На второстепенном направлении

В конце августа 1942 года убыл на Западный фронт наш командующий генерал-полковник И. С. Конев. На его место был назначен генерал-лейтенант М. А. Пуркаев. С ним мне неоднократно приходилось встречаться и раньше. Еще осенью 1941 года он возглавил 3-ю ударную армию, которая в январе 1942 года была передана в состав Калининского фронта. Правда, встречи наши носили весьма мимолетный характер, но тем не менее они оставили достаточно яркий след в памяти.

Запомнились стройная, подтянутая фигура генерала, внимательный взгляд голубых задумчивых глаз, казавшихся особенно большими за стеклами старомодного пенсне в позолоченной оправе, негромкий голос. За плечами у генерал-лейтенанта М. А. Пуркаева был богатый опыт: гражданская война, работа в качестве военного атташе в Германии, руководство штабом Киевского Особого военного округа, а после начала Великой Отечественной войны — штабом Юго-Западного фронта, командование 3-й ударной армией. И вот теперь он — командующий Калининским фронтом.

Однажды поздно вечером вместе с полковником Е. В. Алешиным мы докладывали обстановку генерал-лейтенанту М. В. Захарову. Помню, как, склонившись над картой, мы уточняли какие-то детали. Матвей Васильевич на этот раз был недоволен той информацией, которую мы представили ему, и поэтому то и дело прерывал полковника Алешина колючими репликами. И вдруг я почувствовал, что за нами кто-то внимательно наблюдает. Поднял голову. В дверях, привалившись плечом к косяку, стоял командующий фронтом. Мгновением позже его заметили и другие.

— Что, разведчики, досталось вам на орехи? — улыбнулся он, направляясь к столу, на котором была разложена карта. — Сейчас я еще добавлю...

Но сказано это было так, что мне, например, стало сразу же ясно, что настоящего разноса не предвидится. [67]

Некоторое время командующий фронтом молча рассматривал карту. Потом посыпались вопросы. И касались они не только расположения вражеских войск, их боевого состава и вооружения. Генерал-лейтенанта М. А. Пуркаева интересовало состояние дорог во вражеском тылу, наличие и исправность мостов через многочисленные реки и речушки, проходимость болот в различное время года.

— Что о войсках противника много знаете — хорошо, — подвел наконец он итог. — Но этого сегодня мало. Учтите, что настанет час, когда вперед пойдем. Когда настанет? Пока сам еще не знаю. Наше дело готовиться к этому часу. И так готовиться, чтобы потом ни одной лишней капли крови не пролилось.

Говорил он негромко, часто останавливаясь, как бы подыскивая наиболее яркие, доходчивые слова. И каждое из них запоминалось накрепко.

— Ну а теперь, Матвей Васильевич, не угостишь ли чайком на правах хозяина? — неожиданно закончил он.

Мы с полковником Алешиным, собрав документы, направились было к выходу, но командующий фронтом остановил нас:

— И вы оставайтесь. Я, грешным делом, чай люблю. Особенно из самовара, чтобы с дымком.

Минут через двадцать мы все сидели за столом. Не знаю, как полковник Алешин, а я, откровенно говоря, чувствовал себя не очень уютно. Командующий фронтом, начальник штаба фронта... Стаканы в блестящих подстаканниках, чайные ложечки, сахарный песок в вазочке... Все это было давно забыто. Однако постепенно освоился, тем более что разговор в основном шел о наших, если так можно сказать, разведывательных делах.

Новый командующий фронтом расспрашивал полковника Е. В. Алешина о положении дел в подразделении, о технических средствах, которыми мы располагаем. Особенно интересовал его в тот вечер вопрос нашего взаимодействия с авиаторами.

— Держите с ними самую тесную связь. Они во многом помочь могут, — сказал в заключение командующий фронтом.

На другой день рано утром полковник Алешин вызвал меня к себе.

— Помните, Афанасий Григорьевич, о чем вчера генерал-лейтенант Пуркаев говорил? Так вот, закругляйте сегодня самые неотложные дела, а завтра — к летчикам. [68]

До деревни Колпачки, неподалеку от которой расположился полевой аэродром авиационного полка, я добрался на попутных машинах лишь к вечеру. Солнце уже скрылось за лесом. Только отдельные облачка, медленно уплывавшие на восток, розовели в его лучах.

Меня остановил сержант с голубыми петлицами на гимнастерке. Представился по всей форме и попросил предъявить документы. Затем снял трубку полевого телефона, установленного на контрольно-пропускном пункте.

— К командиру из штаба фронта... Есть, проводить!

Оставив за себя бойца, он повел меня к блиндажу, в котором располагался командир части.

По крутым ступенькам спустились вниз. Мой провожатый распахнул дверь и, лихо вскинув руку к пилотке, доложил:

— К вам, товарищ командир!

Навстречу мне шагнул невысокий, широкоплечий подполковник в авиационной форме.

— Лаухин Николай Иванович, — произнес он, крепко, до боли, пожимая мне руку. — Рад познакомиться. С чем пожаловали? Небось проверка и очередные ценные указания?

— На сей раз ошиблись, товарищ подполковник. Приехал познакомиться с полком, с людьми. А то идут к нам данные от вас, а кто их «автор», как они добываются — только предполагать можем.

— Тогда вдвойне рад. Не люблю, знаете ли... Вы, кстати, ужинали? Тогда давайте с этого и начнем. Время подошло, а нарушать режим — грех, особенно для летчиков.

Всего несколькими фразами успели мы обменяться с Николаем Ивановичем Лаухиным, но мне вдруг показалось, что я давно знаю этого человека. Как-то уж очень он располагал к себе. С ним было легко и просто. Открытая улыбка, непринужденность в обращении.

За ужином разговорились. Я попросил Николая Ивановича прежде всего рассказать о себе, о том, как формировался полк.

— О себе не знаю, что и говорить. До войны был летчиком-испытателем на одном из авиационных заводов. Потом командовал полком ночных бомбардировщиков. Затем — приказ сформировать этот полк...

Безо всякой рисовки, не подчеркивая своих личных заслуг, подполковник Н. И. Лаухин поведал мне о тех хлопотах, которые выпали на его долю в последние месяцы. [69]

— Несколько дней летал на У-2, чтобы подобрать подходящее место для полевого аэродрома. Наконец нашел.

— Неужели такая трудная задача?

— А вы как думали? Ведь нам предстояло принять новые машины, которые на лесную полянку не посадишь.

— Хорошие самолеты?

— Прекрасные! И скорость, и потолок, и вооружение. Но машина требует твердой руки, высокого мастерства пилота.

Видимо, поэтому при подборе летного состава Николаю Ивановичу были предоставлены широкие полномочия: он мог отбирать людей по своему усмотрению из любой части воздушной армии.

— Пока я людей подбирал, — продолжал свой рассказ подполковник Лаухин, — батальон аэродромного обслуживания полосу готовил, капониры для самолетов. Личный состав разместили в Ермаках, это в трех километрах отсюда. Сейчас заканчиваем переучивание летчиков. Можно сказать, что подавляющее большинство из них овладели техникой пилотирования новой машины.

Освоение новой техники, переучивание пилотов не снимало с полка ответственности за выполнение текущих задач. Поэтому лучшие экипажи в соответствии с полученными заданиями практически ежедневно совершали вылеты. И в тот день, когда я находился в полку, несколько машин ушло в воздух. На командном пункте царило молчание. Только начальник штаба время от времени теребил радистов, поддерживавших связь с экипажами.

— Вот так и ждем, так и волнуемся, — чуть слышно произнес Николай Иванович Лаухин. — В тысячу раз легче самому находиться в полете, чем дожидаться здесь. Давайте пройдемся, подышим свежим воздухом, — предложил он.

Мне было понятно его состояние. Я не раз испытывал что-то похожее еще до войны, когда служил в пограничных войсках. Прозвучит, бывало, сигнал тревоги, а тебе по боевому расчету выпала доля на заставе оставаться. И вот сидишь, ждешь, когда поступят какие-нибудь вести с границы. Минуты часами кажутся. Одни только мысли о товарищах, которые сейчас, быть может, бой ведут.

Мы молча шли вдоль опушки леса, подступавшего к самому аэродрому. Возле самолетов, стоявших в капонирах и тщательно замаскированных ветвями деревьев, возились техники. Внимание мое привлекла одна из машин, на фюзеляже которой крупными буквами было написано: [70] «Михаил Батовский». Я поинтересовался, что это означает.

— Грустная это история, — вздохнул подполковник Лаухин. — Как в песне поется: «Служили два друга в пашем полку...» А теперь вот один остался, Владимир Свирчевский.

Владимир Свирчевский и Михаил Батовский дружили с детства. Оба они родились в городе Краматорске. Отцы их трудились на металлургическом заводе. В школе мальчишки сидели за одной партой. Уже тогда оба мечтали стать летчиками. Вместе поступили в аэроклуб, после его окончания — в Ворошиловградскую военную школу летчиков. Одним приказом им было присвоено воинское звание «младший лейтенант». И тот и другой получили назначение в один авиационный полк. Войну встретили на белорусской земле, судьба хранила их. В марте 1942 года оба летчика были переведены в часть, которой командование фронта поручало особенно ответственные и трудные задания.

Однажды экипаж, возглавляемый Михаилом Батовским, выполнял боевую задачу в районе Ржева. Уже собирались возвращаться на свой аэродром, когда самолет попал в зону зенитного огня. Один из снарядов угодил в переднюю часть правого двигателя. Самолет резко накренился и начал терять высоту. И тем не менее Михаил сумел на одном моторе пересечь линию фронта и посадить машину на своем аэродроме.

— Меня в этот момент здесь не было, но те, кто наблюдал за посадкой, говорят, что такое раз в жизни удается. И то далеко не каждому, — повернулся ко мне Николай Иванович.

Спустя некоторое время Михаил Батовский вновь вылетел на задание. Выполнив его, повернул к дому. Благополучно пересекли линию фронта. До родного аэродрома оставалось рукой подать. И вдруг из-за облаков вынырнул вражеский истребитель. Вынырнул и тут же ударил из пулеметов. Пули прошили фюзеляж, пробили бензобак. Охваченный пламенем самолет пошел вниз.

— Всем прыгать! — это была последняя команда Батовского.

Но воспользоваться парашютом успел только стрелок-радист Дмитрий Лапсин. Его, тяжело раненного, обгоревшего, подобрали бойцы одного из наших стрелковых подразделений. А горящий самолет, не дотянув до аэродрома всего несколько километров, врезался в землю. [71]

К месту его падения первым на машине примчался командир эскадрильи майор Г. А. Мартьянов. Следом за ним прибыли пожарные. Однако помочь ничем уже было нельзя. Когда сбили пламя, из-под обломков самолета извлекли погибших пилота и штурмана.

— Вот после этого и появилась на машине Свирчевского эта надпись, — пояснил подполковник Лаухин. — Мы, говорит Владимир, вместе с Михаилом до конца воевать будем.

— А стрелок-радист жив остался?

— До сих пор в калининском госпитале лечится. От него и узнали подробности. Ждет не дождется, когда выпишут. Свирчевский обещал его в свой экипаж забрать.

Многое узнал я во время этой поездки и о других летчиках полка. Что бы ни было, какая бы обстановка ни складывалась, они делали свое дело: те скупые строки о передвижении вражеских колонн, о скоплении эшелонов на железнодорожных станциях, которые поступали к нам в разведывательный отдел, оплачивались кровью. Знал я это и раньше, но теперь понял до конца, чего они стоят.

Несколько забегая вперед, скажу, что эта поездка к авиаторам помогла не только установить тесные деловые контакты с летчиками, но и положила начало дружеским отношениям между мной и Николаем Ивановичем Лаухиным. Мы с ним неоднократно встречались и позже. И всякий раз я имел возможность убедиться, что первое впечатление о нем оказалось правильным: это был прекрасный человек, опытнейший командир, способный научить подчиненных, повести их за собой.

* * *

Постепенно осень вступала в свои права. Все чаще небо затягивалось серыми бесконечными облаками. Все чаще моросили нудные дожди. Снова набухала влагой и без того сырая земля.

Каких-нибудь существенных изменений в положении войск Калининского фронта в течение лета не произо~ шло. Мы оказались, как это принято говорить, на второстепенном направлении. Основные события развертывались на юге. Там гитлеровцы, неся тяжелые потери, рвались к Сталинграду, на Кавказ. Усилия Красной Армии, всего советского народа были направлены на то, чтобы остановить врага. На юг обе стороны бросали все резервы. Там развернулись ожесточенные бои, к которым было приковано всеобщее внимание. [72]

По указанию генерал-лейтенанта М. А. Пуркаева помимо обычных карт мы вели еще одну. Она висела в кабинете командующего фронтом, занимая целую стену. На нее, используя все имевшиеся в нашем распоряжении источники, мы каждый день наносили обстановку на всем советско-германском фронте. Эта карта конечно же была не столь подробной, но общая картина вырисовывалась достаточно четко. Рабочий экземпляр такой же карты, естественно, хранился и у нас в отделе.

Что скрывать, в то время не очень-то приятно было ежедневно вносить изменения в данные, характеризующие положение наших и немецко-фашистских войск. Как ни горько было это сознавать, но линия фронта постепенно приближалась к Волге. А ведь все мы так надеялись, что после успешного контрнаступления Красной Армии под Москвой, освобождения Тихвина, Ростова-на-Дону, после разгрома отборных дивизий противника события будут развиваться иначе. А у врага, как оказалось, сохранилось еще немало сил. Он рвался к Волге, к кавказской нефти. Правда, продвигались гитлеровцы значительно медленнее, чем летом 1941 года, но красно-синяя линия тем не менее неумолимо отодвигалась к востоку и к югу.

А у нас на Калининском фронте продолжались бои местного значения. Обе стороны по мере возможности укрепляли свои позиции, старались поддерживать в более или менее приличном состоянии дороги, по которым осуществлялось снабжение войск. Шла контрбатарейная борьба: мы стремились подавить вражеские огневые средства, гитлеровцы — наши.

Перед разведывательным отделом, в сущности, стояли прежние задачи: собирать, анализировать и обобщать информацию о противнике. По-прежнему мы должны были знать, какие части и соединения противостоят нам, каковы их боевые возможности, что замышляет враг.

В отношении замыслов гитлеровского командования у нас особых сомнений не было. Визуальное наблюдение за передним краем, которое круглосуточно вели разведчики-наблюдатели частей и соединений, донесения разведывательных групп, уходивших во вражеский тыл, сообщения, поступавшие от партизан, говорили о том, что на сегодняшний день противник в основном думает об обороне. Гитлеровцы строили новые и совершенствовали ранее имевшиеся инженерные сооружения: долговременные огневые точки, артиллерийские и минометные [73] позиции, дополнительные траншеи, блиндажи. Гуще становились проволочные заграждения и минные поля. Разведчикам стало заметно труднее проникать во вражеский тыл. Для того чтобы преодолеть передний край, приходилось предварительно делать проходы в минных полях, проволочных заграждениях, выбирать такой маршрут, который сводил бы к минимуму преждевременные встречи с противником. А такие поиски, в том числе и дальние, были крайне необходимы. Ни визуальное наблюдение, ни данные воздушной разведки не могли, например, ничего сказать нам о номерах вражеских частей и соединений.

Если раньше мы главным образом заботились о том, чтобы своевременно выявить появление новых гитлеровских соединений, то осенью 1942 года наряду с этим перед нами была поставлена и другая задача: внимательно следить за дивизиями, которые готовятся к переброске или перебрасываются на другие участки советско-германского фронта. О таких случаях мы обязаны были немедленно, вне всякой очереди, докладывать в Москву. Таково было категорическое требование Генерального штаба. Это и понятно: любое из убывших соединений через неделю или две могло оказаться под Сталинградом.

Для выполнения этих задач требовалась повседневная и притом весьма напряженная деятельность всех разведывательных подразделений. Но, увы, довольно часто разведчики возвращались обратно без той информации, которая нас крайне интересовала. Мало того, некоторые группы при выполнении заданий несли тяжелые потери.

Вскоре стало окончательно ясно, что в новых условиях и действовать нужно по-новому. Но как именно? Были у нас, разумеется, некоторые соображения по этому поводу, но окончательный ответ на этот вопрос найти было нелегко.

— Будем собирать совещание, — решил полковник Алешин. — Надо послушать, что думают по этому поводу люди, которые ведают разведкой в частях и соединениях.

Вначале мы обсудили все назревшие вопросы у себя в отделе, детально и всесторонне проанализировали случаи неудач. Исходя из этого, подготовили предварительные рекомендации. [74]

На совещании, к нашему всеобщему удовлетворению, состоялся деловой, принципиальный, а подчас и весьма острый разговор. О многом было сказано, но почти в каждом выступлении речь шла о том, что в целом ряде случаев разведчики наши стали действовать шаблонно.

Особенно запомнилось мне яркое, взволнованное выступление подполковника А. С. Логвиненко.

— Не удался поиск — готовим новый, — с негодованием говорил он. — И как правило, готовим на том же самом участке, что и в первый раз. Ведь до чего доходит, товарищи, порой колючую проволоку у одних и тех же кольев режем. Еще бы, так проще, привычней. Или возьмем другой пример. Когда разведчики несут наибольшие потери? Анализ показывает, что главным образом при возвращении. А почему, спрашивается? Да потому, что, миновав передний край через подготовленное саперами «окно», они и назад норовят вернуться тем же путем. А немцы не дураки. Снятые мины они, может, и не сразу обнаружат, а перерезанную проволоку — наверняка. Вот и попала наша группа в переплет. Она возвращается, а ее уже ждут.

Выступили почти все участники совещания. Говорили и о недостаточных контактах с артиллеристами, и о спешке при подготовке поисков. Большинство присутствовавших объективно и самокритично оценивали состояние дел. Но кое-кто попытался переложить вину за некоторые неудачи на разведывательный отдел штаба фронта. Дескать, указаний получаем много, а конкретной помощи мало, особенно при разработке плана тех или иных операций.

Подводя итоги, полковник Е. В. Алешин сказал:

— Обещаю сделать все возможное для того, чтобы сотрудники отдела чаще бывали в войсках. Но имейте в виду, что подменять вас и ваших людей я им не позволю. Почти все из того, о чем мы говорили здесь, должно решаться на местах. Требуйте от командиров разведывательных подразделений инициативы, более тщательной и всесторонней подготовки каждой группы, направляемой в тыл противника. Рекомендую чаще советоваться с непосредственными исполнителями заданий. Им во всяких ситуациях приходилось бывать, и они наверняка смогут кое-что полезное подсказать.

Спустя некоторое время мы почувствовали, что серьезный разговор, состоявшийся на совещании, приносит свои плоды. Активнее, а главное, значительно результативнее [75] стали действовать наши разведчики. Одним из первых отличился мой старый знакомый сержант Куприян Прокофьевич Стеценко.

Долгое время не удавалось нам подтвердить группировку противника перед фронтом 251-й стрелковой дивизии. Неоднократные попытки взять «языка» не приносили успеха. Тогда Куприян Прокофьевич внес предложение подготовить и провести налет на танках. Командир дивизии, рассмотрев предварительный план, одобрил идею. Он назначил сержанта К. П. Стеценко командиром группы и приказал готовиться.

Пять суток изучали разведчики оборону противника. Они установили, что на переднем крае имеются траншеи полного профиля, а перед ними — проволочные заграждения в два кола и минное поле. Было обнаружено два дзота, один из которых избрали в качестве объекта для внезапного нападения. Для участия в налете отобрали 10 бойцов разведроты. Сержант К. П. Стеценко разделил их на две подгруппы — захвата и прикрытия. Первой предстояло атаковать дзот и захватить пленного, второй — блокировать близлежащие огневые точки противника и прикрыть отход. Действия разведчиков в соответствии с планом должны были поддержать артиллеристы и минометчики.

Накануне группа провела несколько тренировок в тылу наших войск. Сержант К. П. Стеценко стремился добиться максимальной слаженности, полного взаимопонимания. Было практически отработано несколько вариантов захвата «языка».

В назначенный день, а было это, если мне не изменяет память, 30 октября, едва только начало темнеть, два танка с разведчиками на броне вышли на исходный рубеж. Для того чтобы заглушить шум моторов, отвлечь внимание противника, артиллеристы произвели короткий огневой налет, но не по тому участку, где намечался поиск, а по соседнему. К этому времени саперы проделали проходы в минном поле.

По условному сигналу танки ринулись вперед и на максимально возможной скорости преодолели нейтральную полосу. Их появление в расположении противника вызвало панику. Вражеские солдаты, бросая оружие, кинулись наутек.

У двери дзота загремели взрывы гранат. Затем сержант Стеценко с двумя разведчиками распахнули ее и, держа автоматы наготове, ворвались внутрь. Однако [76] стрелять не пришлось. Гитлеровский ефрейтор, забившийся в угол, тут же поднял руки.

Его выволокли из дзота, втолкнули в танк, который к тому времени успел развернуться. Разведчики специально сделали это, чтобы не потерять пленного в период отхода. Шальная пуля, случайный осколок могли свести результаты к нулю. Тут же в небо взвилась красная ракета. Это означало, что группа возвращается. Спустя минуту, как и было условлено, по гитлеровским траншеям ударили пушки и минометы.

Разведчики возвратились в расположение своих войск без потерь. Пленный дал весьма ценные показания, позволившие не только уточнить состав противостоящей группировки, но и задачи, которые перед ней были поставлены. Интересно, что с момента выхода разведчиков до их возвращения прошло всего каких-нибудь 15 минут.

— Я даже думал, что часам моим каюк, — рассказывал Куприян Прокофьевич Стеценко. — Взглянул на стрелки, когда вернулись, а они вроде бы почти на том же месте стоят, лишь чуть сдвинулись. Ну, думаю, тряхнул сверх меры или ударил обо что-то. Потом поднес к уху — слышу, тикают, родимые! Значит, порядок.

Обо всем этом со свойственными ему эмоциональностью и юмором поведал нам Федор Шишков, который как раз в эти дни по приказанию полковника Е. В. Алешина находился в 251-й стрелковой дивизии для уточнения некоторых дополнительных данных, интересовавших командующего фронтом.

А меньше чем через неделю и я выехал в 359-ю стрелковую дивизию, откуда к нам поступали довольно запутанные и противоречивые сведения. Наблюдением было установлено, что противник здесь укрепляет оборону. Но какая гитлеровская часть находится на данном участке — было не совсем ясно. Полковник Алешин приказал мне поехать туда и разобраться на месте.

А разбираться было в чем. В документах, изъятых у двух убитых вражеских солдат, была проставлена одна и та же пехотная часть. Но нашли этих солдат в 30 километрах друг от друга. Мы допускали мысль, что один из них был послан куда-то с поручением и погиб в пути от шальной пули. Но не исключался и другой вариант: вся часть перебрасывается в другой район, и обнаруженные убитые являются своеобразными вехами, отмечающими [77] ее маршрут. В этом надо было разобраться и по возможности быстрее.

Как я упоминал выше, гитлеровцы вели работы по совершенствованию обороны — в частности, устанавливали дополнительные проволочные заграждения. Причем мотки колючей проволоки они подносили к переднему краю из тыла преимущественно по ночам. Сегодня поднесут, завтра с наступлением темноты начинают установку.

— Я полагаю, что лучше всего брать «языка» не на переднем крае, а чуть дальше, в тылу противника, — докладывал мне младший лейтенант Ткачев, которому было поручено возглавить разведывательную группу. — Если в первой траншее брать, то без шума не обойдется. А так мы тихохонько туда, тихохонько возьмем на тропе, по которой они проволоку подносят, и тихохонько обратно.

Я невольно улыбнулся, когда он несколько раз подряд повторил это свое «тихохонько». Будто речь шла о том, чтобы в соседском саду яблоками полакомиться. Но в предложении младшего лейтенанта был свой резон. Поэтому оно после некоторых раздумий было принято.

Обсудили детали, отобрали людей. И вот они, легко перевалившись через бруствер, уползают в ночь. А мы остаемся в траншее, чтобы дождаться их возвращения. Кругом тишина, только дежурные гитлеровские пулеметчики время от времени нарушают ее длинной очередью. Так у них заведено.

Мысленно прикидываю, где сейчас может находиться группа разведчиков. Судя по всему, передний край ей удалось миновать благополучно. Иначе мы услышали бы стрельбу. Проходит час, другой. По-прежнему тихо. Потом вдруг начинается перестрелка, но на переднем крае и значительно правее. К разведчикам это не должно иметь отношения.

Проходит еще часа полтора. В голову начинают лезть всякие мысли. Может, нарвались на засаду? Но тогда донеслись бы до нас отзвуки пусть короткого, но ожесточенного боя. Наши ребята дешево свою жизнь не отдадут. Не исключено, что именно в эту ночь немцы по каким-то причинам отказались от доставки колючей проволоки на передний край. Ведь и такое вполне вероятно. Они свои планы с нашими не согласовывали.

Наконец, когда, казалось, все сроки истекли, мы услышали тихий свист. [78]

— Ткачев! — произнес стоявший рядом со мной капитан В. Д. Давыдов, который в качестве представителя штаба дивизии готовил и обеспечивал поиск.

И действительно, словно призраки появились из тьмы наши разведчики. Они приволокли с собой связанного, с кляпом во рту гитлеровца. Идти сам он не мог. На лице его отражались одновременно ужас и растерянность.

— Задание выполнено, — доложил младший лейтенант Ф. Н. Ткачев.

В штабном блиндаже пленного тут же допросили. Он оказался солдатом 84-го пехотного полка, который совсем недавно был переброшен на этот участок с задачей не допустить прорыва частей Красной Армии к Ржеву.

— Мы должны укреплять оборону, сделать ее неприступной, — твердил он, затравленно озираясь по сторонам.

— А наступать когда будете? — спросил я его через переводчика.

— Об этом нам ничего не говорили. Сначала — Сталинград, — ответил он.

Конечно, солдат мог ничего не знать о планах гитлеровского командования. Но косвенно его слова свидетельствовали о том, что сейчас все помыслы противника направлены на то, чтобы добиться решающих успехов на юге.

Пленного под конвоем отправили в тыл для последующего, более обстоятельного допроса. Но и те сведения, которые он сообщил, имели для нас большое значение. Значит судя по всему, гитлеровцы намерены в ближайшее время только обороняться. И появление здесь новой части свидетельствует лишь о стремлении укрепить оборону.

А часом позже мы приступили к «допросу» младшего лейтенанта Ф. Н. Ткачева. Хотелось знать все подробности, уточнить все детали удачного поиска. И это не было простым любопытством. Ведь разведчики учатся и на ошибках, и на положительном опыте.

— Передний край преодолели тихохонько, — прихлебывая из кружки горячий чай, не спеша, рассказывал он. — Углубились в тыл примерно на километр, залегли у троны, ждем. Часа через полтора группа фрицев в тыл проследовала, человек пятнадцать в ней было. [79]

Решили пропустить, нас-то только шестеро, тут без шума и грома не обойтись...

Еще через час послышались голоса и тяжелые шаги. Двое солдат несли на жерди моток колючей проволоки, оживленно переговариваясь между собой.

— Остальное, как понимаете, было делом техники, — заключил младший лейтенант. — Одного — ножом, второму — кляп в рот. В общем, все тихохонько обошлось. Проволоку и жердь, чтобы раньше времени тревогу не подняли, в кусты оттащили. И — домой. Вот и все.

— Все, говоришь? — рассмеялся капитан Давыдов. — А когда же тебе такой здоровый фингал под глазом поставили?

— А черт его знает, не заметил даже! — смущенно ответил разведчик, осторожно притрагиваясь к огромному синяку. — Ничего, до свадьбы заживет.

Да, наш Калининский фронт находился вроде бы на второстепенном направлении, но бои здесь не прекращались ни на один день. И действия разведчиков тоже. С каждым днем в нас крепла уверенность в том, что близится час, когда наступит конец позиционной борьбе, когда мы снова пойдем на запад, освобождая родную землю от гитлеровских захватчиков.

Следует отметить, что действия Калининского фронта отнюдь не ограничивались боями за Ржев, прорывом на юг по направлению к Вязьме, попытками окружить крупную группировку противника, взаимодействуя с войсками Западного фронта. Не бездействовало и наше правое крыло.

Еще в январе 1942 года Северо-Западный фронт, наш сосед справа, начал активные боевые действия против гитлеровцев. По приказу Ставки для обеспечения более четкого управления войсками Северо-Западный фронт 22 января передал Калининскому две армии: 3-ю ударную и 4-ю ударную. В самом начале февраля первая из них, преодолевая упорное сопротивление противника, подошла к городам Холм и Великие Луки. Вторая, действовавшая южнее, вышла на рубеж Усвяты, Велиж, Демидов, причем 249-я стрелковая дивизия этой армии прорвалась чуть ли не к самому Витебску.

К началу лета 1942 года из-за отсутствия резервов, трудностей в снабжении, недостатка транспорта и боеприпасов войска этих армий вынуждены были перейти к обороне. [80]

Планируя летнюю кампанию 1942 года, гитлеровское командование решило главный удар нанести на юге. Там накапливались основные силы и средства немецко-фашистских войск. Однако было бы неправильным полагать, что Северо-Западное направление оказалось забытым. Гитлеровцы по мере возможности старались укреплять и его.

Я уже говорил о том, что мы имели категорический приказ немедленно докладывать в Генеральный штаб о всех случаях снятия с нашего участка фронта вражеских соединений, ибо любое из них могло вскоре оказаться под Сталинградом. Мы, естественно, так и поступали.

И вдруг в октябре 1942 года мы получаем донесение от начальника разведывательного отдела 3-й ударной армии о том, что на переднем крае появилась — именно появилась, а не убыла — еще одна дивизия противника. Вначале подумали, что здесь вкралась ошибка. Сразу же направили во вражеский тыл разведывательные группы, организовали несколько засад, разведок боем, в ходе которых были захвачены пленные, штабные документы. Они подтвердили, что на наш участок из-под Ленинграда действительно переброшены три дивизии: танковая, моторизованная и пехотная.

Чуть позже мы получили сведения о том, что в районе Витебска и Смоленска появилось еще 7 вражеских дивизий, переброшенных из Германии и Франции.

Первое время мы недоумевали. Казалось бы, в Сталинграде идут решающие бои, а противник перебрасывает войска на вроде бы второстепенный участок. Наши сомнения в определенной мере рассеял полковник Алешин.

— Думаю, что гитлеровцы считают судьбу Сталинграда решенной и опасаются, что мы можем здесь нанести ответный удар: вбить клин между немецкими группами армий «Центр» и «Север», чтобы как-то компенсировать поражение на Волге.

— Значит, зимой будем снова наступать? — спросил кто-то из нас.

Евгений Васильевич ничего не ответил на этот вопрос. Но мы и сами чувствовали, что именно таковы планы нашего командования. Постепенно накапливались на складах боеприпасы и продовольствие, пополнялись и в ряде случаев переформировывались части и подразделения. Правда, потребности фронта удовлетворялись далеко [81] не полностью, но ведь и само слово «накапливать» подразумевает сбор чего-то по каплям.

О характере предстоящих боевых действий говорили и задачи, ставившиеся перед разведывательным отделом. Командующий фронтом генерал-лейтенант М. А. Пуркаев и начальник штаба фронта генерал-лейтенант М. В. Захаров требовали от нас данные об обороне противника не только на переднем крае, но и в глубине расположения вражеских войск. Есть ли там рубежи, подготовленные для обороны? Каково состояние дорог и мостов?

Неоценимую помощь в сборе и подготовке этих данных нам оказывали авиаторы. Они практически ежедневно вылетали на выполнение заданий. От них к нам поступали аэрофотоснимки. С учетом данных, получаемых от летчиков, мы планировали и готовили действия разведывательных групп во вражеском тылу: засады на дорогах, внезапные налеты на штабы и узлы связи. Все это позволяло нам получать достаточно обширную и разнообразную информацию.

Иногда в наши руки попадали довольно любопытные документы. В частности, одна из разведгрупп разгромила штаб гитлеровской пехотной дивизии. В числе трофеев оказалась брошюра, изданная штабом 9-й армии противника. Она называлась «Зимняя битва за Ржев» и была снабжена схемами.

Как только документ оказался у нас в отделе, я доложил о нем генерал-лейтенанту М. В. Захарову.

— Немедленно перевести на русский язык и представить мне! — распорядился он. — Отпечатайте в четырех экземплярах.

Всю ночь трудилась военная переводчица О. А. Герасимова. Текст тут же поступал на машинку к нашей сотруднице З. В. Набатовой. Одновременно чертежник разведывательного отдела старший сержант М. И. Дуев снимал на кальку копии схем, на которых была нанесена группировка наших войск и войск противника, причем нанесена весьма подробно. Здесь можно было найти и нумерацию наших частей, и разграничительные линии между ними.

Утром, едва мы успели закончить работу, раздался телефонный звонок. Сняв трубку, я услышал голос начальника штаба фронта.

— Готов перевод?

— Так точно. [82]

— Почему не докладываете? Немедленно ко мне!

Генерал-лейтенант М. В. Захаров не спеша перелистал только что отпечатанные страницы. Особенно заинтересовали его схемы.

— Данные, конечно, устаревшие, — констатировал он, — но обратите внимание, товарищ Синицкий, насколько точно они нанесены. Можно подумать, что гитлеровцы, сукины дети, прямо с наших карт копировали. Неплохо работает разведка у противника.

— Тут есть и наша вина, товарищ генерал-лейтенант, — заметил я. — Порой чрезмерно болтливы некоторые наши командиры.

— Что конкретно вы имеете в виду? — нахмурился начальник штаба фронта.

— Телефонные переговоры, — уточнил я. — Ведь уже вошло в привычку называть танки «коробочками», снаряды — «огурцами», разведпоиски — «сабантуями». А у гитлеровцев есть технические средства для подслушивания телефонных переговоров. Нет сомнений в том, что все эти «шифры» им давно известны.

— Наверное, вы правы, — согласился Матвей Васильевич. — Придется самые крутые меры принимать. Но это уже моя забота. А ваша задача — регулярное уточнение и обновление разведданных, особенно в районе Великих Лук. Получена директива Ставки о подготовке наступления на этом направлении.

С той минуты Великие Луки стали объектом нашего особого внимания. Многое об этом районе мы уже знали. Знали, например, что сплошной линии фронта здесь не существует. Оборона противника базировалась на отдельных опорных пунктах. Между ними пролегали болота, преодолеть которые было трудно даже в зимнее время.

Сам город Великие Луки был превращен в настоящую крепость. Подступы к нему прикрывали минные поля, проволочные заграждения, противотанковые надолбы и рвы, лесные завалы. В кирпичных зданиях на окраинах города гитлеровцы оборудовали долговременные огневые точки. Кое-где на улицах поднялись баррикады.

Было установлено, что великолукский гарнизон насчитывает более 7 тысяч солдат и офицеров. Его возглавляя командир 277-го пехотного полка 83-й пехотной дивизии подполковник фон Засс, опытный кадровый офицер, участник войны во Франции. [83]

Проведение Великолукской операции было возложено на 3-ю ударную армию. Естественно, что основная нагрузка по уточнению разведывательных данных легла на разведчиков этого объединения. И надо сказать, что они весьма успешно справились с задачей благодаря использованию разнообразных средств и методов. В частности, здесь были созданы группы конной разведки. Поскольку сплошного фронта не существовало, кавалеристы имели возможность совершать глубокие рейды по тылам противника. Причем они не только добывали для нас ценные данные, но и нарушали связь, осуществляли дерзкие, внезапные налеты на мелкие гарнизоны и штабы. Мы стали больше направлять во вражеский тыл относительно крупных разведывательных групп, имеющих в своем распоряжении портативные радиостанции, что позволяло нам получать данные более оперативно.

В результате этих усилий нам удалось вскрыть группировку противника на великолукском направлении до батальона включительно. Мы знали и о местах расположения складов, полевых аэродромов, узлов связи. Контролировали разведчики все перемещения вражеских войск. Основные дороги находились под постоянным наблюдением. Словом, с точки зрения обеспечения предстоящего наступления разведывательными данными, мы могли считать свою задачу выполненной. Заветного дня, когда наши войска двинутся вперед, все ждали с нетерпением и радостью.

Но первые добрые вести пришли к нам с другой стороны, издалека. 19 ноября 1942 года началось наступление советских войск под Сталинградом.

— Поздравляю, товарищи! — пожимая всем нам по очереди руки, торжественно произнес полковник Алешин. — Думаю, что это только цветочки, ягодки еще впереди.

И точно, вскоре стало известно, что войска 4-го механизированного корпуса Сталинградского фронта и 4-го танкового корпуса Юго-Западного фронта, встретившись в районе хутора Советского, замкнули кольцо вокруг крупнейшей группировки гитлеровцев в междуречье Волги и Дона.

А потом настал и наш черед. 24 ноября после мощной артиллерийской и авиационной подготовки перешли в наступление соединения 3-й ударной армии. Главный удар наносился из района южнее Великих Лук и был направлен на северо-запад. Одновременно двинулись [84] вперед дивизии, находившиеся севернее города. Они шли на юго-запад. В последний день ноября кольцо вокруг Великих Лук замкнулось.

— Вот и наш маленький Сталинград! — удовлетворенно потирая руки, повторял генерал-лейтенант М. В. Захаров, рассматривая карту, на которую были нанесены свежие разведывательные данные. — Основное внимание сосредоточьте на противнике, действующем с внешней стороны кольца. Гитлеровцы наверняка попробуют прорвать его, вызволить окруженный гарнизон. Всегда вперед смотреть надо. А то вновь выпустим гитлеровцев, как тогда в Калинине.

Почти год прошел, а начальник штаба фронта нет-нет да и напоминал нам о том памятном и поучительном случае.

— Задача перед начальником разведки 3-й ударной армии полковником Сухацким уже поставлена, — доложил полковник Алешин. — Он — опытный разведчик. И мы ему поможем.

И действительно, полковника И. Я. Сухацкого мы знали как инициативного, вдумчивого человека и нередко ставили его в пример другим.

Семнадцатилетним юношей он добровольно вступил в Красную Армию, служил в легендарной 1-й Конной. Не буду останавливаться на деталях его военной биографии. Скажу лишь, что и теоретическая подготовка его была на соответствующей высоте, и опыт практической работы он имел богатый. Но, пожалуй, главное, что отличало Игоря Яковлевича, — это умение подбирать и воспитывать кадры. У него в отделе сложился прекрасный коллектив: подполковники В. П. Зеленцов, А. В. Таранцев, майоры И. А. Алешин, Н. Ф. Яковлев и другие. Немало желающих было забрать кого-либо из его людей к себе, однако полковник И. Я. Сухацкий стеной стоял за своих подчиненных.

Игорь Яковлевич и на этот раз оправдал надежды командования. Все задачи, ставившиеся перед ним, решались инициативно, быстро. Стоило сообщить ему, что воздушной разведкой установлено движение вражеской колонны по такой-то дороге, как вскоре следовал доклад, что речь идет, например, о 331-й пехотной дивизии противника.

Высокая оперативность объяснялась и тем, что еще в период подготовки к наступлению и сразу после его начала из состава разведывательных подразделений 3-й [85] ударной армии были сформированы и заброшены во вражеский тыл специальные группы, с которыми поддерживалась постоянная радиосвязь. Они и снабжали нас поистине бесценными данными.

Именно от такой группы была получена информация о переброске в район Великих Лук частей 11-й танковой дивизии гитлеровцев. Один из пленных на допросе сообщил, что его батальон должен был прорваться в город, но сделать этого не смог.

Примерно такие же показания дал пленный 12-й танковой дивизии. Его соединение участвовало в боях под Тихвином, понесло тяжелые потери, в связи с чем было отведено в район Красногвардейска на доукомплектование. Шли разговоры о том, что дивизия вновь вернется под Ленинград. И вдруг, поднятая по тревоге, она направилась к Великим Лукам.

А тем временем кольцо окружения вокруг города продолжало сжиматься. Стремясь хоть как-то облегчить положение гарнизона, гитлеровское командование пыталось организовать переброску боеприпасов и продовольствия по воздуху, используя для этого не только транспортные, но и боевые самолеты. Тем не менее положение окруженных ухудшалось с каждым днем.

Для того чтобы избежать напрасного кровопролития, Военный совет Калининского фронта решил направить в Великие Луки парламентеров с ультиматумом. Вручить его начальнику гарнизона было поручено старшему лейтенанту М. Д. Шишкину, который достаточно хорошо владел немецким языком, и лейтенанту И. В. Смирнову.

С помощью громкоговорящих установок, выдвинутых к самому переднему краю, было объявлено о временном прекращении огня. Советские парламентеры с белым флагом перешли по льду реку Ловать и подошли к вражеским окопам. Здесь их встретили, завязали глаза а отвели в бункер, где располагался штаб фон Засса. Начальник гарнизона, которому был вручен ультиматум нашего командования, отклонил его. После этого парламентеров тем же способом доставили к переднему краю и отпустили.

В последующие дни были предприняты попытки склонить гарнизон к капитуляции другими средствами. В частности, громкоговорящие установки многократно повторяли на немецком языке обращение командования Красной Армии к солдатам и офицерам. Но и это поначалу [86] не возымело своего действия. Был организован дерзкий рейд разведчиков непосредственно в осажденный гарнизон. Все это, безусловно, сказалось на моральном духе вражеских солдат. Показания пленных свидетельствовали о том, что в настроении военнослужащих противника назревает перелом.

Наконец наши предложения капитулировать, подкрепленные все усиливающимся огнем артиллерии и минометов, стали приносить свои плоды. Мелкими группами и в одиночку гитлеровские солдаты и офицеры начали сдаваться в плен. Думаю, что немалую роль здесь сыграло известие о полной ликвидации вражеских войск под Сталинградом. 15 февраля 1943 года сдался в плен и начальник гарнизона подполковник фон Засс. Мне довелось присутствовать при его допросе.

Из опыта мы уже знали, что немецкие военнопленные значительно охотнее и откровеннее дают показания, если видят, что они не фиксируются на бумаге. Особенно это относилось к офицерам. Поэтому заранее договорились, что переводчик, который будет вести записи, расположится за специальной ширмой.

В блиндаже поставили стол, несколько табуреток. В углу — корзина с бутербродами и бутылкой водки. Автоматчики привели пленного. Подполковник фон Засс был гладко выбрит. Переступив порог, он принял стойку «смирно» и выбросил правую руку вперед в гитлеровском приветствии.

— Садитесь. Если хотите, можете курить.

Фон Засс сел, нижняя губа его чуть заметно подрагивала. Он осторожно взял папиросу из коробки «Казбека», протянутой ему. Не отказался он и от предложенных бутербродов и рюмки водки.

— Вы участвовали в кампании на Западе? — последовал первый вопрос.

— Да, командовал батальоном. Был награжден. Затем нашу 83-ю дивизию спешно перебросили на Восточный фронт.

— Какую задачу получила дивизия?

— Оборонять Великие Луки.

— Какова была численность гарнизона?

— В моем распоряжении было 7200 солдат и офицеров, из них около 1750 погибло, примерно 3000 получили ранения. О количестве пленных у вас должны быть более точные данные. [87]

— Что вам известно о дальнейших планах немецкого командования?

Подполковник фон Засс задумался. Воспользовавшись паузой, я налил ему еще одну, уже третью рюмку, пододвинул поближе тарелочку с бутербродами. Он не замедлил воспользоваться этим. Судя по всему, начальник великолукского гарнизона вынужден был в течение двух с лишним месяцев в определенной степени ограничивать свой рацион. Что же тогда говорить о солдатах? Не исключено, правда, что причина повышенного внимания к еде заключалась в другом: гитлеровский офицер хотел выиграть время для того, чтобы более обстоятельно обдумать свой ответ.

— Итак, что вам известно о планах немецкого командования? — повторил вопрос переводчик, когда с очередной порцией бутербродов было покончено.

— Мне известно, что в районе Великих Лук, Невеля и Новосокольников сосредоточивалась ударная группа в составе 83-й, 291-й пехотных, 3-й и 5-й горнострелковых, 8-й и 12-й танковых и 20-й моторизованной дивизий. Перед ними ставилась цель — наступление на Торопец.

— Почему вы говорите об этом в прошедшем времени?

— Откуда же мне знать, что делается сейчас? К тому же, думаю, после недавних событий на Волге, — он опустил голову, — немецкому командованию придется основательно пересматривать свои планы. Но я убежден, что войну выиграет Германия.

— Будучи начальником гарнизона Великих Лук, вы отдавали приказы о расстреле партизан?

— Мой долг вынуждал меня предпринимать чрезвычайные меры против них.

На этом допрос закончился. Автоматчики увели пленного. Спустя час протокол допроса, составленный со стенографической точностью капитаном административной службы А. М. Фигельманом, был размножен в необходимом количестве экземпляров. Один из них предназначался для Генерального штаба, остальные — для командующего фронтом, члена Военного совета, начальника штаба фронта.

Спустя сутки мы получили приказ: пленного с соответствующей охраной немедленно отправить на самолете в Москву. [88]

А мы продолжали свою работу. Днем и ночью поступали к нам протоколы допросов, захваченные у противника документы. Причем поступали они в таком количестве, о каком раньше не могло быть и речи. Впрочем, не было раньше речи и о пленении целого гарнизона. Пришел и на нашу улицу праздник... [89]