Конец «черных стрел»

В феврале 1942 года 1-я ударная армия была переброшена под Старую Руссу, на Северо-Западный фронт, где она вместе с другими частями должна была окружить и уничтожить 16-ю немецкую армию

К этому времени в наш полк влилось звено самолетов связи. Его штурманы — лейтенанты Андрей Рубан и Николай Султанов — были назначены к нам, в первую эскадрилью, а летчик Дмитрий Супонин — во вторую.

С тяжелыми боями наши соединения двигались вдоль реки Ловать, окружая армию противника. Напряжение росло с каждым днем. Часто нарушалась связь с частями. И снова все самолеты полка стали связными. Выручай, У-2.

15 февраля мне передали приказ командующего 1-й ударной армией генерал-лейтенанта В. И. Кузнецова — разыскать командира 1-го гвардейского стрелкового корпуса и вручить ему секретный пакет. Погода благоприятствовала полету. Несмотря на низкую облачность, видимость была хорошей. А от зенитного огня всегда можно было уйти в облака. Этими мыслями я поделился с представителем штаба 1-й ударной армии, который летел со мной.

За Александровкой мы попали в зону сильного снегопада. Неожиданно нас обстреляли из крупнокалиберного пулемета. Откуда он оказался здесь? Неужели я заблудился? Раздумывать было некогда. Резко убрал газ, развернул самолет и лег на обратный курс. Пролетев немного, восстановил ориентировку и вновь пошел к линии фронта.

Вскоре, обнаружив укатанную площадку, мы сели.

К самолету подбежали несколько бойцов и командир. Выяснилось — не туда сели, командир корпуса с радиостанцией находился на другом берегу реки.

Три раза я вынужден был сажать самолет вблизи линии фронта, пока не нашел радиостанцию. Задание было выполнено.

Возвращаясь домой, шли над правым берегом Ловати, у самой земли, на высоте пять — десять метров. Снегопад усилился. Пролетев полуразрушенную деревню Ершино, я увидел в лесу поляну, сплошь усеянную трупами. Мне стало не по себе. Убрал газ и сел прямо за лесом.

— Прилетели?

— Нет еще.

— Почему сел?

— Видимости нет, — смущенно ответил я майору.

Вылезли из самолета. Отошли за хвост.

— Товарищ майор! Вы видели эту поляну? Майор понял мое состояние и, грустно улыбнувшись, сказал:

— Что поделаешь-война. А ты испугался, сынок?..

Молчали мы довольно долго, каждый думал о своем.

Вот это война! Поляна километр на километр — вся усеяна трупами! Сотни, а может быть, тысячи человек нашли себе смерть здесь, в болотистых приильменских местах.

Снегопад утихал, видимость стала лучше.

— Полетим, товарищ майор?

— А ты как себя чувствуешь? |

— Ничего!

— Тогда давай!..

Во второй половине февраля в полк пришла телеграмма от командующего нашей армией. За успешное выполнение задания мне была объявлена благодарность.

В это время мы находились в ста километрах от линии фронта. Стоянки для самолетов оборудовали прямо в лесу, а рядом укатали взлетно-посадочную полосу.

Окружение 16-й армии противника шло успешно. Но гитлеровцы не хотели мириться с этим, стали готовиться к прорыву. Южнее Старой Руссы и западнее Демянска они создали крупные группировки войск, которые сходящимися ударами должны были соединиться.

Обстановка на участке 1-й ударной армии изменилась. А это повлияло и на характер боевых действий нашего полка. На связь мы стали летать реже, поскольку наземные войска прочно заняли оборону. Теперь главной задачей стало уничтожение противника, который пытался прорваться. А для этого требовалось перебазироваться ближе к фронту, чтобы меньше времени тратить на полет до цели и обратно. В Ожедове и Александровке были быстро оборудованы аэродромы подскока. Нашему полку приказали действовать с первого аэродрома, расположенного всего в трех километрах от переднего края.

Командир собрал весь летный состав и сказал:

— Сегодня вечером мы перелетаем на аэродром подскока. Ночью будем бомбить немецкие войска в районе Дретино и Белоусов Бор. С рассветом вернемся назад.

— Это что-то новое,- шепнул мне Виктор Емельянов.

— Наверно, подскочим, ударим и убежим, — пошутил я.

Виктор засмеялся.

— Первая эскадрилья вылетает в семнадцать ноль-ноль, вторая — в семнадцать тридцать, — заключил командир полка. — А сейчас всем изучить маршрут и подготовиться к вылету.

Летчики зашумели.

— Николай! — обратился ко мне Образцов. — Курс двести десять градусов. Пойдем через Мануйлово, Борисово и дальше на Ожедово.

— Правильно, Образцов, сейчас скакнем, — сказал Емельянов, хлопнув Образцова ладонью по плечу. Всегда веселый, жизнерадостный, Виктор любил пошутить и частенько забывал о субординации.

— Сержант Емельянов, — резко одернул его Ноздрачев. — Как вы себя ведете? Что за панибратство?

— Извините, товарищ лейтенант, я вас не заметил! — съязвил Виктор.

— Прекратите разговоры!

Лейтенант Ноздрачев был человеком добродушным, но в то же время строгим блюстителем воинской субординации. Бывший аэроклубовский летчик, надев форму лейтенанта, стал ревностно оберегать свое звание, иногда даже чрезмерно. От него часто можно было услышать такие слова и выражения, как «отставить», «прекратить разговоры», «встаньте как полагается при разговоре со старшим». То же случилось и сейчас.

В шестнадцать часов все летчики эскадрильи направились к самолетам. От деревни до аэродрома было километра полтора. Утоптанная дорожка проходила через овраг. Мы отошли метров на пятнадцать в сторону и установили лист фанеры с черным кругом, нарисованным углем. Получилось что-то вроде мишени.

Пропустив вперед начальство, Емельянов оглянулся и сказал:

— Стрельнем?

Стрельба из ракетницы была нашим любимым развлечением. Хотя нам и запрещали это делать, мы все же ухитрялись иногда произвести по два-три выстрела. Днем полеты, ночью полеты. Все время в опасности. А молодость брала свое.

— Давайте по одной, — поддержал Емельянова Андрей Рубан.

Емельянов, Евтушенко, Рубан и я, достав из унтов ракетницы, легли на снег и открыли стрельбу. Сделали по два выстрела, но в щит никто не попал. Да и мудрено было попасть. Ракета не подчиняется никаким законам баллистики: повыше возьмешь — уходит, описав крутую дугу, вверх, опустишь ствол — перед самым носом зарывается в снег. Бестолковое дело!

...Ровно в семнадцать часов мы, как было приказано, поднялись в воздух и взяли курс на Ожедово. В задней кабине каждого самолета рядом со штурманом сидел техник. Тесновато, конечно, но, как говорится, в тесноте, да не в обиде. Ведь наземным транспортом техникам куда хуже добираться. Во-первых, долго, во-вторых, небезопасно, поскольку дороги все время обстреливаются «мессерами», в-третьих, холодно. Поэтому техники предпочитали в своих самолетах перелетать на новые места, и летчикам это было выгодно.

Прилетишь и сразу передашь самолет в руки «хозяину».

Руководствовались мы и тактическими соображениями, когда брали техников на борт. При перебазировании «лётом» передовая группа техсостава эскадрильи формировалась с таким расчетом, чтобы в ней были все специалисты, необходимые для подготовки самолетов на новом месте, примерно шесть техников и механиков, два оружейника, по одному мотористу и электрику. При таком техническом обеспечении полк уже через час после перелета мог отправляться на боевое задание. А мы для того и перелетали на аэродром подскока, чтобы сразу же нанести по противнику внезапный удар.

В Ожедове сели, когда уже стало темно. Вдоль посадочной полосы мерцали тусклые огоньки. Лыжи самолета легко скользнули по снегу. Когда машина закончила пробег и я, отрулив ее на стоянку, выключил мотор, до слуха донеслись стрекот крупнокалиберных пулеметов и редкие выстрелы орудий. Фронт находился рядом.

Батальон аэродромного обслуживания сделал все для нашей успешной боевой работы: хорошо укатал взлетно-посадочную площадку, построил и тщательно замаскировал в лесу бомбосклады, оборудовал в крайнем домике села уютную столовую. А ведь люди трудились в сильные морозы, и под самым носом у противника.

Как только мы поставили и замаскировали самолеты, нас позвали на совещание. Перед нами выступил батальонный комиссар Коротков.

— Мы, — сказал он, — находимся рядом с передовой. Командир приказал при подходе к аэродрому и на кругу аэронавигационные огни не включать. Иначе немцы сразу обнаружат нас и накроют. Да и вражеские разведчики непрерывно летают, будьте осторожны и бдительны, друзья. А теперь по самолетам!

Наши У-2 еще раз «модернизировали». Теперь на каждом самолете вместо ведра были установлены настоящие балки-бомбодержатели: по две под крыльями и две — под фюзеляжем. Для повышения точности бомбометания штурманов обеспечили прицелами. Словом, «кукурузник» превратился в настоящего бомбардировщика. Бомбовая нагрузка в двести — триста килограммов тоже уже что-то значила. Пусть она была меньше, чем у «пешки» (Пе-2), зато мы за сутки производили в два-три раза больше вылетов.

Так что теперь воевать было можно. С этими мыслями я и отправился на стоянку. Подойдя к самолету, мы с Образцовым первым делом осмотрели подвеску двух стокилограммовых бомб. Николай хорошо в этом разбирался. Закончив осмотр, он похвалил оружейного мастера сержанта Сухачева. Высокий, чуть ли не в два метра, широкоплечий Василий Сухачев один брал стокилограммовую бомбу и подвешивал ее на бомбодержатель. Мы удивлялись силе этого человека. Некоторые пытались с ним тягаться, но у них ничего не выходило.

Взлетели. В Дретино и около него мелькали огненные вспышки. Крупнокалиберные зенитные пулеметы непрерывно строчили в темное небо. Восточнее Дретино мы заметили стреляющую артиллерийскую батарею противника.

— Доверни правее,-передал Образцов. Сделав доворот, я убрал газ и стал планировать на цель. Самолет чуточку подбросило.

— Бомбы сбросил! — громко крикнул штурман. — Цель поражена!

Я сам видел эти два взрыва на земле. Теперь-домой. С левым разворотом начал планировать в сторону аэродрома.

Возвратившись на базу, я доложил командиру полка о выполнении задания и показал на карте, где находилась уничтоженная нами батарея.

— Правильно! Фашистов надо выкуривать на наш русский мороз! — послышался сзади голос Ванюкова. За ним, кряхтя и хлопая крагами, в палатку протиснулся Андрей Рубан.

— Да, морозец знатный, — добавил он. — В задней кабине просто сидеть невозможно, ледяной ветрюга насквозь пронизывает.

Вошел Емельянов.

— Мы тоже накрыли немцев! — громко объявил он и толкнул плечом Рубана.

— Опять панибратство, товарищ Емельянов, — одернул его Ноздрачев.

— У него же на лице маска. Откуда мне знать, кто он? — возразил Емельянов. — Может, это сержант Ванюков.

Все засмеялись. Не успели мы отогреться, как командир полка приказал вылетать.

— Чем больше мы сбросим бомб, — сказал он, — тем лучше пехота оценит нас.

С вечера до полуночи каждый экипаж сделал по три вылета. Потом мы заметили, что самолеты стали покрываться инеем. Резкое похолодание при значительной влажности воздуха всегда грозит обледенением. Еще хуже внезапное появление тумана. В северо-западных районах, где множество озер и болот, он нередко бывает даже зимой. Ночью его не сразу заметишь.

Экипажи взлетают и садятся, а туман уже стережет их в оврагах или над лесом. И как только потянет ветерок, он врывается на аэродром.

Плохо, если экипажи в это время окажутся в воздухе. Они летают рядом с аэродромом, а не видят его. Ведь он расположен у самой линии фронта и обозначен лишь несколькими тусклыми огоньками. Люди на земле, пренебрегая опасностью быть накрытыми минометным огнем противника, стреляют из ракетниц, даже разводят костры. Но и это порой не помогает.

Хорошо, коль вблизи есть открытый аэродром. Можно уйти туда.

Большое искусство — уметь следить за изменениями погоды. Но и этого умения командиру порой недостаточно, чтобы принять решение о прекращении полетов. Ему необходимы также воля, решительность, готовность взять на себя всю ответственность за возможные последствия. А они могут быть разные. Если опасения не оправдались, командир получит взыскание от начальства за неправильное решение. Если туман застал врасплох, не исключены еще худшие неприятности.

Оценив метеорологическую обстановку, Куликов приказал временно прекратить полеты. Отогревшись в палатке, мы с Виктором Емельяновым пошли к моему самолету и достали из гаргрота (отсека за кабиной штурмана) гитару и балалайку.

— Страданем? — предложил Виктор и взял в руки балалайку.

— Страданем, — согласился я.

Попробовали взять знакомые аккорды «страдания», но что-то не получилось.

— Не клеится у вас игра, звук не тот на морозе, — сказал появившийся рядом Коновалов.

Вскоре руки у нас озябли. Мы отдали инструменты технику и пошли на КП.

Два часа ждали погоды. Внезапно подул сильный западный ветер. Ноздрачева, Голованова и Устиненко, как наиболее опытных летчиков, послали на задание. Минут через сорок они вернулись. Туман рассеялся. Снова весь полк поднялся в воздух. За эту ночь мы сделали по шесть — восемь вылетов. А на рассвете, забрав с собой техников, возвратились на основной аэродром.

Когда пришли в столовую завтракать, завязались оживленные разговоры. Вот бы в это время заместитель начальника штаба догадался записать их. Чего бы он не услышал, вместо обычного: «Задание выполнено. Бомбы сброшены на цель». Ему бы рассказали о десятках сожженных танков, о сгоревших дотла казармах, о разгроме вражеских артдивизионов, о разбитых железнодорожных эшелонах и о многом другом.

Основной темой разговора была работа с аэродрома подскока. Всем понравилось это дело. Говорили долго, но усталость от ночных полетов давала о себе знать. Едва доплелись до постелей, взяли в руки газеты и... уснули. Приснился мне какой-то странный сон: будто мой штурман сбил из ракетницы трех «фоккеров». Официантка Лида подносит ему на тарелочке большую медаль, а на меня и не смотрит. Обозлившись, я начал стучать вилкой по стакану и... проснулся. Звонил будильник-адъютантская выдумка: никогда не даст выспаться! А штурмана даже звонок не разбудил. Видно, тоже досматривал какой-то сон. Нет, брат, пора вставать и тебе!..

Вечером опять перелетели в Ожедово, чтобы оттуда производить налеты на опорные пункты врага, расположенные западнее реки Полисть. За ночь мы делали по двенадцать — пятнадцать вылетов. Уничтожали автомашины, артиллерийские и минометные батареи, пулеметные и зенитные точки, склады боеприпасов и другие цели. Всего сбросили около сорока пяти тонн бомб.

В полночь в одном из полетов со мной произошел курьезный случай. Мы шли на высоте более тысячи метров. С запада подул сильный встречный ветер. Скорость его вскоре уравнялась со скоростью самолета. Впереди виднелся лес. На его опушке горели костры. Видимо, возле них грелись фашисты. Но как ни старался я добраться до цели, не смог. Решил возвращаться.

Неожиданно мотор стал давать перебои. Я перевел машину в планирование и пошел к земле. Но сбрасывать бомбы было уже нельзя: мы находились над своей территорией.

Вскоре мотор заглох. Надо садиться. Мне ни разу не доводилось сажать самолет с бомбами. А тут еще ночь, незнакомая местность. Но рассуждать было некогда — земля стремительно приближалась. Вот лыжи коснулись снега, и после небольшого пробега машина остановилась у сарая.

— Сели! — радостно крикнул Андрей Рубан, мой штурман в этом полете.

— Да, — облегченно выдохнул я. Даже при тридцатиградусном морозе у меня выступил пот на лбу.

— Давай снимать бомбы! — предложил Андрей. Но как это сделать? Ведь они со взрывателями. Малейшая оплошность — и произойдет взрыв.

После долгого раздумья Рубан осторожно отсоединил ветрянку от предохранителя. Попробовал выкрутить взрыватель — не поддается. Стали выкручивать вдвоем. Ключа у нас не было. Руки буквально примерзали к холодному металлу.

Наконец, взрыватель повернулся на один оборот, потом пошел легче. Разрядив первую бомбу, взялись за вторую. Оба взрывателя Андрей отнес подальше от самолета.

Потом Рубан залез в кабину, дернул за сбрасыватели, и две бомбы упали в сугроб под крыльями самолета.

Начали копаться в моторе, но неисправность не нашли. Попробовали запустить — сразу завелся. Бывает же такое!

Отрулили машину подальше от бомб и пошли на взлет. До аэродрома долетели благополучно.

Посадив самолет, я вылез из кабины и задумался: что же могло случиться с мотором? Андрей о чем-то спросил меня, но я не разобрал его слов. Он махнул рукой и пошел на командный пункт.

Я подозвал техника и сказал, что мотор опять сдал, пришлось садиться на вынужденную с бомбами...

— Не может быть! — удивился Коновалов. — Два раза его проверял.

— Опять, наверно, вода в бензин попала. Подошел техник Виктор Манеров. Вместе с Коноваловым он стал проверять двигатель. Вскоре вернулся Андрей Рубан.

— Приказали вылетать, — доложил он. «Как же можно вылетать, если не выяснена причина неисправности, — подумал я. — Ведь приказами и наставлениями это категорически запрещено». Но война диктует свои законы.

— Давай опробуем мотор на всех режимах, — предложил я.

Мотор, как ни странно, работал безукоризненно...

Но подошедший старший техник эскадрильи Степан Архипович Садовой запретил вылет. Проверили горючее. Там снова оказалась вода. Откуда она только берется?..

Заправив самолет чистым бензином, мы с Андреем отправились на задание. В эту ночь нам удалось сделать пятнадцать вылетов. Мне хочется подробнее рассказать о коммунисте Рубане. Несмотря на молодость, он пережил уже немало невзгод. В гражданскую войну Андрей лишился родителей. Сначала беспризорничал, потом попал в колонию имени Горького, к Антону Семеновичу Макаренко. Оттуда поступил в авиационное штурманское училище и успешно закончил его. Теперь Рубан отважно громил фашистских захватчиков.

Перед рассветом поступил приказ перебазироваться на основной аэродром. Командир звена Василий Голованов, Виктор Емельянов и я решили лететь вместе. Я пристроился к ведущему слева, Виктор — справа.

За спиной у меня разместились двое — Рубан и Коновалов. Пролетели фанерный завод, железнодорожную станцию Пола. Земля внезапно затянулась туманом. Это произошло так быстро, что мы и ахнуть не успели. Даже с высоты ста пятидесяти метров ничего не видно.

Летим. Туман не рассеивается. Чтобы не столкнуться, я отвалил влево, а Емельянов — вправо. Голованов пошел прямо.

Бензин на исходе. Что делать? Убрал газ, вошел в туман и решил садиться. А что подо мной — не знаю. То ли лес, то ли деревня, а может быть, дорога или озеро? Ничего не видно.

Уменьшив скорость почти до посадочной, стал парашютировать. Самолет словно проваливался в колодец. В таких случаях, как говорится, душа в пятки уходит. К счастью, самолет приземлился на открытом месте.

— Сели, сели! — почти в один голос закричали штурман и техник.

— Под снегом лед. Это, наверно, седой Ильмень, — определил Рубан.

— А на какой мы стороне? — тревожно спросил я. Дело в том, что западный берег контролировали фашисты.

Вот положение! И спросить некого. Решили ждать, пока рассеется туман. Коновалов и я закурили. Рубан не травил свои легкие никотином.

Неожиданно метрах в двухстах от нас показались подводы с людьми. Андрей побежал навстречу. Мы с Коноваловым запустили мотор. Заранее договорились: если это немцы, Андрей даст выстрел, мы на скорости подрулим к нему, заберем его и взлетим.

Андрей залег у проруби. Время шло томительно медленно. Когда подводы подъехали поближе, Андрей громко крикнул:

— Стой! Кто идет?

С передней повозки хриплый, старческий голос ответил.

— Свои, сынок, тутошние рыбаки. Едем рыбку ловить!

Андрей осторожно подошел к повозкам:

— Папаша, до берега далеко?

— Берег тут рядом, километра три до него, а там и Замленье.

— Замленье? — обрадовался Андрей.

— Да, да, сынок. Там летчики есть и самолеты стоят!

— Спасибо, папаша! — сказал Андрей и побежал к

самолету.

— Замленье рядом. Почти дома! — крикнул он на бегу.

— Полетим сначала туда, может быть, бензином заправимся, — предложил я.

Все согласились.

В редком тумане я благополучно сел на замленьском аэродроме. К нашему удивлению, там оказались Голованов с Емельяновым. Они тоже сели сначала на озере и уже потом перелетели в Замленье.

В середине дня, когда туман рассеялся, все мы возвратились домой. Нас встретили так, будто мы с того света пришли. Командир и комиссар хотели уже организовать поиски.

Немного отдохнув, снова перелетели в Ожедово. Напряжение в боевой работе нарастало. За ночь пришлось сделать десять полетов. Когда мы с Рубаном, возвратившись с последнего задания, шли на КП с докладом, навстречу попался взволнованный Ноздрачев.

— Знаете, братцы, что мне приказано? — не скрывая своей радости, заговорил он. — С рассветом вылетаю в Александровку, в распоряжение подполковника Конева. Попутно отвезу туда Мишина. Он пригонит новую машину.

— А зачем ты понадобился Коневу?

Ноздрачев многозначительно поднял палец вверх:

— Будем выполнять особое задание. Особое — понимать надо!

Мы с Андреем переглянулись. Всем было известно, что Георгий Конев, герой боев в Испании, инспектор по технике пилотирования военно-воздушных сил Северо-Западного фронта» один из лучших истребителей, ас. Он летал на самых новейших скоростных истребителях. И зачем ему мог понадобиться Ноздрачев со своей «техникой»?

Самолет подготовили к полету. Начало светать. Ноздрачев пожал товарищам руки. В этот момент он забыл о правилах воинской субординации. Вместо «сержант Емельянов» он добродушно сказал: «Витя, до свиданья». Емельянов, не поверив услышанному, по привычке ответил: «До свиданья, товарищ лейтенант». Хотел добавить: «Желаю вам успеха», но не успел: Ноздрачев уже сидел в передней кабине. Мишин разместился во второй.

Провожающих набралось человек двадцать. Все, кто возвращался на аэродром с задания, спешили пожелать Ноздрачеву удачи: приятно было думать, что наш товарищ понадобился знаменитому летчику.

Помахав крагой, Ноздрачев пошел на взлет. На фоне зари мелькнули полоски крыльев его У-2.

Вдруг из-за облаков с западной стороны вынырнула пара «мессершмиттов». Они прошли над аэродромом, поочередно сделали в строю по «бочке», еще раз прошлись, словно кого разыскивая, и круто развернулись в сторону взлетевшего У-2.

Появились они так неожиданно, что никто из присутствующих сразу не сообразил, что делать. Ноздрачев, не подозревая об опасности, спокойно продолжал полет. Ведущий «мессер» вырвался вперед и открыл огонь. В морозном воздухе раскатился сухой треск пулеметных очередей.

— Тревога! — только тогда закричал кто-то.

Люди бросились в укрытия. Ахнули зенитки. Но было уже поздно. Вторая очередь, выпущенная фашистом, угодила в У-2. Самолет Ноздрачева качнулся, повалился на крыло и перешел в штопор. «Мессершмитт», преследуя его, стрелял до тех пор, пока У-2 не врезался в снег.

После этого «мессеры» дали несколько очередей по стоянкам наших самолетов и на бреющем, почти над самой землей, ушли к фронту. На их крыльях были отчетливо видны кресты, а на фюзеляжах изогнутые черные стрелы.

В воздухе истошно выла сирена, зенитчики сверлили небо искрящимися трассами очередей, к горящим обломкам У-2 бежали люди...

За три месяца боев полк не досчитался многих. Почти каждую неделю кто-нибудь не возвращался с задания. Гибли боевые друзья, горели самолеты. Но все это происходило где-то там, за линией фронта, в ночной темноте. А вот потерять двоих товарищей прямо на глазах, на собственном аэродроме — такого еще не бывало.

Товарищи быстро вытащили Ноздрачева и Мишина из-под обломков самолета. Оба они были уже мертвы.

Одна пуля попала прямо в медаль «За отвагу» и глубоко вдавила ее в грудь лейтенанта Мишина.

Подошли командир полка и комиссар. Кто-то погрозил в небо кулаком, кто-то крепко выругался. Куликов отдал несколько распоряжений и тут же подозвал меня:

— Приготовьтесь лететь на аэродром Александровка, — приказал он, — выполнять задание с подполковником Коневым будете вы.

До Александровки долетел без происшествий. Аэродром находился на восточном берегу реки Ловать, севернее большой полусожженной деревни Рамушево. Здесь стоял полк истребителей. Я отрулил самолет на одну из свободных стоянок в ельнике и пошел разыскивать штаб. Восхищение и зависть вызывали у меня быстрокрылые машины, прикрытые маскировочными сетями и молодыми елочками. Аэродром и люди тоже казались мне особенными. Не терпелось узнать, какое задание подготовил для меня Конев.

Штаб найти не удалось. За границей аэродрома я наткнулся на какую-то покосившуюся будку. К ней со всех сторон тянулись телефонные провода. «Здесь, наверное, находится КП», — решил я и вошел в будку. Там за столом сидел старшина и читал газету.

Взглянув на меня, он спросил:

— Вам кого?

— Сержант Шмелев, летчик с У-2, прибыл к вам.

— У-2? — словно ослышавшись, переспросил старшина и порывисто привстал. — И зачем только вас сюда нелегкая принесла? За своей бомбой, что ли, прилетели?

Я оторопел:

— За какой бомбой, товарищ старшина?

— Наверно, за той, что ночью потеряли, — скривил гримасу старшина. — Это надо же: их на задание посылают, а они по дороге бомбы теряют. Огородники несчастные... — и тут старшина ввернул такое словцо, от которого я совсем растерялся.

— Честное слово, ничего не понимаю, — сказал я.

— А тут и понимать нечего, — не унимался старшина. — С летящего У-2 ночью сорвалась бомба и упала чуть ли не на голову нам. Я выскочил на улицу, думал — бомбежка! Насилу разобрался, что к чему.

Только теперь я понял, почему будка покосилась, и вспомнил свежую воронку, которую видел рядом с ней.

— Товарищ старшина, я тут ни при чем, бомб не терял и сюда прибыл в распоряжение подполковника Конева.

Старшина сразу сменил тон.

— А-а, ну тогда другое дело. Сейчас найду Конева,-уже совсем дружелюбно проговорил он и позвонил куда-то по телефону.-А я, грешным делом, подумал, что ты и есть тот самый разиня, который ночью шуму наделал.

Через несколько минут в будку вошел высокий, худощавый, аккуратно одетый летчик.

— Конев, — просто представился он.

— Шмелев, — вытянулся я перед ним.

— Это вы прибыли в мое распоряжение?

— Так точно!

— Тогда вот что, позавтракаем и полетим в Лычково. У нас с вами интересное задание! В районе Торжка будем искать Бориса Ковзана с самолетом. Знаете такого?

— Нет, — смутился я.

— Это ничего,-успокоил меня Конев, — сегодня Ковзана, действительно, не многие знают. А скоро о нем весь фронт заговорит. Он таранил фашистский самолет. Мы должны его обязательно найти. Найти! — повторил Конев.

«И это все? — разочарованно подумал я. — Чего же в этом задании особого? Вот так истребители!» — чуть не сорвалось у меня с языка.

— Пойдем завтракать, а потом — в путь, — и Конев повернулся к двери. Я пошел за ним. Неожиданно вспомнились рассвет, «мессеры», гибель Ноздрачева и Мишина. А вдруг опять появятся «черные стрелы»? Страшновато стало. Не так за себя, как за Конева. Остановился.

— Товарищ подполковник! Может, мы сейчас полетим?

— Почему? Куда спешить? — удивился Конев.

— Нашим У-2 днем немцы житья не дают, — откровенно признался я, — а пока рано — проскочим.

— Чего же их бояться? — еще больше удивился Конев. — И мы не лыком шиты. Налетят — сшибем.

— Чем? На моем У-2 не то что пулемета, винтовки нет, — словно оправдываясь, возразил я Коневу. Он улыбнулся.

— А ведь верно. Я и забыл, что мы не на истребителях. Тогда, пожалуй, вы правы. Рисковать не стоит, — согласился он, — давайте-ка полетим сейчас.

Мы вышли из будки и направились к стоянке. Взлетели. Я вел машину с предельной осторожностью над самой землей, в оврагах жался к кустам, то и дело оглядывал небо. До места добрались благополучно.

На аэродроме в Лычкове базировались полки штурмовиков и истребителей. Его надежно защищали зенитки. В воздухе непрерывно барражировали истребители.

Над этим аэродромом героически погиб Тимур Фрунзе. С него вылетали на боевые задания знаменитые летчики Герои Советского Союза Александр Новиков, Николай Баклан, Петр Груздев, Борис Ковзан, мой пассажир Конев и многие другие.

— Подруливайте вон к тому дому, — указал Конев. Дом оказался командным пунктом истребительного полка.

— Выключайте мотор! — приказал Конев и стал вылезать из кабины.

Из дома навстречу нам выбежал маленький, юркий человек, одетый в черный реглан и унты. Еще издали он закричал, размахивая руками:

— Здорово, Жора, здорово, золотко!

— Здорово, Петр, — весело откликнулся Конев.

— Каким ветром?

— Есть дело! Ну, здравствуй!

Они обнялись. В маленьком Петре я без труда узнал командира 416-го истребительного полка майора Груздева, мастера воздушных поединков, хорошо известного летчика-испытателя. О нем среди летчиков ходило немало восторженных рассказов.

Друзья, очевидно, долго не виделись. Вопросы так и сыпались.

Неожиданно Груздев спохватился:

— Чего же мы стоим здесь? Идем в штаб.

— В штаб? Лучше ты нас в столовую отведи, — попросил Конев. — У нас в животах пусто — это раз.

А во-вторых, меня в полете проморозило насквозь. Полведра чаю надо, чтобы согреться. Груздев всплеснул руками:

— Все на чаек жмешь? Сразу надо было говорить, что заправка кончилась. Давно бы уже сыт был. Потом повернулся ко мне и сказал:

— Зачехляй мотор, идем скорее! Столовая-то вон!

Я проворно принялся за дело.

В столовой Конев и Груздев больше говорили, чем ели. Обсудили дела на фронте. Потолковали о самолетах, своих и противника, разобрали тактику последних воздушных боев.

Груздев жаловался:

— За последние дни много летчиков гибнет. У немцев в авиации перевес. «Мессеры» жмут. Эх, была тут у них одна пара. Приноровились, сволочи, на рассвете или в сумерках перехватывать штурмовиков. Поодиночке с задания хоть не возвращайся, чуть отстал — сейчас же собьют...

— А вы куда смотрели, истребители? — перебил его Конев.

Груздев развел руками:

— Ничего не могли сделать. Ходят низко у земли, на предельных скоростях, атакуют одиночек и скрываются. Словом, «охотники». От встреч с нашими истребителями уклоняются, бьют из-за угла, как воры.

— А аэродромы подскока использовали?

— Использовали. Все равно перехватить не удалось. Я уже тут кое-что обмозговал. Да они словно нарочно сгинули куда-то. А у штурмовиков только и слышно: «Черные стрелы! Черные стрелы!..»

— «Черные стрелы»? — невольно вырвалось у меня. До этого я сидел спокойно и любовался тремя орденами Боевого Красного Знамени на кожаной куртке Конева.

— Ну да! На фюзеляжах у них черные стрелы. А что? — в свою очередь спросил Груздев.

— Да они же сегодня у нас на рассвете в Ожедове У-2 сбили!

И я рассказал о трагической гибели Ноздрачева и Мишина. Конев слушал молча, изредка покачивая головой. Груздев разволновался, несколько раз вскакивал, подбегал к окну и опять садился на свое место.

Когда я кончил рассказ, он вдруг набросился на Конева.

— Ты зачем сюда прилетел?

— Буду искать Ковзана, — невозмутимо ответил Конев. — Он, оказывается, «юнкерса» таранил, а в полку об этом не знали. Пришла наша авиационная газета — и читаем: «Таран Бориса Ковзана».

— Знаю! А чего его искать? Он уже нашелся!

— Когда? — не поверил Конев.

— За полчаса до твоего прилета. Мне начальник штаба докладывал, что от него есть вести. Сейчас ремонтируют его самолет, дня через два-три будет здесь. Ковзан — дело прошлое. Жора! Золотко! Давай сшибем тех двух гадов! У меня на них вот как руки чешутся!

Конев задумался:

— Зачем же тогда я сюда летел? Выходит, зря?

— Что ты! Очень кстати! Давай вопрос о «черных стрелах» решим!

Конев пытливо посмотрел Груздеву в глаза и вдруг усмехнулся:

— Конечно давай! Что ты меня уговариваешь? Только как их ловить? Ты же говоришь, что они с истребителями в бой не вступают!

— А у меня план есть! — обрадовался Груздев. — План! Мы их выудим в два счета! Я уже все обдумал: ты будешь ведущим, я тебя прикрою. А дело простое. Вот он нам поможет! — он хлопнул меня по спине. Конев покачал головой:

— Фантазер ты, Петя! А в общем, попробовать можно! — оживился он. — Я, кажется, догадываюсь, что ты придумал. Надо только хорошенько все согласовать.

Груздев мгновенно выскочил из-за стола.

— Идем на КП! Там распишем все как по нотам, — скороговоркой выпалил он и вышел из столовой, увлекая за собой Конева и меня.

План, разработанный истребителями, был прост: подловить противника на приманку, обмануть его видимостью легкой добычи, до которой фашисты были весьма охочи. Приманкой должен быть мой У-2. «Охотниками» — Конев и Груздев. Все зависело от взаимодействия. А так как план был прост и о деталях мы договорились, настроение у меня сразу поднялось. Пошли отдыхать, чтобы через несколько часов приступить к выполнению необычного задания.

Под утро я перебросил Конева и Груздева на аэродром в Александровку.

Перед тем как разойтись по самолетам, Конев, положив мне руку на плечо, как бы случайно спросил:

— А ты, товарищ Шмелев, член партии?

— Нет, еще комсомолец...

— Ну что ж, значит, наша смена! Будем помнить об этом и действовать как положено. Пошли по машинам!

Завыли моторы. Над полосою закружился снежный туман. Оставляя за собой взвихренный снег, пара истребителей пошла на взлет. С короткого разбега «яки» легко оторвались от земли и, круто взмыв вверх, растаяли в предрассветной дымке.

Я вырулил на старт, взлетел и тотчас же огляделся, разыскивая истребителей. «Яки» с превышением неслись на меня справа. Я покачал крыльями. Ведущий пары Конев ответил мне тем же. От этого дружеского приветствия на душе стало теплее. «С таким сопровождением можно хоть к черту в зубы», — невольно подумал я и, взяв курс на запад, полетел в сторону Ожедова на высоте двести метров.

В плане Груздева мне отводилась довольно скромная роль.

— Как только «черные стрелы» за тобой погонятся, давай ракету! — инструктировал Груздев. — Больше от тебя ничего не требуется. Уходи подобру-поздорову!

— А немцы прилетят? — с недоверием спросил я.

— Можешь не сомневаться. Ни на минуту не опоздают! У этих господ шаблоны отработаны как надо, — авторитетно заверил Груздев.

— Хочу спросить, — снова не удержался я. — Если они откроют огонь? Что мне делать? Сшибут ведь, гады, в два счета! Как чесанут — так и отвоевался! Ноздрачева-то с Мишиным сбили.

Груздев засмеялся:

— Держись! Мы с Петром пропасть тебе не дадим! Да и сам не плошай, ты же комсомолец, орел!

— Все ясно!

Чтобы удобнее было вести наблюдение вокруг, я все время менял направление и высоту полета. То резко снижался, делая отвороты влево, то разворачивался вправо с набором высоты. Ни на минуту не выпуская из поля зрения Конева и Груздева, я пристально следил за горизонтом.

На небе появилась мутная полоса рассвета. Звезды погасли.

Чем ближе подлетал к Ожедову, тем напряженней чувствовал себя. Местность была знакомой. Где-то неподалеку лежал аэродром, а там и зенитные батареи. Я знал, что с земли за мной следят десятки глаз. Радисты держали непрерывную связь с истребителями. Но все это почему-то не успокаивало меня. Возле Ожедова «яки» скрылись за облаками, и я почувствовал себя уязвимым со всех сторон. Настроение упало. «Но делать нечего. Назвался груздем — полезай в кузов», — подумал я.

Вдруг со стороны линии фронта показались две точки. Они быстро росли. Через минуту, блеснув серебром, они вытянулись в черточки. «Ну вот и «черные стрелы» тут как тут, — мелькнуло у меня в голове. — Встретились!»

Не тратя времени, выхватил ракетницу и выстрелил в направлении приближающихся «мессеров». В тот же момент резко убрал газ и перевел самолет в глубокое скольжение с разворотом. Я не сомневался, что немцы заметили меня, и действовал точно по плану. Надо было скорее уходить в сторону леса, под прикрытие зенитных батарей. Удирать во все лопатки!

«Где Конев? Груздев где? Успеют ли прийти на помощь?»

Немцы действительно увидели У-2. Ведущий с ходу ввел свой самолет в левый разворот и со снижением пошел в атаку.

Я понял: стоит мне хоть на миг вывести самолет из скольжения, враг сейчас же прошьет его пулеметной очередью. Сжавшись в комок, всем телом ощущая наведенные мне в спину пулеметы, продолжал стремительно нестись к земле. Лихорадочно билось сердце. В висках стучало. Спасительный лес был уже близко. «Где же Конев и Груздев?» — по-прежнему не давала покоя мысль. Возле левой плоскости У-2 промелькнула огненная трасса. Вторая трасса прорезала крыло.

Меня обдало холодом: «Сейчас даст очередь по кабине — и крышка!»

Мучительно долго тянулись секунды. «Держись! — вспомнил я слова. — Ты ведь комсомолец, орел!»

«Мессершмитт» почему-то прекратил огонь. Я мельком оглянулся и застыл от изумления: ведущий «мессер», свалившись на бок, камнем летел вниз. За «мессером», не прекращая огня, пикировал Конев. Ведомый фашистский истребитель свечкой уходил ввысь. За ним, повиснув на хвосте, гнался быстрокрылый «як» Груздева.

«Неужели спасен?» — Не веря своим глазам, я снова оглянулся назад все точно! Один «мессер» сбит, второй вьюном уходит от преследования. Не помня себя от радости, я закричал:

— А, гады! Это вам не за мной гоняться! Бейте его, товарищ майор, бейте! За Ноздрачева и Мишина! За всех нас!

Забыв на секунду про все, я чуть не врезался в деревья. Спасли сила и быстрота реакции. Навалившись на ручку, перевел самолет в горизонтальный полет и сразу почувствовал такое облегчение, словно свалил с плеч огромную ношу. Теперь можно было не спешить. Передо мной в глубоком небе, как на экране, развертывался воздушный бой, хотелось досмотреть его до конца.

Обстановка в воздухе складывалась явно не в пользу врага. «Яки» наседали. «Мессер» всячески изворачивался. Несколько секунд он продолжал свечкой лезть вверх. Но скорость его быстро гасла. Немецкий ас, выбрав удобный момент, неожиданно перевел машину в вираж. Груздев устремился за ним. Не закончив виража, фашист с исключительной быстротой положил самолет на обратный курс, а затем резко пошел на снижение. Груздев не ожидал такого маневра. Его истребитель оказался в стороне. «Мессер» немедленно воспользовался этим, на какой-то момент оторвался от преследователя, дал полный газ и быстро стал уходить на запад.

«Неужели вырвался?» — подумал я.

От досады мне стало не по себе. Но в этот момент на хвосте у фашистского самолета оказался Конев и с разворота дал длинную очередь.

«Мессершмитт» сразу же клюнул носом. Конев преследовал его, не прекращая огня.

— Так! Так его! — кричал я, видя, как из-под правой плоскости вражеского истребителя вырвался черный клуб дыма. — Еще очередь!

Вдруг самолет Конева свечкой взмыл вверх. «Что случилось? Ведь все шло так хорошо!» Конев между тем сделал вираж, развернулся и со снижением на большой скорости стал догонять Груздева. Какое-то мгновение оба истребителя шли вместе, затем Груздев ушел вперед, за удирающим «мессером». По-видимому, у Конева кончились боеприпасы, об этом он передал по радио Груздеву, и тот продолжал преследовать врага.

Вскоре я потерял их из виду и полетел на аэродром. Посадив самолет и отрулив его на стоянку, поспешно выпрыгнул на снег.

— Ну как? Сбили? — спросил я у техников.

— Готово! Отлетался!

— Конец «черным стрелам». И остальных гадов перебьем! — добавил один из них.

— А ты-то молодец, — поздравляли меня техники. — Ведь на волосок от смерти висел!

— Они спасли! — улыбнулся я, оглядывая небо. Над аэродромом прошла пара краснозвездных истребителей.

— Счастливого возвращения! До новых встреч!