1-й Прибалтийский

В самый разгар Невельской операции в состав Калининского фронта были переданы 6-я и 11-я гвардейские армии. Обе они принимали активное участие в Курской битве, имели богатый боевой опыт, умели и обороняться, и наступать. Сам факт усиления фронта двумя гвардейскими армиями говорил о том, что перед нами будут поставлены серьезные задачи. Но какие?

Частичный ответ на этот вопрос мы получили 20 октября 1943 года, когда стало известно, что с этого дня наш фронт будет именоваться 1-м Прибалтийским. Можно было догадываться, что теперь нам предстоит двигаться к Балтийскому морю через территорию молодых советских республик. Но это конечно же были лишь предположения.

Примерно в эти же дни на самолете из Москвы к нам прибыл новый начальник разведывательного отдела полковник Арсений Андреевич Хлебов. С ним мы работали до конца войны. Тот же самолет забрал в столицу полковника М. А. Алексанкина, которого отзывал Генеральный штаб.

Генерал-лейтенант В. В. Курасов собрал всех офицеров разведывательного отдела и представил нам нового начальника. Он коротко познакомил нас с биографией полковника А. А. Хлебова. Мы узнали, что еще в гражданскую войну он служил в кавалерии, что в 1936 году окончил Военную академию имени М. В. Фрунзе. Затем служил на Дальнем Востоке на различных штабных должностях. После начала войны стал добиваться назначения в действующую армию, но лишь в 1942 году был направлен туда на должность начальника разведывательного отдела штаба Брянского фронта. И вот теперь он прибыл к нам.

Мы слушали начальника штаба, а сами разглядывали полковника А. А. Хлебова, который сидел за столом рядом с Владимиром Васильевичем. Высокий, худощавый, [128] с копной белоснежных волос, он в свою очередь присматривался к нам, нервно потирая крупные, привыкшие к физическому труду руки.

— Так что, товарищи, прошу любить и жаловать, — закончил свое краткое выступление генерал-лейтенант Курасов. — Подробнее, думаю, познакомитесь в ходе совместной работы. Вопросы ко мне или полковнику Хлебову есть?

Вопросов не было. Мы разошлись по своим местам и принялись за текущие дела. А их было более чем достаточно.

Помню, в тот момент нас особенно волновал вопрос о танковой дивизии противника, которая, по данным воздушной разведки, перебрасывалась в район невельского прорыва. Летчики засекли ее на марше, несколько раз сфотографировали колонны.

Изучив снимки, мы пришли к выводу, что речь действительно идет о танковой дивизии. Но что это за дивизия? С какого участка она перебрасывается к нам?

— Будем готовить поиски одновременно на нескольких направлениях, — высказал свое мнение подполковник Куроедов. — Придется посылать сразу несколько групп.

Буквально через пару дней одной из них были захвачены пленные и документы. Теперь мы могли ответить на интересовавший командование фронта вопрос: перед нами появилась 20-я танковая дивизия, ранее действовавшая против войск Западного фронта. Гитлеровцы, как видно, решили перебросить ее севернее, с тем чтобы воспрепятствовать развитию нашего успеха в районе Невеля.

Как и прежде, я ежедневно в назначенный час докладывал обстановку начальнику штаба фронта. Однажды, когда я уже складывал бумаги и карты в папку, генерал-лейтенант В. В. Курасов неожиданно спросил меня:

— Что, Афанасий Григорьевич, из дома по-прежнему никаких вестей?

— По-прежнему ничего, товарищ генерал-лейтенант, — ответил я, удивляясь тому, что начальник штаба помнит о нашем первом разговоре. Ведь с тех пор прошло уже немало месяцев.

— Где осталась ваша семья? — Владимир Васильевич склонился над картой общей обстановки на советско-германском фронте. — В селе Михайловка? Тут? — Он подчеркнул название красным карандашом. — Значит, [129] в полосе 2-го Украинского... Передайте, чтобы ко мне зашел полковник Хлебов.

Признаюсь, я не придал тогда особого значения этим словам, хотя было очень приятно узнать, что старший начальник помнит и о твоей беде. Однако мысли мои были в те дни заняты другим. Предстояло срочно подготовить документы для нового командующего 1-м Прибалтийским фронтом. Им был назначен генерал-лейтенант Иван Христофорович Баграмян, который до этого возглавлял 11-ю гвардейскую армию.

Об Иване Христофоровиче мы уже слышали много хорошего. Говорили, что это исключительно вежливый, тактичный человек. Никто из тех, кто встречался с ним ранее, не мог припомнить случая, когда генерал-лейтенант И. X. Баграмян повысил бы голос, накричал на подчиненного. Он мог сурово наказать виновного, строго спросить за упущения в службе, но оскорбить, унизить — никогда. Рассказывали, что Иван Христофорович всегда внимательно выслушивает младших по званию и должности, считается с их мнением. И вот теперь мне предстояло познакомиться с ним лично.

Новый командующий фронтом вызвал к себе полковника А. А. Хлебова дня через три после того, как прибыл к нам. Арсений Андреевич заметно волновался. Он захватил с собой подготовленные карты, справки, характеристики на вражеские дивизии.

— Собирайтесь, пойдете со мной, Афанасий Григорьевич, — бросил он через плечо, уже направляясь к двери.

Штаб фронта в ту пору располагался в небольшой деревеньке под названием Рубежник. По дороге к дому, который занимал командующий фронтом, Арсений Андреевич не вымолвил ни слова. Чувствовалось, что все мысли его сосредоточены на предстоящей встрече. И неудивительно. На подготовленной нами карте были белые пятна. Противник непрерывно маневрировал, перемещал свои части и соединения. Ведь южнее Невеля продолжались напряженные бои.

— О, да вы вдвоем! — встретил нас на пороге генерал-лейтенант И. X. Баграмян.

Я представился. Иван Христофорович крепко пожал нам руки. Ладную фигуру плотно облегал отлично сшитый китель с двумя рядами орденских планок и знаком «Гвардия». Бритая голова, нос с горбинкой, аккуратно подстриженные черные усики, совершенно необыкновенные [130] глаза, искрящиеся задором и задумчивые в одно и то же время, — таким он запомнился мне.

— Ну, лихие разведчики, с чего начнем? — улыбаясь спросил Иван Христофорович.

И сказано это было таким тоном, что, судя по всему, полковник А. А. Хлебов перестал волноваться. Мы разложили на столе карту, на которой была нанесена группировка противника, действующая перед нашим фронтом. Арсений Андреевич начал докладывать, но генерал-лейтенант И. X. Баграмян тут же прервал его.

— Не нужно о группировке. Она достаточно хорошо нанесена на карту. Лучше скажите мне, почему есть некоторые неясности? Почему здесь, например, поставлен вопросительный знак?

Полковник Хлебов пояснил, что эта дивизия противника не подтверждалась пленными в течение двух недель.

— Значит, такие дивизии у вас проходят под вопросом? Что ж, это похвально. То есть я хочу сказать, что похвальна ваша объективность, а вовсе не то, что дивизия полмесяца не подтверждается. Постарайтесь, товарищ Хлебов, сделать так, чтобы информация о вражеских дивизиях, особенно находящихся в первом эшелоне, поступала к вам не реже чем раз в неделю.

Полковник А. А. Хлебов в тот же день связался с начальниками разведывательных отделов штабов армий. И спустя некоторое время к нам уже поступили первые донесения, свидетельствующие о том, что указание командующего фронтом начинает успешно воплощаться в жизнь.

Разведывательная группа 158-й стрелковой дивизии под командованием младшего лейтенанта Н. В. Шубина скрытно проникла в тыл противника и устроила засаду на одной из лесных дорог. В состав группы входило 17 человек. Трое суток разведчики терпеливо выжидали. Наконец показались автомашины. Колонна двигалась без разведки и охранения. Ведь это было на удалении 12–15 километров от переднего края. Когда машины подошли к месту засады, прозвучала короткая команда:

— Огонь!

Разом ударили четыре пулемета, застрочили автоматы, загремели взрывы гранат. Нападение было столь неожиданным, что гитлеровцы не оказали серьезного сопротивления. Более 60 вражеских солдат было уничтожено. Разведчики захватили трех пленных, множество документов. [131] Группа вернулась в расположение своих войск, не потеряв ни одного бойца.

1-й Прибалтийский фронт, помню, облетела весть о подвиге командира разведывательной роты 97-й стрелковой дивизии лейтенанта Михаила Филипповича Маскаева.

Я уже упоминал, что мы поддерживали тесную связь с партизанами. Так вот, глубокой осенью 1943 года возникла необходимость срочно доставить в один из отрядов пакет с документами особой важности. Командование поручило это задание лично командиру разведывательной роты.

Самолет У-2 доставил разведчика в заданный район, где он выбросился с парашютом. Передав командиру партизанского отряда пакет, лейтенант М. Ф. Маскаев двинулся в обратный путь. Ему предстояло преодолеть пешком несколько десятков километров.

Четверо суток шел разведчик по вражеским тылам. Двигался преимущественно ночью. По мере приближения к переднему краю идти становилось все труднее. Чаще попадались тыловые вражеские подразделения, которые надо было обходить.

Последнюю ночь лейтенант М. Ф. Маскаев двигался главным образом ползком. Под утро спрятался в густом бурьяне. Судя по всему, передний край проходил совсем близко. Оставаться здесь на дневку было рискованно. Офицер решил отползти в тыл, но в этот момент неподалеку от себя заметил замаскированный вражеский танк.

Разведчик стал наблюдать за ним. Вскоре он убедился, что экипаж по каким-то причинам отсутствует. Лишь один гитлеровец, насвистывая какой-то мотив, прохаживался возле машины. Потом он неторопливо залез в танк и завел мотор. Обороты двигателя время от времени резко менялись.

У офицера созрело дерзкое решение. Он подполз к танку, вскочил на броню и тут же скрылся в люке. Механик-водитель, поглощенный регулировкой мотора, даже не оглянулся. Он понял, что произошло, лишь тогда, когда дуло пистолета уперлось в его висок. Используя небольшой запас немецких слов, Михаил Филиппович приказал гитлеровцу двигаться вперед.

На полной скорости танк устремился к переднему краю. Опешившие гитлеровцы с недоумением провожали взглядом взбесившуюся машину. Заметили танк и на нашей стороне. Советские пехотинцы открыли по нему [132] огонь из пулеметов и автоматов. Еще через несколько мгновений танк резко затормозил в расположении нашей стрелковой роты. Из верхнего люка вылез гитлеровец, за ним — наш разведчик с окровавленным лицом.

Позже лейтенант М. Ф. Маскаев рассказывал мне, что, когда механик-водитель погнал машину на полной скорости, уберечься от соприкосновений с металлическими раскосами и кронштейнами не было никакой возможности.

— Не догадался шлем у него отобрать. Ну ничего, все уже зажило. А пленный и трофейный танк у нас! — рассмеялся он. — Игра стоила свеч! А вы как считаете?

Что я мог ответить ему? Меня зачастую поражало отношение разведчиков к своим делам. Они воспринимали их как повседневную, самую обычную работу. Порой, случалось, чуть прихвастнут, чуть добавят красок. Но только в разговорах между собой. При этом абсолютно никаких добавок и вольностей в документах, направляемых в вышестоящие инстанции. Правда, исключительно правда, если даже она и не совсем приятна, — таков был у разведчиков закон.

С мыслью о скорби победе встретили мы новый, 1944 год. Я получил неожиданный и самый дорогой новогодний подарок. Полковник А. А. Хлебов вручил мне телеграмму, на уголке которой рукой начальника штаба фронта было написано: «Срочно передать Синицкому». Я развернул ее, и строчки запрыгали у меня в глазах. «Родители Синицкого живы, находятся в селе Михайловка. Жена с детьми в 1941 году уехала к своим родителям в Винницкую область. Все живы. Номер полевой почты сообщен родным», — говорилось в телеграмме.

Оказалось, генерал-лейтенант В. В. Курасов попросил полковника А. А. Хлебова запросить начальника разведки 2-го Украинского фронта и сам подписал телеграмму. Наш далекий коллега более чем добросовестно выполнил все, что от него требовалось.

— И мне ничего не сказали! Почему? — повернулся я к полковнику Хлебову.

— А зачем? Только волновались бы зря. Мало ли что могли ответить, — улыбнулся он. — Да и Владимир Васильевич не велел. Дескать, придет ответ, тогда скажем.

Стоит ли удивляться, что свой очередной доклад генерал-лейтенанту В. В. Курасову я начал со слов искренней, самой сердечной благодарности. Но он тут же остановил меня: [133]

— Не будем говорить об этом. Думаю, что если бы вы имели возможность в чем-то помочь сослуживцу, то непременно сделали бы это. Разве не так?

* * *

К середине января 1944 года наступление войск 1-го Прибалтийского фронта приостановилось. Линия соприкосновения с противником проходила теперь через озеро Нещердо, севернее Сиротино, несколько южнее Городка, глубоко огибала Витебск, уходила к Лиозно. Гитлеровцы повсюду перешли к обороне. Они были заняты теперь в основном укреплением своих позиций.

Из захваченных документов мы уже знали, что особое значение противник придает Витебску. В случае его освобождения Красной Армией открывался прямой путь в Прибалтику, вбивался еще более глубокий клин между группами армий «Север» и «Центр». Причем в этом случае речь уже шла бы не просто о нарушении взаимодействия между ними, а о полной изоляции их друг от друга.

Не случайно немецко-фашистское командование принимало все меры к тому, чтобы удержать Витебск. Сюда были стянуты части шести пехотных и одной танковой дивизий. Все они входили в состав 53-го армейского корпуса, которым командовал генерал-лейтенант Гольвитцер. Он получил приказ не сдавать город ни при каких обстоятельствах.

Вокруг Витебска и других более-менее крупных населенных пунктов велись интенсивные работы по инженерному оборудованию местности. Причем надо признать, что противник весьма умело использовал ее особенности: многочисленные озера, болота, мелкие реки, дремучие леса. Они являлись труднопроходимыми препятствиями для наступающих, особенно для танков и артиллерии. Гитлеровцы же в дополнение к естественным преградам сооружали еще и искусственные — противотанковые рвы, разветвленную сеть окопов и траншей, минные поля, многорядные проволочные заграждения.

Для выполнения этих работ немецко-фашистское командование сгоняло военнопленных и местное население, что исключало возможность использования нами штурмовой и бомбардировочной авиации. Оставалось одно: выявлять оборонительные сооружения и наносить их на карты, надеясь, что настанет час, когда мы сможем нанести ощутимый удар. [134]

В этот период мы наконец получили возможность более подробно ознакомиться с содержанием писем вражеских солдат и офицеров, изъятых у убитых и пленных во время Невельской операции.

Я не случайно упоминаю об этих письмах. В них появились мотивы обреченности, безысходности. Ни о какой скорой победе уже не было и речи. Моральный дух солдат и даже некоторых офицеров оказался подорванным. Впрочем, приведу несколько выдержек.

«...14 декабря началось черт знает что. Мы получили приказ оторваться от противника. Это значит, что мы должны были бежать. В первую ночь сделали около 20 километров при 23-градусном морозе, в пургу, по обледенелой дороге... И так каждую ночь приходится драпать...»

«...Итак, мы снова совершили отход. Чего мы только не пережили за эти дни, этого не опишешь словами! Русские не дают нам передышки, они преследуют нас по пятам. Мы еще не достигли запасных позиций, как нас атаковал русский разведывательный отряд...»

«...Последние дни для нас были очень тяжелыми. Русские снова атаковали нас крупными силами. Нам крепко досталось от их тяжелой артиллерии. Подготовленных блиндажей у нас нет, ютимся в земляных норах. Питаемся мороженым хлебом и мороженым мясом. Во время ураганного огня русской артиллерии с тоской думаю, увижу ли я своих родителей...»

«...Вот уже две недели я нахожусь в аду под Невелём. Русские нас непрерывно атакуют. Мы удивляемся их упорству и мужеству. Трудно сказать что-либо о нашем будущем...»

«...Нас перебросили к Витебску. Повсюду происходит человекоубийство. Потеря Невеля — это катастрофа для всего северного участка фронта. Много наших погибло, убит наш обер-лейтенант. Что будет с нами?..»{5}

Те же нотки звучали в показаниях пленных. Только в январе 1944 года я впервые услышал от них слова «Гитлер капут!». Да, именно в это время, но отнюдь не в 1942 или в 1943 годах, как это порой проскальзывает в книгах и кинофильмах о минувшей войне.

Еще на одну характерную деталь обратили мы внимание. Многие из пленных не имели с собой личного оружия. Выяснилось, что, отходя под натиском наших [135] войск, солдаты бросали винтовки и автоматы, особенно когда отступление приобретало характер бегства. Эти обстоятельства вынудили командующего 3-й танковой армией генерал-полковника Рейнгардта издать специальный приказ, в котором говорилось: «Необыкновенно крупные потери оружия вызваны тем, что многие солдаты, отступая под натиском противника, бросают оружие, чтобы облегчить себя при отступлении. Это надо прекратить. Я требую от офицеров, чтобы они решительно и беспощадно пресекали это явление и подвергали виновных строгой ответственности. Надо учитывать, что при ослаблении численного состава частей каждый предмет вооружения приобретает важное значение»{6}.

Один из экземпляров этого приказа был захвачен нашими войсковыми разведчиками. Он говорил о многом: и о больших потерях, и о резком падении дисциплины, и о том, что вражеские солдаты больше думают теперь о спасении собственной шкуры, чем о выполнении долга перед фюрером, перед рейхом.

Все это, разумеется, не могло не радовать нас. По всему чувствовалось, что перед нами уже не тот противник, с которым мы имели дело два и даже год назад. И если настроение гитлеровцев падало с каждым днем, то у нас оно становилось все лучше и лучше.

У меня для этого были еще и свои причины, так сказать, личного плана. Установилась регулярная переписка с семьей. Вначале получил письмо от отца, затем — от жены. Я читал и перечитывал их до бесконечности. Уже наизусть знал от первого до последнего слова и все же вновь и вновь развертывал драгоценные листки бумаги, чтобы увидеть знакомый почерк, торопливо бегущие строки.

Многое пришлось пережить моим родным за долгие месяцы оккупации. Отцу чудом удалось избежать расстрела. Узнал я и о том, что еще в первые дни войны близ города Паланга погиб мой младший брат Василий. Он был призван в армию в 1940 году и служил в Прибалтике. Весть о его гибели потрясла меня до глубины души. Ведь вместе росли, вместе гоняли по пыльным сельским улицам. И вот теперь нет Василька...

А работа наша тем временем шла своим чередом. Практически ежедневно уходили во вражеский тыл группы войсковых разведчиков, при более-менее сносной погоде [136] вылетали на задания авиаторы, доставлявшие нам ценные данные об оборонительных сооружениях противника на подступах к Витебску, круглосуточно велось визуальное наблюдение за передним краем. Словом, недостатка в информации мы не испытывали.

Однако были у нас причины и для беспокойства. Дело в том, что заметно возросли потери, которые несли разведчики. Не стану приводить цифры, но факт остается фактом: каждый «язык» обходился нам значительно дороже, чем раньше.

Полковник А. А. Хлебов был очень обеспокоен этим. Он собрал офицеров разведывательного отдела для выяснения некоторых обстоятельств. Первым выступил Степан Демьянович Куроедов.

— Недавно я был в одной из наших дивизий, — сказал он. — Там провели разведпоиск, в котором участвовали десятки человек. Группа совершила налет на расчет ручного пулемета. «Язык» был захвачен, но группу обнаружили, и она попала под губительный огонь. В результате трое было убито, несколько человек ранено.

Говорил Семен Демьянович запальчиво, торопливо. Чувствовалось, что вопрос, обсуждавшийся на совещании, глубоко волновал его.

— Почему же вы не запретили посылать в поиск такую большую группу? — перебил его полковник Хлебов.

— А кто мне дал такие полномочия? — тут же парировал подполковник Куроедов. — Ведь мы выезжаем в части, так сказать, с правом совещательного голоса. Приказ отдается командиром дивизии или полка. Отменять его я не мог.

Что ж, Степан Демьянович был прав. Как выяснилось, командиры некоторых частей уделяли недостаточно внимания боевой подготовке и комплектованию разведывательных групп. Их действия не всегда обеспечивались поддержкой артиллерии и минометов, особенно при переходе через линию фронта. Иногда формировались излишне крупные группы, которые сравнительно легко обнаруживались противником.

После совещания мы решили направить в штабы армий соответствующие указания, касающиеся организации и засылки в тыл противника разведывательных групп.

Запрещалось посылать в поиск и засады большие группы, предлагалось надежно обеспечивать их огневой [137] поддержкой, особенно в период отхода после выполнения задания.

И результаты не замедлили сказаться. Командиры соединений и частей очень скоро убедились, что количество людей, выделяемых в группу, должно быть оптимальным, исходя из задач, поставленных перед нею, местных условий, уровня подготовки разведчиков, их четкого взаимодействия с теми силами, которые привлекались для обеспечения. Словом, формула «воевать не числом, а умением» постепенно воплощалась в жизнь и здесь.

В поиск от 51-й стрелковой дивизии была выделена группа в составе всего пяти разведчиков. Ее возглавил сержант Н. И. Рудых. Разведчики тщательно подготовились к поиску, детально изучили систему огня противника на переднем крае, наметили конкретный объект для нападения, заранее договорились о взаимодействии с поддерживающими огневыми средствами.

По сигналу командира разведывательной группы артиллерия произвела огневой налет по первой траншее противника. Мы знали, что в таких случаях гитлеровцы, как правило, укрываются в землянках и блиндажах. Под прикрытием огня разведчики подползли почти к самым окопам. Стремительный бросок сразу же после того, как перестали рваться наши снаряды, и вот бойцы уже в заранее намеченной землянке. Захвачены два «языка», остальные гитлеровцы уничтожены. Тут же отход, снова под прикрытием артиллерии. Два «языка» есть, потерь нет — таков итог дерзкой вылазки, проводившейся, кстати, среди белого дня.

Интересный случай произошел незадолго до начала Белорусской операции. Погода в эти дни стояла жаркая. Наши разведчики-наблюдатели заметили, что примерно в одно и то же время к излучине реки, скрытой густым кустарником, приходят вражеские солдаты, по двое, по трое, чтобы освежиться в прохладной воде. Было решено устроить засаду и захватить их.

Группа наших разведчиков, которую возглавил старшина С. Н. Бычков, скрытно перебралась через реку и затаилась в прибрежных кустах. Расчет оправдался. Два вражеских солдата появились у реки точно по «расписанию». Переговариваясь между собой, они повесили автоматы на дерево, разделись, вошли в воду, даже не подозревая, что их судьба уже фактически решена. [138]

Разведчики вышли из кустов и направили на гитлеровцев оружие.

— Хенде хох! — негромко произнес старшина С. Н. Бычков и поманил солдат рукой к берегу.

Им ничего не оставалось делать, как выполнить приказание.

— Хоть белье наденьте, чертовы завоеватели. Смотреть противно. И быстро с нами. Кончилась для вас война, — подвел итог старшина.

И снова группа возвратилась без потерь, приведя с собой двух пленных. Значит, не зря проводил полковник А. А. Хлебов совещание в разведывательном отделе. Значит, не напрасно мы готовили и направляли командирам частей рекомендации по ведению войсковой разведки в новых, изменившихся к лету 1944 года условиях.

Еще во второй половине мая командующий фронтом и член Военного совета фронта были вызваны в Москву. Пробыли они там совсем недолго, дня три-четыре. Но поездка эта, судя по всему, имела важное значение. Мы чувствовали, что готовится крупная наступательная операция с участием нескольких фронтов, в том числе и нашего, 1-го Прибалтийского.

Об этом свидетельствовали резервы, поступавшие к нам, вооружение, сосредоточиваемое в частях и на базах, огромное количество боеприпасов. Ранее мне не приходилось видеть такого. Уже после окончания Великой Отечественной войны я познакомился с весьма характерными в этом отношении цифрами, которые позволю себе привести здесь.

При проведении контрнаступления под Москвой и Сталинградом в среднем на один километр фронта приходилось 1200–1300 бойцов, 1–1,5 танка, 15–18 орудий и минометов. В Белорусской операции, к которой мы готовились, картина была совершенно иная: 2500–4200 бойцов, 5–8 танков и самоходных орудий, 40–60 орудий и минометов на каждый километр фронта — вот чем располагала Красная Армия к началу наступления. Всего на четырех фронтах насчитывалось свыше двух миллионов человек, около 32 тысяч орудий и минометов, свыше 5 тысяч танков и самоходных орудий, около 5 тысяч самолетов{7}.

В период подготовки наступательной операции активную разведку вели все дивизии, находившиеся в первом [139] эшелоне. И снова самое серьезное внимание уделялось визуальному наблюдению за передним краем противника. В войсках 1-го Прибалтийского фронта в период подготовки к летной кампании 1944 года было оборудовано и постоянно функционировало более двух тысяч наблюдательных пунктов, с которых запятая врагом территория просматривалась на глубину 5–6 километров. Если НП располагался на высотке, а мы к этому стремились всеми силами, то глубина наблюдения достигала еще большей величины.

Само собой разумеется, что продолжали действовать и авиаторы. Не очень-то погожим выдались весна и начало лета 1944 года. Но, несмотря на это, экипажи вскрывали и определяли точное местонахождение артиллерийских и зенитных батарей, минометных позиций, противотанковых орудий, площадок для станковых пулеметов, дзотов, блиндажей, наблюдательных пунктов.

Стали применять мы и новый для нас вид разведки — подслушивание. Создавались специальные группы, в которые включались бойцы, обладавшие острым слухом, а также переводчики. Они скрытно выдвигались на нейтральную полосу и располагались возможно ближе к вражеским позициям. Выяснилось, что по отдельным командам, другим звукам, доносившимся с переднего края, можно кое о чем судить.

Значительно окрепли и расширились наши связи с разведчиками партизанских бригад, действовавших во вражеском тылу. Здесь прежде всего следует упомянуть соединения М. Ф. Шмырева, Ф. Ф. Дубровского, М. С. Короткина. Они регулярно сообщали нам о движении железнодорожных эшелонов по линиям Молодечно — Полоцк, Полоцк — Витебск и другим. Связь с ними осуществлялась по радио. Были случаи, когда руководители партизанской разведки вызывались в штаб фронта для инструктажа. Бывало, что и наши офицеры вылетали к партизанам для обучения разведчиков на месте. Дважды такое «путешествие» совершил подполковник С. Д. Куроедов, чему я, признаюсь, в какой-то мере даже завидовал.

Мы еще и еще раз убеждались в том, что исчерпывающая информация о противнике может быть получена только при тесном взаимодействии всех видов разведки, тщательной перепроверке данных, добытых различными способами. То, что мы получали от авиаторов, дополнилось [140] результатами визуального наблюдения, сведениями, приходившими от партизан.

К середине июня 1944 года мы твердо знали, что перед правым крылом нашего фронта оборонялись соединения 1-го армейского корпуса 16-й армии гитлеровцев, входившей в состав группы армий «Север». В центре и перед левым крылом находились войска 3-й танковой армии из состава группы армий «Центр».

Следует заметить, что 3-я танковая армия к этому времени лишь по названию оставалась танковой. В ее составе были только пехотные дивизии, которые еще раньше понесли в боях серьезные потери. Поэтому гитлеровское командование изменило их состав. Вместо девяти батальонов в них оставалось семь. Некоторые дивизии включали три полка двухбатальонного состава, некоторые — два полка трехбатальонного состава. Численность людей в дивизии не превышала 8–10 тысяч.

Командующий фронтом, которому ежедневно докладывалась обстановка, по-прежнему обращал самое серьезное внимание на давность подтверждения вражеских дивизий. Помню, возникло у него сомнение в том, что на одном из участков перед нами находится 56-я пехотная дивизия противника. Полковник Хлебов получил приказание немедленно проверить это.

Арсений Андреевич тут же связался с начальником разведки 43-й армии полковником П. Ш. Шиошвили.

— Чем можете подтвердить 56-ю пехотную?

— Белой собачкой, — неожиданно послышалось в ответ.

— Какой еще собачкой? Я вполне серьезно спрашиваю.

— Не спеши ругать, — возразил Пантелеймон Шиоевич. — Наши наблюдатели каждый день белую собачку видят, которая за командиром роты бегает. Собачка на месте — рота на месте. Значит, и вся дивизия тут. Собственной головой ручаюсь!

— Сколько у тебя голов? Не часто ли ручаешься ими?

— Одна голова у Шиошвили. Зато какая умная!

— Ладно, собачка — собачкой, а «языка» брать нужно.

Веселый нрав был у полковника П. Ш. Шиошвили. Мог он и пошутить, и чуть приукрасить что-нибудь, но дело свое знал отменно. А кроме того, прекрасно чувствовал, когда можно побалагурить, когда не следует делать этого. Вскоре мы получили от него протоколы допроса [141] пленных, из которых следовало, что белая собачка не подвела начальника разведки армии. «Языки» подтвердили, что перед нами действительно 56-я пехотная дивизия.

Организовывались конечно же поиски, засады, дерзкие налеты на штабы и узлы связи. Случалось, что в этот период войсковые разведчики выполняли и не совсем свойственные им задачи.

В начале июня 1944 года наблюдатели 97-й стрелковой дивизии доложили, что враг начал отводить свои подразделения с первой оборонительной позиции. Это было вполне вероятно, ибо как следует укрепить ее противнику никак не удавалось — мешали наши артиллеристы и минометчики. В то же время мы знали, что на удалении 6–7 километров от переднего края гитлеровцы вели усиленные инженерные работы. Тем не менее данные наблюдателей следовало проверить.

Именно такую задачу и поставил командир дивизии генерал-майор П. М. Давыдов перед разведывательной ротой, которой командовал лейтенант М. Ф. Маскаев.

Быстро сформированный разведотряд с наступлением темноты приступил к выполнению задания. Бесшумно преодолели разведчики нейтральную полосу. Вскоре они установили, что траншеи первой оборонительной позиции пусты. Но куда ушел противник? Лейтенант Маскаев повел свой отряд дальше. Километров через пять разведчики были обстреляны из пулеметов и минометов.

Маскаев нанес данные о противнике на свою рабочую карту и приказал возвращаться. Теперь было известно, где закрепился враг. Обратно двигались скрытно. Хоть и отошли гитлеровцы, неожиданности могли встретиться на каждом шагу. Уже на рассвете вышли к Богушевскому лесу. И вдруг оттуда послышались голоса, в основном женские и детские.

— Что-то здесь неладно, — сказал Маскаев. — Сержант Бузин, — приказал он, — выясните, в чем там дело! Только без шума.

Через некоторое время разведчик возвратился и доложил, что значительный участок леса обнесен в несколько рядов колючей проволокой. За ней — люди, в основном женщины и дети.

— Видел мины, — продолжал свой доклад сержант. — Охраны почти нет, не больше десятка фашистов насчитал... [142]

Последнее особенно насторожило лейтенанта М. Ф. Маскаева. Если это концентрационный лагерь, то должна быть солидная охрана. А ее нет. Значит, здесь какой-то подвох. Но какой?

— Снять часовых, по возможности без шума! — отдал приказание офицер. — Саперам сделать проход в минном поле. Хотя бы один. И все — в темпе, времени у нас нет.

Не прошло и получаса, как задача, поставленная командиром разведывательного отряда, была выполнена. Маскаев первым шагнул вперед. Справа и слева от него виднелись кое-как замаскированные мины.

Увидев советских бойцов, узники бросились им навстречу. Те, кто еще мог двигаться. Значительная часть людей осталась лежать на земле. Некоторые пытались ползти.

— Всем оставаться на местах! — крикнул лейтенант Маскаев. — Подходы к лагерю заминированы.

Врезалась в память Михаилу Филипповичу девочка с черными косичками, которой было лет десять — двенадцать. Она упала к ногам разведчика и, цепляясь за шинель, молила: «Маму, сестренку спасите, они там...» Изможденное тельце, огромные, переполненные болью глаза.

Разведчик поднял девочку на руки и спросил:

— Как зовут-то тебя, кроха?

— Женя Щербакова, — сквозь слезы ответила она.

— А меня Михаилом, будем знакомы. Теперь все будет в порядке. Перестань плакать.

Разведчики тем временем уже выводили из лагеря людей. Шли след в след. Тех, кто окончательно потерял силы от голода, выносили на руках. Казалось бы, ничто не предвещало беды. Лейтенант М. Ф. Маскаев вел очередную группу узников, когда из-за кустов выскочил немецкий автоматчик. Каким образом он оказался здесь? Раздумывать было некогда. Удар приклада тут же обрушился на голову фашиста. Однако Маскаев потерял равновесие, что заставило его сделать шаг в сторону, роковой шаг. Раздался взрыв...

Боевые друзья оказали своему тяжелораненому командиру первую помощь и тут же переправили в медсанбат. Оттуда лейтенанта М. Ф. Маскаева немедленно отправили в госпиталь. Врачи сумели спасти ему жизнь, но ноги разведчик лишился. За проявленное мужество [143] и героизм ему было присвоено высокое звание Героя Советского Союза.

Спустя много лет я разыскал Михаила Филипповича в Сибири. Обнялись, крепко расцеловались. Ходил он на протезе, с палочкой. Постарел, конечно. Но остался тем же веселым, жизнерадостным человеком. Оказалось, что нашли его и те, кого он со своими товарищами вызволил из фашистского лагеря, спас от верной смерти. Инициатором этих розысков была та самая Женя, теперь Евгения Филипповна Щербакова, которая, одной из первых подбежав к нему, просила спасти мать и сестру.

Кстати, Михаил Филиппович не ошибся тогда, предположив, что гитлеровцы неспроста оставили концентрационный лагерь почти без охраны. Прошло немногим более часа после того как разведчики вывели из него около 8 тысяч человек, и на лес обрушился град снарядов. Фашисты рассчитали точно: тот, кто останется на месте, будет уничтожен огневым шквалом, те, кто попытаются бежать, подорвутся на минах. Не учли гитлеровцы только одного, что через этот район будут проходить советские разведчики.

* * *

Полевое управление фронта переместилось в лес восточнее населенного пункта Городок. Здесь, в добротных блиндажах расположились командование и основные отделы.

Весь этот район был тщательно замаскирован. Над лесными тропами натянули маскировочные сети. На территорию, на которой располагались блиндажи, категорически запрещался въезд служебных автомашин. Весь район плотно прикрывался огнем зенитных батарей.

Здесь же располагалась и группа Маршала Советского Союза А. М. Василевского, который в качестве представителя Ставки должен был координировать действия войск 1-го Прибалтийского и 3-го Белорусского фронтов.

Незадолго до начала наступления Ставка несколько изменила разграничительные линии между фронтами. 3-я ударная армия «ушла» от нас ко 2-му Прибалтийскому фронту, 11-я гвардейская армия — 3-му Белорусскому. Временно переподчинили ему и нашу 39-ю армию. Хочу еще раз подчеркнуть, что речь шла лишь об изменении разграничительных линий, войска объединений оставались на своих местах. [144]

Накануне наступления офицеров разведывательного отдела штаба фронта собрал генерал-лейтенант В. В. Курасов.

— Теперь могу сказать вам, — начал он, — что нам выпала честь принять участие в одной из крупнейших наступательных операций. В ходе подготовки к ней разведчики потрудились неплохо. Сейчас командование обеспечено всеми необходимыми данными о противнике. Но, как вы понимаете, обстановка будет непрерывно меняться. Это обязывает вас немедленно докладывать мне о всех изменениях, быть абсолютно объективными. Эта задача может быть решена только при одном условии: разведчики должны идти впереди...

Он тут же пояснил, что это вовсе не означает, что разведывательные группы и отряды будут использоваться в качестве авангарда наступающих частей.

— Не следует ввязываться в схватки с противником, если есть возможность избежать их. Но постоянно находиться в контакте с врагом, висеть у него на хвосте — это требуется от разведчиков на данном этапе. Соответствующие указания в штабы армий уже даны, — заключил он. — Необходимо взять под строгий контроль их выполнение.

Наступило раннее утро 22 июня. Невольно думалось о том, что именно в этот день три года назад на нашу мирную землю пришла война. Вспоминалось воскресное палящее солнце, митинг в нашем учебном лагере, пророческие слова начальника одной из кафедр нашей школы о том, что борьба будет длительной, упорной и кровопролитной. Как не хотелось в ту пору верить этому! Но все оказалось именно так.

На 22 июня было намечено проведение разведки боем одновременно на нескольких участках 1-го Прибалтийского фронта. Для этой цели от каждой дивизии первого эшелона выделялось по одному батальону. Предполагалось, что их действия поддержат артиллерия и авиация. Однако погода выдалась ненастной. Все небо было затянуто тяжелыми тучами. Поэтому о взаимодействии с летчиками не могло быть и речи.

Тем не менее было решено от первоначального плана не отказываться. В назначенный час артиллеристы произвели мощный огневой налет по позициям противника на переднем крае. И тут же поднялись в атаку батальоны, которым предстояло провести разведку боем. Они [145] должны были уточнить систему огня противника, после чего отойти на ранее занимаемые позиции.

И вдруг неожиданно выяснилось, что батальоны 43-й армии с ходу прорвали оборону врага юго-восточнее опорного пункта Сиротино и к исходу дня продвинулись вперед на 6–8 километров. Можно ли было не воспользоваться этим? Командующий фронтом, теперь уже генерал-полковник, И. X. Баграмян приказал ввести в бой главные силы ударной группы. Примерно так же разворачивались события там, где действовала 6-я гвардейская армия.

К исходу третьего дня тактическая зона обороны противника была прорвана. Войска продвинулись вперед на глубину до 30 километров, расширив прорыв по фронту до 90 километров. Передовые части, что очень важно, с ходу форсировали Западную Двину и захватили несколько плацдармов на противоположном берегу реки. Важную роль в этом сыграли разведчики частей и соединений, которые, выполняя приказ начальника штаба фронта генерал-лейтенанта В. В. Курасова, шли впереди.

Первыми на подручных средствах переправились через Западную Двину войсковые разведчики 52-й отдельной разведроты 51-й стрелковой дивизии. Ими командовал коммунист старшина Е. Д. Зимин. Точно так же с ходу преодолели водную преграду разведчики 306-й стрелковой дивизии рядовой Л. Ш. Давыдов и его боевые товарищи, начальник разведки гвардейского минометного дивизиона 26-го минометного полка гвардии лейтенант А. А. Алексеев и многие другие. Бойцам и командирам, особо отличившимся в боях по захвату и удержанию плацдармов на левом берегу реки, Указом Президиума Верховного Совета СССР от 22 июля 1944 года было присвоено звание Героя Советского Союза.

Одновременно с развитием наступления в направлении на Бешенковичи, Лепель, Ушачи один из стрелковых корпусов 43-й армии, выполняя замысел командования, резко повернул на юго-восток и вскоре соединился с частями 39-й армии, двигавшейся навстречу ему. Крупная группировка вражеских войск западнее Витебска и сам город оказались в кольце. Как только стало известно об этом, я немедленно доложил об окружении вражеских дивизий генерал-лейтенанту В. В. Курасову, а он в свою очередь — генерал-полковнику И. X. Баграмяну.

В котел попали соединения 53-го армейского корпуса [146] в составе 246, 4, 6, 206 и 197-й пехотных дивизий, включая штаб корпуса и командира генерала Гольвитцера.

— Отлично! — констатировал командующий фронтом. — Но не отвлекаться. Продолжать наступление. Пусть командующие армиями помнят, что наша основная задача — обеспечение правого фланга, локализация группы армий «Север».

Петля вокруг окруженной вражеской группировки затягивалась все туже. Ранним утром 26 июня, всего через три дня после начала наступления наши части ворвались на восточную окраину Витебска и устремились к центру города. В основном здесь действовали части 158-й стрелковой дивизии 39-й армии, которая в данное время входила в состав 3-го Белорусского фронта. Но мы по-прежнему считали ее своей, родной. Тем более что именно она стыковалась с 43-й армией, была нашим ближайшим левым соседом.

Дальнейший успех наших войск, завязавших уличные бои, во многом зависел от сохранности моста через Западную Двину, разделявшую город на две части. Успеют гитлеровцы взорвать его — продвижение приостановится. Предотвратить взрыв поручили группе разведчиков-саперов, которую возглавил старший сержант Ф. Т. Блохин.

Трудно пробивалась группа к мосту. Но вот наконец и он. Виден провод, который, судя по всему, тянется к зарядам.

— Вперед, товарищи! Вперед! — крикнул сержант, не отводя взгляда от зловещего провода, уходящего вниз, под воду, по опоре моста.

Непрерывно ведут огонь вражеские автоматчики. Короткая перебежка, еще одна... С ходу перемахнув через перила, сержант Ф. Т. Блохин бросается в реку. Неиспользованные гранаты, запасные диски, мигом намокшее обмундирование тянут вниз. Но вот и провод. Удар ножа перерубает его. Дублирующего, кажется, нет. Теперь надо удержать до подхода стрелковых подразделений тот крохотный кусочек земли на западном берегу, который удалось захватить. Удержать любой ценой, так как только таким образом можно обеспечить сохранность моста...

Разведчики выполнили возложенную на них задачу. Весь дачный состав группы был награжден орденами, а ее командир, сержант Ф. Т. Блохин, стал Героем Советского Союза. [147]

Натиск наших войск был столь силен и стремителен, что уже 26 июня окруженная группировка прекратила организованное сопротивление. Лишь отдельные разрозненные группы гитлеровцев пытались прорваться на запад. Но эти попытки пресекались самым решительным образом. Либо безоговорочная капитуляция, либо уничтожение — так стоял вопрос.

Наиболее важные разведывательные донесения из штабов армий, как это было условлено, практически сразу же поступали ко мне или кому-нибудь из моих подчиненных. Это давало нам возможность тут же анализировать их и информировать командование о самых существенных событиях.

Донесений было очень много. Они поступали к нам в разведывательный отдел десятками. Я едва успевал ознакомиться с одним из них, как на стол передо мной ложилось следующее. Как мне показалось, в этих документах были общие, сходные черточки. Признаюсь, я не сразу понял, в чем тут дело. А дело было вот в чем — наступали мы не так, как прежде. Раньше, бывало, выйдем к опорному пункту и долбим его до тех пор, пока гитлеровцы сопротивления не прекратят. И артиллерию подтягиваем туда, и танки порой перенацеливаем. А теперь чуть ли не в каждом донесении встречались такие строки: «Опорный пункт противника блокирован таким-то батальоном, основные силы дивизии продолжают наступление в направлении...» Потому и шли мы вперед значительно быстрее...

Только за один день 26 июня войска фронта уничтожили более 3000 солдат и офицеров противника, захватили свыше 1500 пленных, 222 орудия и миномета, 434 пулемета, 3400 винтовок и автоматов, 300 автомашин с боеприпасами и другими военными грузами, 520 лошадей, 30 радиостанций, 17 тягачей и 75 различных складов{8}.

Работа над протоколами допросов пленных и документами, захваченными в ходе наступления, не прекращалась и ночью. Все их нужно было изучить, проанализировать, сопоставить один с другим. Отдыхали по очереди, часа по два-три в сутки. Однако на усталость никто не жаловался. Побольше бы таких бессонных ночей! Ведь мы наступали!

Помню, среди документов, захваченных в штабе [148] 246-й пехотной дивизии противника, мы обнаружили ведомость боевого и численного состава вражеского соединения по состоянию на 20 июня 1944 года. Теперь уже это не имело принципиального значения, но тем не менее ради интереса мы сравнили ее с теми данными, которыми располагали. Оказалось, что ошиблись мы всего на 350 человек. В оценке вооружения расхождения были еще меньше. Полковник А. А. Хлебов взял документы и тут же направился с ними к генерал-лейтенанту В. В. Курасову. Тот был чем-то занят и лишь бегло просмотрел их. Однако он сразу же уловил почти полную идентичность данных.

— Иначе и быть не должно, — широко и добро улыбнулся он. — Чтоб и впредь так было.

По тону его, по выражению лица можно было понять, что он вполне доволен тем, как развиваются события на нашем, 1-м Прибалтийском фронте, доволен работой разведчиков.

Буквально в первых числах июля дивизии нашего фронта, успешно развивая наступление, вышли в район Полоцка, который был превращен противником в мощный опорный пункт. Его обороняли соединения 16-й армии группы армий «Север». Мы знали, что враг возлагает немалые надежды на этот город. Но они, эти надежды, как показала жизнь, не оправдались.

Одна из причин заключалась в том, что нам было известно все или почти все о системе обороны гитлеровцев. Пригодились и аэрофотоснимки, и данные, полученные от партизан, и, разумеется, информация, добытая разведывательными группами, уходившими еще раньше во вражеский тыл.

Все это позволило заранее разработать план штурма города и начать его без дополнительной подготовки. Лишь некоторые детали потребовали уточнения. И как ни стремились гитлеровцы удержать Полоцк, к утру 4 июля он был полностью очищен от немецко-фашистских оккупантов. Тут же, не задерживаясь ни на один день, ни на один час, дивизии 4-й ударной армии устремились дальше.

Южнее нас не менее успешно наступали 3-й Белорусский, 2-й Белорусский и 1-й Белорусский фронты. Все они уверенно шли на запад. К исходу 3 июля было наглухо замкнуто кольцо вокруг мощной вражеской группировки, находившейся в междуречье Березины и Свислочи, восточнее Минска. В минском котле оказалось [149] свыше 100 тысяч солдат и офицеров противника. При этом, пожалуй, впервые в ходе Великой Отечественной войны окружение вражеских войск было осуществлено в ходе развивающегося наступления. К этому моменту наши передовые части ушли вперед на 200–250 километров.

Было бы неправильным, однако, полагать, что противник оказывал незначительное сопротивление. Напротив, гитлеровцы дрались отчаянно. Большие группы фашистов, численность которых достигала иногда нескольких тысяч человек, укрывались в лесах и делали попытки прорваться к своим. Но наши части и соединения, продвигавшиеся следом за ударной группировкой, пресекали эти попытки.

Это был разгром, подлинный разгром врага, о котором мы мечтали три долгих и трудных года. Еще, разумеется, не окончательный, не полный, но разгром... [150]