За нами — Москва

Эшелон наш шел тем же маршрутом, что и несколько дней назад, когда мы направлялись в Красный Лиман. Только теперь мы следовали в обратном направлении, к Москве. Мало что изменилось за минувшее время. Разве что прибавилось почерневших от копоти развалин на некоторых, особенно узловых, станциях. Гитлеровская авиация, чувствовалось, работала с полной нагрузкой.

Вновь были довольно продолжительные стоянки на маленьких, глухих разъездах. Бывало, что останавливались, как говорится, прямо в чистом поле. Однако под бомбежку на обратном пути не попадали ни разу.

Наконец прибыли в город Бежецк. Не мешкая, приступили к разгрузке. В соответствии с указаниями коменданта штаба, который встретил эшелон, оперативный и разведывательный отделы разместились в здании школы. Тут нам предстояло и работать, и жить.

В отведенных нам классах быстро переставили парты. Соорудили из деревянных щитов, которые нашли во дворе, некоторое подобие нар, положили на них тюфяки, набитые соломой. Делали все это быстро, но, честно признаюсь, без особой охоты. После стремительного бро-~ ска к Красному Лиману, где мы пробыли всего лишь сутки с небольшим, и возвращения обратно не было никакой уверенности в том, что вновь не последует команда на погрузку в эшелон.

Итак, разгрузились, разместились. Начальник разведывательного отдела подполковник В. И. Потапов разрешил нам отлучиться на часок, чтобы познакомиться с Бежецком.

Город произвел на меня весьма своеобразное впечатление. Прежде всего потому, что я не увидел ни одного каменного дома. Все постройки были деревянные. Даже тротуары были сколочены из досок.

Чем дальше мы шли, тем больше поражала нас архитектура домов, встречавшихся на пути. Резные наличники, [24] затейливый узор на ставнях и карнизах, перилах и стойках лестниц — все это невольно притягивало взгляд. Словно соревновались между собой русские умельцы в выдумке и изяществе.

Вечером стало известно, что на базе штаба 10-й армии будет комплектоваться штаб Калининского фронта, который создавался в соответствии с директивой Ставки Верховного Главнокомандования. Командующим фронтом был назначен генерал-полковник И. С. Конев, членом Военного совета — корпусной комиссар Д. С. Леонов, начальником штаба — генерал-майор И. И. Иванов.

Почему же в трудные дни октября 1941 года встал вопрос о такой серьезной реорганизации? Думаю, дело здесь в том, что именно в этот период на Северо-Западном направлении сложилась весьма неблагоприятная для нас обстановка. Гитлеровцы захватили Селижарово, Старицу и 17 октября ворвались в город Калинин. Таким образом, между Северо-Западным и Западным фронтами образовался огромный разрыв. Надо было немедленно закрыть, ликвидировать его.

Калининский фронт развертывался от озера Селигер до Московского моря. В его состав передавались 22, 29, 30, 31-я армии и ряд других соединений. Главная задача, которая ставилась перед фронтом на первом этапе, заключалась в том, чтобы во взаимодействии с войсками Западного и Северо-Западного фронтов воспрепятствовать попыткам противника обойти Москву с севера. А такое стремление все более и более четко просматривалось в планах гитлеровского командования.

Начальником разведывательного отдела штаба фронта был назначен подполковник В. И. Потапов, который, как я уже упоминал, занимал аналогичную должность в штабе 10-й армии. Меня и моих однокашников по школе тоже включили в состав отдела.

Не стану скрывать, что такой поворот событий серьезно насторожил и обеспокоил меня. Конечно, что и говорить, лестно сразу после окончания школы попасть во фронтовое звено. Но хватит ли знаний, а тем более опыта для того, чтобы успешно работать в разведывательном отделе штаба фронта? Ведь в школе нас ориентировали совсем на иные масштабы: дивизия, в крайнем случае корпус. О фронте, как о высшем оперативном объединении на театре военных действий, у нас, естественно, были лишь самые общие представления. [25]

Поговорив с товарищами, я убедился, что их одолевают те же сомнения. Мы поделились ими с начальником разведывательного отдела. Подполковник В. И. Потапов в определенной мере разделял нашу тревогу, но он все же постарался подбодрить и как-то успокоить нас.

Как-то в нашу комнату зашел начальник штаба фронта генерал-майор И. И. Иванов. Мы и ему рассказали о том, что тревожит нас.

— А вы думаете, я родился начальником штаба? — усмехнулся Иван Иванович. — Опыт — дело наживное. Однако, как старший по возрасту и воинскому званию, настоятельно рекомендую приобретать его побыстрее...

Не прошло и дня, как мы окунулись в работу с головой, а через некоторое время уже имели вполне определенное представление не только о своих непосредственных обязанностях, но и о тех функциях, которые возлагались на разведывательный отдел штаба фронта.

Прежде всего мы сразу же поняли, что разведка требует высочайшей организованности и предельной четкости. Здесь нельзя делать ставку на счастливый случай, на благоприятное стечение обстоятельств, на везение. Перед разведчиками, которые уходят, предположим, во вражеский тыл, всегда должна быть поставлена вполне конкретная задача, и все подчинено ее выполнению, хотя и ничто остальное не должно ускользать из поля зрения разведчика. Так называемые мелочи тоже могут сыграть свою роль. Однако максимум внимания и усилий — на выполнение основного задания. Оно — превыше всего.

Кто же ставит перед разведчиками эти конкретные задачи? Исходя из чего определяются они? Если разведка ведется в интересах полка, то, как правило, его командир. Если речь идет о дивизии, то эти функции берет на себя командир дивизии, ее штаб.

Но кто-то должен планировать, координировать, направлять повседневную деятельность разведчиков и в масштабах армии, фронта. Ведь далеко не всегда командир полка, например, заранее посвящается в планы вышестоящего командования.

Вот таким широкомасштабным планированием и занимался разведывательный отдел штаба фронта. Здесь разрабатывались планы, указания на разведку штабам армий, входящим в состав фронта. Сотрудники разведотдела осуществляли четкий и повседневный контроль [26] за выполнением этих планов и указаний. Разумеется, планирование и контроль всегда сочетались с оказанием практической помощи разведчикам частей и соединений. В связи с этим наши товарищи из разведывательного отдела штаба фронта значительную часть времени находились в штабах армий, дивизий, а то и непосредственно в полках.

Но вот в соответствии с заранее разработанными планами разведка проведена. Удалось добыть более или менее обширную информацию. Взяты «языки», захвачены штабные документы и письма военнослужащих противника. Путем наблюдения уточнены очертания переднего края, установлены места расположения артиллерийских и минометных батарей, районы сосредоточения вражеских резервов. Получены дополнительные сведения от соседей, характеризующие общую обстановку.

Однако и тогда еще нельзя считать, что разведчики уже полностью выполнили возложенные на них задачи. Предстоит еще тщательно и всесторонне проанализировать поступившие данные, вдумчиво и скрупулезно сопоставить их одно с другим. Совершенно не исключено, что информация может содержать случайные или даже ложные сведения, которые противник умышленно подсунул нашим разведчикам. Такое тоже случалось.

В ходе анализа и сопоставления, как правило, выясняется, что кое-какая информация требует уточнения, дополнительной перепроверки. Лишь после того как появится полная уверенность в достоверности тех или иных фактов, можно делать какие-то выводы о составе и боевых возможностях соединений противника, его планах на ближайшие дни, недели, а быть может, и месяцы. Подготовкой выводов, естественно, также занимался разведывательный отдел.

Помню, в одной из книг, где затрагивались вопросы войсковой разведки, процесс анализа и сопоставления полученных данных сравнивался с процессом решения кроссворда. Нужно не просто заполнить буквами пустые клеточки, а добиться строгой взаимосвязи слов, сделать так, чтобы все совпадало по горизонтали и вертикали. Пожалуй, трудно найти более удачное сравнение, хотя есть тут и весьма существенная, принципиальная разница: ошибка при решении кроссворда — пустяк, ошибка при анализе разведывательной информации — это возможный провал операции, это кровь людская, десятки, [27] сотни, тысячи жизней. Поэтому и говорят, что разведчикам ошибаться нельзя.

Вполне понятно, что обработке информации уделялось первостепенное внимание и у нас, в разведывательном отделе штаба фронта. В процессе этой работы случалось, что в наших обобщенных материалах вдруг начинало вырисовываться своеобразное белое пятно. Мы чувствовали, что, для того чтобы замкнуть логическую цепь рассуждений, недостает одного или нескольких звеньев. Выявлено, допустим, что у противника появилась новая пехотная дивизия, но откуда она взялась — неизвестно. В связи с этим тут же принимались дополнительные меры по захвату «языка» именно в этом районе. Смотришь, через несколько дней картина проясняется в достаточной степени: установлен и номер дивизии, и то, что недавно немецкое командование перебросило ее сюда, например, из Франции. А это уже многое значит. Можно предположить, что ранее имевшиеся у противника резервы иссякли, что соединение отдохнувшее, свежее, но не имеющее опыта боев в местных условиях.

Конечно же, каждый из нас, сотрудников разведывательного отдела штаба фронта, имел определенную специализацию. Одни занимались главным образом планированием, другие — анализом поступающей информации. Однако вся работа велась в тесном контакте. И действительно, как можно планировать разведку, если не знаешь, что сейчас наиболее важно для командования, если не знаешь, над каким очередным белым пятном ломает голову товарищ.

Честно признаюсь, как-то не очень клеились у нас дела в первое время. Имелись, конечно, и объективные трудности. Одна из них заключалась в том, что разведывательный отдел был укомплектован людьми лишь наполовину. Кроме того, из штабов армий и соседних фронтов мы получали разрозненные, отрывочные данные, на основании которых не могли сделать каких-либо выводов о противостоящей группировке противника. Но главная причина заключалась в том, что не было ни у кого из нас необходимого опыта.

Командующий фронтом генерал-полковник И. С. Конев чуть ли не ежедневно вызывал к себе начальника разведывательного отдела. И всякий раз подполковник В. И. Потапов возвращался расстроенный, удрученный.

— Командующий недоволен нашей работой, — вздыхал он. — Белоконь, Бзырин, Родионов, поезжайте немедленно [28] в дивизии и без показаний «языков» не возвращайтесь... — И замолкал, замерев за столом в привычной позе — обхватив голову руками.

Мы искренне сочувствовали ему. Он был спокойным, рассудительным, уравновешенным, я бы даже сказал, добродушным человеком, имел, как мы убедились, достаточно обширные и фундаментальные знания в области разведки. Но почему-то не удавалось ему эффективно использовать эти знания на практике. Чувствовалось, что руководить разведывательным отделом штаба фронта ему чрезвычайно тяжело. По-моему, он и сам понимал это.

Вскоре штаб Калининского фронта передислоцировался из Бежецка поближе к войскам. Разведотдел расположился в небольшой деревушке Чернево, окруженной со всех сторон густым лесом. Остальные отделы и службы разместились неподалеку, в деревне Кушалино.

Именно в эти дни к нам наконец начало поступать пополнение. В частности, на должность начальника одного из отделений разведотдела был назначен подполковник А. С. Логвиненко, с которым мы очень быстро подружились. Высокий, стройный, неизменно аккуратный и подтянутый, он сразу привлек мое внимание. А потом в разговоре выяснилось, что мы с ним фактически земляки. Села, в которых мы родились и выросли, разделяли всего какие-то десять километров. Даже общие знакомые нашлись.

Еще в 1928 году комсомолец Андрей Логвиненко по зову сердца ушел служить в Красную Армию. Отслужив срочную, поступил в пехотное училище, успешно окончил его. Когда в Испании вспыхнул фашистский мятеж, Андрей Степанович добровольцем отправился туда, принимал участие в боях. Под Гвадалахарой был тяжело ранен, долго лечился в госпитале. И снова учеба. Теперь в Военной академии имени М. В. Фрунзе. Сразу же после выпуска — к нам, на Калининский фронт.

Подполковник А. С. Логвиненко оказался замечательным собеседником. В отличие от некоторых умел внимательно слушать, ненавязчиво, будто мимоходом, высказать свое мнение по затронутому вопросу, что-то посоветовать, подсказать. Даже вступая в спор, никогда не повышал голоса. Если выдавалась хотя бы относительно свободная минутка, я, как правило, спешил к нему. [29]

Беседы наши носили самый различный характер. Вспоминали родные края, детство, первые годы службы в армии. Конечно же, затрагивались и события в Испании, очевидцем и участником которых был Андрей Степанович. Но о них он рассказывал неохотно, скупо. Вероятно, не обо всем можно было в те времена говорить.

Однако чаще всего разговор касался наших текущих дел, которые, естественно, больше всего волновали нас.

— Нам надо терпеливо и настойчиво учить разведчиков частей и соединений, — не раз повторял подполковник Логвиненко.

— Разве же мы не делаем этого? — удивился я. — Уже не помню, когда Бзырина в штабе видел. Все время в войсках пропадает...

— Так-то оно так, — добродушно соглашался Андрей Степанович, — но мне кажется, что мы не столько учим командиров-разведчиков, сколько подменяем их. Понимаю, что зачастую проще и быстрее самому что-то сделать, чем научить этому подчиненных. Велик соблазн, но нельзя по этому пути идти...

С ним трудно было не согласиться. Чем лучше я узнавал Андрея Степановича Логвиненко, тем большим уважением проникался к нему.

В начале ноября у нас в отделе произошли изменения: подполковник В. И. Потапов был освобожден от занимаемой должности и направлен в распоряжение начальника одного из управлений Генерального штаба Красной Армии. Начальником разведывательного отдела штаба Калининского фронта назначили полковника Евгения Васильевича Алешина.

В первый же день своего вступления в должность полковник Е. В. Алешин собрал всех работников разведывательного отдела. Каждый из нас вставал и коротко докладывал о себе: где учился, где служил. Потом поднялся новый начальник разведывательного отдела. Невысокий, плотный, он доброжелательно, по-отечески посмотрел на нас.

— Что ж, товарищи, знакомиться так знакомиться. Скажу несколько слов и о себе. Окончил Военную академию имени Фрунзе. Служил на Дальнем Востоке в армии, которой командовал генерал Конев. В области войсковой разведки прошел, можно считать, все ступеньки. Теперь будем служить и воевать вместе...

Он не успел закончить фразу. Открылась дверь, и в [30] избу вошел корпусной комиссар Д. С. Леонов. Полковник Е. В. Алешин подал команду и шагнул ему навстречу, чтобы отрапортовать. Однако член Военного совета фронта жестом остановил его.

— Продолжайте, пожалуйста, товарищ Алешин.

Начальник разведывательного отдела возвратился к столу, мгновение помолчал.

— Так вот, будем служить и воевать вместе, будем общую задачу решать. А она заключается в том, чтобы командование всегда, подчеркиваю, всегда располагало наиболее полными данными о противнике. Причем данными абсолютно точными. Всякие «предположительно», «очевидно» должны быть исключены из нашего лексикона. В процессе анализа — пожалуйста, сомневайтесь, спорьте. Это даже хорошо. Но окончательные выводы... Здесь уже не должно быть места сомнениям. Если таковые есть, то материал нельзя считать окончательным. Думаю, что каждому из вас понятно и другое: данные, поступающие к нам, добываются дорогой ценой. Значит, наша обязанность — использовать их на все сто процентов. Для этого нужны оперативность, целеустремленность и честность.

Видимо, у кого-то из нас на лице появилось недоумение. Полковник Е. В. Алешин сразу же уловил это и повторил:

— Да-да, и честность! Даже неумышленный обман, допущенный разведчиком, — это тяжелейшее преступление. Возникло сомнение — посоветуйся с товарищем, приходи непосредственно ко мне. В любой час дня и ночи. Понимаю, что опыта у вас, мягко говоря, маловато, но он — дело наживное. Остальные моменты уточним в ходе совместной работы. У меня все.

— Позвольте добавить несколько слов, — услышали мы глуховатый голос члена Военного совета. — Полностью поддерживаю основные установки вашего нового начальника. Однако считаю своим партийным долгом напомнить еще об одном: за нами, дорогие товарищи, Москва, столица единственного в мире социалистического государства. Это налагает на всех нас особую ответственность. Как бы трудно ни пришлось, должны выстоять...

Он говорил негромко, спокойно, будто размышлял вслух. Но каждое его слово западало в душу, тревожило, волновало. Особенно, когда корпусной комиссар говорил о Москве. Вроде бы и раньше мы знали все это. [31]

Тем не менее теперь фраза «за нами Москва» звучала, как набат.

* * *

Полковник Е. В. Алешин начал с того, что детально ознакомился с теми данными, которыми мы располагали к моменту его назначения на должность начальника разведывательного отдела. Данные эти были весьма и весьма скромными.

Еще во второй половине октября было установлено, что гитлеровцы продолжают перебрасывать в район Калинина свежие силы. Воздушная разведка Западного фронта обнаружила движение мотомеханизированных колонн по Волоколамскому и Старицкому шоссе. Но что это за части? С воздуха не разглядишь.

В штаб 31-й армии тут же выехал подполковник А. €. Логвиненко. С его помощью были организованы разведпоиски, в результате которых удалось захватить «языков». Один из них, военнослужащий 118-го мотополка 36-й мотодивизии противника, на допросе показал, что соединение ранее действовало под Ленинградом. Понеся большие потери в живой силе и технике, дивизия была выведена в район Луги на доукомплектование, после чего переброшена в район Калинина. Другой пленный сообщил, что 36-я мотодивизия входит в состав 41-го танкового корпуса. Кроме нее в состав этого корпуса входили 1-я и 6-я танковые дивизии.

— Чем подтверждаются эти данные? — поинтересовался полковник Е. В. Алешин, обращаясь к моему непосредственному начальнику подполковнику Н. А. Воскресенскому.

— Показаниями пленного 42-го мотополка 36-й мотодивизии.

— Что ж, хорошо. Чем еще располагаете?

Еще мы располагали картой, которую разведчики 22-й армии обнаружили в полевой сумке убитого немецкого офицера. На карте была нанесена обстановка в полосе действий 6-го армейского корпуса противника, включая, что было особенно важно для нас, разграничительные линии между его 6, 26 и 123-й дивизиями.

И снова полковник Е. В. Алешин задает тот же вопрос:

— Чем подтверждается?

Подполковник Н. А. Воскресенский протягивает материалы допроса пленного 418-го пехотного полка 123-й [32] пехотной дивизии. Из них следует, что дивизия действительно входит в состав 6-го армейского корпуса и что перед ней поставлена задача наступать на Торжок.

Все данные о противнике, которые не требовали уточнения и дополнительной проверки, начальник разведывательного отдела тут же наносил на свою рабочую карту, причем делал он это очень быстро и аккуратно. Кто-то из нас, помню, предложил ему воспользоваться услугами чертежника, но Евгений Васильевич решительно отверг эту идею.

— Чертежнику и без того работы хватает. Но главное в другом: рабочую карту надо вести самому, так как в процессе нанесения обстановки она лучше запоминается. А нам ее всегда в голове держать надо.

Сам полковник Е. В. Алешин, как мы вскоре убедились, обладал поистине феноменальной памятью. Основные разведывательные данные он помнил безукоризненно. Мог, не прибегая к записям, назвать населенные пункты, неподалеку от которых были захвачены пленные. Мог коротко в предельно четко, опять-таки не используя никаких шпаргалок, доложить о наиболее существенных деталях, выясненных в процессе допроса очередного «языка». О нумерации противостоящих вражеских соединений, фамилиях их командиров и говорить не приходилось. Разбуди его среди ночи, задай вопрос — и тут же получишь безошибочный ответ.

Кстати, именно феноменальная память помогла ему в первые же дни ухватиться за конец виточки а сделать весьма важные выводы относительно намерений противника. А произошло это так.

Мы были заняты текущей работой, когда к вам зашел полковник Е. В. Алешин.

— Вы докладывали о том, что не так давно перед нами появилась 36-я мотодивизия, переброшенная сюда из-под Ленинграда. А мне помнится, что не только она, а весь 41-й танковый корпус сравнительно недавно был там. Ну-ка, товарищ Синицкий, проверьте быстренько по документам.

Я проверил и убедился, что и на сей раз память не подвела начальника разведывательного отдела. Он оказался прав.

— А теперь попробуем сделать из этого соответствующие выводы, — удовлетворенно потирая руки, произнес Евгений Васильевич. — Ну, вот ваше, например, мнение, товарищ Синицкий. [33]

Не знаю, почему именно мою фамилию назвал он. Помню только, что, к стыду своему, я не смог сказать ничего вразумительного. Тогда полковник Алешин, ни словом не упрекнув меня, начал говорить сам:

— Во-первых, отвод танкового корпуса и переброска его после доукомплектования в район Калинина говорят, на мой взгляд, о том, что в ближайшее время гитлеровцы не собираются вести активные наступательные действия под Ленинградом. Заметьте, не одна дивизия переброшена, а весь корпус.

— Возможно, вместо 41-го танкового корпуса под Ленинград другой направлен, — возразил подполковник Н. А. Воскресенский.

— Не исключаю такой возможности. Но это не трудно проверить. Жаль, что раньше этого не сделали. Ведь данные Генерального штаба, если я не ошибаюсь, в штаб фронта поступают регулярно. А кроме того, товарищи, маловероятно, что гитлеровское командование без особой на то нужды будет заменять танковый корпус, уже имеющий опыт боев в местных условиях, другим. Там ведь не дураки сидят...

В рассуждениях Евгения Васильевича одно звено накрепко привязывалось к другому. При всем желании просто невозможно было обнаружить какую-то логическую брешь. И все сразу становилось элементарно понятным, ясным до предела. Нам оставалось лишь удивляться, что мы сами не пришли к аналогичным выводам.

— Во-вторых, — продолжал тем временем он, — давайте подумаем, случайно ли 41-й танковый корпус оказался в районе Калинина? Ведь он ведет сейчас в основном бои оборонительного характера. Так?

— Так, — подтвердил Николай Алексеевич Воскресенский.

— А 6-й армейский корпус в составе трех пехотных дивизий пытается развить наступление севернее Калинина? К чему бы это? Так и хочется поменять их местами. Пехоте — обороняться, танкистам — наступать. Что скажете по этому поводу?

Не дождавшись ответа, полковник Е. В. Алешин продолжил свою мысль:

— Сдается мне, что наступление на Торжок — это своеобразный крупномасштабный отвлекающий маневр, попытка заставить нас оттянуть на это направление дополнительные силы. А главная цель гитлеровцев — удар [34] по Москве, точнее, в обход Москвы. Для этого и приберегают они свой танковый корпус.

Не хочу сказать, что именно полковник Е. В. Алешин, опираясь на имевшиеся у нас разведывательные данные, раскрыл планы фашистского командования относительно окружения Москвы, но, как показали последующие события, он оказался прав во всем, что касалось общей оценки сложившейся ситуации.

Так преподал нам Евгений Васильевич первый урок умения анализировать разведывательную информацию. Он наглядно продемонстрировал; что ни в коем случае нельзя ограничиваться суммированием данных и нанесением их на карты. Думать, думать и еще раз думать — вот что он требовал от нас.

Весьма критически относился начальник разведывательного отдела к методам и формам ведения разведки. Он считал, что полученные результаты должны в полной мере соответствовать затраченным усилиям.

Еще до прихода к нам полковника Е. В. Алешина мы получили донесение штаба 29-й армии, в котором сообщалось о подвиге разведчиков-танкистов 21-й танковой бригады. Экипажу тяжелого танка КВ, возглавляемому сержантом С. X. Горобцом, было приказано прорваться в город Калинин, разведать силы противника и возвратиться в свое расположение.

На предельной скорости танкисты преодолели передний край, артиллерийские позиции гитлеровцев. На полевом аэродроме врага пушечным огнем они разбили два бомбардировщика, подожгли цистерну с горючим. Затем танк ворвался на центральную улицу города и начал крушить колонну мотопехоты, оказавшуюся там. Меткими выстрелами танкисты подорвали несколько автомашин с боеприпасами, обстреляли из пулемета здание, в котором располагался штаб какой-то гитлеровской части. На обратном пути разведчики проутюжили гусеницами огневую позицию артиллерийской батареи. Когда боеприпасы были полностью израсходованы, а горючее подходило к концу, экипаж вновь пересек передний край и благополучно возвратился в расположение бригады.

Мы, разумеется, рассказали обо всем этом новому начальнику разведывательного отдела и показали ему донесение.

— Геройские ребята! Молодцы! Правильно поступили в бригаде, когда представили их к наградам, — сказал полковник Алешин. — Но того, кто задумал и организовал [35] этот рейд, я бы, пожалуй, строго наказал. Не имеет эта дерзкая вылазка отношения к войсковой разведке.

Мы были совершенно ошарашены таким выводом. Но когда вдумались, спокойно обсудили слова Евгения Васильевича, пришли к заключению, что он совершенно прав: не содержало донесение разведывательных данных. Разгромили колонну мотопехоты? Но какие подразделения входили в ее состав, откуда и куда она двигалась — неизвестно. Обстрелян штаб части? Однако какой части? Нет ответа и на этот вопрос. Да и почему решили, что в здании находился штаб части? Быть может, в нем располагалась одна из тыловых служб. А риск потерять танк был исключительно велик.

Начальник разведывательного отдела штаба фронта полковник Е. В. Алешин был вхож к командующему фронтом в любое время суток. Генерал-полковник И. С. Конев принимал его вне всякой очереди. Одно это красноречиво говорило о том, какое большое значение придавало командование Калининского фронта разведке.

В первой половине ноября гитлеровцы не проявляли особой активности. Они пытались развить наступление на Торжок и захватить город, но войска Калининского фронта упорно оборонялись. В районе Калинина тоже наступило относительное затишье. Тем не менее работы у нас не убавилось.

По данным воздушной разведки, противник производил перегруппировку сил. Вражеские колонны двигались к югу от Калинина, по Волоколамскому шоссе. С какой целью производится эта перегруппировка? Какие части перебрасываются и какие силы оставлены противником в районе Калинина?

Разведывательным отделам армий тут же были даны соответствующие указания. И вскоре мы получили первую информацию. Из штаба 31-й армии сообщили, что на восточной окраине Калинина захвачен пленный, который показал, что его 428-й пехотный полк 129-й пехотной дивизии сменил части 36-й моторизованной дивизии, которая перебрасывалась куда-то южнее.

Разведчики-наблюдатели одного из соединений 31-й армии докладывали, что по дорогам, ведущим от Калинина на юг, перебрасываются крупные силы противника. Они насчитали в общей сложности 174 танка, 133 орудия, более 200 автомашин. О том, что гитлеровцы [36] придают большое значение этой передислокации войск, говорил такой факт: колонны прикрывались с воздуха истребительной авиацией.

Значит, прогнозы полковника Е. В. Алешина подтверждаются? Выходит, гитлеровцы действительно решили усилить свою ударную группировку за счет 41-го танкового корпуса? Окончательные выводы конечно же делать было рано, но тем не менее мы тут же проинформировали обо всем штаб Западного фронта.

Из ответной телеграммы следовало, что противник сосредоточил на волоколамско-клинском направлении крупную танковую группировку, в состав которой входит до десяти танковых и моторизованных дивизий. В числе их были и соединения 41-го танкового корпуса.

— Следует в ближайшие дни издать крупных событий, — сказал полковник Алешин, ознакомившись с телеграммой.

И вновь он оказался прав. 15–16 ноября 1941 года гитлеровцы начали новое наступление на Москву. Последовали мощные танковые удары из районов Волоколамска и Тулы. Ими немецко-фашистское командование рассчитывало расчленить наши войска, охватить столицу с севера и юга и, сомкнув клещи, захватить ее.

Сражение сразу же приняло весьма ожесточенный характер. Наши подразделения и части дрались с необыкновенным упорством. Гитлеровцы несли серьезные потери, однако, несмотря на это, продолжали рваться вперед. Показания пленных, письма солдат и офицеров противника, попадавшие в наши руки, говорили об одном: фашистское командование уверено, что падение Москвы — вопрос нескольких дней.

Помню, как раз в этот период мне довелось выехать в штаб 31-й армии. Там захватили пленных, и мне предстояло в соответствии с приказанием подполковника Н. А. Воскресенского присутствовать при их допросе.

— Постарайтесь объективно оценить моральный дух гитлеровцев. Это имеет для нас большое значение, — напутствовал меня полковник Е. В. Алешин.

Пленные представляли собой жалкое зрелище: продрогшие, голодные. И тем не менее большинство из них держались нагло.

— Завтра доблестные войска фюрера будут в Москве! — твердил упрямо мордастый ефрейтор.

Лишь один из пленных не скрывал своей радости ао поводу того, что лично для него война уже кончилась. [37]

Ранним утром 27 ноября я возвратился в штаб фронта. Полковник Е. В. Алешин и подполковник Н. А. Воскресенский внимательно выслушали мой доклад о результатах поездки.

— Да, солидно закрутили гитлеровским воякам мозги! — подвел итог Евгений Васильевич. — Что ж, благодарю, товарищ Синицкий. А теперь, хотя и устали, на узел связи! Должно поступить разведдонесение из штаба Западного фронта. Как получите — сразу же ко мне.

В избе, где разместился фронтовой узел связи, было тепло. Большая русская печь так и манила к себе. Пристроившись возле нее, я, кажется, начал дремать. И вдруг слышу взволнованный голос начальника узла связи:

— Всех посторонних прошу немедленно освободить помещение. Генерал-полковник Конев будет говорить с Верховным Главнокомандующим.

Схватив свою папку, я выскочил на улицу. Мела поземка, мороз пощипывал уши. Завернув за угол, я остановился. Здесь не так свирепствовал ветер. Через минуту показались командующий и член Военного совета фронта, спешившие на узел связи. По их лицам можно было судить, что вызов к прямому проводу явился для них неожиданностью.

Спустя некоторое время они вышли на улицу.

— Вот так, Дмитрий Сергеевич, дела оборачиваются, — услышал я голос командующего фронтом. — Сталин приказал начинать немедленно. Даже до завтрашнего утра отсрочки не дал. Ударим, как и намечали, северо-западнее Калинина в направлении Опарино и южнее в направлении Бортниково...

В этот момент генерал-полковник И. С. Конев заметил меня.

— Кто такой? Откуда? — нахмурился он. — Почему здесь?

Я был готов провалиться сквозь землю. Ничего себе ситуация! Ведь получается так, будто я подслушивал. Коротко доложил командующему, кто я и почему оказался здесь.

— Слышали, о чем у нас с членом Военного совета разговор шел? — спросил генерал-полковник.

— Случайно слышал, — признался я.

— Так вот запомните, ничего вы не слышали. Понятно? Абсолютно ничего! Иначе не сносить вам головы. [38]

И чтобы побыстрее все из памяти выветрилось, бегом за полковником Алешиным. Чтобы тотчас был у меня...

Во второй половине дня послышались залпы артиллерийских орудий. Канонада постепенно нарастала. Мои сослуживцы с недоумением и тревогой прислушивались к тонкому дребезжанию оконных стекол. А я знал, что все это означает: по приказу Верховного Главнокомандующего войска Калининского фронта частью сил перешли в наступление.

Впрочем, через несколько часов тайное стало явным. Донесения, поступающие из штабов армий, говорили о том, что на отдельных участках наши войска несколько продвинулись вперед. Однако о переломе говорить было рано. Да, видимо, и не в этом заключалась наша задача. Сковать противника, лишить его возможности перебросить дополнительные силы на направление главного удара — таков был замысел Верховного Главнокомандующего. И цель эта была достигнута.

Где-то в глубине души мы были немного разочарованы тем, что наступательные действия Калининского фронта в этот период носили частный, как уже упоминалось, отвлекающий характер. Уж очень хотелось, чтобы наши войска наконец перешли в решительное наступление, погнали фашистов на запад. Однако рассудок, вопреки сердцу, трезво подсказывал: еще не пришел этот долгожданный час.

* * *

Наступил декабрь. Он принес с собой обжигающие морозы, метели, снежные заносы на дорогах. Бывало, прибежишь с узла связи, до которого вроде бы рукой подать, а кончик носа уже побелел. Конечно же, несравненно трудней, чем нам, приходилось нашим бойцам и командирам в частях и подразделениях, державших оборону на переднем крае. Там зачастую и обогреться негде было.

Однако еще в худшем положении, судя по всему, оказались войска противника. Все чаще наши разведчики доставляли пленных с обмороженными руками, ногами, лицами. И прежде чем допрашивать их, сплошь и рядом приходилось прибегать к помощи медиков.

Показания пленных свидетельствовали о том, что теплым обмундированием гитлеровская армия обеспечена из рук вон плохо. Впрочем, слова здесь и не требовались. Внешний вид вражеских солдат говорил сам за [39] себя: головы обмотаны какими-то платками, тряпками, на ногах — соломенные щитки, крестьянские лапти, набитые сеном. И в этом, пожалуй, ничего удивительного не было. Ведь ставка делалась на молниеносную войну. Фюрер рассчитывал, что с Советской Россией будет покончено уже к осени 1941 года.

Разумеется, не зимние холода остановили в те дни гитлеровскую армию. Массовый героизм, стойкость, готовность к самопожертвованию советских воинов — вот что стало непреодолимой преградой на пути фашистских орд.

Из донесений, поступавших к нам в разведывательный отдел от штабов армий и штаба Западного фронта, следовало, что противник постепенно переходит к обороне. Только на отдельных участках он еще пытается наступать. Анализ разведывательных данных, имевшихся в нашем распоряжении, позволял сделать вывод о том, что наступательный порыв гитлеровской армии иссяк.

Тем не менее обстановка под Москвой оставалась грозной. Противник захватил Клин, Солнечногорск, Крюково. Шли бои в районе Яхромы, Дмитрова, Красной Поляны. Стало известно, что в одном из населенных пунктов фашисты развертывают дальнобойные орудия, из которых намерены начать обстрел Москвы.

Но знали мы и другое. В условиях тяжелых оборонительных боев Красная Армия готовилась к контрнаступлению. Непосредственно под Москву и в другие прилегающие районы прибывали резервы, причем крупные. Они включали в себя кавалерийские и стрелковые дивизии, стрелковые и танковые бригады. Значительная их часть не принимала участия в оборонительных боях. Распоряжалась ими непосредственно Ставка Верховного Главнокомандования.

Готовился к контрнаступлению и наш Калининский фронт. Мы еще ничего не могли сказать о его дне и часе. Все это держалось в глубокой тайне. Но колонны автомашин с боеприпасами, пробивавшиеся сквозь снежные заносы от тыловых складов к передовой, стрелковые подразделения, преодолевавшие вьюжные километры в пешем строю, позволяли делать определенные заключения о характере предстоящих боевых действий.

Полковник Е. В. Алешин, вероятно, знал куда больше, чем мы. Так, во всяком случае, нам казалось. Об этом свидетельствовали те вопросы, с которыми он к нам [40] обращался, те задачи, которые ставились перед подразделениями разведотдела.

Прежде, например, полковник Е. В. Алешин делал упор на выяснение состава и боевых возможностей противостоящих соединений противника, на обнаружение перегруппировок его сил. Теперь же его больше интересовало другое, хотя и эти вопросы тоже не снимались с повестки дня.

— Сколько траншей у противника на этом участке? — спрашивал он, прикоснувшись кончиком карандаша к какой-нибудь точке на карте. — Очень жаль, что пока еще неизвестно. Немедленно свяжитесь с дивизией и уточните. И разведотделу армии напомните, что эти сведения сейчас очень важны.

Он требовал данные о числе и расположении на местности огневых позиций вражеских батарей, опорных пунктов, местах сосредоточения резервов, состоянии дорог в полосе за передним краем гитлеровцев. И к каждой информации, полученной и обработанной нами, относился очень строго, даже придирчиво.

— Нельзя, никак нельзя нам ошибаться, — твердил он.

Лишь за сутки до начала контрнаступления полковник Е. В. Алешин полностью ввел нас в курс дела.

— Завтра! — как-то особенно четко и торжественно произнес он.

И что примечательно, никто из нас не переспросил, никто не усомнился в том, что именно подразумевается под этим «завтра».

— Да, товарищи, завтра наш Калининский фронт переходит в контрнаступление, — продолжил начальник разведывательного отдела. — Хочу сразу сказать, что на сей раз речь идет не об отвлекающем маневре. Впрочем, в этом вы можете убедиться сами, — добавил он, развертывая карту.

Первое, что бросилось нам в глаза и наполнило сердца радостью, — обилие жирных красных стрел, сходившихся друг с другом во вражеском тылу, на удалении многих десятков километров от линии фронта. Давно мы не видели на картах таких ярких, разящих стрел.

По замыслу командования основной удар по противнику должны были нанести 29-я и 31-я армии, находившиеся на левом крыле Калининского фронта.

29-й армии, располагавшейся северо-западнее Калинина, предстояло прорвать вражескую оборону и наступать [41] в южном направлении, в обход городов Старица и Ржев. Кончик этой изогнутой дугой стрелы упирался с севера в Вязьму. Туда же через Наро-Фоминск, Малоярославец и Медынь нацеливалась стрела, показывающая, как будут наступать армии Западного фронта.

31-я армия должна была наступать из района юго-восточнее Калинина в направлении на Ржев.

— В первые же дни наступления предстоит окружить и уничтожить немецко-фашистские части, обороняющиеся в Калинине, и освободить город, — пояснил полковник Алешин, развертывая другую, теперь уже крупномасштабную карту, испещренную условными знаками.

В первый момент, помню, я даже немного удивился. Откуда такая масса данных о противнике? Но тут же вспомнились дни и ночи, которые были отданы работе с документами, захваченными у врага, с аэрофотоснимками, протоколами допросов пленных, переводу и анализу писем, обнаруженных у убитых гитлеровцев. По крупицам собирались нами разведывательные данные, которые теперь воссоздавали достаточно полную и четкую картину.

К началу контрнаступления, как стало известно, Калинин обороняли части 161-й и 129-й пехотных дивизий. Удалось, в основном, путем постоянного наблюдения за передним краем разведать систему оборонительных сооружений и инженерных заграждений. Мы знали, где располагаются минные поля, где у противника отрыты траншеи полного профиля. Были засечены места размещения основных огневых средств: артиллерийских и минометных батарей.

— Наша основная задача в ходе наступления, — напомнил полковник Алешин, — будет заключаться в том, чтобы непрерывно пополнять и обновлять данные о противнике. Нужно, чтобы разведчики висели у него на хвосте. Сами понимаете, что добиться этого нелегко, но мы обязаны сделать все, что от нас зависит.

В тот же вечер командующий фронтом вместе с группой работников оперативного и разведывательного отделов выехал на фронтовой наблюдательный пункт.

Рано утром 5 декабря началась артиллерийская подготовка. Она продолжалась более часа. Потом стрелковые подразделения поднялись в атаку. Как развивается она? Что происходит на переднем крае? Мы с нетерпением ждали первых известий и откровенно завидовали [42] тем, кто находился на фронтовом наблюдательном пункте.

Наконец радисты узла связи приняли внеочередные донесения. Из них следовало, что части двух стрелковых дивизий 29-й армии под огнем противника преодолели по льду Волгу юго-западнее Калинина и вклинились во вражескую оборону примерно на полтора километра. Дальше продвинуться пока не удалось. Наступление войск 31-й армии развивалось более успешно, но и здесь перелом еще не наступил.

Следующие несколько дней слились в один. Отдыхали урывками прямо на рабочих местах, забывали о том, что надо перекусить. Гора донесений непрерывно росла. И каждое из них требовало внимания, анализа, каких-то выводов. Временами казалось, что еще минута — и иссякнут последние силы. Лишь мысль о том, что бойцам и командирам, которые сейчас вгрызаются во вражескую оборону, приходится во сто крат трудней, заставляла нас продолжать свою работу.

Только к исходу дня 9 декабря наметился относительный успех. Войска 31-й армии вышли к шоссе Калинин — Тургиново и перерезали его. И тут новость: капитан Н. А. Белоконь, мой однокашник по школе, назначенный незадолго до контрнаступления начальником разведотдела 31-й армии, сообщил, что захвачены пленные из частей, которые ранее на этом участке не замечались. Откуда же взялись они?

Сразу сверились с нашими справочными данными. Получалось, что гитлеровцы, стремясь воспрепятствовать продвижению войск 31-й армии, перебросили сюда две дивизии из числа тех, что противостояли 29-й армии. Оставалось уточнить, в полном составе они появились на новом месте или речь идет об отдельных частях этих дивизий. Такая задача тут же была поставлена перед начальником разведотдела 31-й армии. И он, основываясь на показаниях пленных, буквально через несколько часов сообщил: да, дивизии переброшены в полном составе.

Полковник Е. В. Алешин немедленно доложил об этом генерал-полковнику И. С. Коневу. Тот приказал командующему 29-й армией возобновить наступление. В результате 11 декабря, продвигаясь вперед, войска этой армии овладели важным опорным пунктом противника Красново, находившимся примерно в 15 километрах юго-западнее [43] Калинина. Еще совсем немного — и кольцо вокруг города замкнется.

Поздно вечером 15 декабря к нам зашел подполковник А. С. Логвиненко.

— Был сейчас у Алешина, хотел уточнить с ним кое-что. Но не удалось. Занят, какую-то бумагу пишет. Просил не беспокоить.

— Зайдешь попозже. Садись, мы тебя горячим чайком угостим, — пригласил я Андрея Степановича.

— С удовольствием отведаю. Тем более если вместе со всеми.

Едва мы успели расположиться на уголке стола, как скрипнула дверь. На пороге появился Евгений Васильевич Алешин.

— Чаевничать собираетесь? Ну-ка, плесните и мне кипяточку. На улице черт его знает что делается! Прямо полярная пурга. В трех шагах ничего не видно, снегопад, метель. Что нового в донесениях?

Подполковника Н. А. Воскресенского на месте не было. Его незадолго до начала контрнаступления временно, как нам объявили, куда-то командировали. Поэтому начальнику разведывательного отдела докладывал я. Внимательно выслушав меня, он сказал:

— Постарайтесь ускорить обработку поступивших данных. Знаю, что устали. Но откладывать нельзя. А сейчас прошу на пять минут прерваться и ознакомиться вот с этим документом. И не просто ознакомиться, а высказать свое мнение по поводу его содержания. Никогда раньше не приходилось готовить таких...

Что же это за документ, если сам полковник Алешин, имеющий огромный опыт, ни с чем подобным не сталкивался? Оказалось, речь идет об ультиматуме, который командующий фронтом приказал утром вручить начальнику гарнизона города Калинина. Им, по нашим данным, являлся командир 129-й пехотной дивизии гитлеровцев.

Ультиматум был коротким и предельно четким. В нем сообщалось, что вражеская группировка окружена. Во избежание напрасного кровопролития предлагалось прекратить сопротивление и сложить оружие. В документе назывались пункты, куда следовало выводить части. Личному составу, сдавшемуся в плен, гарантировались жизнь и возвращение на, родину после войны.

— Коротко и ясно написано, — прочитав ультиматум, [44] высказал свое мнение подполковник Логвиненко. — Хочешь жить — давай хенде хох!

Мы были полностью согласны с ним.

— Что ж, если замечаний нет, пойду докладывать командующему, — поднялся Евгений Васильевич. — Посмотрим, что скажет он.

Утром на предложение временно прекратить огонь и принять наших парламентеров, переданное на немецком и русском языках через мощную громкоговорящую установку, развернутую у переднего края, противник никак не прореагировал. Как раз в этот момент было получено несколько донесений о том, что гитлеровцы подозрительно молчат.

Немедленно доложили об этом генерал-полковнику И. С. Коневу. Он тут же приказал направить в Калинин разведывательную группу из 256-й стрелковой дивизии, которая была готова к штурму города. Разведгруппа очень быстро вернулась с неожиданной вестью: в первых траншеях противника не оказалось. Однако огневые точки, оборудованные в зданиях, встретили разведчиков огнем.

Части 256-й стрелковой дивизии тут же устремились вперед и уже в одиннадцать часов утра вступили в ожесточенный бой с противником. Гитлеровцы отчаянно сопротивлялись, но их было немного, и к часу дня 16 декабря силами 256, 252 и 243-й стрелковых дивизий город удалось освободить.

От пленных мы узнали, что гитлеровское командование, предвидя полное окружение, решило отвести войска. В ночь на 16 декабря под прикрытием бушевавшей метели гарнизон Калинина покинул город, использовав для отхода единственную дорогу на Старицу. Оставлен был лишь заслон.

Обычно выдержанный, спокойный, полковник Е. В. Алешин на сей раз кипел от негодования.

— Прошляпили, упустили врага! Из-под самого носа дивизии ускользнули! И виноваты в этом только мы, разведчики.

— Товарищ полковник, но ведь город-то освобожден, — пытались мы успокоить его.

— Да, освобожден, но это только часть задачи, поставленной перед нами. Надо было окружить и уничтожить гитлеровцев. А мы прошляпили, — вновь и вновь повторял он. [45]

В тот же день мне довелось побывать в Калинине. Печальная картина предстала передо мной. Разрушенные здания, полностью выведенные из строя городской водопровод, средства связи. Придя к выводу, что город удержать не удастся, гитлеровцы стали взрывать постройки, разрушать и жечь все, что могло быть использовано нами после освобождения Калинина.

По некоторым улицам было трудно не то что проехать, но и пройти. Брошенные автомашины и повозки, груды битого кирпича, рухнувшие стены домов. Кое-где валялись винтовки, автоматы. Наши трофейные команды уже собирали и вывозили их. Общие трофеи были относительно невелики: около 100 автомашин, 20 орудий, 5 танков, 30 пулеметов, 190 винтовок, свыше 54 тысяч винтовочных патронов. На аэродроме, занесенные снегом, остались-3 вражеских самолета, причем, как ни странно, заправленные горючим. Видимо, погода не позволила гитлеровцам перегнать их в другое место, перед тем как оставить город.

Наступление наших войск тем временем продолжалось. Наученные горьким опытом, мы старались самым внимательным образом следить за направлениями отхода частей противника, заблаговременно определять рубежи, на которых он мог сделать попытку закрепиться, перейти к упорной обороне. Ну и конечно же с нас не снималась задача постоянно уточнять группировку вражеских войск, противостоящих нам. Это требовало огромных усилий. Дело в том, что в ходе отступления части противника перемешивались. Зачастую гитлеровское командование формировало из остатков подразделений, разгромленных в предыдущих боях, какие-то временные группы. Начинаешь, бывало, анализировать документы или показания пленных, а такой части и в помине нет. Вот и попробуй тут разобраться, что к чему.

Кстати, должен сказать, что теперь допросы пленных проходили гораздо проще. Если прежде любой пленный представлял для нас своеобразный клад, то теперь они поступали десятками, сотнями и были куда словоохотливее. Как говорится, с каждого по нитке — смотришь, и ситуация в целом вырисовывается достаточно четко.

Сведения, получаемые нами от пленных, часто повторялись. Но именно эта повторяемость и позволяла нам делать определенные выводы: немецко-фашистские войска понесли серьезные потери, боевой дух солдат уже не [46] тот, в частях чувствуется нехватка теплой одежды и продовольствия.

Обилие разведывательной информации, поступавшей к нам в дни контрнаступления, безусловно, радовало, но, конечно, и усложняло нашу работу. Трудились мы днем и ночью, а кипы донесений, протоколов допросов постоянно росли. От нас требовались предельная собранность и внимание, чтобы ничего не упустить и суметь сделать правильные обобщения.

Наступление наших войск между тем продолжалось. На калининском направлении против нас действовали шесть пехотных дивизий противника: 110, 161, 162, 86, 129 и 251-я. Но это были уже не те дивизии, что полтора-два месяца назад: в них сохранилась лишь половина боевого состава. И все же противник отходил медленно, упорно цепляясь за каждый населенный пункт, каждый более или менее удобный для обороны рубеж.

Так же медленно отходили на торжокском направлении 6, 26 и 256-я дивизии гитлеровцев, которые понесли значительно меньшие потери и сохранили большую боеспособность. То же самое можно было сказать о 253, 102 и 206-й дивизиях, действовавших на селижаровском направлении.

Видимо желая повысить темпы нашего наступления, Ставка передала Калининскому фронту 39-ю армию и 11-й кавалерийский корпус. Но это, пожалуй, мало что изменило в общей ситуации. Наступление продолжалось, однако не так стремительно, как хотелось бы. [47]