Возвращение
Ночь на 18 января бригада провела в одном из польских сел недалеко от Млавы. За четыре дня непрерывных боев соединение понесло ощутимые потери в людях и технике. Основательно израсходованы боезапас и горючее. Тылы за танками не поспевали, а рассчитывать, скажем, только на трофейное горючее нельзя.
Перед штурмом Млавы надо было привести боеспособность бригады в соответствие с обстановкой.
Противник пытался задержать наше продвижение, восстановить потерянное контратаками. Комбриг Юревич приказал занять оборону, немедля отрывать укрытия для танков и людей и маскироваться. Танки и пушки батареи ПТО взяли под прицел все танкодоступные места.
Перед рассветом 18 января противник, как и можно было ожидать, двинул на наше село большую группу танков и самоходок, в том числе «тигры» и «фердинанды». Они шли, не открывая огня. Но воспользоваться относительной темнотой и достичь внезапности фашистам не удалось. Их машины достаточно четко вырисовывались на фоне снега. Да и бригада была готова к отражению атаки. Танкистам и артиллеристам дан приказ: себя не обнаруживать, подпустить противника на прямой выстрел, огонь открыть организованно, по команде, беречь снаряды. [166]
Я на танке с РСБ. Пушки на этой машине нет: размещена аппаратура радиостанции. В трудную минуту неприятно мелькает в голове сознание личной беззащитности. Но нас надежно прикрывают боевые друзья. Когда до передних фашистских танков оставалось метров 200, Юревич по радио скомандовал: «Огонь!» Наши пушки ударили почти одновременно. Несколько вражеских машин, как бы наткнувшись на преграду, остановилось. На броне у некоторых появились огненные языки. Но открыл огонь и противник. Однако его снаряды хорошо укрытым машинам не так страшны. Две машины гитлеровцев взорвались, многие горят, освещая красноватым пламенем округу. Атака захлебнулась. Уцелевшие вражеские танки скрылись в лощинах и за склонами высоток. Стало снова тихо.
Слышу громкий разговор, смех. Это наши танкисты выбрались из машин и обозревают поле только что отгремевшего боя. Ко мне подбегает посыльный и передает приказание начальника штаба срочно явиться к нему. Не сделал я и пяти шагов, как вблизи раздался взрыв, что-то сильно ударило по руке и в бок...
Так, получив сложное ранение, я оказался в медсанбате, а потом в госпитале. Боль от ран дополнялась болью душевной. Надо же такому случиться, когда война уже идет к концу! Раненые, как бы плохо ни чувствовали себя, не пропускали ни одного сообщения Совинформбюро, приказа Верховного Главнокомандующего. Да и как иначе! Каждого волновала судьба боевых товарищей, с которыми разлучили вражьи пули.
23 января войска 2-го Белорусского фронта овладели Морунгеном, Вилленбергом, Фрайштадтом и другими городами Восточной Пруссии. В боях за город Фрайштадт (Киселице) и Мариенбург принимала участие и наша 116-я танковая бригада.
Об этом тоже говорилось в сводке Совинформбюро.
...В палате, размещенной в комнате одной из школ [167] города Энгельса, нас 15 человек. Одни ходили, другие еле-еле передвигались, третьи — прикованы к постели. Все знали друг о друге, кажется, все. Госпитальная обстановка располагала людей к откровенности.
Радиопередачи о положении на фронтах, газеты, зачитанные буквально до дыр, географическая карта в коридоре, у которой всегда толкались выздоравливающие, — все это по силе воздействия на нас, казалось, равняется лучшим лекарствам.
— Николай! Твоя дивизия сегодня в сводке, — говорит раненый.
— Товарищ капитан! — обращается сосед к соседу. — Ваши город взяли. В честь их салют в Москве.
— А о моих что-то ничего не слышно. Наверное, в резерве...
И если, случалось, пропустил радиопередачу, друзья обязательно расскажут о ней. Скажут о твоей части так, как будто она одна овладела крупным городом.
116-я Александрийская танковая бригада снова упоминалась и в сводках Совинформбюро, и в приказах Верховного Главнокомандующего. Казалось, не успели отгреметь залпы московского салюта в честь овладения городом Конитц (Хойнице), как танки 116-й с боями входили в другой населенный пункт. Они участвовали во взятии Данцига, Бютова, Нойштрелитца, Везенберга... Как хотелось быть вместе со своими!
Наступил май. Отметили международный праздник трудящихся. И вот 2 мая кто-то ворвался в палату:
— Ура! Взят Берлин! Берлин взят!
Никто и никогда не найдет слов для того, чтобы выразить всю полноту и силу нашего ликования. И конечно, каждому врезалась в память первая весть о победе. Да простит читатель мне высокий слог, скажу: это слово влетело в госпиталь на искрящихся в майском солиле золотых крыльях. Весь госпиталь наполнился радостными [168] возгласами. Все, кто мог ходить, высыпали в коридоры. Объятия. Поцелуи и слезы радости.
А на следующий день у нас побывали многочисленные делегации с предприятий и из учреждений города. Никогда не забываемые дни!
После излечения я поехал в Москву. Намеревался уволиться в запас. Приехал в день Парада Победы. Надо представить, с каким настроением шагал я по оживленным и празднично-нарядным улицам столицы, которая не раз салютовала нашим успехам. Люди радовались, тепло улыбались друг другу, и в особенности нам, военным, фронтовикам. Вдруг в уличном потоке москвичей вижу высокую, худощавую фигуру. Да это же Бобровицкий! Обнялись и троекратно поцеловались.
Бобровицкий и другие лучшие воины нашей бригады в составе сводного полка 2-го Белорусского фронта участвовали в тот день в параде на Красной площади.
Николай спешил, и мы договорились встретиться вечером на квартире родителей нашей связистки Ани Зябревой. Там, за праздничным столом гостеприимных хозяев, засиделись почти до утра.
Я узнал, что боевой путь наша 116-я Александрийская бригада закончила в городе Нойштадт 3 мая, что в части меня ждет награда — орден Отечественной войны и что на мое место никого еще не назначили.
Хоть и решил я увольняться и поступать на работу или на учебу, соблазн вернуться к боевым друзьям был слишком велик.
— Но у меня и документов на выезд нет, — сказал я, отвечая на предложение Бобровицкого ехать вместе с ним в бригаду.
— Эх ты, фронтовик! — с доброй усмешкой сказал Николай. — Поедем с нами, чудак человек! Я ведь комендант эшелона. О твоем проезде как-нибудь позабочусь.
Через несколько дней я сидел в пассажирском вагоне, [169] на стеклах которого еще оставались красные кресты. В нем недавно перевозили на восток раненых. Было как-то непривычно ехать вот так просто по земле, где еще недавно бушевал пожар войны. Я смотрел в окно, размышляя больше о том, сколько времени понадобится, чтобы залечить раны, нанесенные стране врагом. На полях трудились люди. В Бресте встретил пограничников в зеленых фуражках, в выглаженном и хорошо подогнанном обмундировании. Все выглядело так, как будто виделось впервые.
Когда я прибыл в Файтлюбе, где стояла наша Александрийская, сразу же поспешил к связистам. Евтушенко, Трубников, Костоглод, Желнов, Башарин, Гречишников, Жуков, Федоров, Богомазов, Тавлыкаев — все живы-здоровы. Боевые товарищи наперебой обо всем рассказывали, вспоминали, делились новостями.
Евтушенко проводил меня в штаб бригады. Представился полковнику Юревичу. Тот отдал приказ о моем назначении на прежнюю должность — начальником связи бригады.
Пока я лежал в госпитале, произошло немало событий. Много рассказали товарищи о бое за Фрайштадт (Киселице).
Удар наших танков по войскам противника в этом городе был настолько мощным и стремительным, что враг оставил здесь все — много техники, вооружения и боеприпасов, несколько больших продовольственных и вещевых складов. В городе продолжал гореть электрический свет, работали телефонная станция, водопровод. Отступающие немцы отключили электролинию только через 8 часов после сдачи города. Утром 24 января танки 116-й были в Ризенбурге (Прабуты), где взяли в плен 250 солдат и офицеров. Дальше путь бригады лежал на Мариенбург.
С падением Мариенбурга и соседних с ним населенных пунктов восточно-прусская группировка врага отрезалась [170] от центральных районов Германии. Это понимал и враг, потому бои были особенно ожесточенными. Подступы к Мариенбургу опоясывали траншеи полного профиля, доты и дзоты. На юго-восточной окраине города противник оборудовал восьмиметровый ров. В самом городе наши танкисты встретились с фаустниками, т. е. с истребителями танков, вооруженными фаустпатронами{2}, специальными ручными реактивными снарядами. Их надо было и остерегаться, и уничтожать.
С танкистами хорошо взаимодействовали саперы. Мосты и переправы через реки и ручьи были разрушены и возводить их приходилось под огнем. Инженерные подразделения помогали преодолевать рвы. Взвод Смирнова совместно с саперами из корпуса из подручных средств соорудили мост через глубокий ров, по которому прошла вся бригада. А в районе Юзьки Грудуск мост через реку Лудция был усилен в течение одного часа, что обеспечило проход через него 50 танков. Непосредственно руководил работами начальник инженерной службы бригады Пасынков.
Подступы к Мариенбургу фашисты густо заминировали. Саперы разведали эти минные поля и сделали в них проходы для танков. Они обозначали проходы вешками и сами мужественно шли впереди боевых машин, указывая безопасный путь.
25 января наши части, отбив яростные контратаки противника, подошли к противотанковому рву и совместно с подразделениями 66-й мехбригады 8-го корпуса начали штурм Мариенбурга. Город был взят 26 января.
В боях родились новые герои. У многих на устах было имя командира 57-мм противотанкового орудия старшего сержанта Юрия Белова (68-я мехбригада). Еще 14 января, [171] в первый день ввода нашего корпуса в прорыв, расчет Белова, действуя в составе огневого взвода, прямой наводкой уничтожил из пушки две самоходки противника и этим помог продвижению своих танков.
В бою за Мариенбург расчет одного орудия выбыл из строя, тогда Белов стал за наводчика этого орудия и уничтожил два танка врага. На боевом счету артиллериста-истребителя не только танки, но и много другой вражеской техники, а также более ста уничтоженных солдат и офицеров противника. Своими действиями коммунист Юрий Николаевич Белов вдохновлял и товарищей по оружию, и танкистов, и мотострелков. Кавалер ордена Отечественной войны II степени, ордена Славы III степени, он был удостоен и звания Героя Советского Союза.
Беззаветный героизм проявили советские воины в боях за Конитц (на северо-западе Польши). Враг пытался удержать этот сильный опорный пункт обороны и важный узел коммуникаций, питавших фашистскую группировку. Достаточно сказать, что к городу сходились несколько железных и шоссейных дорог. Надо ли удивляться, что советские части встретились с отчаянным сопротивлением врага.
Особенно суровой была ночь на 15 февраля. Ночь, озаренная светом пожаров, наполненная грохотом разрывов снарядов и мин, треском пулеметных и автоматных очередей.
Товарищи рассказывали мне, что в числе отличившихся был танк механика-водителя младшего сержанта Евгения Феськова. Маневрируя, он старался не нарваться на противотанковую пушку. Заметив опасность, ставил машину так, чтобы командиру башни было удобно вести огонь. Командир батальона Иван Лагутин высоко ценил боевые качества Феськова и ставил всему экипажу наиболее трудные задачи. И танкисты с ними справились. В бою за Конитц они уничтожили пять вражеских орудий, Как всегда, отлично действовал и командир башни [172] старший сержант Николай Алабин, мастер огня. Из пулемета он же сразил двух фаустников и несколько десятков вражеских солдат и офицеров.
Когда против наших стрелков враг бросил в контратаку роту автоматчиков, танки батальона Лагутина обрушились на нее. Буквально в течение нескольких минут огнем из пулеметов и гусеницами вражеская рота была уничтожена.
Иван Лагутин, возглавляя атаку, попал под артиллерийский огонь. Вражеский снаряд оборвал жизнь этого замечательного комбата. Вместе с ним в боях за освобождение польской земли погиб и командир роты управления, чудесный ленинградский парень, большой жизнелюб и весельчак, храбрый и требовательный офицер старший лейтенант Владимир Ермолаев.
Вместо Лагутина командиром 2-го танкового батальона стал капитан Николай Трофимович Бобровицкий.
Большую горечь вызвала и весть о гибели командира мотострелкового батальона майора Александра Павловича Евдокимова в боях за населенный пункт Липниц, что в 19 километрах от города Бютов (Бытув).
Во время боев на 2-м Белорусском фронте наша бригада потеряла трех комбатов. Трех бесконечно дорогих воинам людей, которые прошли по дорогам войны тысячи километров. Познали всю горечь 1941 года. Храбро вели наступательные бои под Воронежем и Харьковом, на землях Правобережной Украины. Много сил и умения затратили на подготовку подразделений к боям и радовались успехам. Еще отчетливее, чем их подчиненные, они видели: скоро войне конец. Видели и делали все, чтобы приблизить победу, до конца выполнив свой долг. Каждый из них страстно любил жизнь и мечтал о том, как оно будет потом, после войны, когда сражения замолкнут. Но дожить до этого времени им не довелось...
Похоронили Александра Павловича в Конитце (Хойнице), как и Лагутина и других боевых друзей, павших [173] в освободительных боях. Мне говорили, что автоматчики плакали над могилой комбата и клялись отомстить. Командиром мотострелкового батальона назначили капитана Александра Ивановича Прохорова, до этого водившего в бои роту автоматчиков и не раз отличавшегося мужеством и отвагой...
Мне показали обращение Военного совета 2-го Белорусского фронта от 23 марта ко всем воинам фронта, в котором говорилось:
«...Успешно выполнив свои задачи по разгрому немцев в Восточной Пруссии и в Восточной Померании, войска нашего фронта умелым обходным маневром окружили крупную группировку немецких войск в районе Данцига и Гдыни. Все туже сжимается кольцо окружения.
Доблестные воины! Данциг и Гдыня — это крупнейшие города и важные военные порты на Балтийском побережье. Овладеть этими городами и ликвидировать в них группировку вражеских войск — это значит ускорить нашу победу над ненавистным врагом...»
Обращение Военного совета фронта политработники тогда довели до каждого воина. Оно вызвало у танкистов, автоматчиков, артиллеристов, связистов, саперов живой отклик, и они ответили на него храбрыми и умелыми действиями.
30 марта наши войска овладели Гданьском (Данцигом) — важнейшим портом и первоклассной военно-морской базой немцев на Балтийском море. И опять в приказе Верховного Главнокомандующего значилась в числе других частей наша 116-я Александрийская бригада, упоминались фамилии командира нашего корпуса генерал-майора танковых войск А. Н. Фирсовича и генерал-майора танковых войск А. Ю. Новака — бывшего командира нашей бригады. Бригада действовала в составе 65-й армии, в которой генерал Новак командовал бронетанковыми войсками.
Гданьск был подготовлен немцами к длительной обороне. [174] Подступы к городу прикрывал мощный укрепленный район, состоявший из трех оборонительных рубежей. Все каменные дома в городе были превращены в опорные пункты и приспособлены к круговой обороне. Враг упорствовал, потому что накануне поступил приказ Гитлера защищать город до последнего солдата. Но советские войска перемололи всю эту оборону врага и нанесли ему огромные потери.
Заменивший Брыка капитан Петр Ходоренок в боях за Гданьск назначил направляющей танковую роту старшего лейтенанта Василия Сычугова — опытного командира, не раз отличавшегося в боях. В ходе наступления полковник Юревич приказал обойти один из опорных пунктов врага, совершить глубокий обход и перерезать шоссейную дорогу, ведущую к городу.
Совершив марш-маневр точно по намеченному маршруту, Сычугов вывел свои танки на дорогу в установленный срок и с ходу атаковал врага. Внезапное появление советских танков ошеломило фашистов и пока они соображали, что случилось, танки Сычугова начали расправляться с артиллерией и пехотой. Семь орудий и семнадцать грузовых автомобилей остались под гусеницами сычуговских танков.
На подступах к Гданьску разведчики доложили Сычугову, что впереди засада из фаустников. Офицер остановил машины на безопасном расстоянии. Десант, двигавшийся на броне танков, спешился, и Сычугов, прикрывая автоматчиков огнем, обеспечил их успешную атаку. Противник, понеся потери, отступил. Путь для танков был расчищен.
Два дня продолжались уличные бои в Гданьске. Первыми к ратуше города подошли танки лейтенанта Белохвостова. Офицер нашей бригады Клишин водрузил над ратушей польский национальный флаг.
Как я уже говорил, танковые подразделения нашей бригады дрались рука об руку с подразделениями других [175] частей, входивших в состав 8-го Александрийского мехкорпуса. В боях за Гданьск совершил подвиг командир тяжелого танка старшина Михаил Алексеевич Федотов из 86-го отдельного тяжелого танкового полка нашего корпуса.
В пригороде Гданьска — Эмаусе экипаж Федотова вел бой с тремя штурмовыми (самоходными) орудиями врага. Казалось, что надо отойти назад. Но это повлекло бы отход и стрелкового подразделения. Оценив обстановку, Федотов через верхний люк выбросил дымовую гранату. Прикрываясь дымом, он сменил позицию и всадил снаряд в ближайшего «фердинанда», а затем подбил и второго. Выстрел третьей самоходки, и вражеский снаряд пробил борт нашей машины. Федотов и заряжающий уцелели. Двигатель работал. И тогда Федотов сел на место механика-водителя и продолжал вести бой. Всего за время боев за Гданьск Федотов уничтожил 6 вражеских танков и самоходных орудий, 11 пушек, 2 минометных батареи, 3 бронетранспортера и до 100 фашистов.
Подвиг Михаила Федотова отмечен Золотой Звездой Героя Советского Союза.
Многое рассказывали мне мои боевые друзья о событиях весны сорок пятого — и о боях за Бытув, об уличных боях в Гданьске, о героических делах танкистов до самого Дня Победы. Я и гордился однополчанами и сожалел, что не пришлось быть с ними рядом в этих завершающих боях.
Прошло несколько дней. И вот поступает приказ о переводе частей корпуса, в том числе нашей танковой бригады, на Родину. Радостными, с чувством исполненного долга, возвращались войны на свою землю. Это возвращение не сравнимо ни с каким захватывающим путешествием. В украшенных зеленью вагонах, с песнями под переборы баянов и аккордеонов ехали солдаты, бесконечно гордые тем, что они защитили Советскую Родину, [176] стойко вынесли всю тяжесть войны, внесли решающий вклад в разгром врага и освобождение от гитлеровской тирании многих народов Европы.
Но, размышляя об этом, я все чаще задумывался и о своей личной судьбе. Рана часто открывалась. Рука слушалась плохо. В состоянии ли я нести воинскую службу в мирных условиях? Правильно ли это будет? Не лучше ли и для дела, и для себя просить об увольнении в связи с ранением? Взвесив все, я сказал сам себе: «Свой солдатский долг ты выполнил. А теперь не сегодня, так завтра тебе из армии все равно придется уйти...»
Своими мыслями, когда вернулись на Родину, я поделился с комбригом. Внимательно выслушав меня, Юревич сказал:
— Ну что ж, Шиманский, ты, пожалуй, прав. С покалеченной рукой нести военную службу тяжело. Да и удерживать тебя теперь нет особой необходимости. Так что твое решение одобряю. Ты будешь первый офицер, кого мы уволим после войны. Первый...
На товарищеском ужине, устроенном в честь моих проводов, было сказано много теплых слов. Боевые друзья не скупились на похвалы.
— А помнишь, как ты... — И товарищ рассказывал о чем-то таком, что улетучилось из памяти. Оказывается, добрые дела, пусть и небольшие, не забываются.
Сквозь годы вижу, как поднялся Бобровицкий и предложил тост за нашу вечную дружбу. Его поддержали. Наши встречи после войны не раз подтверждали искренность этого тоста.
— Как осядешь на месте, — напутствовал Юревич в день отъезда, — пришли сразу адрес, напиши, как устроился, на что наметился. Ладно?
На вокзале, подсаживая меня в вагон поезда, Бобровицкий сказал:
— Не забывай нас, твоих боевых товарищей, фронтовых друзей!.. [177]