Под звездами балканскими

Говорят, что секреты существуют для того, чтобы их передавали друг другу «по секрету». Почти так же получилось у нас летом 1944 года, когда мы были выведены в тыл для получения новых самолетов. Какие только слухи не ходили в полку! И все — «из достоверных источников». То говорили, что нам дадут машины из другой дивизии — старые, видавшие виды «илы», то утверждали, что на соседней станции стоит эшелон новеньких, прямо с заводского конвейера, штурмовиков, то... Впрочем, хватит.

Но у всех слухов была одна общая черточка: самолеты есть, и в ближайшее время мы их получим. Значит, скоро опять в бой! Что может быть отраднее такого известия для летчика-фронтовика, попавшего в тыл и вынужденного ждать? Пожалуй, этим желанием — скорее получить машины и занять свое место в боевых порядках — и объясняется обилие разноречивых слухов.

Как-то после занятий собрались мы в тесной комнатке комэска на очередной перекур. Кто-то (в который раз) сказал о новеньких «илах», и мы разом заговорили, перебивая друг друга. Расшумелись так, что не услышали, как в комнату вошел наш командир полка Михаил Иванович Шевригин. Он был серьезен и чем-то озабочен.

— Товарищи офицеры! — раздалась запоздалая команда, и мы разом смолкли.

— Вольно! О чем разговор и споры? — спросил Шевригин.

— Да все о том же, товарищ подполковник, — ответил за всех Петр Орлов. Он ходил, как мы говорили, в «штрафниках». Еще на Брянском фронте, стремясь быть летчиком «в полной форме», он допустил нарушение дисциплины. За это его сняли с По-2 и посадили воздушным стрелком на Ил-2. Отбыв наказание, Орлов на днях возвратился назад. В нашем полку он служил с 1942 года, летал смело, воевал дерзко, но вот однажды проявил легкомыслие, за которое пришлось дорого расплачиваться. Петр был безгранично рад тому, что снова оказался в родной семье.

Сейчас Орлов набрался смелости заговорить первым только потому, что в прошлом командир полка с уважением относился к нему.

— Ищем ответы на два вопроса: что и когда?

— Понятно, — кивнул Шевригин и жестом пригласил всех к столу. Разместившись на лавках и стульях, мы насторожились; очевидно, у командира есть какие-то новости.

— Географию не забыли? — спросил Шевригин. Ответа не последовало, и Михаилу Ивановичу пришлось уточнить свой вопрос:

— В средней школе проходили географию — это факт. Но осталось ли что-нибудь в памяти?

После некоторой паузы кто-то ответил весьма дипломатично:

— Конечно осталось, но какие именно знания требуются, смотря что надо отвечать. Ведь и у студента бывает так: на девяносто девять вопросов он ответить готов, а вот на сотый — нет.

— Не знаю, будет ли мой вопрос для вас сотым, но я его вам задам. Итак, что вы знаете о Балканах, а заодно и о Башкирии?

— О Башкирии? Почему именно о Башкирии? — послышались недоуменные возгласы.

Шевригин незамедлительно их парировал:

— Вопросом на вопрос не отвечают. Повторяю: что вам известно о Балканах, о городах и селах этого края, о его людях? И что вы знаете о Башкирии?

Признаться, для нас этот разговор был неожиданным. В самом деле, как связать воедино Балканы и Башкирию? Ну, допустим, о Башкирии мы кое-что знаем. Один лежал в Уфимском госпитале после ранения, другой бывал еще до войны в Чишмах, у третьего семья эвакуировалась в один из башкирских колхозов, четвертый получил письмо от брата, который вел разведку нефтяных залежей в районе Ишимбая. Словом, оказалось, что мы не так уж плохо знаем Башкирию.

Но совсем другое дело — Балканы. О них нам очень трудно было рассказать что-либо вразумительное.

— Подведем итоги, — сказал Шевригин. — На вопрос о Башкирии вы ответили в общем прилично, о Балканах же знаете очень мало. Надо восполнить этот пробел.

Командир помолчал немного и все так же спокойно продолжал:

— На днях наш полк получает новые самолеты Ил-2. Они подарены нам трудящимися Башкирии. Вот ответ на первую часть вопроса. А воевать нам придется на придунайских и задунайских землях. Это ответ на вторую часть.

После этого разговора мы всерьез занялись не только географией, но и историей. Заботливый заместитель командира по политчасти обеспечил нас географическими картами и учебниками. Нередко он сам проводил с нами беседы, рассказывая о народах Балканских стран, об их героической истории и обычаях, о помощи им великого русского народа в борьбе за национальную независимость.

Знакомясь с географией Балкан, с историей Болгарии и других государств, мы глубоко сознавали, что эти знания пригодятся нам в самое ближайшее время. Мы придем туда не просто воздушными бойцами, а воинами-освободителями, посланцами Коммунистической партии и советского народа, живыми носителями великих идей марксизма-ленинизма. Мужеством в бою и братским отношением к местному населению наши воины должны были показать народам Балканских стран свою верность пролетарскому интернационализму, делу свободы и равенства всех наций, неугасимое чувство дружбы, которое питают к ним народы Советского Союза.

...Полк получил новые боевые машины Ил-2. Мы уже слышали, что фашисты прозвали их «черной смертью», «летающим танком». И не без основания: действия штурмовиков над передним краем вражеской обороны были очень эффективными. Они уничтожили тысячи гитлеровцев я множество боевой техники противника.

Глядя на новенькие, прибывшие прямо с завода машины, мы радовались. Спасибо труженикам тыла! Спасибо башкирскому народу, на трудовые рубли которого построена эта замечательная техника.

«Не торопясь, но побыстрей» — такую задачу поставили перед нами командиры, когда мы приступили к переучиванию. Каждый чувствовал, что на фронте назревают большие события, и не терял зря ни минуты времени. Мы много летали, закрепляя знания, полученные в период наземной подготовки, систематически производили стрельбы по различным целям.

Для летчика-штурмовика очень важно знать оборону противника, чтобы наносить по ней наиболее эффективные удары. Вот почему мы однажды погожим августовским днем выехали на передний край. Много полезного дал нам этот выезд. Мы побывали на огневых позициях артиллерийских и минометных батарей, узнали, как маскируют свои машины танкисты. Командир стрелкового полка объяснил нам назначение земляных сооружений, рассказал, по каким признакам их можно обнаружить с воздуха.

Разговор происходил на опушке леса. Неподалеку, раскинув свои могучие кроны, стояло несколько вековых дубов. Ничего не подозревая, мы подошли к ним.

— Заметили? — с улыбкой спросил командир полка.

-Что?

— Наш наблюдательный пункт, — и он кивнул в сторону дубов.

Внимательно присмотревшись, мы увидели на макушке дерева скрытый ветками дощатый настил, а внизу, прижатые к стволу, две лестницы. Мы поочередно поднялись на НП и с помощью стереотрубы осмотрели передний край противника. Именно здесь нам предстояло действовать с началом наступления, в период авиационной подготовки.

Хорошей школой явились для нас эскадрильская, полковая и дивизионная летно-тактические конференции. На них выступали прославленные мастера штурмовых ударов. А на последней мы с интересом послушали глубокое по мыслям и выводам выступление командующего 17-й воздушной армией генерала В. А. Судец.

Мы, таким образом, не теряли времени даром. К началу Ясско-Кишиневской операции полк, как и предполагалось, завершил переучивание.

18 августа — День авиации — навсегда останется в памяти. Мы ознаменовали его сокрушительными ударами по врагу. В этот день в воздухе было тесно. Сотни истребителей, штурмовиков, бомбардировщиков непрерывно висели над передним краем противника, громили его тылы, опорные пункты, места сосредоточения резервов, аэродромы.

...Дым, дым, дым. Он окутал и дубовые рощи, и молдавские села, и прибрежные поймы. В плотном строю мы летим на штурмовку вражеских укреплений — тех самых, которые несколько дней тому назад рассматривали в стереотрубу с наблюдательного пункта. Несмотря на густой дым, повисший над передним краем, мы нашли их и стерли с лица земли. Так началось наше участие в знаменитой Ясско-Кишиневской операции.

Наши штурмовики летали очень много, по пять-шесть раз в день. Пехотинцы говорили потом, что грозные «илы» буквально не давали фашистам поднять головы.

Врагу был нанесен большой урон. Многие наши летчики — Супонин, Крайков, Антипов — неоднократно попадали в тяжелое положение. Но поставленную задачу они всегда выполняли до конца.

Наземные войска устремились вперед. Нужно было перебазироваться и нам. Новый аэродром построили сами, неподалеку от деревни Жовтнево. На зеленом лугу соорудили капониры, землянки, вырыли щели, поставили палатки, флажками и полотнищами обозначили взлетно-посадочную полосу. В южной части полевого аэродрома разместились истребители, в северной — штурмовики.

Тихое августовское утро. Один вылет мы уже сделали. Пока техники осматривают машины, летчики отдыхают.

Под крылом одного из «илов» лежит Михаил Антипов. Лицо у него задумчивое, брови нахмурены. Сегодня он получил неприятное письмо из Липецка. Мать писала, что заболела, забот по хозяйству много, а помочь некому. А тут еще мальчишки одолели, по ночам лазают в сад, не столько рвут яблоки, сколько ломают деревья.

Письмо огорчило Михаила. На задание он вылетел с плохим настроением. В полете тоже произошла неприятность: отказал прибор, измеряющий давление масла. Сколько пришлось понервничать, пока довел самолет до аэродрома!

К Антипову подходит механик сержант Карпенко и докладывает:

— Самолет исправен, товарищ командир. Заменил датчик давления масла и проводку. Прибор работает.

— Хорошо, — сухо отвечает Михаил и смотрит на часы. Приближается время вылета.

Антипов встает, поправляет ремень и быстрыми шагами идет к штабной землянке.

Задача поставлена. Звучит команда: «По самолетам!» И вот мы в воздухе. Делаем над аэродромом один круг, второй. Ждем истребителей прикрытия. Взлетели только три, а остальных девяти пока нет. Только на третьем кругу к нам пристроилось еще восемь. «В чем дело? — спрашиваю по радио. — Почему задержались?» Оказалось, что один из истребителей взлетел... с человеком на стабилизаторе! Подстраховывая свой самолет от капотирования, механик сидел на стабилизаторе. Летчик не заметил его и дал газ. Сильная струя воздуха повалила механика на стабилизатор. По-прежнему ничего не замечая, летчик отпустил тормоза и пошел на взлет. Только в воздухе он узнал о «пассажире». Сделав полет по кругу, с максимальной осторожностью произвел посадку. К счастью, все обошлось благополучно. Механик отделался лишь испугом и насмешками друзей.

Наконец все в сборе. Двенадцать «илов» в сопровождении истребителей идут к Днестру. Нужно нанести удар по скоплению войск противника южнее Бендер.

Цель под нами — зеленый прямоугольник леса. Видимость хорошая, дыма нет. Значит, наша авиация здесь еще не работала. Что ж, поправим дело... На опушке леса различаем траншеи и доты, в глубине — автомашины.

— В атаку!

«Илы» один за другим входят в пикирование и проносятся вдоль окопов. Одни ведут огонь из пушек и пулеметов, другие сбрасывают бомбы и реактивные снаряды.

После третьего нашего захода траншеи заволакиваются густым дымом и пылью. Северная опушка леса теперь почти не видна. «Молодцы, ребята!» — отмечаю про себя. Вокруг нас появляются черные шапки разрывов — открыли стрельбу вражеские зенитки.

— Шмелев! — слышу в наушниках тревожный голос Антипова. — Я подбит. Заклинило мотор. Иду на вынужденную...

Миша! Тяни к своим, за Днестр! — кричу в ответ. — А мы прикроем!

Штурмовик Антипова развернулся и стал круто планировать к Днестру. Мотор у него не работал. Что-то с ним будет? С тех пор как стали летать на «илах», у нас никто на вынужденную не садился.

Наблюдая за самолетом Антипова, с болью в сердце убеждаюсь, что ему не дотянуть до северного берега Днестра. Эх, Миша, Миша... Вот подбитый штурмовик выходит из планирования. Под ним впереди раскинулся огромный сад. Отчетливо видим, как грузный «ил» опускается на макушки больших яблонь, усыпанных яблоками. Сначала в эфире было шумно: все наперебой давали Михаилу советы. Теперь все стихло, замерло. Свалив несколько деревьев, штурмовик ударился о землю и пополз. Вот у него оторвалось правое крыло. Он прополз еще немного и уперся носом в толстый ствол яблони. Страшная картина...

Что с Мишей? Неужели... Некоторое время кружимся над садом, ждем. Вдруг видим, как Антипов открывает фонарь и медленно вылезает из кабины. Он осторожно разгребает яблоки, усыпавшие весь центроплан, и встает во весь рост.

— Жив! Жив! — слышатся в эфире радостные возгласы. Антипов машет нам рукой. Штурмовики еще раз проходят над ним и берут курс на аэродром.

...Через день Михаил вернулся в полк. Все лицо его было в синяках и кровоподтеках. Прежде чем рассказывать о подробностях вынужденной посадки, он раскрыл парашютную сумку, доверху набитую спелыми яблоками, и поставил ее перед летчиками.

— И бывает же так, — с улыбкой сказал Михаил. — Только недавно сердился на ребятишек, которые ломают ветви в саду у матери, а теперь сам срубил машиной с десяток прекрасных яблонь. — И Антипов с досадой махнул рукой.

Отведав яблок, мы снова отправились на боевое задание. Вскоре под крыльями наших «илов» блеснула голубая гладь Дуная. Здравствуй, земля задунайская!

Советская Армия вступила на болгарскую землю. Шумные румынские города и села остались позади. Перелетев румыно-болгарскую границу, мы приземлились на зеленом лугу возле деревни Маслари, расположенной примерно в двадцати километрах от Софии.

Болгария! Как-то нас встретит народ этой страны?!

Техники деловито размахивали флажками, указывая стоянки. Поставив самолеты на отведенные места, мы выключили моторы и по краю аэродрома пошли к деревне. Здесь нам придется жить до перелета на новый аэродром.

Едва мы появились в деревне, как нас окружила группа болгар и болгарок. Одеты они были просто, но опрятно. Очень удивила нас их обувь — лапти из кожи, которые они называют постолами. В сопровождении местных жителей мы пошли по улице, останавливаясь возле домов, когда комендант коротко командовал: «Здесь!»

Помнится, классики русской литературы называли эту процедуру «определением на постой». Но здесь развод только внешне выглядел по-старому. Для хозяев мы были не навязанными жильцами, а самыми желанными гостями. Каждый болгарин хотел, чтобы к нему определили как можно больше советских летчиков. У него найдется место всем «братушкам».

Вот и мне комендант сказал короткое «здесь». Попрощавшись с друзьями, я зашагал к указанному дому, сопровождаемый хозяином и его соседями. С этого момента началось то, что невозможно назвать обычной беседой. Скорее, она напоминала шумную пресс-конференцию. Со всех сторон сыпались самые разнообразные вопросы: откуда родом, сколько лет, давно ли в боях, был ли ранен, есть ли мать и отец? Потом, когда речь зашла о наших грозных самолетах, у меня спросили: «Что означают белые надписи на самолетах?»

Говорить пришлось много. Рассказал я болгарским крестьянам и о развернувшемся в нашем народе патриотическом движении по сбору средств на покупку боевой техники, и о самолетах, построенных на сбережения трудящихся Башкирии.

Такие беседы пришлось проводить почти всем нашим летчикам. Мы, словно полпреды родной Отчизны, рассказывали о ее городах и селах, о трудолюбивом советском народе, о великих победах над самым злейшим врагом — фашизмом. И не раз наши разговоры прерывались боевым возгласом болгар:

— Смерть фашизму! Свобода народу!

Однажды, придя на аэродром, я увидел на стоянке группу «свежих» летчиков. Употребляю это слово только потому, что новое пополнение состояло в основном из хорошо знакомых мне людей.

В центре стоял низкорослый лейтенант с горбатеньким носом на открытом лице. В нем я сразу узнал Николая Сербиненко. О чем-то рассказывая, он показывал собеседникам серебристый портсигар.

Подошел, поздоровался, познакомился с новичками. В отличие от «старичков» они держались робко, настороженно.

— Товарищ командир, — обратился ко мне Сербиненко. — Ваше задание выполнено. Вот портсигар. В нем наша русская земля!

Все невольно опустили руки по швам, приняв стойку «смирно», Я взял драгоценный подарок и задумался. Смолкли и остальные. В эту минуту, видимо, каждый унесся своими мыслями куда-то далеко-далеко, на родную землю.

— Спасибо, Коля, спасибо, родной! — сказал я наконец, с трудом сдерживая волнение.

Николай Сербиненко был одним из лучших летчиков полка, дисциплинированным, исполнительным. Из-за маленького роста ему вначале было трудно летать на штурмовике. Приходилось перед каждым вылетом класть на сиденье самолетные чехлы, но вскоре изобретательные механики сделали для него специальную подушку. Ножные педали выдвинули до отказа. «Недостаток» был устранен.

Летал Сербиненко смело, уверенно. С лета 1942 года он совершил более шестисот боевых вылетов на По-2 и около тридцати на Ил-2. Грудь его украшали четыре ордена. «Мал золотник, да дорог», — говорили о нем товарищи. За отличное выполнение боевых заданий он был награжден почетной грамотой ЦК ВЛКСМ.

Некоторое время Николай отсутствовал в полку. Он ездил получать новую технику. Заодно привез пополнение, а мне — самый дорогой подарок с Родины.

— Мы вместе насыпали землю в портсигар, — сказал смуглолицый, худощавый Георгий Дорохов. Среди молодых он выделялся своей собранностью, подтянутостью.

Летчики и механики стали наперебой рассказывать, как они получали новые самолеты, с какой любовью встречали их советские люди в тылу.

Мы уже почти два месяца находились за границей. Каждое слово о родной земле наполняло наши сердца радостью и гордостью. Верно говорится в пословице, что на чужой стороне Родина милей вдвойне.

Портсигар с землей я положил в планшет.

— Пусть он будет вашим талисманом, — сказал Петр Орлов.

— Почему только командира? — возразил младший лейтенант Косачев. — Раз командир водит нас в бой, значит, это и наш талисман!

— Правильно, правильно! — поддержали его остальные.

Эти рассуждения меня насторожили. Я давно заметил, что некоторые летчики начинают всерьез верить в различные талисманы и приметы: «перед вылетом бриться нельзя — собьют», «подкова приносит счастье». Надо было развенчать эти заблуждения.

— А что такое талисман? — спросил я, обращаясь ко всем.

— Действительно, что же такое талисман? — подхватил кто-то мой вопрос.

— Давайте присядем и поговорим, — предложил командир звена Михаил Антипов.

Все расположились под крылом самолета. С близких отрогов гор дул легкий, освежающий ветерок.

Не раз уже бывало, когда в споре возникал какой-либо вопрос, мне приходилось сразу же, без подготовки, проводить беседу. Вот и теперь разговор о талисманах зашел так далеко, что его не хотелось откладывать.

— Так вот, товарищи, — начал я не совсем уверенно, — талисман — это предмет, который, по мнению суеверных людей, приносит удачу, счастье. Разные талисманы носили люди: от болезней, от ран, даже от смерти. К сожалению, и некоторые наши летчики еще верят приметам, летают с талисманами.

Сербиненко скосил глаза на сидевшего рядом Орлова и улыбнулся.

— Так и в верующие попадешь, — заметил Петр Орлов. — Вот я не верю ни в бога, ни в черта. А ты, — добавил он, посмотрев на меня, — до сих пор летаешь с подковой. Разве это не талисман?

С Орловым мы воюем вместе с весны 1942 года. Когда летали на По-2, он считался одним из лучших летчиков полка. Этой славы он не уронил и пересев на штурмовик. Его вольное обращение ко мне никого не удивило: все знали наши дружеские отношения.

Орлову казалось, что он меня «уел», вывел на «чистую воду». Да не тут-то было. Я улыбнулся и спокойно пояснил:

— Да, Петя, когда-то летал и тоже вроде бы верил в подкову. Но давно уже выбросил! В одном из вылетов у меня над целью неожиданно отказало все оборудование. Стрелки электрических приборов встали на нули. Даже радиостанция работать перестала.

Все с удивлением посмотрели на меня, а я продолжал:

— Когда вернулся с задания, то сразу сделал нагоняй механикам, а потом пожаловался командиру полка на плохую работу специалистов. Не успел я изложить свои претензии, как явился инженер дивизии и принес — что бы вы думали? — подкову! «Вот, товарищ Шевригин, — сказал он командиру полка, — Шмелев, видимо, суеверный, с подковой летает. Она-то и замкнула электросеть самолета. Все предохранители сгорели. А он, видите, разносит механиков».

Мои последние слова потонули в дружном смехе летчиков. Некоторые, правда, сконфузились и опустили головы. Видимо, они еще не расстались с подобного рода «талисманами».

— Потом, — продолжал я рассказывать, — меня вызвал на беседу заместитель командира полка по политчасти подполковник Сувид. Он-то и объяснил мне, товарищи, что такое подковы и прочая ерунда.

Солнце все ниже и ниже клонилось к зубчатой горной гряде, отделявшей нас от Софии. Разговор продолжался. Тема его была хоть и необычной, но жизненной. Мой случай с подковой, которую я возил в кабине из-за подражания, оказался далеко не единственным.

— Давайте разберемся на примерах, — предложил я далее. — Вот сидит известный вам летчик Петр Иванович Орлов. Он совершил семьсот с лишним боевых вылетов на По-2 и более тридцати на Ил-2. Боевой опыт у него большой, а бреется он почему-то через день. Если бы в течение двух с половиной лет войны он и летал через день, то, конечно, не сделал бы столько вылетов. Выходит, Орлов летает и в те дни, когда бреется. Значит перед вылетом все-таки можно бриться.

Возьмите теперь Сербиненко. Он и до подковы ни разу не дотрагивался и черные кошки перебегали ему дорогу, а летает каждый день, здорово бьет фашистов. И заметьте: не имеет ни одного ранения.

А что можно сказать о летчиках Антипове, Ивакине, Дорохове и Романцове? Летают отлично, бьют врага наверняка. Мастерство, смелость, тактическая зрелость — вот в чем их сила! Любовь к Родине, отвага и умение — вот наши талисманы, которые помогут нам победить врага, — сказал я в заключение.

— Ну, а как же получается с портсигаром? — вдруг спросил Косачев. Все повернулись в его сторону.

— До рязанских учителей сразу не доходит, — сострил Павел Михайлович Ивакин, намекая на довоенную профессию Косачева. Все громко засмеялись.

— Ясно, что это не талисман, — упредил всех черноглазый, круглолицый Володя Романцов.

Это был один из молодых летчиков эскадрильи, но к нему относились с уважением. Он имел, как говорят, свой летный «почерк». Взлетал, садился и даже действовал над целью как-то по-своему, по-романцовски.

— Я думаю так, — начал Дорохов, секретарь нашей парторганизации, — у каждого летчика есть какая-то заветная, но еще не сбывшаяся мечта. Например, у меня, как молодого летчика, — овладеть боевым мастерством. У другого — стать коммунистом. Но всем нам дорога Родина, свято все, что напоминает о ней. Вот фашисты рисуют на бортах своих самолетов разных тузов, кошек, драконов и прочую чертовщину. Помогает это им? Нет. Мы их бьем, как говорят, и в хвост и в гриву. На фюзеляжах наших самолетов тоже есть рисунки: звезды — по числу побед и знаки гвардии. Помогают они нам? Да, помогают. Они напоминают нам о нашем долге перед Родиной. А патриотизм — великая сила, товарищи!.. Теперь о портсигаре, — продолжал Дорохов. — Мы привезли нашему командиру самое дорогое и заветное — горсть родной земли. Пусть здесь, вдали от Родины, она будет напоминать нам о священном долге — доконать фашистского зверя!

— Молодец, Жора! — воскликнул Сербиненко. — Это наш подарок и командиру, и всей эскадрилье. Правильно?

— Верно, — раздались голоса.

Солнце, посылая последние лучи, медленно скрывалось за горизонтом. Там, на западе, гремели бои. Нам тоже предстояло завтра вести свои штурмовики туда, на цель.

Наскоро позавтракав, я поспешил на аэродром. На командном пункте Михаил Иванович Шевригин сказал мне:

— Вот здесь, — он показал на карте населенный пункт западнее Софии, — фашисты оказывают упорное сопротивление нашим наступающим войскам. Надо нанести штурмовой удар по противнику, окопавшемуся на восточной окраине этого города.

— Ясно!

...Поставив задачу летчикам, даю команду:

— По самолетам!

Пробежав по ровному лугу, «илы» один за другим взмывают в синеву безоблачного сентябрьского неба. Вот уже вся. восьмерка штурмовиков в сборе: слева от меня — Орлов, справа — Антипов, Романцов, Сербиненко, Ивакин, Дорохов и Пункевич.

Впереди сверкает алмазом на солнце заснеженная вершина горы. Внизу, вдоль берега реки, расстилаются, словно дорогие ковры, тронутые осенней позолотой рощицы. А вот столица Болгарии — София, раскинувшаяся у подножия горы. В центре города, рядом с парком, высится большое куполообразное здание. Все для нас ново, интересно.

К нам пристраивается шестерка истребителей прикрытия — наших старых знакомых из 288-й истребительной дивизии, базирующейся на Софийском аэродроме. Мы приветствуем друг друга покачиванием крыльев.

Группу истребителей ведет Герой Советского Союза Виктор Меренков — истинно русский человек, веселый, отзывчивый, бесстрашный в бою. От сознания, что прикрытие надежное, на душе становится как-то веселее. Держитесь, фашисты, дадим вам жару!

Вот и цель. Вокруг населенного пункта — сады и виноградники. Рядом — небольшая речка и железнодорожная ветка.

Обычно при подходе штурмовиков к линии фронта наши наземные войска обозначают себя ракетами. Сейчас никаких сигналов не видно. В чем дело? Такие случаи, правда, бывали и в прошлом. Тогда мы для проверки, где свои, а где чужие, делали холостой заход. Даю команду:

— В атаку! Первый заход — холостой.

Пикируем на цель. Летчики внимательно смотрят вниз. В таких случаях наши солдаты незамедлительно пускают ракеты или машут пилотками. На этот раз не произошло ни того, ни другого. Странно!

— Делаем второй холостой заход, — приказываю летчикам.

С окраины города открывают огонь зенитные пулеметы и пушки. Поскольку снаряды рвутся в стороне, это только облегчает нам ориентировку.

— Кора-двенадцать, я Кора-тринадцать! — слышу по радио голос моего заместителя Антипова. — Фашисты в огородах и овражках. — Помолчав, он добавляет: — Но у наших солдат форма вроде не та.

— Как не та? — удивленно спрашиваю я.

— Правильно, — слышу голос Сербиненко, — форма не наша.

Самолеты один за другим выходят у самой земли из пике и набирают высоту для очередного захода. Принимаю решение и даю команду:

— Бить по траншеям в огородах и овражках! Дорохову подавить зенитки!

Дважды приказывать Дорохову не надо. Он сразу устремляется на цель.

Атакуем. Один за другим входим в пикирование. Каждый летчик спокойно выбирает цель и действует уверенно. Реактивные снаряды и бомбы рвутся точно в траншеях. Вверх вздымаются клубы пыли и дыма. На окраине города вспыхнуло несколько автомашин. Удачно атаковал свою цель и Дорохов: зенитные пушки и пулеметы прекратили огонь.

Пролетаем над позициями наших войск. Вижу: солдаты выскочили из траншей и бегут к тем огородам и овражкам, которые мы только что штурмовали.

— Наши пошли в атаку, делаем еще заход, — передаю по радио.

На кругу летчики строго выдерживают установленную дистанцию четыреста — шестьсот метров. Прикрывавшие нас истребители теперь тоже штурмуют траншеи противника. Молодцы! Они пикируют почти до самой земли и метко бьют по целям из пушек и пулеметов. Видимо, Меренков и его товарищи решили боекомплект назад не привозить.

Бросаю взгляд на часы: уже двадцать три минуты мы находимся над целью. Один за другим летчики докладывают: снаряды кончились.

Даю команду:

— Атаки прекратить, выхожу на сбор!

Резко отворачиваю самолет вправо и иду со снижением. Летчики поочередно пристраиваются ко мне. Наша восьмерка плотным строем возвращается домой. Под нами снова София. Через ее центр проходим на бреющем. А истребители стремительно взмывают вверх.

На Софийском аэродроме кроме наших базируются и болгарские летчики Они хорошо знают район боевых действий и помогают нам, делятся опытом полетов над горной и лесистой местностью.

Вот и аэродром. Деревня Маслари, изгиб реки, знакомый кустарник. Садимся и заруливаем к местам стоянок.

Летчики один за другим подходят ко мне и докладывают о выполнении задания. Все недоумевают: почему у наших солдат другая форма, кого мы поддерживали?

— Я так думаю, — говорит Николай Сербиненко. — Раз пошли в атаку и бьют фашистов, — значит, наши. А в какой они форме — не так уж важно.

...Выслушав мой доклад, командир полка тепло поздравил нас с успешным выполнением боевого задания. Я тут же сказал, что нас смутило. Он хитро прищурил левый глаз, улыбнулся и сказал:

— Вы поддерживали наступление болгарских воинов.

— Болгарских!! — воскликнули летчики.

— Да, товарищи, вы ведь слышали, что вместе с нами против фашистов воюют части первой и второй болгарских армий. Только сейчас мне передали: наступающие очень довольны штурмовкой и просят выразить вам благодарность.

— Теперь ясно, почему они себя не обозначали, — сказал Петр Орлов. — Не научились еще стрелять из ракетницы.

— Как не научились? — переспросил Георгий Дорохов

— Да так: автоматы, пулеметы и пушки освоили, а с авиацией еще ни разу не взаимодействовали. Поэтому и не пускали ракет.

— Научатся, непременно научатся, — вмешался в разговор Сувид. — А мы им поможем. Через штаб им уже посланы сигналы взаимодействия.

Мы замолчали, ожидая, что Сувид непременно скажет что-либо интересное. И не было случая, чтобы мы ошиблись.

— Мне вспоминается примечательная страница истории, — продолжал он. — В 1912-1913 годах, в период второй балканской войны, в рядах третьей болгарской армии сражался русский авиационный отряд из восьми экипажей. В этом отряде были летчики... сейчас вспомню... — опустив голову, Сувид досадливо потер морщинистый лоб, — минутку... Вот старая голова — забыл... Ан нет, вспомнил: Колчин, Костин, Евсюков. Да, точно, они. Были еще и добровольцы. Они так хорошо воевали, что болгарский царь наградил всех русских летчиков и механиков высшими орденами.

— Да, расщедрился... — заметил кто-то. Все засмеялись.

— Не забывайте, — добавил Сувид, — что и русские знали в прошлом болгарских летчиков. В первую мировую войну на нашей стороне против кайзеровской Германии сражался болгарин Сотир Черкезов. Это был чудесный человек. Его принимал Ленин.

— Неужели? — воскликнул кто-то с сомнением.

— Ничего удивительного тут нет, — пояснил Сувид. — Черкезов потом стал на сторону рабочих, целиком отдался делу революции. Владимир Ильич лично давал ему поручения.

Нас очень заинтересовал этот факт, мы приготовились слушать дальше, но Сувид перешел к сегодняшнему дню:

— Судя по результатам вылета, вы хорошо поддержали войска болгарской армии. Уверен, что в дальнейшем будете еще точнее поражать цели, еще беспощаднее бить фашистов.

Подполковник Сувид помолчал немного и спросил:

— А что ответить болгарским воинам на их благодарность?

— Передайте им, — первым отозвался Орлов, — что они — молодцы. Здорово атаковали фашистов!

— Умеют воевать братушки! — поддержал его Антипов.

Тусклая осенняя позолота на деревьях как-то сразу сменилась ярким багрянцем. Сразу потому, что у нас просто не было времени наблюдать за изменениями в природе. Почти каждый день мы по нескольку раз вылетали на боевые задания.

Наша дружба с болгарскими воинами росла и крепла. Научились мы и взаимодействовать с ними. И не только при помощи ракет. Штаб болгарской армии установил со всеми нашими аэродромами надежную радиосвязь. Наступление продолжалось. Совместными усилиями вскоре были освобождены югославские города Пирот, Ниш и Лесховац.

Но на подступах к городу Прокупле противник все еще оказывал упорное сопротивление. Здесь оборонялась эсэсовская дивизия «Принц Евгений». Из штаба болгарской армии нам передали, что по горной дороге движется большая колонна вражеской мотопехоты. Наше командование приняло решение нанести по ней штурмовой удар.

Несколько групп штурмовиков немедленно вылетело на боевое задание. Одну из них повел коммунист Борис Вандалковский — командир первой эскадрильи нашего полка. Шестерка штурмовиков вышла точно на цель. Да это и не удивительно: капитан Вандалковский был мастером своего дела.

Во время четвертого захода вражеский зенитный снаряд таранил броню командирской машины и разорвался в задней части мотора. Бензопровод и все рычаги управления двигателя оказались перебитыми. Винт вращался вхолостую. Самолет «клюнул» носом и пошел к земле.

Комэск осмотрелся: кругом горы, внизу речка и железнодорожная ветка. Здесь обороняются фашисты. До наших войск (так мы привыкли называть болгарские части) далеко, не дотянуть.

Подбитый штурмовик мчался к склону горы, поросшему лесом. Когда под крыльями зашуршали макушки деревьев, Вандалковский инстинктивно сжался, машина вот-вот врежется в землю.

— Держись! — успел он крикнуть стрелку.

Семитонная масса самолета начала рубить деревья. Треск ломающихся стволов слился со скрежетом разрывающегося металла... Машина ударилась о землю, закувыркалась по склону горы вниз и вывалилась на поляну. Над исковерканным самолетом поднялся столб пыли, и в воздухе повисла зловещая тишина.

Первым очнулся от удара воздушный стрелок старший сержант Сальников. Надо сказать, что он случайно оказался в этой роли. Павел служил механиком самолета. Он давно упрашивал Вандалковского взять его в полет, но всякий раз получал отказ. А в этот день у командира было хорошее настроение — его наградили очередным орденом, — и он согласился.

...Он с трудом открыл глаза. Голова кружилась, и в первый момент ему показалось, что сейчас ночь и кругом темно.

Павел Сальников был атлетического телосложения и, можно сказать, силачом. Помогая оружейникам, он, бывало, подойдет к стокилограммовой бомбе, поднатужится и поднимет ее.

Когда самолет стал рубить деревья, Павел успел забраться на дно кабины и упереться локтями в ее бока. Поэтому при падении он не получил серьезных телесных повреждений, а только потерял сознание.

Очнувшись, Сальников вылез из кабины и поспешил узнать, что с командиром. Вандалковский безжизненно висел на ремнях. По его щеке бежала тонкая струйка крови.

— Товарищ капитан, товарищ капитан, — окликнул его дрожащим голосом Сальников. Летчик не отзывался.

Вдруг в моторе что-то зашипело. Это на раскаленный металл полилось горючее из перебитых бензопроводов. Бензин вспыхнул, дым и пламя заполнили кабину пилота.

Сальников понял, что сейчас дорога каждая секунда. Языки пламени подбирались уже к ногам Вандалковского. Начал тлеть его комбинезон. Раздумывать было некогда. «Немедленно открыть кабину!» — мелькнуло в голове у старшего сержанта. Он схватил обеими руками рукоятку фонаря и что есть силы рванул ее. Но она не поддалась. Рванул другой раз, третий — безрезультатно. Даже у этого силача не хватило сил, чтобы открыть кабину. В бессильной ярости Сальников ударил кулаком по бронестеклу.

— Что же делать? Что делать? — спрашивал он вслух.

За остеклением кабины прямо на глазах заживо горел его командир, ведущий эскадрильи, хороший русский парень, который только еще начал свой жизненный путь. Как помочь ему? Павел достал пистолет, но тут же дрогнувшей рукой сунул его обратно в кобуру. Не годится так! Он заглянул в кабину и ужаснулся: языки пламени уже доставали до лица Вандалковского.

«А что, если попробовать?» — пронеслась в голове спасительная мысль. Сальников, как кошка, прыгнул к своей кабине, ощупью, обдирая руки, нашел ракетницу... Выстрел. Белая ракета с огромной силой ударилась в металлический ободок фонаря, и он чуть-чуть сдвинулся с места.

Павел перебрался на крыло и еще раз ухватился за рукоятку. Замер на мгновение, чтобы собраться с силами, и, крякнув, рванул фонарь. Из кабины ударило жаром и едким дымом... Отцепив ремни, Сальников вытащил бесчувственного пилота на землю и отнес его подальше от самолета.

На опушке леса он уложил командира под кустом и быстро снял с него тлеющий комбинезон. Тело у Вандалковского было обожжено, голова разбита, рука сломана. Сальников торопливо вскрыл медицинский пакет и перевязал летчику раны.

— Товарищ капитан! Ну очнитесь же, теперь все в порядке, — умоляюще говорил он, осторожно касаясь плеча командира.

Полураздетый Вандалковский еще долго лежал в тени, не подавая признаков жизни. Сознание к нему возвращалось очень медленно. Но вот наконец у него дрогнула здоровая правая рука и открылись глаза.

— Товарищ капитан, вы живы? Очнитесь! — радостно закричал Сальников.

Неожиданно воздух потряс сильный взрыв.

— Что такое? — вырвалось из груди Вандалковского.

— Ничего, ничего, товарищ командир, это взорвались бензобаки... Вон там, — и он указал на поляну, где стоял столб огня и дыма.

Лицо капитана искривилось, на лбу сдвинулись морщины.

— Самолет сгорел... А ты притащил меня сюда... — тихо сказал он, с трудом выдавливая каждое слово. И потом: — Пить... пить... Где фляга? А! В самолете...

...На знакомой посадочной полосе аэродрома один за другим приземлились пять самолетов. С боевого задания вернулась первая группа. Мне поручили вести на штурмовку колонны следующую шестерку. Летчики уже сидели в машинах, готовые к взлету.

— Товарищ командир, — доложил мне механик старшина Чекулаев. — Вас срочно вызывают на КП. Недоумевая, я пошел к командиру полка.

— С задания не вернулся Вандалковский. Он сбит, — сказал подполковник Шевригин. — Ваша шестерка наносит удар по прежней цели. Постарайтесь найти самолет Вандалковского. — И командир показал на карте предполагаемое место падения штурмовика. Оно находилось на территории, занятой противником.

Через несколько минут моя шестерка была уже над целью. Сделав круг, мы начали, как говорится, обрабатывать вражескую колонну. Сначала сбросили бомбы, потом прочесали ее реактивными снарядами, а в заключение прошлись пулеметно-пушечным огнем по обочинам шоссейной и железной дорог.

Атаку построили так, чтобы при выходе из нее оказаться в районе падения нашего штурмовика. В первый раз на поляне обнаружили только большую яму и разбросанную по сторонам землю. Людей поблизости не было видно.

Снова зашли на цель. Во время второго захода я увидел чуть в стороне от дороги стреляющий зенитный пулемет. Довернув самолет, перевел его в пикирование. Светящаяся трасса метнулась к вражеским зенитчикам... Но я, очевидно, прицелился неточно, и пули пошли мимо. Фашисты развернули пулемет, и вскоре раздался дробный стук. Это по моей кабине хлестнула пулеметная очередь. Боковое бронестекло растрескалось, но не вылетело.

«Не сверну!» — упрямо сказал я себе, продолжая прицеливаться. Моя очередная трасса угодила точно в цель. Мгновенно я нажал на все гашетки пушек и пулеметов. Больше уж не стрелять вражеским зенитчикам!

Когда мы произвели пятую атаку, в воздухе неожиданно появились два «Фокке-Вульфа-190». Начался воздушный бой.

Фашистам удалось подбить самолет лейтенанта Антипова, и тот пошел на вынужденную посадку. Видно было, как его плохо управляемая машина то неуклюже валилась на крыло, то зарывалась носом.

Фашисты решили добить нашего штурмовика. Один из «фоккеров» стремительно пошел в атаку. Я бросился ему наперерез. Только прицелился и хотел стрелять, как «фоккер» качнулся, «клюнул» носом и врезался в землю. В чем дело? Почему упал фашистский самолет?

Второй вражеский истребитель резко взмыл и ушел на запад. Испугался.

Мы стали кружиться над самолетом Антипова. Вот он перетянул линию фронта и приземлился на фюзеляж около деревни в огороде. Убедившись, что Антипов в безопасности, мы взяли курс на свой аэродром.

По возвращении я доложил командиру полка о результатах вылета: группа уничтожила несколько вражеских автомашин, средний танк и два зенитных пулемета.

— А Вандалковского не нашли? — спросил Шевригин.

— Нет, — ответил я. — Очевидно, самолет сгорел, а экипаж обнаружить не удалось.

— Да... — задумчиво сказал командир и глубоко вздохнул.

А в это время группа болгарских солдат пробиралась сквозь чащу к месту падения нашего самолета. Они не знали, что с другой стороны в этот район спешат и фашисты, чтобы захватить в плен советских летчиков.

И уж совсем ни о чем не ведали Вандалковский и Сальников.

Услышав отдаленный лязг гусениц, Павел предложил раненому командиру пробираться в чащу леса. Тот согласился. Сальников осторожно взвалил капитана на спину и медленно пополз на восток. Оружие у него было наготове: пистолет и нож.

Вскоре лязг гусениц стал постепенно удаляться. Вдруг неожиданно послышался треск сучьев. Вандалковский и Сальников вовремя укрылись под кустом. Мимо пробежали три фашиста.

Слева и справа послышалась немецкая речь. Павел положил капитана на землю. Тот застонал, но тут же, закусив губу, заставил себя замолчать.

Сальников вынул из кобуры капитана пистолет и положил перед собой. Теперь у него было тридцать два патрона в четырех обоймах и нож... Не так уж плохо!

Внезапно впереди, куда они пробирались, и сзади раздались автоматные очереди. Над головами засвистели пули. Это, как потом выяснилось, болгарские солдаты встретились с фашистами. Лес наполнился треском автоматов.

Группа солдат быстро ползла к кусту, за которым лежали наши авиаторы. Они изредка стреляли. Павел взял пистолет в руку, приготовившись драться до последнего патрона...

С каждой секундой неизвестные люди подползали все ближе и ближе. Сальников положил палец на курок, но, прежде чем стрелять, окликнул:

— Кто вы?

Теперь он отчетливо видел солдат в тужурках и пилотках, различал даже их смуглые лица. «Неужели?..»

— Братушки, летчики?! — донесся радостный возглас. «Болгары, — догадался удивленный Сальников, — нас ищут!»

Где-то рядом раздался выстрел, потом кто-то застонал. Болгары продолжали бой с фашистами.

— Братцы, сюда! — крикнул Павел.

Болгарские солдаты вскочили и, сделав несколько перебежек, очутились под кустом. Они обняли Павла, потом склонились над раненым.

— Пить... — простонал летчик

Его рыжеватые, опаленные волосы прилипли ко лбу, дышал он тяжело и прерывисто. Казалось, его покидают последние силы.

Один из болгарских солдат быстро отстегнул флягу и приложил ее к губам капитана. Сделав несколько глотков, Вандалковский открыл глаза и тихо прошептал:

— Спасибо... Кто вы?

Сальников хотел объяснить ему, но капитан снова впал в забытье.

Рядом послышался топот. Болгары и Павел Сальников залегли. Из-за кустов выскочили два фашиста. По склону горы они бежали вниз, к дороге, и, делая короткие остановки, стреляли из автоматов. Когда гитлеровцы приблизились метров на пятнадцать, из засады грянули выстрелы. Два грузных фашиста, как бы споткнувшись, упали замертво.

...«Братушки» смастерили носилки из палок, ремней и гимнастерок, положили на них Вандалковского и вчетвером понесли к своим. А внизу, у шоссейной дороги, еще шел бой. Наши подоспевшие танки добивали остатки вражеской колонны.

Болгарские солдаты принесли летчика в свой ротный медпункт. Там ему обработали раны и ожоги, сделали несколько уколов, и он крепко уснул.

Командир роты рассказал Сальникову, что вслед за их группой над полем боя появилась новая шестерка советских штурмовиков. Их атаковали два «фоккера.». И когда один из них хотел стрелять по подбитому штурмовику, болгарский солдат удачным выстрелом из противотанкового ружья сбил фашиста. Так я узнал ответ на вопрос, который возник у меня тогда, в воздухе.

На следующий день Бориса Вандалковского отправили во фронтовой госпиталь, а Сальников вернулся домой. Вскоре в полк возвратился и Антипов со своим воздушным стрелком Андросенко. Их также спасли болгарские солдаты.

...После налетов штурмовиков на фашистов обрушились наши танки, советская и болгарская пехота. Над городом Прокупле взвился красный флаг освобождения.

Наступление продолжалось. Наши грозные «илы» уже летели над районами, где в воздухе остро ощущались пряные запахи Адриатики.