Огонь с неба
Наш полк в апреле 1943 года перебазировался в Клин. Впервые за все время войны мы оказались далеко в тылу. Как-то не верилось, что сегодня ночью не надо лететь на задание и можно спокойно спать. Мы уже так привыкли отдыхать днем, а воевать ночью, что показалось странным, когда нам предложили вечером сходить в кино, а в другой раз — побывать в театре.
Здесь, в Клину, мы узнали, что Александр Алексеевич Воеводин убывает в распоряжение командующего ВВС Красной Армии, а на полк назначен майор Михаил Иванович Шевригин.
Что за человек новый командир? Останется ли все так, как при Воеводине? Будет ли он таким же командиром, каким был Александр Алексеевич?
Вскоре кто-то из наших сказал, что Воеводину приказано сформировать новую, 313-ю ночную ближнебомбардировочную дивизию. Через несколько дней Александр Алексеевич приехал в полк и объявил, что мы должны составить костяк новой дивизии. Опять вместе! Вот это новость!
В конце месяца слетали на завод за новенькими машинами. Теперь они назывались не У-2, а По-2, по имени их творца конструктора Н. Н. Поликарпова.
Новые самолеты многим отличались от прежних. Главное — легкостью планера и повышенной мощностью [100] двигателя. На них установили уже не приспособленное на скорую руку, а настоящее бомбардировочное оборудование, пулеметы и бомбоприцелы. Яркость освещения в кабинах регулировалась поворотом реостата. Пилотажные и навигационные приборы имели устойчивое фосфорическое свечение.
В общем, это были боевые машины, созданные заводским коллективом уже с учетом опыта войны.
Передавая самолеты на заводском аэродроме, рабочие крепко жали нам руки и просили сильнее бить врага.
Особенно запомнился нам смуглолицый коренастый слесарь Алеша.
— Смотри, какой это самолет! — сказал он мне. — Четыреста килограммов бомб свободно возьмет... Не бойся за машину, бери полтонны. Бей фашистов. Будь здоров, браток!..
В мае полк вновь перебазировался. Теперь на аэродром под Москвой. Каждый день прибывало пополнение — молодые летчики и штурманы из училищ. Дивизия формировалась. Воеводин организовал обучение прибывшего пополнения на опыте «старичков». Мы летали по аэродромам, проводили конференции, рассказывали о наших тактических приемах.
Слушали нас внимательно. Помню, в одном из полков я рассказывал о тактике действия над целью.
— Важно не только метко нанести удар, — говорил я, — но и правильно уйти от цели после бомбежки. Надо использовать направление ветра и создавать наивыгоднейший угол планирования. Тогда можно достичь максимальной скорости; стрелка указателя доходит [101] до последнего деления — 250 километров в час! А эксплуатационная скорость, как известно, 100–110.
Мое сообщение было встречено с недоверием. Молодых летчиков учили выполнять все строго по инструкции. Но боевая практика показала, что при выполнении задания надо выжимать из техники все возможное и даже невозможное.
Затем мы перелетели в Степаново. Летали в лучах прожекторов. Ездили на позиции зенитчиков, изучали их тактику. Дмитрий Супонин любил говорить новичкам: «Боевым опытом овладеешь — врага одолеешь».
После тренировочных полетов 313-я дивизия была готова к вылету на фронт.
Девятого июля полк поднялся с аэродрома Степаново, чтобы перебазироваться на площадку, что километрах в шестидесяти севернее Болхова. Снова фронт, теперь Брянский.
Мы уже знали, что 5 июля крупные силы немецко-фашистской армии перешли на Курской дуге в наступление и здесь идут ожесточенные бои. Знали мы, что и наши части готовят здесь сокрушительный удар.
Чтобы познакомиться с районом, каждый из нас сделал по вылету. 12 июля войска Брянского фронта перешли в наступление. Снова началась боевая работа нашего полка.
Первый объект — Кривцово, крупный опорный пункт обороны противника, западнее изгиба Оки. Немцы, видимо, решили здесь задержаться надолго. Они вкопали в землю танки, понастроили дзотов, блиндажей, нарыли множество окопов. Нам было приказано «выжигать танки, орудия и живую силу противника». Мы ничего не понимали.
«Выжигать танки, орудия»? Каким образом?
— Сейчас узнаете, — сказал начальник химической службы полка старший лейтенант Здельник и повел нас в лес.
Там на поляне мы увидели зеленую, наглухо закрытую автомашину. Два бойца стояли у ведра, наполненного серыми металлическими шарами, похожими на детские мячи. Здельник взял один из «мячиков» и, отойдя в конец поляны, бросил. Тотчас на том месте взвился вверх яркий столб пламени. Мы невольно отпрянули, почувствовав обжигающий жар. Через [102] пять минут пламя погасло, оставив черную выжженную землю.
— Это ампулы с самовоспламеняющейся жидкостью «КС», — пояснил начхим.
Потом летчики и штурманы собрались у самолета. Здельник показал, как заряжаются ампулами басы (бомбовые авиационные кассеты), как надо правильно сбрасывать ампулы.
— Я должен вас предупредить о сугубой осторожности, — сказал Здельник. — Если самолет будет прыгать на разбеге, ампулы могут стукнуться, разбиться и загореться.
— Ходить на цыпочках треба, — уточнил Скочеляс.
— Будьте осторожны над линией фронта, — продолжал начхим. — Сделайте так, чтобы ваш самолет, то есть ампулы, не задела шальная пуля...
— Понятно, — докончил за него Виктор Солдатов, — а то живьем сгоришь не хуже врытых немецких танков.
Слова Здельника озадачили нас. Ведь все цели прикрыты сильным огнем зенитных пулеметов. Немцы стали хитрее: при появлении По-2 открывали огонь из всего стрелкового оружия. Где уж тут уберечься от шальной пули...
Мы долго еще ходили вокруг самолета с подвешенными басами.
Командир полка решил в первые полеты с ампулами послать наиболее подготовленные экипажи.
Вечером 14 июля на командный пункт были вызваны Вандалковский, Скочеляс, Крайков, Сербиненко, Егоров, Супонин, Солдатов, Орлов, Анчушкин, Жуков, Габидуллин, Маслаков, Зайцев и я. Объект удара; — район возле села Алтухова, где сосредоточено много огневых точек противника.
Штурманом звена ко мне назначили Солдатова, высокого, широкоплечего лейтенанта. Осмотрев подвеску басов, он подозвал техника по вооружению Невлера и сказал:
— Отлично, батенька мой. Только правый бас на взлете при первом же ударе сорвется. Там замок закрыт не полностью.
— Сейчас все проверю. Я еще не дошел до вашего самолета, — попытался оправдаться Невлер. [103]
— Посмотри, посмотри, а я потом еще раз проверю...
Мы в воздухе.
— Впереди изгиб Оки, под нами Будоговицы, — сообщил штурман.
Над Алтуховом, покачиваясь, повисла мощная осветительная авиабомба. Ее сбросил самолет Габидуллина. Село и его окрестности стали видны как днем. Тысячи пуль и снарядов из леса, деревни и оврагов устремились к нам.
— Сейчас даст Анчушкин!
Командир второй эскадрильи должен был первым сбросить ампулы с «КС». Через минуту десятки факелов выросли внизу. Еще два самолета сбросили свой груз на восточной окраине вражеского опорного пункта.
— Отлично, — пробасил в наушниках Виктор, — сейчас Орлов, Супонин, Сербиненко прибавят.
В темноте выросли еще два огненных столба.
В районе пожаров стали рваться фугасные и осколочные бомбы, сброшенные другими самолетами. Все шло строго по задуманному плану.
Огненные ленты зенитных снарядов из Алтухова потянулись на запад, вслед за удалявшимися самолетами. Этим мы с Солдатовым и должны были воспользоваться.
— Прошли впадение Нугри в Оку. Возьми чуть правее! — шепчет штурман. — Скоро, что ли?
Слова Здельника «от пули ампула может взорваться» не дают покоя.
Убираю газ и тихо планирую. Слева и справа летят тысячи светящихся точек. Только бы не попали, только бы не по басам. Тихо заходим с востока на Алтухово. [104]
Справа зажглись два прожектора и наклонились к западу.
Надо иметь большую выдержку, чтобы сидеть на бочке с динамитом, каким сейчас был наш самолет, и наблюдать, как рои пуль проходят рядом с тобой. Каждая из них может попасть, и тогда... Хруп, хруп — прорезала очередь левую плоскость... «Сейчас вспыхнем», — подумал я.
Но, как говорит пословица: «Всякая пуля грозит, да не всякая разит». Самолет дрогнул, басы раскрылись, ударив дверками по перкалю, и ампулы полетели на цель.
Мигом развернул самолет вправо и со снижением пошел на северо-восток. 1000, 800, 600 метров.
Даю полный газ. Скорость 200 километров в час. Расчалки воют. Солдатов ликует:
— Попали! Попали! Горит!
Восточная окраина опорного пункта пылает. Белесый дым стелется по низинам...
На КП летчики оживленно докладывают результаты. Заместитель начальника штаба — всегда спокойный капитан Тимофеев — не успевает записывать.
— Да ты спокойно, толком говори, — нервничает он.
— Вот тут, тут, товарищ капитан, — показывает пальцем на карте сержант Голубев.
— Где тут? Надо точнее, — отчитывает сержанта капитан, — ошалели, что ли, все сегодня? Тычете пальцем, а палец закрывает на карте добрых десять километров!
И действительно, в эту ночь все «ошалели».
Летчики, штурманы наперебой рассказывали друг другу, техникам, мотористам об огромных пожарах и взрывах.
В углу рядом с инженером полка по вооружению стоял Здельник. Он внимательно все слушал. Лицо его расплылось в улыбке.
В землянку вошел Скочеляс. Обычно он первым делом снимал с головы меховой шлем и в одном шелковом подшлемнике шел докладывать Тимофееву.
Сегодня он изменил привычке.
— Где Здельник? — возбужденно крикнул Михаил.
Увидев начхима, Скочеляс шагнул к нему. [105]
— Михаил Ефимович! Вы великий человек! Вы фокусник! Маг!
Здельник жмурился от удовольствия и приговаривал:
— Что вы, что вы, я тут ни при чем.
Еще несколько ночей вылетали мы с ампулами и бомбами. Горело все: и танки, и машины, казалось, и земля во вражеских окопах. Зарево видно было далеко от передовой.
А потом в полк привезли еще новинку — термитные бомбы. И снова Здельник стал героем дня. Новая бомба была во всех отношениях более удобна, чем ампулы с «КС». Термитные шарики, которыми начинялась она, находились в прочной обтекаемой оболочке. Разрывалась она на высоте 100–300 м и поражала большую площадь, чем ампулы.
Нам везло. И все потому, что это было делом рук Воеводина. Комдив все новинки испытывал у нас, а затем уже передавал другим полкам дивизии...
Около моего самолета стояло все наше звено. Раскидистый столетний дуб надежно маскировал самолет.
Из-за стабилизатора вырос техник звена Евгений Дворецкий.
— Товарищ командир, — обратился он, — самолеты звена к боевому вылету готовы.
К нам быстро подошел Вандалковский:
— Шмелев, взлет через тридцать пять минут после меня, — и побежал дальше.
По-2 пошли на цель. Вот и она. То тут, то там рвутся фугасные бомбы, снопами искр украшают свой путь реактивные снаряды, направленные на прожектора, вспыхивают пожары от ампул с «КС».
Внезапно зенитный огонь почти прекратился. Вот теперь должны выйти с термитными бомбами Орлов, Супонин, Сербиненко. «Все по плану», — радовались мы с Солдатовым. До боли напрягаем зрение, чтобы не прозевать разрыв термиток.
— Чуть правее, убирай газ, — командует Виктор.
Решив во что бы то ни стало увидеть взрыв термитной бомбы, я и не заметил, как подошли к цели. Ослепительный сноп света пронизал ночную мглу под нами. Это сбросил две стокилограммовые термитки [106] командир второй эскадрильи. Сотни ярко-кровяных шариков куполом опускались на цель.
Через минуту разорвались еще две бомбы. Еще сотни шариков понеслись к земле.
— Добавим, — передал мне Солдатов.
Самолет дрогнул и мигом развернулся на 120 градусов. Через несколько секунд и наши две бомбы осветили поля под нами и снова сотни термитных шаров, спустившись на землю, начали сжигать все.
От ампул и термиток стелился густой дым. А самолеты все шли и шли. Фугасные бомбы непрерывно рвались в районе цели.
Кто мог подумать, что все это натворил По-2, когда-то учебный самолет, перкалевый «русс-фанер», как его называли фашисты.
Войска Брянского фронта продолжали наступление. Мы радовались успехам наземных частей и старались как можно лучше помочь им. В эти дни у нашего экипажа родилась мысль увеличить бомбовую нагрузку. Самолеты у нас были новые, и мы пришли к убеждению, что от них можно взять больше, чем они давали до сих пор.
Доложили о предложении командиру эскадрильи, старшему лейтенанту Вандалковскому, а он — майору Шевригину. Подвешиваем 400 килограммов бомб. До. этого однажды нам приходилось брать 350 килограммов. Вскоре нас вызвал командир полка. Посоветовавшись с командиром эскадрильи и заместителем по [107] политической части, он разрешил полет с такой нагрузкой.
Проверив еще раз правильность подвески, мы вырулили на старт. Командир полка на прощание попросил быть нас осторожными, на разбеге не спешить с отрывом и дал разрешение на взлет.
Плавно поднимая хвост, самолет стал набирать скорость. Пробежав почти всю взлетную полосу, он с трудом оторвался. Сделали круг и просигналили: «Все в порядке, иду на цель».
Набрав высоту, подошли к линии фронта. Цель — лес южнее Алтухова, где разведка обнаружила скопление противника. Вот и деревня. Убрал газ и стал планировать.
Штурман передал:
— Так держать, будем делать два захода!
Две термитные бомбы оторвались от самолета и пошли вниз.
Не успел развернуть самолет, как внизу разорвался наш «подарочек».
Яркие вспышки, и во все стороны полетели розовые и белые шарики. Мы развернулись для второго захода.
Из леса начал вести огонь крупнокалиберный зенитный пулемет. Но мы уже были на боевом курсе.
Еще две термитные бомбы пошли на цель. Мы видели, как пылали вражеские автомашины, танки, бронетранспортеры.
И вот снова родной аэродром. Доложили командиру полка все детали полета и бомбометания.
Кроме нас еще трое — Крайков, Супонин и Орлов — ходили на задание с такой же бомбовой нагрузкой.
После полетов состоялся полковой митинг по случаю успешного наступления войск Брянского фронта.
Командир полка зачитал нам телеграммы с благодарностями от наземных войск и комдива, рассказал о результатах последних полетов.
— Кто хочет выступить? — обратился Сувид к строю.
Десятки рук взметнулись над головами. Один за другим выступали люди полка: Орлов, Скочеляс, Егоров, Самсонов, моторист Валеев, электрик Васюков. [108]
Каждый, стоя перед строем и сжимая шлем или пилотку, говорил с жаром, а в заключение клялся биться с врагом до последней капли крови.
Наступательный порыв овладел всеми. Бои под Старой Руссой в обороне, казалось, тяжелым камнем лежали на совести каждого. Все рвались на запад.
Михаил Скочеляс в своем выступлении сказал:
— Друзья, поможем скорее освободить мой любимый Орел. Там мой отец, мать вместе с тысячами советских родных нам людей стонут под сапогом проклятого фашиста. А может быть, они убиты. Я призываю вас беспощадно уничтожать врага за мой родной Орел, за моих земляков, родных. Товарищи, как хочется скорее попасть в Орел!.. Да вы меня понимаете!..
Он махнул рукой и встал в строй.
Митинг окончен. Видимо, от хороших слов усталость как рукой сняло.
После митинга Василий Семенович Сувид догнал меня в тот самый момент, когда я от толчка Орлова, задев за корень, чуть было не упал. Сувид успел поддержать меня.
— Дорогие детишки. Баловство никогда до хорошего не доводит! — пошутил замполит и положил руку мне на плечо. Мы пошли с ним в ногу. Все знали, что «обращение по-отцовски» предвещает какой-то особый разговор. Так и сейчас Василий Семенович после общих вопросов: «что пишут из дому, есть ли письма от любимой девушки?» неожиданно сказал:
— Николай, тебе пора по-серьезному подумать о вступлении в члены партии. Кандидатский стаж у тебя уже вышел. Мой совет — пиши заявление.
Мне захотелось сразу же крикнуть: напишу сию минуту. Но я смутился и ответил:
— Товарищ подполковник, а не рановато ли? Надо бы серьезности набраться.
— Ну, брось! — возмутился Сувид. — Отцу обещал, что как прибудешь на фронт, так членом партии будешь. (Сувид был у моих родных в Москве, когда мы стояли неподалеку от нее).
— Ну, обещал. И буду! Только не сейчас, — упорствовал я, считая, что вступление в партию — дело не простое. Одной боевой работы мало. [109]
Мы подошли к столовой. Сувид, видимо, понял меня и, задав еще несколько вопросов, разрешил идти завтракать.
Товарищи уже сидели за дощатым столом и с аппетитом уплетали гуляш. Скочеляс рассказывал очередную небылицу. Сидевшие хохотали.
Впервые личный состав полка разместился в лесу. До этого мы всегда располагались в населенных пунктах. Большой дубовый лес хорошо маскировал самолеты, штаб и наше жилище — огромные шалаши, сооруженные из веток. Устроились мы в общем неплохо. Правда, во время дождей, которых было в это время немало, вода лилась на нас как из ведра.
Двадцать девятого июля был освобожден Болхов. Немцы откатились на юг, в сторону Орла. Наши войска с каждым днем наращивали силу ударов. Впереди Орел! За ним Брянск!
Страшное зрелище в эти дни увидели мы с воздуха. От Болхова до самого Орла и далее за ним горели тысячи деревень, подожженные фашистскими извергами. От огня ночь становилась днем.
Пролетая над пожарищами на высоте свыше полутора тысяч метров, мы чувствовали запах гари и дыма.
Горело все, что создавалось годами трудолюбивым советским народом. Многие тысячи семей остались без крова.
Второго августа, как всегда, готовясь к вылету, летчики и штурманы собрались на командном пункте. Разведка сообщила, что в районе Бакланово скопилось много техники противника. Здесь же, в оврагах южнее речушки Неполодь, сосредоточилась пехота и артиллерия. Командир полка предложил на этот раз действовать эшелонированно, одиночными экипажами: первой эскадрилье с одним По-2, имеющим осветительные авиабомбы, выйти на цель, осветить ее, а остальным нанести бомбовый удар. Проложив маршрут и изучив район цели, экипажи один за другим поднялись в воздух. Впереди шел командир эскадрильи Вандалковский, за ним — Крайков и третьими — мы с Солдатовым. За нами летели остальные. Частый августовский дождик ухудшал видимость.
Вандалковский вышел в район Бакланово на высоте [110] около двух тысяч метров и стал заходить на цель. При первом заходе он сбросил две осветительные бомбы. Идущий за ним Крайков метким ударом поджег термитными бомбами несколько автомашин и танков. Яркое пламя помогало точному выходу нашего экипажа на цель. Когда мы были над Баклановом, с восточной окраины деревни застрочила батарея малокалиберной зенитной артиллерии и серия снарядов, образуя пунктирную светящуюся линию, понеслась к самолету. Следом за ней вторая, третья. Отчетливо было видно, как рвались эти снаряды то под самолетом, то над ним, то далеко, то совсем рядом.
Сходить с боевого курса нельзя. Несмотря на обстрел, Солдатов спокойно прицеливается.
— Чуть левее, — услышал я. — Хорошо, так держать!
Самолет, словно мяч, подскочил вверх: это две термитные и одна фугасная бомбы, освободившись от креплений, полетели вниз.
— Гады, царапнули! — вскрикнул Солдатов.
— Куда?
— В левую ногу.
— Крепись! Я мигом на аэродром...
Виктор легко отделался: шальной осколок рассек сапог и слегка задел за икру. На аэродроме ему забинтовали ногу, выдали новые сапоги. Солдатов чувствовал себя неплохо. Можно было снова лететь.
Пятого августа был освобожден Орел. Орудийными залпами Москва салютовала освободителям старинного русского города. Это был первый салют, ставший потом славной традицией. Орудийные залпы Москвы славили и наш 707-й полк. На митинге, посвященном освобождению Орла, Сувид сказал:
— Вам, участникам освобождения Орла, салютует столица. Это великая честь!
После митинга мы наносили на карту новую линию фронта, проходившую теперь западнее Орла. Скочеляс не выдержал и пошел к командиру полка.
— Товарищ майор, вы знаете, в Орле у меня родители, разрешите туда слетать?
Шевригин понимал состояние Скочеляса, но в первый день после освобождения города лететь не разрешил. [111]
— Дня через три полетишь, — объявил Шевригин.
Наши войска продолжали гнать фашистов все дальше на запад. Линия фронта от аэродрома отодвинулась больше чем на двести километров. Это уже за пределами радиуса полета наших По-2. Надо перебазироваться на новый аэродром, поближе к передовой. Пришел приказ: перелететь на посадочную площадку около деревни Ломна. Чтобы быстрее перебраться на новое место и не попасть в лапы истребителям противника, решили лететь звеньями, на бреющем. Первым ушло звено во главе с капитаном Вандалковским, за ним — звено Крайкова, последним из эскадрильи вылетел со звеном я.
Перелет в Ломну прошел не без «авиационных чудес». Старший лейтенант Крайков вместе со штурманом Маслаковым потеряли ориентировку и «подсели» на аэродром, куда только что прилетел один из полков нашей дивизии. Не подозревая, что они на чужом аэродроме, Крайков подрулил к старту и, только увидев незнакомые лица, сообразил, в чем дело. Не говоря ни слова, он тут же взлетел без разрешения и ушел. Восстановив ориентировку, Крайков полетел в Ломну.
Все бы прошло незаметно. Но вечером к нам в полк прилетел командир дивизии Воеводин. Подойдя к строю, он обратился к Вандалковскому:
— Скажите, ваша эскадрилья перелетела без происшествий?
Вандалковский бойко доложил:
— Товарищ полковник, перебазирование прошло хорошо. — И, решив прихвастнуть, добавил: — Ведь первая же эскадрилья.
Воеводин спрятал улыбку.
— Тогда скажите, у кого из вас на самолете с левой стороны нарисована плавающая льдина, а на ней белый медвежонок сосет что-то из бутылки.
Стоявший рядом с Вандалковским Крайков покраснел и смущенно произнес:
— Товарищ полковник, это на моем самолете.
— Ну вот, и виновник нашелся. Так это вы заблудились?
— Нет, что вы, — растерянно проговорил Крайков. — Мы просто сели не на тот аэродром... [112]
— А как это называется? — снова спросил Воеводин.
— Потеря ориентировки, — признался Крайков.
На этом разговор и закончился.
В Ломне расположились с комфортом. В глубоких землянках с двумя — тремя рядами перекрытий было прохладно и сухо. На стенах каждого помещения прежние хозяева, гитлеровцы, прибили по нескольку подков — «на счастье». Но и это не помогло фашистам. Бросая раненых, они катились на запад.
Двенадцатого августа нас подняли раньше обычного. Собрались на КП. Технический состав по тревоге приступил к подготовке материальной части. Невыспавшиеся, хмурые, ожидали мы решения командира полка.
— Очевидно, что-то необычное ожидается сегодня, — нарушил общее молчание Пахомов.
— Наверно. Сейчас узнаем, — поддержал его кто-то вяло.
Подошел командир полка.
— Прошу садиться и внимательно слушать, — сказал Шевригин. Его лицо было серьезно, брови слегка нахмурены. Летчики достали карты, карандаши, линейки.
— Товарищи! — начал майор. — Немецкие войска вывозят награбленное у нас добро по железной дороге Орел — Брянск. В Карачеве большое скопление эшелонов. Нашему полку приказано нанести удар по станции. Атаковать будем поэкипажно всем полком. Первой полетит третья эскадрилья, за ней — вторая, последней пойдет первая. Бомбовую нагрузку взять максимальную. Впереди для освещения цели пойдут два экипажа. Первым — Шмелев, вторым — Супонин. Этим двум взять по четыре осветительные бомбы. Остальным — фугасные, мелкие осколочные и термитные.
Такие задания для нас были наиболее трудными. Железнодорожные станции, а тем более узлы, всегда прикрывались несколькими батареями зенитной артиллерии разных калибров, подразделениями прожекторных и звукоулавливающих установок. Все эти средства сводились в единую систему круговой противовоздушной обороны узла, управляемую централизованно [113] и поэтому действующую довольно согласованно. Попадая в такую зону, самолет непрерывно находился в «поле зрения» прожекторов, в створе подслушивания звукоулавливателей, в зоне действия зенитного огня. Кроме того, для прикрытия некоторых железнодорожных узлов немцы привлекали истребителей-ночников.
В общем, предстоящая задача была не из легких, и поэтому к ее выполнению готовились особо тщательно.
Разойдясь по землянкам, экипажи принялись изучать боевое задание. Когда двинулись к своим самолетам, совсем стемнело. Техник звена Евгений Дворецкий, как всегда, доложил о готовности самолета к полету; младший сержант Сукачев — о готовности вооружения.
Через несколько минут самолеты в установленном порядке пошли в воздух. Со мной сегодня летит Николай Пахомов.
Набирая скорость, самолет идет в ночь. На высоте более полутора тысяч метров пересекли линию фронта.
— Слева впереди Карачев, — доложил через несколько минут штурман.
— Вижу.
Высота 2500 метров, Почему-то мне вдруг стало страшно заходить на этот крупный, еле просматривающийся пункт.
Так как наша разведка еще не успела выяснить точное расположение зенитных средств, приходилось придумывать, как лучше в этих условиях обмануть противника.
— Коля, приготовься, сейчас отойдем немножко вправо и на цель будем заходить с запада. Хорошо?
Пахомов согласился.
Это отклонение от маршрута было вызвано, может быть, не столько стремлением применить более правильный тактический маневр, сколько оттянуть время выхода на цель. Такие минуты редко бывают в боевой практике, но когда идешь на объект и не знаешь точно, где находится твой главный враг — прожекторы, зенитные орудия и пулеметы, прикрывающие цель, — то возникает неуемное желание вскрыть их: «минуточку подождать, может быть, они сейчас заговорят, [114] откроют себя». Верно говорят, что самое неприятное в бою — неизвестность.
У первого самолета, выходящего на цель, есть одно преимущество — внезапность. Им-то мы и решили возместить отсутствие данных о противовоздушной обороне. Медленно проплывало под крылом едва различимое полотно железной дороги. Кругом темно. Только на станции тускло мелькали искорки, вылетавшие из труб маневровых паровозов. Город затемнен. Когда цель была уже совсем близка, Пахомов скомандовал:
— Довернуть чуть вправо, а затем, после сбрасывания, — резко влево.
— Хорошо!
Он сбросил одну за другой четыре осветительные бомбы, следом за ними — осколочные. Не успели еще сработать дистанционные взрыватели осветительных бомб, как четыре прожекторных луча молнией метнулись к самолету. Яркий свет резанул по глазам и на некоторое время ослепил меня. В тот же момент раздались оглушительные взрывы. Вначале в стороне, а затем совсем рядом. Взрывной волной хвост самолета резко подкинуло вверх, машина клюнула носом, управление вырвалось у меня из рук. Я съежился. Самолет начал падать.
Опомнившись, повернул голову назад и увидел, что хвост цел, а мы пикируем. Моментально схватил ручку, нащупал сектор газа и стал выводить самолет из пике. Машина слушалась.
На высоте примерно трехсот метров удалось наконец выровнять самолет. На станции начались пожары. [115] Это следующие за нами экипажи сбрасывали на головы фашистов свой смертоносный груз. Когда осветительные бомбы догорели, на цель вышел Супонин и вновь «повесил» четыре «фонаря». Термитные, фугасные и осколочные бомбы рвались в разных концах станции.
А мы, что называется, «на всех парах» устремились домой.
Сели благополучно. Выключив мотор, я сказал подбежавшему технику:
— Женя, осмотри хвост, нас чуть не тюкнули.
Дворецкий достал фонарь и стал внимательно осматривать хвостовое оперение. Стабилизатор, руль поворота и фюзеляж были пробиты более чем в пятидесяти местах. В лонжероне стабилизатора застрял солидный осколок. Осторожно вынув, Дворецкий передал этот «трофей» мне. Долго я носил его в планшете как память о «Карачевской операции».
После полетов Скочеляс вновь пошел к командиру полка и попросил разрешение слетать в Орел. Тот не возражал.
— Хорошо, лети. Только осторожнее. Даю тебе три дня отпуска.
Летчик Умелькальм доставил Михаила на небольшую площадку около Орла, а сам вернулся в полк. Потом Скочеляс рассказывал, как он шел, нет, не шел, а бежал к родному дому. Живы ли родные?
На двери дома висел замок. Разные мысли лезли в голову. Раз дом заперт — значит, в нем кто-то живет. Скочеляс зашел к соседям. Те сообщили, что отца расстреляли, мать куда-то уехала, а в доме живет его бабушка. Вернулся к дому. Замка на двери уже не было. Со слезами Михаила встретила бабушка. Она рассказала, что отец перед приходом немцев успел эвакуировать мать вместе с братом и сестрой, а сам уехать не смог. А бабушка уезжать отказалась.
После захвата Орла фашисты приказали под угрозой смертной казни всем машинистам явиться в комендатуру. Отец Скочеляса — Петр Демьянович — не пошел, а кто-то из предателей донес. Через три дня отца Михаила забрали и расстреляли «за неподчинение немецким властям». Бабушка хотела похоронить [116] его, но фашисты не разрешили. Она так и не знает, где сейчас лежит отец.
Тринадцатого августа нас вновь подняли по тревоге.
На КП командир полка обратился к летчикам:
— Наши войска неудержимо идут на Запад. Мы давно не бомбили аэродромы противника. И вот сегодня получен приказ нанести удар по аэродрому Городище. Там скопилось много транспортных и боевых самолетов. Задача — уничтожить их!
Выполнять задачу решили несколько необычно. Часть полка выделялась для отвлечения и подавления средств ПВО. Основные же силы должны были подойти на бреющем к аэродрому Городище и нанести внезапный удар.
В нашей практике еще не было случаев ночных действий с бреющего полета. Долго мы «обмозговывали» детали.
Третья эскадрилья по выучке летного состава считалась в полку слабее других, поэтому ей поручили отвлечь на себя средства ПВО. Первая и вторая эскадрильи составляли ударную группу.
Если раньше мы взлетали по готовности каждого экипажа, то на этот раз решили вылетать строго по времени, чтобы дистанция между самолетами была минимальной. Это позволяло быстрее проскочить зону ПВО и нанести сосредоточенный удар.
Полк поднялся в воздух. Мы с Пахомовым шли шестыми. Наша эскадрилья должна была первой выйти на цель.
Подойдя к станции Чернец третья эскадрилья была встречена световым щитом прожекторов. Шли почти у самой земли. Прошли поселок имени Воровского. Третья эскадрилья, выполнив свою задачу, повернула обратно. Мы пошли одни. При подходе к северной окраине Брянска засветили прожекторы, застрочили пулеметы, тяжело заухали зенитки. Спина стала мокрой от холодного пота. Всегда спокойный Корнеич бархатным голоском передает:
— Коля, чуть правее... Прожектор слева остался... Хорошо...
— Ты держи пулемет наготове, — прервал я его, — сейчас выскочим на аэродром — и бей... [117]
Чем ближе к цели, тем крепче руки сжимают ручку управления. Штурман предупреждает:
— За домами цель!
— Ясно.
Рогатки лучей прожекторов стеной встали вокруг аэродрома, когда первые самолеты сбросили бомбы. Отсвет взрывов и пожаров, трассы пуль и зенитных снарядов полосуют ночь. Прижавшись к земле, ожидают своей участи самолеты противника. Десятки осколочно-фугасных бомб падают на «юнкерсы», стоящие на земле.
— Горят, горят... — торжествовал Корнеич и строчил из пулемета по неподвижным фашистским самолетам. И вдруг — ослепительный свет. Прожектор! Один. Второй. Третий.
«Ну, теперь крышка», — мелькнуло в голове.
Нет! Выскочили. Прожекторы остались позади. Первая атака удалась.
Резко развернувшись, обогнули Бежицу с запада и, прижимаясь к Брянским лесам, благополучно возвратились на аэродром. Так был применен новый тактический прием — ночная атака с бреющего полета. Опыт оказался удачным. На следующий день с аэродрома Городище не поднялся ни один фашистский самолет.
Надолго запомнились нам эти горячие дни. Враг продолжал откатываться под ударами наших войск. На земле и в воздухе шли непрерывные бои. Росло напряжение. Мы недосыпали, а порой некогда было и поесть. Днем штурмовики, истребители, бомбардировщики расчищали путь нашей пехоте и танкам. А ночью били гитлеровцев и мы. Круглые сутки висел гул авиационных моторов над брянскими просторами.
В эти дни я подал заявление о приеме меня в члены партии. Партийное собрание состоялось на летном поле, у стоянки нашей эскадрильи, и началось сразу же после посадки последнего самолета, вернувшегося из боя.
Волнуясь, я почти не слышал, как принимали в партию моих боевых друзей, и вскочил с земли лишь тогда, когда Сувид повторил:
— Товарищ Шмелев, расскажите свою биографию... [118]
Внимательно слушали меня коммунисты. Когда я закончил короткий рассказ словами, что хочу воевать, а если понадобится, то и погибнуть за Родину коммунистом, слово взял майор Шевригин:
— Я рекомендую принять товарища Шмелева в члены большевистской партии. Все мы хорошо знаем его. На наших глазах вырос он в неплохого бойца. Но товарищу Шмелеву, как и всем нам, надо сделать правильный вывод: погибнуть на войне — дело простое; труднее воевать так, чтобы нанести врагу как можно больше урона, а самому остаться живым. Дел у нас по горло, враг еще топчет нашу родную землю, миллионы советских людей томятся в фашистской неволе... Значит, мы не вправе погибать, друзья... — На какое-то мгновение он умолк, оглядев сидящих.
— Николай, ты присядь, — предложил мне председатель собрания Андрей Рубан.
— Погибать нам никак нельзя, товарищ Шмелев, — продолжал Шевригин. — Главное сейчас — сделать каждый боевой вылет таким, чтобы наземные войска по-настоящему почувствовали нашу реальную помощь в разгроме оккупантов. Для этого требуется вложить в каждый удар всю силу ненависти к врагу. Так учит нас партия. Сегодня мы принимаем тебя в ее боевые ряды. Теперь, когда ты пойдешь в бой, все будут знать: это летит не просто летчик, а летчик-коммунист! Вот какое дело, товарищ Шмелев, понял ты нас? Думаю, что понял.
«Да, я понял, дорогие мои друзья, — подумал я, — понял и благодарю вас за большое доверие. Я его сумею оправдать».
Слово взял наш комсомольский вожак Миша Егоров.
— Мне думается, что мы не ошибемся, приняв в партию Николая Шмелева. С тех пор, как приняли его кандидатом, я внимательно наблюдал за ним...
«А ведь я-то и не подозревал, что меня проверяет боевой друг», — подумал я.
— ...Парень-то он, Шмелев, правильный. И воюет правильно. Но дело не только в этом. Я о другом. Бывают еще у него заскоки. Помните, как ему не понравилось летать с молодым штурманом? Или, например, тот случай, когда он показал «высший пилотаж»? Так [119] вот, дорогой товарищ Шмелев, пойми, что нас, коммунистов, в полку много и мы у всех на виду. С нас берут пример. Нам доверяют во всем. Надо ценить такое доверие, — закончил Михаил.
И я еще раз подумал: «Спасибо, товарищи, большое вам спасибо за теплоту и строгость. За великое доверие. Я его оправдаю!»
Через день начальник политотдела дивизии вручил мне партийный билет. День 23 августа 1943 года стал для меня праздником на всю жизнь.
...День сменялся днем. Шел сентябрь. Мы продолжали оказывать посильную помощь наступающим частям Брянского фронта. Напряжение в боевой работе не спадало.
В эти дни нам довелось выполнить одно не совсем обычное задание.
Часа в два дня шестнадцатого сентября Алексея Зайцева и меня срочно вызвали в штаб полка. Начальник штаба подполковник Лопаткин, улыбаясь, сказал:
— Сейчас звонил командир дивизии и приказал немедленно направить вас к нему. Вылетайте без задержки. Дворецкий уже готовит самолет...
Через час мы были в дивизии. Зачехлили машину и молча пошли к комдиву. Молчание прервал Алексей:
— Смотри, Коля, подкова! — обрадованно проговорил он и на ходу поднял ее. Подкова была такая большая, что Алексей от удивления остановился:
— Вот это да! Слона, что ли, ковали? Обязательно возьмем с собой. Уж если на подкову должно клюнуть счастье, то именно на такую.
Алексей обтер находку рукавом и засунул в планшет.
Комдив располагался в просторной крестьянской избе. В переднем углу стоял стол с телефоном, а небольшой обеденный столик притиснулся к стене. Рядом стояла кровать и два стула.
Воеводин встретил приветливо:
— Кто чай любит? Заварка — первый сорт. Не [120] из Москвы будешь? — спросил он меня, хотя об этом знал давно.
— Так точно.
— Тогда у нас с тобой разговоров до вечера найдется. А теперь садитесь... Садитесь...
«Неужели нас вызвали только затем, чтобы чаи попивать?» — недоумевали мы.
Наконец Воеводин встал и подошел к своему рабочему столу. Поднялись и мы. Александр Алексеевич набил трубку, раскурил ее и развернул карту.
— Вот тут, за линией фронта, примерно в пятидесяти километрах северо-западнее Брянска, — ткнув карандашом в карту, начал Воеводин, — находится большой отряд наших конников. Ваша задача: любой ценой доставить им пакеты с документами и запасные части к радиостанции. Полетите, как только стемнеет. О посадке не беспокойтесь. Кавалеристы вас встретят. Место посадки будет обозначено кострами. Ваш сигнал — зеленая ракета, ответный с земли — белая. Помните, что задача должна быть выполнена при любых обстоятельствах, во что бы то ни стало. Вот карта, готовьтесь...
Задание было не из привычных. Одно дело — летать в тыл врага, сбрасывать бомбы, мешки, наконец, парашютистов, другое — садиться там. Когда мы вышли на улицу, я спросил Алексея:
— Ну как, все понял?
Алексей засунул пятерню под шлем и почесал затылок, затем достал из планшета подкову:
— Не пойму что-то. Повезло нам или нет... Кавалеристов-то мы найдем. А вот где садиться будем? Ведь там не то что площадки приличной, поляны-то, наверно, не найдешь. Я думаю, что конники не особенно разбираются в аэродромах... Тут надо подумать.
И Алексей, размахнувшись, далеко зашвырнул подкову. Озадаченные, шли мы к самолету. Недалеко от него стояли трое: два автоматчика и незнакомый полковник. Увидев нас, полковник шагнул навстречу:
— Кто из вас Шмелев?
— Я.
Полковник отвел меня в сторону:
— Я представитель штаба фронта. Начальник штаба приказал, чтобы вы передали устно командиру [121] кавалерийского корпуса: время совместного удара при передаче радиограммой будет закодировано условной фразой. Запомните условный код.
Я несколько раз повторил, что мне было сказано, и пошел к самолету. Алексей внимательно осмотрел машину, проверил груз, который мы должны доставить.
Взлетели. Линия фронта... Болота, леса...
— Справа по курсу наш лес! — и Алексей выпустил зеленую ракету. Никакого ответа.
Решили «зацепиться» за лес, построили над ним маршрут, по кругу, ожидая условленных сигналов. Томительно ползли минуты. Лес молчал.
— Давай еще ракету.
Снова Алексей послал зеленый светящийся шар. Ответа не последовало и на этот раз. Повторил с небольшими интервалами еще два раза. И все безрезультатно. Самолет снизился метров до шестисот, но внизу по-прежнему все было черно. Даже по самолету никто не стрелял. Пройдя немного к центру леса, увидели беловатое пятно. Поляна! Снизились, пытаясь разглядеть ее.
Надо же присмотреть на всякий случай хотя бы запасную посадочную площадку. Алексей направил вниз белую ракету. Ракета осветила поляну, и в тот же миг со всех концов по нашему самолету началась стрельба.
Положил машину в крутой разворот. Поляна скрылась.
Сели на аэродром почти с пустыми баками. Пошли на командный пункт. Воеводина там не оказалось. Я облегченно вздохнул: по телефону докладывать как-то легче. Взял трубку и назвал позывной комдива.
— Товарищ полковник, ваше задание не выполнено, — выложил я сразу, как только услышал в трубке знакомый голос.
— Что? — переспросил Воеводин. — Немедленно в воздух, найти кавалеристов и выполнить задание любой ценой...
Совсем недавно мне удалось ознакомиться с воспоминаниями генерала армии М. М. Попова — бывшего командующего войсками Брянского фронта. Вот [122] что говорится в них о положении кавалерийского корпуса, который мы разыскивали: «Немецким войскам, начавшим отход из района Людинова и вынужденным прорываться на запад, удалось на какое-то время отрезать кавалерийский корпус от его тылов и наступавших за ним стрелковых дивизий, что причинило нам немало беспокойства. ...Упорный характер боев кавалерийского корпуса в условиях крайнего недостатка боеприпасов вызвал беспокойство в Ставке. Она неоднократно запрашивала нас о судьбе конного корпуса, о положении на плацдарме и предупреждала о необходимости обеспечить корпус всем нужным для боя и скорейшем выходе к нему стрелковых дивизий. Мы со своей стороны заверили Верховное Главнокомандование в том, что принимаем действенные меры для развития операции и выхода главных сил 50-й армии на соединение с конницей».
Вот, оказывается, причина, которая вывела тогда комдива из свойственного ему равновесия и вынудила говорить с нами на высоких тонах: решалась судьба кавалерийского корпуса.
...Мы не шли, а бежали к самолету. Машина была уже заправлена.
— Что тебе сказал полковник? — спросил Алексей, когда мы поднялись в воздух.
— Во что бы то ни стало выполнить приказ.
Прилетели в район «нашего» леса, нашли посадочную площадку. Переведя самолет в планирование, бесшумно снизились до бреющего. Можно садиться. Но что-то уж очень подозрительно молчал лес. Не верилось, что так легко и быстро можно было выполнить задание.
Алексея, очевидно, одолевали те же сомнения.
Не говоря ни слова, он высунул за борт руку и выстрелил из ракетницы. Ракета осветила поле, ровное, словно приглаженное огромным утюгом. Лучшего нельзя было желать.
Кавалеристы где-то тут.
— У нас не хватит на обратный путь горючего, — предупредил я штурмана.
— Хватит: у нас еще есть в верхнем баке. Нам главное — найти площадку, а потом можно возвращаться домой, — заявил Алексей. [123]
— Не выполнив задания?
— А ты хочешь, чтобы немцы нас голыми руками схватили?
— А пакеты? Ты думаешь об этом?
Больше не стали спорить. Алексей был прав. Воеводин не дал нам точного местонахождения корпуса, а найти его обязательно нужно.
Садиться в тылу врага с секретными документами было рискованно. С небольшой высоты местность хорошо просматривалась. Лес в этом месте был реже, и вскоре удалось обнаружить убранное ровное поле севернее деревни Красилово. Алексей осветил его зеленой и белой ракетами.
— Вот тут мы и приземлимся, — обрадовался Алексей.
— Но ведь на поле никого нет. Где же обещанные костры? — возразил я.
Я чувствовал, что подобная неопределенность начинает бесить Алексея.
— Тогда пошли домой за горючим, — ответил он.
Вдруг в противоположном конце поляны взвились две ракеты: зеленая и почти следом за ней белая.
— Наши! Наконец-то!
Нам так хотелось выполнить задание, что в эту минуту мы сразу забыли о всякой осторожности. Меня остановил голос Алексея.
— Куда спешишь? Разве это наши сигналы? Нам должны отвечать ракетой белого цвета.
— Брось, Леша! Им что белый, что зеленый — какая разница? Хорошо, что еще красной не пустили...
— Ладно, садись, — согласился он, не забыв, однако, предупредить, чтобы в конце пробега я сразу развернул машину на 180 градусов.
— В случае чего, — не мешкай, взлетай, — напомнил Алексей и взялся за пулемет.
Машина коснулась земли. Мотор работал на малых оборотах. Сквозь шум выхлопов было слышно, как по перкалю били комья земли. В конце пробега я развернул машину. Мотор не выключил.
По площадке двигались какие-то черточки: одна, две, три... семь, — насчитал Алексей.
— На лыжах, что ли, они катятся? — спросил он. — В темноте не разберу. [124]
— Это неважно.
— Эге! — крикнул он, не отрывая рук от пулемета, и сразу же услышал:
— Хальт! Хальт! Стой! Стой!
— «Свои», — усмехнулся Алексей и дал длинную очередь по бегущим.
Полный газ! Самолет оторвался от земли. Темнота скрыла нас от фашистов, но еще долго вдогонку, словно огненные хлысты, летели автоматные очереди.
— Что делать, Алеша?
— Давай пройдемся над лесом.
Бензочасы показывали четверть нижнего бака. Бензин! Он убывал с каждой минутой, а вместе с ним падало настроение. Неужели не выполним задания?
Пять костров, вспыхнувших яркими точками неподалеку от деревни Приютино, почти у самой линии фронта, вызвали у нас несказанную радость.
Алексей перезарядил пулемет и выпустил белую ракету. Она осветила широкую вырубку, почти в самом центре большого лесного массива, людей у костров. Люди смотрели вверх, махали руками. Для осторожности я сделал круг над площадкой.
— Садимся, Коля? На всякий случай не глуши мотор.
— Давай, наверно, это наши.
Сумеем ли мы посадить самолет? Подходили к площадке на минимальной скорости, снизившись до трех — пяти метров над лесом. Однако сесть по всем правилам не удалось. Кавалеристы разожгли костры у самого леса.
Никак нельзя было рассчитать посадку более или менее нормально, так как воздушного подхода, как говорят летчики, не было. Костры горели как в глубоком колодце, огороженном стеной леса. Так что при желании приземлиться рядом с кострами пришлось бы не садиться, а парашютировать. А куда? Нет, это не годится.
Внимательно разглядывая площадку, заметили, что со стороны Приютина в лесу имеется прогалина, соединяющая поляну с полем. И здесь родилась мысль: сесть с противоположной стороны поляны с разворотом перед приземлением на 90 градусов. [125]
Отойдя в сторону от деревни, я снизился и на малой скорости стал входить в прогалину. И вдруг выше верхнего крыла самолета на углу прогалины оказался развесистый дуб. Мы его увидели, когда Алексей выпустил белую ракету. Пройдя его, я резко развернул самолет. Убрал полностью газ. Машина коснулась земли. Не докатившись до костров, самолет развернулся и попал в кусты.
Летчики, читая эти строки, вправе мне не поверить, потому что разворачивать самолет на 90 градусов перед самым моментом приземления — это «авиационная фантазия». Но что поделаешь? Иногда действительность бывает похитрее сказки.
От костров к нам бежали люди. Алексей крикнул:
— Свои!
— Наши прилетели! — неслось со всех сторон.
И вот уже десятки рук тянутся к нам.
Нас встретил начальник связи корпуса. Все вместе направились в ельник, где наскоро была сооружена землянка. Здесь я вручил начальнику связи два пакета и передал для командира корпуса устное указание представителя штаба фронта.
Кавалеристы приглашали остаться у них отдохнуть. Но нам нужно было спешить обратно.
Прощание было трогательным. В сопровождении боевых друзей мы вернулись к самолету.
Осмотрев площадку и еще раз простившись с конниками, пошли на взлет, в таком же порядке, как и садились. Машина взяла курс на аэродром. На востоке вовсю разгоралась заря. Полковник Воеводин ожидал нас на летном поле. Спрыгнув с самолета, я доложил по всей форме, что задание выполнено: пакеты вручены, запасные части к радиостанции переданы.
Александр Алексеевич крепко пожал нам руки и объявил благодарность.
Втроем направились в штабную землянку. Комдив тут же связался по телефону с командующим 15-й воздушной армией и доложил ему о выполнении приказа. Через несколько минут мы получили разрешение вернуться в полк. [126]