На Крымский фронт
По-разному довелось встретить советским людям первый день войны. Меня, например, то грозовое воскресное утро застало в летних лагерях Тамбовского пехотного училища. Мы как раз готовились к военно-спортивному празднику. И вдруг — важное правительственное сообщение. Выступает нарком иностранных дел В. М. Молотов. Он говорит о вероломном нападении фашистской Германии на нашу Родину, о том, что советские пограничники и передовые части Красной Армии уже ведут неравный бой с вторгшимся врагом.
Итак, война! Вместо спортивного праздника тут же был организован митинг. Взволнованно звучал на нем голос начальника училища полковника И. Л. Старикова. Запомнились полные гнева и уверенности в грядущей нашей победе речи курсантов и командиров. А после митинга многие из нас сели писать рапорты с просьбой отправить на фронт. Но полковник Стариков быстро охладил пыл наиболее нетерпеливых.
— А кто будет учить курсантов? — сразил он их прямой постановкой вопроса. И, помолчав, закончил убежденно: — Готовить командирские кадры сейчас не менее важно, чем ходить в атаки.
Что-либо возразить ему было трудно.
...Поздней осенью 1941 года наше училище, как и многие другие военно-учебные заведения, было переведено в глубокий тыл страны. Мы, например, перебазировались в Семипалатинск. Забот хватало — боевая учеба шла днем и ночью. И все-таки я не оставлял надежды рано или поздно вырваться на фронт.
Где-то на пятом или шестом рапорте мне наконец повезло. Вначале меня послали в городок, где в то время [4] размещались курсы усовершенствования командного состава «Выстрел». А по окончании их я получил назначение в действующую армию.
Перед отправкой на фронт удалось съездить к матери. Она, переехав из родного Карабанова, что на Владимирщине, жила теперь у моей сестры Ольги в Новосибирске. Хотя встреча была короткой, мы успели поговорить о многом.
Глядя на постаревшую, но старавшуюся держаться бодро мать, я воссоздавал в своей памяти прожитую ею жизнь.
...Овдовела рано. На руках — шестеро детей. А тут еще каждодневная работа у ткацкого станка, Но мать никогда не жаловалась на трудности. Больше того, воспитывая детей, успевала принимать активное участие и в становлении новой жизни. Она избиралась делегатом I губернского съезда Советов, в период ленинского призыва стала членом партии, была одной из первых ударниц труда. И это все она, маленькая, хрупкая женщина. Спасибо тебе, мать, за силу.
А мать, не ведая о моих мыслях, все рассказывала, рассказывала...
— Ты, Коля, наверное, слышал про Серафима? Он у нас уже полковник. Сам-то редко пишет, зато в газетах о нем печатают...
Она достала уже потертую на сгибах газетную вырезку. Это одна из сводок Совинформбюро. Читаю: «На северо-западном направлении продолжаются упорные бои. В ходе их... соединение полковника Штыкова уничтожило свыше 10 тысяч немецких солдат и офицеров, около 200 вражеских танков, сотни автомашин, свыше 100 орудий...»
Что ж, неплохо воюет мой старший брат. А теперь вот настал и мой черед.
...Уже несколько дней мы в пути. Мы — это группа бывших «выстреловцев», получивших направление на Крымский фронт. Остались позади Сталинград и Сальск. Здесь уже чувствуется приближение весны. В Тихорецке оттепель. На перроне — женщины и дети. Они, видимо, выходят встречать все воинские эшелоны в надежде увидеть своих мужей и отцов. У многих в руках маленькие букетики подснежников. Попадут ли эти цветы к тем, кому предназначались? [5]
В Новороссийск прибыли рано утром. Отсюда нам плыть пароходом. Конечный пункт — Керчь.
К середине дня становится известно: отправляемся на пароходе «Мичурин», который ночным рейсом повезет в Крым очередную партию людей и грузы.
От причала отшвартовались поздно вечером. Разместились прямо в трюме. Часок-другой поговорили, но потом, сморенные довольно ощутимой качкой, заснули. Сколько проспали, неизвестно. Разбудили нас орудийные выстрелы и топот ног по верхней палубе. Услышали команду: «Все наверх!» Поспешно выбрались из трюма. Оказывается, уже утро. Стреляют установленные на пароходе зенитки. Но их стволы почему-то выискивают цели не в небе, а на море. Странно. Все объяснил оказавшийся рядом матрос. Указав рукой вперед, он взволнованно проговорил:
— Видите вон те точки? Это фашистские катера. Подкрадывались, гады, хотели нашу посудину торпедировать. Да не вышло.
Оказывается, «Мичурин» сопровождали наши торпедные катера. Гитлеровцы, охотившиеся за советским транспортом, вначале не заметили их. И вот сейчас, напоровшись на охрану, поспешно отходили...
Уже совсем рассвело, когда мы прибыли наконец в Керчь. Здесь размещались некоторые из управлений штаба Крымского фронта, в том числе и управление кадров, куда нам, собственно говоря, и надлежало явиться. Добирались туда через весь город, то и дело подвергавшийся налетам вражеской авиации.
С трудом, но все-таки нашли то, что искали. Пошли представляться. И вот в начальнике одного из отделов управления кадров фронта неожиданно узнаю своего давнишнего товарища — С. И. Мороза. В середине тридцатых годов мы вместе служили в 10-м стрелковом полку 4-й стрелковой дивизии имени Германского пролетариата, части которой дислоцировались в белорусском городе Слуцк. Оба несказанно обрадовались встрече. Разговорились. С. И. Мороз, напомнив о том, что когда-то я довольно неплохо командовал разведвзводом, вдруг предложил мне должность начальника разведки дивизии. Я запротестовал. Ведь одно дело командовать разведывательным взводом, совершенно другое — возглавить разведку целого соединения! [6]
В конце концов сошлись на том, что с меня вполне достаточно и должности начальника штаба полка. Так я оказался в 11-м горнострелковом полку 77-й горнострелковой дивизии. Туда же на должность помощника начальника оперативного отделения был направлен и мой товарищ по курсам «Выстрел» капитан И. А. Чередниченко.
У начальника штаба дивизии майора П. Т. Онуфриенко мы пробыли всего лишь несколько минут. В момент нашего прихода он как раз довольно строго отчитывал кого-то по телефону. Дело касалось, как я понял из его реплик, того самого полка, куда мне предстояло отправиться. И не просто полка, а именно работы его штаба. Это же подтвердил и сам Онуфриенко, когда, закончив телефонный разговор, прочитал мое предписание.
— Вот какие дела, товарищ старший лейтенант. Это ведь я вашею предшественника только что вразумлял. Мечется человек из угла в угол, никак своего места не найдет. Чуть что — за телефон, совета просит. Хоть няньку приставляй, честное слово! Теперь вот вы вместо него прибыли. Сразу учтите, что штаб полка должен работать четко, экономить время как свое, так и вышестоящего начальства. Мы на войне, а не на собрании. Поэтому с первых же минут, Штыков, берите штаб в крепкие руки, сделайте так, чтобы он действительно стал надежной опорой командира. Это и вас касается, товарищ Чередниченко, — повернулся майор к моему спутнику. — У вас, как у помначопера, тоже работы непочатый край. Наши войска готовятся к наступлению. А снабжение войск затруднено. Вы ведь морем прибыли, сами все видели. Погода не баалует: почти все время штормит. Да и фашисты за каждым транспортом охотятся. Так что... Ну да ладно об этом. Идите сейчас к комдиву, представляйтесь. И — за работу.
Командир дивизии располагался в соседней землянке. Нас предупредили, что полковник М. В. Волков уже несколько суток не спал. Он действительно выглядел очень утомленным. Но, когда мы, войдя, четко отрапортовали о своем прибытии, оживился, пригласил сесть.
Комдиву было уже за сорок. Выше среднего роста, стройный, с запоминающейся внешностью, он производил [7] впечатление умного, волевого человека. Как я узнал впоследствии, Михаил Васильевич прошел нелегкий жизненный путь. Он был участником первой мировой и гражданской войн, членом партии стал в 1932 году. В 1935 году закончил Военную академию имени М. В. Фрунзе. В беседе с нами командир дивизии с похвалой отозвался о выпускниках курсов «Выстрел», потом поинтересовался, на каких должностях нам приходилось служить раньше. Узнав, что нам с Чередниченко штабная работа почти совсем незнакома, недовольно покачал головой:
— А вот это плохо. Кстати, штабной работе у нас уделяют, к сожалению, мало внимания не только в училищах, но даже в академиях. Видимо, считают, что жизнь, мол, всему научит. А так ли? В мирное время еще куда ни шло. Каждый штаб, где появлялся молодой специалист, имел опытные кадры, разработанную документацию, годами выработанные традиции. Если что не знаешь — научат; ошибешься — поправят. Время-то есть. А сейчас — война. Бой не ждет. В теперешней обстановке штаб, как орган управления войсками, должен с первых же минут работать точно и слаженно, подобно часовому механизму. Ведь его неосведомленность в обстановке, медлительность в сборе информации и передаче подчиненным приказов и распоряжений командира, неумение быстро и надежно организовать связь, разведку и другие виды боевого обеспечения могут привести к тяжелым, а подчас и к непоправимым последствиям.
Командир дивизии на минуту задумался, видимо собираясь проиллюстрировать сказанное примером. Но потом, почти в упор глядя на меня, продолжил:
— Штаб одиннадцатого горнострелкового полка работает с перебоями. Сказывается неопытность временно исполняющего обязанности начштаба Исаева и его помощника Голощапова. В общем-то они неплохие люди, но подготовка... Судите сами: оба окончили всего лишь ускоренные курсы при училищах. И такими кадрами, к сожалению, укомплектованы многие наши части. Так что на ваши плечи, товарищ старший лейтенант, ляжет нелегкая задача: можно сказать, заново сколотить штаб, наладить его работу.
Далее полковник М. В. Волков коротко охарактеризовал обстановку, сложившуюся на данный период в полосе [8] обороны 51-й армии, в состав которой входило и наше соединение. Ее полки и дивизии сражались на правом фланге фронта, сдерживая врага, рвущегося к Турецкому валу и Керчи, причем замыкали самое узкое место полуострова — Ак-Монайский перешеек.
— Но это что касается обороны... — Комдив заметно оживился. — А в ближайшем будущем... Скажу вам по секрету: на днях командарм генерал-лейтенант Львов предупредил меня о том, чтобы, совершенствуя оборонительные рубежи, мы одновременно готовились и к наступлению. Да-да, к наступлению! Скоро наш фронт должен начать решительные действия по освобождению Крыма, оказав тем самым помощь героическим защитникам Севастополя.
На этом наш разговор с комдивом закончился. Пора было отправляться в свой полк, тем более что за мной уже прислали оттуда подводу.
Штаб 11-го горнострелкового полка размещался в небольшой деревушке Бобых, состоявшей из десятка приземистых домишек, сложенных из плит ракушечника и самана. На окраине ее бойцы из подразделения охраны рыли глубокие щели, в которых можно было свободно укрыться как от бомбежки, так и от непогоды. Дело в том, что, хотя температура воздуха в первой половине февраля на полуострове не опускалась ниже нуля, сильный норд-ост с мокрым снегом пробирал до костей. А достать дров для костра на этой каменистой местности практически невозможно. Полевые кухни топили, как правило, сухим кизяком, запасы которого были мизерными.
Командира полка я застал в одной из комнатушек штаба. Он был не один. Здесь же находился и какой-то техник-интендант 2 ранга. По расстроенному лицу последнего нетрудно было догадаться, что между ним и майором Г. В. Воинковым только что шел не особенно приятный разговор. И лишь мой приход внес в него разрядку.
— Вот, Николай Григорьевич (командир, видимо, был уже предупрежден о моем приезде), знакомьтесь с помощником по тылу Федором Афанасьевичем Трофимовым. Вам придется вместе работать. Как видите, ругаемся. Потому что в полку то одного, то другого нет. А сегодня даже хлеба не подвезли. Конечно, Федору Афанасьевичу [9] нелегко. Транспортом и людьми он обеспечен плохо. И все же тыловику нужно быть более расторопным.
Позже я убедился, что снабжение как нашего полка, так и других частей дивизии (собственно говоря, такое положение было везде) осуществлялось с перебоями. И не только продовольствием. В частях устанавливался жесткий режим и в расходовании боеприпасов, особенно мин и артиллерийских снарядов.
Но это, повторяю, будет позднее. А пока... Пока же майор Воинков познакомил меня со структурой полна. Он, как и всякая горнострелковая часть, состоял из пяти отдельных стрелковых, одной пулеметной, двух минометных рот, артиллерийской батареи, взводов пешей и конной разведки и других подразделений. Что и говорить, подобная структура для четкого управления приспособлена не особенно удачно. Это же подтвердил и сам командир полка.
— Да, старший лейтенант, — будто угадав мои мысли, вздохнул он, — такое обилие самостоятельных подразделений крайне затрудняет управление ими не только в наступлении, но и в других подвижных формах боя. Да даже в обороне нелегко. Вот почему мне позарез нужен сколоченный, работоспособный штаб. Пока же...
Майор не договорил. Но мне и без слов уже была понятна обстановка в полку. Даже в момент нашего разговора командиру полка то и дело звонили. Причем телефонные звонки раздавались как по поводу, так и без всякого повода. Наряду с важными докладами из подразделений, например, шел поток и мелкой информации. Конечно, в этом в первую очередь повинен штаб. Подумалось: в первую очередь надо завести такой порядок, чтобы ротные докладывали командиру полка только о главных, не терпящих отлагательства вопросах. А все остальные сведения обязан собирать штаб.
Высказал свои мысли вслух. Воинков согласно кивнул:
— Вот и наведите этот порядок.
Наш разговор с командиром полка затянулся допоздна. И только мы уж было собрались расходиться, как в комнату вошел комиссар полка батальонный комиссар И. М. Свиридов, ездивший в политотдел дивизии на совещание. Познакомились. Иван Макарович проинформировал нас, что совещание проводил полковой комиссар [10] М. М. Карпов, который довел до сведения его участников указание политотдела фронта о начале подготовки к наступлению. Когда оно планируется, еще точно неизвестно. Но, думается, ждать осталось недолго. На полуострове заканчивается сосредоточение 47-й армии генерал-майора К. С. Колганова, так что...
В ночь иа 12 февраля 1942 года мы действительно получили боевое распоряжение. В соответствии с ним полк вышел в новый район сосредоточения. На карте он значился как высота 32,4. Отсюда в скором будущем нам предстояло повести наступление на Киеты (Победное).
В конце февраля обстановка в полосе Крымского фронта резко усложнилась. Начавшееся здесь с большим опозданием наступление наших войск не дало ожидаемых результатов. Правда, некоторые соединения и части фронта несколько продвинулись вперед, но полностью прорвать оборону противника и открыть дорогу в Крым они не смогли.
Как же случилось, что наши войска, имевшие в общем-то немалые силы, тем не менее не выполнили стоявшую перед ними задачу? Мне, в то время штабному работнику полкового звена, были не совсем понятны причины наших неудач на Керченском полуострове. И лишь позднее, когда Ставка Верховного Главнокомандования со всей принципиальностью проанализировала ход этой операции, они обозначились четко. В частности, командованию фронта указывалось на слабое знание оборонительной системы противника, на плохую организацию наступательной операции и нетвердое руководство ею со стороны как фронтового, так и армейских командований. Говорилось и об отсутствии должного артиллерийского обеспечения, неумелом взаимодействии различных родов войск. Да, это было суровым уроком. Но именно он многому научил советское командование, что и сказалось на последующей подготовке и проведении других наступательных операций.
За период февральских боев наша дивизия тоже не добилась каких-либо значительных успехов. Ее части лишь несколько продвинулись вперед и закрепились на новых рубежах. 11-й горнострелковый полк оборонял теперь участок, над которым буквально нависала высота [11] 25,3, занятая противником. Более того, она господствовала над всем правым флангом 51-й армии. Нужно было во что бы то ни стало овладеть этой высотой. С ее захватом не только значительно улучшалось положение нашей дивизии, но и создавалась возможность для ликвидации войсками 51-й армии всего Кой-Асанского оборонительного района противника. В конечном счете для нас открывалась перспектива захвата Владиславовки — важного узла железных дорог на Керченском перешейке.
11 марта в штаб полка прибыли командир дивизии М. В. Волков и ее комиссар М. М. Карпов. Их сопровождал начальник оперативного отделения майор Б. В. Корнев. До приезда дивизионного начальства у нас уже находился командир 105-го горнострелкового полка. Кстати, им теперь командовал майор П. Т. Онуфриенко, бывший до этого начальником штаба нашей дивизии.
Полковник Волков без лишних слов довел до нас приказ командарма взять высоту 25,3. Первым в атаку должен был пойти полк Онуфриенко. Его задача — атаковать высоту с фланга. Это отвлекающий удар. А наш 11-й горнострелковый, подождав, пока гитлеровцы, образно выражаясь, «завязнут» в бою со 105-м, нанесет удар по центру высоты.
Утром 13 марта, как и намечалось, в наступление перешел полк П. Т. Онуфриенко. Он довольно быстро потеснил фашистов с южных скатов высоты, но вскоре был остановлен вражеской контратакой. Подошло и наше время. 239-й артиллерийский полк майора Г. В. Козлова нанес по высоте сокрушительный огневой удар. В атаку устремились стрелковые роты старшего лейтенанта И. Ю. Быковского и лейтенанта М. А. Дубинина, автоматчики лейтенанта Н. Г. Тихомирова и другие подразделения. Они сразу же начали теснить противника.
Находясь вместе с командиром полка на наблюдательном пункте, я во всех деталях видел этот бой. Сблизившись с гитлеровцами, наши бойцы смело вступили в рукопашную схватку. В ход пошли приклады, саперные лопатки, ножи. Враг был выбит из первой траншеи. Бросок ко второй. Но в это время по наступающим ударили фашистские орудия и минометы с окраины Киет (Победное). Роты залегли, но ненадолго. Вот встал политрук одного из подразделений И. П. Терменцев. С возгласом [12] «За Родину, вперед!» он смело ринулся на врага. За ним поднялись все роты.
И гитлеровцы не выдержали, обратились в паническое бегство. Минометная рота И. Ф. Сливченко беглым огнем разила бегущих. Ей вторили артиллеристы дивизиона И. Н. Шонина. Меткими выстрелами они, например, уничтожили вражескую батарею, снова открывшую было огонь по нашим наступающим подразделениям.
Итак, высота 25,3 взята! В этом бою мы не только уничтожили сотни фашистских солдат и офицеров, но и захватили у него богатые трофеи. Так, в наши руки попали 10 шестиствольных минометов врага. Их многие из нас увидели тогда впервые. На нашем фронте они появились сравнительно недавно как противовес замечательным советским реактивным установкам, которые бойцы любовно называли «катюшами». Однако и шестиствольные минометы не могли с ними соперничать.
Наступившая вскоре весна не очень-то нас обрадовала. Весь март и в начале апреля шел мокрый снег, переходящий в проливные холодные дожди. В окопах — по колено грязевое месиво. И все-таки полк все глубже зарывался в землю. Оборудовались противотанковые опорные пункты, устанавливались минные поля и проволочные заграждения. В ротах создавались группы истребителей танков, вооруженные связками гранат, бутылками с горючей смесью, дымовыми шашками. Занятия с ними проводил мой помощник младший лейтенант М. М. Диков.
На участке полка к круговой обороне были подготовлены населенные пункты Тулумчак и Огуз-Тобе. Их дома с прорубленными на чердаках и в подвалах амбразурами стали огневыми точками. А многие постройки вообще были разобраны на блиндажи, землянки, баррикады и завалы. Словом, мы готовились встретить врага во всеоружии.
В начале мая на Керченском полуострове установилась наконец хорошая погода. Сухой, прогретый на солнце воздух проникал в блиндажи и дзоты, изгоняя из них сырость, плесень и устоявшиеся запахи осадного жилья.
С наступлением тепла войска Крымского фронта, сосредоточенные на полуострове восточнее Ак-Монайского перешейка, начали готовиться к повторной попытке деблокирования [13] осажденного Севастополя, к изгнанию противника из Крыма. Но затянувшейся передышкой поспешило воспользоваться и гитлеровское командование. К маю оно сумело создать на керченском направлении довольно крупную группировку своих войск, тем самым сведя на нет все наши усилия. Для защитников полуострова снова наступила пора тяжелейших испытаний.
Части нашей дивизии, готовясь к наступлению, к тому времени уже были сосредоточены в новом районе — южнее Арабата, то есть находились в непосредственной близости от Ак-Монайских позиций противника. Но вместо наступления...
В первых числах мая в небе над нами начали все чаще появляться фашистские «рамы». Активизировалась и наземная разведка противника. Чувствовалось, что гитлеровцы готовятся к чему-то серьезному. Это подтвердил в своих показаниях и пленный, захваченный в полосе 302-й стрелковой дивизии. Ее командир полковник М. К. Зубков еще 5 мая доложил командарму генералу В. Н. Львову о намерении противника в ближайшие дни атаковать наши позиции.
Наступление немецко-фашистских войск началось утром 8 мая ударом по левому крылу Крымского фронта, где оборонялась 44-я армия генерала С. И. Черняка. Основные силы гитлеровцев продвигались вдоль Феодосийского залива и на Арма-Эли. Одновременно восточнее горы Ас-Чалуле противник высадил на шлюпках десант. После упорного боя врагу удалось прорвать оборону 68-й дивизии и выйти к Ак-Монайским позициям. Участок прорыва угрожающе расширялся. Не помогли и танковые батальоны, брошенные из резерва фронта. Фашистские части устремились в глубину нашей обороны. Однако в центре Ак-Монайского перешейка они встретили упорное сопротивление полков и дивизий 51-й армии (справа включительно до Сиваша и Арабатского залива оборонялась 47-я армия) и были вынуждены остановиться.
В тот период нашему полку пришлось действовать на киетском направлении. Здесь наступали части фашистской 170-й пехотной дивизии. С их передовыми подразделениями первой вступила в бой стрелковая рота старшего лейтенанта И. Ю. Быковского. Оседлав участок дороги между курганами, ее бойцы достойно встретили врага. В ожесточенном бою они сожгли несколько неприятельских [14] танков, уничтожили десятки гитлеровских солдат 0 офицеров. И лишь после этого, выполняя приказ, отошли к главным силам полка.
А между тем другие наши подразделения уже изготовились к бою. Мы с командиром полка находимся на наблюдательном пункте. Вдруг — звонок. Из штаба дивизии запрашивают обстановку. Докладываю, что держимся. Прошу начальника штаба дивизии майора Ф. Н. Калиниченко (сменившего на этом посту Онуфриенко) помочь танками. Он обещает удовлетворить просьбу, выделить в наше распоряжение 229-й отдельный танковый батальон. Ну, а пока... Пока на позиции полка тоже идут танки, но только с крестами на бортах. Связываюсь с начальником штаба приданного артполка старшим лейтенантом Е. В. Мелехановым, даю ему координаты цели. Буквально через минуту перед фашистскими броневыми машинами встает стена заградительного огня. Гитлеровцы пытаются прорваться через нее, но несут потери. И — о радость! — появляются наши тридцатьчетверки. Вовремя подоспели! Вот теперь-то фашистам несдобровать.
Ожесточеннейший бой кипел до глубоких сумерек. И лишь тогда, потеряв до 20 своих танков и много живой силы, противник вынужден был отойти. Мы выстояли!
Однако обстановка в прибрежном районе Феодосийского залива продолжала с каждым часом ухудшаться. Вскоре создалась угроза глубокого охвата противником с юга войск фронта. Утром следующего дня он силами двух пехотных и танковой дивизий нанес удар в стык между 51-й и 44-й армиями. На левом фланге нашей армии ему удалось потеснить 236-ю и 390-ю стрелковые дивизии полковников П. И. Немерцалова и А. Г. Бабаяна.
...9 мая 11-й горнострелковый полк продолжал вести ожесточенный бой на прежних позициях. Правда, вместо убывшей на юг немецкой против нас теперь действовала румынская 19-я пехотная дивизия. Ее атаки следовали одна за другой. Противник настойчиво искал уязвимые места в нашей обороне, но всякий раз с большими потерями откатывался назад.
Поздно вечером меня неожиданно вызвали в штаб дивизии. Примчался туда на трофейном мотоцикле. В землянке у комдива полно людей. У всех серые, утомленные [15] лица. Начальник оперативного отделения майор Б. В. Корнев подозвал меня, вручил какой-то пакет и коротко пояснил:
— Здесь карта с новой обстановкой. Разберешься сам. Сейчас зайди к комдиву. Вызывал!
Полковник Волков располагался в соседней землянке. Он заметно осунулся; лихорадочно блестят усталые глаза. Оно и понятно: особых причин для радости нет.
— Как дела? — не дожидаясь моего доклада, спросил комдив.
— Хорошего мало, товарищ полковник. Беспрерывно отбиваем атаки противника. Трудно.
— Ты прав, Штыков, трудно. Ну да ничего, выдержим! Передай Воинкову: перед полком стоит серьезная задача — ни в коем случае не допустить прорыва противника со стороны кургана Кара-Оба. Продержитесь! Это нужно Для подготовки дивизии к контрудару...
Наступила ночь на 10 мая. Двое суток непрерывных боев, конечно, сказались на состоянии полка. Бойцы заметно устали. Необходимо было пополниться боеприпасами и отправить в тыл многочисленных раненых. В их эвакуации большую помощь нам оказал начмед дивизии П. М. Лисянский. Энергично включился в это дело и помощник командира по материальному обеспечению Ф. А. Трофимов. Ему удалось даже достать где-то несколько машин.
А утром наш полк по приказу комдива неожиданно сдал свои позиции одной из частей 271-й стрелковой дивизии и получил новую задачу — начать выдвижение в район Огуз-Тобе (Красноармейское). Только начали сниматься с места, как налетела вражеская авиация. Правда, особого вреда эта бомбежка не принесла: ранило всего лишь нескольких красноармейцев и командиров. Но самое досадное заключалось в том, что в их числе оказался и Григорий Васильевич Воинков. Мне пришлось принять командование полком. Только приступил к исполнению этих обязанностей — новая горестная весть: ранен комиссар полка И. М. Свиридов. Выходит, теперь я остался един в трех лицах. Но делать нечего, нужно выполнять стоящую перед полком задачу.
Отправив Воинкова и Свиридова в тыл, я доложил полковнику Волкову о вступлении в должность командира полка. Тот коротко бросил в трубку: [16]
— Добро. — И тут же добавил: — Кстати, поздравляю. Только что сообщили о присвоении вам очередного воинского звания капитан. Так что подберите себе замену на должность начальника штаба. Позднее утвердим. Комиссара тоже пришлем. А пока к вам едет начальник политотдела дивизии Жильцов.
К. Ф. Жильцова я знал еще с февраля. Собственно говоря, мы прибыли с ним в дивизию одновременно. Вначале Константин Федорович служил в нашем полку, но потом его отозвали в управление дивизии, где он и был назначен начальником политотдела.
Первое, что мы решили по прибытии Жильцова, — назначили временно исполняющим обязанности начальники штаба полка старшего лейтенанта М. И. Голощакова. Это был смелый и находчивый командир, отличившийся еще в декабре 1941 года при переправе наших войск через Керченский пролив. Затем он стал моим помощником. И вот теперь принял штаб. Что ж, на такого начштаба можно положиться.
В районе сосредоточения, куда полк прибыл в середине дня 10 мая, нас уже ожидал капитан И. А. Чередниченко с письменным приказом командира дивизии. В нем нам ставилась задача совместно с подошедшим чуть раньше нас танковым батальоном овладеть курганами Кара-Оба и Сюрюк-Оба, что занимали господствующее положение восточнее населенного пункта Паранач (Батальное). На подготовку к атаке отводилось всего лишь три часа.
Мы вступили в бой в точно назначенное комдивом время. При поддержке танков батальоны полка быстро смяли подразделения 28-й легкопехотной дивизии противника и захватили курган Кара-Оба. Здесь особенно отличилась группа бойцов под командованием младшего политрука Н. С. Рожковского, которая первой ворвалась на самую вершину и в яростной рукопашной схватке уничтожила немало фашистских солдат и офицеров, взорвала несколько огневых точек врага. Это-то и позволило другим ротам почти беспрепятственно продвинуться вперед и полностью очистить от гитлеровцев курган.
Захватив Кара-Оба, а вслед за этим сбив фашистов и с кургана Сюрюк-Оба, наш полк не стал закрепляться [17] на этих рубежах, а совместно с вступившими в бой другими частями дивизии продолжил движение вперед. Наша цель — перерезать проходившую невдалеке железную дорогу, удержанию которой гитлеровцы придавали немаловажное значение. Вот почему, стремясь остановить наступающих, фашисты неоднократно вызывали свою авиацию, которая ожесточенно бомбила боевые порядки наших частей. Но не помогло и это. Полки дивизии все-таки вышли на рубеж железной дороги!
Поздно вечером наши части и приданная дивизии танковая бригада закрепились в районе Огуз-Тобе, полностью выполнив стоявшую перед ними боевую задачу. Наступило относительное затишье. Но каждый из нас знал, что это ненадолго. Утром фашисты обязательно попытаются вернуть свои утраченные позиции.
Так оно и случилось. С рассветом три пехотные и одна танковая дивизии врага на довольно широком фронте атаковали наши войска. Превосходящие силы противника после жестокого боя овладели Огуз-Тобе, а затем перерезали почти все пути отхода частям 47-й и 51-й армий. Оставалась лишь одна дорога — вдоль морского побережья на Насырь и Крупе. Ее советское командование срочно прикрыло арьергардами, в число которых вошел и наш 11-й горнострелковый полк. Мы заняли оборону в районе Киет.
Примерно в 10 часов утра 11 мая на нас двинулись десятки фашистских танков, ведя за собой плотные цепи автоматчиков. Но вскоре вражеская пехота, попав под меткий огонь пулеметов и минометов, залегла. Танки же какое-то время еще продолжали идти вперед, но, встреченные артиллеристами под командованием Г. В. Козлова и И. Н. Шонина, повернули назад, оставив на поле боя несколько горящих машин.
Целый день мы сдерживали яростный натиск врага. А ночью, снявшись с позиций, начали догонять свою дивизию. С ней мы соединились лишь через сутки. Она как раз вела бои с гитлеровской 46-й пехотной дивизией на рубеже Курне, Семь Колодезей.
Здесь полк снова занял оборону. Вскоре к нам прибыл комиссар дивизии М. М. Карпов. Михаил Матвеевич очень подробно обрисовал нам обстановку на Керченском полуострове. Как настоящий коммунист, он не скрывал всей тяжести положения. Но в то же время его слова [18] были полны веры в вашу окончательную победу. Ну а пока...
Бои на рубеже Курне, Семь Колодезей продолжались до середины дня 13 мая. Но затем дивизия под натиском превосходящих сил противника вновь была вынуждена отойти и закрепиться в районе Турецкого вала. Он проходил всего лишь в 20–25 километрах западнее Керчи, упираясь северной оконечностью в Азовское, а южной — в Черное море.
Для прикрытия Керчи, кроме того, подготавливались еще два рубежа: первый примерно в 10 километрах от города; второй — в 3–4 километрах, опоясывая Керчь полукольцом от мыса Тархан до Керченского пролива.
Казалось, уж здесь-то мы должны остановить врага. Но, несмотря на героическое сопротивление, наши войска не смогли удержать и эти рубежи. Противник вышел к Турецкому валу раньше, чем к нам на помощь подошла из резерва фронта 156-я стрелковая дивизия полковника А. М. Алиева. А 13 мая он силами до трех пехотных и одной танковой дивизий, прорвавшись на центральном участке вала, устремился на Керчь и уже на следующий день достиг ее западной и южной окраин. В городе начались ожесточенные бои. Особенно упорными они были в районе горы Митридат, где вместе со стрелковыми частями сражались и отряды моряков. И все-таки 16 мая советские войска оставили Керчь и начали эвакуацию на Таманский полуостров.
...Я напрягаю память, и перед мысленным взором мелькают, словно отдельные кадры, отрывочные эпизоды последних дней керченской страды.
14 мая. Катерлез. Враг рвется в Керчь. Мы сражаемся буквально за каждую улицу, каждый дом. Горят здания, телеграфные столбы. Плавятся медные провода. В воздухе — пыль и гарь. Мучает жажда. Бойцы дерутся яростно, из последних сил.
Меня ранило. Острая боль сжимает правую руку. Она висит как плеть, не держит даже пистолета. Но я в строю. Так надо. Собираю остатки полка. Среди них много раненых. Выдвигаемся для занятия обороны на подступах к заводу имени Войкова.
15 мая. Противник обходит Керчь с севера, пытается отрезать нас от переправ в Жуковке, Еникале, Опасном. Истекая кровью, продолжают драться остатки нашего горнострелкового [19] и приданного артиллерийского полков. Что ни час, то скорбная весть о гибели боевых товарищей. Только что сообщили: пал смертью храбрых начальник штаба артполка старший лейтенант Евгений Мелиханов. А сколько-то будет подобных сообщений!
17–19 мая. Ожесточенные бои в Канканах, Маяке, Еникале. Особенно в районе Еникале. Здесь отряд из трех тысяч наших бойцов и командиров в течение двух дней сдерживал врага, рвавшегося к переправе через Керченский пролив. Только 19 мая противнику, бросившему в бой всю свою 132-ю пехотную дивизию, удалось сломить героическое сопротивление этого отряда, защищавшего укрепления Ак-Бурун, да и то лишь с помощью десантов и частей 28-й пехотной дивизии, перед этим захвативших Маяк и зашедших с тыла к Ак-Буруну.
Так же упорно сражались советские воины и у мыса Такыл. До 22 мая в Аджимушкае и его каменоломнях группы наших войск оказывали яростное сопротивление противнику. Они в точности повторили подвиг героев Брестской крепости.
Не щадя жизни сражались в эти дни и воины вверенного мне 11-го горнострелкового полка. Исключительное мужество проявил здесь начхим нашей дивизии старший лейтенант П. И. Шелдунов. Организовав отряд из раненых красноармейцев и командиров, он вместе с нами оборонял завод имени Войкова. До сих пор я не могу без волнения вспоминать тех бойцов. В окровавленных бинтах, помогая друг другу, они пришли к нам в минуты наивысшего напряжения и с ходу вступили в бой: вели огонь по вражеской пехоте, сдерживали натиск фашистских танков. Немало их пало тогда смертью храбрых. Но своим примером они как бы звали остальных бойцов на подвиги, которых еще не знала история.
...На всю жизнь запомнился мне последний вечер на берегу Керченского пролива. Это было неподалеку от Еникале. Со стороны Керчи еще доносились гул канонады, мощные взрывы — последние защитники города уничтожали нефтехранилища.
Прибрежная полоса и причалы были забиты людьми и техникой. Все взгляды обращены к объятой пламенем Керчи. В них нетрудно прочитать мысль-клятву, которая сейчас в сердце у каждого из нас: «Мы еще вернемся, [20] обязательно вернемся к тебе, Керчь! Не сможем мы, придут другие. И отомстят за твои муки и страдания!» А пока — эвакуация войск на Большую землю.
...Лежу на носилках и жду, когда в числе других раненых меня погрузят на какой-нибудь пароход или баржу. Перед глазами — круги. Фиолетовые, желтые, зеленые, красные...
Обидно за свою беспомощность. Рана вроде бы и пустяковая, в руку, а вот, поди ж ты, свалился. Потерял много крови. Ведь, считай, почти неделю ходил с ней. В конце концов правая рука совсем потеряла чувствительность, вздулась как бревно, по ней от раны пошли сине-оранжевые разводы. Неужели гангрена? Тогда что ж, отвоевался? Не может быть!
Чтобы отвлечься от мрачных дум, начинаю усилием воли переключать мысли на другое, вспоминать. Но о чем? Тут надо найти в хаосе памяти нечто острое, самое волнующее, чтобы оно всецело захватило тебя, внутренне перестроило...
Мой первый бой! Точно! Вот то нечто, которое даже при первой вспышке памяти уже подхватило, понесло через время и пространство...
С чего он начался? Ах да! С выбора наблюдательного пункта. Ну да, как ни странно, с него. И это, кстати, тоже было моим самостоятельным действием в должности начальника штаба полка.
Помнится, мне сразу же не понравилось расположение нашего старого НП. Уж очень он удален от переднего края. С него и поле боя не увидишь. Как тут руководить действиями подразделений?
Нужно было найти для нового наблюдательного пункта такое место, чтобы оттуда просматривались даже боевые порядки рот.
Поэтому еще до выхода полка в район сосредоточения я с разрешения Воинкова направился со своим помощником лейтенантом М. М. Диковым выбирать подходящее место для полкового НП.
Двигались по участку, который то и дело простреливался противником из минометов. Вернее, не двигались, а перемещались бросками от укрытия к укрытию, где бегом, где ползком, используя короткие паузы между вражескими огневыми налетами. [21]
Место для нового наблюдательного пункта облюбовали на западных скатах высоты 19,8. Отсюда очень хорошо просматривалась местность не только далеко вперед, но и по флангам. Слева — вплоть до высоты 25,3; справа — до Ак-Моная (Каменское).
Об атом я тотчас же сообщил по рации командиру полка. Тот, выслушав мои доводы, одобрил выбор и сообщил, что высылает ко мне дополнительные средства связи и команду бойцов для инженерного оборудования пункта управления.
Через четверть часа эта группа прибыла. Началась работа. И вот тут-то я воочию убедился, какой это адский ТРУД — долбить кирками мерзлую и каменистую крымскую землю!
И все-таки мы тогда оборудовали НП на западных скатах высоты 19,8! А с рассветом на новый наблюдательный пункт прибыли командир полка, дивизионный инженер и командир саперной роты, а также заместитель командира приданного нам артдивизиона из 239-го артиллерийского полка старший лейтенант В. А. Коробкин.
Дело в том, что наш полк готовился к наступлению. Ждали только обещанные нам танки из 55-й бригады. А их все не было.
Мы ждали танкистов полчаса, час... Наконец у Воинкова лопнуло терпение, и он, связавшись с комдивом, предложил начать атаку без танков. Но полковник М. В. Волков приказал ему не спешить и ждать сигнала.
Ох как же я волновался перед этим первым в своей жизни боем! Мысленно клял танкистов за задержку, не зная еще, что они тут как раз и ни при чем: просто сверху поступило распоряжение наступление временно отложить.
И все-таки он состоялся, этот первый мой бой! Случилось это несколькими часами позже, когда наш полк неожиданно получил приказ выйти на участок, ограниченный с севера берегом Сиваша, а с юга — населенным пунктом Тулумчак. Вот тут-то противник, вероятно заметив начало нашего перемещения, вдруг произвел артиллерийский налет. А вслед за тем в атаку пошли его танки и пехота.
Правда, первой приняла на себя удар гитлеровцев 271-я стрелковая дивизия полковника И. Г. Торопцева. [22]
Ее части находились чуть впереди нас. Но и наш полк был вынужден тут же развернуться, чтобы включиться в отражение атак 170-й пехотной дивизии врага.
Помню, критическая ситуация вскоре создалась в районе Сиваша, где гитлеровцы нанесли фланговый удар вдоль берега. Здесь, на правом фланге нашего полка, находилось лишь небольшое прикрытие — два стрелковых взвода и минометная рота лейтенанта И. Ф. Сливченко.
Командир полка и я руководили боем, находясь в центре боевых порядков — на НП, оборудованном на западных скатах высоты 19,6. Мы сразу заметили острую ситуацию, сложившуюся на правом фланге.
Чтобы помочь стрелкам и минометчикам Сливченко, на которых навалилось не меньше батальона автоматчиков противника, Воинков приказал своему последнему резерву — 1-й стрелковой роте — срочно контратаковать вышедших во фланг гитлеровцев.
Рота ринулась в бой, но почти тут же залегла, встреченная сильным огнем врага. Бойцы лейтенанта И. Ф. Сливченко продолжали драться одни, рискуя попасть в окружение.
Что делать? Как выручить наше фланговое прикрытие, а заодно и помочь резервной роте? Больше никаких сил под рукой нет...
Предлагаю командиру полка срочно связаться с артиллерией дивизии. Это единственный оставшийся у нас выход из создавшейся ситуации.
Подумав, Воинков дает мне «добро». Хватаюсь за телефонную трубку и звоню.
На проводе «Магнолия». Знаю, что это позывной артдивизиона И. Н. Шонина. Прошу его поддержать наш правый фланг огнем. Иван Никитович не задает лишних вопросов, только коротко роняет в трубку:
— Дайте координаты цели и видимый ориентир направления стрельбы.
Даю и координаты, и видимый ориентир. Артиллеристы Шонина работают без промедления. Уже через три минуты в боевых порядках наступающих гитлеровцев начинают рваться первые снаряды. Потом разрывы становятся гуще.
Гитлеровцы приходят в замешательство. Этим немедленно воспользовались стрелки и минометчики лейтенанта Сливченко. Они поднимаются в контратаку. И вражеские [23] автоматчики не выдерживают, начинают пятиться. Потом бегут. Их преследуют уже не только бойцы флангового прикрытия, но и воины 1-й стрелковой резервной роты...
Как нам потом расскажут, первым с возгласом «За Родину, вперед!» в контратаку поднялся красноармеец коммунист П. С. Долганов. Он и увлек за собой товарищей.
Итак, ситуация тогда на нашем, правом фланге выправилась. Но гитлеровцы не унимались, и первый мой бой был далеко еще не закончен...
Подтянув свежие силы, противник, не добившись успеха на фланге полка, ударил теперь по центру. Мы снова отбили его натиск. Но, как говорится, на последнем дыхании. Поэтому, оценив обстановку, комдив полковник М. В. Волков приказал полку начать постепенный отход в сторону населенного пункта Киеты.
Отходили, что называется, держа противника на острие своих штыков. Больше отбиваться было нечем. Ведь мы и до этого боя сидели, образно выражаясь, на голодном пайке. По строгому приказу была установлена норма: на миномет расходовать 10–11 мин в сутки, на орудие — 5–6 снарядов. А теперь и этот скудный запас боеприпасов был израсходован.
И все-таки мы сумели закрепиться на участке восточнее Киет! Двое суток непрерывно длился этот мой первый бой. Такое запоминается на всю жизнь...
...Мысленно напрягаю память. Вот знаю, что из воспоминаний этого боя выскользнула какая-то очень важная деталь, но какая?
Постой, постой! Когда мы заняли оборону восточнее Киет, я был вызван в штаб дивизии... И вот там... Ну точно! У блиндажа двое людей — полковник и молоденький лейтенант — тискают друг друга в радостных объятиях. Полковник — наш комдив Михаил Васильевич Волков. А кто же этот незнакомый лейтенант?..
Будто наяву слышу чей-то голос, подсказавший тогда мне:
— Наш комдив сына своего случайно встретил. С самого начала войны не виделась. И вот... Оказалось, рядом все время воевали... [24]
Расспросить поподробнее было как-то неудобно. Да и некогда. Меня ждал начальник штаба дивизии. Но увиденное врезалось в память. Ведь такое не часто увидишь на фронте, среди огня и смерти...
...И мог ли я тогда, лежа на носилках и ожидая погрузки, предположить, что через тридцать с лишним лет, уже работая над этой книгой воспоминаний, случайно натолкнусь в архивах на незамысловатый, далекий от литературного совершенства документ, который и поведает мне о тех, в свое время неузнанных обстоятельствах встречи на войне отца и сына. Это было спешно, от руки, написанное боевое донесение, в котором, в частности, говорилось: «В борьбе с немецкими захватчиками образец мужества, отваги и находчивости проявили артиллеристы лейтенанта Волкова. Стремительным натиском фашисты были выбиты из селения Джанторы. Вскоре после этого нашими частями в результате ожесточенных боев была занята важная высота 19,8. Противник пытался контратакой вернуть занятую высоту. 28 февраля к высоте двинулось до батальона румын...
Батарея лейтенанта Волкова поддерживала наступление нашей пехоты. Но случилось так, что к моменту контратаки противника она расстреляла все снаряды. Волков, оценив обстановку, не терял ни минуты. Вместе с двумя своими артиллеристами под усиленным обстрелом противника он побежал к брошенному румынами при отступлении исправному орудию. В течение нескольких минут Волков изучил вражескую пушку и прямой наводкой открыл из нее огонь по противнику... Артиллеристы произвели 80 выстрелов. Контратака врага была сорвана. Скопление его пехоты было рассеяно.
Командир дивизии полковник Волков, наблюдавший за ходом боя, спросил:
— Кто ведет огонь из захваченного орудия по противнику?
Ему ответили:
— Командир батареи лейтенант Волков»{1}.
Но, повторяю, тогда, дожидаясь отправки на Большую землю, я не знал всех тех обстоятельств, при которых произошла эта встреча отца и сына. Я просто радовался за нашего комдива, которого мы все ценили и любили. [25]