Новое Рамушево

Полузатемненные фары тускло освещали дорогу. Шофер, привыкший к превратностям фронтовых дорог и ночным поездкам, уверенно вел машину.

Дивизия перемещалась в новый район боевых действий. Мы с комдивом И. И. Бурлакиным спешили. Хотелось еще до прибытия частей в районы сосредоточения встретиться с командирами и их заместителями по политчасти, дать необходимые указания, предостеречь от возможных ошибок.

Внезапная передислокация была вызвана развитием событий на юге страны. Разгром немецко-фашистских войск под Сталинградом послужил толчком к мощному зимнему наступлению Красной Армии.

Используя благоприятную обстановку, командование Северо-Западного фронта в середине февраля 1943 года начало наступление с целью ликвидации демянского плацдарма противника.

На подготовку наступления мы располагали лишь двумя-тремя сутками. Между тем объем работы предстоял значительный. Надо было разобраться в группировке противника, сменить в полосе обороны подразделения 15-й отдельной стрелковой бригады, подготовить к бою личный состав, обеспечить его всем необходимым, занять исходное положение [108] для наступления. Короче говоря, нельзя было терять ни минуты.

Сведения о противнике, которые мы получили в 15-й бригаде, не отличались полнотой. Контрольных пленных бригада давно не имела. Подступы к переднему краю врага почти на всем протяжении прикрывал сплошной лесной массив, изобилующий завалами. Лишь на двух, относительно открытых участках можно было угадать начертание переднего края обороны и расположение оборонительных сооружении противника. Всем этим командир дивизии И. П. Бурлакин был сильно раздосадован.

— Наступать по глубокому снегу и лесным завалам, не зная точно расположения противника, не подавив его огневых средств, — бессмысленно, — сказал он. — Надо искать какой-то выход...

Кто-то заметил, что, мол, Суворов Измаил одолел. А перед нами никакая не крепость, а богатыри наши не хуже суворовских. На это комдив резонно ответил:

— Во-первых, Суворов потом признавался, что решиться на такое можно только раз в жизни. Во-вторых, ему видно было, что предстояло штурмовать, а мы даже не знаем толком, где этот «Измаил».

Орешек действительно оказался крепким. Как выяснилось потом, передний край обороны противника плотно прикрывала густая сеть проволочных и минных заграждений. Тут были рогатки, ежи, спираль «Бруно», проволочные заграждения в два кола. В 30–50 метрах за ними располагалась линия дзотов (на глубину 50–300 метров) с деревянными двойными стенами, между которыми была насыпана земля. Между дзотами были сооружены открытые площадки и окопы с одетыми крутостями.

В дзотах располагались лишь дежурные подразделения. Основная часть гитлеровцев пряталась в блиндажах, построенных в 75–120 метрах от них.

Между дзотами проходил забор из колючей проволоки в три кола. По обе его стороны были лесные завалы высотой более двух метров, засыпанные снегом. Далее возвышался почти на два метра деревянный забор с амбразурами, напоминавший крепостную стену. С фронта забор прикрывал земляной вал толщиной 1,2–1,5 метра у основания. По валу снова тянулись рогатки из колючей проволоки и спираль «Бруно». Таков был этот «Измаил».

Поначалу были лишь догадки — кто, что и где? Чтобы хоть как-то ответить на эти вопросы, мы оставили в бригаде для дополнительного изучения обстановки инженера и [109] начальника разведки дивизии. Условились с комбригом о проведении в ночь на 20 февраля разведпоиска. А сами поспешили на КП дивизии, где должны были собраться командиры и замполиты частей. В пути думы о предстоящем наступлении не покидали нас.

— В данных условиях, — сказал комдив, — я вижу выход в том, чтобы поставить как можно больше артиллерии на прямую наводку, организовать действие штурмовыми группами и добиться максимума инициативы и взаимодействия на всех уровнях, особенно в низшем звене — роте. Необходимы второй эшелон и сильный резерв.

По приезде на КП И. И. Бурлакин подробно проинформировал начальника штаба дивизии. Было принято соответствующее решение.

На совещании командиров и замполитов частей комдив объявил приказ командарма. «Войска армии, — говорилось в приказе, — переходят в наступление в общем направлении Малые Дубовицы, Рамушево с задачей выйти на реку Ловать на участке Александровка, Рамушево, Отмычкино, Коровитчино, перерезать коммуникации Старая Русса — Васильевщина».

Комдив зачитал пункт приказа, относящийся непосредственно к нам: «188-й стрелковой дивизии с ротой 276-го инженерного саперного батальона к 6.00 21 января сменить в своей полосе части 15-й отдельной стрелковой бригады и нанести удар в направлении Новое Рамушево с ближайшей задачей выйти на западные опушки лесов восточнее Новое Рамушево и к исходу дня — на р. Ловать»{19}.

Затем он рассказал об особенностях обстановки и поставил задачи перед полками и службами.

— В основу организации наступления положить действия штурмовыми группами, — сказал командир. — Каждая рота первого эшелона должна иметь саперов и орудия прямой наводки. Необходимо усилить их пулеметами и противотанковыми ружьями. Для стрельбы прямой наводкой поставить не только всю полковую артиллерию, но и часть дивизионной. Командирам полков тщательно продумать вопросы взаимодействия... Создать сегодня же штурмовые группы и обеспечить их тренировку, вместе с командирами батальонов произвести рекогносцировку своих участков, а ночью сменить части бригады...

На КП дивизии прибыл член Военного совета 11-й армии генерал-майор С. И. Панков. В войсках хорошо знали [110] этого моложавого на вид политработника, очень энергичного и волевого. Бывал он порой несколько резок и даже крут, но всегда прямо высказывал свое мнение, запросто беседовал с солдатами и командирами.

Член Военного совета, воспользовавшись присутствием офицеров частей, рассказал об успехах советских войск на юге и об обстановке на нашем фронте.

— Нам просто стыдно сидеть в обороне и не использовать благоприятные возможности для разгрома врага, — подчеркнул он.

Затем Сергей Иванович обстоятельно говорил об организации партийно-политической работы при подготовке наступления и в ходе его, особенно о расстановке коммунистов и их передовой роли, об инструктировании партийного актива.

Перед отъездом из дивизии он сказал мне:

— Проведите-ка наступление с музыкой. — Заметив мое недоумение, генерал повторил: — Да, да! В буквальном смысле слова — с музыкой. Пришлю вам две машины с громкоговорящими установками. Скажете небольшую речь, а потом — боевой марш!

Мы думали: как и куда вставить эту «музыку», чтобы не раскрыть момент перехода пехоты в атаку и «месте с тем чтобы артиллерийская канонада не заглушала ее.

Командиры частей уехали на передний край для рекогносцировки. В это же время в подразделениях была развернута морально-политическая подготовка к предстоящему бою. Политработники рассказали личному составу об успехах советских войск на юге страны и под Ленинградом. Все это, естественно, подводило людей к мысли о необходимости наступления. С парторгами, комсоргами и агитаторами, а также с подобранным резервом провели семинары об опыте работы в наступательных боях.

Поздно вечером на КП дивизии прибыл генерал-лейтенант П. А. Курочкин. (Командующим фронтом с осени 1942 года стал Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко, а П. А. Курочкин был назначен командующим 11-й армией.) Выглядел Павел Алексеевич усталым и казался старше своих сорока лет. Возможно, это впечатление усиливали наголо бритая голова, несколько сипловатый голос, неторопливость речи и движений.

Выслушав и в основе одобрив решение комдива, он обратил внимание на доразведку огневых точек противника, надежное их подавление, тщательность отработки взаимодействия артиллерии и пехоты. [111]

— Для доразведки системы вражеского огня, — сказал командарм, — сразу же после первого артналета пошлите для имитации наступления по одному взводу от каждого батальона первого эшелона. Это позволит засечь огневые средства, которые введет противник.

Командарм поддержал полковника И. И. Бурлакина, решившего выдвинуть на прямую наводку максимум артиллерии. При этом он заметил:

— Многое будет зависеть и от смелых, инициативных действий личного состава, командиров всех степеней.

Командарм ни разу не произнес слово «приказываю» или «требую». Ведя спокойную беседу, он, казалось, только советовал. Но его советы были настолько логичны и убедительны, что становилось ясно — по-иному поступить нельзя.

На фронте приходилось сталкиваться с разным стилем руководства. Встречались командиры, которые в обращении с подчиненными допускали окрик, нервные вспышки, даже брань. Таких, к счастью, было совсем немного. Их побаивались, но, как правило, не любили. Преобладали же командиры иного склада: волевые, решительные, обладающие должным тактом. Они относились к людям с глубоким уважением, разговаривали спокойно, вызывая у подчиненного уверенность в своих силах, пробуждая его инициативу, укрепляя готовность смело брать в трудную минуту ответственность на себя. Таким руководителем и был Павел Алексеевич Курочкин. Добавлю, что руководителей этого типа любили, смело вверяли им свою жизнь и защищали в бою порой ценой собственной крови.

Встреча с командующим оставила глубокое удовлетворение.

Комдив вместе с начальником штаба занялся доработкой плана, а я отправился в 580-й стрелковый полк.

В полку закончился показ кинокартины «Секретарь райкома».

— Как картина? — спросил я шедших навстречу солдат.

— Очень понравилась, — ответили они хором.

— Посмотрел, и спать идти неохота, — добавил молодой боец. — Пошел бы прямо на передовую — голыми руками душил бы гадов!

— А спать и не придется, — сказал сержант.

— Да, спать действительно не придется, — подтвердил заместитель командира по политчасти полка майор М. Я. Синев. — Есть приказ занимать оборону.

Мне бросилось в глаза отсутствие у некоторых солдат касок. Оказалось, что по разным причинам их нет почти у [112] каждого третьего воина. Пришлось принимать срочные меры.

Перед занятием обороны вместе с Синевым собрали политработников, определили их задачи. Проинструктировали парторгов. Напомнили о необходимости тщательной маскировки и строгой дисциплины: не отставать, не курить, громко не разговаривать.

Смену частей бригады произвели в ночь на 22 февраля. Остаток ночи и все следующие сутки оборудовали исходное положение для наступления. Рыли в снегу ходы сообщения к переднему краю противника, совершенствовали позиции для минометов и орудий прямой наводки, готовили лыжи и волокуши под орудия и станковые пулеметы. Разведчики продолжали уточнять огневые точки врага, обследовали ничейную полосу. Саперы делали проходы в наших минных полях, разведывали минные заграждения противника. Особенно много трудились командиры. Они изучали систему вражеской обороны и подступы к ней, уточняли боевые задачи и способы их выполнения, расставляли огневые средства, утрясали вопросы взаимодействия.

Утром 22 февраля в полках прошли делегатские партийные собрания, обсудившие задачи коммунистов в предстоящем наступлении. Многие выступления на собраниях звучали как клятва. Сошлюсь на одно из них.

— Скоро мы пойдем в бой, — говорил кандидат в члены партии красноармеец Выриков. — Именно от нас, коммунистов, зависит его исход. Долг наш перед Родиной, перед партией — личным примером бесстрашия, пренебрежения к смерти увлечь всех красноармейцев на выполнение приказа командира. Со своей стороны заверяю, что звание и честь коммуниста не посрамлю.

И он действительно не посрамил этой высокой чести. Когда сильный пулеметный огонь из вражеского дзота прижал наступающих к земле, Выриков подполз к дзоту и забросал его гранатами, обеспечив продвижение взвода вперед...

В период подготовки к наступлению я побывал на КП полков и батальонов первого эшелона, встретился с заместителями командиров по политчасти, с работниками политотдела. Их доклады свидетельствовали, что в подразделениях все шло по плану. Мы условились о сроках проведения ротных партийных собраний и порядке доведения до личного состава обращения Военного совета армии. Политработники полкового звена, как и работники политотдела, оставались в ротах и батальонах до завершения подготовки к [113] наступлению. Они разъясняли людям обстановку, заботились о правильной расстановке коммунистов и комсомольцев, обеспечивали прокладку ходов сообщения к рубежу атаки и взаимодействие штурмовых групп, заботились о том, чтобы между стрелками, артиллеристами и саперами налаживалось личное знакомство, развивалась готовность к взаимной выручке в бою.

Найдутся читатели и даже фронтовики, которые могут сказать: «Дело ли политработников, тем более начальника политотдела, заниматься прокладкой ходов к рубежу атаки и другими подобными вопросами?» Возможно, что это и не типичный пример в практике партийно-политической работы. Но наши политработники все эти двое суток не только разъясняли важность этой работы, но и сами облазили тысячи метров траншей, добиваясь максимального их приближения к переднему краю противника, благо этому способствовала лесистая местность. Да и противник, прячась за высоким валом своих укреплений, почему-то нам не мешал.

Это «почему-то» нам стало ясно потом, когда в ходе боя мы взяли пленных. Фашисты, как оказалось, были настолько уверены в прочности своей обороны, что готовы были даже допустить наше наступление, рассчитывая, что эти укрепления позволят нанести максимум потерь советским войскам.

По пути в очередную роту я решил побывать на огневых позициях одной из батарей. Встретил там подполковника К. Н. Зайкина, недавно выдвинутого командиром 234-го артполка. Это хорошо подготовленный, влюбленный в свое дело артиллерист, очень старательный и смелый офицер. Он командовал лучшим в полку артдивизионом, потом был заместителем командира полка.

— Проверяю подготовку позиций для орудий прямой наводки, — доложил он. — Место выбрано удачно, и окопы подготовлены хорошо. С наступлением темноты остается завершить расчистку сектора обстрела и установить пушку.

К нам из глубины леса подошел секретарь партбюро полка капитан М. А. Иващенко. Смоль бровей, оттенявшая его бледное лицо, казалось, еще больше подчеркивала его усталость. Ничего удивительного — третьи сутки на ногах.

— Провели заседание партийного бюро, — сообщил Михаил Андреевич. — Рассмотрели заявления о приеме в партию, приняли товарища Селяникова, наводчика орудия, — И капитан указал на возбужденного воина в полушубке.

На мое поздравление Селяников, несколько смутившись, вначале ответил по-уставному: «Служу Советскому Союзу!». [114]

А затем добавил: «В первом же бою оправдаю высокое звание члена партии».

Ротные партийные собрания состоялись в ночь на 23 февраля. Девиз был один: «Ознаменуем 25-летие Красной Армии разгромом врага». На собраниях принимались решения, обязывающие каждого коммуниста быть примером в бою. Активистам поручалось провести индивидуальные и групповые беседы о знаменательной дате и задачах в бою. Особое внимание уделялось воинам, которые еще не участвовали в наступлении. На партийных собраниях коммунисты заявляли, что они первыми поднимутся в атаку, получали задания передать по цепи сообщение о подвигах товарищей, а если выйдет из строя командир, то и заменить его.

Незадолго до рассвета командиры подразделений объявили приказ о наступлении, зачитали обращение Военного совета армии.

...На наблюдательном пункте командира дивизии непрерывно зуммерили телефоны. Командиры частей докладывали о результатах наблюдений и готовности к наступлению. Командующий артиллерией дивизии полковник Г. И. Блинов доложил о завершении пристрелки и готовности артиллерии к открытию огня.

— Ну что ж, Наумыч, сделали, кажется, все необходимое, чтобы добиться успеха, — обратился ко мне комдив.

— День 25-летия Красной Армии, да еще по соседству с Псковом и Нарвой, товарищ комдив, нам грешно не отметить победой, — ответил за меня Г. И. Блинов.

Стало совсем светло. Стрелки часов подошли к 10.00. По всему нашему фронту прозвучала команда «Огонь!». Грохот артподготовки, нарушив напряженную тишину, эхом понесся по лесным далям. Артиллерийский налет по переднему краю противника продолжался пять минут. Затем пошли вперед усиленные взводы — по одному от каждого батальона. Их цель — доразведать оборону. Противник начал отвечать. Командиры фиксировали каждую огневую точку.

Пора было начинать «музыку». Я поздравил воинов с 25-й годовщиной Красной Армии, призвал их к дружному наступлению. Из репродуктора полились звуки марша.

После уточнения задач и подготовки данных для стрельбы артиллеристы произвели новый, теперь более мощный артналет по переднему краю противника и его артиллерийским и минометным батареям в глубине. Тем временем стрелковые подразделения, используя подготовленные накануне ходы сообщения, продвинулись на максимально возможное расстояние. За три минуты до завершения артиллерийской [115] подготовки прозвучал общий сигнал к атаке, и цепи ринулись вперед. Я уже писал о том, насколько разветвленной и укрепленной в инженерном отношении была оборона противника. Его огневые средства, в том числе молчавшие до сих пор (а их оказалось куда больше, чем мы предполагали), обрушили лавину металла против наступавших. Атака нашей пехоты, несмотря на исключительный героизм людей, захлебнулась.

Новая атака была назначена на 14.00. Командиры по результатам наблюдения уточнили данные для стрельбы на подавление и уничтожение ранее известных и вновь выявленных огневых средств противника. Выслушав информацию заместителей командиров по политчасти полков и дав необходимые указания, я поспешил на передний край.

Перебежками и ползком добрался до командного пункта 2-го батальона 595-го стрелкового полка. Неудача, конечно, огорчала, щемили сердце сообщения о потерях, но места для сомнений в конечном исходе боя все же не было. Несмотря на крайне ограниченное время, подготовка шла основательно. Да и в людей я верил безгранично.

Заместитель командира батальона старший лейтенант М. К. Ломсадзе доложил о гибели командира батальона капитана С. Д. Чурбакова. Мне уже раньше сообщили эту горькую весть, но, узнав подробности, заново пережил его гибель. Смелый он был человек. Может, и напрасно пытался сам возглавить повторную атаку, когда захлебнулась первая, но разве можно упрекать командира за это. Старший лейтенант Ломсадзе изложил свой план новой атаки. Интересный ее замысел свидетельствовал о боевой зрелости офицера, еще в недавнем прошлом учителя из Грозного. Вместе с Ломсадзе и заместителем комбата по политчасти капитаном Н. Л. Повытевым мы обсудили план подготовки к новому штурму, продумали, как лучше организовать огонь, как разъяснить задачи в ротах и мобилизовать личный состав на решительные действия.

Такая же работа велась и в других подразделениях. Командиры уточняли задачи, политработники, переползая от одного воина к другому, разъясняли обстановку, заменяли выбывших из строя парторгов, комсоргов и агитаторов, инструктировали их.

В 14.00 после артиллерийской подготовки подразделения снова поднялись в атаку. Интенсивность огня противника была и на этот раз довольно высокой, но все же слабее, чем прежде. Многие огневые точки замолкли. В трех местах оборонительный вал был разрушен орудиями прямой наводки [116] и действиями саперов. Тем не менее противник, используя мощные инженерные сооружения, оборонялся с невероятным упорством. От наших воинов требовались предельное мужество и поистине сверхчеловеческие усилия, чтобы преодолеть вражескую оборону. Немало подвигов было совершено в эти трудные часы и минуты.

Младший лейтенант А. И. Бадаев с саперами имел задачу проделать проход в деревоземляном валу, прикрывавшем укрепления противника. Когда вал, казалось, был совсем рядом, вражеский пулеметчик заметил группу советских воинов и открыл интенсивный огонь. Стрелкам, прикрывавшим саперов, подавить пулемет не удалось. Бадаев понял, что промедление смерти подобно. Он и его бойцы, нагруженные толом, поднялись во весь рост. Бадаев метнул гранату в пулеметчика, на какое-то время ослепил его. С криком «За Родину!» воины дружно бросились в атаку и подорвали заграждение. Коммунист Бадаев погиб, но задачу свою выполнил. Воины стрелковой роты, наступавшей за взводом саперов, воспользовавшись пробитой брешью, стремительно продвинулись вперед.

Наступлению взвода 4-й стрелковой роты 595-го стрелкового полка сильно мешал огонь вражеского пулемета, а расчет противотанкового ружья, которому было поручено уничтожить этот пулемет, почему-то бездействовал. Тогда командир роты А. Ф. Соломин вплотную подполз к петеэровцам. Он увидел, что оба солдата погибли. Соломин сам лег за ружье и уничтожил пулемет противника.

В том же полку вражеская пуля сразила командира орудия, выдвинутого на прямую наводку. Комсомолец Е. М. Митрошин крикнул: «Командование беру на себя. Отомстим, товарищи, за смерть командира!» И расчет, продолжая бой, разрушил два дзота противника.

На участке 580-го стрелкового полка первой к земляному валу подошла рота старшего лейтенанта С. К. Уткина, Однако интенсивный огонь противника и заграждения задержали ее продвижение. Создалось трудное положение. И тут подвиг совершил командир взвода старший лейтенант Василий Федорович Попов. Оценив обстановку, он поднялся во весь рост и крикнул воинам: «За Родину! Умирать, так с музыкой! За мной!» Вместе с офицером на вал бросились сержант Симушкин, рядовые Тарасов, Лужин, Савиш, Трусов. В дело пошли гранаты. В едином порыве воины взвода преодолели преграду. За ними бросились все воины роты. Лес и начавшие сгущаться сумерки помогли героям. Их появление в расположении противника оказалось [117] неожиданным. Враг дрогнул. Попов в этом бою погиб, но погиб как герой и остался в памяти победителем. По сей день перед моими глазами стоит офицер небольшого роста, энергичный, веселый и острый на язык, любивший музыку, шутку. До боя он руководил небольшой группой самодеятельных музыкантов. О подвиге воинов взвода Попова мы тут же сообщили по громкоговорящей установке.

К 18 часам первая позиция обороны противника, имевшая около 400 дзотов и блиндажей, нафаршированных большим количеством огневых средств, была прорвана на всю глубину. Для развития успеха командир дивизии согласно замыслу боя ввел в прорыв отдельный лыжный батальон под командованием капитана И. В. Аверьянова.

Я встретил лыжников неподалеку от НП и, пока командир получал задачу, ознакомил личный состав с обстановкой в полосе дивизии, рассказал об отличившихся в бою. Потом, провожая батальон до линии передовых подразделений, поговорил с командиром, замполитом, парторгом, с командирами взводов и активом. Действовал батальон успешно: ударом во фланг противнику он значительно расширил участок прорыва.

Бой продолжался всю ночь. Стрелковые подразделения не только сумели отразить контратаки противника, но и значительно продвинулись в глубину его обороны.

Командиры и политработники подвели итоги боя, отметили воинов, проявивших мужество и храбрость. Были сделаны представления о награждении орденами и медалями. По радио был передан приказ Верховного Главнокомандующего, посвященный 25-й годовщине Красной Армии. Воины с огромным вниманием слушали слова приказа, звучавшие для них столь актуально: «Усилить удары по вражеским войскам, неустанно и упорно преследовать врага, не давать ему закрепляться на оборонительных рубежах, не давать ему отдыха ни днем, ни ночью...»

Утром 24 февраля командир дивизии ввел в бой второй эшелон — 523-й стрелковый полк. Еще накануне в этот полк для оказания помощи ушел заместитель начальника политотдела. Он информировал командиров и политработников об уроках первого дня наступления, о массовом героизме воинов дивизии при прорыве вражеской обороны. Бой развернулся с новой силой...

Длинная цепь боев, начатых на Северо-Западном фронте зимой 1943 года, завершилась в конце февраля ликвидацией демянского плацдарма противника и выходом войск фронта к середине марта на рубеж реки Редья. [118]

Бой дивизии под Рамушево был одним из небольших эпизодов в масштабах войны. Таких боев местного значения на нашем фронте было немало. Все они, как правило, не отличались значительным размахом. Но какого напряжения они стоили! По своему накалу эти бои нередко превосходили многие из тех больших, в которых мне пришлось участвовать потом. Важно одно: в ходе боев на Северо-Западном фронте было перемолото немало сил вермахта, которые очень нужны были Гитлеру под Ленинградом и на южном направлении.

* * *

Близилась полночь, когда я по пути из политотдела армии вместе с инструктором по учету партийных документов старшим лейтенантом М. В. Сиротиным подъехал к лесу, где в ходе наступления разместился медсанбат дивизии. Не без труда — по шуму движка походной электростанции, освещавшей операционную, — отыскали батальон. В блиндаже на носилках и прямо на полу лежали раненые, ожидавшие своей очереди на операцию.

Тут же хлопотали медицинская сестра и несколько санитаров — бойцов из команды выздоравливающих. Осторожно ступая между носилками, мы прошли к операционной. Послышались отрывистые и властные голоса:

— Кохер!

— Скальпель!

— Тампон!

В белых марлевых масках у столов трудились хирурги медсанбата Г. С. Гордеев, Я. Л. Иткин, Г. А. Беляк. Рядом с ними споро действовали недавние студентки Ленинградского медицинского института коммунисты В. С. Городович, Н. П. Хрулева и секретарь комсомольского бюро батальона Н. В. Янголенко. Все они когда-то мечтали стать детскими врачами. Именно по этой специальности — педиатрии — спрашивали их на государственных экзаменах, проходивших уже под аккомпанемент слышимой в городе на Неве вражеской канонады. Но война потребовала от молодых врачей овладеть самой нужной на фронте специальностью — хирургией. Сделать это нужно было быстро и хорошо. Молодым хирургам заботливо помогали их младшие, но опытные коллеги — операционные сестры комсомолки А. Н. Грошева, Т. С. Андреева, Е. А. Щукина, Н, С. Федотова.

— Молодцы наши девушки, — много раз говорил мне старший хирург медсанбата М. А. Кощеев, наш дивизионный «Пирогов». — Работают так, как будто всю жизнь занимались полевой хирургией. [119]

...Бой шел уже несколько суток подряд. Поток раненых не ослабевал. Большинству из них требовалась безотлагательная помощь, и хирурги работали самоотверженно, до изнеможения. Осунулись лица, покраснели от бессонницы глаза, но надо было спасать людей, и это заставляло забывать обо всем. А затем, свалившись на жесткую постель, врачи засыпали на два-три часа и снова становились на свою тяжелую вахту.

В нескольких десятках метров от операционного блиндажа находился блиндаж тяжелораненых. Все они подлежали эвакуации во фронтовой или в тыловой госпиталь. Мы зашли туда вместе с командиром батальона П. И. Кирюшей, его заместителем по политической части М. Я. Якуниным.

Дежурная сестра комсомолка М. М. Васильева и ее напарница санитарка только на минуту подошли к нам и тут же, извинившись, поспешили к раненым. Они подходили то к одному, то к другому, кому-то давали пить, а кого-то отговаривали от желания утолить мучительную жажду, ободряли, поправляли повязки или одеяло. Иногда присаживались, чтобы написать под диктовку воина весточку его родным.

В дежурной сестре Васильевой — хрупкой и грациозной ленинградке с мягкой и легкой походкой — трудно было предположить солдатские качества. Но в дивизии многие знали о ее подвиге. Некоторое время тому назад, когда медсанбат размещался в деревне Веретье, фашистские стервятники, попирая элементарные нормы гуманности и международного права, обрушили бомбы на дом с традиционным Красным Крестом. Дом, в котором находились тяжелораненые, загорелся. Пламя охватило крышу, а затем и сруб. Но сестры Маша Васильева и Юля Малахова, завернувшись в мокрые шинели, под пулеметным обстрелом штурмующих самолетов вбежали в горящий дом и начали выносить раненых одного за другим. Тринадцатого — последнего — они вынесли лишь за минуту до того, как рухнула крыша. Мужество этих замечательных девушек отмечено медалью «За отвагу».

Обходим раненых. Тихо приветствуем каждого и тепло благодарим за службу и мужество, проявленное в бою. Выслушиваем и записываем просьбы, отвечаем на вопросы. Люди интересуются ходом боя, тем, как он проходил после их ранения.

На осунувшемся лице с заостренным носом узнаю знакомые рыжие усы майора Михаила Андреевича Дорошкевича, раненного накануне. Тяжелая военная судьба не всегда [120] благоволила к этому мужественному, старательному и уже немолодому офицеру. Как и многие на войне, он знал не только радости побед. Увы, жизнь его покидала. По-детски волнуясь, он шепчет пересохшими губами слова благодарности за посещение и обещает скоро вернуться в дивизию. С комом в горле стараюсь подбодрить его — рассказываю об успехе боя. На прощание целую и с тяжелым сознанием расставания навечно и какой-то личной вины неоплаченного долга отхожу к другому раненому.

Закончив обход, оставляем землянку со смешанным чувством гордости за мужество и самоотверженность воинов, крайнего сожаления за их судьбы и горячего участия к их страданиям.

* * *

Раненые, прежде чем доставлялись в медсанбат, как правило, попадали в заботливые руки санинструкторов рот, фельдшеров батальонов и полковых врачей. Среди них тоже было значительное количество женщин. Уверен, что многие воины дивизии помнят З. М. Гусарову, Н. М. Виноградову, К. С. Чайкину, С. Е. Городецкую, Л. Ф. Алипову, Л. И. Заручейникову, О. П. Мажугу, Г. Я. Городкову и их подруг-соратниц. Вместе с врачами и фельдшерами А. И. Дружковым, М. Н. Щербатюком, М. Ф. Лукьяновым, И. Т. Кроленковым, И. Ф. Фащуком, Г. К. Кеменеджяном они с поразительной самоотверженностью делали все, чтобы спасти раненых и облегчить их страдания. Каким великим и благородным был их небезопасный труд!

На полковых и батальонных медицинских пунктах операций не делали. Там производили лишь первичную обработку ран, чаще всего просто накладывали повязки, в необходимых случаях — шину. Но от того, как быстро будет раненый вынесен с поля боя, от правильной и своевременной первой медицинской помощи во многом зависела судьба человека.

Нелегко приходилось девушкам-воинам в медсанбате, а еще труднее — в полках и батальонах. И физические нагрузки выпадали немалые, иной раз под стать лишь крепкому парню, и быт был не очень-то благоустроен. К этому надо добавить опасность от всех видов вражеского огня, А ведь служили девушки не только в ближнем тылу. Ходили они и в бой вместе с бойцами, нередко участвовали в предельно трудных и опасных разведпоисках, чтобы тут же, на месте, оказать помощь раненому. Именно в разведке спасла жизнь нескольким воинам стройная, миловидная девушка [121] из Подмосковья С. И. Старостина, ныне партийный работник.

На ратном поле можно было увидеть девушек-санинструкторов, мужественно пробиравшихся среди разрывов мин и снарядов, зловещего пения пуль. В последнем бою мы недосчитались Веры Михайловой. Вражеская пуля оборвала ее жизнь во время перевязки раненого бойца, с наполовину размотанным бинтом в руках.

А эвакуация с поля боя! Какой это тяжелый и героический труд! Скажу о санинструкторе Т. И. Кузнецовой. Только за несколько дней боя она вынесла 57 раненых! Столь же внушителен был счет у А. С. Красильниковой и многих других.

Девушки были связистками, машинистками, хлебопеками, переводчиками, работниками полевой почты... Их труд был тоже полон большого напряжения, а нередко и опасности. И мужества от них требовалось не меньше, чем от мужчин.

В бою под Новое Рамушево я видел в 580-м полку, как свердловчанка М. Г. Пелевина, совсем еще девочка, с поразительным спокойствием и упорством обеспечивала связь командиру полка, которая то и дело прерывалась от систематических повреждений на линии. С таким же мужеством трудилась ее землячка, радиотелеграфистка комсомолка Н. П. Белоногова в 595-м стрелковом полку. С большой самоотверженностью работали на дивизионном хлебозаводе А. П. Гамзина и А. В. Гордеева.

Бойцы относились к своим боевым соратницам-девушкам с огромным уважением, нежной признательностью, любовью. Их звали ласково «сестра», «сестричка» независимо от того, обращались ли к медику, связисту или хлебопеку.

С женщинами, как и со всеми воинами, систематически проводилась политическая работа. Мы заботились об укреплении партийного и комсомольского ядра в их среде. Пропагандировали примеры героизма, всемерно привлекали женщин к активному участию во всех политико-воспитательных мероприятиях, к работе партийных и комсомольских организаций. Оправдали себя и периодические совещания женщин, на которых обсуждались общеполитические и служебные вопросы.

Разумеется, женщины-воины, которые наравне с мужчинами несли тяготы войны, требовали и дополнительного внимания. Речь идет хотя бы об элементарном уюте, о подгонке обмундирования и обуви, о предметах женского [122] туалета и других специфических проблемах. Женщина и в окопе оставалась женщиной!

Далеко за полночь возвращались мы на командный пункт. В памяти всплыли стихи поэта, посвященные русской женщине:

Как эти строки были созвучны тому, что мы видели и что знали о женщинах-воинах, шедших рядом с нами по фронтовым дорогам!

Образ женщины с погонами на плечах живет в нашем сознании как светлый пример самоотверженности и патриотизма.

* * *

Одной из важных мер, направленных на усиление политической работы в войсках, была реорганизация структуры партийных и комсомольских организаций, предпринятая по решению ЦК ВКП(б) от 24 мая 1943 года. На этот счет мы получили директиву Главного политического управления. Теперь структура выглядела так: в полку — партийное бюро во главе с парторгом, в батальоне (отдельной роте) — первичная партийная организация во главе с парторгом, в роте — ротная партийная организация во главе с парторгом. При этом парторги назначались, что позволяло быстро заменять выбывших из строя руководителей, сохранять непрерывность партийной работы, партийного влияния в боевой обстановке.

Создание первичных партийных организаций в батальонах и дивизионах, укрепление ротных партийных организаций — все это способствовало повышению их роли в воспитании личного состава. А это было очень важно, тем более если учесть, что к тому времени институт заместителей командиров рот и батарей был упразднен.

Число первичных партийных организаций у нас в дивизии выросло почти в три раза и достигло 50. Парторгами и комсоргами батальонов и дивизионов (а это были освобожденные работники) мы подобрали сравнительно опытных товарищей, преимущественно из бывших ротных (батарейных) замполитов. Труднее было с подбором парторгов рот и батарей. [123] На эти посты назначались менее опытные, с небольшим стажем коммунисты. Половина из них в роли партийного вожака выступала впервые. Среди парторгов рот и батарей было 12 командиров взводов, 17 командиров отделений, остальные — рядовые.

Естественно, что партийные руководители всех этих звеньев нуждались в совете и помощи. И мы не жалели времени, чтобы побеседовать с каждым, тем более что обстановка позволяла. Политотдел провел специальный семинар с парторгами батальонов и дивизионов. А с парторгами рот и батарей семинары состоялись во всех полках.

Особое внимание уделялось первым партийным собраниям в батальонах и дивизионах. Это и понятно. Ведь на этих собраниях обсуждался один из коренных вопросов — задачи первичной организации в воспитании личного состава. Готовили собрания и участвовали в них все работники политотдела, командиры и политработники.

* * *

Весна и лето 1943 года прошли в трудах и заботах. Дивизия не раз участвовала в боях на разных участках Северо-Западного фронта, закреплялась на занятых рубежах, совершала марши по болотистым дорогам. Менялись номера армий, в которые входила дивизия. Кроме упомянутых выше 11-й и 27-й она была в составе 1-й ударной, 34-й и 68-й армий. Менялась и моя должность. В 1942 году какое-то время я был комиссаром, а потом заместителем командира дивизии по политчасти. Мне приходилось встречаться с командующими армиями генералами С. Г. Трофименко, И. Г. Советниковым, Г. П. Коротковым, Ф. П. Озеровым, членами военных советов Д. Е. Колесниковым, В. И. Черешнюком, В. Д. Шабановым, И. П. Шевченко. Все они оставили большой след в моей памяти.

Расскажу о встречах с одним из них — членом Военного совета 1-й ударной армии генералом Д. Е. Колесниковым. Его смуглое обветренное лицо, не по возрасту побелевшие волосы, маленькие умные глаза, светившиеся вниманием и добротой, его забота, которую я ощутил уже при первой встрече, — все это прочно сохранилось в памяти. Он был строг, по-партийному принципиален. Никому не прощал недостатков и промахов, не терпел лени и халатности, но высоко ценил и всячески поощрял старание, инициативу, добросовестность и смелость в бою. Его отличала высокая общая культура.

Много раз генерал Колесников бывал в нашей дивизии, [124] в ее полках, подробно интересовался работой политотдела, беседовал с командирами и политработниками, выступал перед личным составом. Порой возникало ощущение, что, беседуя, он не только не поучает, но даже не советует, а как бы доверительно делится своими мыслями. Приезжал он обычно один.

Как-то Дмитрий Емельянович неожиданно прибыл к нам вместе с членом Военного совета фронта генералом Ф. Е. Боковым. В это время я находился в 523-м стрелковом полку, проводил там занятия с парторгами рот. И вдруг прибегает дежурный и сообщает, что я, как только закончу занятия, должен срочно прибыть на КП дивизии.

На КП встречаю начальника политотдела дивизии полковника В. С. Игнатова. От него узнаю, что уже часа полтора в дивизии находятся члены военных советов.

— Что же вы не позвонили раньше? — спрашиваю у Игнатова.

— Узнав, что вы проводите занятия, запретили. Не надо, говорят, срывать. Были у комдива. Сейчас в вашей землянке.

Генерал Ф. Е. Боков, высокий, чуть лысеющий блондин с голубыми глазами, беседовал о чем-то со старшим инструктором по оргпартработе П. Н. Чаплинским. Генерал Д. Е. Колесников перебирал книги моей скромной библиотечки, с которой я не расставался всю войну.

— Вернулся, вот и хорошо, — произнес Боков, когда я ему представился.

Чаплинский вскоре ушел, и Федор Ефимович Боков попросил рассказать, как выполняется директива Главного политического управления об изменении структуры партийных и комсомольских организаций.

Я подробно доложил об изучении директивы, о реорганизации структуры, о том, как прошли партийные собрания и как мы работаем с парторгами.

— Детализировать не надо, — сказал генерал Боков. — Ваш план мы видели, он нам понравился.

Зашла речь о дивизионной газете «На врага!».

— Газета у них хорошая, боевая, — заметил Колесников, обращаясь к Бокову. — Шинкаренко, как бывший газетчик, занимается ею много.

Утверждение насчет «газетчика» было явным преувеличением, так как вся моя профессиональная подготовка в области журналистики ограничивалась краткосрочными курсами при ЦК ВКП(б), а практика — редактированием институтской многотиражки. Но возражать я не стал. [125]

Генералы Ф. Е. Боков и Д. Е. Колесников после беседы сразу же уехали. Но неужели они ждали меня полтора часа только потому, чтобы накоротке выслушать доклад? Неспроста все это.

Вскоре меня вызвали в политотдел армии, где в то время находился представитель ГлавПУ РККА генерал-майор П. А. Лапкин. Поинтересовавшись моей биографией, он сказал:

— Должность заместителя командира дивизии по политчасти и должность начальника политотдела, как вам, очевидно, известно, объединяются. Военный совет фронта на эту новую, объединенную должность предлагает вашу кандидатуру. Как вы смотрите?

Я ответил, что буду рад остаться в дивизии. За полтора года службы привык к ней, полюбил ее людей и не представляю, как могу с ними расстаться.

* * *

19 августа 1943 года... В составе 34-й армии дивизия вела тяжелый бой. Вместе с комдивом полковником М. Г. Воловичем (на этом посту он сменил генерала И. И. Бурлакина, получившего перевод в гвардейскую дивизию) мы находились на НП командира 595-го стрелкового полка в районе Пенно под Старой Руссой. Ознакомившись с ходом боевых действий, Михаил Григорьевич присел на край окопа, склонился над картой. Едва я отошел от него к рации, как рядом взметнулось пламя разрыва тяжелого снаряда. На какое-то время потерял сознание. Меня засыпало грунтом. Потом очень болела голова. Во рту ощущал солоноватый привкус крови. Но я отделался контузией. А комдив Волович и его адъютант были убиты.

Михаил Григорьевич Волович был уже немолодой, познавший в жизни многое офицер. И конечно, гибель его мы тяжело переживали.

Три дня спустя дивизию неожиданно вывели в резерв фронта. А несколько позже мы получили новый приказ — о передислокации на другой фронт.

Все мы, ветераны дивизии, встретили это известие со смешанным чувством. Было радостно от возможности попасть на одно из направлений, где шли в то время крупномасштабные наступательные операции. Но разве легко расстаться с краем, где ты сражался, не жалея крови и самой жизни?! И пусть действия именовались подчас «боями местного значения» (да и развертывались они в районах, где, по выражению остряков, «бог в спешке забыл отделить сушу [126] от воды»), подвиги однополчан в этих боях остаются для каждого из нас бесконечно дорогими. В тяжкую пору 41-го воины Северо-Западного фронта первыми остановили продвижение гитлеровцев, удержали Валдайские высоты, не пустили врага к Октябрьской железной дороге, а в начале 42-го подали пример окружения крупной оперативной группировки противника. В последующем активные боевые действия фронта не только наносили потери врагу, но и лишали его возможности перебрасывать войска на другие направления.

С известием о передислокации, казалось, что-то обрывалось внутри. Мы отступили в эти древнерусские края с тяжелыми боями от самой границы. Сколько боевых друзей, однополчан потеряли мы на этом трудном пути и в боях под Старой Руссой! Перед глазами один за другим вставали они как живые, мужественные, сильные люди, люди высокого долга и подвига. Младший лейтенант Алексей Тимофеевич Аристов, истребивший в неравном бою около полусотни гитлеровцев, капитан Алексей Федорович Величко, первым со своим батальоном ворвавшийся в ходе январского наступления в Старую Руссу и стойко сражавшийся там до последнего вздоха, скромный труженик и прекрасный боевой товарищ заместитель начальника политотдела дивизии Иван Тихонович Тихонов, погибший под бомбами врага, сын полка Геннадий Дроздов, отдавший жизнь за победу под Новое Рамушево, отважный разведчик Герой Советского Союза Я. М. Устюжанин, погибший при выполнении боевого задания, душевный и смелый политический наставник, заместитель командира батальона по политчасти Илья Филиппович Демидов, возглавивший атаку роты в тяжелом бою...

Да разве перечислишь всех, кто, подобно горьковскому Данко, пламенем своего бесстрашного, благородного сердца освещал путь к победе...

И подумалось мне, что где-то здесь — на стенах ли древнего города Старая Русса или при выезде из Валдая — следовало бы большими буквами, перефразируя древних, написать:

«Остановись и сними шапку, путник, у каждой из многочисленных воинских могил на Валдайской возвышенности! В них лежат защитники Москвы, Ленинграда и Сталинграда, защитники Родины, отдавшие жизнь за твое право на жизнь». [127]