Глава 8.

Слово о штабах

Органы стратегического руководства. — «Мозг армии». — Задачи штаба. —Особенности работы. — Лишний ноль: кто в ответе? — Как разрабатывались и докладывались документы. — Надо уметь убеждать. — Академия артиллерийских наук. — О стиле работы штабов. — Солдат докладывает: противник не тот. — Не отставать от жизни. — Верховный Главнокомандующий на фронте.

Жизнь каждого человека бывает посвящена обычно какому-то одному делу. Полагается выбирать это дело по призванию, на практике же значительно чаще выпадает оно по необходимости. Я — штабник. Вся моя сознательная жизнь прошла среди людей военной профессии, и главным образом на штабной работе, связанной с управлением войсками в военное и мирное время. Мне, как и людям других профессий, дорого то, с чем я свыкся, чему отдал всю свою жизнь.

Долго я колебался, надо ли выделять в специальную главу это «слово о штабах». Ведь вся книга, по сути, и есть рассказ о делах Генерального и фронтовых штабов в связи с событиями войны... И все-таки решил собрать воедино размышления и впечатления относительно службы штабной, попытаться рассказать читателю о некоторых ее особенностях и значении. Решил еще и потому, что среди читателей найдутся мои молодые коллеги — офицеры штабов и те, кому еще предстоит вступить на эту стезю. Видимо, им будет небезынтересно знать рассуждения человека, отдавшего штабной службе большую часть своей жизни.

Главу писал, памятуя, что за точным определением понятия штаба как органа управления войсками стоит коллектив людей, спаянных любовью к своей Советской Родине и преданностью идеалам коммунизма. У них, однако, разные способности, образование, склонности, по-разному они выражают чувство товарищества, взаимопомощи, отношение к порученному делу.

Многократно приходилось мне выслушивать вопросы относительно того, как же совмещаются и приобретают в штабе прочное единство общие и личные интересы столь различных людей, какие особые требования предъявляются к ним совместной службой, какова лаборатория работы штаба и особенно его оперативных органов как ведущих в штабе.

Чтобы понять основы, порядок службы и подчиненности работника штаба, особенно высшего, нужно иметь представление об управлении войсками и вооруженными силами в целом. Сразу же нужно сказать, что задачи защиты Родины решались под руководством Центрального Комитета партии и Советского правительства. Это понятно, поскольку в годы войны борьба ведется не только на вооруженном фронте и исход ее зависит от усилий всей страны. Армия и флот всегда находятся в руках верховной власти государства. У нас в годы гражданской войны управление войсками и деятельностью страны принадлежало Совету Рабочей и Крестьянской Обороны во главе с В. И. Лениным. В период Великой Отечественной войны вся полнота власти была сосредоточена в Государственном Комитете Обороны, созданном 30 июня 1941 г. ГКО представлял собой коллективный орган руководства страной и армией. Состоял он из членов Политбюро, а председателем его являлся И. В. Сталин — Генеральный секретарь ЦК партии и в то же время Верховный Главнокомандующий.

Следует подчеркнуть, что все принципиальные вопросы руководства страной, ведения войны решались Центральным Комитетом партии — Политбюро, Оргбюро и Секретариатом, а затем проводились через Президиум Верховного Совета СССР, Совнарком, а также через ГКО и Ставку ВГК. Для оперативного решения военных вопросов созывались [433] совместные совещания членов Политбюро и ГКО, Политбюро и Ставки, а наиболее важные из них обсуждались совместно Политбюро, ГКО и Ставкой.

К области руководства военными действиями не попирался и принцип единоначалия — этот важнейший принцип военного строительства и управления войсками в мирное и военное время. Руководство операциями Вооруженных Сил в высшем звене находилось в руках только Ставки Верховного Главнокомандования. Но поскольку членами Ставки были некоторые члены Политбюро ЦК ВКП (б) и лица высшего военного командования, она, таким образом, являлась коллективным органом верховной военной власти.

Решения Ставки, оформленные документами, подписывались двумя лицами — Верховным Главнокомандующим и начальником Генерального штаба, а иногда заместителем Верховного Главнокомандующего. Были документы за подписью только начальника Генерального штаба. В этом случае обычно делалась оговорка «по поручению Ставки». Один Верховный Главнокомандующий оперативные документы, как правило, не подписывал, кроме тех, в которых он резко критиковал кого-либо из лиц высшего военного руководства (Генштабу, мол, неудобно подписывать такую бумагу и обострять отношения; пусть на меня обижаются). Подписывались им единолично только различного рода приказы, главным образом административного характера.

Должен сказать, что Сталин не решал и вообще не любил решать важные вопросы войны единолично. Он хорошо понимал необходимость коллективной работы в этой сложной области, признавал авторитеты по той или иной военной проблеме, считался с их мнением и каждому отдавал должное. В декабре 1943 г. после Тегеранской конференции, когда потребовалось наметить планы действий на будущее, доклад на совместном заседании Политбюро ЦК ВКП (б), ГКО и Ставки относительно хода борьбы на фронтах и ее перспективах делали А. М. Василевский и А. П. Антонов, по вопросам военной экономики докладывал П. А. Вознесенский, а И. В. Сталин взял на себя анализ проблем международного характера.

Высокой степенью организации отличался и сам процесс стратегического руководства. Он являлся чрезвычайно многосторонним, но единым. Это единство складывалось из ряда составных элементов. Главными из них, на наш взгляд, были определение возможного хода войны и военных действий, т. е. предвидение их развития; разработка решения: определение замысла и плана кампаний и стратегических операций, способов военных действий на данном этапе войны для каждого театра в отдельности; всестороннее материальное и организационное обеспечение решений стратегического руководства, и, наконец, нужно указать на политическую основу стратегического руководства.

Задача разгрома гитлеровских захватчиков, посягнувших на завоевания социализма, на все человечество, диктовала и цели советской стратегии в развернувшейся Великой Отечественной войне. Зависимость стратегии от политики прямо проявилась в целях противоборствующих сторон, в ходе войны и ее результатах. Для антигитлеровской коалиции справедливые, освободительные цели войны сыграли решающую роль в мобилизации сил народа на отпор агрессору, в формировании моральных стимулов и духа войск, столь важных для победы. Советская Ставка так же, как и люди, осуществляющие ее указания на полях сражений, не испытывала никакой «политической перегрузки» стратегии, о которой упоминают некоторые историки{51} на Западе, туманно представляющие себе основы ведения войны любым государством.

Главным органом стратегического руководства, как уже сказано, была Ставка Верховного Главнокомандования (первоначально она именовалась Ставкой Главного Командования), созданная для управления военными [434] действиями. В течение Великой Отечественной войны классической схемой управления была Ставка — фронт, флот, отдельная армия. Но Верховное Главнокомандование было в состоянии переговорить по радио, телеграфу и телефону с любой армией фронта. Особенно просто это делалось после внедрения высокочастотной телефонной связи до армии включительно.

Схема управления усложнялась, когда вводились главные командования. Введенные в начале войны главнокомандования на трех стратегических направлениях не были обеспечены достаточными органами управления и средствами связи. Главным образом поэтому они себя не оправдали и были упразднены. А в 1945 г. в период разгрома Квантунской армии империалистической Японии главнокомандующий на Дальнем Востоке Маршал Советского Союза А. М. Василевский имел сначала группу, а затем небольшой штаб во главе с генералом С. П. Ивановым.

Рабочим органом Ставки являлся Генеральный штаб, о функциях которого подробно говорилось в первой главе. Большое значение в стратегическом руководстве имели и другие органы. Их назначение не требует особых пояснений.

Политическое руководство Вооруженными Силами ЦК партии осуществлял через свои органы в армии и на флоте — Главное политическое управление Красной Армии и Главное политическое управление Военно-Морского Флота, работающие на правах отделов ЦК, политуправления и политорганы. Летом 1942 г. по решению Политбюро ЦК начальником Главного политического управления Красной Армии был назначен кандидат в члены Политбюро, секретарь ЦК А. С. Щербаков.

Политические управления фронтов и флотов, политотделы армий, флотилий, корпусов, дивизий, бригад всю свою деятельность направляли на всемерное укрепление боевой мощи армии и флота, воспитание высоких моральных качеств у советских воинов.

Резервы и пополнения готовило, в основном. Главное управление формирования и укомплектования войск Красной Армии (Главупраформ). Планы развития своих войск и применения их в операциях готовили штабы командующих видами и родами войск (авиации, ПВО, артиллерии, бронетанковых, инженерных войск, войск связи). Руководство тылом Красной Армии осуществлялось через начальника тыла и его штаб. Деятельностью партизан управляли Центральный штаб, республиканские и областные штабы партизанского движения.

Своеобразную роль, как уже отмечалось, играли представители Ставки. Они направлялись в войска по мере надобности для координации действий фронтов в стратегической операции и контроля за проведением решений Ставки в жизнь. Следует здесь сказать о представителях Ставки по линии родов войск. Обычно они работали в группе общевойсковых начальников, но в отдельных случаях выезжали самостоятельно. Такими представителями назначались П. Н. Воронов, А. А. Новиков, Ф. Я. Фалалеев, Н. Д. Яковлев и другие военачальники.

Эти формы руководства были необходимы и, я бы сказал, неизбежны в условиях военного времени. Нужно было охватить непомерно большое количество столь крупных задач, которые никак не укладывались в рамки индивидуального мышления. Коллективная форма работы имела место на всех ступенях военной иерархии в лице военных советов фронтов и армий, а также в виде разветвленной системы службы штабов.

Маршал Советского Союза Б. М. Шапошников образно и точно определил роль штабов в названии своего капитального труда «Мозг армии». Штабы восполняют то, что не в состоянии выполнить один командир, а точнее — подготавливают почву для принятия решения. Затем на основе принятого решения они планируют, объединяют и координируют усилия всех, кто будет нужен для успеха боя, сражения, операции, чьи знания и организаторская деятельность могут быть использованы командованием в интересах решения поставленной задачи. Штаб организует и [435] осуществляет всевозможные мероприятия, направленные на то, чтобы решение командира было полностью проведено в жизнь.

В далеком прошлом были армии, велись войны, а штабов не было. Они появились лишь на той ступени развития военного искусства, когда полководец не мог в одиночку справляться с управлением войсками.

В 1857 году Энгельс писал: «Чтобы дать возможность командующим армиями и армейскими корпусами и командирам дивизий руководить, каждому в пределах его компетенции, вверенными им войсками... создана особая служба, состоящая исключительно из офицеров и называемая штабом»{52}.

Необходимость в сложном штабе появилась еще позднее. Два столетия назад без таких штабов обходились, поскольку массовых армий не было, а исход войны решался в генеральном сражении, когда полководец видел все поле битвы. Снабжение армии осуществлялось с помощью простейших транспортных средств и сводилось к элементарным предметам потребления. Сложные виды связи отсутствовали, конные адъютанты и ординарцы вполне обеспечивали управление боем. В таких условиях штабы не играли присущей им в современных условиях роли и в основном выполняли административные функции. Не случайно история не сохранила имен многих начальников штабов, которые состояли при великих полководцах. Видимо, только специалистам-исследователям известно, что начальником штаба Наполеона был маршал Бертье, обладавший поразительной работоспособностью, феноменальной памятью и особым талантом — превращать общие указания Наполеона в точные параграфы приказов. Наполеон о нем говорил, что Бертье обладал способностью «самые сложные движения армии представлять в докладах ясно и просто». А многие ли знают о начальнике штаба М. И. Кутузова генерале Бенигсене? Он тоже был незаурядным человеком. Правда, о директоре и сейчас знают больше, чем о главном инженере. Но это уже особый вопрос.

Проходили годы, менялись содержание и формы ведения сражений и войны в целом. Армии становились массовыми. Благодаря развитию вооружения и изменению личного состава армий менялись тактика и стратегия, возникло оперативное искусство. Соответственно менялись роль и значение штабов: постепенно из органов административных они превратились в подлинные органы организации и управления боевыми действиями войск любого масштаба. Во всех современных армиях мира давно уже сложилась стройная организация штабов и существует штабная служба, которой занимаются квалифицированные военные — профессионалы.

В настоящее время штаб проводит необходимую работу по подготовке и организации боя, сражения, операции и войны в целом. Он собирает сведения о противнике, своих войсках, местности, производит расчет времени, учитывает личный состав, вооружение и технику, анализирует полученные данные, делает из них выводы, докладывает их командующему (командиру) и, опираясь на анализ обстановки, предлагает возможный вариант решения. На основе решения, принятого командующим, штаб планирует бой и операцию, разрабатывает все необходимые документы (приказы, директивы, планы и т. п.), представляет их на утверждение и после этого доводит до исполнителей, а затем контролирует исполнение принятых командующим решений. Таким образом, в современных условиях без штаба не будет и полководца, творческая активность которого окажется подавленной потоком мелких текущих забот.

Некоторые отождествляют штаб с вычислительным центром или организацией, похожей на бухгалтерию. Спору нет — расчетов в штабе производится очень много, и ни одному человеку, будь он семи пядей во лбу, с ними не справиться. Но это не механическая работа, а осмысленный и направленный труд, который не по плечу машине. Правда, в настоящее время машины помогают человеку в расчетах, но не думают за него, За редким исключением каждый расчет озарен светом поиска, догадки, [436] гипотезы, он делается с определенной целью что-то выявить, доказать или опровергнуть и совершается весьма целеустремленно большим коллективом опытных и хорошо подготовленных в общем и специальном отношении людей. Только совместное коллективное мышление, тесно и постоянно связанное с военной обстановкой, давало возможность организованно извлечь из потока информации все полезное и нужное для формирования правильного полководческого решения.

Обратимся к конкретным задачам штаба. Они связаны в основном с тем, чтобы постоянно питать ум полководца материалами, необходимыми для принятия решения. Получить, или, как говорят военные, собрать такие материалы, обработать и представить полководцу обязан штаб. Конечно, для этого нужно иметь органы, которые организовали бы сбор, обработку данных и представили доклад военачальнику. Такие органы в каждом штабе есть, они-то и ведут повседневную, кропотливую, подчас незаметную работу, на которой лавров не заработаешь, а неприятности можешь приобретать каждый день.

На войне, пожалуй, нет того, что не имело бы отношения к штабу. Некоторые виды работы сложились как обязательный и наиболее важный род штабной деятельности. В первую очередь к ним относится разведка, ведение которой есть одна из первых и самых непреложных штабных функций, с тех пор как существуют сами штабы. Разведка ведется непрерывно с первого до последнего дня войны, всегда и всюду — в бою, в походе и на отдыхе, на земле, в воздухе и на воде, в ближайшем и глубоком тылу, ведется всеми возможными путями и средствами — наблюдением, засылкой специальных групп и агентуры, подслушиванием, засечкой координат объектов противника, радиоэлектронными и другими средствами, фотографированием и, наконец, боем. Недаром главными требованиями к разведке являются непрерывность ее ведения, своевременность и достоверность. Организуется и ведется разведка в зависимости от возможностей штаба. Чем выше штаб, тем больше сил и средств, разнообразнее способы ведения разведки. Самый высокий штаб организует и ведет разведку всеми силами и средствами, ему доступными.

Но вот разведка организована и действует. Недостатка в донесениях и докладах нет. Но все они, как правило, имеют одну особенность — они как бы фотографируют события: что увидел, услышал, добыл разведчик, то и доложил. А вот выводы о том, какие процессы скрываются за фотографией, что за события и почему отражены на ней, что и как собирается предпринять противник, должен сделать ведущий разведку штаб. А выводы-то эти ох как не просты! Прежде всего полученные разведкой данные нередко противоречивы, порой преувеличены или преуменьшены, а иногда и просто неправильны. Из вороха разведывательных данных после тщательной фильтрации, скрупулезного исследования и анализа отбирается все ценное, достоверное, на основе чего и делаются выводы.

В период битвы за Москву мы знали, например, о противнике достаточно много, чтобы точно определить замысел, характер и направления его действий. Нам была известна степень напряжения сил немецко-фашистских войск на всем фронте их наступления. Поэтому советское Верховное Главнокомандование приняло решение на переход в контрнаступление под Москвой в наиболее подходящий для этого момент. То же было под Сталинградом.

На Курской дуге было несколько иначе. В мае 1943 г. по всем данным нашей разведки выходило, что в этом районе назревало крупнейшее сражение, которое должно было многое решить в ходе войны. В Генеральном штабе шла круглосуточная напряженная работа по анализу донесений разведки. Они, как всегда, не были едины, но постепенно созрело мнение, что противник может перейти в наступление на курском участке советско-германского фронта примерно 10—12 мая. Этот вывод 8 мая доложили Верховному Главнокомандующему и в тот же день предупредили об угрозе войска. Ни у кого тогда не возникло сомнений в достоверности этого вывода. Однако... наступление не состоялось. [437]

Разведка между тем продолжала работать и накапливать данные о подготовке удара немецко-фашистских войск под Курском. Генштаб еще раз сделал вывод о переходе противника в наступление 19—26 мая. Вторично предупредили фронты, и опять вражеская атака не последовала! Снова все перепроверили и снова сделали вывод о наступлении гитлеровских войск, теперь уже 3—6 июля. Войскам пошло предупреждение о сроке возможного перехода противника к активным действиям. Вывод наконец-то подтвердился фактическим ходом событий: враг, как известно, нанес удар с утра 5 июля.

Нужно сказать, что советский Генеральный штаб в данном случае ни разу не допустил ошибки в анализе данных. Противник действительно был готов перейти в наступление и ждал только сигнала. Но Гитлер, от которого зависела подача этого сигнала, не решился ни в первом, ни во втором случае двинуть войска вперед. Перенос времени начала наступления происходил буквально в последние минуты до истечения назначенного срока атаки.

Сопоставление данных, добытых разведкой, давало иной раз совершенно новую картину расположения сил, а следовательно, и намерений противника. Сошлюсь на события марта 1945 г., когда мы вскрыли сосредоточение в районе юго-западнее Будапешта 6-й танковой армии СС. Незадолго до того союзники сообщили нам, что этот мощный ударный кулак противника находится совсем в другом месте. С получением данных своей разведки советское командование сделало правильные выводы об активных намерениях и замыслах врага в районе столицы Венгрии и приняло необходимые меры. В итоге планы немецко-фашистского командования были сорваны.

По этим примерам, а их можно привести десятки, видно, как трудно бывает штабу при анализе предстоящих действий противника, сколь ответственна эта задача и как легко может возникнуть заблуждение у командования, если штаб представляет ему недостоверные выводы о неприятеле и его замыслах.

При анализе данных разведки можно впасть в ошибку и принять желаемое за действительное. Это тем вероятнее, чем меньше признаков тех или иных намерений противника. Подтверждением тому неудача 11-го танкового корпуса генерала Рудкина под Ковелем в связи с неправильной оценкой действий врага. Или серьезный просчет командования Юго-Западного фронта зимой 1943 г. относительно намерений немецко-фашистских войск. Оказалось, они не бежали к Днепру, как предполагали, а производили перегруппировку, чтобы дать оборонительное сражение и самим перейти в контрнаступление. Выводы о действиях противника были сделаны только на том основании, что были замечены войска, поспешно отходившие в западном направлении. Как видит читатель, этого единственного признака было недостаточно для правильного умозаключения.

В работе разведки иной раз приобретали большое значение на первый взгляд вроде бы случайные эпизоды. Много волнений, например, в период подготовки Курской битвы доставляла нам та часть орловской группировки противника, которая противостояла Западному и Брянскому фронтам. Она могла явиться ближайшим источником пополнения гитлеровских сил для наступления на Курск. До поры до времени не было вскрыто никаких признаков изменений в ее составе, как вдруг назначенный на пост командующего Брянским фронтом генерал М. М. Попов по телефону доложил в Генштаб, что у противника произошла, видимо, какая-то перегруппировка сил. Подробности ему пока не были известны.

Факт перегруппировки был замечен одним из бывалых солдат. Когда командующий прибыл на передний край, чтобы на местности ознакомиться с полосой обороны фронта, и спросил, какой перед ними противник, солдат уверенно доложил, что в настоящее время у немца произошла смена войск.

Командующего заинтересовало такое суждение и одновременно [438] на-сторожило: разведка ничего не сообщала об этой смене. М. М. Попов спросил солдата, почему тот сделал такое предположение.

— Фриц не тот, товарищ генерал,— ответил солдат.— Раньше-то он ходил в рост, стрелял в свое время по назначенным районам, перерывы делал в семь утра и в час дня. Видать, завтракал и обедал. Все чин чином. А этот, по всему заметно, новый — стреляет бестолково, в рост не ходит, а бегом да ползком, все прячется. Перерыв на завтрак и на обед делает в другое время...

Командующий поблагодарил солдата, а затем организовал сильную разведку на этом участке, которая захватила «языка» из соединения, недавно выдвинутого на передний край. Эта и последующая разведки дали возможность установить, что противник заменил часть своих дивизий, значительно ослабленных в предшествующих боях, и вывел их для пополнения и отдыха в ближайший тыл.

Так наблюдательность и сметка одного бывалого солдата помогли вскрыть тщательно скрываемые намерения противника: то, что он не собирался брать отсюда войска для усиления курского направления.

Одним из самых страшных зол в работе любого офицера штаба, а разведчика тем более, является стремление «угадать» мысли начальника, подтянуть к ним для «подтверждения» свой доклад; и боже упаси — пойти поперек их. На практике это приводит, как правило, к неверной оценке событий, искажению действительности в угоду желательности. В результате — неверное решение, неудача, а то и поражение в бою. Мужественно доложить пусть и горькую правду и иметь свое мнение до принятия решения командиром или командующим — вот истинные качества хорошего штабного офицера. О неприятных фактах, конечно, не легко докладывать, так как докладчик рискует первым испытать неудовольствие или гнев начальника. Но истина должна быть дороже. Желание вызвать у начальника приятные эмоции обычно не служило на пользу делу.

Сбор данных по своим войскам — тоже важная задача штаба. Разумеется, она более легкая, чем делать выводы о противнике. Однако это не техническая работа, и к тому же весьма трудоемкая. Есть здесь, разумеется, и свои особенности.

Дело в том, что командир и его штаб оценивают обстановку и положение войск со своих более или менее узких, местных, что ли, позиций. Они ограничены заданным участком или полосой действий, и выводы относительно событий даются без учета той обстановки, которая известна вышестоящей инстанции. Кроме того, командир, поскольку он несет ответственность за действия своей части или соединения, конечно же стремится к тому, чтобы эти действия выглядели хорошо. Поэтому вольно или невольно он склонен приукрашивать действительность. Штаб должен тонко разбираться во всей сложности объективных и субъективных вопросов и находить истину. Я уже писал, как пострадал начальник штаба фронта, когда не донес в Генштаб о потере крупного населенного пункта, поверив заверениям нижестоящих командиров: выбьем, мол, противника в тот же день. Однако пункта не вернули, и начальник штаба был отстранен от должности.

В годы войны у наших операторов выработалось своеобразное чутье к форме докладов с фронта. Когда доносили, например, что противник «незначительно вклинился в нашу оборону» или, что еще хуже, «незначительно потеснил наши войска», мы уже знали, что надо обязательно проверить такие формулировки и любыми путями установить их точный смысл. На практике бывали случаи, когда на другой день после такого донесения противник оказывался в 10—20 и более километрах от переднего края в глубине нашей обороны. Вот тебе и «незначительно потеснил»! Короче говоря, штаб не должен только собирать бездумно то, что ему дадут, а обязан каждую строчку любого донесения глубоко анализировать и делать выводы. [439]

Вот пример, к чему может привести небрежная работа штабника. Как-то в одном из итоговых донесений за день, полученных с Воронежского фронта, было написано, что в результате успешной контратаки наших войск захвачено 100 орудий противника. Это донесение было принято по телеграфу начальником направления, перепечатано на машинке, заверено и, как положено, сразу представлено в Ставку.

Утром И. В. Сталин по телефону спросил меня:

• Захвачены ли вместе с орудиями снаряды?
• Я не знал. Он сказал:

— Поинтересуйтесь и доложите.

Срочно связался с начальником штаба фронта. Он тоже не знал и обещал немедленно выяснить и позвонить. А время шло. Часа через два Верховный Главнокомандующий позвонил снова и добавил:

— Если есть снаряды, то можно из захваченных фронтом орудий сформировать чуть ли не двадцать батарей. Так или нет?

Подтверждаю, что так. А он спрашивает:

— Не удалось выяснить, сколько снарядов?

— Пока нет,— отвечаю.

Он бросил трубку, явно, чувствую, недовольный.

Опять связался с начальником штаба фронта. На этот раз от него узнаю, что захвачено не 100, а всего 10 орудий, из них 6 разбитых и только 4 исправных; кто донес и почему так произошло — штаб разбирается.

Скандал был налицо. Я немедленно пошел к А. И. Антонову и доложил ему о последнем разговоре с начальником штаба,

— Ну, будет буря,— сказал Алексей Иннокентьевич.— Давайте звонить сами Сталину не станем: лучше доложим лично вечером. А если уж спросит — придется отвечать как есть...

До вечера звонка не было, а при очередном докладе в Кремле Верховный Главнокомандующий сам напомнил об этих злосчастных орудиях. Как и предполагали, была буря: нам пришлось выслушать в свой адрес и по поводу штабов вообще много разных весьма выразительных слов о безответственности, халатности в работе, ротозействе, головотяпстве, отсутствии контроля... В конце концов А. И. Антонову было приказано лично дело расследовать и о виновных в искажении фактов доложить.

Выяснилось, что в донесении Военного совета фронта было написано 10 орудии, а когда передавали по аппарату Бодо, то телеграфисты цифру исказили и передали 100. Алексей Иннокентьевич доложил об этом и сказал, что приняты строгие меры контроля с целью не допускать впредь таких ошибок. Виновных не назвал.

Сталин посопел трубкой, прошелся вдоль стола с картами и сказал:

— Девчонок с телеграфа надо, конечно, предупредить, чтобы были внимательней... Но что с них возьмешь: они в содержании телеграмм не разбираются. А вот оператор, который принимал донесение, обязан был проверить подлинность цифры. Это же не две пушки, и не каждый день мы захватываем сразу такое количество орудий, а, пожалуй, первый раз с начала войны...

Он долго еще говорил на эту тему, а затем спросил:

— А кто принимал донесение из операторов?

Я ответил, что у аппарата был сам начальник направления.

— Вот его и снять! Назначить на менее ответственную работу, и не в Генштабе...

Выше речь шла лишь об одной стороне деятельности штаба: о сборе данных по положению войск. Но кроме того, нужно точно знать еще их состояние, боеспособность, т. е. численность подразделений, частей, соединений; количество вооружения и техники; обеспеченность другими материальными средствами; наличие и опыт командного состава, обученность и политико-моральное состояние войск. Это тоже очень важная работа. [440]

Надо не только собрать все эти данные, но и провести тщательный их анализ.

Элементы, входящие в оценку обстановки, анализируются на всех ступенях военной организации, начиная от полка и до Генерального штаба. Вместе с тем Генштаб оценивает и другие факторы, только высшему органу присущие. Это прежде всего военно-политическая обстановка в стане противника, у союзников и у себя в стране. Конечно, оценка военно-политической обстановки производилась не перед каждой операцией. Эта категория, за редким исключением, изменяется постепенно, и анализ ее давался по периодам. Необходимые для себя данные Генштаб брал из общей оценки обстановки, которую делал Центральный Комитет нашей партии. Впервые такая оценка содержалась в докладе о 24-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции и в речи Верховного Главнокомандующего 7 ноября 1941 г. на Красной площади. Обстановка определялась как тяжелая, угрожающая нашей стране. В последующем анализы давались на протяжении Великой Отечественной войны всегда к 1 мая — по итогам зимней кампании и к 7 ноября — за летнюю кампанию. В отдельных случаях подводились итоги решающих операций нескольких фронтов, как было, например, после отражения немецкого наступления на Курской дуге. Оценки обычно фиксировались в выступлениях и приказах Верховного Главнокомандующего и других документах.

На том или ином этапе войны отдельные военно-политические вопросы приобретали особое значение. Таким являлся, например, вопрос о втором фронте. В докладе о 25-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции ему посвящался целый раздел. В тесной связи с ним стояли практические вопросы планирования наших операций. В 1942 г., в частности, нужно было решить: учитывать или не учитывать обещания англо-американцев открыть второй фронт уже в этом году.

Во всех случаях военно-политического анализа давалась общая и чисто военная оценка успехов сторон. В указанном докладе И. В. Сталина результаты наступления немецко-фашистских войск летом 1942 г. характеризовались как незавершенные ввиду явной нереальности стратегических планов нашего противника. В то же время делался вывод об антигитлеровской коалиции, о ее несомненной победе над врагом.

Читатель уже видел, что очень внимательно учитывалась политическая обстановка внутри тех стран, на территории которых проходили действия Советских Вооруженных Сил. Генеральному штабу приходилось, планируя операции, принимать обстановку во внимание и осуществлять мероприятия, прямо скажем, не совсем обычные.

При планировании предстоящих и уже проводимых военных действий Генеральный штаб обязан был учитывать не только наличные запасы вооружения, техники, горючего и других видов материального снабжения, но и знать возможности промышленности по выпуску военной продукции и в соответствии с этим планировать обеспечение действий войск, предвидеть положение, которое сложится по тем или иным запасам через какое-то время, скажем к концу операции. Для этого Генштабу следовало иметь данные по экономике с необходимой полнотой. Только тогда можно было наметить перспективу разгрома противника, разработать обоснованную последовательность и определить степень наращивания силы ударов по врагу, создать реальные оперативные планы. Все кампании войны планировались именно так, с открытыми картами экономических возможностей страны.

Приходилось внимательно следить и за ресурсами противника. Это было куда труднее, поскольку точных данных относительно производственных возможностей врага в Советском Союзе не имелось. В силу этого обстоятельства в отдельных случаях возникали ошибки. Так, в ноябре 1941 г. Верховный Главнокомандующий сказал: «Нет сомнения, что Германия не может выдержать долго такого напряжения. Еще несколько месяцев, еще полгода, может быть, годик — и гитлеровская Германия должна лопнуть под тяжестью своих преступлений». Но противник, [441] мобилизовавший в своих интересах промышленность и сельское хозяйство покоренных им стран Европы, «лопнул» только после того, как у него вырвали территорию завоеванных государств и загнали его в собственное логово.

Особенно много расчетов требовала подача материальных средств фронтам к началу и в ходе операции. Это были сложные выкладки с большими цифрами. Работать с транспортными данными приходилось особенно осторожно, поскольку военная обстановка до крайности осложняла условия работы транспорта. Главная тяжесть перевозок ложилась на железные дороги, которые в пределах фронтовых тылов были сильно повреждены, а в некоторых случаях уничтожены противником. На восстановление путей, мостов и станций уходило много сил и времени. Поэтому расчеты перевозок не только постоянно подправлялись с учетом преодоления возникающих трудностей, но и порой составлялись заново.

Расчеты перевозок, сделанные, например, перед Белорусской операцией, показывали, что железные дороги в состоянии справиться со своими задачами. Однако практика внесла поправки, и подача на фронты войск и материальных средств стала осуществляться с перебоями. Забили тревогу командующие фронтами и прибывшие к ним представители Ставки. Особенно неблагополучно было дело на 3-м Белорусском фронте, где находился А. М. Василевский. Он информировал Москву о положении с перевозками и дал понять Верховному Главнокомандующему, что все зависит от работы железных дорог. Антонов поддержал Василевского расчетами, которые убедили И. В. Сталина в необходимости подогнать Наркомат путей сообщения. Это было сделано, но операцию пришлось начать несколько позже намеченного срока.

Наконец, Генеральный штаб всегда рассчитывал возможные потери личного состава, вооружения и техники и заранее предусматривал, как, из каких источников и когда их восполнять. Нельзя воевать без возмещения потерь, в противном случае фронт, армии могут оказаться к концу операции в таком ослабленном состоянии, что не в силах будут удержать завоеванное. Такие случаи были. Например, рывок Юго-Западного фронта Н. Ф. Ватутина зимой 1943 г. к Днепру и последующий отход за Северский Донец; наступление Центрального фронта тогда же в районе Дмитровска-Орловского...

Вместе с расчетами по элементам военной обстановки, складывающейся к началу крупной операции или в ходе ее развития, Генеральный штаб обязательно представлял Ставке и прогнозы на обозримое будущее. Нужно сказать, что Верховный Главнокомандующий (по опыту, видимо, собственных неудач с определением сроков нападения гитлеровской Германии на СССР и своим несбывшимся прогнозом об исчерпании военных ресурсов немецко-фашистского государства) сначала весьма скептически относился к генштабовским соображениям по вероятному развитию событий. Однако, по мере накопления сил и средств, с помощью которых советское стратегическое руководство целеустремленно влияло на ход военных действий, недоверие к предположениям Генштаба, которые всесторонне обосновывались А. М. Василевским, рассеивалось, а затем и полностью исчезло.

Нужно заметить, что во всех случаях Генеральный штаб подходил к оценке обстановки очень гибко и рассматривал каждый ее элемент в совокупности со всеми другими условиями, существующими на театре военных действий. Напомню не имеющий прецедента в истории войн бросок 6-й гвардейской танковой армии А. Г. Кравченко, находившейся в первом эшелоне фронта, через Хинганский хребет в Маньчжурию. Во всех иных условиях обстановки такой вариант действий был бы, вероятно, невозможен. Здесь же он оказался наиболее правильным.

Выводы, сделанные на основе всестороннего анализа и оценки обстановки Генеральным штабом, докладывались Ставке или, что чаще всего бывало, лично Верховному Главнокомандующему. Доклад Генштаба являлся основой для принятия решения. Само собой разумеется, что решение на операцию фронта или группы фронтов после доклада Генштаба [442] еще не считалось окончательным. К обсуждению его привлекались (кроме Генерального штаба) военные советы и штабы фронтов, генералы и офицеры центральных управлений Наркомата обороны, конечно допущенные к планированию операций. Так готовились все крупные операции. Нередко предложения по решению представляли Г. К. Жуков или А. М. Василевский, как правило находившиеся на фронтах. Делали это и военные советы фронтов, причем Ставка всегда внимательно относилась к их предложениям.

Последовательность работы бывала разной. В одном случае предложенный Генштабом вариант решения на операцию предварительно согласовывался в основных его чертах со штабом и командующим войсками фронта. В другом случае фронту ставились общие задачи, на основании которых он готовил план операции и представлял его на утверждение в Ставку. Когда дело касалось нескольких фронтов, то их командующие с начальниками штабов или оперативных управлений вызывались в Генштаб, совместно отрабатывали варианты решений и проекты директив, а потом также вместе докладывали в Ставке общие предложения.

Перед поворотными моментами в ходе войны в Ставке обязательно проводилось совещание с участием Генерального штаба, представителей Ставки на фронтах, командующих войсками и членов военных советов. Какие бы предложения по решению ни вырабатывались, это всегда был коллективный творческий труд Генерального штаба и руководящего состава фронтов. В целях секретности в разработке плана операций обычно участвовали 2—3 человека от фронта и не больше от Генерального штаба. Предлагаемый Ставке вариант решения докладывался по карте и в любом случае тщательно аргументировался, подкреплялся всякого рода расчетами и затем обсуждался. Если возникали серьезные поправки или отдельные вопросы не были достаточно ясно и полно доложены, Генеральному штабу и представителям фронта давалось время на доработку решения. Затем решение утверждалось Верховным Главнокомандующим.

При выработке решения определялись в первую очередь цель действий войск и задача их в операции, какие формы маневра нужно и можно применить, чтобы добиться наибольшего успеха с наименьшими потерями и в кратчайший срок. Выбор этот не простой, он зависит от сил и положения противника — конфигурации его фронта, расположения резервов в тактической зоне и оперативной глубине, боеспособности войск, от соотношения сил и средств, местности, времени и многих других уже известных читателю условий обстановки.

В одном случае выгодно, сосредоточив предельно возможные силы, нанести удар на одном направлении с целью рассечения фронта противника и быстрого проникновения в его глубину. Так было сделано, например, зимой и весной 1944 г. на юго-западном направлении, где наши Украинские фронты (1, 2 и 3-й) прорвали оборону немецко-фашистских войск и пробились к предгорьям Карпат. Осенью того же года 1-й Прибалтийский фронт, выдвинув на острие атакующего клина 5-ю гвардейскую танковую армию, нанес удар из района Шяуляя в направлении Клайпеды и вырвался к морю. Сам по себе удар не был особенно глубоким. Но он расчленил оборону группы армий «Север» и дал возможность изолировать в Курляндии крупные силы, столь нужные в то время противнику на других участках советско-германского фронта. В январе 1945 г. Ставка двинула вперед 1-й Белорусский и 1-й Украинский фронты. Они провели Висло-Одерскую операцию и за 16 дней вышли на дальние подступы к Берлину.

В другом случае лучше нанести два удара по сходящимся направлениям, с тем чтобы окружить противника и затем его уничтожить. Таковы были классические Сталинградская операция, «малый Сталинград» под Корсунь-Шевченковским, котлы под Минском, Яссами и Кишиневом, а также ряд других менее значительных окружений, достигнутых путем действий войск по сходящимся направлениям. [443]

В третьем случае планировались два и более ударов, один из которых был главный, а остальные вспомогательные, призванные отвлечь на себя возможно больше сил противника и тем самым способствовать успеху на главном направлении. Типичным образцом такого метода действий в стратегическом плане является кампания 1944 г., причем направление главного удара и район его приложения были различными в зависимости от обстановки.

После того как решение принято, штаб оформляет его в виде приказа или директивы. Общеизвестно, что эти важнейшие документы пишутся обычно с утвержденной карты-решения, которая поэтому должна быть отработана с величайшей тщательностью и необходимой детализацией. В Генштабе, например, на таких картах отображались прежде всего разграничительные линии фронта, исходное положение войск до дивизии включительно, резервы и вторые эшелоны. Обязательно вычерчивалось направление главного и других ударов, если речь шла о наступлении, участки прорыва, ближайшая и дальнейшая задачи войск с указанием времени их выполнения, рубежи и сроки ввода вторых эшелонов. Указывались в основных чертах действия соседей и необходимые данные о противнике — линия его фронта, силы войск, резервы, штабы. В легенде на карте указывались продолжительность операции, ее размах (глубина, ширина, средний темп наступления), соотношение сил на направлении главного удара по этапам операции.

С такой карты писать директиву легко. Правда, для этого тоже нужны знания, опыт и, если хотите, определенная способность. Не каждый может это хорошо сделать. Поэтому директивы пишутся обычно одними и теми же лицами. В Генштабе, например, эти документы поручались только начальнику оперуправления и его заместителям. Директива должна была быть краткой (но не в ущерб ясности и четкости изложения), не иметь выражений, допускающих двоякое толкование, не содержать ничего лишнего. В общем, как говорится, чтобы словам было тесно, а мыслям просторно. Директива (приказ) не содержит в себе доказательства и обоснования решения. Это только ослабило бы ее силу. Она не подлежит обсуждению, а должна беспрекословно выполняться.

Разумеется, нельзя в директиве расписывать все до деталей. Это значило бы сковать инициативу исполнителей. Не следует давать ее и в слишком общем виде, не сказав, что, как и в какой срок сделать, иначе можно пустить операцию, что называется, по воле волн, на самотек. Нужна золотая середина, которую всегда найдет опытный оператор. Обычно в директиве Ставки (кроме указанного на карте) говорилось, какую форму маневра применить (окружение, рассекающий удар и др.), в каком оперативном построении наступать (количество армий в первом и втором эшелоне, резервы), определялось, как использовать танковые армии. В последнем пункте обязательно указывался порядок материального обеспечения войск.

Помимо директив, приказов штаб разрабатывал и разрабатывает поныне великое множество других документов: сводки, справки, донесения, общие и частные планы операций и проведения разного рода мероприятий, доклады, графики и т. д. Первое правило при этом — чем меньше документов, тем лучше, особенно в современных условиях, когда поток информации настолько велик, что, если его не сдержать, не направить по разумному руслу, он может захлестнуть штаб. Начальник штаба должен поэтому определить, какие планирующие, информационные и распорядительные документы кем и когда должны разрабатываться. Во время войны в Генеральном штабе был установлен точный перечень таких документов, его строго придерживались и никаких лишних бумаг не составляли.

Второе неписаное, но твердое правило, которое неуклонно исполнялось в Генштабе, состояло в том, чтобы первоначальную разработку документов поручать только одному, в крайнем случае — двум лицам. Другое дело, когда документ составлен. Тогда к обсуждению и развитию его [444] положений может привлекаться любое количество допущенных к этому людей. Так, составленные в Оперативном управлении Генштаба соображения затем обсуждались в других управлениях и, наконец, в Ставке с участием тех лиц, кого они касались. В первоначальный вариант документа вносились поправки и дополнения. Это и есть коллективное творчество. Характерным тому примером является разработка плана действий советских войск в Белорусской операции. Над ним работал заместитель начальника Оперативного управления Генштаба генерал А. А. Грызлов, пришлось включиться и мне. Затем трудился А. И. Антонов. После этого план доложили Ставке и получили распоряжение рассмотреть его на особом заседании с привлечением военных советов фронтов, что и было, как известно, сделано. На заседании план был существенно дополнен, и только после этого Ставка его утвердила.

Составление важного документа — скажем, замысла операции или кампании — дело творческое. И составителю, прежде чем взять в руки карандаш, надо хорошенько собраться с мыслями. Необходимо, чтобы замысел созрел в его голове, чтобы возникла модель операции и мысленно представлялся весь ход будущих основных событий. В противном случае хорошего замысла не будет. Как правило, разработка замысла начинается... с конца, т. е. с конечной цели задуманной операции: например, деблокировать Ленинград, разгромить противника в Белоруссии и т. д. Конечная цель операции, как уже говорилось, обычно указывалась Ставкой или ее предлагал Генштаб, а в некоторых случаях — командование фронта. Уяснив цель операции, требовалось определить и сказать (изобразить), как ее добиться, а это было самым трудным и в начале разработки самым неясным. Только после этого можно было приступать к «первой порче карты». Не одна карта будет уничтожена в процессе творческой работы, прежде чем появится та, настоящая!..

Чтобы сделать первоначальный набросок, оперативный эскиз картины предстоящего сражения, нужно детально знать обстановку в том масштабе, для которого планируется операция. Причем знать основы оперативной обстановки надо на память, не по справкам, иначе не будет свободной мысль и не удастся продумать в широком плане ход предстоящих событий. Человек, скованный бумагой, вряд ли сможет плодотворно это сделать. Прослужив в Генеральном штабе и других крупных штабах более 30 лет, из них почти 7 лет в период войн, могу с полной ответственностью заявить, что одним из главных достоинств штабного офицера является его память. Я говорю о свойстве запоминать, удерживать и накапливать в памяти необходимые деловые сведения, а не анекдоты. Плохо, когда офицера при докладе не оторвешь от справки или рабочей тетради. Память можно натренировать, причем натренировать избирательно. Свидетельствую это не только на основе личного опыта (в период войны мне удавалось удерживать в памяти события на каждом фронте до дивизии включительно, знать нумерацию всех дивизий, а их насчитывалось более трехсот). У нас в Генштабе имелись десятки людей с отличной памятью.

Едва ли следует перечислять штабные документы и рассказывать о порядке их подготовки. Об этом хорошо сказано в популярных трудах и соответствующих наставлениях для специалистов. Хотелось бы только еще раз подчеркнуть, что разработка штабных документов — работа творческая, требующая ума, профессионального опыта, военных знаний, навыков и умения.

Когда документ наконец-то разработан штабом, надо еще уметь его доложить. Трудность заключается в том, что при докладе требуется убедительно доказать правильность написанного, надо отстоять документ. Это не просто. Иногда бывает легче сочинить его, чем доложить. Дело в том, что у каждого начальника при единстве общих взглядов на события есть и свои субъективные особенности, зависящие от характера человека и восприятия им происходящих событий. Докладчику надо отлично знать предмет доклада, быть убежденным в своей правоте и обладать, [445] если хотите, известным мужеством, чтобы отстоять и научно доказать точку зрения штаба перед старшим начальником. Разумеется, отстаивать свою точку зрения надо до разумного предела, памятуя о единоначалии.

Случалось, что и доклад вроде бы хорошо подготовлен, глубоко аргументирован, и операторы не сомневались в этом. Но когда старший начальник, начиная читать его, задавал один вопрос, не соглашался с другим и высказывал свою точку зрения по третьему, то и от хорошего доклада (будь то по плану операции, оценке событий или другому важному вопросу) ничего не оставалось. Причин в таком случае бывало обычно две: во-первых, или не были достаточно тщательно проанализированы все аспекты проблемы, а начальник заметил недостатки и разрушил построенный не на прочном фундаменте доклад, или, во-вторых, докладчик просто не сумел доказать правоту мнений и оценок штаба.

Сложно бывало с докладами специалистов, людей, влюбленных в свой род войск и, что греха таить, нередко отстаивающих свою точку зрения с некоторой однобокостью. Штабу надо иметь это в виду и докладывать командующему или другому руководящему лицу истинное положение вещей. Но иной раз приходилось тратить немалые усилия на то, чтобы переубедить и их.

Памятно в этой связи одно решение, принятое в 1946 г. После первомайского парада, где, как известно, показывается боевая техника, главный маршал артиллерии Н. Н. Воронов оказался наедине с И. В. Сталиным и сумел убедить его в необходимости создать особое научное учреждение — академию артиллерийских наук. Сталин, любивший артиллерию и называвший ее богом войны, согласился, не спросив больше никого о целесообразности такой организации. Генштаб, который должен был формировать академию, высказался категорически против, считая, что прежний порядок не тормозил развития артиллерийской мысли, а близкая связь научных центров — военных академий, Главного артиллерийского управления и других — с войсками способствовала совершенствованию техники артиллерии и развитию основ ее боевого применения. Нам было непонятно, почему вдруг стала так необходима академия артиллерийских, а не танковых или, например, авиационных наук. Ведь танки и авиация играли не меньшую роль в войне, а техника у них куда сложнее, чем в артиллерии. Однако доказать И. В. Сталину сомнительность мероприятия никто не сумел. По правде говоря, серьезных доказательств и не представлялось. Академия артиллерийских наук в сентябре была создана, возник большой штат во главе с президентом, вице-президентами и другими, положенными при этом, должностными лицами. Передали им научно-исследовательские институты, сформировали некоторые новые. Начали работать... А когда прошло время, достаточное для подведения первых итогов, академию расформировали.

Есть у людей, которые работают с документами, и свои маленькие секреты. Если, например, позволяет время, не следует докладывать документ тотчас же, как он написан. Надо отложить его на несколько часов, а лучше — до следующего дня, если он не так срочен. В прочитанном, как говорится, на свежую голову документе вы почти обязательно сделаете поправки, часто очень существенные, а иногда (были и такие случаи) документ приходится переделывать.

Во время войны в Ставку и Верховному Главнокомандующему направлялись только информационные документы: донесения, сводки, карты обстановки. Документы, требующие подписи или утверждения, всегда докладывались лично, и лишь менее важные зачитывались по специальному телефону и подписывались начальником Генштаба. Опыт показал, что такой порядок утверждения основных документов является наиболее правильным. При устном докладе есть возможность что-то дополнительно пояснить (в документе всего не напишешь), ответить на возникающие вопросы. Наконец, если документ не созрел для подписи, то при личном докладе можно выяснить, как его переделать. При этом экономится время начальника и докладчика — первому не надо давать длинных указаний [446] по этим вопросам, а второй может немедленно приступить к доработке бумаги, не ожидая, когда она к нему возвратится. Речь, конечно, идет о штабе. Для других учреждений, особенно гражданских, этот порядок, видимо, не всегда подходит. Там же, где документы рассматриваются на специальных заседаниях, он вообще не годится, поскольку документы в этом случае представляются и готовятся заблаговременно.

Наконец документ утвержден. «Подписано — и с плеч долой»? Нет, эта поговорка нам не подходит. Документ должен быть доведен до исполнителей в кратчайший срок и с соблюдением всех мер секретности. Мало того, следует убедиться, что все изложенное в нем правильно понято и будет точно выполняться. Все это тоже входит в обязанности штаба...

Организация генеральных штабов во всех странах, в том числе у нас, складывалась на протяжении длительного времени. Поскольку автоматизации процессов управления до недавних пор не проводилось, огромный объем работы с большим многообразием функций мог быть выполнен только большим коллективом генералов, офицеров и обслуживающего персонала. Эффективность в работе такого сложного организма зависела от многих причин, и прежде всего от квалификации сотрудников, стиля их работы.

У каждого человека в зависимости от его знаний, опыта, характера образуется свой, свойственный ему, стиль работы, т. е. определенная система способов, приемов и порядка работы, которые позволяют выполнить ее с наивысшим качеством и в кратчайший срок. Есть такой стиль и у любого органа управления, в том числе у штаба. В основе его должен лежать ленинский стиль работы, творчески применяемый к военному делу, и управлению войсками в особенности. В годы войны требования к стилю работы штабов были особенно жесткими.

Опыт службы позволяет сказать, что советские генштабисты изжили неорганизованность, волокиту, бюрократизм и другие подобные признаки плохой работы. И всегда на первом месте у них стояли политическая убежденность, коммунистическая идейность, широкая общая эрудиция каждого работника штаба и всего коллектива в целом. Именно эти качества определяли и стиль работы. Твердая уверенность в правоте политики партии, верность ее идеям, советский патриотизм — вот те краеугольные камни, которые определяли облик красного командира, любого офицера нашей армии. Они были и остаются залогом того, что человек может отдать делу, которому он служит, все свои силы, способности, а если нужно — и жизнь.

Штабным офицерам доверено решение важных задач, в Генштабе — тем более. Они выполняют ответственную работу, от их политического лица и морального облика зависит многое. Думаю, нет надобности пояснять, почему не может быть места в штабе нытикам, болтунам, тем, у кого чувства превалируют над рассудком, лицам, склонным к водке и чужим юбкам. Все это не значит, конечно, что на штабной работе могут быть исключительно аскеты, далекие от жизни. Но жизнелюбие и распущенность — понятия разные.

Практика свидетельствует, что работа в штабе предъявляла ранее и предъявляет ныне некоторые специфические требования к людям. В состав штаба, например, должны подбираться лица, не только хорошо знающие военное дело — этого недостаточно,— а широко эрудированные и к тому же с аналитическим мышлением. Конечно же, наши командиры, обладающие этими качествами, как правило, становились и отличными штабными работниками. Но можно привести немало примеров, когда хороший командир полка или дивизии волею судеб попадал в штаб и оказывался не на месте. У некоторых товарищей просто не хватало усидчивости и терпения — важных качеств для работника штаба, динамика действий которого должна выражаться прежде всего в его мыслях. Иному человеку бывает трудно сменить полигоны, танкодромы и поля учений на стол, бумагу и карту. Одним словом, надо считаться со спецификой штабной службы. [447]

Нам, советским людям, а тем более коммунистам, известно, что одним il? важнейших признаков правильного стиля работы является высокая партийная принципиальность, то есть умение и способность при решении любого вопроса последовательно руководствоваться политикой партии, исходить из интересов нашего общего дела.

Принципиальность означает также умение видеть главное, смотреть в корень, не размениваться на мелочи, не давать захлестывать себя текучке, ориентироваться на новое, не плестись в хвосте событий. Принципиальный офицер всегда тверд в своих взглядах. Решая любой вопрос, он исходит только из интересов дела. Такой офицер самокритичен и справедлив, непримирим к недостаткам и послаблениям. Не годится, если, скажем, офицер-специалист вольно или невольно преувеличивает значение своего рода войск, а направленец — войск своего направления. Такой офицер, как правило, не может сделать объективного вывода. Его опасно посылать для контроля, поскольку он не может смотреть на факты беспристрастно. Надо ли говорить, что такие работники в штабе не приживались. В первой книге шла речь об офицерах Генерального штаба, которые находились на фронте от дивизии и выше. Это, как правило, были принципиальные люди. Но пока складывался их коллектив, некоторые были отчислены, главным образом из-за того, что смотрели на события и факты чужими глазами и оценивали их так, чтобы не было расхождений с мнением местного командования. Или, что еще хуже, пытались «держать нос по ветру».

К счастью, таких было немного. В годы войны офицеры Генерального штаба заслужили признание. Еще раз сошлюсь на такой пример. Подполковник Н. В. Резников не побоялся правдиво доложить в Генеральный штаб о неправильных действиях командарма генерал-лейтенанта В. Н. Гордова. По его докладу на Западный фронт выезжала специальная комиссия Государственного Комитета Обороны, в состав которой входил и автор этих строк. Доклад Резникова не только подтвердился, но и позволил вскрыть массу новых недостатков. По результатам работы комиссии было принято специальное постановление ГКО с оценкой деятельности войск Западного фронта и серьезными организационными выводами.

Высокое качество работы всегда служило мерилом подготовки генштабистов, хотя, как известно, точных критериев здесь нет и не может быть. Офицер штаба не производит материальных вещей, на которые существуют установленные стандарты и допуски. Он не создает и таких технических или духовных ценностей, как изобретение, инженерное сооружение или литературное произведение... Значительная часть, если не большинство офицеров крупного штаба даже не выдают командованию готовой продукции, а являются лишь участниками процесса составления того или иного документа, причем только по своей специальности. Окончательный же итог этой работе подводят лишь бой, сражение, другие практические дела, которые вершатся по документам, разработанным штабом. Многолетний опыт позволяет утверждать, что штабному офицеру можно достигнуть высокого качества работы лишь при условии выполнения целого комплекса требований. Какие же это требования?

В годы войны в Генеральном штабе ставилось на первое место умение человека быстро схватывать тенденцию развития того или иного явления, события и, поняв ее суть, заранее предвидеть, к чему она может привести. Предвидение — одно из важных качеств не только полководцев, но и штабных офицеров. Без него можно остаться механическим фиксатором событий, отстающим к тому же от их развития. В первые военные месяцы 1941 г., когда события стремительно развивались не в нашу пользу, многие распоряжения и директивы отставали от хода событий и не могли быть выполнены войсками. Происходило это не от военной неграмотности генштабистов, а оттого, что мы, во-первых, не имели точных данных о нахождении своих войск и противника и, во-вторых, не могли заставить [448] себя на первых порах войны смириться с тем, что события развиваются столь неблагоприятно для нас. Потребовалось несколько горьких месяцев, чтобы научиться трезво оценивать события. И тогда уже, как правило, Ставка Верховного Главнокомандования и ее аппарат — Генеральный штаб начали правильно анализировать обстановку, вовремя предлагать и принимать решения.

Следующим важным фактором, определяющим качество работы штабного офицера, являлась реальность выводов, предложений и соображений, которые он представляет командованию. Операторы помнили об этом особенно хорошо: кто-кто, а они-то знали, что красивые стрелы на картах сами по себе ничего не стоили, если под замыслы не подведена реально существующая материальная база, если они надежно не подкреплены в организационном отношении.

Во время войны в Генеральный штаб поступали сотни предложений от военных и гражданских лиц по поводу деблокирования Ленинграда, защиты Севастополя, разгрома немцев под Москвой и Сталинградом и по множеству других вопросов, связанных с войной. Все эти предложения давались от чистого сердца, были проникнуты заботой о судьбе Родины, направлены на скорейший разгром противника. Но большинство предложений были просто нереальны, так как авторы не знали истинного положения дел с ресурсами, не были осведомлены о состоянии и положении войск. Имелись и такие предложения, которые полностью или частично принимались, они относились главным образом к техническим вопросам.

Не часто, но отвергались порой и предложения фронтов и армий. Они не были плодом досужей фантазии. Напротив, командующие и штабы взвешивали, казалось бы, все достаточно тщательно. Однако и они ошибались, преувеличивая, например, возможности Ставки. В 1944 г. операторы Генерального штаба были буквально поражены красотой редкого по форме и оригинальности замысла операции большого размаха, предложенного К. К. Рокоссовским и его штабом для разгрома противника в Белоруссии. Выдающийся советский полководец задумал обойти с запада главные силы группы армий «Центр», расположенные к востоку от Минска. Для этого он предложил наступать с юга из-за Полесья так, чтобы выйти в тыл немецко-фашистских войск на рубеж Кобрин, Слоним, Столбцы и затем одновременными сходящимися ударами уничтожить их. Читатель, вероятно, согласится, что выполнение такого замысла принесло бы нам большой стратегический выигрыш. Операторы Генштаба, получив предложения Рокоссовского, тщательно рассчитали силы и средства, которые следовало выделить для этой цели. Расчеты показали, что страна не могла тогда дать требуемые силы. А. И. Антонов доложил об этом Ставке, и план был переработан.

В годы войны хорошо работающие штабы отличала обычно и образцовая штабная документация. Она, как в зеркале, отражала лицо командующего и других начальников, организующих и осуществляющих управление войсками. Операторы Генштаба уже по одному внешнему виду определяли, откуда пришла та или иная бумага. Но, конечно, важнее всего было ее содержание. Сложились безусловные требования к документу. Каждая бумага, направленная штабом в любую инстанцию, должна была быть убедительной, доказательной, формулироваться ясным языком, не допускающим никаких иных толкований и не требующим для понимания каких-либо справок. Короче говоря, важна безукоризненная ясность мысли. Документ, не отвечающий этим требованиям, как правило, приходилось дополнительно разъяснять, вдогон ему посылать уточнения и поправки. Такой документ не вызывал к себе уважения и нередко плохо исполнялся.

Общеизвестно, что краткий документ ценнее длинного. Поэтому каждому штабному офицеру приходилось учиться составлять документы именно так. Но выполнить это требование было нелегко. Проще написать длинно, чем коротко. Но в военном деле краткость необходима. Если [449] обратиться к директивам и распоряжениям Ставки и Генерального штаба за годы войны, то можно видеть, что все они, за редким исключением, укладывались в одну-две страницы.

Разумеется, в штабах нельзя обойтись без документов большого объема. Это различные планы, оперативные и разведывательные сводки, всякого рода справки. Речь идет не о них, а об исполнительных документах, хотя и к указанным предъявляются такие же требования.

В практике крупных штабов, в том числе и Генштаба, за годы войны сложилось правило, что все важные документы писались самими штабными начальниками. Документ не передавался по инстанции вниз до младшего офицера, а потом по той же цепочке вверх. На это уходило бы слишком много времени, да искажался бы и смысл задуманного предприятия. В итоге получалось, что меньше времени ушло бы на составление документа самим начальником, чем на исправление ошибок и искажений по тексту и смыслу, допущенных подчиненным. Штабным начальникам лично работать над документом было полезно и потому, что это заставляло их мыслить самостоятельно и творчески. Само собой разумеется, сказанное не означает, что начальник должен был исполнять все сам, это наихудшая крайность. Главная его забота состояла в том, чтобы организовать работу, направлять и контролировать ее. На партийных собраниях мы не раз вспоминали слова В. И. Ленина: «Коммунисты у нас до сих пор еще мало умеют понять свою настоящую задачу управления: не «самим» стараться «все» делать, надрываясь и не успевая, берясь за 20 дел и не кончая ни одного, а проверять работу десятков и сотен помощников...»{53}

Условия войны еще более подчеркнули такую характерную и неотъемлемую черту стиля работы всех штабов, как высокая требовательность к себе и подчиненным. Требовательность всегда основывалась на строгом и непременном выполнении приказов, распоряжений, на глубоком знании вопросов, которыми штабной офицер ведал, умении работать, на профессиональных навыках, доведенных до степени совершенства. Ни о какой требовательности не могло быть речи, если она не преследовала интересов дела, если офицер исходил из правила «так я хочу», без учета логики и здравого смысла. Морального права требовать не было и у того, кто сам неточно выполнял приказания.

Обстановка войны была связана со многими поворотами, иной раз крайнего характера. Тем более было важно добиваться, чтобы требовательность ничего общего не имела с грубостью. Крепкие слова в штабе неприемлемы. Здесь надо работать головой, а не горлом. Наибольшим уважением пользуется требовательный, но справедливый начальник, не позволяющий себе кричать на подчиненных, оскорблять их, не считаться с их мнением. В годы войны мне пришлось встречаться или иметь дело со многими штабными работниками. Большинство их были именно такими людьми. В первую очередь к ним надо отнести таких прославленных военачальников, как Б. М. Шапошников, А. М. Василевский, Ф. И. Толбухин, А. И. Антонов, Г. К. Маландин и многих других, у которых высокая требовательность сочеталась с добротой, уважением к подчиненным и заботой о них.

На партийных собраниях, служебных совещаниях в Генеральном штабе и штабах других рангов особенно много уделялось внимания деловитости в работе офицеров и штабных коллективов. Деловитость рассматривали как непременную черту ленинского стиля работы. Известно, что В. И. Ленин высоко ценил у партийных, советских и военных работников смелость мысли и умение на деле соединять революционный размах с кропотливой организаторской работой.

Деловитость — понятие очень емкое, широкое. Это и знание дела, и конкретность в работе, исполнительность и многое другое. Говоря о деловитости офицера штаба, я бы выделил прежде всего способность его [450] опе-ративно принимать решения, соответствующие конкретным условиям. На войне без решения — основы управления войсками — нельзя обойтись. В условиях штаба кроме непосредственного управления боем или операцией приходилось принимать решение и по боевым документам, которые для этого разрабатывались. Плохо, если человек по тем или иным мотивам избегал принимать решение. В этом случае документ отпасовывался, как футбольный мяч, от одного исполнителя к другому, обрастая справками и резолюциями. Такой стиль работы едва ли можно было назвать деловым, и аппарат при этом работал на холостом ходу.

Работа по-деловому предполагает научный подход, умение проникать в самое существо явлений боя или операции, предвидеть возможное их развитие, определять средства, с помощью которых можно направить события в нужном направлении. Поэтому деловитость не терпит верхоглядства, работы «на авось», без знания и умелого использования законов вооруженной борьбы, выводов и рекомендаций военной и других наук, без большого общего кругозора человека.

Мало проку было и от того офицера, который мог пространно судить обо всем, а свои обязанности знал и исполнял плохо. Вместе с тем и хорошие решения оставались благими намерениями, если не была налажена живая практическая работа по их выполнению. Деловитость предполагает, следовательно, единство слова и дела, единство теории и практики. Быть деловитым — значит уметь подкрепить поставленную задачу настойчивой борьбой за ее выполнение.

Думаю, нет надобности объяснять значение плановости, планомерности. Не только штабные офицеры знают и прекрасно понимают, что без плана ни одно крупное дело успешно провести нельзя. А в штабе план не давал захлестнуть текучке, исключал параллелизм в работе офицеров, отделов, управлений, позволял правильно расставить силы и средства.

И наконец, деловитость всегда предполагала организованность, полноценное использование времени, отведенного для работы в штабе. Так называемые перекуры, излишние телефонные разговоры, хождение за справками друг к другу не являлись показателями деловитости в работе и всячески нами изживались. Ценить время, труд товарищей и свой, неукоснительно соблюдать установленный режим работы, все делать в срок, не отставая от хода событий, а опережая их, — вот показатели деловой работы штабных офицеров, которые всегда особенно ценятся. И все мои товарищи по Оперативному и другим управлениям Генерального штаба служили в этом отношении примером подлинной деловитости, беззаветного выполнения долга перед Советской Родиной.

В житейской практике принято считать ответственным человеком того, кто занимает большой пост. Это проистекает из чувства уважения к тем, кто думает, трудится и борется в интересах народа, отправляя высокие государственные или военные обязанности. Но ведь понятие ответственности распространяется на весь круг людей, занятых полезной деятельностью и закономерно связанных между собой системой сложных, но необходимых отношений. Чувство высокой ответственности за выполнение порученного дела — важный элемент стиля работы каждого человека, а офицера штаба, где все обязанности строго распределены, — в особенности.

В любом крупном штабе проводится большая работа по управлению военными действиями, исполняется много документов, главным образом анализов, справок, расчетов, сравнении, сводных ведомостей по численности личного состава, вооружения и других, которые, кроме непосредственного исполнителя, никто не проверяет. Для этого просто нет возможностей. Малейшая небрежность, неверная цифра могут вызвать непоправимые ошибки в решении, которое принимается на основании его докладов или разработанных документов. Вот почему офицер штаба с развитым чувством высокой ответственности сам, без подталкивания и напоминания несколько раз проверит исполняемую работу, согласует свои действия и решения с кем положено, не посчитается с личным временем. Люди безответственные долго в штабах не задерживались. Две-три [451] допущенные ошибки вынуждали начальника не поручать им важных заданий, а в последующем — и расставаться с ними.

Так называемых перестраховщиков мы тоже отнесли бы к лицам с низким чувством ответственности. Своим желанием угодить кому-то или застраховать себя от неприятностей они способны были дезориентировать начальника в обстановке и затруднить принятие им правильного решения. С одним из таких людей мне пришлось столкнуться во время войны. Тылы тогда имели тенденцию разбухать, и Ставка заставляла сокращать, или, как тогда говорили, «подчищать» их. На основании очередного указания Ставки о такой «подчистке» одному из офицеров Генштаба, возглавлявшему группу, ведавшую организацией тыловых органов и учреждений (и, добавим, знавшему свое дело), было поручено разработать указания — где, что упразднить и сократить... Офицер и его группа после довольно длительной работы с выездом на фронт, желая, видимо, кому-то угодить, представили такой расчет на сокращение, которое заметно подорвало бы боеспособность наших тылов. Начальник Генштаба квалифицировал такой подход как безответственность, и этому офицеру пришлось покинуть стены Генерального штаба.

Мы уже говорили, что офицер штаба, а Генерального в особенности, не мог быть только фиксатором событий, простым собирателем сведений, примерным исполнителем указаний. Ему нужна еще и творческая жилка. Наши уставы предполагают и требуют от воина проявления инициативы. А это значит, что офицер должен быть творцом, мастером своего дела, каким бы оно ни было — большим или маленьким, в него нужно вложить весь свой опыт, знания, найти что-то новое. Конечно, это не просто, и не в каждом деле найдешь и предложишь что-то оригинальное. Инициативу тоже, как говорят уставы, надо проявлять разумную и творить так, чтобы чего-то не «натворить». Напоминаю об этом потому, что военная действительность чрезвычайно многообразна и дает широкое поле деятельности каждому умному, энергичному офицеру.

В дни войны оператор, организатор, любой другой офицер штаба должен был найти в каждом серьезном деле, особенно в соображениях по проведению операций, свою изюминку, которую требовалось рассмотреть в общей связи с другими событиями, что-то при этом развить и затем использовать на деле. Во время Киевской операции осенью 1943 г. офицеры штаба 3-й гвардейской танковой армии генерала П. С. Рыбалко предложили, казалось бы, противоестественную вещь: атаковать оборону противника танками не днем, а ночью, да еще с зажженными фарами и с включенными сиренами. Все в этом предложении, казалось бы, противоречило уставам. Но на самом деле оно соответствовало духу уставного требования об инициативе и отсутствии шаблона: офицеры опирались на точное знание обстановки на участке армии и действовали правильно. Атака оказалась успешной. Еще одним примером творческого подхода к делу является выбор направления главного удара 65-й армии генерала П. И. Батова в операции «Багратион» по местности, где были болота и топи. Принималось решение в расчете на внезапность, и оно оказалось весьма действенным.

Можно было бы привести еще многие примеры, когда наши командиры и штабы, проявляя творчество и инициативу, добивались успеха. Мне могут возразить: это, мол, в крупном штабе, в больших делах, где много простора, а что «сотворит» офицер в обычном штабе? Смею заверить, что и рядовая работа в штабе представляет широкое поле для творчества и инициативы. В оперативных делах ни один вопрос нельзя хорошо решить без творческого подхода, будь то разработка замысла или планирование операции, работа над задачами оперативной маскировки, расчетами по соотношению сил, использованию местности, — везде перед оператором открываются возможности для создания преимуществ своим войскам над противником. А вопросы разведки? Здесь только творчество и инициатива помогут добыть нужные данные, а шаблон и примитив приведут к провалу. А разве мало возможностей для проявления инициативы [452] у офицеров организационных органов, когда они, например, разрабатывают структуру того или иного нового войскового организма пли вносят изменения в старую организацию в связи с внедрением более совершенной военной техники? Приведу лишь один пример из собственной практики, связанный с появлением нового оружия, для которого был создан на первый взгляд неплохой штат. Однако после того как это новое оружие было тщательно изучено и проверено на практике, оказалось возможным его количество в данном подразделении увеличить втрое, не прибавляя при этом ни одного человека. Короче говоря, в любых условиях обстановки, на любой штабной работе есть где проявить творчество и инициативу.

Дни и ночи Генерального штаба в годы войны были до отказа заполнены работой, требующей, кроме всего прочего, предельной быстроты выполнения. И очень скоро мы заметили, что быстрота и торопливость в работе — это не одно и то же. Больше того, это несовместимые понятия, быстрота — друг, а торопливость — враг штабной службы. Первое качество вырабатывалось, приобреталось практикой, закреплялось тренировкой. Быстро работал тот, кто приучал себя отдавать мысли только делу, которым был занят, не отвлекаться ни на что другое, быстро соображать, иметь все необходимое под рукой. Замечено, кстати, что человек собранный, увлеченный работой, в состоянии не слышать разговоров соседей, не обращать внимания на шумы: он весь уходит в дело. Торопливость — это недостаток. Он проявлялся, как правило, у людей неорганизованных, ленивых мыслью. Таким все мешало, они теряли много времени попусту, а потому не успевали сделать положенное вовремя и начинали торопиться. Они не обладали терпением для глубокого проникновения в суть событий, а хватались за первую показавшуюся верной догадку, делали ошибки, просчеты и легковесные выводы. Мне кажется, что именно про таких людей Алексей Максимович Горький говорил: «...Думает и рассуждает не для того, чтобы исследовать явления жизни, а потому, что спешит найти для своей мысли спокойную пристань, торопится установить различные бесспорные истины». Как мы говорили, в штабе надо работать не торопясь, но побыстрей.

Плодотворность работы штабного офицера находится в прямой зависимости от его связи с жизнью, войсками. Ставка советского Верховного Главнокомандования и руководство Генерального штаба в годы войны внимательно следили за тем, чтобы генштабисты хорошо знали практику войны. Как правило, все ответственные офицеры Генерального штаба обязательно бывали на фронтах. Начальники же направлений почти половину времени проводили в штабах и войсках своего фронта. Отдельные офицеры, в том числе и автор этих строк, уезжали иногда в очередную командировку, пробыв всего несколько дней в Генштабе. Некоторые даже думали: а нужны ли они вообще в Генштабе, не «сплавляют» ли их на фронт? Такие мысли были, конечно, неправильными. Верховный Главнокомандующий имел на сей счет свое мнение. Он придавал большое значение связи штабов с войсками и питанию войск теоретически подготовленными штабными кадрами и нередко спрашивал, как часто бывают ответственные лица Генштаба на фронтах.

Сам И. В. Сталин выезжал на фронт лишь в начале августа 1943 г. Тогда шла подготовка Смоленской наступательной операции силами Калининского и Западного фронтов. Они должны были освободить важную часть Среднерусской возвышенности и разгромить противника в районе Смоленска. Кроме того, мы получали тем самым возможность обеспечить с севера правый фланг наших главных сил (четыре фронта), наступающих с Курской дуги. 3 августа, в день, когда войска Воронежского и Степного фронтов во взаимодействии с правым флангом Юго-Западного фронта перешли в наступление на белгородско-харьковском направлении, Верховный Главнокомандующий прибыл к генералу В. Д. Соколовскому на КП [453] За-падного фронта в районе Юхнова. Командующий фронтом доложил обстановку. Были рассмотрены вопросы планирования и готовности операции, особенно тщательно разобрали задачи армий, артиллерии и танков.

Утром 5 августа И. В. Сталин был в селе Хорошево под Ржевом, где на КП Калининского фронта встретился с его командующим генералом А. И. Еременко. Здесь также разобрали обстановку, план операции обоих фронтов, особенно Калининского, и вопросы ее материального обеспечения. Было, в частности, решено довести плотность артиллерии на участке главного удара до 170 стволов на километр фронта прорыва за счет маневра артиллерией с второстепенных направлений. Калининскому фронту были даны дополнительные силы (3-й гвардейский кавкорпус генерала Н. С. Осликовского, авиационные части).

В этот день были освобождены Орел и Белгород. Сталин с фронта звонил в Генштаб, попал как раз на меня и приказал готовить благодарственный приказ. «Как вернусь, — сказал он, — приезжайте с Антоновым в Ставку, решим, как отметить эту победу».

Чаще выезжать на фронты Верховный Главнокомандующий, на наш взгляд, и не мог. Было бы непростительным легкомыслием хоть на время оставлять общее руководство и решать частную задачу на каком-то одном из фронтов.

Верховный Главнокомандующий выезжал также на Тегеранскую, Ялтинскую и Потсдамскую конференции. Но при этом он никому не передавал руководство боевыми действиями на фронтах. Нам представляется, что в суровых условиях войны это было правильным решением, и всегда Верховный Главнокомандующий был тесно связан с действительностью войны. Питали его живыми фактами другие лица, с которых он жестко требовал и не давал засиживаться в Москве.

Вместе с тем И. В. Сталин считал, что теоретически подготовленные штабные командиры должны постоянно пополнять ряды практиков. Многие офицеры Генштаба были посланы начальниками штабов фронтов, армий, а сами штабы имели очень большой вес. Начальник любого штаба был первым заместителем командующего или командира. Даже приказы Ставки по поводу побед адресовались двум лицам: командующему и начальнику штаба. Нам думается, что и это было правильно, так как никто, кроме начальника штаба, не мог быть в курсе всех дел, поскольку любой другой начальник ведал только одной отраслью работы. Лишь начальник штаба имел и имеет сейчас право отдавать приказания от имени своего командира всем войскам.

В мирное и особенно в военное время отличительной чертой стиля работы штабов всех рангов являлись и являются бдительность, умение хранить тайну. Непременным требованием было излишне не любопытствовать, знать, что тебе положено, и держать это при себе, хранить документы как зеницу ока, не выносить за стены штаба то, о чем говорят в его кабинетах. Генштабисты помнили, что излишняя осведомленность может в определенных условиях принести вред. Поэтому и разговоры о делах службы мы позволяли себе только в штабе, и то не везде и не со всеми. Сомнительных знакомств не заводили. На собраниях секретами не делились. Используя радио и телефон, всегда помнили, что в эфире и по проводам все может перехватываться.

Эти аксиомы знакомы всем офицерам. Нарушение их, особенно в крупном штабе, могло привести к тяжелым последствиям. Некоторые недостаточно сведущие люди ошибочно считают, что разведка противника извлекает важные данные только из добытых ею документов и от агентов, тайно проникших в штаб. Все это не так. Заполучить документ, а тем более проникнуть в штаб чрезвычайно трудно, и удавалось это на протяжении всей истории только отдельным лицам. Большинство же сведений разведка получала и получает ныне из материалов прессы, из бесед и легкой болтовни различных должностных лиц на различных приемах, от [454] осведомленных хвастунов в поездах, самолетах, автобусах, в театрах, кино и т. д. Факты разведкой собираются по крупицам, сводятся воедино, анализируются, сопоставляются и служат основанием для правильных выводов. Об этом нет нужды рассказывать детально, поскольку многие случаи подробно описаны в литературе.

В заключение о том, без чего не может быть успешным ни одно начинание,— о контроле и проверке исполнения. Ленинские принципы в этом отношении общеизвестны и не требуют здесь особых разъяснений. Отмечу лишь, что вопрос о контроле исполнения решений и указаний Ставки стал для Генерального штаба очень острым уже с началом войны. Условия боевых действий оказались чрезвычайно тяжелыми, отчетливо выявилось, что многие распоряжения Верховного Командования в то время не могли быть выполнены или выполнялись частично и отнюдь не по злому умыслу отдельных лиц или войск. В дальнейшем неослабный контроль, контроль и еще раз контроль за фактическим положением дел на фронтах утвердился в качестве незыблемого принципа работы советского Верховного Главнокомандования и Генерального штаба. Контроль обеспечивал согласование усилий, как того требовало военное искусство. Он выявлял вместе с тем и насущные нужды войск, характер и размеры необходимой им помощи.

Хорошо разработанные директивы, приказы, планы и другие документы и указания должны быть точно и в срок выполнены, в противном случае грош им цена. В конечном счете составление любого документа только начинало дело, главное же состояло в том, чтобы решение, которое в нем содержится, претворить в жизнь. К сожалению, в ходе войны было немало хорошо, по всем правилам спланированных операций, которые из рук вон плохо проводились, а то и совсем проваливались. Причин тому было много, но основная заключалась в плохой организации действий и отсутствии контроля на местах.

Контроль был нужен не только «внешний», т. е. на местах, в войсках, в органах, которые являлись исполнителями приказа, плана. Обязательно необходим был и «внутренний» контроль, который предусматривал в самом штабе установление сроков исполнения того или иного распоряжения, документа, помощи людям, составляющим план мероприятия или операции, проверку хода разработки документов. Без такого контроля эффективно действовать было нельзя. Каждый, даже слаженный и квалифицированный коллектив или отдельный, пусть самый умелый и дисциплинированный, исполнитель требовали контроля сверху. В противном случае создавалась угроза крупного проигрыша во времени и качестве работы.

Все сказанное выше — то есть стиль и методы работы штабов, требования к вопросам управления войсками, должная профессиональная подготовка офицеров штаба — и составляет, на наш взгляд, понятие высокой штабной культуры.

Таковы некоторые вопросы службы штабов, которые волновали нас в годы войны, составляя суть нашей жизни и того важного дела, которым мы занимались. Генеральный штаб был в этом отношении великолепной школой. Его офицеры и генералы учились стилю работы и военной мудрости у представителей Ставки и членов Государственного Комитета Обороны — лучших военных и государственных умов того времени.

И в Генеральном штабе, который находился на вершине штабной лестницы, и во всех других штабах шла трудная и ответственная работа по организации славных побед советских войск во имя торжества социализма. [455]