Снова к Черному морю
Время, продолжая свой вечный бег, работало на нас. По всему чувствовалось: враг бессилен изменить ход событий, инициатива в наших руках.
Мы верили, что начало 1944 года будет и началом нашего нового наступления. Приказы и политбеседы проясняли обстановку; главная задача 3-го Украинского фронта [138] заключается в разгроме вражеской никопольско-криворожской группировки. И лишь одного мы не могли тогда знать — на картах Генерального штаба стрела нашего маршрута уже направлена на многострадальную и героическую Одессу.
Путь по Правобережью Украины от Днепропетровска до Одессы не такой уж и долгий-по прямой всего четыреста километров. Сейчас — менее получаса лету. А тогда мы преодолевали его три с лишним месяца — в среднем по четыре километра в день.
Трудными были эти километры, но богатыми всевозможными, а подчас и неожиданными событиями. Одно из них назовем "похищением невесты".
В конце декабря наша эскадрилья перелетела на полевой аэродром Соленое для взаимодействия с подразделением авиационных корректировщиков во главе с майором А. Жало.
Здесь же базировался и полк Онуфриенко. Произошла приятная встреча, мы уже о многом переговорили, вспомнили все былое, как вдруг увидели, что на посадку заходит юркий По-2. Кто бы это мог быть?
Вместе с Григорием Денисовичем поспешили к самолету.
Когда увидели, кто к нам прилетел, — удивлению не было предела: с крыла спрыгнул Александр Иванович Покрышкин.
Вот так новость!
Поздоровались, глаз с него не сводим: не терпится узнать о цели столь необычного визита. У меня мелькнула мысль: не летчиков ли подбирать в свой полк прибыл?
Александр Иванович не спеша, вразвалочку направился в штаб полка Онуфриенко. Со времени первой моей встречи с Покрышкиным на Кубани он изменился — в нем стало больше солидности и сдержанности. И в то же время он остался простым, скромным, хотя слава о нем гремела уже на всех фронтах. А его формула "Высота — скорость — маневр — огонь" была взята на вооружение многими летчиками-истребителями. Наш Мартынов разработал более короткий, шуточный вариант: "Высота — залог здоровья". Когда мы сказали об этом Александру Ивановичу, он скупо улыбнулся, бросил: [139]
— И так годится...
Но зачем все-таки он пожаловал к нам? В штабе Александр Иванович обратился к Онуфриенко:
— Батальон далеко расположен?
— Да нет, батальон майора Пахилло рядом.
— Проводите меня туда.
Что же нужно Покрышкину? Лишь по дороге выяснилось: он прилетел повидать свою любимую девушку — медсестру, с которой познакомился еще в Грозном.
Удивительное чувство — любовь. Приходит время, и оно, как зелень по весне, пробивается, несмотря ни на какие невзгоды.
Это святое чувство влекло меня в далекую Астрахань. И вот теперь оно привело к нам прославленного героя войны.
Вечером — танцы. Александр Покрышкин и Мария Коржук — молодые, влюбленные — покорили всех нас.
Я смотрел на них, а сам думал о своей Марии. В карманах моей гимнастерки всегда хранились ее письма. Вылетая на задание, я сдавал парторгу все документы, а письма оставлял — они служили мне талисманом в боях.
Танцы продолжались, все веселились. Никому и в голову не приходило, что у Александра Ивановича зреет дерзкий план, который он, умевший доводить свои решения до конца, осуществит с нашей помощью.
Лишь потом, когда буду помогать Марии надевать меховое обмундирование перед дальним путешествием на По-2, я пойму, почему под конец вечера на ее лице промелькнула растерянность. Видимо, тогда Покрышкин сказал Марии, что намеревается увезти ее с собой.
Пройдет двадцать с лишним лет после войны. На юбилейном торжестве, посвященном 60-летию маршала авиации В. А. Судца, за праздничным столом Мария Кузьминична Покрышкина поднимет тост за достойных своего командарма воспитанников, в том числе и за одного из них, посвященного в тайну "похищения невесты".
Я сразу не догадался, что речь идет обо мне. А когда понял — Судец уже рокотал своим басом, показывая бокалом в мою сторону:
— Так вот кто, оказывается, содействовал похищению лучшей медсестры моей армии! И куда? На соседний, [140] 4-й Украинский фронт... Знал бы тогда — ох и всыпал бы за такие штучки...
Да, благодаря решительности Александра Ивановича наша Мария очутилась на соседнем фронте, откуда никакая сила уже не могла ее вернуть: она стала супругой героя-летчика.
Проводив Александра Ивановича и Марию, мы приступили к своим обычным дедам.
Разговоры с Покрышкиным об истребителях — свободных охотниках не прошли даром: этот вопрос продолжал волновать нас, вызывать споры. Некоторые горячились.
— Чего ждать? — шумели они. — Раз наше командование ничего не предпринимает — надо в Москву писать. Там поймут, поддержат. В других армиях давно действуют эскадрильи охотников, а мы только языки чешем...
Но писать в Москву не пришлось. Жизнь свое взяла: было принято решение — из летчиков 31, 116 и нашего 164-го полков создать эскадрилью охотников.
Каждый хотел попасть в число счастливчиков. Из нашего полка такими оказались Султан-Галиев, Виктор Кирилюк, Анатолий Володин, Иван Новиков и я. В 31-м полку этой чести удостоились Олег Смирнов, Виктор Кузнецов, из 116-го пришли Николай Краснов со своим ведомым Василием Калашонком, а также Михаил Губернский.
Майор Краснов — командир эскадрильи, известный летчик. О его боевых заслугах знали все. Я очень обрадовался своему назначению заместителем Краснова. У такого командира есть чему поучиться.
Командирами звеньев стали: лейтенант Смирнов, младший лейтенант Кирилюк.
Краснов, Смирнов и я — коммунисты. Остальные — комсомольцы. Все мы пока оставались на партийном и комсомольском учете в своих полках: эскадрилья — нештатная.
Подчинялась она непосредственно дивизии. В эскадрилье с первого дня воцарилась необычная, своеобразная атмосфера — все чувствовали себя немного первооткрывателями, экспериментаторами. Но при этом ни у кого не проскальзывало даже малейшей нотки зазнайства или превосходства.
Новое всегда привлекает молодых. Они охотно принимают его, даже если что-то теряют при этом. В эскадрилью [141] все, кроме Краснова и меня, пришли с понижением в должностях. Замкомэски стали командирами звеньев, командиры звеньев — старшими летчиками, старшие летчики-рядовыми. Но это обстоятельство никого не смущало. Каждому хотелось попробовать себя в настоящем свободном бою, в котором никто ничем не ограничивает, не сковывает твоей инициативы и активности.
Истребителю, сбившему более десятка самолетов, какими были в эскадрилье охотников все, кроме Кузнецова, свобода действий — высшая награда. Но она особенная — ее еще нужно оправдать.
Об этом у нас шел серьезный разговор на первом же собрании в чистом поле у села Андреевки, где мы базировались теперь вместе с 31-м истребительным полком.
Опять судьба меня сводит с Григорием Онуфриенко, снова мы будем летать с ним в одном районе, выручать друг друга.
"Самокритичность — первая черта коммуниста" — вспомнились его слова. Да, сейчас, когда каждый из нас по сути дела предоставлен самому себе, самокритичность нужна как воздух, который держит наши крылья. "Победителей судят — и прежде всего они сами себя" — это тоже слова Онуфриенко. Как много в них большого смысла!
Таким было в общих чертах мое выступление на первом собрании в эскадрилье охотников. Майор Краснов предложил всем поближе познакомиться с Григорием Онуфриенко, взять на вооружение его боевой опыт.
Совет был принят и незамедлительно выполнен. Уже на следующий день мы с затаенным дыханием слушали бывалого воздушного бойца...
Первые полеты — на слетанность пар, ознакомление с районом. Мы сразу же почувствовали: комэск наш — под стать Онуфриенко. В воздухе держится легко, непринужденно, абсолютно все видит, его маневр — экономичен, расчетлив, огонь — короток и точен. Почерк настоящего аса. Позже мы убедимся и в том, что он воздушный бой не ведет, а как бы творит его. Он жил только небом. А там, как известно, учат не столько словами, сколько делом, личным примером. В этом отношении я не знал равного Краснову. Покажет — на всю жизнь запомнишь.
На земле он тоже не отличался многословием. Был строг и беспредельно честен. В любом случае докапывался до истины и всегда остро чувствовал малейшую [142] фальшь. Короче говоря, бывший летчик-испытатель авиамоторного завода за время войны, в которой участвовал с первого дня, вырос в замечательного, настоящего командира.
Мы были уверены, что сразу же включимся в боевую работу. Но Краснов поступил по-своему.
— Дело наше новое, — сказал он. — К нему нужно хорошенько подготовиться. Засядем за схемы, попробуем хотя бы в общих чертах продумать тактику наших действий. Для начала повоюем на бумаге...
— Мы охотники, а не чертежники, — возразил темпераментный Султан-Галиев.
— Нет, только кандидаты в охотники, — отрезал Краснов. — А кандидаты всегда держат экзамен теоретический и практический. Вот и начнем с теоретического...
Это живо напомнило мне Микитченко. Тот ведь тоже внушал нам, что практика воздушного боя должна строиться на глубоком знании теории.
Несколько дней мы корпели над схемами, чертежами. Исходя из собственного опыта, тактики противника, разрабатывали варианты наших действий в самых разнообразных условиях.
Потом собрались вместе, доложили о своих соображениях. Краснов выслушал, дал им оценку, высказал собственные взгляды на характер и тактику свободной охоты.
Разговор состоялся творческий, носил дискуссионный характер. Одни отстаивали свою точку зрения, другие соглашались с доводами товарищей. Краснов корректно, ненавязчиво, но настойчиво проводил свою линиям Нам нравилось это. Уважение к подчиненным всегда поднимает командира в их глазах.
— Ну, что ж, — подвел итоги всех занятий Краснов,— поработали мы хорошо. Пришли к единому мнению: охотнику указывается район действий, а задача — постоянная: уничтожать врага на земле и в воздухе. Теперь мы усвоили десятки приемов. Придумаете новые в бою — честь вам и хвала. А сейчас — ужин, отдых. Завтра — первая проба.
И началась наша долгожданная деятельность как истребителей-охотников. Знаем свой район, идем туда, ищем там врага, вступаем с ним в бой.
Немцы не сразу сообразили, кто мы, каковы наши задачи. Они давно заметили, что от станций наведения, [143] командных пунктов нас, истребителей, далеко не отпускают, и выбирали себе наименее безопасные маршруты.
И вдруг сюрприз: встречается пара или четверка, не скованная никакими условностями, вольная как ветер. В воздушном бою любая необычность в поведении противника действует на психику, настораживает, вызывает беспокойство, тревогу, замешательство. Так было и с гитлеровцами: они начали паниковать. Нам это, само собой разумеется, на руку. В первых же вылетах мы с Красновым сразили один Ме-109.
Дрались и другие наши летчики, но безрезультатно. Нам бросилось в глаза, что в их действиях все же много шаблона, к которому враг уже привык, выработав свои методы противодействия. Ясно было, что новые приемы сами собой не так просто даются, надо переходить к настойчивым поискам.
Так рассуждали мы с Красновым в один из вечеров после напряженного дня. И тут он хлопнул себя ладонью по лбу:
— Коля, говорят, новое — это забытое старое. Я тебе выскажу идею, которую год назад в своем полку не смог "пробить". Может, сейчас она послужит нам, а?
Все гениальное — необычайно просто. Мысль Краснова сводилась к следующему: при схватке с противником боевые развороты завершать выходом в обратную сторону.
Я сразу хорошо понял Краснова.
Обычный боевой разворот — фигура известная. Ею пользуются все без исключения истребители. К ней привыкли и приспособились, ею никого не удивишь. А вот то, что предложил Краснов, — совершенно новое, новаторское решение, своего рода открытие.
Когда рождается что-то новое, не терпится его немедленно испробовать, испытать. На второй день чуть свет мы с Красновым поднялись в воздух, попробовали выполнить доселе невиданную фигуру. Получилось! Прекрасно получилось. А ну-ка, разыграем между собой воздушный бой...
Дело было над нашим аэродромом. Все высыпали на летное поле, наблюдая за нами. И все недоумевали: мы сражались по каким-то неписаным правилам, совсем не похожим на те, что все знали. [144]
Ни Краснов, ни я не смогли атаковать друг друга. Необычное завершение фигуры открывало нам большие новые возможности.
Недаром говорят: тактика — тоже оружие.
У нас появилось оружие, которое сразу намного увеличило наши шансы, повысило нашу неуязвимость. И главное — овладеть им не стоило большого труда.
Наш боевой разворот был представлен для утверждения как новая фигура в вышестоящий штаб. Когда дело дошло до Москвы, выяснилось, что там уже есть такое же представление из другой армии. В этом не было ничего необычного — счастливая мысль могла прийти в голову не одному лишь Краснову. Важно то, что она наконец "пробила" себе дорогу, была по достоинству оценена и признана.
Постепенно у нас складывалась только охотникам присущая тактика действий. Линию фронта пересекали при полном радиомолчании. Шли, как правило, на бреющем: на криворожско-никопольском направлении гитлеровцы стали использовать радиолокаторы. Смутным было наше представление о них, но знали: с их помощью мы можем быть обнаружены, вот почему прибегали к крайне малым высотам.
В указанном районе старались появляться со стороны солнца. Там ходили парами в поисках врага. Если не находили его в воздухе, штурмовали наземные цели, выбирая их по своему усмотрению. Встречали "мессеров", "фоккеров" — связывали их боем, в самый подходящий момент использовали свой новый прием, который, как правило, приносил нам успех. Но вражеские летчики — тоже не простаки. Вскоре и они станут увертываться от наших приемов тем же способом.
Каждый воздушный бой мы тщательно анализировали, извлекали для себя уроки, делали выводы.
Краснов особенно много внимания уделял взаимодействию в парах. Он предъявлял высокие требования к командиру пары, который, по его понятию, подобно архитектору, должен еще до закладки фундамента видеть контуры будущего здания, представлять себе, как может сложиться воздушная схватка. "Ведущий-творец боя!" — это Краснов настойчиво внушал каждому из нас.
— Если цель своевременно замечена, быстро и правильно занята исходная позиция, дерзко и решительно [145] проведена атака — вы неизменно поставите противника в положение обороняющегося, — убежденно говорил командир эскадрильи. — А в обороне, всем известно, не развернешься, она сковывает инициативу, ограничивает свободу маневра, что уже само по себе равносильно поражению. Вот так должен действовать, организовывать бой свободный охотник. Были у Краснова и на ведомого свои сложившиеся взгляды. Главную его функцию он видел в защите командира, обеспечении полной безопасности. А это требовало особого мастерства и исключительной выдержки. Ведомые нередко увлекались атаками противника, забывали о своей главной обязанности и в результате подводили себя и ведущего.
— Научишься оберегать командира — будешь потом сам ценить ведомых. Взаимодействие пары предполагает обоюдную заботу друг о друге, в противном случае успеха не видать, — поучал летчиков майор Краснов.
Постепенно наши пары превращались в своеобразные "летающие крепости" — к ним никто не мог подступиться, а их огонь был неотразим. Боевая взаимовыручка незаметно вырастала в большую воинскую дружбу. В эскадрилье складывался прекрасный, сплоченный коллектив, где все — успехи, неудачи, радости, горести — было общим, где каждый стоял горой за другого.
Олега Смирнова мы наделили партийной властью, Анатолия Володина — комсомольской. И сразу же почувствовали результаты их деятельности: начали по очереди выпускать юмористический боевой листок, проводить политические информации. Помню, какую бурю гнева вызывали в наших сердцах материалы о судебных процессах над изменниками Родины. Для меня все гитлеровские прислужники были на одно лицо — похожими на того старосту, которого видел на Кубани.
...Наша боевая деятельность была в разгаре, когда пришло извещение о том, что в Днепродзержинске состоится летно-тактическая конференция 9-го смешанного авиакорпуса.
Ехать пришлось мне: за два дня до вызова от нас внезапно ушел майор Краснов в полк Онуфриенко.
Мы предчувствовали, что человек с таким опытом и умом долго не задержится на одном месте. Но когда узнали [146] о его перемещении — всем стало грустно. Понимали: в должности заместителя командира полка Краснов принесет больше пользы, однако им еще не было сказано последнее слово в должности командира эскадрильи охотников. Я намекнул об этом Григорию Онуфриенко, тот совершенно неожиданно ответил:
— Последнее слово за тобой, Скоморох, принимай эскадрилью — это приказ комдива.
Опешив от такой новости, я не знал, что сказать: мне не нравилась скоропалительность назначения.
— Все будет хорошо, Скоморохов, — добавил Онуфриенко, видя мое замешательство. — Эскадрилья в оперативное подчинение передана полку, так что рассчитывай на мою поддержку и помощь...
Вот так я очутился на корпусной конференции.
Не думал, что этому мероприятию придадут такое большое значение: в нем приняли участие командующий фронтом генерал армии Р. Я. Малиновский, представитель Ставки Верховного Главнокомандования Маршал Советского Союза А. М. Василевский, наш командарм генерал-лейтенант авиации В. А. Судец и другие вышестоящие начальники и командиры.
Цель конференции — обобщить опыт боевых действий авиаторов корпуса. Выступали многие летчики, делились своими соображениями, наблюдениями, выводами, давали советы, вносили предложения. Мой блокнот пополнился очень ценными записями.
В заключение выступили Р. Я. Малиновский и А. М. Василевский. Они одобрили работу конференции, порекомендовали обобщенный опыт довести до каждого летчика.
Я не предполагал, что в ближайшие дни после окончания конференции снова встречусь с Маршалом Советского Союза А. М. Василевским, но уже при совершенно других обстоятельствах.
Нашей эскадрилье было поручено прикрытие самолета, на котором следовали с аэродрома Морозовка А. М. Василевский и сопровождавшие его генералы.
Помню, получая приказ, я спросил Онуфриенко:
— Почему остановились именно на нашей эскадрилье? Мы же все-таки охотники...
Тот в ответ хитро подмигнул:
— Прикрывать высокое начальство — дело особо почетное. [147]
А ты уже имеешь опыт общения с ним. Вот тебе и карты в руки.
Под "общением с высоким начальством" он подразумевал мою встречу с Р. Я. Малиновским. Но тогда было совсем иное дело...
Когда генералы во главе с А. М. Василевским прибыли на стоянку, я, представившись, доложил:
— Эскадрилья в составе шести самолетов готова к выполнению задания!
Василевский поздоровался со мной за руку.
— Как отдохнули?
— Хорошо, товарищ Маршал Советского Союза!
— Давно воюете?
— С тысяча девятьсот сорок второго года...
— Знаете, куда полетим?
— Так точно!
— Как вы здесь сражаетесь?
— Стараемся, товарищ Маршал Советского Союза!
В разговор вмешался наш командарм.
— Старший лейтенант Скоморохов лично сбил шестнадцать самолетов, — сказал он.
— Что ж, тогда можно быть спокойными, — улыбнулся Василевский.
Я чувствовал себя очень скованно. Ведь рядом со мной был начальник Генерального штаба. Усилием воли взяв себя в руки, я обратился к нему:
— Товарищ Маршал Советского Союза, считаю своим долгом доложить, что маршрут нуждается в корректировке — в районе Запорожья он проходит в десяти километрах от переднего края, не исключено нападение " мессершмиттов".
— Именно на этот случай мы и берем с собой столь надежное прикрытие, — спокойно ответил Василевский.
— Зачем же рисковать? Ваш Ли-2 чересчур хорошая мишень. Лучше все-таки выбрать маршрут небезопаснее.
— Вы так думаете? Ну-ка позовите командира моего самолета подполковника Афанасьева, — обратился он к порученцу.
Через минуту прибыл энергичный, подтянутый, худощавый офицер.
— Афанасьев, вот командир эскадрильи прикрытия утверждает, что мы выбрали не совсем удачный маршрут... [148]
— Он прав, товарищ Маршал Советского Союза!
— Вы что, сговорились? Ладно, будем иметь в виду, что маршрут рискованный, но менять его не станем. Готовьтесь к вылету!
Мы пошли к самолетам, я тихо сказал Афанасьеву:
— Может, сами незаметно изменим маршрут?
— Этот номер не пройдет, — ответил он, — Маршал отлично ориентируется, всегда сличает карту с местностью...
В боевом эскорте идут Смирнов, Новиков, Калашонок, Кирилюк, Кузнецов. Чувствую, что каждый из них утроил бдительность, не снимает пальцев с гашетки оружия. Знаю, что каждый из них жизнь отдаст, но не допустит врага к охраняемому самолету. В. А. Судец перед вылетом предупредил нас:
— Головой ответите, если хоть один вражеский снаряд зацепит Ли-2...
Думаю, что командарм сделал это ради формы, он прекрасно понимал, на что мы способны ради образцового выполнения возложенной на нас задачи.
Первую половину маршрута прошли благополучно. Вот и Запорожье. Тут мы все еще более насторожились. Свой боевой порядок построили так: я с Калашонком — сзади, Кирилюк — справа. Остальные слева. Временами снижаюсь до бреющего полета, осматриваю нижнюю полусферу. Кирилюк наблюдает за верхней.
Когда удалились от Запорожья километров на тридцать, все облегченно вздохнули.
Вот наконец и полевой аэродром Отрада — конечный пункт маршрута. И тут вдруг перед нами откуда ни возьмись возникает "як". И ведет себя странно: стал рядом, вроде рассматривает нас. Что за чертовщина? Беру его на прицел. Кирилюку передал:
— Покачай ему крыльями, чтобы отстал.
Кирилюк качает крыльями, а "як" как будто не видит этого, идет на сближение.
Всякие чудеса бывали на войне. Иногда и враг летал на наших машинах. Может быть, это как раз такой случай? Кто его знает, но безопасность представителя Ставки Верховного Главнокомандования — прежде всего. Снова прицеливаюсь, даю заградительную очередь. Он тут же — к аэродрому. Давно бы так!
Приземляемся и мы. "Як" лежит на фюзеляже. [149]
После посадки докладываю Василевскому о выполнении задания.
— Молодцы! — пожал он мне руку. — Немцы поняли, с кем имеют дело, не рискнули напасть. Только почему вы своих сбиваете?
Я не успел рта открыть — в разговор включился встречавший гостей командующий 8-й воздушной армией генерал Т. Т. Хрюкин, в хозяйстве которого мы произвели посадку:
— Товарищ Маршал Советского Союза, у "яка" случилась неисправность, он и пошел на вынужденную...
— Да, больше деваться ему было некуда, — сказал Василевский. — Идите, Скоморохов, отдыхайте, ждите указаний.
— Слушаюсь! — Я взял под козырек, собрался уходить.
— Подождите, Скоморохов, — вдруг остановил меня маршал. — Что это у вас за латки на куртке?
— Зашил дырки от эрликонов, товарищ Маршал Советского Союза!
— Вот-те на! Такой летчик — ив латаной куртке. Не годится.
В тот же день по распоряжению генерала Хрюкина мне выдали новенькую американскую куртку. Старую я не сдал — оставил себе. Расставаться с ней было не так-то легко: она — свидетельница моих нижнедуванских передряг.
Итак, от Малиновского — новый комбинезон, от Василевского — новая куртка. Получалось, что высокое начальство заботилось о моем внешнем виде больше, чем собственное. Это случалось потому, что волею случая я попадал ему на глаза. Но в то время все мы были одеты бедновато и никто не жаловался: понимали — война.
Вечером в летной столовой нас атаковали пилоты "яков":
— Вы что, слепые? Не узнаете своих?
— А вы не видите, на кого нападаете?
В ходе короткой перепалки выяснилось, что летчики "яков" ни разу не видели близко Ла-5 и приняли их за "фоккеров". Почему же их никто не предупредил об этом особо ответственном рейсе Ли-2, прикрывать который будут Ла-5? Хотя бы показали им макет нашего истребителя. [150]
Странно было слышать, что и на третьем году войны не все еще знают свои собственные самолеты. Пусть в 41-м Покрышкин сбил самолет соседнего полка — тогда это можно было понять. Но сейчас, когда уже все научены горьким опытом, с подобным никак не хотелось мириться. Во всяком случае, я про себя решил: вернусь в эскадрилью — еще раз проведу занятие по изучению советских боевых самолетов.
Улетали мы обратно через два дня. Проводили Ли-2 до Запорожья, а сами отправились в Днепропетровск — наш аэродром оказался раскисшим.
Мы уже истосковались по настоящей боевой работе, всем хотелось побыстрее отправиться на свободную охоту.
Но события на войне развиваются по своим законам, и предугадывать, чем тебе придется заниматься завтра,— дело безнадежное.
В марте Ставка поставила 3-му Украинскому фронту задачу преследовать отходящие части противника, не допуская его ухода за Южный Буг; захватив переправы на участке Константиновка — Вознесенск — Новая Одесса, с ходу овладеть Николаевом и Херсоном, в дальнейшем освободить Тирасполь и Одессу, продолжать наступление с целью выхода на государственную границу с Румынией.
Главный удар был нанесен с плацдарма западнее Широкого. В образовавшуюся во вражеской обороне брешь сразу же устремилась конно-механизированная группа генерал-лейтенанта И. А. Плиева. Достигнув Нового Буга, она должна была пройтись по гитлеровским тылам в районе Николаева.
На авиацию нашего корпуса возлагалась задача по прикрытию и поддержке действий группы Плиева. До сих пор там в качестве авиационного представителя находился командир дивизии, а теперь его должен был сменить начальник штаба полковник Д. Русанов, переброску которого в группу поручили мне.
На По-2 вылетаем в тыл врага.
Как пригодился мне опыт полетов по оврагам! Благо их много в тех краях, они здорово нас с Русановым выручили.
На подходе к Новой Одессе встретились с "мессерами". Что против них По-2! Беззащитная мишень. Но По-2 — вездеход. Я снизился до самой земли, пошел "ползать" по глубоким оврагам. "Мессеры" носятся над [151] нами, стреляют, а причинить вреда не могут. А вот когда выскочили на Южный Буг, стали пересекать его — тут пришлось совсем туго. Кричу Русанову:
— Пойдем к казакам и с ходу сядем?
— Давай, — отвечает он, — иначе вообще не доберемся.
Снова "поползли" над кустами. Вот и лагерь казаков. В центре — небольшая площадка. Убираю газ, шлепаемся прямо на нее. Тормозов на По-2 нет. Он бежит, а "мессеры", как ошалелые, клюют его. Пришлось нам на ходу выскочить. Когда я потом подошел к нашему "небесному тихоходу", он имел жалкий вид: перкаль с крыльев содрана, элероны изрешечены.
— Как назад полетишь? — сокрушенно спросил Русанов.
— Что-нибудь придумаем.
Нас тут же обступили обрадовавшиеся нашему прилету казаки и казачки. Были они одеты кто во что горазд, но у каждого мужчины на голове красовалась кубанка.
Казачки тут же занялись ремонтом По-2: притащили куски брезента, стали им залатывать дыры на плоскостях. Ребята, которые помоложе, где-то раздобыли горючего — пополнили баки. Попрощавшись со всеми, я отправился домой, надеясь, что больше не придется летать этим маршрутом.
Только надежды эти не оправдались. В Кривом Роге, где теперь на площадке базировалась наша эскадрилья, я узнал, что нам приказано прикрывать Ли-2, перебрасывающие оружие, боеприпасы, продовольствие, медикаменты в группу Плиева.
Что ж, нет худа без добра: хоть маршрут хорошо знаю.
Труженик Ли-2 — самый беззащитный самолет из всех, которые нам приходилось встречать. Тяжело груженный, вооруженный одним пулеметом, он лишен малейших шансов на спасение при встрече с противником. И в то же время на войне без него невозможно было обойтись: другого столь удобного транспортного средства тогда не имелось.
Но прикрытие Ли-2 — не для свободных охотников. Все приступили к выполнению новой задачи без особого энтузиазма. Требовалось в срочном порядке поднять настроение летчиков. Провели партийно-комсомольское [152] собрание. Я рассказал, в каких тяжелых условиях сражаются плиевцы, как остро нуждаются они в помощи.
Удивительной силой обладает вовремя сказанное нужное слово! Когда людям ясно, почему им велят то, а не иное, они трудятся с утроенной энергией.
Протяженность маршрута Ли-2 была около 130 километров. Но все осложнялось тем, что летать надо было днем, пересекая линию фронта. "Транспортники" выходили в заданный район и по сигналам с земли, подаваемым по радио или ракетами, сбрасывали на парашютах свой груз.
"Мессеры" остервенело атаковали наши группы. Из-под каждого куста били зенитки. С трудом прорывая завесу огня, мы пробивались к группе Плиева. Наши ребята сдержали слово: ни один Ли-2 не был потерян. Но погиб Виктор Кузнецов. Отбивая атаку "мессеров", он вскочил в облака, не справился с управлением, вошел в штопор, а выйти из него не смог: не хватило высоты. Упал на территорию, занятую казаками. Его сразу же вытащили из-под обломков Ла-5. К месту падения самолета немедленно выехал командир дивизии полковник А. Селиверстов, наблюдавший за воздушным боем с земли. На его руках Виктор скончался. Всем было не по себе: не уберегли самого молодого, но подававшего надежды боевого товарища.
Опыт прикрытия Ли-2 пригодился нам, когда в районе Березнеговатого — Снегиревки попала в котел 6-я немецкая армия. Фашисты бросили туда под прикрытием "мес-сершмиттов" целые косяки Ю-52 с продовольствием и боеприпасами. Только немногим из них удалось прорваться сквозь наш заслон: мы жгли Ю-52 один за другим.
11 марта освобожден Херсон. Правобережье Днепра полностью очищено от фашистских оккупантов!
В эти дни в газетах было опубликовано Постановление Верховного Совета Украинской ССР, в котором выражалась искренняя благодарность доблестной Красной Армии, великому русскому народу, всем народам Советского Союза, Советскому правительству, Коммунистической партии за освобождение украинской земли от гитлеровской нечисти, за неоценимую помощь в восстановлении разрушенного фашистами народного хозяйства. [153]
В эскадрилье состоялся митинг, на котором было зачитано это постановление. Наши авиаторы поклялись и впредь беспошадно громить врага на земле и в воздухе вплоть до полного его уничтожения.
— На благодарность правительства Украины ответим новыми боевыми подвигами, новыми сокрушительными ударами по врагу! — сказал коммунист лейтенант Олег Смирнов.
Такие митинги проходили во всех наших частях. Они вызвали волну нового патриотического подъема. Летчики эскадрильи стали драться с особой ожесточенностью. Немало фашистских асов вогнали они в землю в районе Вознесенска — Николаева.
24 марта освобожден Вознесенск. Но вместе с этой радостной вестью пришла и другая, печальная: в тот же день в районе Березовки был сбит командир 306-й Краснознаменной штурмовой авиационной дивизии полковник Александр Филиппович Исупов.
Слава о его подвигах шла по всему фронту. Армейская и фронтовая газеты не раз рассказывали о сокрушительных ударах по врагу, наносимых штурмовиками под его командованием.
И вот он сбит над оккупированной территорией, взят в плен.
О трагической судьбе этого прекрасного человека, бывшего комиссара полка, заместителя командира дивизии по политической части, мы узнали уже после войны. Он был направлен в лагерь Маутхаузен. Там пытались заставить его стать на путь измены, поручили ему выступить перед пленными. Свою пламенную, страстную речь под свист асэсовской плетки отважный сокол закончил словами:
— Да здравствует Советская Родина!
Его заточили в блок смерти № 20. Он не пал духом — стал готовить побег военнопленных. Тайный план был раскрыт, полковника А. Ф. Исупова зверски казнили на глазах у пленников Маутхаузена.
...Наши войска неудержимо развивали наступление. Мы беспрестанно меняли полевые аэродромы.
На северной окраине Кривого Рога мне довелось произвести еще одну вынужденную посадку прямо на огороде железнодорожника. Нет, меня не подбили. Мы с Кала— шонком [154] после боя с "юнкерсами" возвращались на аэродром, а тут, как назло, сгустился туман. Пока решали, что предпринять, горючее кончилось. Калашонок сел на "живот" на южной окраине Кривого Рога, мне удалось дотянуть до северной.
Самолет не получил особых повреждений, но все же было жаль его до слез: он ведь новенький, и не просто Ла-5, а Ла-5фн — с повышенной мощностью мотора, Я его совсем недавно получил,
Начиная с Баштанки, всем нам не терпелось поскорее увидеть славную Одессу, хотя бы с воздуха. Будут ли фашисты упорно отстаивать важный для них приморский город?
В последний день марта майор Онуфриенко решил лично слетать на разведку в район Одессы. Мне предложил быть его ведомым. Я с радостью согласился. Еще бы, в такой полет с таким летчиком!
Перед тем как занять места в кабинах, Онуфриенко сказал мне:
— В воздухе будь особенно осмотрительным. Открою тебе свой секрет: я — дальтоник. Это усложняет мне поиск цели.
— Понял, Григорий Денисович,— ответил я, немного опешив от такой новости. Ведь Онуфриенко был незаурядным летчиком. И это при таком зрении... Удивительный все-таки человек! Околдовал меня с первой встречи и до сих пор продолжает поражать...
Летели спокойно. Просматривали дороги, переправы, определяли, куда и сколько движется вражеских войск.
Оставалось километров пятьдесят до Одессы. Ее облет не входил в наши планы. Но как тут удержаться!
— Пойдем посмотрим, как живет Одесса, — передал по радио Онуфриенко.
У меня сильней забилось сердце: сейчас увижу Черное море. То самое море... У синей волны его началась моя фронтовая жизнь.
Километров за пятнадцать до города сделали горку, осмотрелись, снова снизились и на бреющем продолжали путь.
Что я знал о героической Одессе? Источником моих познаний были книги, песни, рассказы шестаковцов. Но их оказалось достаточно, чтобы запомнить и полюбить этот необычный по своей судьбе южный город. [155]
Вот встает перед нами его широкая панорама, бросаются в глаза развалины кварталов, улицы, забитые фашистской военной техникой, порт, у причалов которого скопилось множество кораблей.
А еще дальше — Черное море.
Я видел его осенью и не знал, что оно бывает такой ослепительной голубизны. Недаром говорят, что весной все обновляется.
Бурю чувств вызвало во мне это краткое свидание с морем. Возникшее в душе приподнятое, праздничное настроение не смогли омрачить даже густые разрывы зенитных снарядов.
Здравствуй, море! Я вернулся к тебе через все невзгоды, сквозь грозы, сквозь огненное небо.
Мы пришли в тот край, где родилась боевая слава Льва Львовича Шестакова и его орлов. Это они взлетали прямо с улиц города для отражения вражеских налетов. Это они принесли отсюда на далекий азербайджанский аэродром высокий бойцовский дух, непоколебимую веру в нашу победу, которые, как эстафету, передали нам. Может быть, благодаря именно этому мы и смогли прийти сюда, чтобы продолжить героическое дело шестаковцев...
Онуфриенко, бывавший в Одессе до войны, быстро сориентировался, по железнодорожным путям мы вышли прямо на городской вокзал. Он битком набит людьми и техникой. Фашисты спешно грузятся в эшелоны, идет эвакуация войск.
Мы с ходу зашли на штурмовку эшелонов. Потом еще разок. На вокзале поднялась невообразимая паника, фашисты все бросали и разбегались. Мы с малой высоты били по крышам вагонов. Загрохотали взрывы, вспыхнули пожары.
Вот какую первую "визитную карточку" оставили мы фашистам на одесском вокзале.
Вернулись на полевой аэродром Петропавловский — там гости: московские артисты во главе со Львом Свердлиным. Он полюбился нам по фильмам "Жди меня", "Насреддин в Бухаре". Мы страшно обрадовались встрече с ним и его коллегами. Онуфриенко на радостях, пока готовили сцену, показал гостям высший пилотаж. Артисты пришли в неописуемый восторг. Через каких-то полчаса все стали своими, казалось, что мы давным-давно знаем друг друга, [156]
Концерт прошел весело, под бурные аплодисменты. Кроме нашего полка на нем присутствовало полсела.
Наутро артисты захотели посмотреть наши боевые машины, разошлись по эскадрильям. Летчики усаживали их в кабины, рассказывали что к чему.
Свердлин поинтересовался, как удается в воздухе попадать в самолет противника.
Онуфриенко начал было объяснять, а потом передумал, стал оглядываться. Увидел на краю летного поля заброшенную мазанку, сказал своему технику:
— Проверь, нет ли там кого, закрой газетой окно и возвращайся сюда. Техник все сделал.
— А теперь. Лев Наумович, я вам покажу, как мы в воздухе стреляем. Это будет убедительнее, — предложил Онуфриенко.
Он взлетел, набрал небольшую высоту, развернулся и пошел прямо на мазанку, в какой-то миг дал короткую очередь — газета в проеме окна исчезла.
Теперь аплодировали гости.
— Такое не часто увидишь, — восхищались они, — настоящий артист!
"Вот тебе и дальтоник", — подумал я.
Свердлин оказался уроженцем Астрахани. Для меня это было приятным открытием. Мы поговорили, вспомнили наш родной город, нашлись у нас и общие знакомые.
— Если буду в Астрахани — обязательно расскажу, как сражаются наши земляки, — пообещал Свердлин на прощание.
Долго еще вспоминали мы эту встречу с артистами. Дорого было нам их внимание, они ради нас тоже ведь совершили подвиг — приехали в такое время на фронт.
Наступило утро нового дня.
Примчался к нам посыльный из штаба полка:
— Срочно готовиться к перелету.
Я тут же поднял всю эскадрилью. Султан-Галиов, протирая спросонья глаза, как-то ехидно улыбнулся:
— Шутка это, наверное, командир, ведь сегодня первое апреля.
А что, если и в самом деле шутка? Григорий Денисович вполне мог ее выкинуть. Но тут мы увидели, что и другие помчались на аэродром. [157]
Через час приземлились в поле у Старой Кантакузинки. Оказывается, там уже находился 866-й полк соседней дивизии, работавший на "яках".
Различие в самолетах тут же стало предметом бурного обсуждения их достоинств, перешедшего в спор, разрешить который можно было только в воздухе.
Онуфриенко взлетел и выполнил головокружительный каскад фигур высшего пилотажа.
Командир 866-го полка подполковник Н. Кузин решил не оставаться в долгу — он приказал одному из лучших своих летчиков командиру эскадрильи капитану Александру Колдунову подняться в воздух и показать, на что способен истребитель Як-1.
Саша Колдунов попал на фронт необычным путем. Он находился в запасном полку и рвался в бой — ему хотелось воевать. Но командование не торопилось его, как и многих других, отпускать. Тогда Саша пошел на крайность: при отправке на фронт очередной группы летчиков спрятался в чехлах на борту Ли-2 и "зайцем" прибыл в боевую часть. Возвращать Колдунова в тыл не стали — и не прогадали.
За год он вырос в превосходного воздушного бойца, возглавил эскадрилью, а потом стал дважды Героем Советского Союза.
И вот Саша ушел в небо доказать, что Як-1 не уступает Ла-5. И доказал, успешно повторив все проделанное Онуфриенко, выполнив кое-что свое.
Мнение наблюдавших за этим необычным состязанием было единодушным: и машины, и летчики равноценны.
От Старой Кантакузинки уже рукой подать до Одессы.
Вместе с наступающими войсками в освобождаемые города и села возвращались партийные и советские работники. Как-то нашей эскадрилье поручили сопровождать группы По-2. Предупредили:
— Задание особо ответственное!
Прикрытие По-2 — дело не простое. Слишком уж они тихоходные. Приходится стараться, чтобы не уйти вперед, обеспечить надежную охрану. Нам пришлось несколько раз сопровождать шестерки По-2 на аэродром, расположенный километрах в пятнадцати от Одессы, и оттуда на окраину города, [158]
Изрядно уставшие, мы расположились вблизи города на ночлег, познакомились с теми, кого оберегали. Это оказались руководители одесских партийных и административных органов, люди, на плечи которых теперь логла вся тяжесть забот о восстановлении приморского города.
На обратном пути заметили странный паровоз, который медленно двигался к Одессе, оставляя за собой разрушенную колею. Прошлись на бреющем — видим, у паровоза сзади крюк, им он режет шпалы, разрушает путь. Ударили по черному паровозу. Он пустил пары. Готов, значит. Но только отошли — опять начал двигаться. Послал Кирилюка — тот дал очередь, от которой паровоз взорвался.
Прошло еще два дня — Одесса стала нашей. Мы перебазировались на полевые аэродромы сначала в Риуховку, затем в Раздельную.
А вскоре пришла невеселая весть: наша эскадрилья расформировывается. Почему?
Полки, из которых мы ушли, потеряли многих опытных летчиков. Командиров мало устраивало необстрелянное пополнение, и они настояли на возвращении своих опытных воздушных бойцов.
Более чем трехмесячное существование эскадрильи охотников ознаменовалось десятками сбитых фашистских самолетов, множеством уничтоженной боевой техники на земле. Очень жаль было терять дружный, сплоченный, боевой коллектив. Он мог бы многое и многое еще сделать. Однако пришлось расставаться.
Григорий Онуфриенко тут же предложил мне перейти командиром эскадрильи к нему в полк.
Предложение заманчивое. Но как же быть со своим родным коллективом? Как расценят товарищи мой поступок? Будет ли кому-нибудь в радость мой уход из полка? И тут я вспомнил Ермилова... То, что было между нами, как-то затушевалось. Но он и другим приносил огорчения, многие страдали из-за него.
Нет, служить рядом с таким человеком — это не по мне. Правда, там я узнал и прекрасных людей, у которых многому научился. Евтодиенко, Шахбазян, Девкин — этих уже нет в живых, но с ними я рос как воздушный боец. Шевырин, Овчинников, Устинов, Онискевич... Нет, тяжело все-таки расставаться с тем, что стало частицей твоего сердца, [159]
Долгими и тяжелыми были мои раздумья. Онуфриенко это видел и обратился к командиру дивизии. Последовал приказ, который поставил, как говорится, точку над "и".
Так я стал командиром первой эскадрильи 31-го Краснознаменного, ордена Кутузова III степени истребительного авиационного полка.
Судьба снова, теперь уже надолго, свела меня с человеком, к которому я тянулся всем сердцем.
С Онуфриенко я прошел по всему югу Украины — от Нижней Дуванки до Малого Тростянца. На этом долгом и трудном пути пришлось перенести много испытаний. Мне всегда придавал сил пример Героя Советского Союза Г. Д. Онуфриенко, с которым мы сражались рядом в небе, который и учил меня, и выручал из беды.
...Волга, Кубань, Дон, Днепр уже были в глубоком тылу, их чистые воды больше не осквернит фашистская нечисть.
Впереди у нас лежали Днестр и Прут.