К морю Балтийскому

С кем бы из своих сослуживцев я ни говорил о будущем в летние дни 1944 года, все они склонялись к мысли, что наш дальнейший путь лежит к берегам Балтийского моря, что именно туда поведет нас переменчивая и капризная военная судьба. Я и сам считал точно так же. Почему? Трудно сказать. И название фронта наталкивало на эту мысль, и общее развитие событий рождало уверенность в том, что свидания с Балтикой нам не избежать.

Мы все прекрасно отдавали себе отчет в том, что до него, до Балтийского моря, остается еще не одна сотня километров. И преодолеть это расстояние предстоит по трудным и крутым дорогам войны. Но порой, выскочив ранним утром из блиндажа, чтобы наскоро ополоснуть лицо, я, казалось, ощущал на лице его далекое, чуть солоноватое, ни с чем не сравнимое дыхание. Конечно, это только казалось. И наверное, потому, что Балтика занимала наши мысли.

Раньше мне никогда не доводилось бывать на Балтийском море. Бескрайним, зеленоватым и абсолютно спокойным представлялось оно. Когда Степан Демьянович Куроедов, с которым у нас уже давно установились самые теплые, дружеские отношения, уверял меня, что бывают на Балтике и жестокие штормы, и ураганы, что переменчиво и капризно это море, я просто не верил ему.

— Дойдем до моря — сам убедишься, — коротко бросал он.

Степан Демьянович не считал нужным что-то объяснять, в чем-то убеждать меня. Тем более что для разговоров на отвлеченные темы времени практически не оставалось. Сотни, тысячи документов поступали к нам. И каждый из них надо было сначала перевести, потом прочитать. И не просто прочитать, а изучить, сопоставить с другими. С улыбкой вспоминали мы те времена, [151] когда к нам поступали трофейные документы из-под Ржева, Великих Лук, Невеля. В ту пору мы иной раз сетовали на их обилие, высказывали мысль, что переварить такое количество информации невозможно. Теперь эти сетования мы вспоминали с улыбкой. Сегодняшний поток документов был неизмеримо больше.

* * *

Помню, именно в эти напряженные дни к нам в отдел зашел член Военного совета фронта генерал-лейтенант Д. С. Леонов. Он и раньше довольно часто заглядывал к разведчикам. Проводил и официальные совещания, присутствовал на партийных собраниях. Но чаще всего придет, бывало, устроится на свободном месте, поинтересуется, как живем, что нового, и начнет, казалось бы, ничего не значащий разговор:

— Был я тут, знаете, в одной из дивизий. Зашел, разумеется, к разведчикам. Хорошие ребята, вполне по-хозяйски живут. В землянке полный порядок, все по полочкам разложено, по гвоздикам развешено. А вот маскировочная одежда не сушится. Придет солдат с наблюдательного пункта в мокром маскхалате и почти в таком же заступает на следующую смену...

Говорил все это Дмитрий Сергеевич тихо, спокойно, как будто с самим собой разговаривал. Никаких нравоучений, никаких нотаций. А нам сразу становилось не по себе. Столько раз бывая в разведывательных подразделениях, никто из нас не обратил внимания на такую «мелочь», как мокрая одежда. А ведь это прямой путь к простудным заболеваниям. Разведчика же, которого насморк или кашель одолел, во вражеский тыл не пошлешь. Может невольно всю группу подвести, случайно чихнув в самый неподходящий момент.

Мы понимали, что не только упрекнул нас старший начальник, но и соответствующий приказ отдал, который должен быть выполнен нами так, как подобает. Такова манера была у члена Военного совета фронта: не кричал, голоса не повышал, но требовал, чтобы с полуслова понимали его. За три года совместной службы мы привыкли к этому.

Наверное, оттого и удивились мы, когда однажды, войдя в блиндаж и устроившись на свободном месте, генерал-лейтенант Д. С. Леонов обратился к нам с такими словами:

— Прошу, товарищи, минут на десять оторваться от [152] своих дел. Есть у меня к вам короткий, но весьма важный разговор, который откладывать нельзя.

В блиндаже установилась полная тишина. Только глухой мерный гул работающей передвижной электростанции доносился извне. Дмитрий Сергеевич выдержал короткую паузу и начал говорить:

— Вступили мы, товарищи, на территорию Советских Прибалтийских республик. Я не только наш фронт имею в виду. Считайте, меньше года жили здесь люди при Советской власти. А потом три года гитлеровцы их против нас настраивали. Мало того, не забывайте, что и до Восточной Пруссии не так уж далеко. Так вот, надо нам все сделать для того, чтобы и латыши, и литовцы, и даже немцы видели в нас не завоевателей, а освободителей, чтобы с первых дней поняли они великую истину: не против народов воюем мы, а против фашизма.

Никто не проронил ни слова. И Дмитрий Сергеевич замолчал, видно, умышленно, чтобы до каждого дошла суть сказанного.

— Конечно, — заговорил он вновь, — могут встретиться на нашем пути и такие, кто камень за пазухой держит. Но глубоко уверен, что из-за недопонимания, из-за идейной серости своей приберегают они его. Так вот, с такими, кто вражеской пропагандой одурманен, надо быть особенно осторожными. Здесь многое зависит и от наших разведчиков. Они чаще всего впереди идут. От них в определенной степени будет зависеть, что люди станут думать о Красной Армии, о Советской власти.

Генерал-лейтенант Д. С. Леонов сообщил нам, что по указанию Военного совета фронта в ближайшие дни в частях и подразделениях будут проведены партийные и комсомольские собрания с соответствующей повесткой дня.

— Рекомендую побывать в разведывательных подразделениях, — закончил он. — Если обстановка того потребует, надо выступить, сказать свое веское слово. Знаю, что работы у вас сейчас выше головы, но и это задача наипервейшая, я бы сказал, государственной важности. Освободители, а не завоеватели! Понятно? В этом главная мысль.

Часть офицеров полковник А. А. Хлебов оставил в отделе, так как работу полностью прерывать было нельзя. Остальные, в том числе и я, выехали в разведывательные подразделения соединений фронта. И пожалуй, только там нам стало до конца понятно, насколько своевременным [153] и важным было предупреждение генерал-лейтенанта Д. С. Леонова.

Да, действительно разведчики чаще всего первыми оказывались в освобожденных, а порой еще и в не освобожденных от гитлеровцев деревнях, селах, поселках и городах. Своими глазами видели они и расстрелянных, и повешенных, и изможденных голодом людей. Взять, к примеру, хотя бы тот концентрационный лагерь, на который вышла разведывательная группа, возглавляемая лейтенантом М. Ф. Маскаевым. И ведь это был далеко не единственный случай. Можно понять, что в сердцах бойцов и командиров кипело чувство непримиримой ненависти к врагу, которое помогало воевать все эти трудные годы.

Теперь, когда война подходила к границам гитлеровского рейха, предстояло сохранить эту ненависть и в то же время сделать так, чтобы она не проявлялась по отношению к гражданскому населению, не вызвала даже единичных эксцессов, которые могли создать превратное мнение о Красной Армии.

Что скрывать, пришлось мне услышать на собрании и такие высказывания:

— Что же это получается, товарищи? Значит, мы теперь этих гадов жалеть должны? А они нас жалели?! — выкрикивал пожилой боец, попросивший слово одним из первых. — Дом мой сожгли, братана младшего погубили... Да их под самый корень рубить надо, чтоб духа на земле не осталось...

— Значит, как увидишь немку с ребенком на руках, так и шей их из автомата? — вмешался сержант, избранный в президиум. — Поднимется у тебя рука на такое?

И словно на невидимую преграду наткнулся выступавший солдат. Сразу замолчал, сник, сел на место, обхватил голову руками. Видно, понял, что при всей своей ненависти к врагу, при всем желании отомстить ему не сможет он выстрелить ни в женщину, ни в старика, ни в ребенка.

Однако такие высказывания были единичными. Подавляющее большинство разведчиков полностью отдавало себе отчет в том, что их справедливый гнев должен быть направлен лишь против тех, кто еще держит в руках оружие, кто еще продолжает сопротивление. Ведь в разведывательные подразделения отбирались люди политически грамотные, сознательные. Забегая вперед, скажу, что не могу припомнить ни одного случая неправильного [154] поведения разведчиков по отношению к местному населению как на территории Прибалтийских республик, так и в Восточной Пруссии.

Через два дня я уже был у себя в отделе.

— Немедленно включайтесь в работу, — распорядился полковник Хлебов, — надо спешно готовить справки о наличии и дислокации всех вражеских танковых дивизий. Генерал Курасов требует. Интересуется, за счет каких соединений противник может попытаться восстановить контакт между группами армий «Центр» и «Север».

В том, что такая попытка будет сделана, можно было не сомневаться. Успешное и непрекращающееся продвижение Красной Армии грозило окончательным расчленением вражеских сил со всеми вытекающими отсюда последствиями. Мы уже располагали сведениями о том, что командующий группой армий «Центр» генерал-фельдмаршал Буш смещен с занимаемой должности. На его место был назначен фельдмаршал Модель, который, как мы знали, считался крупным специалистом по организации и проведению оборонительных операций. Сменилось командование и в группе армий «Север», где вместо генерал-полковника Линдемана появился генерал пехоты Фриснер. Эти перестановки сами по себе говорили о многом. По ним, косвенно разумеется, можно было судить о планах на будущее.

Требуемые справки были подготовлены нами относительно быстро. Из них следовало, что по состоянию на 10 июля в составе немецко-фашистской армии насчитывалось 29 танковых дивизий, из которых 19 действовали на советско-германском фронте. Исходя из обстановки, дислокации танковых дивизий, можно было ожидать, что гитлеровцы попытаются перебросить для усиления группы армий «Центр» соединения из числа тех, которые находятся в резерве перед 1-м и 2-м Украинскими фронтами{9}.

В другой справке анализировались возможности противника по переброске дивизий на наш фронт из состава группы армий «Север». Отмечалось, что уже после начала нашего наступления враг передислоцировал здесь 14 дивизий, причем 8 пехотных и 2 охранные были зафиксированы разведчиками против 1-го Прибалтийского фронта. [155]

Обе справки немедленно доложили генерал-лейтенанту В. В. Курасову. Он в свою очередь тут же отправился с ними к командующему фронтом. Прошло не более получаса, как полковника А. А. Хлебова и меня вызвали к командующему.

— Хорошие документы, — здороваясь с нами, произнес Иван Христофорович. — Надеюсь, им можно полностью верить? Так вот, товарищи разведчики, противник почти наверняка постарается нанести контрудар, чтобы ликвидировать образовавшийся разрыв между группами армий «Центр» и «Север». Для этого гитлеровцы попытаются создать мощный кулак. Самым внимательным образом следите за переброской вражеских частей. Проморгаете — пеняйте на себя. Все, что связано с этим, приказываю докладывать начальнику штаба или непосредственно мне в любое время дня и ночи.

Когда мы с полковником А. А. Хлебовым вышли от командующего фронтом, план наших дальнейших действий был ясен и ему, и мне: надо снова ехать к авиаторам. Они обязаны первыми просигнализировать о передислокации соединений противника.

Я выехал немедленно. Обстоятельства в последнее время складывались так, что мне не удавалось побывать в авиационном полку, который получил почетное наименование Витебского. Не смог я даже проводить к новому месту службы своего друга Николая Ивановича Лаухина. Теперь частью командовал бывший командир эскадрильи майор Георгий Алексеевич Мартьянов, которого я также прекрасно знал: опытный, отважный офицер, служивший в полку со дня его основания. Теперь мне предстояло задачу поставить перед ним.

Прежде всего конечно же поговорили о делах. Георгий Алексеевич сразу понял, какие надежды возлагает командование фронтом на авиаторов.

— Не беспокойся, Афанасий Григорьевич, не подведем. Скажи только, с каких направлений наиболее вероятен подход резервов. Это для общей ориентировки. Что-что, а танковые части не пропустим.

Уточнили по карте и этот вопрос, поговорили о проводах Николая Ивановича.

— Трудно мне после него, — пожаловался майор Мартьянов. — Он, понимаешь, для всех нас как отец родной был. Попробуй после этого завоюй авторитет. Да и люди приходят новые. Вот послушай...

И он рассказал мне об экипаже старшего сержанта [156] А. И. Янкова, который относительно недавно прибыл из запасного полка.

Еще в юности Алексей Янков твердо решил стать летчиком. Не раз пытался поступить в аэроклуб, но пареньку под разными предлогами отказывали. Тогда он написал письмо Наркому обороны К. Е. Ворошилову. В конечном итоге Алексей стал пилотом, осуществилась его мечта.

Служил он на Дальнем Востоке. После начала Великой Отечественной стал проситься на фронт. Но ему разъяснили, что в любой момент война может вспыхнуть и здесь. В 1942 году перевели неподалеку в другую часть командиром экипажа. В него вошли стрелок-радист сержант Афанасий Степанович Мартусов и механик самолета сержант Николай Варфоломеевич Кожевников. Многое объединяло этих людей: и возраст примерно одинаковый, и путь в авиацию у всех был не из легких. А главное — все трое мечтали о том, чтобы поскорее оказаться на фронте и внести свой посильный вклад в разгром врага. Но их по-прежнему не отпускали.

Однажды друзья сообща читали газету «Правда». В первую очередь, разумеется, ознакомились с очередной сводкой Совинформбюро. Потом перешли к другим материалам. Внимание Алексея Янкова привлекла небольшая заметка, в которой рассказывалось о советских патриотах, вносивших свои сбережения в фонд помощи Красной Армии. И вдруг Алексеи сказал:

— Хлопцы, давайте и мы сдадим свои сбережения. Пошлем телеграмму Верховному Главнокомандующему и попросим, чтобы на эти деньги построили самолет. На нем и будем воевать с фашистами.

— Согласен, командир! — ответил Афанасий Мартусов.

— Я всегда с вами! — подхватил Николай Кожевников.

Тут же прикинули, сколько наберется. Оказалось, что около 50 тысяч рублей, если считать облигации. На другой же день вся сумма была сдана в финансовую часть полка. И соответствующая телеграмма отправлена.

С волнением ждали друзья ответа. Наконец он пришел. Весь экипаж вызывали в Москву. В штабе ВВС их встретили тепло.

— Верховный Главнокомандующий удовлетворил вашу просьбу, — сообщил генерал-майор авиации, принявший экипаж. [157]

— Денег-то хватает на самолет? — выпалил неожиданно для всех Алексей Янков. И тут же смутился, покраснел.

— Не хватит — добавим! — рассмеялся генерал. — Не в этом дело. Главное — ребята вы замечательные. Получайте документы и двигайте в запасной полк. Самолет уже ждет вас. И не простой, а именной.

— Вот и прихватил я их там вместе с машиной, когда за пополнением вылетал, — закончил свой рассказ майор Мартьянов. — И знаешь, очень быстро освоились. Только вот штурмана в экипаж пришлось своего отдать. Они еще покажут себя.

Командир полка оказался прав. До конца войны экипаж Алексея Янкова совершил более 100 боевых вылетов. Были жестокие схватки с врагом, но всякий раз задание выполнялось полностью.

* * *

Чем дольше продолжалось наше наступление, тем больше мы убеждались, что легких побед не бывает. Войска 39-й армии, которая вновь была передана в состав 1-го Прибалтийского фронта, 43-й армии, 6-й гвардейской армии встречали ожесточенное сопротивление противника. Гитлеровцы упорно цеплялись за каждый опорный пункт, за каждое каменное строение. А постройки здесь были отменные, толщина стен достигала метра. Пробил в них узкие амбразуры — и готов дот, причем такой, что снаряды среднего калибра его не возьмут.

Мы рассчитывали, что после освобождения Полоцка пойдем на Даугавпилс и далее на Ригу. Но, как видно, у Верховного Главнокомандования существовали иные планы. Нас повернули чуть южнее. Теперь вырисовывалась, если так можно сказать, генеральная задача 1-го Прибалтийского фронта: возможно скорее выйти к Рижскому заливу, с тем чтобы отрезать пути отхода группе армий «Север» в Восточную Пруссию.

Чтобы успешно выполнить эту задачу, был необходим стремительный темп наступления. Примерно в середине июля Ставка включила в состав нашего фронта 2-ю гвардейскую и 51-ю армии. Они тут же были введены в бой. Гитлеровцы стремились удержаться на каждом мало-мальски пригодном для обороны рубеже. А местность с множеством высот, крупных и мелких рек, озер как нельзя лучше способствовала этому. И все же, сохраняя [158] относительно высокий темп наступления, 22 июля наши войска освободили литовский город Паневежис, пятью днями позже они вступили в Шяуляй. До Рижского залива оставалось совсем немного.

Мы твердо помнили о приказе командующего фронтом внимательно следить за перемещением вражеских соединений, действующих против нас и против наших соседей. Но пока какой-либо серьезной информации, которая должна была бы насторожить нас, не поступало. Возникал вполне естественный вопрос: а намерен ли противник отводить свои войска из Прибалтики в Восточную Пруссию?

Мнения по этому поводу разделились. Начальник штаба фронта генерал-лейтенант В. В. Курасов собрал у себя на короткое совещание некоторых офицеров оперативного и разведывательного отделов.

— Прошу каждого высказаться по затронутому вопросу, — предложил он после короткого вступления.

Большинство считали, что противник все-таки всеми силами будет стремиться сохранить за собой Прибалтику. Пока гитлеровцы находились там, оставалась угроза их удара по правому флангу глубоко вклинившегося в оборону врага 1-го Прибалтийского фронта. Такой точки зрения придерживался и я.

— Что вы мне тут о логике говорите, — неожиданно прервал меня Владимир Васильевич, когда я попытался обосновать свою точку зрения. — Документы у вас трофейные есть? Показания пленных говорят об этом?

Пожалуй, первый раз за все время совместной службы я видел генерала Курасова столь раздраженным. Удивляться тут, правда, было особенно нечему. Планы противника до сих пор оставались нам неизвестными, а именно сейчас требовалась полная ясность.

— Значит, так, товарищи, будем считать, что задача наша остается прежней — выход к Рижскому заливу, — подвел итог начальник штаба. — В любом случае это ухудшит положение гитлеровцев. А вы, полковник Хлебов, хоть из-под земли достаньте документы, раскрывающие планы противника. Не имеем права мы гадать на кофейной гуще, приводить в качестве аргумента логику.

Спустя час, побывав у командующего фронтом, генерал-лейтенант В. В. Курасов вновь вызвал к себе полковника А. А. Хлебова, подполковника С. Д. Куроедова и меня. [159]

— Принято решение прорываться к заливу. Командиру 3-го механизированного корпуса генералу Обухову уже даны указания о подготовке специальной подвижной группы из состава разведчиков, которая пойдет впереди. Впрочем, — поправился Владимир Васильевич, — «пойдет» — не то слово. В их распоряжение выделяются танки, бронетранспортеры, бронемашины. Надо преодолеть около 80 километров и с ходу ворваться в Елгаву, затем, не задерживаясь, — к морю. Кто, по вашему мнению, сможет возглавить группу? Обухов предложил капитана Галузу. Знаете такого?

— Знаем, — ответил за всех Степан Демьянович. — Толковый, смелый, дерзкий в хорошем смысле этого слова офицер.

— Что ж, будем считать, что кандидатура утверждена.

Разведгруппа выступила ночью. За ней двигался передовой отряд, далее — главные силы корпуса. Основная ставка делалась на внезапность, поэтому по шоссе Шяуляй — Рига шли на предельно возможных скоростях.

Рейд был настолько стремительным, что кое-где гитлеровцы принимали нашу группу за своих. Часовой у моста, встретившегося на пути, даже просигнализировал флажками: дескать, дорога свободна! Но он оказался не совсем прав. За поворотом шоссе встретилась вражеская колонна. От боя уклониться было нельзя.

Танки и бронетранспортеры врезались в автомашины. Разведчики открыли огонь из всех видов оружия. В ход пошли ручные гранаты. Хоть и недолгим был бой, завершившийся полным разгромом гитлеровцев, но время в определенной мере оказалось потерянным.

На подступах к Елгаве разведчиков встретил бронепоезд. Трудной и жестокой была схватка с ним. Капитан Г. Г. Галуза был ранен. Однако офицер продолжал управлять боем. Он понимал, что если противник вынужден использовать бронепоезд, то других надежных заслонов у него в этом районе нет. Танкистам удалось поразить одну из бронеплощадок, окутался клубами пара паровоз. И вот бронепоезд, не выдержав натиска разведчиков, начал медленно отходить.

Елгаву, можно сказать, проскочили без остановки. Лишь пулеметные и автоматные очереди отстучали дробь по броне. Теперь — к заливу, чтобы до конца выполнить поставленную задачу. А к Елгаве уже подходил [160] передовой отряд, следом за ним двигались основные силы механизированного корпуса.

Генерал-лейтенант В. Т. Обухов, узнав, что командир разведывательной группы ранен, приказал ему немедленно эвакуироваться в тыл, однако офицер, быть может, единственный раз в жизни не сразу выполнил приказ. Возглавляемые им разведчики первыми вышли на южный берег Рижского залива. Именно они наполнили солоноватой водой две бутылки, которые потом были отправлены Верховному Главнокомандующему И. В. Сталину.

Капитан Г. Г. Галуза после лечения в госпитале возвратился в свой родной корпус, принимал активное участие в разгроме курляндской группировки врага. За умелое управление разведгруппой, мужество и стойкость он был удостоен звания Героя Советского Союза.

Итак, мы у Рижского залива. Велика была наша радость. Еще бы, свершилось наконец то, о чем мечтали в последние недели. Но в то же самое время мы отдавали себе отчет, что узкий клин, выводивший к Рижскому заливу, — это еще не Балтийское море в полном смысле слова. Как будут разворачиваться события дальше?

Ответ на этот вопрос мы получили буквально через десять дней. И снова благодаря решительным и дерзким действиям войсковых разведчиков.

Разгромив штаб одной из гитлеровских дивизий, разведчики в числе других документов захватили приказ командующего группой армий «Север» от 6 августа 1944 года. Документ был совсем свежим, видимо, его только что получили.

Ознакомившись с текстом приказа, я тут же пошел к полковнику А. А. Хлебову.

— Вот вам и долгожданная разгадка всех загадок, — позволил себе пошутить я. — Надо немедленно докладывать начальнику штаба и командующему.

Документ был действительно исключительно важным. В нем приказывалось войскам первостепенное внимание уделять строительству оборонительных рубежей, с тем чтобы каждое селение превратить в опорный пункт, каждый город — в неприступную крепость. Их надлежало прикрыть противотанковыми рвами, надолбами. Командующий группой армий «Север» требовал, чтобы дороги были перекрыты завалами, минами.

Серьезное внимание в приказе уделялось организации активной противотанковой обороны. В нем, в частности, [161] говорилось о том, что тяжелые противотанковые орудия следует в основном сосредоточить в опорных пунктах, где для них должны быть оборудованы основные, запасные и ложные позиции.

Пехотным частям надлежало удерживать свои рубежи до последнего патрона. Обход, даже полное окружение, как подчеркивалось в приказе, не являются основанием для отхода. Шла речь и о срочном строительстве последующих, расположенных в глубине полос обороны. К их строительству приказ обязывал привлекать местное население{10}.

Генерал-лейтенант В. В. Курасов, прочитав перевод текста, облегченно вздохнул.

— Вот теперь картина прояснилась. А то твердят тут что-то о логике, — это был, несомненно, камушек в мой огород, — она вещь хорошая, когда на конкретные документы опирается.

— Виноват, товарищ генерал, — потупился я.

— Ну ничего. За такой документ разведчикам кое-что и простить можно! — весело ответил Владимир Васильевич. И тут же вновь стал серьезным. — Но первый вопрос о переброске и сосредоточении вражеских дивизий, особенно танковых, с повестки дня не снимается. Напротив, он приобретает особую остроту. Ведь сухопутных коммуникаций для снабжения группы армий «Север» у гитлеровцев на сегодняшний день нет. Непременно попытаются пробить коридор.

Его слова оказались пророческими. И первую весточку, как и ожидалось, мы получили от авиаторов. Воздушные разведчики сфотографировали на дорогах, ведущих из Восточной Пруссии, значительное количество танков, автомашин, орудий и мотоциклистов. Все они двигались в северном направлении.

Теперь предстояло сказать свое слово наземным разведывательным группам. Полковник А. А. Хлебов тут же связался со штабом 2-й гвардейской армии и поставил перед гвардии подполковником А. Г. Закревским, возглавлявшим разведотдел, соответствующую задачу.

Одна из групп 33-й гвардейской стрелковой дивизии устроила засаду на лесной дороге, соединявшей Ужвентис и Вангово. Гвардии младшему лейтенанту Н. И. Варнавскому, командовавшему группой, пришлось довольно [162] долго выжидать. Мимо разведчиков проходили танки, бронетранспортеры, причем по 10–20 машин сразу.

Наконец показались две бронемашины. Офицер подал товарищам условный сигнал. Едва только головная машина поравнялась с разведчиками, в нее полетели две противотанковые гранаты. Взрывами, слившимися в один, машину отбросило с проезжей части. Одновременно был атакован и второй броневик. Выскочившие из бронемашин и пытавшиеся скрыться в лесу гитлеровцы были уничтожены автоматным огнем. Одного из них захватили в плен. Из личных документов убитых и допроса пленного стало ясно, что перед нами появилась моторизованная дивизия «Великая Германия». Она, как следовало из протокола допроса, готовилась к наступлению на Шяуляй. Ранее соединение находилось в резерве войск, действовавших против 2-го Украинского фронта.

Важного «языка» захватила разведгруппа 126-й стрелковой дивизии. Старший лейтенант А. П. Вашуров организовал засаду у дороги Куршенай — Смильги. Вступив в бой с небольшой группой гитлеровцев, разведчики уничтожили 18 вражеских солдат и офицеров. Двое были захвачены в плен.

На допросе пленные показали, что служат в 89-м саперном батальоне 14-й танковой дивизии, которая, как и «Великая Германия», была в резерве. Ее подняли по тревоге и срочно перебросили в Прибалтику. Один из солдат слышал, что будто бы все соединение примет участие в наступлении на Шяуляй.

В эти же дни в штаб 2-й гвардейской армии были доставлены два гитлеровских офицера, захваченных разведывательной группой гвардии младшего лейтенанта Николая Гунько. Гвардии подполковник А. Г. Закревский тут же сообщил об этом мне по телефону.

— Что дал допрос? — поинтересовался я.

— Пока ничего, — послышалось в трубке. — Оба лыка не вяжут, пьяны в стельку. Придется отложить допрос до утра.

Несколько позже я узнал подробности. На лесной тропе группа Николая Гунько встретила пожилого литовца, который рассказал, что в его доме на хуторе пьянствуют немецкие офицеры. Он показал, как пройти к дому, но сам остался в чаще, боялся.

Разведчики осторожно подкрались к хутору. Первое, что бросилось им в глаза, — автомашина, стоявшая во [163] дворе. Из окон дома доносились пьяные голоса, песни. Словом, гульба шла вовсю.

— Берем! — тихо произнес Николай Гунько.

Двое остались под окнами. Командир группы с тремя разведчиками поднялся на крыльцо. Снова прислушались. Затем Николай рывком распахнул дверь. Офицеры были настолько пьяны, что ничего не поняли. Лишь шофер, высадив плечом раму, выскочил во двор, где его и настигла пуля.

Среди разведчиков нашелся достаточно опытный водитель. Он без труда завел машину. В ней разместили двух пленных и сами, конечно, там устроились. Командиру группы было хорошо известно, что сплошной линии обороны здесь у гитлеровцев нет, а опорные пункты удалось благополучно миновать. Так на трофейной автомашине, с двумя немецкими офицерами возвратились гвардейцы в расположение своей части.

Утром гвардии подполковник А. Г. Закревский лично допросил гитлеровцев. Оказалось, что перед нами появилась 5-я танковая дивизия, которая ранее действовала перед 3-м Белорусским фронтом.

Итак, сомнений больше не было. Противник формировал крепкий кулак для того, чтобы нанести удар в направлении на Шяуляй. Удалось нам примерно установить и сроки предполагавшейся операции. Судя по всему, гитлеровцы намеревались начать ее не раньше 14–15 августа.

Исходя из этого, командующему 2-й гвардейской армией были даны указания усилить противотанковую оборону, принять меры к подготовке огневых позиций для двух истребительно-противотанковых бригад, перебрасываемых из резерва, минировать танкоопасные направления. Значительная часть орудий армии была поставлена на прямую наводку. Словом, подготовка к отражению танкового тарана шла полным ходом.

Мы тем временем готовили наиподробнейшие характеристики на появившиеся против нас дивизии противника, скрупулезно подсчитывали количество танков, орудий и другого вооружения, имевшегося в них.

Когда конечные данные, собранные нами по крупицам, были представлены начальнику штаба фронта, он усмехнулся:

— Да, товарищи, не те нынче дивизии у гитлеровцев, что были в сорок первом. Пожиже стали, послабее. Что ж, будем ждать... [164]

Ждать пришлось недолго. Ранним утром 16 августа гвардии подполковник А. К. Закревский сообщил нам, что в 8 часов 30 минут после сильной артиллерийской подготовки и трехкратных ударов авиации противник перешел в наступление. В нем, по первоначальным данным, приняли участие до двух полков мотопехоты при поддержке 60 танков. Из района Кельме гитлеровцы рвались к Шяуляю.

Последующие донесения из 2-й гвардейской армии говорили о том, что на шяуляйском направлении развернулись ожесточенные бои. К исходу дня противнику удалось несколько потеснить наши части, но затем враг наткнулся на заранее подготовленные, хорошо оборудованные в инженерном отношении рубежи. Большие потери в живой силе и особенно в танках заставили гитлеровцев прекратить наступление.

Примерно в это же время мы получили сведения от авиаторов, что с юга в направлении на Куршенай движутся колонны танков и автомашин. Это позволяло предположить, что враг не ограничится одним ударом. Своевременная информация о передвижении вражеских войск позволила командующему фронтом генералу армии И. X. Баграмяну перебросить в нужный район достаточное количество противотанковых средств. Таким образом, попытки гитлеровцев овладеть Шяуляем и после этого Елгавой были сорваны.

Было бы неправильным полагать, что заблаговременное оборудование позиций, переброска резервов позволили отразить атаки противника без особого труда. Главную роль сыграло мужество бойцов и командиров. И здесь надо сказать доброе слово об артиллеристах. Они дрались мужественно и самоотверженно. Если орудие выходило из строя или кончались снаряды, пушкари пускали в ход противотанковые гранаты, автоматы.

Враг не прошел, однако тревога не покидала нас. Быть не может того, чтобы гитлеровцы отказались от мысли пробить коридор между группами армий «Север» и «Центр». Слишком большое значение имел он для врага. Вряд ли противник мог примириться с неудачей под Шяуляем.

Во второй половине дня 19 августа прямо с бор I а самолета, который пилотировал старший лейтенант С. И. Мосиенко, наши радисты приняли срочную радиограмму. Из нее следовало, что по шоссе от Салдуса им Ауце движется вражеская колонна, имеющая в своем [165] составе до 100 танков и 40 орудий. В районе Круопяя зафиксировано до 60 танков и около 120 автомашин. Достаточно крупные колонны отмечались на дорогах вблизи Тельшяя, Тришкяя и Папиле.

Значит, противник вновь перегруппировывает силы, стягивая их теперь, как можно было предположить, в единый кулак. И видимо, следует ждать нового удара в направлении Жагаре, Ауце, Добеле. И пусть не вызывают у читателя удивления слова «предположить», «видимо» в моем повествовании, которых не терпел наш учитель и друг полковник Евгений Васильевич Алешин. Там речь шла об окончательных выводах, а тут — о предварительной оценке полученных данных, анализируя которые разведчик не только имеет полное право сомневаться, но и обязан подходить к делу именно таким образом.

Вечером 19 августа перемещение к северу частей 5-й танковой дивизии противника и моторизованной дивизии «Великая Германия» подтвердилось другими данными, которые поступили в наше распоряжение.

Днем позже экипаж старшего лейтенанта С. И. Мосиенко под прикрытием истребителей вновь вылетел в район Ауце. Там он был атакован 10 самолетами противника. Истребители прикрытия тут же вступили в бой, но гитлеровцам все же удалось поджечь Пе-2. Дважды отважный летчик скольжением сбивал пламя. Но отказал левый мотор. И все же старший лейтенант Мосиенко дотянул до своего аэродрома и с большим трудом приземлился там. Добытые им сведения оказались исключительно ценными.

Теперь уже безо всяких «предположительно» мы могли доложить командованию фронта свои выводы и соображения, что и было сделано полковником А. А. Хлебовым. Однако возвратился он в отдел несколько обескураженным.

Генерал-лейтенант Курасов поблагодарил разведчиков за ценную и, как он особо подчеркнул, своевременную информацию, но особой тревоги не выразил. «Будем ждать удара», — сказал он.

Ожидание было недолгим. 21 августа на участке Вегеряй, Жагаре противник произвел разведку боем, в которой приняло участие до 25 танков. К исходу дня из штаба 51-й армии, занимавшей этот рубеж, нам сообщили, что гитлеровцы атакуют силами пехотного полка, поддержанного уже 70 танками. Первые попытки прорвать [166] нашу оборону не принесли противнику ощутимых результатов. Однако в последующем он нацелил свои усилия на Добеле, и здесь ему удалось добиться некоторого успеха.

Тяжелые, кровопролитные бои продолжались более недели. Враг вводил в действие все новые и новые силы. Впрочем, для нас это не было неожиданностью. Мы располагали достаточно подробными данными и о его резервах. За счет огромных потерь гитлеровцам все же удалось оттеснить наши части от Рижского залива и захватить узкую полоску земли. Следовательно, группы армий «Север» и «Центр» восстановили связь между собой по суше.

* * *

Разведчики 1-го Прибалтийского фронта сделали все зависящее от них для того, чтобы своевременно раскрыть планы врага. Командование фронта, разумеется, предприняло меры для предотвращения или во всяком случае для ослабления контрудара гитлеровцев. И все же противнику удалось добиться частного успеха, который, конечно, очень огорчил нас. При этом надо иметь в виду, что одновременно шла подготовка к крупной наступательной операции — Прибалтийской. Она началась 14 сентября 1944 года.

В ходе подготовки этой операции разведывательному отделу штаба фронта предстояло, как обычно, уточнить состав, боевые возможности противостоящей группировки противника. Генерал-лейтенант В. В. Курасов потребовал от нас наиболее полные данные о потерях, которые понесли гитлеровцы в боях под Шяуляем и севернее его. Что ж, такими возможностями мы располагали.

В районе Ауце наши войска захватили пленных из состава 4-й и 12-й танковых дивизий противника. Они показали на допросах, что их соединения потеряли до одной трети личного состава и примерно такой же процент танков. Правда, среди солдат ходили слухи, что ожидается прибытие пополнения. Еще большие потери понесла моторизованная дивизия «Великая Германия». Офицер, допрошенный непосредственно у нас в разведывательном отделе, сообщил, что потеряно до 40 процентов танков, а в ротах осталось всего по 60–70 солдат.

Зная, что «Великая Германия» уже противостояла [167] нам в 1942 году, подполковник Григорий Онуфриевич Пастух, который вел допрос, спросил пленного:

— Сколько в дивизии осталось солдат, воевавших еще под Ржевом?

— Думаю, что ни одного, — хмуро ответил немецкий офицер. — Сейчас в части прибывает молодежь, призванная в ходе тотальной мобилизации.

Все, вместе взятое, позволяло сделать вывод о том, что в настоящий момент боеспособность танковых и других дивизий противника невелика. И вряд ли он мог пополнить их хорошо подготовленным личным составом. Судя по всему, враг был вынужден штопать дыры.

Несколько иная обстановка складывалась на рижском направлении. Там соединения противника, по тем данным, которыми мы располагали, были укомплектованы лучше. Они непрерывно пополнялись за счет частей, отошедших еще весной из-под Ленинграда.

Под Ригой разгорелись ожесточенные бои. Они продолжались и после того, как в середине сентября 1944 года перешли в наступление войска Ленинградского фронта. Взаимодействуя с 3-м Прибалтийским фронтом, они упорно пробивались на запад.

Я не случайно упоминаю об этом, хотя названные мной фронты находились относительно далеко от нас. Дело в том, что с началом нашего наступления в Эстонии и северных районах Латвии командование группы армий «Север» лишилось возможности перебрасывать оттуда под Ригу свои части и соединения. Если прежде здесь появлялись дивизии, значившиеся раньше перед другими фронтами, то теперь среди пленных все чаще попадались военнослужащие саперных, строительных и других специальных подразделений.

Сталкивались мы и с другими, весьма показательными фактами. 20 сентября, например, разведгруппа 2-й гвардейской армии захватила в плен ефрейтора 1114-го пехотного полка 551-й пехотной дивизии. Он был доставлен к нам в разведотдел. Мне довелось присутствовать при его допросе, который вел подполковник Григорий Онуфриевич Пастух. Первый его вопрос может показаться странным.

— Сколько вам лет? — спросил он, внимательно рассматривая одутловатое лицо ефрейтора.

— Мне 62 года, — безразличным тоном ответил тот, поправляя на мясистом носу очки в большой роговой оправе. [168]

— Почему носите очки?

— Без них ничего не вижу. Собственную руку не рассмотрю, — ухмыльнулся пленный.

От него мы узнали, что в дивизии около половины стариков и юнцов, которым едва исполнилось 16–17 лет. Большинство из них подготовлено плохо, некоторые даже не умеют стрелять. Настроение у солдат отвратительное, многие понимают, что война проиграна.

— Почему же добровольно не сдаются в плен?

— Боятся. Даже за разговоры на эту тему грозит расстрел.

Прочитав протокол допроса, полковник А. А. Хлебов приказал мне немедленно доложить о нем начальнику штаба фронта.

Генерал-лейтенант В. В. Курасов рассматривал оперативную карту, когда я вошел в комнату.

— Что нового у разведчиков? — спросил он.

Я молча протянул ему протокол.

— Да, не от хорошей жизни Гитлер ставит под ружье такой сомнительный контингент, — вполголоса произнес начальник штаба фронта. — Появились ли на рижском направлении новые части противника?

— За последние сутки таковых не отмечалось, — ответил я.

— И тем не менее пробиться к Риге не удается. Наши войска несут тяжелые потери. Где же у противника слабое звено?

Этот вопрос не был обращен ко мне. Владимир Васильевич словно разговаривал с самим собой. Тем не менее я счел возможным изложить свою точку зрения.

— Хорошо бы ударить западнее Шяуляя. Вот хотя бы для начала здесь, — показал я на карте.

— Для начала... А что потом? Сколько, по-вашему, нужно дивизий для того, чтобы развить успех и выйти к Балтийскому морю? Ведь до него еще более 100 километров в этом направлении. Вас это не смущает, товарищ Синицкий?

— Потребуется не меньше 15 дивизий, — прикинув в уме, ответил я.

— Приблизительно так, согласен. А где их взять? Вот то-то и оно, что не знаете. И я не знаю. Сегодня не знаю, — добавил он. — А вскоре, предполагаю, такая возможность появится. Что из дома-то пишут, Афанасий Григорьевич?

По двум причинам крепко запомнился мне этот разговор. [169] Во-первых, я вновь был глубоко тронут душевной чуткостью Владимира Васильевича, который, несмотря на усталость, плохое самочувствие, нашел возможность поинтересоваться моими личными делами. Во-вторых, я еще раз убедился, что генерал-лейтенант В. В. Курасов обладал даром прямо-таки предвидения.

Буквально через несколько дней мы получили директиву Ставки о перегруппировке войск правого крыла фронта с рижского направления в район Шяуляя для нанесения удара на Мемель. Перегруппировка эта должна была осуществиться по возможности скрытно, в предельно короткие сроки. Оперативный отдел штаба фронта немедленно приступил к разработке детального плана.

Мы, разведчики, тоже получили срочное задание, причем не совсем обычное. В считанные дни нам предстояло сформировать несколько небольших разведывательных групп во главе с офицерами. Эти группы, снабженные продовольствием, боеприпасами, радиостанциями, должны были действовать во вражеском тылу в период всей предстоящей операции. Их задача после выброски с самолетов состояла в том, чтобы следить за передвижениями войск противника по дорогам, вскрывать характер инженерных сооружений врага в глубине обороны, информировать нас о местах расположения пунктов управления, складов и баз гитлеровцев.

Отбирали в группы только добровольцев из числа коммунистов и комсомольцев. И неудивительно. Задание было исключительно важным и опасным. Ведь действовать предстояло в районах, которые весьма плотно были насыщены вражескими войсками, да еще в назначенные часы выходить на связь по радио. Гитлеровцы могли и запеленговать разведчиков, и визуально обнаружить их.

Забыв о том, что существуют день и ночь, мы выполняли свою работу. А оперативный отдел разрабатывал план перегруппировки войск фронта. Для каждой части и соединения намечались маршруты движения. Выделялись офицеры для выполнения функций комендантской службы. Им вменялось в обязанность наблюдение за дисциплиной марша с точки зрения тщательной маскировки, своевременности прохождения частями намеченных рубежей. При этом следует иметь в виду, что речь шла о переброске на расстояние от 100 до 200 километров четырех общевойсковых и одной танковой армий, механизированного корпуса, почти всей [170] артиллерии, насчитывавшей к тому времени более 9 тысяч орудий и минометов.

Дивизии двигались в основном в темное время суток, причем не по дорогам, где они могли быть обнаружены противником, а через леса и болота. Требовались колоссальные физические усилия всего личного состава, находчивость и инициатива офицеров, а порой и истинное мужество и тех, и других.

Нам удалось захватить весьма важный трофейный документ, из которого следовало, что противнику ничего не известно о перегруппировке советских войск. Позволю себе привести заключительную часть обзора, подписанного начальником штаба 40-го танкового корпуса гитлеровцев.

«Противник перед фронтом корпуса в настоящее время занимает явно выраженную оборонительную позицию. Преобладающее количество находившихся в распоряжении 1-го Прибалтийского фронта ударных соединений сосредоточены и подготовлены для операции по окружению войск группы армий «Север». До тех пор, пока данное положение сохраняется, не следует ожидать на фронте корпуса неприятельского наступления с далеко идущими оперативными целями...»{11}.

Когда содержание этого документа доложили командующему фронтом генералу армии И. X. Баграмяну, он темпераментно воскликнул:

— Замечательно! Поблагодарите от моего имени и оперативный отдел, и разведывательный. Оба оказались на высоте.

К назначенному сроку операция, рассчитанная на внезапность и высокие темпы наступления, была подготовлена. Войска заняли исходное положение. Теперь, если бы вдруг противнику и стало что-то известно, он не успел бы принять контрмеры.

В ночь на 5 октября моросил мелкий осенний дождь. Но, как и было намечено, на рассвете подал голос бог войны. Около 6 тысяч орудий и минометов обрушили свой огонь на оборону 40-го танкового корпуса гитлеровцев. Земля стонала от разрывов снарядов и мин, к небу, в котором с мощным гулом проносились краснозвездные самолеты, вздымались черные столбы. Через двадцать минут, прижимаясь, насколько это было возможно, к огневому валу, передвинувшемуся на вторую [171] позицию, вперед пошли специально сформированные отряды прорыва, в которых было немало и войсковых разведчиков. Стремительным броском эти отряды углубились в оборону противника на 2–4 километра. Тогда в бой были введены армии первого эшелона. К исходу дня главная полоса обороны оказалась прорванной на всю глубину. На четвертый день наши войска перешли к преследованию противника.

Успешно действовавшему 3-му мотострелковому батальону 53-й мотострелковой бригады было приказано в кратчайший срок овладеть высотой 107,7. Разведчики вскрыли систему огня противника, роты поднялись в атаку. Но сильный пулеметный огонь с фланга заставил бойцов залечь.

Прихватив две гранаты, к дзоту пополз разведчик ефрейтор П. И. Куприянов. Подобравшись к огневой точке практически вплотную, Петр швырнул гранаты. Пулемет вроде бы замолчал, но как только атака возобновилась, он ожил снова. Тогда ефрейтор вскочил на ноги, рванулся вперед и своим телом закрыл амбразуру. За этот подвиг Указом Президиума Верховного Совета СССР в марте 1945 года ефрейтору Петру Ивановичу Куприянову посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза.

Мать отважного разведчика Анастасия Фоминична Куприянова родила и воспитала пятерых сыновей. Всех их простая русская женщина благословила на священную войну с ненавистным врагом. Домой не вернулся ни один из них. У Минского шоссе воздвигнут монумент «Мать», прообразом для которого стала Анастасия Фоминична...

10 октября войска 1-го Прибалтийского фронта вышли на побережье Балтийского моря на значительном его протяжении. Сухопутные коммуникации группы армий «Север», ведущие в Восточную Пруссию, были перерезаны. За время Мемельской операции, продолжавшейся до 22 октября, наши части уничтожили 32 160 солдат и офицеров противника, до 300 танков и самоходных орудий, 946 орудий, 489 минометов, 1069 пулеметов, 260 бронетранспортеров и другое вооружение{12}.

Таким образом, 1-й Прибалтийский фронт успешно завершил Мемельскую наступательную операцию. Чуть [172] раньше, 15 октября, войска 2-го и 3-го Прибалтийских фронтов освободили столицу советской Латвии город Ригу. Шли еще ожесточенные бои на островах, окаймляющих Рижский залив, но столицы Прибалтийских республик и основная часть их территории были уже очищены от немецко-фашистских захватчиков.

Положение группы армий «Север» резко ухудшилось. По показаниям многочисленных пленных, Гитлер наконец разрешил командующему группой отвести дивизии на Курляндский полуостров и перейти к жесткой обороне на рубеже Приекуле, Салдус, Тукумс. Но, мягко говоря, это «разрешение» несколько запоздало. Группа войск, называемая теперь курляндский, оказалась запертой на сравнительно ограниченной территории. Ее снабжение могло осуществляться лишь морским путем. [173]