Конец «черных стрел»
В начале 1942 года 1-я ударная армия была переброшена под Старую Руссу, где приняла участие в наступательных действиях в составе Северо-Западного фронта.
Наш 710-й полк сосредоточился в Сельце, примерно в ста километрах от линии фронта. Около леса укатали взлетно-посадочную полосу, а в лесу вырубили стоянки для самолетов.
К этому времени в полк влилось звено самолетов связи. Штурманы этого звена лейтенанты Андрей Рубан и Николай Султанов были назначены к нам в первую эскадрилью, летчик Дмитрий Супонин во вторую.
С тяжелыми боями войска армии продвигались вдоль реки Ловать, окружая 16-ю немецкую армию. Напряжение росло с каждым днем. Часто нарушалась связь с частями. И снова весь наш полк переключили на работу по связи. Выручай, У-2!
К концу февраля наши войска, завершив окружение в районе Демянска крупной вражеской группировки, перешли к обороне. Последнее обстоятельство отразилось и на характере боевых действий нашего полка. Полеты на связь стали реже. Теперь необходимо было сосредоточить все усилия на уничтожении окруженных частей и войск, пытавшихся прорваться к ним. Для более успешного выполнения новой задачи требовалось [33] построить аэродромы как можно ближе к фронту. Это позволило бы сократить время на полет до цели и обратно.
Такие передовые аэродромы очень быстро были подготовлены в Ожедове и Александровке. Назывались они аэродромами подскока. Один из них, Ожедовский, был дан нашему полку. Находился он всего в трех километрах от линии фронта.
И вот командир полка собрал в штабе весь летный состав.
Сегодня вечером, объявил он, все перелетаем на аэродром подскока. Ночью будем бомбить гитлеровцев в районе Дретино и Белоусов Бор. С рассветом вернемся сюда, на основной.
В 17.00, как было приказано, поднялись в воздух и взяли курс на Ожедово. В задней кабине у каждого были штурман и техник.
Тесновато получалось, но техники привыкли к этому: как говорится, «в тесноте, да не в обиде», особенно если учесть, что добираться наземным путем было куда хуже. Во-первых, долго... Иной раз целый день тряски на полуторке с запчастями, да по такой прифронтовой дорожке, что следы от нее на теле дня три не сходят. А во-вторых, и небезопасно: любой «мессер» вздумает порезвиться и даст парочку очередей по колонне. В-третьих, холодно. Так проберет в кузове, что никакая одежда не спасет.
Поэтому техники предпочитали перебираться на новую площадку в своем самолете. И нам было выгодно прилетишь, и самолет сразу же оказывается в руках своего «хозяина».
Обычно для перебазирования «лётом» формировали передовую группу техсостава из такого расчета, чтобы на новом месте в эскадрилье были все специалисты: примерно шесть техников и механиков, два оружейника, по одному мотористу и электрику. Произвели посадку, и все технический и летный состав дружно брались за подготовку материальной части, и через час полк мог уже вылетать на боевое задание.
Такая организация перебазирования была подсказана фронтовым опытом, она особенно оправдала себя при действиях с аэродромов подскока. Ведь для того [34] и перелетали, чтобы сразу же, неожиданно для противника, нанести удар с новой точки.
На аэродром в Ожедове если, когда уже было темно и вдоль посадочной полосы мерцали тусклые огни.
Лыжи самолета, скрипя, легко скользнули по снегу. Еще при подходе к аэродрому мы увидели впереди зарево линия фронта была рядом. А когда, закончив пробег, свернули на мигавший у леса огонек карманного фонаря, ясно услышали непрерывный стрекот пулеметов и редкие, глухие удары орудий. Батальон аэродромного обслуживания хорошо укатал взлетно-посадочную площадку. В лесу тщательно замаскировали бомбосклады. В крайнем доме сделали уютную столовую. Трудно было поверить, что люди под самым носом противника, в сильные морозы сделали хороший аэродром. Раз самолет легко скользит после посадки, значит, он будет легко взлетать и с бомбовой нагрузкой.
Как только поставили самолеты вдоль опушки, батальонный комиссар Коротков собрал нас и разъяснил:
Мы находимся близко от передовой. С командиром договорились, что, когда пойдете по кругу, АНО (аэронавигационные огни) не включать, иначе немцы определят место посадки и накроют. Кроме того, добавил он, здесь непрерывно летают фашистские разведчики. Так что поосторожнее, друзья. А теперь по машинам!
Наши У-2 еще раз «модернизировали». На каждом из них уже вместо кустарного приспособления для бомб имелось шесть настоящих балок бомбодержателей: четыре под крыльями и две под фюзеляжем.
Для повышения точности бомбометания установили прицелы. Вот теперь из «кукурузника» сделали настоящий бомбардировщик. Бомбовой груз в 200–300 килограммов уже что-то значит. Пусть это меньше, чем берет «пешка» (Пе-2), зато мы вылетов производили в два три раза больше, да и там, где мы бомбили, немцев было погуще, чем во фронтовом тылу.
Так что теперь воевать можно. С этими мыслями мы направились к стоянке эскадрильи. Подойдя к самолету, вместе с Образцовым осмотрели подвеску двух стокилограммовых бомб. Николай тщательно все проверил [35] и похвалил оружейного мастера сержанта Сукачева. Высокий, почти двухметрового роста, с широкими плечами, Василий Сукачев один брал стокилограммовую бомбу и подвешивал ее на бомбодержатель. Мы удивлялись силе этого человека. Некоторые пытались с ним тягаться, но ничего не выходило.
Взлетели. В Дретино и около него мелькали огненные вспышки. Крупнокалиберные зенитные пулеметы непрерывно строчили в темное небо. Восточнее Дретино мы заметили стреляющую батарею.
Доверни правее, передал Николай.
Довернув, я убрал газ и стал планировать на цель. Самолет чуточку подбросило.
Сбросил! воскликнул штурман.
Быстро развернулись. Два взрыва под нами. Цель поражена!
Коля! Давай к дому, бомб нет! весело проговорил штурман Николай Образцов.
И мы с левым разворотом начали планировать в сторону аэродрома. Прямо с цели зашли на посадку.
Товарищ капитан, задание выполнено. Бомбы разорвались в расположении фашистской батареи, доложил я командиру полка и показал на карте место разрывов.
Штурман тут же доложил результаты заместителю начальника штаба полка, который вел журнал боевых действий...
Правильно, выкуривать фашистов на русский мороз надо, прямо с порога бросил Ванюков.
Кряхтя и хлопая крагами, протиснулся в палатку Андрей Рубан.
Невозможно сидеть в задней кабине, жаловался он, ветрюга пронизывает насквозь...
На каждом из нас было теплое белье, шерстяной свитер, гимнастерка, меховая куртка, меховой зимний комбинезон. На ноги мы надевали простые и шерстяные чулки, теплые портянки, поверх них меховые носки унтята, а затем уже унты с галошами. И все-таки зябли в полете.
В палатке жались к самолетным подогревательным лампам. Маски с лица не снимали даже здесь и узнавали друг друга только по голосу. [36]
Накрыли немцев, громко сообщил вошедший Емельянов и толкнул Рубана.
Опять панибратство, товарищ Емельянов, одернул его Ноздрачев.
А под маской не видно, кто он, возразил Емельянов, может, это сержант Ванюков.
Все засмеялись. Дело в том, что веселый, жизнерадостный Виктор любил пошутить и при этом иногда забывал о воинской субординации. Не успели мы отогреться, как раздался голос командира полка:
На вылет. Надо поторапливаться.
Мы направились к самолетам. Снова шли на Дретино. Каждый из летчиков сделал в эту ночь по три вылета. В середине ночи самолеты стали покрываться инеем. Резкое похолодание при значительной влажности воздуха всегда грозит обледенением самолета или еще хуже внезапным появлением тумана. Что может быть опаснее тумана, неожиданно ворвавшегося на ночной аэродром, да еще на такой, который расположен у самой линии фронта и лишь кое-как обозначен несколькими тусклыми огоньками?
В северо-западных районах, где множество озер и болот, подобные явления и зимой нередки. Туман и не сразу заметишь ночью. Вначале он прижимается к оврагам, цепляется за лес, окружающий аэродром.
Экипажи взлетают и садятся, а туман стережет... Но вот неожиданно потянул ветерок, и туман, легко оторвавшись от леса, сваливается на аэродром.
А в воздухе несколько экипажей! Вот первый самолет застрекотал где-то вблизи аэродрома. Экипаж знает, что аэродром рядом, но не видит его. Люди на земле, пренебрегая опасностью быть накрытыми огнем противника, стреляют из десятка ракетниц, зажигают костры. Но мертвый свет ракет и жаркое пламя костров поглощаются липким туманом. В воздухе уже два самолета. И уже не два, а четыре человека, выйдя из боя в надежде очутиться дома, перехватить стакан горячего чая, расправить затекшие плечи, а потом снова идти в бой, оказались оторванными от земли. Хорошо, если есть вблизи открытый аэродром. Можно уйти туда, но если горючее на исходе? Решай, товарищ! И быстрее!
Бывает, что только опытные командиры руководители [37] полетов оказываются способными вовремя удержаться от соблазна продолжать полеты, хотя погода будто бы благоприятствует им. Большое искусство правильно оценить изменения метеообстановки, перемены температуры, давления и влажности воздуха, по данным метеорологов и докладам летающих экипажей предвидеть возможные коварства погоды и во время принять единственно верное решение. Для этого, пожалуй, одного опыта недостаточно. Нужна еще и командирская смелость, готовность взять на себя всю ответственность за последствия. А последствия могут быть разные. Прекратил полеты, а опасения не оправдались, можно было летать отвечай за срыв боевого задания. Продолжил полеты, а тут туман, экипажи вынуждены садиться где попало, опять отвечай командир полка!
Куликов приказал временно прекратить полеты.
Отогревшись в палатке, мы с Виктором Емельяновым пошли к моему самолету. Достали из гаргрота (отсек за кабиной штурмана) гитару и балалайку.
Страданéм? беря в руки балалайку, предложил Виктор.
Страданем, согласился я.
Попробовали взять знакомые аккорды «страдания».
Не клеится что-то у вас, звук не тот на морозе, сказал вынырнувший из темноты Коновалов.
Вскоре озябли руки. Инструменты отдали Коновалову, а сами пошли на КП. Два часа ждали погоды. Внезапно подул сильный западный ветер. Ноздрачева, Голованова и Устиненко, как более опытных летчиков, послали на задание. Минут через сорок они вернулись. Обледенение кончилось. Туман разогнало.
Снова весь полк в воздухе. За эту ночь мы сделали по шесть восемь вылетов. А на рассвете, забрав с собой штурманов и техников, улетели на основной аэродром. Как говорится, уноси бог ноги! Если через час не улетим, немцы могут накрыть артиллерийским огнем.
Дома в столовой разговорились. На этот раз разговор вертелся вокруг новой темы: «Работа с аэродрома подскока». Всем понравилось это дело. Говорили долго, но боевая ночь сказывалась едва доплелись до постелей, взяли газеты и... уснули. [38]
Вечером опять прилетели в Ожедово и снова бомбили врага западнее реки Полисть.
За ночь делали по 12–15 вылетов. Уничтожали автомашины, артиллерийские и минометные батареи, пулеметные точки, склады боеприпасов и другие цели. Полк сбрасывал за ночь в общей сложности 30–40 тонн бомб.
В одном из вылетов с нами приключился курьезный случай.
В середине ночи на высоте около 1000 метров резко усилился ветер, дувший с запада. Сила встречного ветра была почти равна скорости самолета.
Я старался добраться до цели, но не мог. Впереди виднелся лес, походивший сверху своими очертаниями на авиационную бомбу, в конце которой горели костры. Видимо, фашисты грелись. Близок локоть, да не укусишь.
«Не долететь до них», подумал я. Решили возвращаться.
Неожиданно послышались перебои в работе мотора. Перевел самолет в планирование и пошел к земле. Сбрасывать бомбы уже нельзя: под самолетом свои. Стал планировать в сторону аэродрома. Но до аэродрома не дотянул: «сдал» двигатель. Пришлось садиться. Посадка на неизвестную площадку, ночью, рядом с линией фронта, с бомбами! Такого у меня еще не бывало. Но рассуждать и обдумывать было некогда земля стремительно приближалась. И вот лыжи самолета коснулись снега, и после небольшого пробега машина остановилась вблизи сарая.
Сели! радостно крикнул Андрей Рубан, мой штурман в этом полете.
Да, облегченно выдохнул я и вытер со лба пот (и это при морозе в тридцать пять градусов!).
Давай снимать бомбы! предложил Андрей. Но как это сделать? Взрыватели ввернуты, поставлены на предохранители!
Долго мы стояли около бомб, рассматривая их со всех сторон. Малейшая неосторожность и произойдет взрыв, который конечно разнесет в куски и самолет и нас.
Рубан после долгого раздумья осторожно отсоединил ветрянку от предохранителя, а затем попробовал [39] вывернуть взрыватель. Но тот не поддавался. Ключа у нас не было. Ухватились за взрыватель вдвоем. Ладони прилипали к холодному металлу.
В конце концов взрыватель повернулся на пол-оборота, потом пошел легче. Выкрутив взрыватель из первой бомбы и подняв его над собой, Андрей отнес его подальше от-самолета.
После этого, царапая себе руки, выкрутили второй. Андрей также отнес его и осторожно положил на снег.
Теперь в безопасности!
Андрей залез в кабину, дернул за сбрасыватели, и две бомбы упали в сугроб под крыльями самолета. Затем вместе покопались в моторе, но неисправность не нашли. Решили запустить. Мотор легко завелся. Вот бывает же такое! Отрулили от бомб. Пошли на взлет. Машина оторвалась и, набрав высоту, как будто сама подалась домой. Вот и аэродром.
Посадив самолет, я вылез из кабины. Андрей что-то спросил, но, видя, что я не отвечаю, махнул рукой и двинулся на командный пункт. Стоя у крыла, я раздумывал, что же могло случиться с мотором?
Коновалов смотрел на меня во все глаза, а потом так же, как и Рубан, махнул рукой и стал готовить самолет к новому вылету. Я подозвал его:
Слушай, а ведь мотор опять сдал, садились на вынужденную с бомбами...
Не может быть! выдохнул Коновалов. Два раза проверял.
Подошедший техник Виктор Манеров вместе с Коноваловым стал проверять двигатель.
Не знаю, долго ли я размышлял, но вернулся Андрей и тронул меня за плечо:
Лететь надо!
Лететь? Но ведь не выяснена неисправность... Всеми приказами и наставлениями категорически запрещено вылетать на такой машине.
Что ж, давай опробуем мотор на всех режимах и полетим, предложил я. Но подошедший старший техник эскадрильи Степан Архипович Садовой запретил вылет до выяснения всех обстоятельств. И снова в бензобаке оказалась вода. Откуда только она берется?.. [40]
В эту ночь мы с Андреем сделали пятнадцать вылетов. Коммунист Андрей Рубан успел за свою недолгую жизнь пережить многое. После окончания гражданской войны он остался один. Был беспризорником. Затем попал в колонию имени Горького, которой руководил Антон Семенович Макаренко... Воспитанник этой колонии успешно закончил авиационное штурманское училище и теперь в боях доказывал, на что он способен.
Перед рассветом была дана команда перебазироваться на основной аэродром. Командир звена Василий Голованов, Виктор Емельянов и я решили лететь звеном. Бензином не дозаправлялись. Чуть только начал брезжить рассвет, один за другим поднялись три самолета. Я пристроился к ведущему слева, Виктор справа.
В задней кабине у меня разместились Рубан и Коновалов. Пролетели железнодорожную станцию Пола. Земля неожиданно затянулась туманом. Это произошло так быстро, что мы, как говорится, и ахнуть не успели. Высота всего 150 метров, а земли не видно. Летим. Туман не рассеивается. Бензина почти нет!
Еще несколько минут, и я отвалил машину влево, а Емельянов вправо. Голованов пошел прямо.
Горючее на исходе. Что делать? Вошел в туман и решил садиться.
А внизу? Что там? То ли лес, то ли деревня, а может быть, дорога, озеро? Ничего не видно.
Уменьшив скорость почти до посадочной, стали парашютировать. В молочной пелене не видно ни зги. [41]
Проваливаемся словно в колодец. В этих случаях говорят: «Душа уходит в пятки». Но это было еще хуже. Мое состояние в те секунды напоминало состояние человека, за которым гонятся голодные волки по узкой извилистой тропинке в дремучем лесу. Спасаться жизнь заставляет, а что сделать, чтобы лоб не разбить неизвестно. К счастью, через некоторое время самолет ударился о снег и почему-то покатился.
Сели! разом закричали штурман и техник.
Это, наверное, седой Ильмень? определил Андрей.
Но на какой мы стороне? тревожно спросил я.
Где же мы? И спросить не у кого. Решили ждать, пока рассеется туман. Неожиданно показались повозки с людьми.
Кто?
Рубан залег недалеко от самолета. Мы с Коноваловым запустили мотор. На ходу договорились:
Если немцы? Андрей дает по ним очередь из автомата, мы подруливаем на скорости к нему, забираем и взлетаем.
Время будто остановилось. Когда подводы приблизились, Андрей громко крикнул:
Стой! Кто идет?
Из передней повозки хриплый старческий голос ответил:
Свои, сынок, свои, тутошние рыбаки. Пришодце рыбу ловить!
Андрей осторожно подошел к повозкам:
Папаша, до берега далеко?
Да тут рядом. Километра два три, а там и Замленье.
Замленье? обрадовался Андрей.
Да, да, сынок. Там летчики есть и самолеты стоят.
Спасибо, папаша! сказал Андрей и подбежал к самолету.
Замленье рядом. Почти дома.
Летим в Замленье, может, дотянем, а там и заправимся! предложил я.
Давай, Коля, жми скорее! согласился Андрей. [42]
В слабом тумане сели в Замленье. К нашему удивлению, здесь же оказался Голованов с Емельяновым. Они тоже сели на озеро, а затем перелетели сюда.
В середине дня, когда от тумана не осталось и следа, возвратились в Сельцо.
Дома нас встретили так, будто мы вернулись с того света. Хотя никто из наших товарищей не терял надежды, что вернемся, командир и комиссар подумывали об организации поисков. Но все обошлось благополучно. Друзья радовались нашему возвращению. Расспрашивали в сотый раз, тормошили, не отпускали. Наконец удалось поесть. Немного отдохнули и снова в Ожедово, снова за ночь полтора десятка вылетов. Вернувшись с последнего вылета, мы с Рубаном шли на КП с докладом. Навстречу нам попался взволнованный Ноздрачев.
Знаете, братцы, что мне приказано? не скрывая своей радости, заговорил он. С рассветом вылетаю в распоряжение подполковника Конева на аэродром Александровка! Попутно отвезу туда Мишина. Он пригонит новую машину!
Да зачем ты Коневу понадобился вдруг?
Ноздрачев многозначительно поднял вверх палец: Будем выполнять особое задание. Особое, понимать надо!
Мы с Андреем переглянулись.
Всем было известно, что Георгий Конев один из лучших летчиков-истребителей инспектор по технике пилотирования военно-воздушных сил Северо-Западного фронта летал на новейших скоростных машинах. И зачем ему со своим тихоходом Ноздрачев?
Самолет подготовили к полету. Начало светать. Ноздрачев пожал товарищам руки и залез в кабину. Мишин разместился во второй.
Провожало человек двадцать. Все, кто возвращались в это время с задания, узнав, куда летит Ноздрачев, спешили пожелать ему удачи: было приятно, что наш товарищ понадобился знаменитому летчику.
Помахав рукой, Ноздрачев пошел на взлет. На фоне зари мелькнули полоски крыльев его У-2.
Вдруг из-за облаков, с западной стороны аэродрома, вынырнула пара «мессершмиттов». Немцы прошли над аэродромом, поочередно в строю сделали по «бочке», [43] еще раз прошлись, словно разыскивая кого-то, и круто развернулись в сторону взлетевшего У-2.
Появление их было так неожиданно, что никто из присутствующих не сообразил сразу, что делать. Ноздрачев, не подозревая об опасности, спокойно продолжал полет. Ведущий «мессер» вырвался вперед и открыл огонь. В морозном воздухе раскатился сухой треск пулеметной очереди.
Тревога! только тогда закричал кто-то.
Люди бросились в укрытия. Ахнули зенитки. Но было поздно. Немец со второй очереди накрыл У-2. Самолет Ноздрачева качнулся, повалился на крыло и перешел в штопор. «Мессершмитт» продолжал скользить за ним, расстреливая до тех пор, пока У-2 не врезался в снег.
После этого оба «мессера», пройдя над аэродромом, с бреющего полета дали несколько очередей по стоянкам наших самолетов и, развернувшись парой, низко, почти над самой землей, ушли к фронту. На крыльях «мессеров» ясно были видны кресты. Вдоль фюзеляжей отчетливо вырисовывались, точно змеи, изогнутые черные стрелы.
К сбитому самолету бежали люди...
За три боевых месяца мы потеряли многих. Недели не проходило без того, чтобы кто-нибудь не возвращался с задания. Гибли боевые друзья, горели самолеты. Но все это происходило где-то там, за линией фронта, в ночной темноте. А теперь товарищи погибли на наших глазах, на нашем собственном аэродроме. Такого еще не было.
Подбежали к самолету. Растащили горящие обломки. Под ними Ноздрачев и Мишин. За какие-то несколько минут полк потерял двух чудесных товарищей, настоящих коммунистов. Обоих прошило пулеметными очередями. Одна из пуль попала Мишину в медаль «За отвагу» и глубоко вдавила ее в грудь.
Лейтенанты Ноздрачев и Мишин были отличными летчиками. Дисциплинированность, честность, партийная прямота снискали им уважение всего коллектива. Безвременная и неожиданная гибель друзей на всю жизнь осталась в нашей памяти.
Подошли командир полка и комиссар. Кто-то погрозил [44] в небо кулаком, кто-то крепко выругался. Куликов подозвал меня:
Приготовьтесь лететь в Александровку, приказал он, выполнять задание с подполковником Коневым будете вы.
Долетел без происшествий. Аэродром находился на восточном берегу реки Ловать, севернее большой полусожженной деревни Рамушево. Здесь стоял полк истребителей. Я отрулил самолет на одну из свободных стоянок в ельнике и пошел разыскивать штаб.
Не без волнения шагал по рулежным дорожкам, с восхищением и завистью поглядывая на быстрокрылые машины, прикрытые маскировочными сетями и молодыми елочками.
Все здесь казалось новым, другим: и аэродром был не таким, как у нас, и люди тут тоже были особенные. Не терпелось узнать, какое же задание поручит Конев.
Штаб найти не удалось. Но за границей аэродрома я натолкнулся на какую-то покосившуюся будку. К ней со всех сторон тянулись телефонные провода. «Если идут провода, значит, что-то вроде КП», подумал я. Сбоку чернела свежая воронка от авиабомбы.
Я открыл дверь и вошел. В будке, за столом, читая газету, сидел старшина.
Взглянув на меня, он спросил:
Вам кого?
Сержант Шмелев, летчик с У-2, прибыл к вам.
У-2? словно ослышавшись, переспросил старшина и порывисто привстал. И зачем только вас сюда нелегкая принесла? За бомбой что ли за своей прилетели?
Я оторопел:
За какой бомбой, товарищ старшина?
Наверно, за той, что ночью потеряли, с ехидством проговорил старшина. Это же надо: их на задание посылают, а они по дороге бомбы теряют. Огородники несчастные... и тут старшина ввернул такое словцо, от которого я совсем растерялся.
Честное слово, ничего не понимаю! еле выдавил я.
А тут и понимать нечего, не унимался старшина. С У-2 уронили ночью бомбу, и она упала почти [45] нам на голову, вот и все. Я выскочил на улицу, думал бомбежка! Насилу разобрался, что к чему.
Мне тут же вспомнилась воронка, покосившиеся стены будки. Теперь все понятно.
Товарищ старшина, я тут ни при чем, бомб не терял и сюда прибыл в распоряжение подполковника Конева.
Старшина сразу сменил тон.
А-а, ну тогда дело другое. Сейчас найду Конева, уже совсем дружелюбно проговорил он и позвонил куда-то. А я, грешным делом, подумал, что ты и есть тот самый разиня, который ночью шуму наделал.
Через несколько минут в будку вошел среднего роста, коренастый, аккуратно одетый летчик.
Конев, просто представился он.
Сержант Шмелев, вытянулся я перед ним.
Это вы прибыли в мое распоряжение?
Так точно!
Тогда вот что, позавтракаем и полетим в Лычково, у нас с вами интересное задание! В районе Торжка будем искать Бориса Ковзана. Знаете такого?
Нет, смутился я.
Это ничего, успокоил меня Конев, сегодня Ковзана действительно не многие знают. А скоро о нем весь фронт заговорит. Он таранил фашистский самолет... Мы должны обязательно найти Ковзана, найти! повторил Конев.
«И это все? разочарованно подумал я. Чего же в этом задании особого?» вертелось на языке, но я промолчал.
Пойдем завтракать, а потом в путь, и Конев повернулся к двери. Я послушно шагнул за ним. Неожиданно вспомнилась обстановка: рассвет, фашистские истребители, гибель Ноздрачева и Мишина.
А вдруг опять появятся «черные стрелы»? Страшновато стало. Больше не за себя, за Конева. Остановился.
Товарищ подполковник! Может, мы сейчас полетим?
Почему? Куда спешить? удивился Конев.
Днем немцы житья нам не дают, честно признался я, а пока рано проскочим.
Чего же их бояться? еще больше удивился Конев. [46] И мы не лыком шиты. Налетят сшибем.
Чем? На моем У-2 не то что пулемета, винтовки даже нет, сказал я Коневу.
Он улыбнулся.
Да, ведь верно. Я и забыл, что мы не на истребителях. Тогда, пожалуй, вы правы. Рисковать не стоит. Давайте-ка полетим сейчас.
Мы вышли из будки и направились к стоянке. Взлетели. Машину вел с удвоенной осторожностью, летел над самой землей, в оврагах жался к кустам, поминутно оглядывая небо. До места добрались благополучно.
В Лычкове базировались полки штурмовиков и истребителей. Аэродром надежно защищали зенитки. Над ним почти непрерывно барражировали истребители.
Подруливайте вон к тому дому, указал Конев.
Дом оказался командным пунктом истребительного полка.
Выключайте мотор! приказал Конев и стал вылезать из кабины.
Из дома навстречу нам выбежал маленький, юркий, одетый в черный реглан и унты человек. Еще издали он закричал, размахивая руками:
Здорово, Жора, здорово, золотко!
Здорово, Петро! весело откликнулся Конев.
Каким ветром?
Есть дело! Ну, здравствуй!
Они обнялись. В маленьком Петре я без труда узнал командира 416-го истребительного полка майора Груздева, мастера воздушных поединков, хорошо известного испытателя. О нем среди летчиков ходили восторженные рассказы. [47]
Друзья, очевидно, долго не виделись. Вопросы так и сыпались.
Неожиданно Груздев спохватился:
Чего же стоим здесь? Идем в штаб.
В штаб? Лучше ты нас в столовую сведи, попросил Конев. У нас в животах пусто, это раз. А во-вторых, меня в полете проморозило насквозь. Полведра чаю надо, чтобы согреться.
Груздев всплеснул руками.
Все на чаек жмешь? Сразу надо было говорить, что заправка кончилась. Давно бы уже сыт был.
Он повернулся ко мне и быстро заговорил:
Чехлите мотор, да скорее! Столовая-то вон!
Я проворно принялся за дело.
В столовой Конев и Груздев больше говорили, чем ели. Обсудили дела на фронте. Поговорили о самолетах, своих и противника, разобрали тактику последних воздушных боев.
Груздев жаловался:
За последние дни много летчиков гибнет. У немцев в воздухе перевес. «Мессера» жмут... Была тут у них одна пара. Приноровились, сволочи, на рассвете или в сумерках перехватывать штурмовиков. Поодиночке с задания хоть не возвращайся, чуть отстал сейчас же собьют...
А вы чего смотрели, истребители? перебил его Конев.
Груздев развел руками.
Ничего не можем сделать. Ходят у самой земли, на предельных скоростях, атакуют одиночек и скрываются. От встреч с нашими истребителями эти «охотники» уклоняются, одним словом, воюют из-за угла, как воры.
А аэродромы подскока использовали?
Использовали. Все равно перехватить не удавалось. Я тут кое-что придумал. Да они словно нарочно сгинули куда-то. А у штурмовиков только и слышно: «Черные стрелы! Черные стрелы!..»
Черные стрелы? невольно вырвалось у меня. До этого я сидел спокойно и любовался тремя орденами Красного Знамени, привинченными к кожаной куртке Конева. [48]
Ну да! На фюзеляжах у них черные стрелы. А что? в свою очередь спросил Груздев.
Да они же сегодня у нас в Ожедове У-2 сбили!
И я рассказал о трагической гибели Ноздрачева и Мишина.
Конев слушал молча, изредка покачивая головой.
Груздев волновался, несколько раз вскакивал, подбегал к окну и опять садился на свое место. Когда я кончил рассказ, он вдруг набросился на Конева.
Ты зачем сюда прилетел?
Буду искать Ковзана, невозмутимо ответил Конев. Ты знаешь, он «юнкерса» таранил, а в полку об этом не знали. Пришла наша авиационная газета, и читаем: «Таран Бориса Ковзана».
Знаю! А чего его искать? Он и сам нашелся!
Когда? не поверил Конев.
За полчаса до твоего прилета. Мне начальник штаба докладывал, что от Ковзана есть вести. Он сейчас ремонтирует свой самолет и через два три дня будет здесь. Ковзан дело прошлое. Жора! Золотко! Давай сшибем тех двух гадов! У меня на них вот как руки чешутся!
Конев задумался:
Зачем же тогда я сюда летел? Выходит, зря?
Что ты! Очень кстати! Давай вопрос о «черных стрелах» решим!
Конев пытливо посмотрел Груздеву в глаза и вдруг усмехнулся:
Конечно, давай! Что ты меня уговариваешь. Только как? Ты же говоришь, что они с истребителями в бой не вступают!
А у меня план есть! обрадовался Груздев. План! Мы их выудим в два счета! А вот он нам поможет! Груздев хлопнул меня по спине. Я уже все обдумал: ты будешь ведущим, я тебя прикрою.
Конев покачал головой.
Фантазер ты, Петя! А в общем, попробовать можно. Надо только хорошенько все обмозговать.
Груздев сейчас же вскочил из-за стола.
Идем на КП! Там распишем все как по нотам, быстро проговорил он. И почти бегом вышел из столовой, увлекая за собой Конева...
План был прост: подловить противника на приманку, [49] обмануть его видимостью легкой добычи, до которой немцы были больно охочи. Приманкой должен быть мой У-2, охотниками Конев и Груздев. Все зависело от взаимодействия. Пошли отдыхать, чтобы через несколько часов приступить к выполнению необычного задания.
Под утро я перебросил Конева и Груздева на аэродром в Александровку.
Перед тем как подойти к самолету, Конев положил мне руку на плечо и как бы случайно спросил: «А ты коммунист?»
Нет еще, комсомолец.
Значит, наша смена. Знаю, не подведешь. Пошли по машинам...
Завыли моторы. Над полосою закружился снежный туман. Оставляя за собой взвихренный снег, пара истребителей пошла на взлет. С короткого разбега «яки» легко оторвались от земли и, круто взмыв вверх, растаяли в предутренней дымке рассвета.
Я вырулил на старт, взлетел и тотчас же огляделся, разыскивая истребителей.
«Яки» с превышением неслись на меня справа. Я покачал крылом. Ведущий Конев ответил мне тем же. От этого дружеского приветствия на душе стало теплее.
«С таким сопровождением можно хоть к черту в зубы», невольно подумал я и, взяв курс на запад, на высоте пятидесяти ста метров полетел в сторону Ожедова, к своему аэродрому.
В плане Груздева мне отводилась довольно скромная роль.
Как только «черные стрелы» за тобой погонятся, давай ракету! инструктировал Груздев. Больше от тебя ничего не требуется. Уноси подобру-поздорову ноги!
А они прилетят? с недоверием спросил я.
Можешь не сомневаться. На минуту не опоздают! У этих господ насчет шаблона служба поставлена, что надо, авторитетно заверил Груздев.
Хочу спросить, снова не удержался я. Если они огонь откроют, что мне делать? Сшибут ведь, гады, в два счета! Как чесанут так и отвоевался! Ноздрачева-то с Мишиным сразу сбили. [50]
Груздев засмеялся:
Держись! Не подставляйся! Мы с Петром пропасть тебе не дадим! Да и сам не зевай, ты же комсомолец!
Все ясно!
Чтобы удобнее было вести наблюдение вокруг, я все время менял направление и высоту полета. Самолет то резко снижался, делая при этом отворот влево, то с набором высоты разворачивался вправо. Ни на минуту не выпуская из поля зрения Конева и Груздева, я пристально следил за горизонтом.
Мутная полоса рассвета разлилась по небу широким пожарищем зари. Звезды погасли.
Чем ближе подлетал я к Ожедову, тем напряженней чувствовал себя. Местность внизу была знакома. Где-то неподалеку лежал аэродром, а там и зенитные батареи. Я знал, что с земли за мной следят десятки глаз. Радисты держали непрерывную связь с истребителями. Но все это почему-то не успокаивало. Возле Ожедова «яки» скрылись за облаками, и я почувствовал себя уязвимым со всех сторон. Настроение упало. Но делать нечего. Назвался груздем полезай в кузов...
Вдруг со стороны линии фронта показались две точки. Они быстро росли. Через минуту, блеснув серебром, точки вытянулись в черточки. «Ну вот и «черные стрелы» тут как тут! мелькнуло в голове. Встретились!»
Не тратя времени, я выхватил ракетницу и выстрелил в направлении приближающихся «мессеров». В тот же момент резко убрал газ и перевел самолет с разворотом в глубокое скольжение.
Я не сомневался, что немцы заметили меня. Надо было скорее уходить под прикрытие зенитных батарей.
«Где Конев? Груздев где? Успеют ли прийти на помощь?»
Немцы действительно увидели мой У-2. Ведущий с ходу ввел свой самолет в левый разворот и со снижением пошел в атаку. Сжавшись в комок и всем телом ощущая наведенные мне в спину пулеметы, продолжал стремительно скользить к земле. Лихорадочно билось сердце. В висках стучало. Возле левой плоскости [51] У-2 промелькнула огненная струя. Вторая прорезала крыло.
Меня обдало холодом: «Сейчас даст очередь по кабине и крышка!»
Мучительно долго потянулись секунды. «Держись... ты ведь комсомолец», вспомнил я слова Конева. Но враг почему-то прекратил огонь. Я оглянулся и застыл от изумления: ведущий «мессер», свалившись набок, камнем летел вниз. За «мессером», не прекращая огня, пикировал Конев. Я повернулся в другую сторону. Второй фашистский истребитель свечкой уходил ввысь. За ним, повиснув на хвосте, гнался Груздев.
Не верилось глазам. Я снова оглянулся назад. Все точно: один «мессер» сбит, второй вьюном уходит от преследования. Не помня себя от радости, я закричал:
А, сволочи! Это вам не за мной гоняться! Бейте его, товарищ майор! Бейте! Это ему за Ноздрачева и Мишина! За всех нас!
Забыв на секунду обо всем, я чуть не врезался в деревья. Опомнившись, потянул ручку на себя, перевел самолет в горизонтальный полет. Теперь можно было не спешить. Передо мной в глубоком небе, как на экране, развертывался воздушный бой, и не досмотреть его до конца просто не было сил.
Обстановка в воздухе складывалась явно не в пользу врага. «Як» наседал. «Мессер» всячески изворачивался. Несколько секунд он продолжал свечкой лезть вверх. Но скорость его быстро гасла. Фашист, выбрав удобный момент, неожиданно перевел машину в вираж. Груздев устремился за ним. Не закончив виража, гитлеровец молниеносно положил самолет на обратный курс, а затем резко пошел на снижение. Груздев не ожидал такого маневра. Его истребитель оказался в стороне. Фашист немедленно воспользовался этим, на какой-то короткий момент оторвался от преследования, дал полный газ и стал быстро уходить на запад.
«Неужели вырвался?» подумал я.
От досады мне стало не по себе. Но в этот момент на хвосте у фашистского самолета оказался Конев и дал длинную очередь.
«Мессершмитт» сразу же клюнул носом. Конев преследовал его, не прекращая огня. [52]
Так! Так его! кричал я, видя, как из-под правой плоскости фашистского самолета вырвался клуб дыма.
Еще очередь!
Вдруг самолет Конева свечкой взмыл вверх.
«Что случилось? Ведь все шло так хорошо!»
Конев между тем сделал вираж, развернулся и со снижением на большой скорости стал догонять Груздева. Какое-то мгновение оба наши истребителя шли вместе, затем Груздев ушел вперед, за удирающим «мессером». По-видимому, у Конева кончились боеприпасы, об этом он передал Груздеву, и тот продолжал преследовать фашиста.
Вскоре я потерял их из виду и полетел к себе. Посадив самолет и отрулив его на стоянку, я поспешно выпрыгнул на снег.
Ну как? Сбили второго? спросил я у техников.
Готово! Отлетался!
Конец «черным стрелам». И остальных такая же судьба ждет! добавил один из них.
Над аэродромом прошла пара краснозвездных истребителей.
До новых встреч, друзья! [53]