бойцы уже не смогли двигаться дальше, падали от усталости. «Языка» положили на траву, решив передохнуть. От нашей траншеи, пригибаясь, бежал офицер разведки полка старший лейтенант М. Е. Яськов — крепкий парень, в прошлом спортсмен.
— Давайте его сюда! — крикнул Митрофан Ефимович, закинул пленного на спину и помчался к траншее. Бежал зигзагами: немцы уже стреляли по нейтралке. Но смертельно уставшие разведчики шли, не замечая свиста пуль. Яськова с пленным в траншее уже не застали. Немца отправили в медсанроту полка.
Разведчики присели покурить, чтобы снять нервное напряжение, и тут только заметили, что их командир, младший лейтенант Крымов, босиком.
— Где сапоги? — спросил Тюшев.
Командир погладил избитые, в кровоподтеках ноги и махнул рукой в сторону гитлеровцев:
— Там!
Оказалось, что Крымов, прыгая через обвалившуюся траншею, увяз в глине. Вытащить сапоги он не смог и сделал проще: выдернул из сапог ноги и вовремя подоспел на помощь товарищам. Так мгновенно и верно сработала реакция: сам нашел выход, не растерялся, не позвал на помощь, хотя в поиске был впервые.
— Кирзачи оставил в обмен на «языка», — шутя пояснил он.
Так, босиком, Крымов и пришел в мою землянку с докладом. Подобрать ему сапоги сорок пятого размера было весьма непросто. Вскоре лейтенанта Крымова перевели в дивизию командиром роты разведки. Он оказался храбрым, способным, растущим офицером. [128]
...Солнечный, теплый июнь проходил в занятиях. Доставалось на учениях и штабам. Топографические карты вплоть до Орши, Борисова пестрели вариантами наступательных боев с отработкой положенных расчетов, планов, таблиц, схем. Следовало отшлифовать метод работы штабов, чтобы все звенья — оперативная служба, разведка, связь, тыл — четко и слаженно выполняли функции по обеспечению командования и высших штабов информацией, а частей — постановкой боевых задач и материально-техническим снабжением. То, что было достигнуто на учениях, пригодилось и совершенствовалось затем в ежедневных боях.
Учения закончились показом наступления стрелкового полка далеко в армейском тылу, куда собрали командиров полков и дивизий нашей 31-й армии. Взаимодействие подразделений было четким, пробелы и упущения мы учли, время для тренировок еще оставалось. Вечером я вернулся в полк. Едва переступил порог землянки — звонок. Говорил Мазин из штаба дивизии:
— Приезжают артисты цирка. Сумеешь принять их и собрать людей?
— А как же! — не задумываясь ответил я с такой радостью, будто в полк подходила артиллерийская или танковая часть.
Приезд артистов во фронтовой жизни — событие. До войны многие не бывали в цирке, а придется ли вообще побывать? Тревожило только одно: прифронтовые леса были забиты войсками, они могли перехватить артистов. И все же Борис Вяткин с труппой Московского ордена Ленина госцирка попал к нам.
День выдался солнечный, передний край жил как обычно. Я вызвал Александра Жаринова и сказал, что нужна дощатая площадка, хотя знал, что в полку ни бревна. Парень из башкирского села загорелся, долго думал и нашел-таки выход. Я понял это по едва уловимой, с оттенком озорства улыбке, мелькнувшей на его озабоченном лице.
— Будет! — заверил он.
Я не стал уточнять, из чего он соорудит арену. Оказалось, поснимал двери с штабных землянок и в домиках санроты. Скрепил и выровнял их на лужайке, у ручья. Получилась геометрическая фигура, вроде многоугольника, с пестрой поверхностью.
Представление сразу вызвало бурю восторга. По привычке я нет-нет да и поглядывал на бойцов. Аплодисменты сопровождали всю программу. Но особо полюбился всем нам талантливый сатирик и акробат, душа труппы, Борис [129] Вяткин. Его появление в паузах сразу вызывало улыбки, а сатирические куплеты — взрывы смеха. Перевоплощался артист на глазах, работал вдохновенно, выкладывался сполна и был неистощим на выдумку. Его скетч «Случай в парикмахерской», исполненный с В. Станкевич, помнили в полку до конца войны.
Мы знали, что творческие Силы, как и войска, группировались на главном направлении, а потому считали артистов цирка своими попутчиками и даже договорились о встречах на новых рубежах. И встречи состоялись, хотя не там, где думалось: вторая — на границе Литвы и Польши, а третья — в поверженном немецком городе Хайлигенбайле (ныне Мамонов). В тот день мы «остывали» от штурма этого города с мудреным названием на концерте артистов цирка.
...Не раз бывал я в цирке после войны с дочками Ниной и Аней. С удовольствием смотрел репризы Бориса Вяткина, уже заслуженного артиста республики, и всегда вспоминал наше знакомство в весенний день 1944 года под Оршей...
К 20 июня закончилась перегруппировка частей дивизии. Как перед трудной дорогой, бойцы отдыхали, набирались сил. О полной готовности к наступлению мы доложили 21 июня.