Стоять насмерть!
Наступательные операции 1944 года под Ленинградом, на Правобережной Украине и в Крыму свидетельствовали о крушении оборонительной стратегии гитлеровского вермахта на советско-германском фронте.
Боясь потерять Прибалтику, немецко-фашистское командование старалось во что бы то ни стало удержать южный берег Финского залива и город Нарва. Сравнительно узкое дефиле между Финским заливом и Чудским озером прикрывалось довольно большими силами. Присутствие сухопутных войск врага на этом участке фронта облегчало действия немецкого военно-морского флота, который стремился сковать маневренность наших кораблей, и особенно подводных лодок, базировавшихся в Кронштадте. Фашистская пропаганда на весь мир известила о неприступности «железного пояса» в Прибалтике.
Стремясь любой ценой ликвидировать наш левобережный плацдарм на реке Нарва, гитлеровское командование срочно перебросило сюда с других участков фронта несколько дивизий: из-под Витебска — пехотную дивизию «Фельдфернхалле», из Германии — учебный батальон «Штабиен», из Югославии — моторизованную дивизию СС «Нидерланды», с Чудского озера — 61-ю пехотную дивизию. Сюда прибыло также несколько частей самоходной артиллерии.
В течение недели гитлеровцы ежедневно бросали в контратаки свои пехотные дивизии, которые поддерживались танками и авиацией. Заснеженный лес, изуродованный воронками, буквально стонал от разрывов снарядов, мин, авиабомб, от беспрестанного визга осколков и пуль. Сплошная пелена едкого дыма закрывала солнце. Неся [91] колоссальные потери в людях и технике, фашисты всякий раз откатывались на исходные рубежи. Однако и нам не удавалось продвинуться вперед. Стало ясно, что с ходу ликвидировать нарвскую группировку врага и выйти к побережью Финского залива мы не сможем.
Наши войска, измотанные тяжелыми наступательными боями, нуждались в отдыхе, в пополнении людьми, мы испытывали и недостаток в боеприпасах. Все это вынудило нас перейти к активной обороне.
Наши части приступили к инженерному оборудованию полосы обороны на западном берегу Нарвы. После первых же ударов ломов и кирок под слоем мерзлой земли обнаружилась черная болотная вода. Огневые позиции пришлось делать насыпными, а наблюдательные пункты устраивать на высоких соснах и на вышках. В не менее трудное положение попали и наши стрелковые подразделения. Они, по существу, не могли отрыть ни окопов, ни ходов сообщения, не говоря уже о блиндажах. Все эти сооружения также делались насыпными.
От берега Нарвы до железнодорожной линии Нарва — Таллин почти не было дорог. Кругом одни леса и болота. Это крайне затрудняло доставку на передний край боеприпасов, продовольствия и эвакуацию раненых. Пришлось срочно заниматься строительством и улучшением дорог.
Мы развернули свои боевые порядки так, что все бригады, в том числе и тяжелые, разместились на плацдарме. Полки 58-й гаубичной, 65-й легкой артиллерийской и 42-й минометной бригад поддерживали действия стрелковых частей, составляя дивизионные артиллерийские группы. Остальные бригады дивизии вели борьбу с батареями противника.
Вскоре при нашей активной помощи стрелковые части освободили населенные пункты Ладиска и Ильвессо.
...Только вышли наши стрелковые подразделения на опушку леса, как из-за сараев хутора немцы открыли сильный огонь. Пехотинцы залегли, окопались. Начальник разведки 2-го дивизиона 1220-го артиллерийского полка лейтенант Л. П. Клещев подполз совсем близко к сараям и определил, что огонь ведут четыре противотанковые пушки. У самого леса стояло наше самоходное орудие. Лейтенант подбежал к нему и указал экипажу цели. Самоходчики огнем подавили вражеские пушки. [92]
Леонид Павлович Клещев был душой дивизиона. Он не любил красивых фраз, говорил мало, но всегда шел туда, где опаснее.
Неподалеку от деревни Ильвессо фашисты бросили на наши позиции восемь танков и самоходных орудий, до полка пехоты. Наблюдательный пункт, где был Л. П. Клещев, находился под сильным вражеским огнем. Но разведчики-артиллеристы продолжали работать. Они засекали цели. Несмотря на огонь дивизиона, шести танкам и батальону пехоты немцев все же удалось вклиниться в наши боевые порядки и отрезать наблюдательный пункт. Танки подошли почти вплотную к НП и начали обстреливать его в упор.
Лейтенант Л. П. Клещев обвел взглядом товарищей и приказал радисту:
— Передавайте команду! По квадрату номер... Дивизиону... Огонь!
Прозвучал сокрушительный залп. Потеряв несколько машин, гитлеровцы отступили, а герои остались невредимыми и продолжали корректировать огонь.
Однажды ночью меня срочно вызвал к себе комдив. Выехали мы с начальником штаба бригады В. И. Дуданцом. Несмотря на валивший густой снег, артиллерия противника беспрерывно обстреливала наш передний край, ближайшую глубину боевых порядков и дорогу, которая вела в наш тыл. Эта дорога была одна-единственная на плацдарме, и немцы круглые сутки держали ее под методическим огнем дальнобойной артиллерии.
Как только мы выбрались на дорогу, водитель Иван Назин резко увеличил скорость. Он делал головокружительные зигзаги, часто сворачивал с основной колеи, чтобы снаряды не попали в машину. При одном из таких поворотов машина пересекла припорошенную снегом траншею и сильно ударилась в ее стену. Всех нас выбросило в снег.
На какое-то мгновение я потерял сознание. Очнувшись, услышал торопливые шаги. Надо мной склонился Дуданец:
— Живы, товарищ полковник?
Я зашевелился. Он помог мне встать.
— Жив, дорогой. Как остальные?
Из-за сугроба вынырнула фигура лейтенанта Посохова. Он прихрамывал, левой рукой держался за бедро. [93]
— Здорово мы приземлились! — промолвил он. Чувство юмора не покидало его даже в такие минуты.
Втроем мы кое-как добрались до машины. Она лежала на боку, водитель сидел рядом и стонал. К счастью, водителя лишь слегка оглушило и он быстро пришел в себя. Перевернули машину, поставили ее на колеса. Старший сержант Назин включил мотор.
В штаб мы, конечно, явились с большим опозданием. Командир дивизии вызывал нас, командиров бригад, к себе довольно редко, в самых крайних случаях. Так было и в эту ночь. Ему нужно было срочно услышать от нас доклады об артиллерийской и минометной группировках врага, его огневых средствах, уточнить задачи на завтра.
В это время 2-я ударная армия генерала И. И. Федюнинского продолжала вести упорные бои и улучшать свои позиции. Штаб нашей бригады и штабы полков разместились в хуторах. Неподалеку заняли огневые позиции полки Шейнина и Смирнова. Не теряя времени, мы развернули пункты сопряженного наблюдения, выдвинули передовые НП в первую траншею стрелков. Большинство наблюдательных пунктов мы расположили на вышках и на деревьях. Чтобы уменьшить ошибки от качки, приходилось закреплять деревья оттяжками.
На исходе одного из напряженных боевых дней, когда скупые лучи закатного февральского солнца еще скользили по вершинам сосен, а внизу уже сгущались сумерки, я покинул НП на вышке и зашел к себе в землянку. Хотелось перекурить и отдохнуть.
В дверь постучали.
— Войдите! — сказал я, думая, что это один из офицеров штаба. Каково же было мое удивление, когда, обернувшись, я увидел светловолосую девушку.
— Товарищ полковник, военфельдшер Валентина Тетерюк прибыла в ваше распоряжение! — отрапортовала она, передавая мне предписание.
— Фамилия знакомая. Вы не родственница Алексея Тетерюка?
— Я его жена, товарищ полковник, — смущаясь, ответила она. — Мы с ним поженились, когда он находился на излечении в госпитале. Я работала там медсестрой.
Капитан Тетерюк командовал 1-м дивизионом 1229-го полка. Волевой, целеустремленный, он был горяч, [94] настойчив и требователен в бою, а в спокойной обстановке — прост и сердечен в общении с людьми. Красивый парень богатырского сложения, Тетерюк стал любимцем артиллеристов.
Помню, возвратившись из госпиталя, он рассказывал, что познакомился с необыкновенной девушкой, единственной в мире. Познакомился, полюбил и женился на ней.
И вот эта девушка стояла передо мной и застенчиво просила послать ее в дивизион, которым командует муж.
Слушая эту милую большеглазую девушку, я невольно проникался каким-то особенным уважением к ней, желанием помочь. Связался с командиром полка Шейниным, в состав которого входил дивизион Тетерюка, и попросил его решить этот вопрос.
Валю назначили военфельдшером в медпункт полка. В тот вечер она смогла поговорить с мужем только по телефону, а вот встретиться им так и не довелось.
16 февраля 1944 года в районе населенного пункта Кареконна капитан Алексей Тетерюк погиб смертью храбрых.
На фронте бывало так, что иной воин и не замечал, как переступал границу, которая отделяла его сегодняшний боевой день от легенды или бессмертия.
...Как обычно, после огневого налета пехота противника при поддержке танков и артиллерии пошла в атаку. На этот раз натиск врага был особенно силен. В первые же минуты боя был убит командир стрелкового батальона, поддержка которого была поручена артиллеристам Тетерюка, и Алексей Григорьевич возглавил стрелковый батальон. В воздух взвилась белая ракета — условный сигнал для контратаки. Раздалось многоголосое русское «ура». Противник ответил бешеным минометным и артиллерийским огнем. Надо было любой ценой заставить замолчать артиллерию и минометы врага. Через несколько минут дивизион Тетерюка, а потом и весь полк открыл огонь по наблюдательным пунктам немцев. В результате была парализована вся огневая деятельность вражеской артиллерии на этом участке. Подразделения 45-й гвардейской стрелковой дивизии отбросили гитлеровцев в исходное положение, а на некоторых участках ворвались в их первую траншею.
Но прошло совсем немного времени, и немцы, подтянув свежие силы, опять пошли в атаку. Ценой огромных [95] жертв им удалось захватить небольшой участок бревенчатой траншеи в полосе 45-й гвардейской стрелковой дивизии. Напряжение боя достигло высшего предела. Тогда капитан Тетерюк, собрав всех оставшихся в строю бойцов стрелкового батальона и своего дивизиона, повел их в контратаку. Бесстрашных воинов поддержал огнем 1229-й гаубичный полк. Утраченное положение было полностью восстановлено. Три сгоревших немецких танка, два самоходных орудия и около 150 убитых гитлеровских солдат и офицеров — таков был итог схватки. Но в этом бою погиб командир 1-го дивизиона капитан Алексей Григорьевич Тетерюк.
Страшное горе обрушилось на его жену. Помню, на похоронах капитана Валя припала к его груди и сквозь слезы молила:
— Открой глаза, Алеша... Ну взгляни на меня...
Долго стояла Валя у могилы любимого мужа, все еще не веря в случившееся. Потом она зашла в землянку полкового врача Зины Костюковой. Как раз в эти скорбные для нее минуты немецкая авиация обрушила массированный удар на тылы 1229-го полка. И Валя вместе с Зиной Костюковой сквозь разрывы бомб побежала оказывать помощь раненым. Она спокойно и умело делала перевязки, хотя это был ее первый бой.
...Валя только что перевязала тяжелораненых помощника командира полка по тылу капитана С. Е. Ерковича и помощника командира полка по технической части капитана А. И. Юрикова. В это время бомба упала совсем рядом. Взрыв оглушил Зину Костюкову и засыпал ее землей, а Валю далеко отбросило взрывной волной и осколками бомбы оторвало обе ноги...
Когда подполковник Л. И. Шейнин доложил мне о случившемся, я долго не мог прийти в себя...
Да, нелегко дался нам этот нарвский плацдарм, который надо было удержать во что бы то ни стало, любой ценой. Но цена на фронте бывает только одна...
Новый день — это новые бои. На рассвете гитлеровцы возобновили атаку. Началась она, как всегда, с артиллерийского и минометного обстрела. Лежа в мокром окопе, мы слышали, как с оглушительным треском рвались рядом снаряды и мины. Думали: вот-вот накроет. Нас то и дело забрасывало липкой землей. [96]
Вот немцы выскочили из своих траншей и бросились в атаку. Но и на этот раз наши стрелковые подразделения сдержали яростный натиск врага.
С наступлением темноты бой затих. То, что немцы внезапно прекратили огонь, настораживало. Из штаба дивизии сообщили, что гитлеровцы сразу же после боя покинули населенный пункт Ваивара-Кирик. «Что-то затевают», — сказал мне начальник разведки капитан Владимир Павлович Бялых. Высокий, широкоплечий, неторопливый в разговоре, он производил впечатление человека самостоятельного и сильного. Капитан был опытным разведчиком, и интуиция, как правило, не подводила его. Бялых взял с собой трех бойцов, и обочиной дороги группа двинулась к населенному пункту. Примерно метрах в трехстах от Ваивара-Кирик они натолкнулись на немецких автоматчиков, идущих им навстречу.
— Ложись, — шепотом скомандовал Бялых. — Огонь!
Разведчики завязали неравный бой. Несмотря на то что в первые же минуты Бялых был ранен, он не покинул товарищей. Один за другим погибали разведчики. Капитан Бялых остался один. Когда гитлеровцы подошли почти вплотную, он, истекая кровью, дал свою последнюю очередь по врагам...
Память возвращает меня к морозному утру 23 февраля. Ночью по радио мы приняли приказ Верховного Главнокомандующего, посвященный Дню Красной Армии. Политработники готовились довести его до личного состава. Настроение у всех было приподнятое, праздничное.
В восьмом часу ударила вражеская артиллерия. Снаряды рвались вокруг дома, где размещался штаб бригады.
Выскочив из помещения, я увидел, как над лесом то вспыхивало, то затухало багровое зарево. По всему фронту плацдарма гремела артиллерийская канонада.
— Адъютант, машину! На НП, быстро!
Вот и передовой наблюдательный пункт.
— Товарищ полковник, — доложил мне Дуданец, — бригада открыла огонь по минометам и артиллерийским батареям противника. Ждем атаки врага.
— Виктор Иванович, — обратился я к Дуданцу, — поезжайте в штаб и организуйте управление огнем бригады с запасного командного пункта. [97]
Едва он уехал, как позвонил помощник начальника штаба бригады Лептух и доложил, что прямым попаданием помещение штаба разбито.
Не успел я узнать подробности, как из-за леса показались немецкие бомбардировщики. Они сделали несколько заходов по огневым позициям 2-го дивизиона 1229-го гаубичного полка, но артиллеристы продолжали вести огонь.
В этот момент на огневых позициях дивизиона появился начальник политотдела бригады майор Г. С. Маркухин. Он остался на пятой батарее, которая подвергалась особенно сильному бомбовому удару. Командир батареи с наблюдательного пункта требовал огня.
— По вражеской пехоте... Огонь! — то и дело передавал телефонист.
Бомбы рвались вблизи орудий. Старший на батарее лейтенант Ю. Ф. Скородумов был ранен, но продолжал управлять огнем. Передвигаясь с помощью бойцов от одного орудия к другому, он проверял установки на прицельных приспособлениях, пока силы не покинули его. Упавшего Скородумова заменил Маркухин. Батарея продолжала вести огонь. Вскоре и сам Маркухин был тяжело ранен. Зажав рукой рану, он подавал команды. И лишь после того, как атака врага была отбита, Георгий Сергеевич позволил вывести себя с огневой позиции. Он очень не хотел уезжать в госпиталь, но это было необходимо.
— Отправьте меня в медсанроту дивизии, а не в госпиталь, — все просил он уже с носилок.
Нам и самим было трудно расставаться с Георгием Сергеевичем. Своей выдержкой, рассудительностью он располагал к себе людей, умел найти ключ к сердцу каждого. Пренебрегая опасностью, Маркухин появлялся всегда там, где особенно нужна была его моральная поддержка.
— Ничего, ничего, Георгий Сергеевич, понимаю ваше состояние, — успокаивал я его. — Все будет хорошо, поправитесь — и снова в бригаду.
Управление боем взяли в свои руки прибывшие на наш наблюдательный пункт генерал Н. П. Симоняк и полковник И. О. Морозов. Противник подходил к рубежу неподвижного заградительного огня. Этот рубеж был нами пристрелян на расстоянии примерно 300 метров от переднего края. [98]
— Густо идут, Дмитрий Иванович, — заметил командующий артиллерией корпуса Морозов.
— Это хорошо, — ответил я. — Сейчас поредеют...
Не успел договорить, как он скомандовал:
— НЗО «А»! Огонь!
— «Волга», «Лена», «Днепр» (позывные полков бригады), — повторил я. — НЗО «А»! Огонь!
Команда была подана вовремя. У самого переднего края, куда подошел первый атакующий эшелон врага, один за другим в небо взметнулись фонтаны разрывов наших снарядов. В рядах немцев наступило замешательство; пехота залегла, танки рванулись вперед. Часть их прорвалась через огневой заслон. На большой скорости вражеские машины двигались к нашему наблюдательному пункту. Но здесь их встретили орудия прямой наводки, находившиеся в стрелковых полках, и орудия 65-й легкой артиллерийской бригады, позиции которой размещались у нас на флангах.
Завязался тяжелый, кровопролитный бой. Танки врага продолжали двигаться вперед, незаметно для себя втягиваясь в огневой мешок, искусно устроенный воинами 65-й бригады. Фашистские машины подставляли свои борта под выстрелы батарей 1428-го легкого артиллерийского полка майора В. А. Борисенко. Опытный офицер, спокойный, уравновешенный человек, обладающий железной волей и завидным упорством, он уверенно командовал полком. Эта уверенность передавалась и подчиненным. Позиции орудий полка не подвергались атаке, и Борисенко спокойно выжидал, расчетливо выбирая наиболее подходящий момент, чтобы ударить по гитлеровцам. Наконец раздался его голос:
— Слушай мою команду! По фашистским танкам... Огонь!
И загремели орудийные выстрелы. Вражеские машины остановились, затем попытались выйти из-под огня, но не тут-то было. Четыре исковерканных танка и самоходки, десятки убитых гитлеровцев остались на поле боя. По показаниям пленных, лишь одиночкам удалось выскочить из этого огневого мешка.
Ожидая наступления противника, мы догадывались, где именно он может применить танки и самоходки. Командующий артиллерией корпуса полковник И. О. Морозов предложил командиру корпуса на узких полосах танкопроходимой [99] местности не сосредоточивать противотанковые средства, а выставить там лишь усиленное боевое охранение и оборудовать ложные позиции артиллерии. Этим враг был введен в заблуждение. В то же время полк В. А. Борисенко и основные силы нашей пехоты были поставлены на флангах, на не доступных для танков участках местности. Военная хитрость удалась. Фашисты попали в огневой мешок.
Едва мы отбили эту атаку, как немцы стали готовить новую. По всему чувствовалось, что гитлеровцы сосредоточивают значительные силы. Полковник И. О. Морозов тотчас же отдал распоряжение командирам групп на открытие огня, чтобы не допустить подхода резервов противника. Новая атака была сорвана в самом начале, и до вечера установилось затишье. В этих боях я впервые наблюдал действия Ивана Осиповича Морозова. И, надо сказать, по-хорошему завидовал ему! Сдержанный, вдумчивый, он умел творчески решать боевые задачи, предвидеть развитие боя, предугадывать действия врага. Это командирское предвидение и создало ему непоколебимый авторитет среди бойцов и командиров.
На должность начальника политотдела 58-й бригады прибыл подполковник Михаил Иванович Никифоров. Это был добрый человек и опытный политработник. Он как-то сразу вписался в наш дружный боевой коллектив.
Во второй половине февраля противник оставил попытки ликвидировать наш плацдарм и перешел к активной обороне. Чтобы помешать нам создать инженерно-оборонительные сооружения на переднем крае, мелкие группы гитлеровцев ежедневно по два-три раза безуспешно атаковали наши боевые порядки. Одновременно противник готовился и к более серьезным наступательным действиям. Разведка установила, что он накапливает силы. Мы ждали и, конечно, тоже готовились.
Почти весь февраль прошел в изнурительных боях местного значения. В один из таких дней на домике, почти скрытом деревьями, немцы вывесили фашистский флаг. Командир батареи капитан Н. М. Иващенко высказал предположение, что это немецкий штаб.
— Уничтожить! — приказал ему командир полка Шейнин.
На все расчеты, связанные с подготовкой исходных установок для открытия огня, такому мастеру стрельбы, [100] как капитан Иващенко, потребовались буквально секунды, после чего раздалась команда:
— По фашистскому штабу... Гранатой... Огонь!
Спустя несколько секунд за целью взметнулись черные клубы дыма. Перелет.
— Батарея! Прицел... Четыре снаряда, беглый огонь! — скомандовал Иващенко.
Но команда не достигла орудийных расчетов: связь прервалась.
— Старший сержант Шуригин, опять с огневиками нет связи? — строго спросил подполковник Шейнин.
И Шуригина, как пружиной, вытолкнуло из окопа наблюдательного пункта. С телефоном и катушкой за плечами он бежал по линии связи под минометным и артиллерийским огнем врага. Через несколько минут связь заработала.
Снаряды густо ложились вокруг домика, а потом мы зафиксировали три прямых попадания в него. Фашистский штаб перестал существовать.
После выполнения батареей Н. М. Иващенко огневой задачи Л. И. Шейнин очень верно заметил, что для меткой артиллерийской стрельбы одних способностей мало, нужен еще повседневный, упорный труд.
Таких командиров, как капитан Н. М. Иващенко, забыть нельзя. Это был подлинный мастер своего дела. Скромный, обаятельный человек, он в обычной обстановке старался держаться в тени, но, как только начинался бой, в этом командире проявлялся сильный, неукротимый характер.
Старший сержант Н. Я. Шуригин не вернулся на наблюдательный пункт. Его нашли мертвым недалеко от нашего НП. Окоченевшие пальцы связиста крепко сжимали концы телефонного провода. Сил уже, видимо, не хватило, чтобы срастить их. Но старший сержант не выпустил концы из рук. Ток прошел через омертвевшие пальцы героя.
Во исполнение приказа командующего Ленинградским фронтом генерала армии Л. А. Говорова от 27 февраля 18-я артиллерийская дивизия вошла в оперативное подчинение 59-й армии, которая сменила на плацдарме 2-ю ударную армию. В этот же день полковник Кознов и все командиры бригад были вызваны к командующему [101] армией. Мы понимали: если произошла смена армий на нашем участке, значит, скоро наступать. И действительно, 59-й армии ударом на север предстояло выйти к Финскому заливу и во взаимодействии со 2-й и 8-й армиями окружить нарвскую группировку гитлеровцев, а затем завершить ее разгром.
На совещании я встретил бывшего начальника 1-го Киевского артиллерийского училища, в котором я когда-то учился, генерала Н. В. Дорофеева. Теперь он был командующим артиллерией 59-й армии. От него мы получили задачу и указания по артиллерийскому обеспечению наступления.
Но враг опередил нас. 1 марта после тридцатиминутной артиллерийской подготовки он перешел в наступление в районе Пяти Мостиков и Сооскюла. Противник стремился окружить и уничтожить находившиеся в западной части плацдарма части 59-й армии.
Атаку немцев в районе Сооскюла нам удалось довольно быстро сорвать массированным артиллерийским огнем. Зато в районе Пяти Мостиков дело обстояло гораздо хуже. Здесь наступала свежая пехотная дивизия противника, которую поддерживали авиация и танки, ведущие огонь с места из-за полотна железной дороги, а также до двух полков реактивных минометов и артиллерия. Мощную артиллерийскую и минометную группировку немцы создали и на левом фланге, в районе высот Ластеколония.
После двухдневных тяжелых боев гитлеровцам удалось ликвидировать наш выступ между Таганцере и Сооскюла, но большего добиться они не смогли. Наиболее яростные атаки врага пришлось отбивать воинам 456-го стрелкового полка, поддерживаемого 1220-м артиллерийским полком.
Стрелковый полк при огневой поддержке артиллеристов отражал одну за другой атаки противника. Однако немцам удалось замкнуть кольцо вокруг одного из стрелковых батальонов. Когда вражеские цепи были уже метрах в двадцати от батареи капитана Г. В. Сидоренко, он вызвал огонь на себя.
Наши снаряды стали рваться вокруг наблюдательного пункта, где вместе с капитаном находились командир отделения разведки сержант Холодов, разведчики Петюков, Голубев, Харапкин, Ганичкин, Савинов, связисты Завялов, Засухин, Холодков, Дроздов. [102]
На некоторое время гитлеровцы прекратили атаки. Оценив сложившуюся обстановку, командир 456-го стрелкового полка приказал командиру батальона прорвать кольцо окружения.
При выходе батальона из окружения батарея Сидоренко ставила отсечный огонь. Расчеты орудий действовали умело и уверенно. И в этом была немалая заслуга командира батареи. Капитан Г. В. Сидоренко пришел к нам в бригаду уже с боевым опытом. Он сразу завоевал авторитет у бойцов и командиров своими знаниями, находчивостью, мужеством.
Огонь батареи помог стрелковому батальону выполнить боевую задачу. В этом бою погибли сержант Холодов и рядовой Голубев.
В течение сорока пяти суток мы вели тяжелые бои в очень сложных условиях. Метели, туманы, глубокий снег, разбитые дороги и непроходимые болота сильно измотали людей. Командование фронта решило дать войскам передышку. Мы получили приказ перейти к активной обороне, изматывать противника и готовиться к новым наступательным боям. Части армии приступили к планомерной подготовке прорыва и его всестороннему обеспечению.
В начале марта 1944 года на нарвском плацдарме стояла мерзкая погода: с Финского залива дул пронизывающий, холодный ветер, шел не то дождь со снегом, не то снег с дождем. Вообще трудно представить себе более гнилую местность, чем лесные чащобы вдоль побережья Чудского озера и реки Нарва в ее истоках: смешанный лес, постоянно затопленный ржавой водой, с островками болотистых полян. Почти всегда — туман, дожди, мокрые снегопады.
Стрелковые части в эти дни активных боевых действий не вели, но зато часто вспыхивали артиллерийские и минометные дуэли, которые иногда продолжались часами.
4 марта во время такой дуэли в районе Ухеконна тяжело ранило начальника химической службы бригады капитана Михаила Ивановича Монтлевича.
В обеденное время немцы начали сильный огневой налет. Они вели стрельбу из тяжелых орудий по поляне, где находились наши батареи. Недалеко от этой поляны размещался и штаб. Получалось так, что все вражеские снаряды, которые не долетали до батарей, ложились в [103] районе расположения штаба бригады. Один из таких снарядов попал в крышу штабного автобуса, пробил ее и ушел глубоко в болотистый грунт, где и разорвался. Такой взрыв, происходящий глубоко в мягкой почве, не может выбросить всю лежащую поверх него землю. Называется он «камуфлет». Обычно камуфлеты получаются в болотистом грунте, когда ведется стрельба с установкой взрывателя на фугасное действие. Воронка при взрыве не образуется. Так было и теперь. Кроме двух дырок в машине — никаких следов. Но завихрением воздуха, созданным снарядом, пролетевшим сквозь автобус, капитану Монтлевичу оторвало правую руку и нанесло тяжелую рану в бедро. Когда мы подбежали к машине, фельдшер штабной батареи оказывал ему первую помощь.
— Вы не выбрасывайте мою руку, — обратился к нему Михаил Иванович. — Дайте мне на прощанье пожать ее... — И он левой рукой обхватил правую кисть, а потом поцеловал ее. Мы были потрясены его выдержкой и мужеством.
Капитан Монтлевич был высокообразованный, энергичный, душевный человек. Он не только хорошо выполнял обязанности начальника химической службы бригады, но и оказывал ощутимую помощь офицерам штаба: мог составить и обработать любой оперативный или разведывательный документ, вести оперативную карту. И вот приходилось расставаться с ним...
Надо сказать, что большинство офицеров химической службы кроме своих непосредственных обязанностей выполняли работу и не по специальности. Так, начальник химической службы нашей дивизии капитан С. С. Черников, ныне доктор исторических наук, сумел найти свое место среди офицеров оперативного отдела штаба дивизии. Это был почти бессменный оперативный дежурный, который мог в любой момент толково доложить обстановку на участке дивизии; он оформлял оперативную карту, а при передвижении штаба дивизии вел колонну штабных машин. Его часто можно было видеть и на наблюдательном пункте командира дивизии, где капитан помогал в организации и ведении разведки, в управлении огнем.
В период подготовки к наступлению бригады сменили районы огневых позиций. Болотистая местность затрудняла выбор и оборудование их; приходилось выполнять большой объем инженерных работ. [104]
15 марта начался двухдневный период разрушения дзотов, противника. Бригады полковников М. П. Несвитайло и И. Т. Петрова вели методический огонь и за два дня разрушили 24 укрепленные огневые точки врага, сотня метров его траншей и немало живой силы.
Наступило 17 марта 1944 года. После тридцатиминутной артиллерийской подготовки и бомбовых ударов нашей авиации соединения армии перешли в наступление. Тяжело пришлось атакующей пехоте: каждый метр земля брался с жестоким боем, а тут еще ненастная погода — мокрый снег и резкий ветер.
Наблюдательные пункты врага располагались, как и прежде, на вышках и деревьях. С них просматривался наш передний край, некоторые участки ближайшей глубины обороны и НП. В этих условиях борьба с артиллерией и минометами противника была в первую очередь борьбой за уничтожение его наблюдательных пунктов и батарей.
Как-то в середине марта мы с командиром полка П. Г. Смирновым находились на НП командира 7-й батареи старшего лейтенанта Ковалева.
— Вот он откуда, гад, все просматривает, — Ковалев показал нам наблюдательный пункт немцев, оборудованный на вышке и хорошо замаскированный. — Попробуй попасть в него с расстояния восьми километров.
— Попробуем, — ответил я и приказал уничтожить НП.
Быстро подготовив исходные данные для стрельбы, Ковалев подал команду на огневой взвод. Прозвучал первый выстрел. Темный фонтан земли и дыма взметнулся перед вражеской вышкой. Недолет. Второй снаряд разорвался позади наблюдательного пункта. Удачно, можно было половинить вилку и переходить на батарейную очередь.
Потребовалось двадцать два снаряда, чтобы уничтожить наблюдательный пункт. Фашистская артиллерия ослепла надолго.
...Во второй половине дня 26 марта гитлеровцы временно прекратили атаки, хотя удары авиации по нашим боевым порядкам продолжались. Было ясно, что противник, не добившись успеха здесь, перенесет усилия на наш правый фланг. В связи с этим мне было приказано передислоцировать туда 1300-й полк. В штаб полка выехал командир полка майор Ф. П. Нечай. А через некоторое [105] время мне позволил подполковник В. И. Дуданец и сообщил, что артиллерийским огнем разбит штаб 1300-го полка. Я немедленно отправился туда. Штаб полка размещался в эстонской риге, которая стояла на поляне, посреди редкого мелколесья. Рядом, в лесу, находились кухня, санчасть и артиллерийские мастерские полка.
Прибыв в штаб 1300-го полка, я увидел страшную картину: риги уже не было, солдаты и офицеры растаскивали горящие бревна, вытаскивали раненых и убитых. Я сразу увидел лежащего на земле командира полка майора Филиппа Платоновича Нечая. В его руке была зажата телефонная трубка. Когда врач полка В. А. Скокан подошел к нему, он был уже мертв. Погибли первый помощник начальника штаба капитан Виктор Михайлов, второй помощник начальника штаба старший лейтенант Аркадий Ольшевич, начальник связи капитан Меткий, начальник химслужбы лейтенант Георгий Мищеряков, начальник артиллерийского вооружения капитан Т. М. Кожухов, радистка Любовь Белоусова и другие.
Филипп Платонович Нечай недолго командовал полком, но успел зарекомендовать себя с самой лучшей стороны. Скромный, исполнительный, непритязательный в быту, он был прекрасным командиром.
Временно командовать полком назначили начальника штаба полка майора П. В. Михайлова, который чудом остался жив. В эти трудные для полка минуты, когда было потеряно управление, он не растерялся и передал распоряжение командирам дивизионов на смену наблюдательных пунктов, собрал оставшихся в живых офицеров, распределил между ними обязанности.
За три минуты до удара по штабу машинистка полка Лиза Фалеева выбежала из риги в штабную машину за папкой с оперативными документами. Машина стояла у левой стены риги. «Когда я доставала папку из несгораемого ящика, раздался страшный грохот и на меня свалились доски одной из стен машины, — вспоминала позже Елизавета Георгиевна. — Передняя часть машины сразу же загорелась. Еще ничего не понимая, еще не выбравшись из досок, я увидела, что пламя подбирается к полковому знамени, которое находилось на уцелевшей стене машины. Знамя было зачехлено и вложено в кронштейны. Стену покоробило, вытащить знамя я не могла и принялась отчаянно кричать: «Знамя! Знамя! Скорее!» К штабу [106] из леса бежали солдаты. Двое из них повернули к машине, вскочили в нее. Я показала на ящик о документами. Один из солдат взял его, а мы с сержантом Свинцовым вытащили из горящей машины знамя...»
Сама Лиза была ранена, и старшина медслужбы Михаил Гогоберидзе увел ее в санитарную машину. Когда машина стала отъезжать, кто-то из солдат подал Фалеевой кусок валика от пишущей машинки. Лизу и других пострадавших отправили в госпиталь в Сланцы, а оттуда в Ленинград. Через несколько месяцев Лиза вернулась в бригаду и привезла с собой кусочек валика — память о страшном дне.
59-я армия была отведена с плацдарма за реку Нарва. Ее сменила 8-я армия генерал-лейтенанта Ф. Н. Старикова. Битва за плацдарм вступила в новую фазу. Завязались изнурительные, полные неожиданностей лесные бои. Не было опаснее места, чем «пятачок смерти» — так называли плацдарм. В эти дни на головы гитлеровцев мы обрушили более тридцати тысяч снарядов и мин, то есть почти восемьсот тонн металла и взрывчатки.
Как-то утром, обходя наблюдательные пункты командиров батарей, мы с Шейниным зашли в землянку командира 6-й батареи Н. В. Калуцкого.
Капитан Н. В. Калуцкий прибыл в бригаду из запасного артиллерийского полка, куда попал после расформирования бригады морской пехоты. Он относился к той категории офицеров, которые перенесли все тяжелейшие испытания первых лет войны. Предельная требовательность к себе, исполнительность, смелость и находчивость были его характерными чертами. Он любил музыку, стихи, песни и сам неплохо пел.
Мы с Шейниным проверили готовность батареи к бою, а потом зашли в землянку управления полка. Долго находиться там не пришлось. Немцы начали артиллерийскую подготовку, и мы поспешили на мой НП. Едва подбежали к наблюдательному пункту, как послышался свист снаряда крупного калибра. Бывалые фронтовики по звуку летящего снаряда определяли место его разрыва: недолет, перелет или твой... Мы определили, что этот — наш.
— Ложись! — крикнул Шейнин.
Упали ничком между землянкой и НП. Позади нас раздался глухой взрыв и сразу же треск падающих деревьев, [107] свист осколков. Нас забросало грязью и мокрым снегом. А когда мы подняли головы, то увидели, что землянка, из которой только что вышли, разбита прямым попаданием. Находившийся в ней командир отделения разведки старший сержант Саша Хрущ погиб.
26 марта артподготовка гитлеровцев была длительной и мощной. Сразу вышли из строя несколько наших наблюдательных пунктов, была повреждена линейная связь. Затем минуты зловещей тишины — и в атаку пошла вражеская пехота. Командиры наших стрелковых рот и артиллерийских батарей руководили отражением атаки из первой траншеи, которая проходила по опушке леса. Впереди была поляна, а за нею железнодорожное полотно. Прикрываясь насыпью, немцы подходили к железнодорожному полотну, перебегали через него и, поддерживаемые огнем танков, бросались в атаку. Танки здесь двигаться не могли — слишком болотистой была местность, — но огонь из-за насыпи вели сильный.
Подполковник Шейнин приказал командиру дивизиона капитану Г. И. Стрешневу подавить вражеские танки. Одновременно два полка 58-й бригады поставили заградительный огонь, чтобы уничтожить немецкую пехоту перед нашей траншеей.
Два часа мы отбивали атаки гитлеровцев, следовавшие одна за другой. После короткого огневого налета части 109-го стрелкового корпуса перешли в контратаку, и к вечеру сооскюльская группировка противника была окружена, а затем уничтожена.
В достижении этого успеха немалая заслуга и воинов 1229-го гаубичного полка, составлявшего группу поддержки сводного полка 125-й стрелковой дивизии. Штаб 1229-го полка, возглавлявшийся майором С. Б. Ворониным, умело организовал управление огнем: в любую минуту огонь всей группы мог быть сосредоточен там, где это требовалось.
Во время боя командир отделения разведки сержант В. М. Гильбурд заметил, что по нашей траншее к левому флангу, где располагался пулеметный расчет, бежит группа гитлеровцев. Не медля ни секунды, он бросил гранату, а затем открыл огонь из автомата. Фашисты были уничтожены. Но тут открыла огонь батарея шестиствольных немецких минометов. Разведчики 1300-го полка тут же засекли ее. Немедленно открыла ответный огонь наша батарея. [108] Фашисты в свою очередь обнаружили ее. Прямым попаданием снаряда был выведен из строя орудийный расчет сержанта Фоминых, осколками ранило командира огневого взвода лейтенанта Пугачева и наводчика Ганина. Но они не ушли с поля боя. У комсомольца Ганина рана оказалась смертельной. Напрягая последние силы, он сам зарядил орудие и, уже теряя сознание, дернул за шнур. Раздался последний в его жизни выстрел — точно в цель. Два дня мы укрепляли линию обороны, оборудовали наблюдательные пункты, перемещали огневые позиции, подвозили боеприпасы. В этот период противник предпринял очередное наступление, на этот раз — на левом фланге роты, которую поддерживала 6-я батарея капитана Н. В. Калуцкого. Немецким автоматчикам удалось приблизиться к нашим траншеям. Они залегли и открыли сильный огонь. Через некоторое время фашисты поднялись в атаку. Положение было критическим.
— Разрешите мне уничтожить вражеские пулеметы! — обратился разведчик рядовой Горегляд к командиру батареи.
Калуцкий ответил не сразу — уж очень трудной была задача.
— Я лазейку нашел, — настаивал Иван.
Получив разрешение, Горегляд взял две гранаты и пополз к немецким пулеметам. Чтобы отвлечь врага, разведчики батареи открыли огонь. Это помогло. Фашисты не заметили нашего бойца. Вскоре раздался сильный взрыв. Один пулемет умолк. А затем мы увидели, как Иван поднялся во весь рост, схватил немецкий пулемет и повернул его в сторону гитлеровцев. Когда фашисты опомнились, было уже поздно: пулемет строчил по ним.
Рядовой Иван Горегляд навсегда запомнился мне таким, каким я видел его перед боем, — задорным, улыбчивым восемнадцатилетним пареньком. Ваня отличался огромной доброжелательностью, отзывчивостью, способностью очень просто, без рисовки, переносить все тяготы фронтовой жизни. Он мог просидеть на наблюдательной вышке две-три смены подряд в мороз, на ветру, мог без устали оборудовать огневые позиции. Общительный, всегда готовый прийти на помощь товарищам, Иван Горегляд в трудные минуты боя проявил себя как герой.
Атака немцев сорвалась. Гитлеровцы произвели сильный артиллерийский налет по нашему переднему краю. [109]
Прямым попаданием снаряда была разрушена траншея, где находились разведчики батареи. Их засыпало землей, многих контузило, а Ваня Горегляд был убит.
...Над полем боя опускались сумерки. Разведчика Ивана Горегляда и наводчика Михаила Ганина хоронили все воины батареи. Молча стояли бойцы у братской могилы, провожая в последний путь двух героев — обыкновенных советских парней, комсомольцев.
Видя безрезультатность наступательных операций, противник с 1 апреля перешел к обороне. На отдельных направлениях он, правда, предпринимал атаки мелкими группами пехоты, рассчитывая улучшить свои позиции. Но эти атаки успеха не имели. Наступило затишье.
Разведка установила, что фашисты подвозят боеприпасы, меняют части и укрепляют позиции. Повозки и автомашины гитлеровцев двигались в основном в сторону передовой, по дороге от деревни Мыхви. Они проходили с определенным интервалом. Хотя нами просматривался лишь небольшой участок дороги, мы все же решили ударить по фашистам.
Вычислители подсчитали: просматриваемый участок вражеский транспорт проходит за 18–20 секунд. Снаряд долетает туда примерно за 12–14 секунд. Значит, успеть можно. Чтобы точнее вести обстрел, пристреляли два ориентира: один там, где открывалась дорога, второй — почти в конце ее видимого участка.
На огневые позиции 2-го дивизиона 1229-го полка были переданы нужные установки. Вот на дороге показалась немецкая автомашина, за ней другая... Залп, второй... Машин как не бывало. Потом пошли повозки. И их постигла та же участь.
Всего за первый день мы уничтожили около двух десятков машин и двенадцать повозок. Врагу пришлось прекратить движение по этой дороге днем. Но и ночью мы стали держать ее под методичным артиллерийским огнем, затрудняя подход резервов противника, подвоз боеприпасов и продовольствия.
В эти дни мы продолжали подтягивать ближе к переднему краю свои огневые позиции, оборудовали удобные НП, по-прежнему вели усиленное наблюдение за врагом. Работать приходилось в условиях весенней распутицы. [110] Опорные брусья орудий опускались в размякшую болотистую почву, в дороге застревали машины с боеприпасами.
Общее затишье длилось недолго. Утром 6 апреля земля и воздух задрожали от артиллерийской канонады. Противник начал артподготовку по всему фронту плацдарма: сперва по нашему переднему краю, артиллерийским и минометным батареям, потом по штабам и переправам.
С минуты на минуту мы ожидали начала атаки. Но прошло пятнадцать, двадцать минут, а ее все не было. Артиллерия противника снова перенесла огонь на наш передний край.
Мы открыли ответный огонь по всем артиллерийским и минометным батареям гитлеровцев, по штабам, узлам связи, по живой силе на переднем крае. В результате нашего массированного удара несколько немецких батарей замолчали, но огневой бой продолжался. Целый час длилась артиллерийская подготовка противника.
Было ясно: враг сосредоточил перед плацдармом свежие силы и опять будет пытаться сбросить нас в Нарву.
После артиллерийской подготовки три пехотные дивизии гитлеровцев при сильной огневой поддержке артиллерии пошли в атаку. Наступление началось одновременно на нескольких участках — из районов Сууреору, Лембиту и станций Вайвара и Сооскюла. Главный удар наносился в районе Сооскюла, Аувере. Стало очевидным, что основная цель противника — ликвидировать наш выступ на правом фланге плацдарма.
Вслед за огневым валом все новые и новые волны немецкой пехоты и танков накатывались на наш передний край. Сначала пехота шла плотным строем. Подойдя ближе, автоматчики разбивались на мелкие группы и вклинивались в боевые порядки наших стрелков. Это было новое в тактике врага, но мы быстро разгадали его замысел. Мелкие группы гитлеровцев, которым удавалось просочиться, окружали наши автоматчики и уничтожали. И все же явное численное превосходство в пехоте и танках принесло противнику частичный успех: к концу дня ему удалось потеснить наши войска на выступе плацдарма.
На рассвете следующего дня после получасового огневого налета немецкие танки и пехота возобновили атаку. Теперь уже две дивизии наступали с двух направлений: [111] из Липсу-Паркое и Сооскюла. С началом вражеской артподготовки мы открыли ответный огонь по артиллерии, минометам и штабам противника, затем перенесли его по наступающей пехоте и танкам. Но гитлеровцы все лезли и лезли, особенно на наших флангах, стремясь как можно быстрее обойти их. Во второй половине дня создалось угрожающее положение для частей 256-й стрелковой дивизии и находившихся в ее боевых порядках 532-го и 564-го полков 42-й минометной бригады. Боеприпасы у них были на исходе.
В ночь на 7 апреля в обоих полках побывал командир бригады полковник К. Ф. Викентьев. Он послал им семь автомашин с минами, но к минометчикам прибыли только две. Остальные были уничтожены.
К вечеру обе немецкие дивизии соединились в районе отметки 32,2 и части нашей 256-й стрелковой дивизии оказались в окружении. Вместе с ними во вражеское кольцо попали 532-й минометный полк подполковника И. В. Волкова и 564-й минометный полк подполковника А. К. Махновецкого.
Мне позвонил подполковник Шейнин и сообщил, что со своего наблюдательного пункта он хорошо видит бой минометчиков 42-й бригады и огнем своего полка оказывает им посильную помощь.
— Я приказал первому дивизиону перенести огонь на минометы противника, а второму открыть неподвижный заградительный огонь перед позициями минометчиков, — закончил доклад Л. И. Шейнин.
Вскоре открыл огонь и полк Смирнова. Корректировал его Шейнин.
Через некоторое время опять звонок от Шейнина:
— На левом фланге пехота врага залегла. На правом — прет вперед, несмотря на потери. Автоматчики просочились в наши боевые порядки. Прорвались и три самоходки...
Нужно было спешно принимать самые решительные меры, чтобы выручить части 256-й стрелковой дивизии и минометчиков.
Вести огонь по противнику было приказано батареям 1300-го полка, позиции которого находились в полосе обороны 120-й стрелковой дивизии. Полк отразил девять немецких атак, подбил четыре «тигра» и уничтожил около трехсот солдат и офицеров. [112]
К вечеру фашистам все же удалось отсечь минометчиков от частей 256-й дивизии. Ночью 8 апреля полковник К. Ф. Викентьев сообщил мне по телефону, что готовится выход из окружения двух его минометных полков, и попросил помощи 58-й бригады. Он указал координаты участков, по которым нужно вести огонь.
Едва я положил трубку, как снова раздался звонок. На этот раз звонил полковник Б. И. Кознов. Он приказал мне и командиру 80-й бригады полковнику Петрову огнем двух бригад обеспечить выход минометчиков из окружения.
В течение трех часов мы с командирами минометных полков подполковниками Волковым и Махновецким согласовывали по радио все вопросы взаимодействия. В пять часов утра произвели десятиминутный артиллерийский налет по пехоте противника на участке прорыва, подавили ее, а после этого поставили огневую завесу на флангах коридора, по которому наши полки должны были выходить.
Рано утром оба полка вырвались из окружения. Своих командиров минометчики несли на руках. Оба они, и Волков и Махновецкий, были ранены в ноги.
Тесно взаимодействуя с 256-й стрелковой дивизией, минометчики в тяжелых двухдневных боях измотали противника, нанесли ему большой урон в живой силе и технике.
Очень большое значение в той обстановке имела активная работа партполитаппарата, который в 42-й бригаде возглавлял начальник политотдела полковник Петр Дормидонтович Иващенко.
8 апреля наши артиллерийские бригады огнем поддерживали 120-ю стрелковую дивизию. Контратаковав противника, она восстановила ранее занимаемое нами положение. После этого на нарвском плацдарме опять наступило относительное затишье. Обескровленный и измотанный в боях враг прекратил наступление.
Погода в апреле не радовала. Шел то дождь, то мокрый снег, дул холодный, пронизывающий ветер. Наш плацдарм на западном берегу Нарвы превратился в сплошное болото. Буксовали тягачи и даже тракторы. Боеприпасы иссякали, а это грозило серьезными последствиями [113] в случае нового наступления врага. Для подноса всего необходимого был мобилизован весь личный состав бригады. Бойцам то и дело приходилось вытаскивать из болотной топи орудия и машины, на руках переносить снаряды и продукты питания.
В период паводка артиллеристы оказались в трудном положении: огневые позиции некоторых батарей находились под угрозой затопления. Мы стали срочно по карте изучать новые районы местности, пригодные для размещения боевых порядков артиллерии. Удобных участков на плацдарме оказалось мало. Для подготовки большинства из них в инженерном отношении требовались колоссальные усилия личного состава.
Чтобы орудия не залило паводковой водой, приходилось сооружать площадки и укреплять их бревенчатым настилом. Вокруг орудий строили двойные срубы, пространство между срубами засыпали землей. Лес приходилось носить на своих плечах по колено в воде за несколько сот метров от постройки.
За время строительства мы спилили, перенесли и уложили более пяти тысяч кубометров лесоматериалов. Измученные тяжелой дневной работой, к вечеру бойцы едва передвигали ноги. Среди личного состава появились простудные заболевания.
Неоценимые услуги в это трудное время оказали нам медики — врачи, военфельдшера и санинструкторы. Врачи Костюкова, Скокан, Суворов, военфельдшер Клавдия Мурина и многие другие оставили о себе самые теплые воспоминания.
Помню, как пришел к нам в бригаду Вильгельм Антонович Скокан. Это было весной 1943 года, в период формирования бригады. Подойдя ко мне и теряясь под взглядами командиров полков, он неумело отдал честь, доложил:
— Товарищ комбриг, врач Скокан прибыл к вам.
Я внимательно посмотрел на высокого широкоплечего офицера и спросил его:
— Какое у вас звание?
— Капитан медицинской службы, — ответил Скокан.
— Вот так и следовало доложить: «Капитан медицинской службы Скокан прибыл в ваше распоряжение на должность старшего врача 1300-го полка».
По тому, как капитан отдавал честь и как неумело [114] докладывал, я понял, что призван он из медицинского института.
— Видите за деревьями землянки? Там и располагается штаб вашего полка. Идите туда, представляйтесь командиру и приступайте к работе.
Быстро освоился Скокан в полку, сразу завоевал уважение окружающих. Подкупало в нем необыкновенное трудолюбие, глубокое знание своей специальности, внимание к людям и забота о их здоровье. Полк, в котором он был врачом, выделялся своей чистотой. Пищеблок, столовая, нары в землянках личного состава и офицеров — все содержалось в образцовом порядке. Уж на что требовательным был командир полка подполковник Васильцов, но и тот не мог нахвалиться Скоканом, всегда ставил его в пример. Как врач он был выше всяких похвал.
Вильгельм Антонович ощущал постоянную потребность в труде, и самая тяжелая работа была для него радостью. Став врачом полка, он с любовью и неистощимой энергией выполнял свои обязанности.
Вскоре мы сумели проложить к позициям дороги и наладить работу транспорта. Запас продуктов питания и боеприпасов был пополнен. Стремясь полнее использовать передышку в боях, мы стали чаще проводить занятия с личным составом, беседы.
Всю многогранную деятельность партполитаппарата в нашей бригаде возглавлял подполковник М. И. Никифоров. Среди его подчиненных особенно выделялись агитатор политотдела майор Приходько, секретарь парткомиссии капитан Кузьмин и инструктор старший лейтенант Таюрский. Эти высококультурные офицеры, скромные, принципиальные и отзывчивые, в любых условиях находили возможность побеседовать с бойцами. Они делали все, чтобы оказать помощь командованию.
Большим авторитетом пользовался заместитель командира 1229-го гаубичного полка по политчасти майор И. Ф. Камкин.
Внешне Иван Фотиевич ничем не выделялся: невысокого роста, худощавый, рыжеватый. Он был прост в общении, умел приковать внимание аудитории веским, зажигательным словом. Это был принципиальный коммунист, чуткий и отзывчивый человек.
Беспрерывные бои, бессонные ночи, сырые окопы сломили меня. 8 апреля вечером я почувствовал сильный [115] озноб. Кружилась голова, все тело было точно из ваты. Пришел В. А. Скокан. Попросил меня измерить температуру. Оказалось — около сорока.
— Не повезло вам, товарищ полковник, — сказал Вильгельм Антонович. — Надо ехать в медсанроту.
— Да что вы! — категорически отказался я. — Кто же в такой обстановке оставит бригаду?
К вечеру мне стало совсем плохо. Пришлось вызвать на наблюдательный пункт подполковника Дуданца, а меня отправили в штаб.
В штабной землянке, едва вошел, повалился на солому. Всю ночь меня лихорадило, мучила бессонница. Ничто не помогло: ни жарко натопленная железная печурка, ни горячая гречневая каша, ни крепкий чай, ни лекарства. А с рассветом враг начал обстрел штаба, землянка ходила ходуном от разрывов, казалось, вот-вот развалится.
— Товарищ полковник, надо в другую переходить! — посоветовал адъютант.
Попробовал подняться, но не смог. Кружилась голова. Посохов поддержал меня и повел в землянку начальника штаба. Едва мы прошли несколько шагов, как послышался звук тяжелого снаряда.
— Ложись! — крикнул Посохов.
Он повалил меня и сам бросился сверху. К нам подбежал сержант Назин. После взрыва снаряда он упал и больше не поднялся: осколок пробил ему грудь. Так погиб командир отделения штабных машин Иван Назин, который вместе с нами сражался еще под Сталинградом.
Иван Назин с первых дней Великой Отечественной войны находился на фронте. На грузовике ЗИС-5 он подвозил на передний край боеприпасы, вывозил в тыл раненых. В июле 1942 года под Харьковом сам был ранен, когда вез боеприпасы на огневые позиции батареи, но не бросил машину. Истекая кровью, под разрывами вражеских бомб и снарядов, он доставил боеприпасы на передовую. Лишь после этого позволил отвезти себя в госпиталь...
Артиллерийский налет кончился, а на передовой к тому времени враг начал атаку. «Как там наши?» — пронеслось в голове. Я взял телефонную трубку, связался с начальником штаба.
— Обстановка сложная, — доложил В. И. Дуданец. — Непрерывно атакуют... [116]
Конца фразы я не услышал, потерял сознание. Когда пришел в себя и открыл глаза, увидел лицо полкового врача Зинаиды Костюковой.
— Больше медлить нельзя, товарищ комбриг, — сказала она. — Это может для вас плохо кончиться.
9 апреля 1944 года меня в бессознательном состоянии отправили в госпиталь в город Сланцы. Потянулись однообразные госпитальные дни.
Вскоре меня навестил полковник Кознов. Долго мы беседовали с Борисом Ильичом. Он подробно рассказал мне о последних боях.
18 апреля в пять часов тридцать минут, после мощной артиллерийской подготовки по всему фронту плацдарма, длившейся полтора часа, противник начал наступление. Распутица не давала возможности развернуть боевые порядки, поэтому дрались главным образом вдоль дорог.
19 апреля части 256, 80 и 120-й стрелковых дивизий 8-й армии отбили 16 атак. Замысел гитлеровцев был сорван. И на этот раз большую помощь пехотинцам оказали наши артиллеристы. Военный совет 8-й армии отметил особо отличившиеся в этом бою части, среди них была и 58-я гаубичная бригада.
От имени Военного совета Ленинградского фронта Борис Ильич вручил мне орден Отечественной войны I степени.
И еще одну очень приятную новость сообщил мне полковник Кознов. За успешные бои на нарвском плацдарме 18-я артиллерийская Гатчинская дивизия прорыва была награждена орденом Красного Знамени.
— Я здесь разговаривал о вашем состоянии, — сказал Борис Ильич. — Врачи считают, что после госпиталя вам необходим отдых. Может, в дом отдыха на пару неделек, а? Как вы на это смотрите?
Как током ударило! Тотчас вспомнилась семья в недавно освобожденном городе Ветка под Гомелем — жена, дочь, сын... За всю войну представилась первая возможность увидеться с ними.
— Знаете что, Борис Ильич, — стараясь оставаться спокойным, ответил я, — если есть такая возможность, прошу разрешить мне съездить к семье.
— Что ж, — подумав, ответил он. — Пишите рапорт. Буду просить генерала Одинцова. [117]
Через день поздно вечером ко мне в палату вбежал сияющий брат Саша.
— Ну, братан, пляши! — с порога крикнул он. — Едем домой!
Борис Ильич сдержал слово. Мне разрешили отпуск домой на пятнадцать дней. В эту поездку я решил взять с собой брата Сашу и адъютанта Посохова.
К Матвею Посохову я был очень привязан. Уже три года мы воевали вместе. В бою он был смел и находчив, в трудные минуты умел шуткой подбодрить других. Мне хотелось сделать ему приятное — дать возможность повидать родные места.
С горячей благодарностью ко всему персоналу госпиталя покидал я его стены. Особенно теплым было прощание с врачом Анной Владимировной, человеком, который буквально выходил меня.
И вот мы в машине. У ног — чемодан, за рулем, рядом со мной, — брат Саша, позади — Посохов. Перед отъездом на родину я заехал в штаб бригады, чтобы повидаться с друзьями и выполнить кое-какие формальности. На время моего отсутствия исполняющим обязанности командира бригады был назначен подполковник Н. К. Шарай, начальник разведки 18-й артиллерийской дивизии. Я передал ему дела, познакомил с людьми. Теперь перед дивизией, а стало быть, и перед бригадой стояла новая задача: обеспечить жесткую оборону частей 8-й армии. [118]