Исландия — Канада

Самолёт низко пронёсся над караваном больших океанских пароходов и военных кораблей сопровождения. Белый пар взвился над трубами, суда сигналили мощными гудками. На палубах толпилось много народу, все махали шляпами, платками — желали нам счастливого полёта. Отвечая на приветствия, наши пилоты резко положили самолёт с крыла на крыло — мы пожелали морякам счастливого плавания. Караван шёл на север, в Советский Союз.

Через несколько минут остались позади и скрылись из виду высокие ледниковые горы гостеприимной Исландии, так напоминавшей нам родную Арктику.

Мы остались одни над необозримым, старым седым океаном. Поднялся свежий ветер, тот самый, который так нужен был нам недавно... На поверхности океана засеребрились барашки и забелели редкие гребни.

Медленно набирая высоту, самолёт шёл на юго-запад в сумеречном свете полярного дня.

— Ну, как у вас дела, Эндель Карлович? — спросил я у командира самолёта.

— Да сейчас вроде ничего, как будто всё в порядке, а вот немного раньше было не совсем. А у вас, штурманы, как дела?

— У нас по всем признакам должно быть всё в порядке. Триста километров пролетим по радиомаяку Исландии, да ещё последние триста пройдём по радиомаяку на аэродроме посадки.

— А ещё две тысячи километров полёта как думаете контролировать?

— А тут и думать много нечего. Облака скоро закроют от нас океан и нам останется только одно небо. [36]

— А что же вы на небе увидите, когда оно такое светлое?

— Посмотрите в южную часть неба, что вы там видите?

— Вижу умирающую луну и мне теперь всё ясно. Занимайтесь своим делом, а я поговорю с техниками да узнаю, как дела у наших пассажиров.

В пассажирской каюте к этому времени установился обычный распорядок. Вячеслав Михайлович, надев пенснэ, углубился в чтение. Остальные пассажиры сидели группами и оживлённо беседовали. Кислородные маски валялись небрежно засунутые куда попало: пассажирам было обещано, что кислород в этом полёте не потребуется.

Стрелки-пулемётчики, предчувствуя, что земли под самолётом долго не будет, устраивались поудобнее с намерением поспать.

Борттехники Дмитриев и Золотарёв сосредоточенно наблюдали за приборами, шуровали что-то там ручками и, как говорят, устанавливали моторам нормальный режим.

Мы с Романовым готовились к более сложным вычислениям. Готовили секстанты, таблицы, карты и разные мелочи. Одновременно контролировали свой путь по радиомаяку.

Через один час полёта мы были на высоте трёх тысяч метров. Низко под нами сплошной густой массой лежали необозримые облака, казавшиеся чем-то твёрдым, и самолёт над ними быстро нёсся вперёд.

Где-то внизу воды Гольфстрема несли своё тепло в Ледовитый океан, в Баренцево море. Мы не видим поверхности океана, но его тёплое дыхание доходит и до нас: термометры показывают на восемь градусов выше обычного для этой высоты. [37]

Лучи заходящего солнца освещали северную часть небосвода; их хватало только до зенита, а от него на юг и юго-запад небо было всё темнее и темнее. Мы летели в сторону ночи, и небо впереди было чёрное, мрачное. И нам, штурманам, хотелось, чтобы возможно дольше горизонт впереди был темным, иначе мы не смогли бы вести астрономические наблюдения.

На всём небе только две тускло светящиеся точки: звезда Арктур и ущерблённая луна, давали нам астрономическую ориентировку.

Провожающий нас радиомаяк с Исландии был слышен всё слабей и слабей. Вот-вот его не станет слышно вовсе. Решил проконтролировать радиста. Переключил свой коммутатор и убедился, что радист всё время слушает радиомаяк. А между тем это для него совсем необязательно и даже не желательно, так как он должен в это время работать на связь. Обернувшись к Кемпбелл, я постарался разъяснить ему жестами, что надо устанавливать связь.

Мистер улыбнулся, закивал головой и снова показал большой палец — его излюбленный жест.

А между тем связь была крайне необходима. Дело в том, что, вылетая из Исландии, мы не наметили определённого пункта для посадки, решили, что когда будем в районе Гренландии и установим связь с Канадой, тогда и определим этот пункт в зависимости от показаний погоды.

Через полтора часа полёта мы перестали слышать радиомаяк Исландии: оборвалась последняя нить, связывающая нас с землёй.

Теперь мы были связаны только с Арктуром и Луной, но это была ненадёжная связь. Восход догонял нас, и нам не уйти от наступающего дня, как бы мы ни торопились... [38]

Через несколько минут и Арктур и Луна растаяли в наступившем дне. Сзади нас из-за горизонта выплыло большое ярко-красное солнце, ещё немного, и на белую плотную облачную массу легла тень нашего самолёта и побежала впереди нас.

Пассажиры, убаюканные мягким светом утреннего солнца, дружно спали, склонив головы друг другу на плечо. Только Вячеслав Михайлович, не отрываясь, читал при свете лампочки.

Оба радиста, свернувшись калачиком в узком проходе, дремали, положив головы на меховые сапоги третьего — дежурного.

Хотя самолёт шёл под управлением автопилота, командиру самолёта было не до сна. Навигационные вопросы беспокоили его не меньше, если не больше, чем нас, штурманов.

— Ну, как, штурманы, с астрономией уже покончено? — обратился к нам Пусеп.

— Да, покончили, медленно идём, не успели удрать от солнца.

— А скоро ли будет Гренландия?

— Гренландия будет через час, — ответил я. — Но у меня есть сомнения в том, что мы её, эту самую Гренландию, увидим — она будет закрыта сплошными облаками. Этого надо было ожидать по прогнозу, это видно и сейчас по нашей погоде.

— Да, — протяжно сказал пилот, — а как же вы там со своими расчётами обойдётесь без Гренландии? Не проскочите? Да и вообще пора решать, куда будем лететь на посадку. Как обстоят дела у радистов со связью?

Отвечаю:

— С Гренландией будет всё в порядке, а с радистами дело обстоит так: двое спят, а третий, дежурный, дремлет на своём сиденьи. Сейчас возьмусь за радистов, буду добиваться от них связи с землёй. [39]

Я попытался объясниться мимикой и жестами с мистером Кемпбелл, но ничего из этого не получилось. Тогда взялся за дело знающий английский язык Романов. Он завёл с радистом длинную переписку, в результате которой выяснилось, что радиосвязь есть только с Исландией и больше ни с кем.

Я снова решил поговорить с радистом. На этот раз я сказал ему два слова, понятные всем радистам:

— Рейкьявик. Радиопеленг.

Мистер Кемпбелл обрадованно кивнул головой и заработал на ключе.

Через несколько минут с Рейкьявика получили радиопеленг. Он был равен 280 и показывал, что мы идём правильно, по намеченному маршруту.

Но скоро Гренландия, где надо будет решать вопрос смены курсов, а это будет зависеть от погоды впереди. Короче говоря, нам нужна была радиосвязь со станциями, лежащими впереди, а не оставшимися сзади.

Разбудил я своих радистов, Муханова и Низовцева, и предложил им во что бы то ни стало наладить связь с Канадой. И вот три радиста, разложив на коленях содержимое портфеля мистера Кемпбелл, устроили что-то вроде конференции.

Муханов тыкал пальцем в расписание, указывая на определённую частоту волн, Низовцев быстро перестраивал передатчик на указанную частоту, а мистер Кемпбелл, усиленно нажимая на ключ, с ожесточением отстукивал на ключе позывные. Потом все втроём, затаив дыхание, слушали несколько минут, вращая конденсаторы на приёмнике. Не добившись ответа, снова разбирали листки инструкции и искали то, чего не могли найти. [40]

Глядя на их усилия, я вспомнил все большие перелёты, когда сотни станций следили за самолётом, и штурману стоило только нажать ключ, как ему сразу отвечало несколько станций на многих частотах. Не то теперь. Война ведётся и в эфире. Перепутаны, перемешаны все волны. Нелегко в таких условиях наладить связь на большом расстоянии.

«Неужели придётся без связи сделать такой солидный перелёт» — подумал я.

Я тщетно пытался на радиополукомпасе обнаружить хоть какую-нибудь радиостанцию на острове Гренландия. Всё было напрасно.

Мысли были направлены на то, как обезопасить наш корабль, предусмотреть всё необходимое на тот случай, если бы нам так и не удалось наладить связь.

Антенная лебёдка на нашем самолёте располагалась недалеко от штурмана. На ней было намотано метров восемьдесят тонкого стального троса. Тогда я, выпустив всю антенну на лебёдке, переключил свой радиополукомпас на выпускную антенну и стал на приёмнике ловить по всему канадскому радиоволновому диапазону.

И тут случилось то, чего никогда ещё не бывало в моей практике. Я громко, отчётливо услышал звук «а», всё время повторявшийся. Ничего другого не было слышно. Откуда этот звук? Никаких радиомаяков вблизи нет и не может быть. А источником мог быть только радиомаяк. Смотрю на приёмник, глазам не верю. Слушаю в телефон, ушам не верю. Зову Романова, включаю его телефон и спрашиваю, какую букву он слышит. Отвечает «а». Я показываю на приёмник и спрашиваю, какая частота, Романов подтверждает, что всё правильно. [41]

И в это время вместо одной буквы мы услышали позывные радиомаяка одного из предполагаемых для посадки аэродромов. У Романова глаза делаются всё шире, он непонимающе смотрит на меня, затем берёт карту и мерит расстояние от нас до радиомаяка. Невероятная вещь: простой маяк с радиусом действия в 300 километров мы слышим на расстоянии 1500 километров.

Так поразившее нас чудо объяснилось двумя причинами: длинной антенной и пространственной волной. Впоследствии мы в этом убедились. Радисты, увидев, как работает мой приёмник на выпускной антенне, отобрали её, лишив меня возможности слушать радиомаяк. Впрочем, это было сейчас не существенно, так как практически на таком огромном расстоянии пользоваться радиомаяком нельзя.

Через четыре часа полёта по расчёту времени мы были у южной оконечности Гренландии, о чём немедленно доложили командиру.

В погоде никаких изменений. Те же ровные белые облака, а над ними, на высоте трёх с половиной тысяч метров, без колебаний, с привычным шумом идёт самолёт. Тень теперь не впереди, а немного в стороне, но так же неутомимо бежит вперёд и мы её никак не можем нагнать.

Гренландия осталась позади, и все вопросы, связанные с ней, отошли, точно их и не бывало. Теперь появились новые вопросы, а с ними новые сомнения: как-то будет дальше, какая погода впереди. Связь с землёй нужна дозарезу, а её всё нет и нет.

По прогнозу предполагалось, что на материке погода лучше, чем на острове Нью-Фаундленд. Договорились с командиром ориентироваться на аэродром Гусс-Бей в Канаде. [42]

Наши радисты возбуждённо роются в объёмистой инструкции, крутят ручки, советуют, предлагают, требуют. А невозмутимый мистер Кемпбелл сидит с олимпийским спокойствием, соглашается с радистами, кивает головой, изредка улыбается и методично выстукивает на ключе.

Прошёл четвёртый, пятый и шестой час полёта. Солнце поднялось выше. Под нами безграничное облачное поле. Кругом чистый прозрачный арктический воздух. Лучи солнца зайчиками отражаются в стёклах. В такую погоду лететь и лететь, жить да радоваться солнечному дню.

Но внутри самолёта сейчас не до красот. Атмосфера накаляется. Командир теребит двух штурманов, два штурмана теребят трёх радистов, и всё это упирается в одно — нужна связь, нужна погода, надо решать, что делать.

Наступило время для решительных действий. На радистов надежды мало. Надо было самому выкручиваться из обстановки, пока ещё не угрожающей, но очень сомнительной в перспективе.

Отбираю у радистов большую выпускную антенну и включаю её на радиополукомпас, предоставив радистам заниматься экспериментами с двумя жёсткими антеннами.

Нахожу на приёмнике радиомаяк Гусс-Бея и слышу знакомый звук «а». Мы идём по одной стороне зоны радиомаяка и по моим расчётам скоро должны будем войти в самую зону и по ней без труда выйдем на аэродром. Но какая же там погода?

Переключаю приёмник на радиомаяк другого аэродрома на острове Нью-Фаундленд и слышу одну букву, от которой у меня и руки опустились: буква не та, которая должна быть по нашему месту и по схеме радиомаяка. Стало ясно, что либо мы далеко от тех точек, которые считаем своим [43] местом, либо один из радиомаяков работает не так, как у нас в схемах указано.

Надо было предпринимать что-то решительное.

— Эндель Карлович! — обратился я к командиру, — подверните вправо градусов тридцать и будем входить в зону радиомаяка.

— А долго ли мы будем в неё входить? Горючего у нас не так уж много.

И Пусеп переключил коммутатор на борттехников и стал с ними подсчитывать остатки горючего.

Минут десять прошли с новым курсом, но до зоны маяка не дошли. У меня возникло опасение, что именно этот маяк на нашей схеме показан неверно. Решил итти прежним курсом, чтобы не увеличивать ошибки: если она была нами допущена. Снова обращаюсь к командиру:

— Эндель Карлович! Давайте ложиться на прежний курс.

— Что, уже в зону вошли?

— Нет, зоны мы ещё не нашли, но думаю, что скоро найдём. Как с горючим?

— Горючего ещё на два часа, не больше.

В своих списках американских и канадских радиостанций я нашёл три небольшие морские радиостанции, расположенные у берегов Канады, которые работали на одной волне по одной минуте каждого часа. С их помощью я решил проверить своё место и правильности работы радиомаяков. Я легко поймал и запеленговал все три радиостанции в течение трёх минут.

Рассчитав и проложив на карте обратные радиопеленги, я убедился, что больших отклонений от маршрута у нас нет, а маяк Гусс-Бея работает неверно.

Задача была решена. Курс самолёту немного правее, буква «а» с радиомаяка слышалась всё [44] слабее и слабее и, наконец, совсем пропала, До слуха доходил только один тон средней зоны.

Появились разрывы в облаках, сквозь них далеко внизу видно море с плавающими льдинами. По старой полярной привычке пишу в бортжурнал: «мелкобитый лёд до 5 баллов».

В это время на нас свалилось счастье, какое только было возможно в нашем положении. Началось с Пусепа, который вдруг сказал, что впереди облака кончаются. Кто-то истошным голосом закричал, что видит землю. И тут же радисты вручили нам бланк со сводкой погоды, в которой было сказано: «в Нью-Фаундленде туман, в Гусс-Бее безоблачно, видимость 5 км, ветер западный».

Это было полное исполнение желаний. В благодарность я отдал радистам, большую антенну, радиомаяк был хорошо слышен на маленькую верхнюю антенну.

Мы вышли на материк и в зоне маяка шли прямо на аэродром. Погода была безоблачная, все облака остались позади и только в заливе над озёрами и речками стоял туман.

Теряем высоту, идём вперёд, в самолёте становится всё теплее. Пассажиры снимают меховое, чистятся, приводят себя в порядок. Радисты через каждые две минуты суют нам всевозможные сводки. Настроение на корабле праздничное, голоса весёлые, все замечают, как красиво солнце и вообще какая хорошая погода.

Под самолётом — серая, холмистая, однообразная тундра, изрезанная речками и озёрами. Серость кругом такая, что не на чём глазу отдохнуть. Под нами длинный узкий залив, вдоль которого мы идём. Где-то в глубине его будет наш аэродром. Но туман над водой расползался такими причудливыми фигурами, что невозможно определить, где залив, а где озеро. Но мы пользуемся радиомаяком [45] и идём точно В зоне, которая неизбежно приведёт нас на аэродром.

Маяк слушаем только мы, штурманы. Пилоты же, как только самолёт вышел на материк, взялись за карты, стали сличать карту с местностью. И вдруг в душу нашего командира закралось сомнение. Сколько я ни знаю командиров, у всех недоверчивые души. Оно и понятно: каждый командир хочет всё заранее знать и предусмотреть.

Пусеп осторожно обращается ко мне.

— Что-то местность мне незнакома, никак не пойму, где мы летим.

— Мне эта местность тоже незнакома, — отвечаю я.

— Как так — незнакома? Значит, мы идём не туда, куда нужно?

— Да, нет, совсем не то. Незнакома местность потому, что я её впервые вижу. А идём мы правильно по маршруту, только туман так искажает всё кругом, что я и сам, если бы не был уверен в правильности курса, мог бы подумать так, как ты.

— А откуда ты знаешь, что я думаю?

— Это угадать нетрудно. Ты сейчас думаешь, что вот и местность незнакомая, и штурманы заблудились, и аэродрома мы не найдём, и садиться придётся где-нибудь и как-нибудь. И наверное ты вспоминаешь лётчика Коккинаки и штурмана Гордиенко, которые где-то недалеко от этих мест сели в тундре.

— Не совсем так, но нечто похожее приходило мне в голову.

— А сейчас?

— Сейчас я об этом больше не думаю и думать не буду, потому что я впереди вижу аэродром и теперь без вас, штурманов, дорогу найду. Техники, выпускайте колёса! Приготовиться всем к посадке! [46]

Мы увидели аэродром. Одна полоса на аэродроме была почти закончена, вторая же ещё строилась.

Ветер дул вдоль готовой полосы, наполовину затянутой туманом.

На глазах наших туман быстро надвигался, вот-вот аэродром совсем затянет. Но если мы сегодня ночью не могли опередить солнце, то туман мы опередили.

Мягко коснувшись колёсами ровной поверхности аэродрома, самолёт побежал по дорожке. Через пять минут весь аэродром был затянут низким плотным туманом. Сесть теперь было бы уже невозможно.

Мы рулили на стоянку за автомобилем, который в тумане показывал нам дорогу.

Моторы выключены. После восьми часов полёта мы все выходим на американский материк.