В Крыму
Замысел и варианты операции. — Предложение А. М. Василевского.—Окончательное решение. — Вместе с К. Е. Ворошиловым — в Приморскую армию. — Керченский плацдарм. — Переговоры с моряками, протокол за десятью подписями и, реакция на это И. В. Сталина. — Пластуны. — Доблесть десантников. — Неожиданная замена командующего армией. — С докладом в Ставку. — Снова в Крыму. Финал на Херсонесе.
В начале октября 1943 года советские войска находились на рубеже Старая Русса, Пустошка, Усвяты, подошли с востока к Витебску, Орше и Могилеву, почти вплотную приблизились к Полесью и Киеву. Далее фронт проходил в основном по Днепру, на правом берегу которого был захвачен ряд плацдармов, и по реке Молочной. В планах Ставки, готовившей разгром противника к северу от Полесья, в районе Киева и в большой излучине Днепра, несколько особняком стоял вопрос об овладении Крымом. на подступы к полуострову с севера вывел свои войска Ф. И. Толбухин (Южный фронт), и в ближайшей перспективе ему надлежало преодолеть Перекоп. А Северо-Кавказский фронт под командованием И. Е. Петрова 9 октября завершил освобождение Таманского полуострова. Воды морей, омывающих Крым, контролировали корабли Черноморского флота и Азовской военной флотилии.
В Оперативном управлении Генерального штаба были внимательно рассмотрены замыслы и варианты действий по освобождению Крыма, Вспомнили историю, опыт борьбы М. В. Фрунзе с Врангелем в 1920 году. Мнения разделились. Одни предлагали Крым пока не брать, а только блокировать, изолировав там значительные силы противника и в то же время высвободив большую часть своих войск для действий на других направлениях. Сторонников этой точки зрения мы в шутку звали «изоляционистами».
При таком способе действий враг угрожал бы из Крыма тылу наших фронтов, наступавших за Днепром. У него оставалась бы база для активных действий по коммуникациям в Северной Таврии, побережью Черного и Азовского морей, нефтепромыслам Северного Кавказа. Имелись и другие слабые стороны в позиции «изоляционистов». Поэтому их точка зрения была забракована в принципе и предпочтение отдано овладению Крымом, полному разгрому засевшего там противника.
Теперь следовало решить, каким образом брать полуостров. Первоначально и тут не было единства взглядов.
22 сентября по запросу Ставки А. М. Василевский доложил свои соображения на этот счет. Его замысел состоял в том, чтобы войска Южного фронта одновременно с обходом Мелитополя с юга быстро захватили Сиваш, Перекоп, а также район Джанкоя и ворвались бы в Крым, как говорится, на плечах противника. Для этого предлагалось усилить Южный фронт за счет Северо-Кавказского. Кроме того, в районе Джанкоя должен был выбрасываться воздушный десант. Азовской военной флотилии вменялось в обязанность высадить там же морской десант с целью выхода в тыл противнику, оборонявшему Сиваш, и нанесения удара в северном направлении, навстречу войскам Южного фронта.
План этот был хорош тем, что предусматривал значительное массирование сил на избранном для удара направлении. Но он требовал больших перегруппировок войск, которые не могли остаться не замеченными противником. К тому же обрекалось на пассивность керченское [155] направление, что позволяло противнику снять оттуда большую часть своих войск и бросить их на усиление джанкойского направления.
Правда, Северо-Кавказскому фронту, прежде чем наступать на Крым. надо было еще форсировать пролив и захватить плацдарм на Керченском полуострове. Это, конечно, составляло самостоятельную и далеко не простую операцию. Однако такая игра стоила свеч. Большинство авторитетов в Генеральном штабе стояло за проведение предварительной операции по захвату плацдарма в районе Керчи с тем, чтобы потом навалиться на Крым с двух направлений.
Чем дальше, тем больше вопрос о Крыме приобретал практический смысл. К концу октября войска Южного фронта уже преодолели мощный рубеж обороны противника на реке Молочной, а в начале ноября овладели Перекопским перешейком и плацдармами на южном берегу Сиваша. 17-я немецкая армия оказалась блокированной на полуострове. В это же примерно время, с 1 по 11 ноября, по решению Ставки Северо-Кавказский фронт во взаимодействии с силами флота провел десантную операцию, захватил и удержал плацдарм северо-восточнее Керчи. Плацдарм был невелик, но при хорошей организации боевых действий он мог послужить трамплином для последующего развития наступления в Крыму.
Операция была сложная и трудная. Успеху главных сил очень содействовал вспомогательный десант из частей 318-й стрелковой дивизии, 255-й морской бригады и 386-го отдельного батальона морской пехоты. Он высадился юго-западнее Керчи в районе поселка Эльтиген. Десантники захватили небольшой плацдарм и 40 дней в тяжелейших условиях отражали контратаки многократно превосходивших сил врага. Когда основная задача десанта — связать резервы противника и не позволить ему перебросить их против главных сил — была выполнена, герои «огненной земли» пробились к своим в район Керчи.
Ставший ненужным после захвата керченского плацдарма Северо-Кавказский фронт с 20 ноября перестал существовать. На базе его и за счет 56-й армии, действовавшей в Крыму, была создана Отдельная Приморская армия. Возглавил ее генерал И. Е. Петров.
Все, как говорится, стало на свое место, и Верховный Главнокомандующий обязал нас заняться разработкой плана действии с Керченского полуострова.
— Задачу по овладению Крымом надо решать совместным ударом войск Толбухина и Петрова с привлечением Черноморского флота и Азовской флотилии,— сказал он.— Пошлем к Петрову товарища Ворошилова. Пусть посмотрит и доложит, как это лучше сделать. Штеменко поедет с ним от Генштаба.
Сталин всегда отдавал предпочтение докладам с места событий.
До того мне, не считая поездки в Тегеран, не приходилось близко соприкасаться с Ворошиловым, хотя, как и все военные, я много был наслышан о нем. Поэтому командировку воспринял с повышенным интересом.
Из Москвы мы выехали в вагоне К. Е. Ворошилова. Климента Ефремовича сопровождали два помощника — генерал-майор Л. А. Щербаков и полковник Л. М. Китаев, кстати сказать, мои однокурсники по академии. Со мной, как обычно, ехал шифровальщик. На месте к нам должны были присоединиться еще несколько офицеров Генштаба.
Уже при первых беседах с Ворошиловым по пути на Кубань я имел возможность убедиться, что это очень начитанный человек, любящий и понимающий литературу и искусство. В его вагоне оказалась довольно большая и со вкусом подобранная библиотека. Как только мы исчерпали самые неотложные служебные вопросы и сели за ужин, Климент Ефремович поинтересовался, какие оперы я знаю и люблю. Мною были названы «Кармен», «Риголетто», «Евгений Онегин», «Пиковая дама», «Борис Годунов», «Чио-Чио-сан».
— Эх, батенька,— засмеялся Ворошилов,— этого же очень мало. [156]
И начал перечислять названия оперных произведений, о которых до того я даже не слышал.
— А кого из композиторов вы предпочитаете? — продолжал наступать Ворошилов.
Ответить на такой вопрос было нелегко. Я никогда не считал себя тонким знатоком музыки, хотя относился к ней далеко не безразлично, посещал и оперу и концерты. Вместе с моим другом Григорием Николаевичем Орлом, будучи еще слушателями Академии бронетанковых войск, мы подкопили денег и приобрели себе патефоны, а затем всю зиму добывали пластинки. В то время это было трудное дело. Почти каждое воскресенье поднимались спозаранок и отправлялись с одним из первых трамваев в центр города, чтобы занять очередь в каком-нибудь магазине, торговавшем записями оперных арий в исполнении Козловского, Лемешева, Михайлова, Рейзена или пластинками с голосами певцов оперетты Качалова, Лазаревой, Гедройца и других популярных тогда артистов. Очень нравились нам и романсы, народные песни, а также наша советская песенная музыка.
Рискуя оконфузиться перед К. Е. Ворошиловым, я тем не менее рассказал ему все это без утайки. Мой собеседник сочувственно улыбнулся и заметил только, что музыка всегда украшает жизнь, делает человека лучше.
«Экзамен» по литературе прошел более успешно. Я не только ответил на заданные мне вопросы по отечественной классике, но показал и некоторую осведомленность в отношении произведений западноевропейских писателей прошлого и современности.
По вечерам Климент Ефремович просил обычно Китаева читать вслух что-нибудь из Чехова или Гоголя. Чтение продолжалось час-полтора. Китаев читал хорошо, и на лице Ворошилова отражалось блаженство.
На разрушенную и сожженную в недавних боях станцию Варениковскую наш поезд прибыл с рассветом. Там встретили нас И. Е. Петров и член Военного совета В. А. Баюков.
— Везите прямо на плацдарм,— приказал К. Е. Ворошилов, и вся наша группа заняла места в автомашинах.
Ехали быстро. Скоро миновали Темрюк. Тамань — по определению Лермонтова, «самый скверный городишко» — осталась в стороне. Без происшествий прибыли на косу Чушка.
— Здесь не задерживайтесь, пожалуйста, коса под обстрелом,— предупредили нас.
Небезопасно было и в проливе, через который мы шли к берегам Крыма на бронекатере. Когда-то, еще в мирное время, мне не раз доводилось наблюдать, как вот этим же путем колхозники Кубани транспортировали на лодках неправдоподобно огромные арбузы. Гребцы медленно, будто бы даже лениво опускали и поднимали весла. Ритмично, постукивали уключины. Ярко сияло солнце. Все дышало покоем и благополучием. Хотелось самому лечь на дно лодки и без конца смотреть в ласковую голубизну неба.
Не то было теперь. Наш катер, поднимая бурун, рвался вперед по холодному и неприветливому проливу. Справа и слева от нас в разных направлениях сновали большие и малые «плавсредства» с боевыми грузами и ранеными. Это были корабли Азовской военной флотилии, которые тогда несли на себе всю тяжесть непомерно большой для них и поистине героической работы по доставке на Керченский полуостров всего необходимого для боевых действий Приморской армии. Противник систематически обстреливал пролив артиллерийским огнем и нередко бомбил с воздуха находившиеся в нем суда.
Мы вполне оценили предусмотрительность И. Е. Петрова, подославшего для нас бронекатер, и трудную, опасную работу моряков той же [157] Азовской военной флотилии, протраливших от вражеских мин путь через пролив.
Командующий 4-й воздушной армией К. А. Вершинин летел на «короле воздуха» — У-2. Он считал такой способ переправы через пролив наиболее надежным, хотя в небе все время сновали немецкие истребители. Позднее я и сам убедился в преимуществах этого способа. Мне несколько раз довелось перебираться на тот берег пролива на У-2. Летели обычно метрах в пяти над водой, и истребители противника не могли ничего сделать с нами. Очевидно, они даже не замечали нас.
А пока что с бронекатера мы с опаской поглядывали на едва видимый силуэт горы Митридат. Там располагались наблюдательные пункты противника, просматривающие Керченский пролив. Рулевой уверенно вел корабль. Столь же уверенно он ошвартовался, и мы ступили на берег.
Крымская земля!.. Она представлялась нам когда-то источником здоровья и радости, краем благоухающих садов и золотых пляжей, сокровищницей неповторимых памятников культуры разных времен и многих народов. Я ее знал, правда, главным образом с другой стороны.
...С Крымом у меня лично связаны светлые воспоминания. Сюда я попал из Московской артиллерийской школы имени Л. Б. Красина. В Москве учиться было интересно, и год пролетел незаметно. Учеба шла хорошо, в конном деле я преуспевал. Но вот однажды в начале сентября 1927 года на утренней поверке командир батареи сказал, что в Севастополе формируется новая артиллерийская школа: на первый курс идет прием, а на три старших набирают курсантов со всех артиллерийских школ страны. Наша батарея должна была выделить в Севастополь по два человека с каждого курса.
— Если есть желающие — два шага вперед. Если нет — будут мной назначены, — закончил речь комбатареи.
Не долго думая, я толкнул своего земляка Петра Васильева, и мы оба шагнули вперед. С других курсов тоже вышли по одному человеку, а недостающие тут же были назначены. Вот и вся процедура назначения. На следующий вечер мы были на Курском вокзале с деревянными сундучками в руках.
Прибыли мы в Севастополь. Выяснилось, что формировалась первая в Советском Союзе школа зенитной артиллерии. Около месяца не было никаких занятий: только уход за лошадьми — дважды чистка, водопой и кормежка — да строительство конюшен. Мы первый раз увидели море, искупались, повалялись на берегу и были несказанно довольны, что сделали «два шага вперед».
Помимо нас, москвичей, прибыли курсанты из Киева, Сум, Ленинграда. Все утряслось, и началась курсантская служба. В Севастополе — царство моряков. Напротив нашей школы помещался учебный отряд Черноморского флота. Вскоре мы со многими «братишками» перезнакомились и в общем-то жили дружно.
В городской отпуск увольняли, как и в Москве. В субботу: после занятий до 24.00; в воскресенье: до обеда — одна часть курсантов и после обеда — другая. Однако, где бы ты ни был — на чистку и водопой лошадей обязан являться, если не договорился с товарищем, что он все за тебя сделает, и не доложил об этом старшине. В Москве по воскресеньям мне приходилось чистить по 3—4 коня. Правила и в столице и в Севастополе были одни, но там было много москвичей, которым было куда ходить, а мы, «иногородние», за них чистили лошадей. Здесь же севастопольских курсантов почти не было, поэтому работали каждый сам за себя.
Между прочим, любовь к коню и умение хорошо ездить верхом выручали меня или ставили в неожиданные ситуации. Вот наиболее памятный пример.
Как-то в один из весенних дней 1950 года И. В. Сталин спросил бывшего у него на докладе Военного министра Маршала Советского Союза А. М. Василевского, кто будет принимать Первомайский парад. Обычно для этого назначались поочередно Маршалы Советского Союза. [158]
Александр Михайлович уклончиво ответил:
— Кому прикажете, товарищ Сталин.
— Принимать надо вам или Булганину. Буденный недавно принимал,— сказал И. В. Сталин и продолжил: — Я думаю, надо это сделать Военному министру. Вы умеете ездить верхом?
А. М. Василевский немного замялся.
— Я служил в пехоте,— ответил он,— приходилось, конечно, и верхом ездить, но это было очень давно.
Кто-то из присутствующих предложил: нельзя ли, дескать, принимать парад на автомашине.
И. В. Сталин, обернувшись к говорившему, твердо отрезал: нет, нельзя, не будем нарушать наши традиции.
— Вы, вероятно, совсем не умеете ездить верхом? — обратился он к Н. А. Булганину.
— Не приходилось, товарищ Сталин,— ответил тот.
— Кто же в таком случае будет принимать парад? Не вызывать же маршалов из округов, да и неудобно это будет,— продолжал разговор И. В. Сталин. И вдруг, повернувшись ко мне, спросил: — А начальник Генерального штаба ездил когда-нибудь верхом?
— Езжу и сейчас, почти каждый день, товарищ Сталин,— ответил я.
Действительно, я почти каждое утро с 7 до 8 часов утра ездил верхом, а в воскресенье — по нескольку часов в лесу.
— Вот вы и будете принимать парад, готовьтесь к этому и смотрите не оробейте.
Пожалуй, это был единственный случай в истории Советских Вооруженных Сил, когда начальник Генерального штаба принимал парад.
Хотя я и умел ездить, но понимал, что одно дело в манеже или в лесу и совершенно другое — на главной площади страны, на виду у всех.
До 1 Мая оставался месяц, и я, после выбора С. М. Буденным коня под мою комплекцию, начал ежедневно тренировать его и себя к ответственному моменту парада. Семен Михайлович почти ежедневно приезжал на манеж, а потом на Центральный аэродром, где мы упражнялись совместно с командующим парадом — начальником гарнизона Москвы П. А. Артемьевым, скакал вместе с нами под оркестр и не пропускал ни малейшего нашего промаха.
Парад прошел хорошо, и меня даже похвалили за хорошую посадку и выправку.
Ну а тогда, в Севастополе, с началом нового 1929/30 учебного года шесть человек выпускного курса, по два человека с каждой батареи, вызвали к начальнику школы Вукотичу и комиссару Хейфецу. Там же были командир дивизиона Крюков и все три командира батарей.
— Вы знаете, конечно, о людях на производстве, которые берут обязательства лучше работать и перевыполняют планы. Называют их ударниками,— начал комиссар. Затем последовал настоящий доклад на тему, кто такие ударники, как они работают и какую пользу приносят стране.
Мы не понимали, к чему этот разговор, и лишь молча переглядывались.
— В школе решено поддержать это новое движение, не отставать от трудящихся и иметь своих ударников,— продолжил Вукотич.— Вот мы и выбрали для этого присутствующих здесь курсантов. Считаем, что вы будете достойны этого высокого звания. От вас требуется взять обязательство пройти годичный курс за полгода, с тем чтобы в мае сдать все положенные экзамены. Таким образом мы сделаем наш первый выпуск ударников.
— Все вы — большевики,— добавил комиссар,— значит, не подведете нашу школу. Будете заниматься в одной группе, сделаем вам облегчение по строевой службе. Придется, конечно, удлинить время занятий, пожертвовать зимним отпуском, выходными днями. Вот и все. У кого есть вопросы?
Молчим. [159]
— Что скажет старшина дивизиона? — вдруг обратился ко мне Вукотич.
Я вскочил и, не раздумывая, отрапортовал:
— Старшина дивизиона благодарит за доверие и поставленную задачу выполнит.
— Вот и хорошо. С завтрашнего дня будете оформлены приказом и начнете заниматься как ударники. Все свободны, — закончил Вукотич.
Началась «ударная» жизнь. Облегчений особых не было, а тягот досталось много. Занимались вшестером по отдельной программе по 10 часов в день, а службу воинскую тоже несли: все ведь были помкомвзводы, командиры отделений, а я — старшина, и никто не слагал с нас обязанностей.
К 1 Мая программа была закончена, экзамены сданы, и вот долгожданный приказ Народного комиссара обороны о нашем выпуске и назначении. Прощай, школа, вступаем в самостоятельную жизнь!
Насколько мне помнится, этот выпуск ударников был первым и последним. Тогда шли эксперименты, поиски новых форм социалистического соревнования, не все оказалось приемлемым для военных училищ, и жизнь отметала ошибочное.
По положению того времени выпускникам-отличникам предоставлялось право выбора места службы, и мы, в который уже раз, обсуждали, кто куда поедет. Я хотел быть поближе к родным местам и намечал Ростов или Сталинград. Но все пошло и теперь не по установленному порядку.
Незадолго до выпуска меня и еще двух курсантов (Егора Мельникова и Дмитрия Ильичковича) из нашей группы опять вызвали к комиссару. Присутствовал также отсекр партбюро Мазепов. Суть дела состояла в том, что 121-му зенитно-артиллерийскому полку, который стоял в Севастополе и где все курсанты проходили стажировку, требовались три командира взвода. Нам разъяснили, что полк этот вроде бы наш подшефный и взводными туда должны пойти лучшие курсанты училища. Короче говоря, нам предложили пойти в этот полк. Три остальных ударника поехали туда, куда захотели.
Служба в полку началась с того, что командир учебной батареи, куда я был назначен, П. Ф. Чесных повел меня на конюшню, дал коня и тут же вместе со мной выехал в манеж, проверил умение ездить, брать препятствия, рубить и т. д. Сам он был терский казак, заядлый конник, спортсмен, вел спартанский образ жизни и требовал того же от подчиненных. После манежа — спортивный городок. Комбат посмотрел, что мы можем делать на гимнастических снарядах. Остался доволен всем, кроме одного: я не умел ходить на руках. А он при мне снял шашку и прошел на руках вдоль всей казармы батареи и сказал, что через два месяца пройдем это расстояние вместе.
Принял я взвод разведки в 25 человек. Ребята все хорошие, правда, 8 человек из них имели образование всего 3 класса. Это — в учебной батарее, где готовились младшие командиры. В линейных батареях было тогда много неграмотных.
Летом полк принимал приписной состав, который сводился в отдельный дивизион, и из каждой батареи туда прикомандировывались командиры разных степеней. На один из сборов попал и я. Вспоминаю об этом потому, что там судьба свела меня с одним замечательным человеком. Командиром этого дивизиона был Семен Ильич Макеев. Он отличался высокой общей культурой и отменной вежливостью, предпочитал конюшне книгу. Высокий, всегда подтянутый и безукоризненно одетый (до революции он служил в Павловском гвардейском полку), он являлся, пожалуй, самым начитанным и умным командиром в нашем полку. Общим у него и П. Ф. Чесных были высокая требовательность, рвение в службе, забота о людях, правдивость и доступность. Все свои лучшие качества они прививали нам, передавали знания и навыки. С тех пор прошло почти 45 лет, а мы, бывшие сослуживцы по 121-му зенитно-артиллерийскому [160] полку, оставшиеся в живых, собираемся каждый год и вспоминаем минувшие дни. Генерал-лейтенанты П. Ф. Чесных и С. И. Макеев уже на заслуженном отдыхе, бывшие командиры взводов тоже теперь генералы: В. М. Кручинин, Я. М. Табунченко. Нет уже с нами генерал-полковника Г. Н. Орла. Служебные пути наши расходились и перекрещивались, но мы никогда не порывали связи и всегда поддерживали друг друга
Прошел год службы в полку. Состоялось важное событие — наконец-то я получил комнату и перестал скитаться по чужим углам. До этого примерно полгода мы вдвоем жили в бильярдной полкового клуба и ложились спать на освободившихся бильярдных столах лишь после того, как клуб закрывался. Все мои товарищи уже обзавелись семьями, настала и моя пора.
В станице у меня осталась невеста Таисия Дмитриевна Андросова, которая ждала меня больше пяти лет. Мы переписывались, раз в год виделись, но давно дали друг другу слово, что будем жить вместе, как только я смогу взять ее к себе. Хотелось самому поехать за ней, но отпуск мне по плану был определен после возвращения из лагерей. Пришлось просить ее приехать самой. Дней через десять получил телеграмму: выезжает. Приехала она вместе с моей матерью. На второй день, в июле 1931 года, мы расписались в загсе и с тех пор делим вместе все наши радости и горести.
Служба в полку была, как говорится, не мед. В походах мы добирались до Ак-Монайских высот. Разведчики, как и полагается, всегда были с пехотой, и доставалось нам всего с лихвой. От высот развертывали учебное наступление на Керчь. Почти пять лет военной службы в Севастополе оставили в моей памяти не столько лазурное море и золотые пляжи, сколько зной степей и неприютность гор, где нам довелось просолить не одну гимнастерку.
...И вот теперь, в конце 1943 года, я снова в Крыму. Перед нами был мрачноватый каменистый берег, круто уходивший вверх. Кругом — ни деревца, ни кустика. Только следы недавних боев — воронки от бомб и снарядов. И как-то не хотелось верить, что нам здесь принадлежит пока лишь это, а весь Крым — еще в руках врага и за его освобождение придется положить немало человеческих жизней.
Глубина плацдарма Отдельной Приморской армии не превышала 10—12 километров. Правый фланг фронта упирался в Азовское море, левый подходил к северо-восточной окраине Керчи. Рельеф местности сильно пересеченный. Сложные гряды холмов обрывисто падали к самому морю. Командные высоты оставались у противника. Оттуда хорошо просматривался передний край нашей обороны, и только небольшая гряда холмов прикрывала обрывисто падавший к морю берег Керченского пролива.
Плацдарм был изрыт вдоль и поперек: траншеи, землянки, ходы сообщения, блиндажи переплетались в причудливую сеть. Здесь находились главные силы Отдельной Приморской армии — два ее корпуса (11-й и 16-й) и резерв. А всего — девять дивизий и две стрелковые бригады. Переброшена на плацдарм и некоторая часть танков, артиллерии, даже авиации; первый наш аэродром приютился у самого моря в районе Опасной.
К. Е. Ворошилову, мне и всем, кто прибыл с нами, отвели три землянки на обращенном к проливу скате одной из высот. Метрах в шестистах от нас—бревенчатый домик командарма Ивана Ефимовича Петрова. Под домиком небольшое и не очень надежное убежище. Вокруг в блиндажах расположился штаб Приморской армии.
Работу начали сразу же. К. Е. Ворошилов заслушал доклады И. Е. Петрова и командующего Черноморским флотом Л. А. Владимирского. На следующий день побывали в двух стрелковых корпусах: в 11-м [161] у генерал-майора Б. Н. Аршинцева и в 16-м у генерал-майора К. И. Провалова. Неугомонный Климент Ефремович не ограничился только тем, что услышал от командиров корпусов и увидел сам с их НП. Он рвался в окопы, на передний край, хотя, по правде говоря, делать там ему было нечего. Отговорить его от этого не удавалось.
— Никогда под пулями не кланялся и врага не боялся,— парировал он все наши доводы.—А если кто считает, что там и без нас обойдутся, может со мной не ходить.
После этого попробуй задержаться на НП или в штабе. Все, конечно, пошли в дивизии и полки первого эшелона.
В тот год на Керченском полуострове зима стояла холодная. Морозы достигали десяти градусов. Свирепый ветер налетал то с севера, то с востока. Обжигал лицо, выжимал из глаз слезы и подгонял каждого в землянку либо блиндаж. С моря низко тянулись косматые тучи, проливаясь на мерзлую землю мелким частым дождем или низвергая колючую крупу. А по ночам над проливом вставала мглистая стена тумана, которая только с рассветом нехотя уплывала вдаль.
Как-то мы зашли в одну из солдатских землянок и еще с порога ощутили температуру, близкую к той, что бывает в хорошей бане. Посреди землянки стояла раскаленная докрасна железная печка, и в ней действительно бушевало пламя. Немолодой домовитый сержант четко приветствовал нас и гостеприимно пригласил, как говорится, «поближе к огоньку».
— Откуда ж дрова берете? — поинтересовались мы. С топливом на плацдарме было плохо: дрова подвозили через пролив только для варки пищи.
— А тут, поблизости,— ткнул сержант через плечо почерневшим от копоти большим пальцем правой руки, — дом кирпичный стоял... Вот им и топимся.
Мы дружно рассмеялись. Подумалось, что хозяин землянки намеревается с ходу выдать нам какой-то старый солдатский анекдот для всеобщего увеселения. Кому из нас не доводилось слышать, как бывалый солдат суп из топора сварил! Но вот чтобы он кирпичный дом в топку пустил — этакой диковины мы еще не знали. С интересом повернули головы к рассказчику. Но сержант вдруг смолк. Он знал службу и безмолвно ел глазами начальство. Потом неторопливо приоткрыл дверцу печки, и мы увидели, что в ней действительно горят кирпичи. Самые натуральные кирпичи!
Кто-то даже ахнул от неожиданности. Начались распросы, как да почему.
Сержант кивнул на стоявшее в углу землянки ведро. Там тоже лежали кирпичи, залитые доверху керосином. Через несколько часов после такой ванны они становились вполне готовыми к употреблению в качестве топлива.
— Не чета, конечно, настоящим дровам,— пояснил сержант. — Неудобства есть: прикурить, скажем, трудновато. Полено-то возьмешь из огня — и дух от него лесной идет и цигарка в целости. А кирпич, он, вишь, как полыхает. Ну ничего, управляемся. Горе только, когда на сырец нападешь: раз погорел и рассыпался. А настоящие кирпичи — те долговечны; погорят, погорят, а ты их опять в керосин, а из керосина снова в печку. Так и идет по кругу...
В другой землянке обогревались иначе. Здесь стояли саперы — люди высокой технической культуры. Они использовали трофейные противотанковые мины; выплавляли из них тол и жгли его в печке. Он горел ровным пламенем и без дыма. Соседи допытывались у саперов, чем они топятся, но те секрета не раскрывали. Командир взвода только жаловался, что трофеи скоро кончатся и тогда придется добывать мины из немецких заграждений. Охотники на это дело имелись.
В полках нам приходилось бывать много раз, и всегда мы возвращались оттуда с зарядом оптимизма и бодрости. [162]
В первые недели пребывания у И. Е. Петрова наше главное внимание отводи-лось разработке плана освобождения Крыма, совместной операции войск Отдельной Приморской армии, Черноморского флота и Азовской флотилии. Выявилось полное единство взглядов в отношении задач и методов ведения этой операции. Сухопутчики, моряки и летчики пришли к общему выводу: прорвав оборону противника на керченском плацдарме, основными силами надо развивать успех в глубину Крыма на Владиславовку, Карасубазар и тем самым содействовать успеху войск Южного фронта на главном направлении — с Перекопа, но одновременно частью сил следовало наступать и вдоль южного побережья. Этот план и доложили в Ставку.
После тщательного изучения обстановки мы согласились с мнением командующего Приморской армией о необходимости предварительной частной операции. Дело в том, что наш передний край на плацдарме в большинстве своем был крайне невыгоден ни для перехода в наступление, ни для удержания занимаемых позиций. Противник располагался на господствующих высотах, наблюдал и мог поражать прицельным огнем чуть ли не всю глубину нашей обороны.
Провели тщательную рекогносцировку местности, рассчитали силы и средства, определили время на подготовку. 22 декабря К. Е. Ворошилов при участии И. Е. Петрова и Л. А. Владимирского рассмотрел план действий. Планом предусматривалось прорвать немецкую оборону на правом фланге плацдарма. Для обеспечения успеха прорыва и захвата командных высот, которые трудно было атаковать в лоб, а также для отвлечения внимания, сил и средств противника с направления нашего главного удара намечалось высадить на побережье Азовского моря в ближайшем тылу немецких войск с удаления четырех-пяти километров от нашего переднего края тактический морской десант.
На первых порах все с этим согласились. Однако при решении вопросов взаимодействия и взаимного обеспечения операции возникли затруднения. В то время как И. Е. Петров отводил флоту первостепенную роль в обеспечении наступления всем необходимым, Л. А. Владимирский полагал, что привлечение флота к морским перевозкам и высадке тактических морских десантов для него задача второстепенная. Достаточных сил на это он не выделял. Переправу войск и грузов Отдельной Приморской армии командование Черноморского флота пыталось переложить на плечи только Керченской военно-морской базы, которая никак не могла справиться с таким делом.
И. Е. Петров резко высказал свое неудовольствие по этому поводу и заявил К. Е. Ворошилову, что вопросы взаимодействия с флотом нужно решить капитально и в соответствии с принятым в наших Вооруженных Силах порядком. Климент Ефремович приказал созвать совещание и там покончить со всеми спорами, добившись единого понимания задач и способов их решения. Состоялось оно 25 декабря в штабе Азовской военной флотилии, в Темрюке. От Отдельной Приморской армии на совещание прибыли И. Е. Петров, его заместитель генерал-лейтенант К. С. Мельник, члены Военного совета генерал-майоры В. А. Баюков и П. М. Соломко. Черноморский флот представляли вице-адмирал Л. А. Владимирский и член Военного совета контр-адмирал П. М. Кулаков. Присутствовали также заместитель наркома Военно-Морского Флота генерал-лейтенант И. В. Рогов, представители Азовской военной флотилии и 4-й воздушной армии. Председательствовал К. Е. Ворошилов.
Дебаты между И. Е. Петровым и Л. А. Владимирским разгорелись здесь еще жарче. Причем командующий Приморской армией показал полную осведомленность в отношении сил и средств флота в районе расположения своих войск и добился ясности насчет обязанностей и ответственности флота по перевозкам. В то же время на совещании были уточнены задачи армии, согласованы сроки и порядок всех совместных мероприятий по обеспечению операции.
В конце совещания я зачитал проект ежедневного доклада в Ставку, [163] где проведенное обсуждение представлялось как обычное подготовительное мероприятие накануне предстоящей операции. Однако К. Е. Ворошилов решил иначе: он предложил оформить особый протокол ко взаимодействию армии с флотом, записав туда все, что возлагалось на флот и что на армию, а затем скрепить все это подписями ответственных представителей каждой из заинтересованных сторон. Всего на протоколе, но определению К. Е. Ворошилова, должно было красоваться десять подписей, включая его собственную и мою.
К этому времени я уже отлично знал работу Ставки и отношение ее членов, особенно И. В. Сталина, к порядку решения важных вопросов. На моей памяти бывали случаи, когда в Ставку поступали документы за многими подписями. Верховный Главнокомандующий резко критиковал их, усматривая в таких действиях нежелание единоначальника или Военного совета взять на себя ответственность за принятое решение или, что еще хуже, их неверие в правильность собственных предложении.
— Вот и собирают подписи,— говорил он,— чтобы убедить самих себя и нас.
Верховный требовал, чтобы все представляемые в Ставку документы подписывали командующий и начальник штаба, а наиболее важные (например, ежедневные итоговые донесения и планы операций) скреплялись бы тремя подписями: к первым двум добавлялась еще подпись члена Военного совета.
Я откровенно высказал Клименту Ефремовичу свои опасения насчет предложенного им протокола и просил, чтобы этот документ подписали по крайней мере не более трех лиц. Но Климент Ефремович расценил это как неуважение к присутствующим, как попытку присвоения коллективно выработанного решения. Он настоял на своем, и документ был подписан десятью персонами. Назвали его так: «Протокол совместного совещания военных советов Отдельной Приморской армии (генерал-полковник Петров, генерал-майор Баюков, генерал-майор Соломко и генерал-лейтенант Мельник) и Черноморского флота (вице-адмирал Владимирский и контр-адмирал Кулаков) с участием Маршала Советского Союза тов. Ворошилова К. Е., начальника Оперативного управления Генштаба генерал-полковника тов. Штеменко, заместителя наркома военморфлота генерал-лейтенанта тов. Рогова и главного контролера по НКВМФлоту Наркомата госконтроля инженер-капитана 1 ранга тов. Эрайзера — по вопросу перевозок войск и грузов через Керченский пролив».
Когда лестница подписей была наконец заполнена, я еще раз заявил, что поступили мы неправильно и уж мне-то обязательно попадет за такое отступление от правил оформления важной оперативной документации. Климент Ефремович только посмеялся над этим. Протокол послали. При очередном разговоре по телефону с Антоновым я узнал, что Сталин и впрямь очень бранил нас за этот документ.
В тот же день из Москвы было получено сообщение об утверждении плана основной операции Отдельной Приморской армии. Из резервов Ставки И. Е. Петрову была передана 9-я Краснознаменная пластунская дивизия, сформированная из кубанских казаков. Командиру ее генерал-майору П. И. Метальникову командующий армией сразу же поставил задачу готовить личный состав к наступательным действиям. Для этого была подобрана соответствующая местность на материке с точным воспроизведением обстановки плацдарма: переднего края противника и наших окопов, боевых порядков и расстояний между отдельными их элементами.
Мы несколько раз бывали на занятиях в этой дивизии. Однажды Климент Ефремович потребовал, чтобы все отправились туда верхом. Я пытался воспротивиться, доказывал, что совершенно ни к чему трястись на коне 20 километров, теряя драгоценное время. Но тщетно. Климент Ефремович заявил, что у меня недостает понимания психологии казаков. Пришлось ехать. Кое-как на случайных, плохо выезженных лошадях мы добрались до цели, а обратно возвращались уже в автомашинах. Но [164] потом в течение нескольких дней некоторые, кто не ездил прежде верхом, как говорится, не могли прийти в норму и вынуждены были больше стоять, чем сидеть. Да и сам Климент Ефремович в дальнейшем отказался от такого способа передвижения.
Не сразу решился вопрос о методах использования этой дивизии в бою. Предлагалось, например, чтобы пластуны ночью бесшумно подползли к первой траншее немцев (на то они и пластуны!), ворвались в нее без выстрела, уничтожили противника холодным оружием, а затем бы уже открывался огонь по глубине обороны и начиналась нормальная атака.
Этот метод был чреват всякими неожиданностями. Атаковать неподавленную артогнем оборону немцев, подползая к ней на животе, являлось делом весьма рискованным. Даже в случае успешного захвата первой траншеи современная оборона не могла рухнуть. Все равно требовалась артиллерийская подготовка, а затем нужно идти в атаку. Наиболее же вероятно, что романтичный маневр целой дивизии ползком будет своевременно обнаружен противником и сорван с большими для нас потерями.
Однако сторонники этого метода действий твердо стояли на своем. Тогда мы испробовали его на занятиях, после чего всем стало ясно, что атаковать надо обычным способом. Пластуны пластунами, а времена таких атак давно прошли. Теперь была не Крымская война.
Пластунская дивизия всем своим видом радовала глаз. Подразделения — полнокровные. Бойцы — молодец к молодцу. Много бравых добровольцев с Георгиевскими крестами на груди. Одеты все с иголочки.
Формировалась она по инициативе краевого комитета ВКП(б). И. В. Сталин поддержал кубанцев и все время держал дивизию под своим контролем. Он вызывал к себе П. И. Металъникова, слушал его доклад о ходе формирования.
Использовать пластунов можно было только с разрешения Ставки. Отсюда, конечно, проистекали дополнительные заботы, но в последующем своими боевыми делами дивизия с лихвой окупила их. Один из ее отрядов блестяще проявил себя при освобождении Крыма. Дивизия с честью прошла до конца войны.
С большой тщательностью готовилась и частная операция, особенно высадка морских десантов. Было решено, что основу главного десанта составят специально подобранные солдаты и офицеры 166-го гвардейского стрелкового полка, во главе с командиром того же полка гвардии подполковником Г. К. Главацким, который был хорошо известен как опытный и бесстрашный человек, отлично ориентирующийся в боевой обстановке. Про таких говорят, что они прошли огонь и воду. В данном случае это было правильно в буквальном смысле. На груди Главацкого блестела Звезда Героя Советского Союза. Кроме 166-го полка ему подчинили 143-й отдельный батальон морской пехоты, под командованием тоже опытного и отважного капитана Левченко, и роту разведчиков. Всего в десанте насчитывалось более 2000 человек.
Второй, вспомогательный десант был поменьше. Численность его не превышала 600 человек. Командовал им майор П. Д. Алексенко.
Ответственность за подготовку десантов, их посадку на суда и обеспечение перехода по морю возложили на контр-адмирала Г. Н. Холостякова и его штаб под руководством капитана 1 ранга А, В. Свердлова. Десантники усиленно тренировались, занимались с утра до ночи.
Трудно было с десантными судами. Пришлось собирать рыбацкие сейнеры, многие из которых требовали ремонта. Тут же укомплектовывались команды этих судов и обучались необходимым действиям.
Не менее напряженная работа велась на плацдарме. 11-й и 16-й гвардейские корпуса усилили разведку противника, сосредоточивали запасы, пополнялись людьми и техникой. И. Е. Петров целыми днями, а порой и ночами пропадал в войсках. Только под Новый год он вернулся [165] раньше обычного и пригласил нас к себе в домик на ужин. Пришли туда и ближайшие помощники командарма. Вместе мы отметили успехи наших Вооруженных Сил в уходящем, 1943 году и по-братски пожелали друг другу, чтобы наступающий, 1944 год был еще более счастливым. Климент Ефремович послал поздравление командирам корпусов и дивизий, командованию Черноморского флота и Азовской военной флотилии.
А потом все опять пошло своим чередом. Начало наступления было назначено на утро 10 января.
Зимние дни вообще коротки, а 9 января, всецело поглощенные последними приготовлениями к операции, мы даже не заметили, как стемнело. До нанесения удара по противнику оставалось еще много времени. Посадка десанта должна была начаться в 20 часов. Но нетерпение взяло верх.
— Идемте на наблюдательный пункт,— предложил К. Е. Ворошилов. Наблюдательный пункт И. Е. Петрова располагался примерно в 2 километрах от переднего края, на высоком обрыве у самого Азовского моря. В светлое время отсюда просматривался участок побережья, где предстояла высадка главного десанта, а сейчас ни зги не видно. Небо затянуло тяжелыми тучами.
— Как на море? — поинтересовались мы у представителя флота.
— Обещают малую волну,— ответил он. Затем, помолчав, прибавил: — Тем не менее все может статься. Море — это стихия...
Поглядывая на часы, мы ждали срока выхода десанта из кордона Ильича. Командиры корпусов на плацдарме давно доложили о полной готовности к наступлению. А Холостяков пока помалкивал. Но мы-то знали, что моряки—народ точный: молчат, значит, все идет по плану.
На этот раз, однако, дело явно затянулось. Была уже полночь, когда Петрова попросили наконец к аппарату. Десант пошел...
Через полтора-два часа последовал новый доклад: волнение на Азовском море усилилось до четырех-пяти баллов. Это значило, что условия перехода десанта к месту высадки ухудшались.
Как по команде, все мы вышли посмотреть море. Оно тяжело ухало, бросая валы на берег. Четыре-пять баллов — совсем немного для океанских великанов, но для многих утлых суденышек, которые доставляли десант, такая волна могла быть губительной: они шли в темноте, переполненные людьми.
Петров был бледен, но внешне спокоен. Запросили Холостякова, как идут дела. Ответ успокаивал — никаких сигналов бедствия от десанта не поступило.
Когда стрелка часов подошла к сроку высадки десанта, командующий артиллерией вопросительно глянул на И. Е. Петрова. Тот в свою очередь посмотрел на Ворошилова, и оба отрицательно покачали головами — не время, пока не высадился десант, нужно подождать.
Уже забрезжил поздний январский рассвет. И тут вдруг на высотах, назначенных для захвата силами десанта, загремели выстрелы. Вразброд ударила немецкая артиллерия. Десант был там. Он подошел незаметно для противника, и подполковник Главацкий, не дожидаясь подхода последних судов, начал атаку.
Атаковали внезапно и свирепо. Без выстрелов и криков «ура» ворвались в траншеи. Враг опомнился, когда десантники уже снимали на высотах его пулеметы.
Теперь заговорила и наша артиллерия. А затем пошли в наступление выделенные для этой операции силы из состава стрелковых корпусов, сосредоточенных на плацдарме.
Между тем десантные суда продолжали подходить к месту высадки. Не все из них смогли вплотную причалить к берегу. Зачастую матросы и солдаты прыгали прямо в морс, высоко поднимая оружие. Некоторых волна захлестывала с головой. Они с усилием выползали на берег и, [166] припав к земле, обнимали ее руками, чтобы не унесло обратно, а затем переводили дух, вскакивали и карабкались на высоты, где их товарищи уже схватились с врагом врукопашную.
Десантники отважно сражались с врагом на берегу и со стихией в море. На боевом посту погибли командир сил высадки капитан 2 ранга Н. К. Кириллов и начальник штаба капитан-лейтенант Н. А. Шатаев.
Прошло еще три долгих часа. Из стрелковых корпусов поступали сдержанные доклады. По всему чувствовалось, что атака развивается плохо, а на отдельных участках захлебнулась совсем. Петров приказал сосредоточить артиллерийский огонь на тех районах, где наметился наш успех. Но противник держался прочно.
О десанте было известно, что он продолжает вести бой на высотах, захватил там две вражеские зенитные батареи, много стрелкового вооружения и до 60 пленных. Гряда высот, по существу, в его руках. Десантники осмотрелись, подтянули силы, организовали оборону.
Но после полудня положение усложнилось. Противник начал контратаки десанта со стороны Рыбпрома, молочной фермы и Грязевой пучины. Его авиация непрерывно бомбила боевые порядки десантников. В 19 часов на поле боя появились «фердинанды», но и они оказались бессильны: наши подразделения оставались на своих местах. Все контратаки противника были отбиты с большими для него потерями.
В течение ночи немецкие автоматчики неоднократно пытались проникнуть в тыл десанта, но тоже каждый раз отбрасывались назад.
Длительное время не было вестей от майора Алексенко. Наконец объявился и он. Майор сообщил, что вспомогательный десант задачу выполнил, нужная нам высота захвачена и одна из наших стрелковых дивизий соединилась с ним.
А вот с десантом Главацкого части 11-го гвардейского стрелкового корпуса соединиться не смогли. За сутки они продвинулись всего на один-два километра. На второй день бои продолжались. С нашей стороны была введена дивизия второго эшелона. Противник тоже подбросил резервы. Немецкая авиация опять обрушилась на позиции, занятые десантом. Начался ожесточенный артиллерийский обстрел. Против десантников пошли танки. Бойцы Главацкого вынуждены были бить их только наверняка — боеприпасы подходили к концу.
После полудня замысел врага определился вполне. Немцы стремились отрезать десант от моря, окружить и уничтожить его. И. Е. Петров приказал Главацкому прорываться навстречу 11-му корпусу. Десантники и на этот раз действовали очень решительно. К исходу дня они соединились с нашими главными силами, передали им захваченные высоты и были затем выведены в резерв 55-й гвардейской стрелковой дивизии.
В итоге этих боев положение на правом фланге армии несколько улучшилось, но не настолько, как хотелось бы. Климент Ефремович нервничал. А тут еще одна из штурмовых эскадрилий Черноморского флота, взаимодействовавшая с 11-м гвардейским стрелковым корпусом, но ошибке сбросила бомбовый груз на своих. Обошлось, правда, без потерь. Мы с полковником Китаевым в то время находились на корпусном НП и не только наблюдали всю эту картину, а и сами побывали под ударом.
15 января спозаранок отправились осмотреть захваченные морским десантом высоты. Солдаты только что начали там оборудование нового армейского НП — отрыли щели, котлованы для пунктов управления. Работы шли в основном ночью.
Здесь же встретили командира 11-го гвардейского стрелкового корпуса генерал-майора Аршинцева. Он тоже перенес наблюдательный пункт ближе к переднему краю и сам перебирался туда. У нас к нему вопросов не было, и Аршинцев, не задерживаясь, проследовал своим путем. А в 15 часов 30 минут его уже не стало. При очередном артналете противника в блиндаж, где находились сам генерал, командующий [167] артиллерией корпуса полковник А. М. Антипов, начальник разведки подполковник П. П. Лобакин и помощник начальника оперативного отдела майор А. П. Меньшиков, произошло прямое попадание тяжелого снаряда. Накат не выдержал, снаряд разорвался внутри помещения. Вес, кроме тяжело раненного Меньшикова, погибли.
В тот день вражеская артиллерия буквально неистовствовала. К вечеру, когда мы находились у Петрова, ею была разрушена и землянка Климента Ефремовича, при этом погиб стоявший у входа часовой. Наши тоже не остались в долгу: сильные артиллерийские и авиационные удары по боевым порядкам, пунктам управления и ближайшим тылам противника следовали один за другим. По ночам непрерывно действовал женский полк ночных бомбардировщиков У-2, входивший в состав 4-й воздушной армии.
Много неприятностей Отдельной Приморской армии доставлял противник, укрепившийся в самой Керчи. С горы Митридат он отлично просматривал и простреливал весь Керченский пролив и значительную часть занимаемой армией территории полуострова. Сама гора, прилепившиеся к ней городские кварталы и ряд других населенных пунктов были превращены в сильный оборонительный район. В случае развития наступления Приморской армии в глубину Керченского полуострова и далее в центральный Крым этот район мог служить исходным пунктом для контрдействий врага по тылам наших войск.
Организуя прорыв немецко-фашистской обороны в районе Керчи, командующий Приморской армией должен был как-то обезопасить свой фланг от возможных ударов противника со стороны Керчи. Он предусмотрел поэтому ликвидацию немецко-румынских войск, засевших в городе, для чего выделил некоторую часть своих сил. Успех, однако, не был достигнут, хотя бои на улицах Керчи носили ожесточенный характер.
Доклады Отдельной Приморской армии в Ставку по обстановке на Керченском полуострове всегда были очень объективными, и неудачные действия войск в Керчи там не приукрашивались. Получая эти доклады, Ставка обеспокоилась, поскольку, как известно, бои в городе приводят, как правило, к большим потерям войск и затрудняют использование артиллерии, танков, авиации.
В связи с этим И. Е. Петрову и Климову — К. Е. Ворошилову была послана телеграмма, в которой отмечалось, что Приморская армия имеет значительное преимущество над противником в численности войск, в артиллерии, в танках и в авиации. Но, подчеркивалось, «эти преимущества армия теряет, ввязавшись в уличные бои в городе, где противник укрепился, где приходится вести затяжные наступательные бои за каждую улицу и за каждый дом и где нет условий для эффективного использования всех имеющихся средств усиления.
Такую тактику командования армии Ставка считает в корне неправильной, выгодной для противника и совершенно невыгодной для нас.
Ставка считает, что главные усилия армии должны быть направлены для действий против противника в открытом поле, где имеется полная возможность эффективно использовать все армейские средства усиления.
Разговоры о том, что невозможно прорвать сильную оборону противника в открытом поле, лишены всяких оснований, ибо даже такая оборона, какую имели немцы под Ленинградом, втрое сильнейшая, чем оборона немцев под Керчью, оказалась прорванной благодаря умелому руководству... Ставка Верховного Главнокомандования приказывает:
1. Перенести основные боевые действия войск армии в открытое поле.
2. Действия в городе ограничить операциями, имеющими вспомогательную роль в отношении действий главных сил армии в открытом поле.
3. Исходя из этих указаний, перегруппировать силы и представить свои соображения о плане дальнейших действий в Генеральный штаб не позже 28.1.44 г.». [168]
Подписали телеграмму И. В. Сталин и А. И. Антонов.
Мы находились на плацдарме уже более месяца. Все это время продолжалась подготовка основной операции по освобождению Крыма: накапливались боеприпасы, вводилось в строй пополнение, во вторых эшелонах не прекращалась боевая учеба войск. И вдруг в Варениковскую прибыл специальный поезд, а с ним — новый командующий Отдельной Приморской армией генерал А. И. Еременко. Без всякого уведомления представителя Ставки, не говоря уже о запросе его мнения по такому немаловажному вопросу, И. Е. Петров был освобожден от должности, зачислялся в распоряжение Ставки и вызывался в Москву.
А вскоре затем позвонил А. II. Антонов и передал мне приказание тоже выехать в Ставку с докладом о положении дел под Керчью. Видимо, события последних дней сильно обеспокоили Сталина. Климент Ефремович оставался на месте.
Докладывал я в присутствии только членов Ставки да А. И. Антонова. Петрова не пригласили. Сталин усомнился было в целесообразности проведенной Приморской армией частной операции. Я постарался, как мог, мотивировать ее необходимость.
Когда речь пошла о делах в Приморской армии, Верховный вспомнил наш протокол с десятью подписями:
— Колхоз какой-то. Вы там не голосовали случайно?.. Ворошилову такое можно еще простить — он не штабник, а вы-то обязаны знать порядок.— Затем, обращаясь уже к Антонову, кивнул в мою сторону: — Надо его как-то наказать за это.
Антонов промолчал.
Еще раз вернувшись к операции по освобождению Крыма, Сталин приказал вызвать в Ставку А. М. Василевского и К. Е. Ворошилова для окончательного решения всех вопросов по ее плану, а потом Клименту Ефремовичу поехать на главное направление к Ф. И. Толбухину и там на месте, с участием Александра Михайловича, отработать взаимодействие войск.
О Петрове не было обронено ни звука. Размышляя потом над этим, мы в Генштабе пришли к выводу, что ограниченные результаты частной операции и раздоры с командованием флота посеяли у Сталина сомнения в отношении Ивана Ефимовича. Его заменили перед самым началом большой операции, когда Отдельная Приморская армия, по существу, была уже подготовлена к ней. Воспользоваться плодами своего труда И. Е. Петрову не пришлось, а операция прошла успешно.
В мае, после освобождения Крыма, многие из участников операции были награждены. При этом И. В. Сталин опять вспомнил наш злополучный протокол. Обнаружив в списках представленных к наградам мою фамилию, он сказал А. И. Антонову:
— Награду Штеменко снизим на одну ступень, чтобы знал наперед, как правильно подписывать документы.
И синим карандашом сделал жирную пометку.
С 14 по 23 мая 1944 года мне снова довелось быть в Крыму. На сей раз в качестве представителя Ставки я должен был помочь в разработке плана обороны полуострова, очищенного от противника, и организовать вывод в резерв Верховного Главнокомандования 2-й гвардейской и 51-й армий. Дело было срочным, поскольку на 22—23 мая в Ставке намечалось обсуждение плана «Багратион» — операции по разгрому вражеских войск в Белоруссии и в отношении резервов нужно было иметь точные данные.
Работать, как всегда, приходилось от зари до зари, которые в мае почти сходятся. Особенно сложно было с перевозкой войск. На сосредоточение их автотранспортом к железнодорожным станциям не хватало горючего. Распределением вагонов и паровозов в Крыму всецело распоряжался тогда заместитель наркома внутренние дел Серов. Брать их у него приходилось с боя. Основные станции погрузки находились в районах Херсона и Снигиревки, куда войска следовали преимущественно [169] пешим порядком. Генералы и офицеры моей группы организовали прикрытие этих станций с воздуха, позаботились о сохранности переправ через Днепр.
Оборона Крыма всецело возлагалась теперь на Отдельную Приморскую армию. С ее новым командующим генералом К. С. Мельником мы уточнили до деталей подготовленный штабом армии план. Очень много помог нам при этом начальник штаба 4-го Украинского фронта генерал С. С. Бирюзов. Для прикрытия западной и южной части побережья Крыма от Турецкого вала до Керченского пролива общей протяженностью свыше 700 километров имелось всего десять дивизий, две стрелковые бригады и одна бригада танковая. Здесь было над чем поломать голову.
Встретилась и другого рода трудность — из Отдельной Приморской армии начали растаскивать кадры. Из трех командиров корпусов два получили новые назначения. Были отозваны также и командующий артиллерией, начальник отдела укомплектования. Вот-вот должны были убыть армейский интендант, начальник продовольственного снабжения, начальник штаба тыла, начальник разведотдела. С ведома Ставки мы прекратили это, а на вакантные должности немедленно были назначены заместители убывших. Почти все они оказались людьми опытными, хорошо знающими свое дело.
Побывали мы и в Севастополе у командующего Черноморским флотом адмирала Ф. С. Октябрьского. Согласовали вопросы взаимодействия сухопутных войск с флотом.
Предмет особых забот составляли немногочисленные части ПВО. Враг ведь не прекратил еще авиационные налеты на Крым. Случались дни, когда он одновременно бомбил железнодорожные станции Джанкой, Курман-Кемельчи, Биюк-Ойлар, Ташлык-Таир, Евпаторию. Правда, результаты этих бомбардировок были весьма незначительны.
Как-то вместе с С. С. Бирюзовым и И. Н. Рыжковым я собрался лететь из Сарабуза в район Сапун-горы, где располагался штаб Отдельной Приморской армии. Бирюзов рекомендовал заглянуть по пути на мыс Херсонес; там разыгрался финал битвы за Крым. Полетели мы на трех самолетах У-2. Погода стояла отличная, противника в воздухе не было. Внизу по дорогам медленно тащились серо-зеленые колонны пленных, бежали наши грузовики. Вдруг за Бахчисараем самолет Бирюзова неожиданно стал снижаться. Выждав, когда он благополучно сел прямо на поле, мы тоже сделали круг и приземлились рядом. Выяснилось, что отказал мотор. Делать было нечего: оставили самолет и пешком направились к шоссе. Там остановили машину Отдельной Приморской армии и на ней добрались на Херсонес, где нас уже поджидал К. С. Мельник.
Перед нами предстало поле недавнего побоища. Мыс буквально был забит немецкими танками, автомашинами, пушками, минометами. Повсюду — следы огня советской артиллерии и авиации. В балках и на обрывистых береговых склонах — множество складов с различными запасами. Трупы людей убраны, но в воздухе стоял смрад. Насколько хватало глаз, море было покрыто вздувшимися и лопнувшими от жары конскими тушами, медленно переваливавшимися на волнах. Противник сам уничтожил всех своих лошадей, дотянув до края нашей земли...
Вскоре мы вернулись в Москву. Там нас ждали новые неотложные дела, связанные с подготовкой операции «Багратион». [170]