Бросок за Лучессу

В прошедших сражениях многие офицеры полка выбыли из строя. В октябре, в бою за деревню Жваненки, был ранен командир первого батальона капитан Морозов. Вместо него из соседнего 963-го стрелкового полка прибыл капитан Василий Ильич Кряжев. Выбыл и майор Буланов. Еще в ходе наступления у него часто опухали ноги, но о болезни он никому не говорил. В ненастную осеннюю погоду майор сильно занемог и по настоянию врачей лег в госпиталь. Заместителем командира полка по политической части назначили майора Александра Ивановича Ведерникова — всесторонне подготовленного офицера. В армии Ведерников служил с 1930 года — сначала рядовым, затем окончил училище, командовал взводом, работал политруком роты, секретарем партийного бюро части. Войну начал с границы. В наш полк он прибыл после курсов политработников при Главном политическом управлении. Спустя некоторое время мы тепло простились и с капитаном Елиным. Владимир Григорьевич ушел от нас в другую часть. Парторгом полка стал капитан В. Г. Бушмилев, опытный политработник, познавший и горечь неудач, и радость наших первых побед под Ельней и Москвой. Но Василию Георгиевичу не повезло. В одной из вражеских бомбежек его тяжело ранило. Партийное бюро возглавил капитан П. К. Згоржельский. «Свой, доморощенный», — говорили о нем в полку. Петр Кузьмич был на редкость удачливым: из самых сложных, казалось бы, ситуаций выходил невредимым.

Однажды после боя он пришел в блиндаж прихрамывая. «Ранен?» — спросил комбат. «Да нет! Каблук оторвало, [91] а фуражку взрывом отбросило. Искал — не нашел. А жаль: фуражка-то была ладная...» — сказал он так, словно опасности для жизни и не было вовсе.

Большие изменения произошли и среди командиров рот, особенно взводов.

Чтобы познакомить вновь прибывших офицеров с итогами боев, полковник Додогорский собрал их на командном пункте. Отметив боевые успехи подразделений, удачные формы партийной и комсомольской работы, он сосредоточил внимание на недостатках и на не решенных еще задачах. В частности, командир полка указал, что в период наступления были случаи, когда разведчики действовали недостаточно активно, брали контрольных пленных реже, чем требовалось. «Так воевать нельзя!» — заявил он и потребовал решительно улучшить организацию разведки. Додогорский отметил недостаточную маневренность подразделений при преследовании противника, неумение некоторых командиров использовать мелкие группы для дезорганизации вражеских тылов...

За время боев значительно обновился и комсомольский актив. Давно уже находился в госпитале Мурат Экажев. Его заменил такой же энергичный комсомольский работник Василий Ющенко. Почти полностью сменился состав ротных комсоргов. Одни выбыли из строя по ранению, другие стали парторгами или были выдвинуты на командные должности.

Новых комсоргов надо было учить практике работы. Семинары в условиях непрерывных боев и маршей мы, естественно, проводить не могли. Поэтому основное внимание уделялось непосредственному инструктированию. Члены комсомольского бюро полка, заместители командиров по политчасти, парторги батальонов в редкие часы затишья между боями помогали комсоргам организовывать беседы, выпускать боевые листки, советовали, как распределить среди комсомольцев поручения. Существенную помощь оказала и «Памятка комсоргу», изданная политотделом армии.

Быстрая смена обстановки требовала оперативных форм работы, личного примера комсорга. Все, что возникало в той или иной роте по почину комсоргов или актива, мы старались сделать достоянием других рот.

Большую помощь комсоргам рот оказывали коммунисты. Комбат Кряжев перед началом войны работал [92] инструктором райкома партии. Он ценил партийно-политическую работу, занимался ею сам, давал парторгам и комсоргам практические советы. Отдавая командирам подразделений боевые приказы, Василий Ильич, как правило, приглашал парторгов и комсоргов. Поэтому актив здесь всегда был в курсе событий. Все это, вместе взятое, позволяло комсомольскому активу учиться организаторской и воспитательной работе в ходе боев.

Помнится, в одном из ночных боев из строя выбыли комсорги трех рот — Сергей Горелов, Георгий Зинин и Петр Татаринов. Кем их заменить? Грамотных, отличившихся в боях комсомольцев много, но организатором мог быть не каждый. Я посоветовался с Ющенко и Каграмановым. Свой актив они знали превосходно, но мой вопрос заставил и их задуматься.

— У командира полка, у батальонных и ротных командиров приказом предусмотрены заместители. А почему у партийных и комсомольских работников их нет? — заметил член комсомольского бюро батальона Алеша Васюков.

Это была идея! И мы тут же набросали перспективный план подготовки заместителей комсоргов рот и батарей. План этот, одобренный Ведерниковым и Згоржельским, был утвержден на заседании комсомольского бюро полка. Из каждой роты по согласованию с командирами мы отобрали по два-три лучших активиста. С ними были организованы занятия. Изучались Устав ВЛКСМ, требования директив Главного политического управления, порядок оформления дел по приему в комсомол. Мы стремились научить молодых активистов подготавливать и проводить комсомольские собрания, рассказывали о роли комсорга во всех видах боя.

С планом наших занятий познакомился начальник штаба полка.

— Хорошее дело задумали, — одобрительно сказал Андрей Федорович Комиссаров. — Только решаете эту задачу однобоко. Комсорг роты — это не протоколист. Надо, чтобы он знал и требования боевых уставов, а в нужный момент мог бы решить и тактическую задачу за командира взвода.

Так в нашей программе подготовки заместителей комсоргов рот появились новые темы: «Стрелковый взвод в наступлении», «Оборудование огневых позиций роты», [93] «Организация огневого сопровождения пехоты»... Занятия проводили офицеры штаба. И хотя беседы носили обзорный характер, польза от них была большая.

О наших курсах стало известно политотделу дивизии. Капитан Николайчук, не раз присутствовавший на занятиях, дал им положительную оценку. Вскоре мы узнали, что политотдел, обобщив наш опыт, посоветовал организовать подобные курсы и в других полках дивизии.

В двадцатых числах октября 1943 года, когда на оршанском направлении снова развернулись ожесточенные бои, нас, комсоргов полков, неожиданно вызвали в политотдел 36-го стрелкового корпуса. Начальник политотдела корпуса полковник Иван Ионович Новожилов говорил о том, как отметить 25-летие Ленинского комсомола, что сделать, чтобы еще выше поднять уровень воспитательной работы с молодежью. Было сказано, что комсомольцы и молодежь страны готовят письмо Центральному Комитету партии. Нас ознакомили с проектом письма. Это был ратный и трудовой рапорт, клятва юношества на верность Советской Родине.

Письмо обсуждалось в окопах, на огневых позициях, в боевых охранениях. Каждый молодой воин ставил под ним свою подпись. Мнение единое: клянемся народу, Центральному Комитету партии, что комсомольцы и молодежь полка не пожалеют сил и самой жизни, чтобы приблизить день окончательной победы над фашизмом. Агитаторы проводили беседы о славном пути комсомола, боевых делах комсомольцев полка и дивизии. Командиры частей в своих приказах отметили лучших из лучших бойцов и командиров.

В те дни многие молодые воины подавали заявления о вступлении в комсомол. Мы и раньше заботились о пополнении рядов ВЛКСМ, это помогало нам успешно решать задачу создания полнокровных ротных комсомольских организаций. Теперь же приток заявлений особенно усилился. Даже возникла проблема, как вовремя обеспечить вручение комсомольских билетов.

Как-то мы разговорились с командиром дивизии генерал-майором В. П. Шульгой. Он часто бывал в нашем полку и при встречах непременно интересовался комсомольской работой. Сейчас он спросил, сколько бойцов и командиров вновь принято в члены ВЛКСМ. Зашла речь и о вручении билетов. [94]

— Со дня на день ждем капитана Николайчука, — сказал я.

— А почему только он вручает билеты? — спросил командир дивизии.

Я не знал, что ответить. Так уж было принято, что комсомольские билеты вступившим в ВЛКСМ вручал помощник начальника политотдела по комсомольской работе, изредка — начальник политотдела.

— Непременно буду у вас завтра, — сказал генерал, — лично вручу товарищам билеты.

Командир дивизии будет вручать комсомольские билеты?! Это что-то новое. Такого я еще не видел.

Надо ли говорить, какое чувство испытывали бойцы, получая комсомольские билеты из рук заслуженного военачальника. В. П. Шульга стал военным еще в 1922 году. В тридцатых годах, когда мои сверстники десятки раз смотрели кинокартину «Чапаев», Василий Павлович служил в 25-й Чапаевской дивизии — командовал взводом, ротой, а затем был начальником штаба батальона. Будущий комдив уже был награжден орденом, а мы делали только первые шаги в завоевании значков «Ворошиловский стрелок», ГТО и ГСО. И вот теперь он ведет нас в бой, напутствует воинов, вступающих в ряды Ленинского комсомола.

Комсомольские билеты вручали также майор Максим Григорьевич Пташкин, член партии с 1918 года, Лука Иванович Лукин (наш почтальон Лукич), коммунист с 1920 года. Оба они — участники гражданской войны, награждены орденами и медалями. Вручали комсомольские билеты и коммунисты, вступившие в партию в самые тяжелые для Родины дни 1941 года. Почтенные и уважаемые люди. Получить из их рук комсомольский билет с отцовским напутствием — это большая честь.

* * *

Из показаний пленных было ясно, что противник хорошо укрепил свои позиции. Передний край своей обороны гитлеровцы назвали так: «Первая восточная неприступная линия «Пантера».

Командир полка требовал от командиров и политработников серьезно готовиться к предстоящим наступательным действиям. Он постоянно напоминал: «Рассказывайте [95] людям об укреплениях врага. По всему видно: впереди — тяжелые бои. Запугивать, конечно, не надо, но пусть каждый боец знает: враг еще силен, драться будет отчаянно».

Эти указания определяли теперь всю нашу агитационно-массовую работу. Бывая в подразделениях, офицеры штаба знакомили солдат и сержантов с обстановкой на фронте, с системой оборонительных сооружений врага, говорили о важности нашего участка фронта. Люди хорошо понимали неизбежные трудности войны и настойчиво готовились к новым боям. «Наш путь домой, — часто можно было услышать в подразделениях, — лежит через Берлин».

В некоторых ротах комсомольцы сделали миниатюрные макеты местности, по которой предстояло наступать. На них были обозначены деревни, дороги, вражеские артиллерийские батареи, пулеметные и минометные огневые точки. Бойцы часто собирались у макетов и вели разговоры о том, как лучше и безопаснее действовать на том или ином направлении.

Наступление возобновилось после двухчасовой артиллерийской подготовки. С переносом артиллерийского огня в глубину обороны противника наш полк на своем участке овладел первой, а затем и второй линией траншей.

Ночью гитлеровцы несколько раз контратаковали боевые порядки полка. Врываясь в расположение наших войск, отдельные танки и самоходные установки иногда прорывались на расстояние 150 метров до НП полковника Додогорского.

Жестокий бой длился всю ночь. Его особенность состояла в том, что противник бросил против нас большое количество танков. Бойцы часто пускали в ход и противотанковые гранаты, и бутылки с горючей жидкостью. Но особенно большая нагрузка выпала на долю полковых артиллеристов. Только расчет сержанта Фролова за ночь подбил три вражеских танка. Очень хорошо действовал в этом расчете комсорг батареи Василий Гречишников. Никогда не унывающий, он не только обеспечивал точную наводку орудия, но и служил для товарищей примером бесстрашия, выносливости, боевой отваги.

Когда гитлеровцы несколько ослабили огневое воздействие, а их танки ретировались, наш полк стремительным броском продвинулся еще дальше вперед. Противник [96] был отброшен на рубеж Новое Село, Пущаи, Киреевка, который назывался «Вторая восточная линия «Пантера».

Поступил приказ перейти к обороне. Спешно отрывались траншеи, ходы сообщений, оборудовались огневые позиции для всех видов стрелкового оружия, строились блиндажи.

Но недолго нам пришлось пробыть здесь: полк, как и дивизия, передислоцировался на другой участок фронта. Мы были выведены в район деревень Кисели, Сентюри, Трохименки, что в 10–15 километрах от передовой.

Стоял тридцатиградусный мороз. Крепкий, порывистый ветер норовил забраться в прожженные дыры ватных брюк, закостенелые воротники. На окраине деревни полк был выстроен для встречи командующего 33-й армией генерал-полковника В. Н. Гордова, в подчинение которого переходила наша дивизия.

Телефонисты сообщили, что командарм полчаса тому назад закончил строевой смотр соседнего 965-го стрелкового полка и выехал к нам. По всем подсчетам он давно уже должен быть у нас, но время шло, а генерал не появлялся. Навстречу был выслан отряд автоматчиков (мало ли что могло произойти в пути). Но только они скрылись за гребнем оврага, как наблюдатели доложили: «Едут!» Оказалось, что машина командарма застряла в сугробах снега. Автоматчики помогли вытолкнуть ее на дорогу.

Командарм принял рапорт Додогорского и, опираясь на трость, прошелся вдоль строя полка, с пристрастием вглядываясь в наши лица. Какое впечатление произвели мы на него и сопровождавших его офицеров, определить было трудно. Но последовавшая команда — развести костры и обогреться — как бы говорила: «До чего же вы, братцы, прозябли. Заросшие бороды, осунувшиеся глаза, клинками торчащие полы шинелей... До строевого ли смотра тут... Отоспаться бы вам после прорыва линии «Пантера», но обстановка не позволяет».

Поначалу мне казалось, что переход в состав новой армии равносилен смене положения винтовки: с одного плеча ее переложили на другое. Но, отдохнув и вкусив по доброму котелку горохового супа, выкурив по цигарке моршанской махорки, люди, казалось, преобразились, вновь приобрели силу, тепло и добродушие. Повсюду слышались [97] одни и те же вопросы: «Что это за тридцать третья? Где она воевала, а может быть, и не воевала? Какие еще дивизии входят в состав армии, что за народ в них, чем славен?»

Мы, политработники, и сами толком не знали, откуда начала свой боевой путь 33-я армия, какие города она освобождала. Конечно, цель всякого переподчинения соединений и частей составляет военную тайну. Но знание личным составом боевой истории, славных традиций объединения, подвигов его бойцов и командиров имело важное значение.

О том, что в полку мало кто знает о боевом пути армии, Згоржельский сказал генерал-полковнику, когда он знакомился с офицерами полка.

— Это непорядок, — ответил генерал. — Не гостями должны чувствовать себя солдаты и офицеры вашего полка в новом для них семействе частей армии, а хозяевами и по-хозяйски рассуждать, что в этом семействе хорошо, а что могло бы быть лучше.

Обращаясь к подполковнику с забинтованной рукой, командарм сказал:

— Останетесь на сутки в полку. Расскажите о боевом пути армии. Вам, оперативному офицеру штаба, как говорится, и карты в руки.

Рассказ подполковника о боевом пути армии, мужестве и героизме ее доблестных полков слушали с большим вниманием политработники, парторги и комсорги. А потом мы разошлись по ротам, батареям и взводам — донесли услышанное до каждого бойца. Вскоре к нам поступила листовка с описанием боевого пути армии. Об этом позаботился политотдел.

* * *

Заняв оборону в нескольких километрах от линии железной дороги Орша — Витебск, наш полк опять готовился к наступательным боям. Поступало новое пополнение, и в полковом тылу шло формирование подразделений. Ежедневно проводились полевые занятия, на которых отрабатывались задачи стрелковых рот по прорыву сильно укрепленной полосы противника. Обстановка занятий была максимально приближена к боевой: имелись две линии траншей, укрепленных колючей проволокой и противотанковым рвом. [98]

23 декабря части дивизии с рубежа Хотемля, Аргуны прорвали оборону противника и освободили деревни Хотемля, Брайково, Мятли, Иванькино, Коопти, Маклаки, Зазыбы, Мяклово, железнодорожную станцию Крынки:

Перед первым батальоном была поставлена трудная задача: выбить фашистов из рощи Круглая и выйти к речке Лучесса, очень удобной для превращения ее в передний край обороны. Более дальним прицелом командования был захват плацдарма на западном берегу.

Бой длился весь день, но батальон продвинулся лишь на несколько десятков метров. Однако к вечеру сопротивление противника ослабло и бойцы ворвались в лес, тянувшийся километра на полтора.

В глубь леса направилась разведка. Возвратившись, лейтенант Чугунов доложил: противника в лесу нет, но на тропах разбросано много мин, сделаны завалы, подходы к которым также заминированы.

Пока минеры расчищали рощу от мин, капитан Кряжев собрал командиров рот. Он предупредил их о подгонке каждым бойцом снаряжения, о строжайшем соблюдении дисциплины на марше.

Повзводно батальон втягивался в лес. Шли молча. За стрелками артиллеристы подталкивали «сорокапятки». Бойцы напряженно вглядывались в темноту. Вот и западная опушка. Дальше начиналось поле, примыкавшее к реке. Противника не было и тут. Очевидно, гитлеровцы не решились обороняться, имея за спиной реку.

Первая часть задачи, поставленной перед батальоном, была выполнена успешно. Кряжев ждал распоряжений из штаба полка, но держал батальон в походном порядке, приказал саперам заготовлять бревна для плотов: предстояла переправа через Лучессу, а лед на реке тонкий, с полыньями.

В это время полковник Додогорский решал нелегкую задачу: довольствоваться ли выходом к реке или форсировать ее? Он держал совет с офицерами штаба и начальниками служб. Майор Отводчиков и капитан Владимиров считали, что водный рубеж надо форсировать с ходу. Но начштаба майор Комиссаров был другого мнения: «Без тщательной разведки форсировать реку нельзя». Подошел Селезнев, помощник начальника штаба по разведке, и доложил, что противника на том берегу [99] нет. Но эти данные, как тут же выяснилось, двухчасовой давности.

— Два часа-а! — протяжно проговорил Комиссаров. — Да за это время противник мог дивизию подтянуть.

Разговор подытожил командир.

— Надо вновь разведать. За разведкой — батальону Кряжева начать форсирование реки в районе Букштаны и продвигаться в направлении деревень Сосновка, Жуки, Волосово.

Майор Ведерников хотел взять меня с собой во второй батальон. Но я сказал, что надо посмотреть, как будет работать в бою новый комсорг первого батальона, и майор согласился с моим намерением. Я отправился к кряжевцам.

Наступление началось не так организованно, как обычно.

Переправа через реку оказалась на редкость тяжелой и опасной. Лед, прогибаясь, трещал, особенно под тяжестью «сорокапяток». Под одним из орудий он не выдержал. Пушку каким-то чудом удалось спасти. Но хлынувшая вода заливала лед. Комбат был встревожен: река могла вскрыться и тогда подразделение на какое-то время окажется отрезанным от полка.

Мы уже были на западном берегу Лучессы, когда в батальон прибыл старший лейтенант Селезнев. Он передал приказание командира полка вернуться на исходный рубеж.

— Что, снова на восточный берег?! — переспросил Кряжев.

Выяснилось, что за последний час-два противник перегруппировал силы, успел подтянуть танки и самоходные установки, о чем стало известно штабу дивизии. Командир дивизии тут же связался по телефону с командиром полка, распорядился приостановить движение первого батальона. Но пока приказ дошел до батальона, было уже поздно. Быстрое течение реки, вырвавшись из промоин, рушило и крошило лед, порвало только что протянутые провода телефонной связи. Теперь об отходе нечего было и думать.

Плацдарм любой ценой надо удержать. Кряжев достал из планшета блокнот. Написав несколько фраз и вырвав листок, передал его ординарцу Василию Баркову: [100]

— Срочно к командиру полка!

Сержант снял шинель, чтобы было легче плыть.

— Где ракетница? — спросил его комбат.

— У меня.

— Оставь ее.

Барков поспешно достал из кармана шинели ракетницу, но поскользнулся и, падая, нечаянно нажал на спусковой крючок. Темноту ночи прорезала яркая вспышка ослепительного света. Василий стоял ни жив ни мертв: его оплошность могла привести к тяжелым последствиям, во всяком случае, о внезапности действий батальона теперь не могло быть и речи. Но, как говорят, нет худа без добра. Пока ракета висела в воздухе, Селезнев вскарабкался на гребень берега. В мерцающем свете он увидел метрах в пятидесяти — семидесяти цепь гитлеровцев. Полусогнувшись, с автоматами наготове, фашисты шли в атаку. Селезнев кубарем скатился к ногам Кряжева:

— Фашисты атакуют!

Кряжев выхватил из рук все еще бывшего в оцепенении Баркова ракетницу, зарядил ее и поспешно выстрелил. Гитлеровцы заметались. В морозном воздухе резко пронеслась команда: «Шнеллер! Форвертс!» — и цепь устремилась вперед. С нашей стороны раздались одиночные выстрелы, справа затарахтел пулемет.

— Чего стоишь? На тот берег — в штаб! — крикнул Кряжев Баркову. Сержант с разбегу бросился в ледяную воду и, борясь с течением и льдинами, поплыл. Переправившись на противоположный берег, он сбросил набухшие валенки, обвязал ноги влажными портянками и побежал в штаб.

Комбат распоряжался спокойно и деловито, его приказания немедленно передавались по цепи. Батальон быстро ответил залпами из винтовок и пулеметными очередями.

...В течение всего вечера, начиная с марша, комсорг батальона Ющенко появлялся то в одном, то в другом месте, действуя плечом к плечу с бойцами. Вместе с ними он перетаскивал пушки через реку, поднимал их на скользкий, обледеневший берег, долбил ломом мерзлую землю.

За несколько часов, прошедших с начала форсирования реки, Ющенко успел побывать во всех ротах, повидался [101] со многими активистами. Где шуткой, где острым словом, а главное — своей неутомимостью и задором комсомольский вожак зажигал сердца молодых воинов, вдохновлял тех, кому было трудно. Главное, что требуется от комсомольского руководителя в бою, — это его личный пример, умение найти себя в сложной боевой обстановке, направить усилия молодежи на выполнение приказа командира.

Бойцам, сержантам и офицерам, ведущим бой, некогда думать, кто ты, комсомольский работник — помощник начальника политотдела, полковой или батальонный комсорг. Если они видят, что ты только наблюдаешь за их действиями, можешь заслужить презрительную усмешку. Если же ты делаешь одно общее с бойцами дело, иногда кто-нибудь из них скажет: «Огонь парень». И эти два слова западают в сердце на всю жизнь, как самая высокая награда.

Василий Ющенко нашел свое место в бою. Вот и теперь, когда гитлеровцы атаковали батальон, он лежал в общей цели и вел огонь по врагу. Нервы у всех были напряжены до предела. А гитлеровцы все ближе и ближе. Василий во всю силу легких закричал «ура».

— Зачем это? — недоумевающе спросил Кряжев.

Но Ющенко, обычно вежливый и исполнительный, на этот раз даже не оглянулся в сторону комбата. Его боевой клич подхватили бойцы, и, не трогаясь с места, они стреляли и кричали, кричали и стреляли. Теперь и командир кричал «ура», по достоинству оценив действия комсорга.

— Молодец-то какой! — проговорил парторг полка Згоржельский, стрелявший из автомата неподалеку от меня. — Когда кричишь и слышишь голоса друзей, не так страшно.

Совсем рядом с нами разорвался снаряд. Парторг вскрикнул и закрыл руками лицо. Подбежав к нему, я увидел, как сквозь пальцы сочилась кровь.

— Глаза... Ничего не вижу.

Подполз Ющенко. Мы хотели вынести парторга к урезу воды, прикрываемому крутым берегом, но Згоржельский воспротивился этому и остался на поле боя. А ранение было серьезное: под левым глазом торчал осколок. Василий ловко вытащил из щеки кусочек металла, затем [102] принес в каске воды, смыл кровь. Несколько мелких осколков извлечь не удалось.

— Не до этого сейчас, — махнул рукой парторг и, забинтовав щеку, продолжал стрелять.

— Ющенко! — крикнул комбат. — Идите во второй взвод третьей роты! Там выбыли из строя командир и его помощник. Принимайте командование, готовьтесь к броску.

Действительно, в ходе боя произошла перемена. Когда наши бойцы по примеру Ющенко закричали «ура», гитлеровцы залегли, потом начали отползать назад. Кряжев понимал, что наступил благоприятный момент для контратаки. Если не использовать его, противник рано или поздно вновь предпримет попытку сбросить батальон в реку. По сигналу комбата — красная и белая ракеты — бойцы поднялись в атаку. На плечах противника мы ворвались в траншею, опоясывающую деревню. Снопами искр взметнулись разрывы снарядов на ее западной окраине.

— Наши! Дошел-таки Барков! — с каким-то упоением кричал Кряжев. — Есчь поддержка.

Но не дремал и враг. Чувствуя, что затея устроить нам ловушку на западном берегу Лучессы провалилась, а их атака не удалась, гитлеровцы обрушили на нас всю свою огневую мощь.

Продвижению к деревне особенно мешал отсекающий огонь с флангов. Пулеметные трассы, перекрещиваясь, расходились веером. Из глубины вражеской обороны посыпался град снарядов. Послышался грохот и лязг танков, спешивших из-за деревни. Но многие бойцы уже закрепились в крайних домах и вели перестрелку с засевшим в подвалах противником.

В разгар боя командир роты связи Коньков доложил Кряжеву, что связь восстановлена. Соединившись с полковником Додогорским, комбат сообщил обстановку и получил приказ во что бы то ни стало удержать захваченный плацдарм.

Казалось, ночи не будет конца. Но бойцы батальона выдержали и ночь, и день, стойко защищая завоеванный плацдарм. Нас хорошо поддержали огнем артиллеристы. На вторую ночь реку форсировал на заранее сбитых плотах второй батальон, понесший, однако, значительные потери. На плацдарм прибыл командир и штаб полка. Мы начали сооружать незатейливые блиндажи. В качестве [103] строительного материала использовали бревна разбитых плотов. Теперь стало веселее: людей прибавилось, да и полковое командование с нами.

Вскоре радость была омрачена. Фугасный снаряд противника угодил в блиндаж, в котором находились штабные офицеры. Начальника штаба Комиссарова, находившегося у входа в блиндаж, взрывной волной отбросило к реке. «Когда я пришел в себя, — рассказывал Андрей Федорович, — то увидел: бойцы растаскивали вздыбившиеся бревна. Из-под обломков извлекли тяжелораненых капитана Носухина, лейтенанта Погорелова, майора Отводчикова. Невредимым, если не считать легкой контузии, оказался лишь сержант Лужнов — комсорг штаба полка».

Чудом уцелела полковая радиостанция. Передавались позывные штаба дивизии. Андрей Федорович не мог их разобрать: заложило уши. Он жестом указал на работающую рацию. Радиограмму приняли, но как ее расшифровать? К тому времени лейтенанту Погорелову уже была оказана помощь: кто-то из товарищей обдал его лицо холодной водой из Лучессы, поднес к губам флягу со спиртом. Лейтенант открыл глаза. Поняв, чего от него ждут, он приподнялся, но, не рассчитав силы, упал. Не без помощи начальника штаба Погорелов дополз до рации, расшифровал радиограмму и тут же снова потерял сознание. Не мог знать тогда Иван Степанович Погорелов, какую великую службу сослужил он полку: в радиограмме было предупреждение о том, что гитлеровцы вот-вот бросят против нас танки.

...Бойцы насчитали двадцать танков и самоходных установок. Стреляя на ходу, они приближались к нашим боевым порядкам. Из-за облаков неожиданно вывалились «юнкерсы». Пикируя друг за другом, они сбрасывали на клочок и без того истерзанной земли свой смертоносный груз. Через наши головы проносились снаряды реактивных установок.

Наступил, пожалуй, самый критический момент боя. Не скрою: кое-кто из бойцов растерялся, дрогнул. Но это была минутная заминка. Как потом выяснилось, малодушных не было ни среди коммунистов, ни среди комсомольцев.

На моих глазах бойцы взвода первой роты стойко сражались с тремя танками. Когда вражеские машины приблизились, [104] в них полетели противотанковые гранаты. Один танк вспыхнул. Трудно сказать, как я поступил бы со своей последней гранатой, но, когда выскочил из окопа, две другие машины повернули назад. В это время с новой силой налетел шквал артиллерийского огня. Один из снарядов разорвался совсем близко, и взрывная волна швырнула меня на мерзлую землю...

Когда я очнулся, увидел на горизонте бледный диск восходящего солнца. Кое-как разобравшись в обстановке, я с трудом дополз к командному пункту батальона.

Среди тех, кого увидел первыми, оказался комсомолец Вася Барков. Дорого стоила парню та кошмарная ночь. Нечаянный выстрел ракетой, ледяная вода Лучессы, доставка депеши командиру полка... На моложавом, почти юношеском лице Василия появились морщины, нос стал острее, щеки впали, а каштановые волосы на висках словно покрылись инеем: он поседел.

Из рассказа Кряжева я узнал, что заминка в рядах батальона, возникшая при появлении танков, прошла довольно быстро. Этому немало способствовал прибывший в батальон заместитель командира полка по политчасти майор А. И. Ведерников. В критический момент майор поднялся в полный рост и остановил тех, кто дрогнул и начал отходить назад. В конце боя Александра Ивановича, этого замечательного коммуниста и человека, не стало.

* * *

Плацдарм, который занимали теперь два наших батальона, представлял собой клин, вбитый в оборону гитлеровцев. Слева и справа виднелись немецкие траншеи, а позади, в трехстах метрах — река. Противник вел плотный огонь не только по боевым порядкам подразделений, но и по переправе. Очень трудно было с доставкой боеприпасов и продовольствия. Зато восточный берег по-прежнему поддерживал нас огнем. Стрелки, укрываясь в наскоро отрытых в мерзлой земле окопах, были благодарны артиллеристам 150-го истребительного противотанкового дивизиона. Мы знали, что из этого дивизиона орудие старшины Петра Ивановича Панферова сумело переправиться через Лучессу. Правда, расчет орудия в первую же ночь подвергся нападению противника. Гитлеровцев было до взвода. Их удалось обнаружить буквально в десятках метров от орудия. [105]

— Гранаты к бою! — скомандовал старшина Панферов.

В сторону врага полетели лимонки. А потом, когда враг начал отступать, расчет открыл огонь прямой наводкой. На рассвете из стрелковой роты сообщили: на месте, где сражался расчет, обнаружено до десятка трупов фашистов.

Мы ощущали активную поддержку и 814-го артиллерийского полка. К нам на плацдарм не раз переправлялся для организации взаимодействия командир этого полка Борис Моисеевич Котлярский, офицеры Николай Александрович Архипов, Иван Илларионович Фоминых. Они бывали в штабе и стрелковых ротах, интересовались мнением пехотинцев по части обеспечения их огневым «довольствием». Вообще артиллеристы — молодцы! В любое время суток, как только было необходимо, они незамедлительно выручали нас.

Артполк находился на противоположном берегу Лучессы и, как говорили пехотинцы, в «тылах» дивизии. Если пехоту отделяло от противника каких-нибудь пятьдесят — сто метров, то артиллеристов — до полутора километра. Но те «тылы», пожалуй, подвергались артобстрелу противника больше, чем передовая. И после каждого массированного налета люди на передовой говорили: «Нам нелегко, а им — еще труднее!»

Между нами и артиллеристами надежную связь обеспечивал сержант Иван Ларин. Четко работал артиллерист-наблюдатель капитан Гавриил Савельевич Белов, постоянно находившийся на плацдарме. Практически мы считали его офицером нашего штаба. Впоследствии Гавриил Савельевич был назначен начальником штаба 814-го артполка.

Но особенно запомнились встречи с заместителем командира артполка по политической части майором Дмитрием Михайловичем Олейнером и комсоргом этого полка младшим лейтенантом Евгением Захарьиным.

Они переправлялись на западный берег Лучессы не только для того, чтобы поговорить со связистами и разведчиками-наблюдателями, но и заглянуть к командирам и политработникам подразделений нашего полка, обменяться опытом работы.

Несмотря на многочисленные ожесточенные атаки противника, наши батальоны прочно обосновались на западном [106] берегу Лучессы. Реку форсировали все новые и новые подразделения. Вскоре на участке земли, составлявшем каких-нибудь 400 метров по фронту и 100–300 метров в глубину, сосредоточились основные силы нашей дивизии.

* * *

Ночь я провел в пулеметной роте. А перед рассветом сюда прибыл разведчик Илья Лужнов — он разыскал меня по указанию замполита.

— Вам надо быть во второй стрелковой роте, — доложил он. — Там ждут вас из дивизии.

Кто бы мог ждать из дивизии? Скорее всего, Николайчук, комсомольский работник политотдела. Спешу. Надо успеть проскочить во вторую роту до рассвета, иначе путь перекроют вражеские снайперы.

Во второй роте и впрямь ждал Петр Лаврентьевич. И не один.

— Дубровский Николай Васильевич, — отрекомендовался старший лейтенант, крепко пожимая мою руку.

Оказалось, что в соседнем 965-м стрелковом полку выбыл по ранению комсорг Косачев. Его-то и должен был заменить Дубровский.

Войти в курс комсомольских дел новому комсоргу не так-то просто, тем более в условиях развернувшихся тяжелых боев. Конечно, помощник начальника политотдела и сам мог бы его проинструктировать и наверняка уже о многом с ним переговорил. И все же Николайчук счел нужным познакомить Дубровского с живым опытом полкового комсорга.

— Расскажите товарищу, с чего вы начинали свою работу, — обращаясь ко мне, сказал Петр Лаврентьевич.

Мне вспомнилось, что на участке нашего полка вчера находился комсорг 814-го артполка. Приняли меры к его розыску. Евгений Захарьин, как выяснилось, заночевал в воронке от тяжелого снаряда, укрывшись плащ-палаткой.

Мы по-дружески беседовали, делились положительным опытом, предостерегали от ошибок и промахов, которые были в нашей работе. Чувствовалось, что Дубровский с большим желанием брался за дело. Я еще раз окинул взглядом своего собрата и только сейчас заметил шрам через переносицу, седые волосы на висках. [107]

Выходит, бывал он в переделках. Да и не такой уж он «молодой» комсомольский работник.

Николай Дубровский боевое крещение получил в 1942 году на Дону. Был командиром взвода. Под Кантимировкой его ранило. После окончания Горьковского военно-политического училища служил в воздушно-десантных войсках. И вот теперь наши пути сошлись в дивизии, на лучесском плацдарме.

* * *

Враг не давал покоя. В полдень снова появились его танки. Один из них, поднимая бруствер, «утюжил» нашу траншею. Когда машина проползла над нашими головами, Василий Ющенко приподнялся и метнул под гусеницу связку гранат.

Танк осел и остановился, но продолжал вести огонь. Подбежал Федор Аниканов. Он метнул еще одну гранату, и машина загорелась. Из нее выскочили с поднятыми руками два гитлеровца.

Наступление темноты застало нас во взводе лейтенанта Василия Суворова. Это подразделение очень хорошо дралось и ночью, и сегодня при отражении контратак. Перестрелка заметно стихла.

Здесь, как и в других подразделениях, мы переговорили не только с командиром взвода и комсоргом, но и со многими бойцами. Настроение у всех боевое, но чувствовалось, что кое-кто из молодых воинов побаивается танков противника. «Болезнь известная», — подумал я и упрекнул себя за недостаточное внимание к этому вопросу. Конечно, давно надо было организовать во взводах и отделениях беседы опытных фронтовиков, рассказать, как они действуют, встречаясь с железными чудовищами, но все как-то руки не доходили. Этот пробел пришлось восполнять теперь под огнем противника.

Рассказывали о поединках с танками наших однополчан, вспоминали корреспонденции на эту тему, встречавшиеся в газетах. Перед тем как уйти из взвода, поручили комсомольцу Петру Ивлеву провести с молодыми бойцами беседу о том, как он ночью подбил вражеский танк.

Сюда же пришел парторг Згоржельский, исполняющий теперь обязанности замполита полка. Он еще утром побывал во многих взводах батальонов, день провел на [108] НП полковника Додогорского и, сделав перевязку раны на лице, на ночь снова прибыл в батальон Кряжева.

— Ну, как тут, хлопцы, трудно? — спросил он, обращаясь к присутствующим, и сам же ответил: — Страшно трудно. Но победа будет за нами!

— «Трудно» — не то слово, товарищ капитан, — ответил сержант Сулейманов. — Не раз бывали в переделках, но такого «сабантуя» я что-то не припомню. Сидим как в клетке у зверя.

— Насчет трудностей вы, конечно, правы, — проговорил Петр Кузьмич. — Ну, а о клетке вы говорите зря, это выражение не точное: зверь-то нас боится. Хотя наш пятачок и невелик, но гитлеровцы знают, что отсюда мы пойдем на Витебск. На этой земле надо стоять насмерть. Не одну еще контратаку отбить придется. Противник будет закидывать нас снарядами, минами, бить по переправе, мешать доставке с того берега боеприпасов, продовольствия, но мы должны все выдержать. И не только выдержать, но и бить врага.

— А что, махорочка будет сегодня? — спросил один из бойцов, разглаживая каштановые усы.

— Да и сухариков не мешало бы, — донеслось из-за спины Згоржельского.

Над нашими головами опять зашелестели снаряды. Через несколько секунд артиллерийский шквал обрушился на противоположный берег Лучессы.

— Бьют по нашему тылу, — сказал Згоржельский. — Знаю, что нужны и сухари и махорка. Только как их доставить? Но думаю, что часа через два-три все у вас будет. Командир полка сказал мне, что этим сейчас занимается не только начпрод капитан Прупес, но и командир дивизии.

— Коли так, верим вам, потерпим, — послышалось в ответ.

— Знаете, есть куча новостей, — словно спохватившись, сказал Петр Кузьмич, чтобы переключить разговор на другую тему. — Первая из них: войска Ленинградского фронта, перейдя в наступление из районов Пулково и южнее Ораниенбаума, прорвали сильно укрепленную, глубоко эшелонированную, долговременную оборону немцев. За пять дней напряженных боев наши доблестные защитники Ленинграда продвинулись вперед на каждом направлении от двенадцати до двадцати километров и [109] расширили прорыв на каждом участке наступления до тридцати пяти — сорока километров по фронту.

Бойцы повеселели, стали вспоминать перипетии минувшей ночи. Кто-то из новичков признался, что бой был как бой, только танки страшны.

— Не так уж страшен «тигр», как его малюют, — улыбаясь заметил Згоржельский. — Наши комсорги это доказали на деле. Да и Ивлев может сказать то же самое.

— Видели, товарищ капитан. Знаем. Молодцы. Только не у всех на это хватает духу. Прет этот дьявол, «тигра», того и гляди всех подавит, — пытался оправдаться небольшого роста боец.

— Правильно, может подавить, если не сопротивляться, — сказал Згоржельский и спросил бойца: — Вот вы что делали, когда «тигр» на траншею наехал?

— А что я?.. Я, как и все... залег.

Дружный смех огласил ночную тишину. Со стороны врага раздалась пулеметная очередь трассирующих пуль.

— Нервничают... Не переносят нашего смеха. Правду говорят, что русскому здорово, то фашисту — гроб, — заметил, улыбаясь, Петр Кузьмич и после небольшой паузы продолжал: — Залечь — дело не хитрое. Иной раз необходимо и это. Но не для того мы здесь, чтобы отлеживаться.

— Так ведь какая махина, — оправдывался все тот же боец, — что с ней поделаешь?

— Как что? Другие справляются.

— Разрешите, товарищ капитан, — подал свой голос Ивлев, известный в батальоне храбростью и веселым характером. — Махина страшная. По правде говоря, и я чувствовал себя неважно, когда «тигр» шел на нас, хотя этих самых «тигров» не раз видел и живых и мертвых. Тому, кто боится этого «зверя», надо лечиться.

Все насторожились, ожидая, что скажет этот никогда не унывающий человек.

— Лечиться? — переспросил Ющенко.

— Ну да, лечиться, — невозмутимо ответил Ивлев. — «Тигробоязнь» — это болезнь. Как боязнь воды для тех, кто не умеет плавать, как боязнь высоты... Помню, года три назад пошел я со своей Машей в парк — тогда я был еще кандидатом в ее мужья. Проходим мимо парашютной вышки. Она и говорит: «Прыгни, Петя». — «Что ты, — говорю, — Машенька, я же ни разу не прыгал». А она [110] свое: «Прыгни, не трусь». Раз дело дошло до подозрения в трусости, делать нечего, купил билет, забрался на вышку. Посмотрел вниз — голова закружилась, коленки, чувствую, дрожат. Прикрепили ко мне лямки, кричат: «Давай сигай». А я, вместо того чтобы «сигать», пячусь назад. Тут ветер ка-а-к рванет, я не удержался и — вниз головой. Не помню, как приземлился. Слышу голос Маши: «Петенька, милый, жив ли?» А я и сам не знаю, жив я или мертв. Взяла меня под руку, склонилась, шепчет на ухо: «Верю, любишь... Только уж лучше больше не прыгай». А я решил побороть высотобоязнь. В следующий выходной снова пошел в парк. Теперь уже один. И опять — на вышку. Надел ремни, зажмурился и... бултых. Ничего. Я второй, третий раз. Даже интересно стало. Так прыгал, пока деньги были.

Почти каждая фраза Петра сопровождалась хохотом.

— Да, братцы, — продолжал Ивлев, — так я и поборол эту проклятую высотную болезнь. В первые дни войны попросился в десантники. С самолета прыгал. Да вот ранили во время одной высадки, и сюда попал. К чему я все это говорю? А к тому, что и с тигробоязнью можно и нужно справиться.

— Правильно, — поддержал его Згоржельский. — Если не струсишь, с танком можно бороться. Есть у тебя автомат — бей по смотровым приборам и щелям; противотанковое ружье под руками или граната — бей по бортам, башне, бензобаку, двигателю, по гусеницам, бросай бутылку с горючей жидкостью по щелям и жалюзи моторного отделения. Ты невредим, а танк, глядишь, подбит, пылает. Правильно я говорю, Ющенко? Расскажи, как ты подбил сегодня танк.

— Рассказать-то, конечно, можно, — потирая лоб, начал Василий, — но я и сам еще плохо знаю уязвимые места танков. До сих пор бросал гранаты как все — куда попадет. Сегодня угодил связкой под гусеницу. Я так думаю: надо нам обследовать подбитые танки, выяснить уязвимые места «тигров» и «фердинандов», начертить схемы. Эти дьявольские машины должен знать каждый боец и сержант.

— Мысль хорошая, — одобрил Петр Кузьмич. — Беритесь за дело. А я попрошу начальника политотдела, чтобы в дивизионной газете опубликовали схемы немецких танков с указанием уязвимых мест. [111]

Згоржельский ушел в другое подразделение. Мы с Ющенко отправились к подбитому им танку. Проходи по траншее, переговорили с некоторыми членами комсомольского бюро батальона, с комсоргами рот и взводов об изготовлении своеобразных наглядных пособий. Пока мы осматривали обгоревшего «тигра», комсорги рот выяснили, кто из бойцов и сержантов знает уязвимые места немецких танков, и попросили этих бывалых воинов нацарапать на цинковых дощечках, вырезанных из патронных ящиков, контуры машин. Вскоре мы уже видели в руках бойцов такие дощечки с изображением штурмового орудия «фердинанд», танков Т-V («пантера») и Т-VI («тигр»). Их уязвимые места были обозначены проколами пластинок или крестом. Эти дощечки прозвали «букварем». Агитаторы проводили беседы, рассказывали об опыте истребления танков, о том, как следует выбрать позицию, с какого расстояния лучше всего бить из ПТР, бросать гранаты.

В полночь на передовую прибыла команда хозяйственников, в составе которой находились капитан Георгий Васильевич Григорьев — помощник командира полка по тылу и повар Софроныч.

Плот, на котором они доставили пищу, оригинальной конструкции: термосы наполовину располагались в воде. Это для того, чтобы сохранить пищу от попадания осколков и пуль. На этот раз, однако, сооружение пошло ко дну от разорвавшегося рядом снаряда. Капитан Григорьев, чьими усилиями был создан плот, оказался раненным в ногу. Выплыть ему помог Софроныч. Термосы затонули, но один из них, зацепившийся за корягу, удалось извлечь на берег. В траншее запахло рыбным супом. Проголодавшиеся бойцы готовили котелки. Но поужинать не удалось. Противник обрушил на наши позиции артиллерийский огонь. [112]