На Северо-Западном фронте
Дивизия продолжает бой
— Ну, а теперь сдавайте дела. Пойдете начальником политотдела 188-й стрелковой дивизии.
Слова эти застали меня врасплох. В то время я был помощником начпоарма по работе среди комсомольцев и только что доложил члену Военного совета 11-й армии С. Е. Колонину о выполнении его поручения, связанного с поездкой в войска. Приготовился ответить на вопросы по существу доклада. А вместо этого...
Но дивизионный комиссар выжидательно смотрел на меня. И продолжал:
— Школу армейской службы вы прошли, боевой опыт тоже имеете. Действуйте уверенно. Буду за вами следить, помогать при необходимости. Но и за промахи спуску не дам. Уж не взыщите. Конечно, трудности, особенно на первых порах, неизбежны. Но пусть они вас не смущают. В общем, надеюсь на вас, Григорий Наумович.
Хотелось сказать многое, от всей души поблагодарить. Но я ответил коротко:
— Доверие партии постараюсь оправдать!
Положив курительную трубку, с которой он редко расставался, дивизионный комиссар вышел из-за стола, протянул мне руку:
— Желаю успеха. Наведаюсь к вам, как только позволит обстановка.
Семен Ефимович не бросал слов на ветер. Сдержал он обещание и на этот раз — приехал в дивизию, поинтересовался, как идут дела. Человек он, несмотря на внешнюю суровость, был удивительно простой, доступный, хорошо знал армейскую жизнь. Каждая встреча с ним чем-то обогащала, и мы искренне сожалели, когда его отозвали с Северо-Западного фронта. Он был назначен членом Военного совета 18-й армии, которая вела тяжелые бои под Новороссийском. [4]
Перед отъездом в дивизию мне следовало представиться командующему армией. Встреча с генералом В. И. Морозовым и радовала, и вызывала некоторую робость. Василий Иванович обладал большим военным и жизненным опытом. Участник гражданской войны, он сражался на Восточном и Южном фронтах. В начале 30-х годов командовал Пролетарской дивизией, дислоцировавшейся в столице нашей Родины — Москве, позднее — 2-м стрелковым корпусом в Двинске, откуда в июле 1940 года прибыл в нашу армию.
Командарм встретил радушно. Его чуть прищуренные, черные, как антрацит, глаза, осунувшееся смуглое лицо и необычная сутулость выдавали усталость. Время было позднее, но ложиться спать он явно не собирался. Бои не оставляли времени для отдыха.
Генерал подвел меня к тахте и предложил сесть. Расспросил о семье. С грустью вспомнил первые дни войны, погибших товарищей, без вести пропавшую свою дочь, которая по моей рекомендации была назначена вожатой в пионерлагерь ЦК комсомола Литвы в Паланге. Доверительно сообщил, что судьбой дочери интересовался И. В. Сталин, давший задание партизанам выяснить ее судьбу. Забегая вперед, скажу: месяц спустя командарм приезжал в дивизию, чтобы вручить награды отличившимся воинам, и как бы продолжая этот наш разговор, с радостью сказал:
— А вы знаете, дочка-то нашлась. Спряталась у дальних родственников. Жена моя ведь из Литвы.
Командарм ввел меня в обстановку, сложившуюся в полосе армии, где действовала и 188-я дивизия. Сообщил, что соотношение сил складывается здесь не в нашу пользу.
— Дивизией, — сказал Василий Иванович, — командует теперь генерал Клешнин. Человек смелый, полком управлял хорошо. Помогите ему освоиться на новом месте.
Сдача дел много времени не заняла. Остаток дня потратил на изучение документов, касающихся дивизии, и на беседы в штабе и политическом отделе. А ранним утром 19 января 1942 года оставил приильменьское село Ложины, где располагалось полевое управление армии.
...Скрипел, переваливаясь по снежным ухабам, по льду Ильмень-озера старенький штабной автобус. Надрывно гудел мотор. Разговаривать было трудно да и не хотелось. Поеживаясь от крепкого мороза и кутаясь в полушубок, мой спутник Алексей Ефимович Лукашевич, заместитель начпоарма, [5] погрузился в свои мысли и вскоре задремал. На фронте поездка в машине нередко была для нас единственной возможностью немножко поспать. Мне же было не до сна. Тревожили думы о новой работе...
Война длилась уже 212 суток, и 188-я дивизия, вступившая в бой в первые ее часы, выдержала немало испытаний. Создана она была всего за несколько месяцев до нападения гитлеровской Германии на нашу страну, в пригороде Каунаса, бывшей столицы Литвы, на базе 11-й мотострелковой бригады.
Формирование дивизии в целом прошло хорошо. Но именно «в целом». До штата не хватало автотранспорта, зенитной артиллерии, некоторых других видов вооружения. Необходимо было, чтобы и люди в частях и подразделениях, да и сами части и подразделения «притерлись» друг к другу. Короче говоря, проблем и сложностей на пути к полной боеготовности было много. Я хорошо помнил то время, часто бывал в 188-й, стараясь помочь ее командирам, политработникам, комсомольскому активу в решении всех этих проблем.
Майским днем 1941 года дивизия вышла в летние лагеря (район железнодорожной станции Козлово-Руда, что в 45–50 километрах от государственной границы). Лагерь в лесу пришлось оборудовать почти заново, и на боевую подготовку времени оставалось совсем мало. А вскоре три батальона (по одному от стрелкового полка), усиленные батареями полковой артиллерии, и один артиллерийский дивизион были выдвинуты к самой границе. Остальные подразделения оставались в лагерях.
Мы, конечно, знали, что партия и правительство принимали все возможное для подготовки страны к отпору агрессору. Осуществлялись многие политические, экономические и военные меры по укреплению обороноспособности нашей Родины. Собственно, с этим и было связано рождение 188-й стрелковой. И все же война пришла как-то внезапно.
В памяти мелькали картины недавних событий. Боевая летопись дивизии приобретала для меня особый смысл. Ведь раньше я знал дивизию как работник политотдела армии. Сейчас она станет моим домом, моей боевой семьей.
Утро 20 июня... В лагерном домике полковника П. И. Иванова, командовавшего в то время дивизией, собрались командиры частей. Зачитали директиву командующего Прибалтийским Особым военным округом, в которой выражалось беспокойство в связи с подозрительной активностью немцев на границе. Комдив приказал командирам [6] полков повысить бдительность, изучить свои участки и принять в подчинение находившиеся там строительные батальоны.
21 июня... Командиры полков и батальонов целый день вместе с работниками штаба занимались рекогносцировкой. Поближе к границе с оперативной группой выехал и командир дивизии. Части дивизии по-прежнему оставались в лагерях. Туда же поздно вечером вернулись командиры батальонов и офицеры штабов.
Предвоенная суббота в лагерях прошла как обычно. Командиры и политработники были поглощены текущими заботами. Вечером состоялся концерт самодеятельности. Люди разошлись по палаткам, не подозревая, что отзвуки вечернего веселья и легкий, баюкающий шепот ночного леса — атрибуты мирного вечера, такие обыденные и привычные, станут в одно мгновение бесконечно далекими и на долгие годы неповторимыми.
В батальоны, находившиеся на границе, чувство тревоги пришло несколько раньше. В течение всего дня 21 июня была заметна по ту сторону границы подозрительная возня. Командиры батальонов старшие лейтенанты С. М. Уперов, П. С. Гудков, М. И. Дудов и командир артиллерийского дивизиона старший лейтенант В. М. Романенко не смогли скрыть от подчиненных своего беспокойства. Вечером работники отдела политической пропаганды дивизии старший политрук Н. П. Чалый и младший политрук Д. Т. Сорокин, командиры и политработники подразделений провели беседы с личным составом о международном положении. Они подчеркивали необходимость всемерного повышения бдительности, и в этом обыденном требовании отчетливо звучали ноты тревоги, продиктованные обстановкой.
Когда совсем стемнело, в батальон Гудкова пришли два пограничника. Они рассказали: «Днем немецкие офицеры группами подходили к границе, наблюдали в бинокли и о чем-то рассуждали, показывая в нашу сторону. Сейчас они подползают к границе». Старший политрук Чалый спросил у Гудкова: «Что думаешь, комбат?» Никому не хотелось впадать в крайность, и комбат ответил: «Не исключена провокация». С этой оценкой согласились и пограничники.
Сведения, полученные от пограничников, передали в штаб дивизии. А в батальонах, выдвинутых к границе, проинструктировали командиров рот и взводов, провели беседы о повышении бдительности, усилили посты охраны и наблюдения, проверили наличие боеприпасов. Но что это могло изменить? Почти на 30-километровом участке фронта [7] — от Вирбалиса до Виштынец — по-прежнему оставалась лишь тонкая цепочка войск, состоящая из трех батальонов.
Позже командир 523-го стрелкового полка майор И. И. Бурлакин мне рассказывал:
— Около часа ночи ко мне приехал полковой инженер с директивой штаба округа: приступить к минированию границы. На станцию Вилкавишки должны были прибыть вагоны с минами, и нам необходимо было направить команду для разгрузки и транспорт для перевозки мин. Около трех часов ночи позвонил оперативный дежурный дивизии и передал сообщение о том, что на границе неспокойно, необходимо усилить наблюдение и приготовиться к отражению возможных провокаций.
В руке Бурлакина еще дымилась недокуренная папироса, когда на рассвете в небе послышался тяжелый гул: шли первые эшелоны немецких бомбардировщиков.
А в 3 часа 45 минут по пограничным заставам и расположению батальонов открыла огонь вражеская артиллерия. Всем стало ясно: началась война.
В полосе, которую занимали три батальона дивизии, наступал армейский корпус врага, поддержанный авиацией.
Удар противника был внезапным, но воины дивизии не дрогнули.
Позднее, уже после войны, я ознакомился с книгой фашистского генерала Гота, командовавшего 3-й танковой группой. Он писал: «Обе дивизии 5-го армейского корпуса сразу же после перехода границы натолкнулись восточнее города Сейны (то есть в полосе обороны нашей 188-й дивизии. — Г. Ш.) на окопавшееся охранение противника, которое, несмотря на отсутствие артиллерийской поддержки, удерживало свои позиции до последнего. На пути дальнейшего продвижения к Неману наши войска все время встречали упорное сопротивление русских»{1}.
Запомнились воины дивизии, ставшие грудью на пути вражеского вторжения: лейтенанты В. И. Петров, Н. Ф. Куличев, М. Г. Побияха, И. И. Глушко, В. М. Салыга, Г. А. Алиев, старший лейтенант В. М. Романенко, пулеметчик Н. Н. Адашвили, старшина Н. Р. Хлызов, красноармеец Середа, курсанты полковой школы Левченко и Ущиповский... Они стойко отбивали атаки гитлеровцев и погибли в неравной схватке.
Части дивизии, находившиеся в лагерях и поднятые по тревоге, организованно двинулись к границе. Но для того [8] чтобы преодолеть 40 километров походным порядком, да еще под ударами вражеской авиации, требовалось время. А его-то и не было.
В районе Вилкавишки развернулся встречный бой. Силы были крайне неравными. Сдержать продвижение противника наши части не смогли и вынуждены были в исключительно трудных условиях начать отход, предпринимая контратаки на каждом мало-мальски подходящем рубеже.
25–26 июня полки дивизии вместе с другими войсками Северо-Западного фронта упорно дрались севернее Каунаса, в районе Ионавы. Потом, ослабленные и плохо обеспеченные, пять дней удерживали рубеж, оседлав в районе Герусово шоссе Опочка — Ново-Ржев. Десятки раз фашистские автоматчики и танки, поддерживаемые крупными силами авиации, атаковали рубежи дивизии. Таяли ряды обороняющихся, все меньше становилось у них оружия и боеприпасов, но люди стояли насмерть.
К середине июля в дивизии насчитывалось всего два исправных пулемета. И все-таки она оставалась боевым соединением, наносившим врагу ощутимый урон. В то время не было сплошного фронта, и командир дивизии решил ударом по тылам противника ослабить его натиск. В ночь на 18 июля два отряда (в каждом по 30 человек), возглавляемые капитаном Б. И. Гальпериным и старшим лейтенантом С. С. Сениным, проникли в расположение 129-й пехотной дивизии врага и разгромили штаб и тылы одного из ее полков. Одновременно воины 188-й перешли в контратаку с фронта.
Потеряв несколько сот солдат и офицеров, до десятка танков и много другой техники и оружия, фашисты были вынуждены прекратить атаки на прежнем направлении. Наша же дивизия, отстояв позиции, захватила первые трофеи: 25 грузовых машин, 48 мотоциклов и другую технику. Однако положение на соседних участках фронта не позволило оставаться на занимаемом рубеже. Противник, обойдя фланги дивизии, был уже в ее тылу.
Несколько дней спустя батальон 523-го стрелкового полка под командованием капитана А. В. Серова проник в тыл вражеских войск в районе Кудиверь, уничтожил свыше 150 гитлеровцев, захватив документы и 30 автомашин.
В двадцатых числах июля дивизия, взаимодействуя с 23-й и 33-й стрелковыми дивизиями, провела успешные бои с задачей не допустить выхода противника во фланг и тыл наших войск в районе станции Локня. В ходе боев она продвинулась на шесть километров, уничтожив до 1500 гитлеровцев и захватив многочисленные трофеи. Общими усилиями [9] план противника на окружение советских войск был сорван. При этом особо отличились 580-й стрелковый полк, возглавляемый подполковником В. В. Ефремовым, и разведывательный батальон капитана Г. К. Портнова.
. В начале августа дивизия вела упорные бои юго-восточее города Холм и оказалась там в окружении. Фашисты уже готовы были торжествовать победу. Но радость их была напрасной. Ценой огромного напряжения части 188-й проложили по болотам дорогу и в ночь на 6 августа обрушили удар во фланг 32-й немецкой пехотной дивизии, обратив в бегство ее 94-й пехотный полк. Больше 15 километров с боями продвинулись на запад полки дивизии, освободив деревни Черновка, Стефановка и другие. Гитлеровцы потеряли до 500 солдат и офицеров. Оседлав шоссе Наход — Большое Устье и Наход — Каменка, дивизия больше месяца непоколебимо стояла, как щит, на пути врага.
В октябре — ноябре воины дивизии провели успешные бои в районе Лобаново, что западнее Валдая. Значительные потери она нанесла 27-му и 28-му пехотным полкам 12-й пехотной дивизии противника.
Стойкость и мужество... Эти качества были характерными для всего личного состава фронта. Многие боевые эпизоды, вошедшие в летопись дивизии, памятны мне отнюдь не по донесениям или рассказам других, а непосредственно: работники политотдела армии большую часть времени находились в войсках, среди воинов.
Предстоящая работа была, казалось, достаточно знакома. Но чем больше я о ней думал, тем глубже осознавал неизбежность трудностей и неожиданных ситуаций, которые потребуют продуманных, а подчас и мгновенных решений. И конечно же, самостоятельности и личной ответственности.
Мысль невольно обращалась к тем, у кого я учился за четыре года своей воинской службы. Ведь еще Суворов говорил: «Возьми себе в пример героя». Моими героями были умудренные жизнью политработники, обладавшие умением проникать в души людей, воодушевлять, окрылять их сердца. Как достигали они своей цели, объяснять не берусь. Но чаще всего главенствующую роль тут играл не пафос митингового выступления, хотя и это им было не чуждо, а пример собственного поведения, личное обаяние, доброе слово, задушевная беседа, которые на годы запечатлялись в памяти. Эти люди как-то сразу становились тебе близкими. Им верилось с первой встречи.
К таким людям по праву можно отнести бригадного комиссара [10] М. В. Рудакова — начальника политотдела 11-й армии. К нему под начало я попал в июне 1940 года, перед исходом в Прибалтику.
В армию меня призвали в 1937 году (работал перед этим директором средней школы). Начал службу курсантом-одногодичником, потом был командиром взвода, политруком батареи, инструктором по пропаганде полка. Затем работал в политорганах. Михаил Васильевич покорил меня прежде всего своей организованностью и деловитостью, умением ценить время.
Деловитость бригадного комиссара была для нас эталоном. Он очень любил четкость — и в мыслях, и в поступках. Но его пунктуальность и строгость никогда не мешали ему быть внимательным и чутким. Для того чтобы поговорить с подчиненными по душам, понять сокровенные думы и помыслы, выяснить, что волнует человека, он не жалел времени, хотя день его был расписан по минутам. И никогда не видели М. В. Рудакова суетливым, торопящимся, нервно поглядывающим на часы. Спокойная размеренность была его стилем.
Многому можно было поучиться у предшественника С. Е. Колонина члена Военного совета нашей армии Ивана Васильевича Зуева. В этом политработнике привлекали меня простота, умение, не переступая грани служебной субординации, как-то слиться с подчиненными, сделать свои мысли и стремления их мыслями и стремлениями, воодушевить, повести людей за собой. Он прибыл в армию в апреле 1941 года.
Как-то в комнату, где я работал, вошел стройный, подтянутый, совсем еще молодой военный. На его гимнастерке вместе с депутатским знаком Верховного Совета Украины сверкали орден Красного Знамени и два ордена Красной Звезды.
В довоенные годы мало у кого было столько орденов. Если человека удостаивали даже одной награды, то, прежде чем назвать его фамилию, говорили и писали: «Орденоносец». А тут три боевых ордена! Было от чего прийти в смущение. Я мгновенно вскочил, представился. А вошедший, в свою очередь, запросто сказал: «Зуев, назначен членом Военного совета армии, решил познакомиться с работниками отдела, посмотреть расположение, узнать, как живете».
Разговор проходил стоя, но напряжение как-то само собой улетучилось. Потом Иван Васильевич присел на край стола. Беседа не была продолжительной, но запала в душу глубоко. Дело было не в словах, а в интонации, в скупых [11] замечаниях, в жестах, в открытости души собеседника. Чуть ли не с первого взгляда он вызывал доверие. С началом войны мы узнали еще одну черту характера Зуева — храбрость. Во время боя его можно было встретить везде: в блиндаже комдива и в окопе красноармейца. Был случай, когда в тяжелый момент отступления он возглавил контратаку против гитлеровцев, наседавших на штаб нашей армии.
15 декабря 1941 года перед отъездом на другой фронт И. В. Зуев зашел в политический отдел армии для того, чтобы проститься с нами и, как оказалось, навсегда. Несколько месяцев спустя он погиб.
...Мотор натужно загудел. Наша машина выбиралась со льда Ловати на крутой берег. Дорога пошла еще более трудная.
Мелькнула стрелка: «Хозяйство Клешнина». Мы свернули направо, в сторону фронта, и вскоре добрались до деревни Талыгино, точнее, на место, где она когда-то была. В уцелевшем на окраине полуразрушенном домике располагался теперь командный пункт дивизии. Командира и комиссара встретили на улице. Генерал М. Н. Клешнин пожал мне руку, как старому знакомому. Выглядел он усталым, озабоченным, должно быть, несколько ночей не спал. С военкомом бригадным комиссаром Я. Г. Поляковым до этого я не встречался, но был наслышан, что он выходец из рабочих-шахтеров Донбасса, опытный политработник, в прошлом комиссар одного из главных управлений Наркомата обороны. Ему было за сорок. Лицо волевое, добродушное. Впрочем, я уловил его скептический взгляд. Причиной тому, очевидно, был мой не очень-то внушительный вид.
Наскоро перекусив и осведомившись о делах дивизии, А. Е. Лукашевич собрался уезжать, как и намечалось, в другое соединение.
— Что же, Наумыч, ни пуха тебе ни пера, — сказал он, крепко обнимая меня.
Полковой комиссар пришел в политотдел армии сравнительно недавно — где-то в начале войны. Но опасность ускоряет сближение людей. И все мы как-то сразу почувствовали в нем человека доброжелательного. Он не только много, самозабвенно трудился сам, но и выказывал готовность помочь другим. В критических ситуациях Алексей Ефимович умел сохранять самообладание и ясность мысли. Его речь с характерным белорусским акцентом всегда была ровной, уверенной. [12]
Мы расставались не насовсем. И все же, обняв друг друга, каждый из нас подумал о превратностях войны...
Проводив Лукашевича, комиссар дивизии Яков Гаврилович Поляков, я и мой предшественник В. Н. Куличков зашли в землянку комдива. Естественно, что наша беседа была в основном о боевых действиях.
Дивизия вот уже две недели вела непрерывные бои. А перед этим она совершила 70-километровый марш-бросок из-под Лобаново, сосредоточившись в районе деревень Маята, Ложины и Веретье, что юго-восточнее озера Ильмень. В походе было нелегко. Но приказ командующего фронтом о переходе в наступление бойцы восприняли как праздник.
— У каждого, — рассказывал Я. Г. Поляков, — душа горела от ненависти к врагу. Его злодеяния сверлили мозг, леденили душу. Победа советских войск под Москвой умножила наши силы. На собраниях и митингах, которые прошли в подразделениях, царил необычайный подъем. В глазах бойцов я видел слезы. Слезы радости и надежды.
В ночь на 7 января по льду Ильмени, по рекам Пола и Ловать полки двинулись на Старую Руссу. Наступление оказалось неожиданным для противника. Несмотря на бездорожье, лютую стужу и отчаянное сопротивление врага, дивизия вместе с другими соединениями 11-й армии продвинулась более чем на 40 километров. Воины дивизии освободили деревни Подборовье, Талыгино, Иванково, Лысково, Красково, Крюково. Овладели платформой Анишино, перерезали железную дорогу Старая Русса — Лычково и две шоссейные дороги от Старой Руссы на Лычково и Залучье.
В ходе боев только частями дивизии было уничтожено около 500 солдат и офицеров противника, захвачены 5 пушек, 9 автомашин, склады интендантского и химического имущества, автомастерские, несколько складов боеприпасов и свыше 30 пленных.
Советские воины проявили в боях массовый героизм. Приведу лишь несколько примеров, о которых в землянке комдива рассказал Яков Гаврилович Поляков.
В бою за деревню Медниково политрук роты автоматчиков Н. Е. Бораненков заменил погибшего командира роты лейтенанта И. Т. Горшу и, будучи раненным, несколько раз водил бойцов в атаку.
Во время боя за платформу Анишино пулеметчик 523-го стрелкового полка С. С. Антонов при отражении контратаки уничтожил около 20 фашистов. За один день он был трижды ранен, но до конца боя продолжал сражаться. [13]
Несмотря на серьезные ранения, до конца боя оставались в строю командир взвода комсомолец П. Г. Демченко, политрук Г. В. Ягодкин и многие другие.
Героически дрался батальон 595-го полка, ворвавшийся в ночь на 9 января в город Старая Русса. Командир батальона капитан Алексей Федорович Величко отличался и военными знаниями, и храбростью, и выдержкой. Всегда подтянутый, строгий к себе, он умел без крика и суеты быть требовательным к подчиненным, умело руководил их действиями. Вера в командира умножала силы бойцов.
Появление наших воинов на улицах города было для гитлеровцев полной неожиданностью. Возникла паника. Многие фашисты выскакивали из домов в нижнем белье. Батальон очистил от противника ряд улиц и с боем овладел Красными казармами.
К сожалению, вовремя помочь батальону не смогли. Противник, оправившись от растерянности, подтянул значительные резервы и перешел в контратаку. Наш батальон оказался в окружении.
Почти целый день шел неравный бой. Многие воины были ранены или убиты. Тяжелое ранение получил и капитан Величко. Однако он продолжал управлять боем, пока не потерял сознание. Люди сражались с исключительным мужеством, до последнего патрона.
Группа бойцов батальона, среди которых был секретарь комсомольской организации полка младший политрук И. Е. Барсук, была полностью блокирована противником. Патроны кончились. Оставалась одна граната на всех. Гитлеровцы, казалось, торжествовали победу. Подпустив их почти вплотную, Барсук взорвал гранату. Избавив себя от плена, он в то же время уничтожил несколько гитлеровцев.
Противник захватил дом, где находились раненые советские воины, в том числе капитан Величко. Фашисты подожгли дом, уничтожив в огне всех раненых, а также санитаров. Когда стало ясно, что удержать Красные казармы нет возможности, командир дивизии полковник Т. И. Рыбаков приказал группами выходить из окружения.
Трагически сложилась судьба и самого Т. И. Рыбакова. Это был умный, образованный и храбрый военачальник. Стремился во все вникать, обстоятельно знать положение дел в подразделениях. В ходе наступления Тимофей Илларионович вынес свой наблюдательный пункт на железнодорожную насыпь, находившуюся в непосредственной близости от поля боя. И тут осколок вражеского снаряда оборвал его жизнь... [14]
Многое из рассказа комиссара мне уже было известно, и все же я слушал его с большим интересом, словно ощущая живую плоть героев, биение их сердец, движение их мысли. Подвиг на войне, как правило, связан с опасностью для жизни. Он требует от воина высокой нравственности, способности подняться над своим личным, сиюминутным к вершинам цели — защите Родины. Может быть, поэтому до сих пор помнятся мне и имена и дела многих отличившихся воинов.
Генерал М. Н. Клешнин слушал комиссара не менее внимательно, чем я. Он прибыл в соединение всего несколькими днями раньше. И о последних событиях, свидетелем и участником которых он был, рассказал сам:
— 15 января перед дивизией была поставлена задача: перерезать шоссейные дороги, ведущие в Старую Руссу со стороны Демянска и Холма. Задачу выполнили успешно. Потеря врагом железной дороги на Лычково и шоссейной дороги на Демянск сильно осложняет для него связь с демянской группировкой.
В разгар нашей беседы позвонил командарм. Его интересовала обстановка, сложившаяся в полосе наступления дивизии. Генерал М. Н. Клешнин доложил довольно подробно. Я слушал его доклад, и это помогло мне войти в курс дела.
Наступление дивизии теперь, по существу, застопорилось. Противник успел подбросить подкрепления. Опираясь на заранее подготовленные в инженерном отношении позиции, он продолжает оказывать упорное сопротивление, особенно в районе Городской слободы и Медниково (восточнее Старой Руссы). У нас же не было танков, ощущался недостаток и в артиллерии, а также в боеприпасах. В условиях бездорожья наши тылы не обеспечивали подвоз, в то время как противник обладал хорошими дорогами.
— Нам надо смотреть в оба. Наступая, закреплять достигнутое, быть готовым к отражению контратак противника, — заключил комдив.
В соседней деревне, в домике, где размещался политический отдел дивизии, я застал лишь инструктора по информации старшего политрука А. С. Баранчикова, все остальные работники были в частях.
С чего начать? Конечно, было бы куда проще собрать аппарат политотдела, выслушать соображения сотрудников, общими усилиями определить конкретные задачи, а также стиль и методы предстоящей работы. Но не та теперь обстановка. Надо как-то иначе знакомиться с людьми, вникать [15] в жизнь полков и подразделений. В то же время усиливать партийное влияние на войска, ведущие боевые действия.
Баранчиков доложил политдонесения, поступившие в тот день от комиссаров частей.
В одном из донесений говорилось о самоотверженной работе санитаров. Вместе с тем указывалось на трудности с эвакуацией тяжелораненых. Транспорта не хватало. А промедление с эвакуацией недопустимо ни на час, особенно в условиях сильных морозов. О том, что необходимо принять дополнительные меры, обеспечивающие своевременную эвакуацию раненых, доложил и старший инструктор по работе в тыловых подразделениях старший политрук П. И. Монаков, возвратившийся в политотдел. Петр Иосифович предложил использовать для этого автомашины, доставлявшие к переднему краю боеприпасы.
— На обратном пути они идут порожняком. А одеяла на складе тыла найдутся.
Что ж, предложение стоящее. Звоню заместителю командира дивизии по тылу. Майор В. Г. Соболев заверил, что соответствующий приказ он отдаст. И добавил:
— Найдем не только одеяла, но и тулупы.
В донесении из 523-го стрелкового полка сообщалось, что партийная организация еще накануне наступления обсудила заявления нескольких бойцов и командиров, изъявивших желание быть кандидатами в члены партии. Комиссар полка ставил вопрос о том, чтобы парткомиссия рассмотрела эти заявления непосредственно в полку.
Секретарь парткомиссии старший политрук А. И. Волков в то время находился в 234-м артполку в качестве представителя политотдела. В тот же вечер, по вызову, он прибыл в политотдел. Идеей выездного заседания Волков загорелся. Дела вступавших в партию, сообщил он, уже оформлены. Но удастся ли обеспечить нужный кворум? Ведь парткомиссия преимущественно состояла из коммунистов, проходивших службу в управлении дивизии. Старший политрук тут же переговорил по телефону с членами парткомиссии и доложил:
— Завтра же проведем...
Кворум удалось обеспечить, и выездное заседание парткомиссии состоялось. Но эпизод этот заставил задуматься. Надо было менять состав парткомиссии, иметь среди ее членов более широкое представительство коммунистов частей.
Волков сетовал на задержку с выдачей партбилетов и [16] кандидатских карточек. Он положил на стол протокол заседания парткомиссии, который требовалось утвердить.
Так одно за другим наваливались дела, не оставлявшие времени для привычного в мирных условиях вступления в должность. Знакомиться с работниками политотдела приходилось пока на ходу, по мере того, как они появлялись здесь. Беседы с ними расширяли знания жизни дивизии, но полной картины дать не могли.
Решаю последовательно побывать в каждой части. Ведь работа в частях — основное для политотдела соединения. Разумеется, это отнюдь не умаляет значения труда в самом аппарате. Но решающий участок — части и подразделения, их люди. Постоянное общение с коммунистами, с личным составом вооружает политорган знанием людей, их настроений и способностей, позволяет, как учил В. И. Ленин, «безошибочно определить по любому вопросу, в любой момент настроения массы, ее действительные потребности, стремления, мысли...»{2}, «своевременно учесть и знать, где сосредоточить свои главные силы и внимание»{3}. Возвращаясь сейчас мысленно к тому далекому времени, сравнивая и анализируя пройденное и пережитое, еще глубже сознаешь мудрость ленинских советов. Ох, как много они помогали мне в трудных ситуациях!
Прежде всего хотелось познакомиться с командирами, комиссарами, секретарями партийных и комсомольских организаций, пропагандистами полков, командирами и комиссарами батальонов. Чтобы получить представление о положении дел в ротах, я просил назвать лучшие и ограничился на первых порах знакомством с ними. Это позволяло знать передовиков дивизии, установить с ними личные контакты, опираться на их опыт.
Обстановка, как уже говорилось, была сложной: дивизия, продолжая частью сил наступление, всемерно закрепляла завоеванные рубежи, готовилась к отражению возможных контратак противника. Естественно, что, бывая в частях, я должен был интересоваться, как строится партийно-политическая работа с учетом этих новых условий.
Уже на следующий день мы вместе со старшим инструктором батальонным комиссаром И. М. Хроминым отправились в 580-й стрелковый полк. На участке полка было сравнительно спокойно. Стороны взаимно обменивались артиллерийскими выстрелами, чередовавшимися время от времени [17] с огневыми налетами. Строчили пулеметы. Шел обычный для периода относительного затишья огневой бой.
Встретил нас военком полка старший батальонный комиссар Дмитрий Михайлович Лукшин. После довоенных лагерей мы не виделись, казалось бы, не так уж много — всего полгода. Но у войны свои масштабы измерения времени. И теперь мы не скрывали взаимной радости. Дмитрий Михайлович доложил обстановку. Мне понравилось, что, не прибегая к записям, не заглядывая в блокнот, он уверенно называл число коммунистов и комсомольцев в той или иной роте, фамилии парторгов, активистов, отличившихся в ходе наступления, давал сжатые, но исчерпывающие характеристики командиров и политработников. Видно было, что комиссар хорошо знает людей.
Беседу мы продолжали по дороге в один из батальонов, и характер ее был для Лукшина менее приятным. Но тут уж ничего не поделаешь. Я спросил у него, почему личный состав не отрыл окопы, не оборудовал укрытия, ведь батальон перекрывает важное шоссе Старая Русса — Холм и можно в любое время ждать контратак противника, не исключены неоправданные потери и от его огня. Но объяснить все это комиссару было трудно.
Разговор зашел о питании. Оказалось, горячую пищу подвозили нерегулярно. Договорились: подтянуть кухни поближе к переднему краю, организовать обогрев бойцов. Днем, конечно, зажигать костры было опасно, но с наступлением темноты лес прикроет и огонь и дым.
Командира полка подполковника Василия Владимировича Ефремова застали на его наблюдательном пункте. Вместе с ним находился командир дивизиона артполка майор К. Н. Зайкин. Они уточняли задачи артиллерии.
В. В. Ефремова я знал еще до войны. Это был опытный и авторитетный командир. В Красную Армию он пришел еще в 1919 году девятнадцатилетним рабочим пареньком. В 20-х годах окончил Рязанское военное училище и посвятил себя трудной и благородной профессии командира.
— Надеюсь, не забыли, — сказал он, пожимая мне руку.
Вспомнили Козлово-Руду, где мы встречались в летних лагерях. Затем он коротко рассказал о людях и делах полка. Пожаловался на усталость личного состава, на недостаток боеприпасов. Подполковник правильно реагировал на замечания, тут же отдал распоряжения и об отрытии окопов, и о доставке на передний край горячей пищи, и об обогреве бойцов. А в заключение сказал:
— Конечно, трудности и обстановку люди понимают, [18] свою задачу мы выполним. Правильно говорю, комиссар? — обратился он к Лукшину.
По тону обращения и характеру ответа легко было понять, что отношения у них хорошие.
Переходя из роты в роту, мы знакомились с бойцами и командирами, политработниками и активистами. Так, в течение нескольких дней мы побывали во всех частях.
Я узнал многих людей, в том числе командиров. Разными они были по возрасту, жизненному опыту и образованию. Дмитрий Евдокимович Матыгин, командир 234-го артполка, был кадровым военным, полком начал командовать еще до войны. Командир отдельного батальона Михаил Андреевич Дорошкевич участвовал в гражданской войне, в 1920 году окончил курсы краскомов, но длительное время находился в запасе, работал бухгалтером. Заместитель командира лыжного батальона Иван Еременко в армию пришел в 1939 году, прямо со школьной скамьи, не переставая мечтать о профессии учителя. Весь свой багаж военных знаний он получил на краткосрочных курсах.
Многие командиры и политработники начинали войну в небольших должностях. Но уже первые бои экзаменовали их сурово, без каких-либо скидок, дав кадровым органам надежные критерии для оценок. Теперь эти люди, выдвинутые на новые, более высокие посты, успешно справлялись с порученным делом.
Бывая в частях и подразделениях, я поначалу больше слушал, чем говорил. Спрашивал, дотошно уточнял, запечатлевал в памяти все то, что меня интересовало. Иногда советовал, но воздерживался от критики, хотя недостатки в партийно-политической работе бросались в глаза. Думалось, что с критикой, с дачей указаний еще успею. И не случайно кое-кто расценил мои первые шаги как робкие. К тому же я выглядел слишком молодо, был худой, неказистый. Возможно, поэтому уже в конце февраля в дивизию прибыл представитель управления кадров Главного политического управления полковой комиссар И. М. Науменко. В оценке людей он был человеком опытным. Но к тому времени я уже освоился с работой, стал более требовательным. А может быть, полковой комиссар разглядел мои потенциальные способности. Вскоре поступил приказ начальника Главного политического управления об утверждении меня в должности.
Командный пункт дивизии в ходе наступления был перенесен в деревню Талыгино в расчете на продвижение. Но [19] оно застопорилось, и КП оказался на виду у противника, подвергаясь обстрелу. Между тем штабные командиры, как бы между прочим, смеясь и шутя, рассказывали о том, что незадолго до моего приезда вражеский снаряд пробил крышу домика-столовой и, пронесясь над головами обедающих, разорвался в соседнем помещении. К счастью, никто не пострадал. Поражала беспечность собеседников, и я невольно подумал: «Не показная ли это удаль?» Но все было сложнее, чем казалось на первый взгляд.
Трудности управления с этого КП волновали командира и комиссара. По их докладу командарм разрешил перенести КП в деревню Подборовье, находившуюся в 3–4 километрах от переднего края. Мы оказались на перекрестке важных путей.
К тому времени демянская группировка противника была охвачена войсками Северо-Западного фронта с трех сторон. Войска фронта усиливались рядом соединений, высвободившихся после разгрома немецко-фашистских войск под Москвой. Подошел 1-й гвардейский стрелковый корпус генерала А. С. Грязнова. Его оперативная группа первые дни размещалась вместе с нами в Подборовье. Затем начали прибывать части 2-го гвардейского стрелкового корпуса генерала А. И. Лизюкова, а в начале февраля подошли и вступили в бой из-за левого фланга нашей дивизии соединения 1-й ударной армии. О прибытии этих войск и их планах нас никто не информировал, но и скрыть это было невозможно.
Появление свежих сил окрыляло всех. Мне же довелось встретиться с командующим 1-й ударной армией генералом В. И. Кузнецовым. В 1938–1939 годах я служил в политотделе Витебской армейской группы, которой он командовал, выполнял ряд его поручений.
Немногословный и вдумчивый, Василий Иванович отличался неторопливостью и убедительностью суждений. Его житейская мудрость, опыт старого солдата, партийность, внимание и уважение к людям создавали самый благоприятный психологический климат. Мы, молодые политработники, нередко обращались к нему за советом по самым разным вопросам. Помню, как-то на областной комсомольской конференции в Витебске, после острых дебатов, в резолюции по отчету обкома не без «помощи» военной делегации сохранился пункт, в котором давалась оценка руководству комсомолом со стороны обкома партии. В перерыве между заседаниями мы вместе с помощником начальника [20] политотдела Александром Ковалевым встретились с командующим. Слушал он нас внимательно. А потом сказал:
— Вы, ребята, не правы. Подумайте, что же получается? Комсомольская конференция, большинство делегатов которой даже не члены партии, дает оценку руководящему органу партии — обкому. Ваши ссылки на то, что это в интересах усиления партийного руководства комсомолом, неубедительны.
От нашей горячности и следа не осталось.
Кстати, замечу, что неверное положение резолюции подверглось обстоятельному разбору в соответствующих партийных органах. И конференция единогласно исправила свою ошибку.
Потом я видел Василия Ивановича в июле 1941 года, после тяжелого отступления. С тех пор он, кажется, совсем не изменился: те же живые и умные карие глаза, рыжие усики и бородка. Только печать напряжения лежала на его лице. Имя Василия Ивановича Кузнецова стало широко известно, особенно часто его упоминали в период битвы под Москвой, где успешно действовала и 1-я ударная армия. Мне было приятно, что при встрече он добрым словом вспомнил нашу совместную службу.
Близость КП дивизии к району важных событий способствовала тому, что к нам наведывались многие военачальники. Кроме командующего фронтом генерала П. А. Курочкина в Подборовье неоднократно бывали командующий артиллерией фронта генерал-лейтенант П. М. Белов, член Военного совета фронта корпусной комиссар В. Н. Богаткин. Мы, конечно же, использовали их приезд для встреч с личным составом.
Владимир Николаевич Богаткин появлялся в дивизии обычно лишь к ночи, усталый от дневных забот. Привлекала его, очевидно, не только потребность найти приют для короткого отдыха, но и возможность задушевно поговорить с комиссаром дивизии Я. Г. Поляковым, с которым они когда-то служили в Московском военном округе. Владимир Николаевич много знал и был интересным собеседником. Мы с большим вниманием слушали его воспоминания о гражданской войне на Дальнем Востоке, о которой ему напоминала и вражеская пуля, оставшаяся в животе.
Однажды он рассказал о работе в «Красной звезде», которую редактировал накануне войны. Газету он очень ценил, говорил, что за короткое время она помогла ему расширить кругозор, подняться до понимания общегосударственных задач. [21]
Позднее мне еще не раз приходилось встречаться с В. Н. Богаткиным — и во время войны и после — в Главном политическом управлении, а также в Ленинградском военном округе, где он работал членом Военного совета, а затем в Генеральном штабе, когда был там начальником политического отдела. Я всегда восхищался им. Несмотря на подорванное здоровье — а был он беспощаден к себе, — Владимир Николаевич неизменно оставался человеком удивительно уравновешенным, цельным и сильным, отличался какой-то особой внутренней подтянутостью, завидной способностью владеть собой. Высокое мужество и самообладание не покинуло его и в момент большого личного горя, когда погиб на фронте его единственный сын — артиллерист. Меня всегда привлекала простота Владимира Николаевича, умение слушать подчиненного, поддержать его действия или тактично поправить, если в этом есть необходимость.
К нам в дивизию несколько раз приезжал начальник политического управления фронта бригадный комиссар А. И. Ковалевский, историк по профессии, человек весьма интересный. Он обладал высокой теоретической подготовкой, был прост и доброжелателен.
Главное внимание военачальников привлекала, конечно же, армия, которая вела наступление. Но и короткие беседы с ними способствовали моему становлению в новой должности.
Январское наступление войск левого крыла фронта создало реальную угрозу для окружения дивизий 2-го армейского корпуса 16-й немецкой армии в районе Демянска. Гитлеровскому командованию в спешном порядке пришлось провести перегруппировку войск группы армий «Север» и перебросить ряд соединений с запада.
В конце января наша дивизия, действовавшая к востоку и юго-востоку от Старой Руссы, прикрывала вместе с другими соединениями 11-й армии правый фланг ударной группировки фронта. В полосе дивизии проходили железная дорога Старая Русса — Лычково, два шоссе — на юг и юго-восток, которые нужны были противнику для сообщения между старорусской и демянской группировками. Справа от нас оборонялась 182-я стрелковая дивизия, которой командовал комбриг В. В. Корчиц, а слева вели наступление войска 1-го гвардейского стрелкового корпуса.
Полоса обороны нашей дивизии была довольно широкой, поэтому все полки пришлось расположить в один эшелон, а ряд направлений прикрыть лишь отдельными опорными пунктами. [22]
Итак, партийно-политическая работа нацеливалась на выполнение задач обороны. И тут были свои трудности. Одно дело поднять бойцов в атаку или призвать их к стойкости, когда атакует противник, другое — вдохновить тех же бойцов на рытье окопов в твердом, как камень, грунте, на сооружение оборонительных валов среди болот. Труд — ручной, однообразен, на холоде, под огнем противника. Так час за часом на протяжении всего дня. А назавтра принимались за то же самое.
В политической работе учитывалось еще одно обстоятельство. После разгрома немцев под Москвой многие, и не только рядовые воины, считали, что мы со дня на день пойдем вперед, что до победы теперь рукой подать. Радужные надежды свидетельствовали, конечно, о вере в свои силы, но и таили опасность недооценки противника со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Многое зависело от состава политработников, их опыта, принципиальности и организаторских способностей, их умения вести воспитание личного состава. В подборе и расстановке кадров политработников частей нам активно помогали политуправление фронта и политотдел армии. Но и политотдел дивизии не стоял в стороне. Только за эти две недели мы выдвинули немало молодых, проверенных в боях политработников. Назову лишь некоторых из них. Заместитель политрука Иван Андреевич Зуб, поработавший некоторое время политруком роты, стал теперь комиссаром батальона 523-го стрелкового полка. Станислав Владимирович Яскевич, прошедший школу заместителя политрука, был выдвинут комиссаром батареи.
Известно, что активность партийных организаций во многом зависит от их руководителей. Вот почему мы стремились укрепить состав секретарей. Политрук роты Федор Иванович Зайцев возглавил партбюро 523-го стрелкового полка. Пройдет немного времени, и он покажет себя боевым организатором масс. Успешно справится и вновь выдвинутый секретарем партбюро 234-го артполка младший политрук Михаил Иванович Иващенко. Доброе слово заслужит заместитель политрука Александр Афанасьевич Самсонов, избранный секретарем партбюро артдивизиона...
Мы, конечно, понимали, что политотдел обязан следить за молодыми кадрами политработников, всемерно помогать их становлению.
Должен сказать, что политотдел дивизии состоял из опытных работников, имеющих солидную политическую и военную подготовку. Я уже упоминал П. И. Монакова, [23] А. С. Баранчикова, И. М. Хромина, секретаря парткомиссии А. И. Волкова. Хорошее впечатление оставляли также старшие инструкторы В. П. Шевчук, И. Ф. Ивашкин, С. С. Слюсарев, помощник по работе среди комсомольцев Д. Т. Сорокин, которого я знал еще до войны. Словом, это был дружный, сплоченный коллектив.
Правда, пройдет несколько дней, и Сорокин будет переведен в политотдел армии. Почти вслед за ним уйдет от нас заместитель начальника политотдела Н. И. Короткевяч, а вместо него назначат батальонного комиссара И. Т. Тихонова. На войне перемещения были явлением довольно частым.
Пять дней наш политотдел почти в полном составе работал в 580-м и 595-м стрелковых полках. Вместе с политработниками частей, секретарями партийных и комсомольских организаций мы занимались расстановкой коммунистов и комсомольцев по расчетам и подразделениям применительно к новым задачам. Подбирали парторгов, комсоргов, агитаторов вместо выбывших в ходе наступления. Инструктировали их, учили работать в боевых условиях. Личному составу разъяснили особенности момента, сущность боевой задачи. Помогали в работе молодым командирам и политработникам, которые нуждались в особом внимании.
Суворов учил: «Каждый солдат должен знать свой маневр». Воин тем лучше будет понимать и выполнять свой маневр, если он знает роль своего подразделения, части, могущество тыла, всей нашей страны, В подразделениях, непосредственно на боевых позициях, проводились беседы о положении на фронтах, о самоотверженном труде рабочих и колхозников, женщин и подростков, о международном положении. Особенно действенными в этих условиях были индивидуальные беседы, участие в воспитательной работе командиров и политработников.
Война приучила не откладывать на завтра того, что нужно сделать сегодня. Вернувшись из частей, несмотря на позднее время, мы обсудили итоги своей работы в полках и выработали соответствующие предложения. Было решено в ближайшие дни провести совещание политработников частей дивизии.
Противник, казалось, не проявлял особой активности, правда, его самолеты все чаще появлялись в небе. Это настораживало. Однако никаких других признаков подготовки к наступлению нам заметить не удалось. С учетом сложившейся [24] обстановки политотдел наметил план работы на очередные две недели.
Наступило не предвещавшее каких-либо перемен утро 9 февраля. Но едва рассеялась темнота, как над передним краем противника взвились белые ракеты. На позиции, пункты управления и тылы наших войск обрушилась лавина артиллерийского огня. В небе появились «юнкерсы». Взрывы снарядов и бомб слились в сплошной гул. Вверх вздымались столбы мерзлого грунта со снегом, вокруг летели осколки смертоносного металла. Подразделениям, успевшим за последние дни зарыться в землю, как докладывали комиссары полков, артподготовка противника особого вреда не приносила. Потери были незначительными. Но вот новый звонок. Докладывал комиссар 523-го стрелкового полка А. А. Кощеев:
— Из района Бряшной Горы и севернее на позиции 1-го и 2-го батальонов перешли в наступление пехота и танки врага. Принимаем меры к отражению атаки. Во 2-й батальон направился пропагандист полка Лунин. Я с командиром полка на наблюдательном пункте. Командир полка доложил комдиву и просит помочь огнем артиллерии.
О начавшейся атаке противника один за другим докладывали комиссары других полков.
Стало известно, что сильный бой разгорелся на участке 27-го лыжного батальона. Но связаться с комиссаром не удалось. Я направил в батальон вновь назначенного помощника по работе среди комсомольцев А. М. Абрамова. Лыжники его хорошо знают, и он сумеет им помочь.
Штаб дивизии получил сведения о действиях противника и в полосе соседа справа — 182-й дивизии.
Анализируя ход боя, генерал-майор М. Н. Клешнин придвинул нам с военкомом карту обстановки и заключил:
— Действия противника в полосе соседа справа, надо полагать, носят демонстративный характер. Основной его удар из района Медниково и Липовцы на Крюково, то есть на участке 27-го лыжного батальона. Именно здесь кратчайший путь для врага. Здесь проходит единственное шоссе, которое позволит ему использовать технику.
Возражать не было оснований. Как бы в подтверждение слов комдива противник предпринял новый огневой налет по деревне Подборовье, лежавшей на направлении его главного удара.
От близких разрывов содрогались бревна блиндажа, посыпалась глина с потолка. Стряхивая с карты мусор, комдив распорядился: [25]
— Выдвинуть на опасное направление отдельный батальон и учебную роту дивизии. — И, обращаясь к нам, добавил: — Жалко посылать курсантов рядовыми бойцами, но другого выхода нет.
Надо чем-то помочь этим подразделениям, подкрепить их морально. Советуюсь с комиссаром. Было решено послать в учебную роту старшего инструктора политотдела батальонного комиссара И. М. Хромина. Кстати, его выход туда планировался еще с вечера — для приема экзаменов по политической подготовке. Но теперь курсанты держат экзамен на стойкость, а это куда труднее. В отдельный батальон направляем батальонного комиссара С. С. Слюсарева.
— Держаться до последнего, но боевую задачу выполнить! — напутствует их комиссар.
Получаю записку от Абрамова. Он докладывал о трудностях с эвакуацией раненых. Для организации необходимой помощи медикам я послал старшего политрука П. И. Монакова. Опыт в этом он уже имел.
Как потом станет известно, фашистское командование возлагало на этот контрудар большие надежды. Основную роль должна была сыграть 5-я легкопехотная дивизия, переброшенная из Франции.
В первом эшелоне на направлении главного удара действовали 56-й и 75-й егерские полки этой дивизии. Ей были приданы 203-й танковый батальон, три штурмовых орудия, рота саперов и разведотряд дивизии СС «Мертвая голова». Пехоту и танки поддерживали артиллерия и авиация. Фашистские захватчики, располагая значительным численным превосходством, с присущей им самоуверенностью рассчитывали на успех. Прорвать нашу оборону они надеялись с ходу: за боевыми порядками танков и пехоты сразу же двинулись обозы.
Одетые в белые маскхалаты, взбодренные изрядной порцией шнапса, гитлеровские вояки шли в полный рост, как на параде. Но бравада продолжалась недолго. Потери становились все значительнее, и гитлеровцы залегли. Однако на поле боя вскоре появились две группы немецких танков, усилила огонь артиллерия, с еще большим остервенением возобновились налеты авиации. Показались новые цепи пехоты.
Ценой больших потерь фашистам удалось захватить несколько дзотов в расположении 2-го и 3-го батальонов 523-го стрелкового полка, а затем и потеснить 27-й лыжный батальон.
Фашисты вышли к позиции 1-й стрелковой роты отдельного [26] батальона дивизии. Воины этой роты, как и других подразделений, встретили врага стойко. В неравном бою с превосходящими силами противника погибло и было ранено три четверти личного состава. Замолк единственный ручной пулемет: был тяжело ранен пулеметчик Я. Я. Лебедев. Возникла опасность прорыва через образовавшиеся бреши. В бой вступила 2-я стрелковая рота отдельного батальона. Метким огнем из пулеметов разили противника ефрейторы М. Н. Аношин, Н. С. Морев; собрав последние силы, возобновил стрельбу и Лебедев.
Однако противник, не считаясь с потерями, продолжал яростный натиск. К этому времени к передовым позициям подошла учебная рота дивизии. Встретив ее на марше, батальонный комиссар Хромин, командир и комиссар роты проинструктировали актив, разъяснили личному составу боевую задачу, словом и личным примером увлекли воинов в бой. Будущие командиры дрались мужественно. Курсант взвода лейтенанта А. Н. Акимова, москвич наводчик пулемета Ф. С. Голованов, заняв оборону, подпустил противника почти вплотную и внезапным огнем уничтожил группу гитлеровцев. Один за другим погибли помощники Голованова, но он, меняя позицию, продолжал вести огонь.
Значительные потери врагу нанес минометный расчет сержанта С. Т. Букрина. А когда в ходе боя миномет был разбит, бойцы расчета использовали захваченный ими миномет противника. Курсант С. А. Хилько из 45-миллиметрового орудия подбил два танка. Но и его орудие оказалось подбитым. Лег в цепь стрелков и вместе с расчетом продолжал сражаться до конца боя.
В 14.15 из района Медниково враг возобновил боевые действия силами до двух батальонов. Пехоту поддержали танки. Наступил решающий момент. Тонкая цепочка нашей обороны едва держалась. Силы воинов, казалось, были на исходе. Тогда командир дивизии использовал свой последний резерв. Он послал в направлении деревни Липовцы батальон истребительного полка фронта. В этот батальон был направлен старший инструктор политотдела И. Ф. Ивашкин. Он помог комбату А. А. Говейко и комиссару Н. Г. Павлову разъяснить воинам обстановку. С получением боевого приказа в батальоне провели короткое совещание с коммунистами, на ходу довели задачи до каждого бойца. Батальонный комиссар Ивашкин вместе со всеми принял участие в отражении натиска противника.
Умело действовал командир батальона коммунист А. А. Говейко. С одной ротой он своевременно выдвинулся [27] к месту боя и, прикрываясь лесом, нанес внезапный удар во фланг прорвавшемуся противнику.
Вслед за 1-й вступила в бой 2-я рота. Батальон был поддержан другими подразделениями дивизии. Воины действовали бесстрашно, нередко вступали в рукопашные схватки. Самоотверженно выполняли свой долг комсомолец сержант Н. И. Симонов, коммунист Г. К. Смирнов, красноармейцы Л. И. Некрасов, М. Н. Сергеев. Находясь в цепи, воодушевлял словом и личным примером старший политрук Павлов, комиссар батальона. Когда погиб командир роты, ее возглавил, несмотря на ранение, старший сержант Г. С. Якименко.
Во всех частях и подразделениях примером стойкости в обороне были коммунисты и комсомольцы. Кандидата в члены партии — бойца 27-го лыжного батальона С. Н. Попова, призванного в армию из Омска, ранили дважды. Но с поля боя он не ушел, уничтожив более десяти фашистов. До последнего вздоха сражались, не отступив ни на шаг, автоматчик батальона комсомолец А. А. Горбунов, командир взвода коммунист старший сержант Н. И. Дементьев и многие другие. В разгар боя у сержанта Кузнецова отказал пулемет. Тяжело был ранен второй номер расчета. Находившийся неподалеку политбоец А. П. Постнов помог устранить неисправность, поднес патроны. Пулемет вновь заработал.
Бесстрашно действовали артиллеристы дивизии. Они выносили наблюдательные пункты на передний край обороны, это облегчало наблюдение, но и увеличивало опасность поражения. Однако с этим никто не считался. Особенно отличилась батарея, которой после ранения командира командовал младший политрук В. С. Булатов.
Напряженный поединок с фашистскими самолетами вели зенитчики. «Юнкерсы» в тот день буквально висели над боевыми порядками наших войск. Батарея, которой командовал коммунист старший лейтенант Н. И. Белозеров, прикрывала командный пункт дивизии. Николай Иванович — выпускник Севастопольского зенитно-артиллерийского училища — отличался храбростью и высокой профессиональной подготовкой. Он настойчиво учил своих подчиненных боевому мастерству. Это и сказалось на результатах боя.
Бомбы рвались на огневой позиции, но батарея продолжала вести огонь. Один из бомбардировщиков, пикируя, сбросил три бомбы со взрывателями замедленного действия. Они легли в непосредственной близости от орудий. К счастью, две из них не разорвались, а взорвавшаяся не причинила особых потерь. Трудно передать радость зенитчиков, [28] когда вблизи огневой позиции рухнул фашистский самолет, прошитый очередью наводчика П. В. Коляденко.
Всего за день зенитчики сбили три «юнкерса». Два самолета ушли поврежденными. Находясь некоторое время на огневой позиции батареи Белозерова, я наблюдал спокойную и четкую работу командира взвода лейтенанта И. М. Рыбковского, являвшегося парторгом батареи, командира расчета В. И. Драгоньера, наводчика П. В. Коляденко и других артиллеристов, восхищался их мужеством. Невольно подумалось, что к каждому из них можно отнести слова Л. Н. Толстого о бесстрашии капитана Тушина, который в сражении под Бородино не испытывал ни малейшего неприятного чувства страха, и мысль, что его могут убить или больно ранить, не приходила ему в голову.
С такой же самоотверженностью работали связисты, возглавляемые майором Г. К. Поповичем. Рискуя жизнью, кандидат в члены партии В. М. Титов под огнем врага неоднократно устранял повреждения на линиях, а когда противник предпринял атаку, он вместе с товарищами занял оборону и уничтожил трех фашистов. Отлично действовали линейные надсмотрщики — красноармейцы Г. Т. Стерхов и П. М. Кобрис, командир взвода П. Г. Слизконос. В тот день 27 раз под огнем врага исправляли повреждения на линии 234-го артполка братья Иван и Андрей Ковалевы.
Прорыв фашистов в полосе дивизии поставил бы в тяжелое положение войска всего фронта, действовавшие южнее Старой Руссы, и мог бы сорвать операцию по завершению окружения демянской группировки противника. Это Хорошо понимал командир дивизии. Генералу М. Н. Клешнину было нелегко. Капли пота на худом, сильно осунувшемся лице выдавали крайнее напряжение комдива. Его спокойный голос, доносившийся по телефонным проводам до самых опасных участков, вселял в людей уверенность. В части по его заданиям отправлялись офицеры штаба. Большую помощь — и советами, и оптимизмом — оказывал находившийся с ним рядом комиссар дивизии Я. Г. Поляков.
Тяжелый бой продолжался до глубокой ночи. Отдельные участки позиций по четыре-пять раз переходили из рук в руки. Не считаясь с потерями, противник пытался во что бы то ни стало прорвать оборону. Были потери и у нас. Однако сломить нашу волю к сопротивлению врагу не удалось. Его наступление всюду было отбито.
Мы полагали, что на следующее утро противник возобновит наступление. Именно на это были ориентированы [29] командиры и комиссары частей. Оставались на месте и работники политотдела, направленные в подразделения на время боя. Надо было повысить бдительность личного состава в боевом охранении, организовать ночную разведку, поощрить отличившихся, подобрать достойные кандидатуры взамен выбывших из строя парторгов, комсоргов и агитаторов, проинструктировать их, побеседовать с воинами. Особого внимания требовало восстановление оборонительных сооружений и системы огня.
С мыслями о бое, который может вновь развернуться, я задолго до рассвета отправился в отдельный батальон. Хотелось подробнее ознакомиться с обстановкой, поговорить с людьми, помочь им в подготовке к отражению нового вражеского натиска. Встретили меня командир батальона майор М. А. Дорошкевич и комиссар старший политрук Н. Л. Повышев (работник политотдела Слюсарев находился в одной из рот). Несмотря на усталость, вид у них был бодрый.
Мы собрали командиров и политруков рот, чтобы накоротке подвести итоги боя и поставить задачи. Из сообщения комбата было видно, что воины батальона проявили стойкость и героизм.
Умело действовал командир роты лейтенант М. С. Марченко. Он вовремя разгадал замысел врага. Остановленный перед фронтом, тот начал обход левого фланга роты. Требовалось принять мгновенное решение. И лейтенант принял его. Он снял с переднего края один взвод и отправил его для атаки противника во фланг. Взвод скрытно, под прикрытием леса, совершил маневр и успешно выполнил задачу, уничтожив до взвода фашистской пехоты.
В пример ставилась храбрость красноармейца П. П. Киселева, сразившего гитлеровского офицера и двух солдат. В этой схватке Киселев захватил вражеский пулемет и открыл из него огонь.
Отмечалась инициативная работа политрука роты В. П. Страхова. В ходе боя он появлялся там, где было наиболее трудно, и воодушевлял бойцов. А когда был ранен пулеметчик, Страхов лег за пулемет.
Поблагодарив от имени командования дивизии личный состав за успех в бою, я передал указания генерала М. Н. Клешнина о представлении к наградам отличившихся, о подготовке к отражению возможных контратак противника.
Вместе с Повышевым обходим передний край. Роты восстанавливали оборону, готовились снова принять бой. Настроение [30] у бойцов хорошее. Вчерашний успех, казалось, прибавил им сил.
— Думаю, товарищ батальонный комиссар, фрицы надолго запомнят этот день, — говорит пулеметчик ефрейтор М. Н. Аношин. И он протянул руку в направлении поляны.
Тем временем уже рассвело, и мы увидели впечатляющую картину: в самых причудливых позах на снегу валялись окоченевшие трупы гитлеровцев, на поле угадывались остовы сожженных танков, а вдали виднелись обломки сбитого самолета.
Наше предположение не оправдалось: потеряв около 1500 солдат и офицеров, противник вынужден был отказаться от продолжения контратак.
А много лет спустя я прочитал запись в дневнике начальника гитлеровского генерального штаба сухопутных войск генерала Гальдера: «Контратака двумя полками 5-й легкой пехотной дивизии от Старой Руссы не удалась»{4}.
Можно было бы добавить: причиной тому явилось мужество и стойкость советских воинов.
В трудных условиях боя величие духа показали многие из тех, кто до этого казался тихим и неприметным. В донесении комиссара 523-го стрелкового полка сообщалось о том, что 9 февраля отличились политруки рот Н. Г. Завьялов и А. И. Малинциян. Завьялова я знал как смелого и авторитетного политработника, и его мужественное поведение в бою представлялось само собой разумеющимся. Но вот Малинциян? Меньше двух недель назад и командир, и комиссар батальона докладывали, что он как политрук роты авторитетом не пользуется, работает плохо, часто болеет. Это подтвердил и комиссар полка А. А. Кощеев. Все просили освободить Малинцияна от должности.
С ходу решать этот вопрос я не стал. Потом вместе с комиссаром полка мне довелось побывать в 4-й роте, и я поближе познакомился с Малинцияном.
У входа в землянку нас встретил среднего роста человек без знаков различия, с помятым, давно не бритым лицом. Шея его была обмотана бинтом, явно потерявшим свой первоначальный цвет. Словом, внешний вид политработника говорил о его апатии и каком-то безразличии. Малинциян смотрел на меня настороженно. Ничего хорошего от встречи еще с одним начальником он явно не ждал. Скупо доложил о положении дел в роте и своей работе. [31]
А потом вдруг попросил освободить его от должности и направить на один из южных фронтов хотя бы рядовым.
Не без раздражения слушал я Малинцияна, но лишь сдержанно пожурил его за неряшливый вид. Дал несколько советов по работе, а ушел без особой веры в то, что дело поправится. Причины его поведения пока понять не мог и потому не хотел спешить с оргвыводами.
И вот теперь такое политдонесение. Позвонил комиссару полка — для уточнения, и он подробно рассказал о подвиге Малинцияна.
...Утром 9 февраля противник значительными силами атаковал 4-ю стрелковую роту. Бой был тяжелым, атака следовала за атакой. Бойцы держались стойко. Однако гитлеровцам все же удалось захватить один дзот. Командир роты младший лейтенант И. П. Матроскин поднял бойцов в контратаку и восстановил положение. Но вскоре враг ударил по стыку с соседней ротой. Ее командир погиб. Тогда Малинциян, понимая, что теперь от него зависит исход боя, встал во весь рост и открыл огонь из ручного пулемета, расстреливая фашистов почти в упор. Затем он повел взвод 4-й роты в контратаку. Своим мужеством Малинциян увлек воинов. Прорвавшаяся группа противника была полностью уничтожена. Красноармейцы роты А. Чалгубаев и Д. Мурзаев убили по шесть фашистов, взяли пленных.
Гитлеровцы численно превосходящими силами много раз вновь и вновь атаковали позиции роты, однако все их усилия оказались тщетными.
— Мы намерены представить Малинцияна к правительственной награде, — сказал в заключение комиссар.
Возражать не было оснований.
Вскоре я встретил Малинцияна и... с трудом узнал. Передо мной стоял собранный, подтянутый человек с тем быстрым, умным, все подмечающим взглядом, по которому угадывается бывалый воин. Он буквально преобразился. Со временем стала ясной и причина его прежнего поведения: встретившись с трудностями и не найдя поддержки со стороны старшего начальника, Малинциян поначалу растерялся. Успех в бою вернул ему уважение подчиненных и веру в себя.
Как-то раз пришел я в роту ночью. Малинциян спал, и боец, чувствуя, что я могу разбудить его, упредил меня шепотом: «Товарищ комиссар, разрешите не будить политрука. Он очень устал и только сейчас уснул». Трудно было не уважить эту просьбу. Глядя на Малинцияна, я еще раз, [32] коря себя, вспомнил, как чуть было не совершил ошибку, поддавшись первому впечатлению.
Думал я и о том, как важно для авторитета любого командира и политработника умение вести себя в бою, не теряться в минуты смертельной опасности. Личный пример мужества и отваги — одна из самых действенных форм политработы. Для политработника личная храбрость — качество обязательное. Все другие достоинства принимались и ценились только в сочетании с ней.
Солдатская молва, щадя порой многие человеческие слабости, жестоко казнила за трусость. Рассказы о подвигах и отваге начальников передавались из роты в роту, из батальона в батальон с удивительной быстротой. Иногда такие рассказы дополнялись красочными подробностями. С не меньшей быстротой, обрастая отягчающими подробностями, распространялись сведения противоположного характера. Оправдать за недостаток мужества было невозможно.
Война сортировала кадры прежде всего по признакам смелости, умения воевать, готовности без колебаний выполнить долг перед Родиной. Именно благодаря этим качествам заместители политруков И. А. Зуб и С. В. Яскевич стали через полгода после начала войны комиссарами: первый — в батальоне, второй — в батарее, а вскоре и в артиллерийском дивизионе. По тем же критериям ума и храбрости старший лейтенант К. Н. Зайкин, начавший войну командиром батареи, был назначен командиром дивизиона, а затем и артполка, лейтенант М. С. Мажуга — начальником штаба стрелкового полка, Р. М. Амирьян — начальником штаба артполка.
20 февраля 1-й гвардейский стрелковый корпус, наступавший с севера, и 34-я армия, наступавшая с юга, встретились в районе деревни Залучье, завершив окружение демянской группировки противника. В ходе этих боев советские войска разгромили три вражеские дивизии, захватили большие трофеи. Семь дивизий противника (60–70 тысяч человек) оказались в демянском котле. Это было первое в истории Великой Отечественной войны окружение крупной группировки вражеских сил. Части 188-й дивизии, оставаясь на правом фланге ударной группировки фронта, держали оборону на внешнем кольце окружения демянской группировки врага.
Спустя несколько дней разведчики привели на КП двух пленных из 290-й пехотной немецкой дивизии, пытавшихся [33] бежать из котла. После допроса в разведотделении штаба с ними должны были говорить бригадный комиссар Я. Г. Поляков и я.
Едва мы вошли в землянку, немцы без какой-либо команды вскочили и замерли по стойке «смирно». На них были тоненькие ветхие шинели, пилотки и сапоги, явно не рассчитанные на русскую зиму. Спасаясь от холода, они дополнили свою экипировку предметами из «местных ресурсов»: головы и ноги обмотали женскими платками, а поверх шинелей повязали пестрые одеяла. Кстати, «местные ресурсы» не считались в вермахте нарушением формы. В приказе командира 10-го армейского корпуса, захваченном нашими войсками, говорилось: «На внешний вид солдат обращать внимание не следует. Если тряпки могут защитить нос и наши уши — необходимо ими пользоваться»{5}.
Не ожидая вопросов, пленные поспешили заявить, что оба рабочие. (Знали, бестии, к кому обращаются!) Один назвался кочегаром. Он многократно повторял: «Я рабочий, я кочегар» — и сопровождал свои слова жестами, изображая, что кидает лопатой уголь в топку.
В ответ на вопрос, как могло случиться, что они, рабочие, пошли войной против первой страны социализма, пленный ефрейтор не без сарказма заметил: «Немец может быстрее других выучить стихотворение, но ему нужно больше времени, чтобы понять его смысл». Не берусь судить, прав ли был ефрейтор, но на то, чтобы понять смысл происходящих событий, немцам действительно потребовалось очень много времени. Причина тому, думается, не в биологических особенностях немцев, а в социально-политических условиях.
Конечно, как отмечалось в обращении Коммунистической партии Германии к немецкому народу, «наше несчастье состояло в том, что многие миллионы немцев оказались в плену нацистской демагогии, что яд звериной расовой теории, теории «борьбы за жизненное пространство» смог отравить душу народа»{6}. Не сумели немцы, говоря словами замечательного немецкого поэта, разглядеть в фашизме «змеиный нрав под маской голубиной»{7}.
Слушая ответы пленных, мы не могли не заметить у них и некоторой степени прозрения. И все же, сколько еще потребовалось времени и крови, сколько необходимо было жестоких и тяжелых уроков для того, чтобы густая пелена [34] обмана и самоуверенности спала, чтобы немцы поняли смысл развязанной гитлеровским фашизмом войны, чтобы, попав в плен, стали горланить: «Гитлер капут!»