Одна строка

Наш взвод размещался в теплушке. Впереди шла открытая платформа с двумя автомобилями, на которых были смонтированы обе наши радиостанции. По заданию политотдела бригады радисты в пути принимали сводки Совинформбюро, размножали их от руки и передавали в вагоны эшелона.

Накануне праздника, 6 ноября, на рации находился ее начальник старший сержант Василий Евтушенко. В возбужденном состоянии он покинул вдруг платформу и подался в нашу теплушку. Дверь была приоткрыта.

— Хлопцы! Хлопцы! — закричал Евтушенко, влезая в вагон. — Киев, понимаете, Киев!

— Что, Киев? — спросил я.

— Да Киев, товарищ лейтенант, Киев сегодня освободили! О-сво-бо-ди-ли!

Затем мы приняли праздничный приказ Верховного Главнокомандующего, в котором подводились итоги 1943 года, года коренного перелома в ходе войны.

«За время летней кампании, — говорилось в приказе, — наши войска изгнали врага с Левобережной Украины (наш эшелон как раз шел по ней. - В. Ш.), из Донбасса, Тамани, Орловщины, Смоленщины, вступили в Правобережную Украину, овладели столицей Советской Украины Киевом, вступили в Белоруссию, заняли подступы к Крыму. [84] .. Красная Армия отвоевала у немцев за истекший год почти 2/3 нашей земли, захваченной ранее немцами».

Чтение вдохновляющего приказа было главным содержанием октябрьского праздника. Радуясь успехам на фронтах войны, мы в то же время помнили слова приказа И. В. Сталина, напоминавшие, что «немецкая армия и сейчас дерется упорно, цепляясь за каждый рубеж».

8 ноября последний эшелон с танками 116-й бригады подошел к маленькой станции Кобеляки. Здесь командный состав был оповещен о том, что наш 8-й мехкорпус поступает в распоряжение командования 2-го Украинского фронта.

Поступила команда разгружаться. И хотя нас никто не торопил, все понимали ответственность момента и работали быстро. Выгрузка проходила организованно. Механики-водители танков на малых оборотах искусно съезжали с платформ и занимали указанные места в походной колонне. Прошло совсем немного времени, и колонна двинулась в путь, взяв курс к Днепру.

Многие командиры и бойцы, в том числе и я, в тревожные дни 1941 года переправлялись через его стремнины. Тяжелыми были переправы войск, отходивших на восток под натиском превосходящих сил врага. Испытания первого периода войны не сломили, а закалили волю народа и его воинов; собравшись с силами, мы нанесли сокрушающие удары по врагу и вернулись на берега Днепра. Среди танкистов оказалось немало украинцев, которые были счастливы увидеть родной Днепр. По понтонным переправам наши танки, не задерживаясь, начали переправляться на правый берег. Это дело было далеко не простым. Переправлялись ночью, без света. В танке оставался только механик-водитель. Командир танка шел перед машиной лицом к водителю и руководил движением. Танк своей тяжестью продавливал понтоны, и командиру все время приходилось как бы пятиться в гору. Кто не испытывал этого «удовольствия», пусть попробует! [85]

Днепр же в том районе достаточно широк, и это движение «спиной вперед» казалось бесконечным. Недаром один из танкистов, Илья Александрович Яшин, через многие годы сказал: «И сейчас начинают дрожать ноги при воспоминании об этой переправе».

Организованно проведя переправу, походная колонна быстро вытягивалась по извилистой дороге среди холмов. Марш к месту сосредоточения проходил в чрезвычайно тяжелых условиях: по размытым дорогам, с преодолением подъемов и спусков, ненадежных мосточков через овраги и мелкие речушки. Ночью шли без света. В голове колонны двигались танкисты батальона» Ивана Лагутина. Их организованность, осмотрительность были примером для других.

Чуть забрезжил рассвет. Сквозь сетку надоедливого осеннего дождя еле-еле виднелась взбегающая на подъем дорога. По обочинам ее сосредоточенно шагали, сутулясь под тяжестью вещмешков и оружия, стрелки, пулеметчики, саперы. Люди устали от такой дороги. Но если где застревала повозка или автомобиль, бойцы тут же приходили на помощь. Лишь танки шли сравнительно легко.

Места, которые мы проходили, только что оставил враг. Разрушенные села, оскуделые, истерзанные разрывами бомб, снарядов и мин поля, оставшиеся без крова дети, женщины, старики...

Позади осталось 110 километров. Переход прошел без единой аварии или отставшей машины. Командир корпуса объявил всему личному составу бригады благодарность.

Первая благодарность от нового командования. Полковник Юревич, довольный маршем, побывал в батальонах, справлялся о состоянии техники и самочувствии людей, благодарил экипажи.

— Порядок в танковых войсках! — шутливо приговаривал он.

Сразу же по прибытии в район выжидательных позиций, превозмогая усталость, личный состав бригады приступил [86] к оборудованию укрытий для боевых машин, приведению в боевую готовность материальной части и вооружения, устранению выявленных неисправностей, заправке машин горючим и т. д. Между частями и подразделениями телефонисты развернули проводную связь. Была налажена такая же связь и с вышестоящим штабом и соседями.

Командный состав подразделений и штабные офицеры незамедлительно приступили к изучению разведданных о противостоящем противнике и местности предстоящих боев. Зенитчики беспрерывно вели наблюдение за небом, прикрывая части и штабы от возможного налета немецкой авиации. Одним словом, работы всем было, как говорится, по горло.

Готовились к предстоящим боям и связисты. Радисты зарядили аккумуляторы, проверили аппаратуру. Телефонисты еще раз перемотали кабель, тщательно заделав повреждения и места сращивания.

Как-то вечером меня вызвали к комбригу. Там уже находился майор Стриленко.

— Я пригласил вас, — сказал полковник Юревич, — чтобы вы доложили о состоянии вашего хозяйства.

Новому комбригу было лет под сорок. Высок, плечист. Лицо немного продолговатое. Глаза внимательные, пристальные. Голос глуховатый, с хрипотцой. На гимнастерке два ордена Красного Знамени...

Стриленко доложил, что все имеющиеся средства связи соответствуют установленному табелю. Радисты, телефонисты, водители машин хорошо обучены, от всех приняты экзамены.

Полковник выслушал Стриленко, не перебивая. Потом обратился ко мне:

— Ну а вы, лейтенант, что скажете?

— Мне добавить нечего. Товарищ майор сказал все. Постараемся, чтоб связь не подводила.

— Постараемся, говорите? — насторожился полковник. [87] — Слово «постараемся» напоминает, брат, резину. Можно по-всякому ее растягивать. Я хотел услышать от вас нечто более определенное: связь обеспечим, причем не просто обеспечим, а надежно, в любой час и в любую минуту. Поняли?

И теперь не могу уверенно сказать, была ли очень большая разница между «постараемся» и «обеспечим». Видимо, я произнес слова не тем тоном.

— Понял, товарищ полковник, — решительно сказал я.

— Разговор у нас не праздный, — продолжал Юревич. — Хочу, чтобы вы твердо усвоили, что при высоких темпах наступления, динамичности — а нам предстоит именно так вести наступление — вы не сможете доделать то, чего, скажем, не доделали, наверстать упущенное. Поэтому не семь раз, а сто раз отмерьте, а потом отрежьте...

Мы понимали, что и в предстоящем наступлении надежда прежде всего на радиосвязь. Только она может надежно обеспечивать непрерывное управление при переходе от одного вида боя к другому... Поэтому готовность аппаратуры была первой нашей заботой. Командирское «сто раз отмерьте» мы мысленно переводили на язык обычных дел на материальной части, требующих точной предусмотрительности, умения надежно работать в быстро меняющихся условиях.

— Ну а как с радиостанциями на танках? Хорошо ли танкисты знают рации, умеют пользоваться ими? — спросил комбриг.

— Все командирские машины, — докладывал Стриленко, — вплоть до танков командиров взводов, имеют приемопередающие установки. На остальных только приемники. С радистами командирских танков провели работу, проинструктировали их.

— Пока есть время, обязательно проверьте еще раз исправность радиостанций, займитесь получше с радистами экипажей. Учтите, что за состояние связи вообще, а между командирскими танками особенно, буду строго [88] взыскивать. Без связи я глухой, немой и слепой. Какие у вас вопросы ко мне?

— Товарищ полковник, — обратился я. — Нельзя ли для имущества и перевозки людей выделить еще две автомашины? Да и резина на машине РСБ очень старая. Хорошо бы сменить.

— Машин не хватает. Навряд ли помогу. А резину — скажу, чтобы дали. Что еще?

— Других вопросов нет.

— Помните о нашем разговоре. И учтите, что времени у нас совсем мало, — сказал на прощание Юревич.

Вызов на доклад не обошелся для нас без волнения. От дома комбрига к себе мы шли молча. Георгия Корнеевича донимала язва желудка, и по выражению лица его было видно: когда понервничает, боль усиливается. Возвратившись, Стриленко тут же позвонил в батальоны и вызвал к себе начальников связи.

Майор рассказал собравшимся о беседе с командиром бригады, передал его требования, в частности о готовности танковых раций.

— Товарищ Кныш, — обратился он к старшему лейтенанту, начальнику связи первого батальона, — доложите, как у вас.

— Мы, товарищ майор, проверили исправность радиостанций всех командирских танков. На трех машинах рации немного барахлили. Радиотехник Дьяконов все неполадки уже устранил. Проверили и приемники на других машинах.

— А как с радистами?

— На танки комбата и командиров рот назначили старых радистов, — ответил Александр Кныш. — Они проверены в боях. Поскольку на тридцатьчетверках появились новые рации и схема переключения на внутреннюю связь тоже другая, со всеми радистами ежедневно проводились занятия по изучению материальной части, правил эксплуатации, [89] устранению неисправностей. Проверили знание сигналов и переговорных таблиц.

Были заслушаны доклады и остальных начальников связи батальонов. В тот же вечер мы узнали, что комбриг распорядился выделить под имущество связи полуторатонный грузовик, а для машины с радиостанцией — комплект новой резины. В тогдашних условиях это была щедрость величайшая.

На следующий день майор Стриленко и я направились во второй танковый батальон. Вместе с начальником связи этого подразделения старшим лейтенантом Алексеем Булычевым проверили несколько радиостанций, побеседовали с радистами. Здесь я повстречал ветерана бригады старшего сержанта Кувая Магжанова. Поздоровались. Осведомились о делах друг друга. Дружба дружбой, а служба службой.

— Ну а рацию проверил? — спрашиваю Кувая.

— А как можно не проверить?! — ответил он. — Порядок в танковых войсках!

Майор Стриленко забрался в танк к Куваю и остался доволен осмотром.

Служить в армию Магжанов пришел еще до войны. Образование имел небольшое, к тому же плохо знал русский язык. Но, попав в дружную семью танкистов, он скоро стал отличником боевой и политической подготовки. Пришло и знание языка. Когда началась война, Кувай в первый бой шел уже коммунистом. Вскоре получил награду — медаль «За отвагу». В 116-ю бригаду Магжанов прибыл в дни ее формирования, в 1942 году.

В канун боевых действий, как бывало и раньше, особенно активно велась политическая работа: ежедневные политинформации, беседы с воинами о положении на фронтах, в стране и за рубежом. По-прежнему широко использовались сводки Совинформбюро. Бойцов знакомили с действиями 2-го Украинского фронта, традициями [90] бригады, им разъясняли предстоящие задачи. Наряду с политработниками беседы проводили и все командиры.

Вспоминаю свою беседу со взводом на тему о героизме и мастерстве связистов. Пока я говорил о мастерстве, все воспринималось как надо. В самом деле, думалось товарищам, что за радист, который плохо знает радиодело? Но, когда я заговорил о героизме, посыпались реплики.

— Какой героизм может проявить связист, особенно радист! — воскликнул Жуков.

— А вы знаете, — отвечал я, — что одним из первых Героев Советского Союза на войне стал именно связист?

Слушателей эти слова заинтересовали. Я рассказал, как 22 июня 1941 года начальник связи комендатуры 2-го пограничного отряда лейтенант Анатолий Васильевич Рыжиков и его телефонисты под страшным огнем обеспечивали связь. Показал листовку, где была напечатана фотография, запечатлевшая вручение Председателем Президиума Верховного Совета СССР М. И. Калининым Рыжикову ордена Ленина и Золотой Звезды Героя Советского Союза. Удостоились правительственных наград и рядовые телефонисты. Чтение листовки о героях произвело большое впечатление.

Нашлись и другие примеры героичности повседневного труда радиста. Без средств связи воинский организм представлял бы собой существо, лишенное нервной системы, а стало быть и согласованности, мобильности действий.

Не раз мы касались этой темы и после запомнившегося мне товарищеского разговора. Такие беседы проводились по указанию политотдела во всех подразделениях бригады. Сами политотдельцы, как правило, были очень хорошими агитаторами.

Как читателю уже известно, в бригаду пришло с маршевыми ротами много новичков, надо было внимательнее присмотреться к людям, поближе узнать их, помочь им быстрее освоиться в коллективе. А это, как известно, [91] всегда чрезвычайно важно, тем более во фронтовых условиях. Командиры и политработники, общаясь с пополнением, решали вопросы его боевого воспитания, действуя рука об руку.

Парторга 2-го танкового батальона старшего лейтенанта Д. Т. Протасова в те дни можно было видеть то в одном экипаже, то в другом. В новом человеке его интересовало все: откуда родом, чем занимался до войны, давно ли в армии, где воевал, какие имеет награды, есть ли семья и где она, что пишут родные. Знакомство с человеком не было каким-то сухим опросом, а протекало как непринужденная беседа, с шутками и смехом. К концу пребывания на выжидательных позициях такие, как Протасов, имели сравнительно полное представление о людях, с которыми предстояло воевать. Когда парторг предложил сделать некоторые перестановки в экипажах, комбат Лагутин согласился с этим и был весьма признателен за помощь.

Если позволяла обстановка, перед боями проводились партийные и комсомольские собрания. Так было в бригаде и на этот раз. На собраниях обсуждалась готовность к боевым действиям. Собрания проходили накоротке. Коммунисты и комсомольцы сообщали о положении в своих подразделениях и вместе со всеми воинами давали клятву беспощадно громить врага. Перед боем лучшие танкисты подавали заявления о приеме в ряды партии и комсомола.

Накануне выступления на исходные позиции в батальонах были проведены митинги. Это испытанная форма политработы в боевых условиях: митинги, можно сказать, непосредственно питали наступательный порыв.

Утром 19 ноября полковник Юревич с командирами батальонов и рот уехал на рекогносцировку в район исходных позиций, с которых бригаде предстояло начать наступательные действия.

По данным разведки, 167-я пехотная дивизия противника, [92] усиленная танками и артиллерией, занимала оборону в районе Зыбкое, Девичье Поле, Петрозагорье, Ворошиловка. Враг сильно укрепил свои позиции. Этому благоприятствовала и местность, изобиловавшая балками, оврагами, ручьями, высотками. Немцы успели отрыть траншеи и окопы полного профиля, сосредоточить на опасных направлениях противотанковую артиллерию, пулеметы, минометы. Имелись доты и дзоты.

Отсюда ясно, какие сложные задачи предстояло решить наступающим. Нашей бригаде было приказано уничтожить противника в районе Ворошиловка, Владимиро-Ульяновка, отрезать ему пути отхода из города Александрия и тем содействовать освобождению города. От стремительных, умелых действий наших танкистов немало зависело развитие успеха операции, проводимой 8-м мехкорпусом, входившим в состав 5-й гвардейской армии.

Все дни пребывания на выжидательных позициях шли беспрерывные дожди, и дороги так развезло, что даже танки застревали в низинах. И вдруг в канун выхода на исходные позиции ударил мороз. Земля застыла. Утонувшие в глине капониров гусеницы машин оказались намертво схваченными. Ни один танк 2-го батальона, к примеру, не мог самостоятельно вырваться из этого плена. В ротах «всем миром» откапывали одну-две машины и с их помощью вызволяли остальные. Этот эпизод был хорошим уроком на будущее.

В ночь на 21 ноября 1943 года танки 116-й совершили марш с выжидательных позиций на исходные, а в 11 часов того же дня двинулись в наступление. Со всеми батальонами поддерживалась постоянная радиосвязь.

2-й танковый батальон капитана Ивана Лагутина наступал на Ворошиловку. В его составе две роты. Одной командовал старший лейтенант Иван Лепешкин, другой — старший лейтенант Леонид Баранников. Их поддерживали [93] самоходные установки из 1822-го артполка, приданного нашей бригаде.

Артиллерийская и авиационная подготовка уже закончилась. Пока противник ошеломлен, наши танки стараются скорей подойти к Ворошиловке. Лагутин счел целесообразным принять боевой порядок уступом влево. Из танков и САУ атакующие повели сильный огонь. Роте Лепешкина приказано нанести удар по позиции на северной окраине Ворошиловки. Для противника это направление танкоопасное, и он здесь более активен. Взаимодействуя с ротой Баранникова, Лепешкин рассчитывал на стремительность своего удара.

В эфире мы слышали команды Лагутина, Лепешкина и Баранникова. Бой нарастает. Юревич находится у радиоприемника, надев наушники. Но вот комбриг снимает наушники и передает их мне.

— Слушай внимательно, — говорит он и склоняется над картой.

Как и во всех боях, для управления подразделениями применяется заранее разработанная таблица сигналов и переговоров. Волны радио доносят ход боевых действий со всеми перипетиями. Бой удаляется, слышимость становится хуже. Значит, танки ушли вперед, наступление развивается. И командному пункту скоро тоже перебираться.

Настал момент, когда Юревич решает ввести в бой батальон Брыка. Его танки должны двинуться на Владимиро-Ульяновку. Перевожу приказ Юревича на язык радиосигнала, передаю его и вот уже слышу голоса Брыка и Бобровицкого, который командует теперь ротой.

Тем временем рота Лепешкина уже ворвалась в Ворошиловку. Под огнем и гусеницами вражеские пушки с прислугой, автомашины, пулеметы, минометы, среди которых было несколько шестиствольных. В машине вместе с Лепешкиным механик-водитель старший сержант Михаил Бурчак, командир башни старшина А. Еремчук. Ведя [94] бой за Ворошиловку, Еремчук заметил, как из балки выдвинулись два бронетранспортера с пехотой. Он доложил об этом Лепешкину и тут же прильнул к прицелу в готовности открыть огонь. Бурчак сбавил скорость и создал условия башнеру для стрельбы. Первый выстрел. Недолет. Командир башни быстро вносит поправку и производит второй выстрел. Снаряд угодил в цель. Еще выстрел — и другой бронетранспортер врага поражен прямым попаданием. Все это происходит в считанные секунды.

... Еремчук докладывает: к деревне подходит вражеский танк. Механик-водитель опять сбавляет скорость и подводит машину к небольшой высоте так, чтобы весь корпус, кроме башни, был укрыт. Раздается команда «Огонь!». Еремчук стреляет. Вторым снарядом он подбивает вражеский танк.

Не растерялся в трудную минуту механик-водитель Николай Горелов. В его танке заклинило пушку. Чтобы устранить повреждение, командир приказал механику укрыть машину за ближайшим курганом. И надо же так случиться: подходя к кургану, Горелов увидел вражеский танк, ведущий огонь по нашим. Немецкие танкисты не заметили вынырнувшую сбоку тридцатьчетверку. Не раздумывая, Горелов дал полный ход и, направив машину на врага, таранил его.

В экипаже Николая Бобровицкого получил боевое крещение механик-водитель младший сержант Иван Смирнов. Бобровицкий, как он мне рассказывал, любил «обстреливать» молодых сам. Командир был доволен, что механик-водитель действует четко, твердо выдерживает боевой курс. Когда танк перевалил через бугор, показалась окраина деревни. Из переулка вынырнули две немецкие грузовые автомашины. В одной — полно солдат. Смирнов, четко исполняя команду Бобровицкого, направил свою тридцатьчетверку на врагов и раздавил машины. Одно фашистское орудие не успело развернуться: Смирнов дал полный газ и подмял его. [95]

Командир башни комсомолец старший сержант Георгий Андриенко, стреляя с ходу, разбил несколько огневых точек врага. Когда вражеские солдаты пустились наутек, Андриенко стал расстреливать их из пулемета. Увидев, что немцы разворачивают шестиствольный миномет, Андриенко прицельными пушечными выстрелами подавил и его. Путь мотострелкам расчищен. За этот бой Андриенко удостоен ордена Славы III степени.

Я, к сожалению, не могу привести многие детали боя, которые были особенно видны танковым экипажам и мотострелкам. Но и простое напоминание о совершенных подвигах исполнено смысла и значения.

Помнится, по радио от комбатов мы приняли донесения: танки в Ворошиловке, Владимиро-Ульяновке, Войновке, Громоклее. Мне с группой связистов приказано немедленно переместиться на одной из машин с рацией в Ворошиловку. День клонился к вечеру, и мы очень торопились. За рулем находился шофер Михаил Малахов, а я, сидя рядом с ним, наблюдал за дорогой. Вдруг у ее обочины увидел лежащего бойца, махавшего нам рукой. «Наверное, ранен, просит помощи», — подумал я и приказал Малахову остановиться.

Но не успел он затормозить, как по машине стеганула автоматная очередь. Посыпались стекла. Малахов вскрикнул и боком вывалился из кабины.

— К бою! — скомандовал я.

Связисты выскочили и открыли ответный огонь по недобитым гитлеровцам. Рядом со мной залег сержант Иван Трубников. Судя по всему, немцев было намного больше, чем нас. Такие неожиданные стычки в наступлении не были исключением.

Я приказал Трубникову ползком выйти из-под огня и немедля отправиться в деревню доложить обстановку. Трубников исчез. Гитлеровцы продолжали вести огонь по нашей машине, не решаясь, однако, на активную атаку. Через некоторое время за спиной мы услышали шум моторов. [96] На помощь нам пришли тридцатьчетверка и бронетранспортер с автоматчиками. В скоротечном бою часть фашистов была перебита, часть взята в плен. Машина с оборудованием осталась невредима. Но мы потеряли трудолюбивого, беззаветного товарища — водителя Мишу Малахова. Даже будучи тяжело раненным, он продолжал вести огонь. Помощь, оказанная ему нашими средствами, не была эффективна: Малахов потерял много крови. В Ворошиловку мы привезли его мертвым.

А о солдате, который нас предупредил об опасности, я в горячке боя забыл. Но затем, когда уезжали, мы взяли его с собой, и все наши связисты его искренне благодарили.

— Это вам спасибо, братцы! Меня вы спасли, а вот ваш человек погиб. Не поминайте лихом. Я, как вылечусь, обязательно отомщу за вашего связиста.

Перед боем лучшие люди бригады подавали заявления о вступлении в партию и комсомол. Я исполнял обязанности секретаря парторганизации роты управления и присутствовал на заседании парткомиссии, которая принимала в партию наших связистов. На том же заседании были рассмотрены заявления двух прославленных в бригаде офицеров — командира танковой роты старшего лейтенанта Николая Трофимовича Бобровицкого и командира мотострелковой роты (из батальона капитана А. Евдокимова) старшего лейтенанта Василия Пантелеевича Украинского. С Бобровицким я, как уже писал, дружил. Украинского тоже знал как верного товарища и отчаянно храброго человека. Оба они пришли на военную службу в 1938 году и по привычке в трудной фронтовой обстановке продолжали строго следить за своим внешним видом: имели великолепную строевую выправку, хорошо пригнанное обмундирование. Худощавые, белобрысые, они многим были похожи друг на друга. Даже в биографиях.

Бобровицкий начал службу курсантом, стал механиком-водителем, а войну встретил командиром среднего [97] танка. В бригаду пришел на должность командира тяжелого танка КВ «Александр Невский». В боях был ранен. В 1941 году награжден медалью «За отвагу», а в январе — марте 1943 года за отличия на Воронежском фронте — орденом Красного Знамени. Служба Украинского: курсант, командир стрелкового отделения, командир взвода. В бригаду пришел на должность заместителя командира роты, имея за плечами хороший боевой опыт.

В самые напряженные минуты боя эти офицеры не терялись, находили, что сказать своим подчиненным. А вот на заседании парткомиссии до того были взволнованы ответственностью минуты, что на вопросы отвечали односложно. После того как вопросы о приеме рассмотрели, председатель обратился к товарищам: не хочет ли кто из них что-нибудь сказать. Каждый только и сказал: «В бою буду драться как коммунист!»

— Вы уже деретесь как коммунисты, — заметил один из членов парткомиссии. — В партию пришли не с пустыми руками. Но партийный документ, который вам вручат, будет всегда напоминать: коммунист за все в ответе — и за себя, и за товарищей, и за свое личное, и за общее дело.

Все мы понимали, ответственность за общее дело накладывает и командирская должность. Но вступление в партию неизмеримо повышает требования к каждому, а тем более к офицеру, руководителю и воспитателю подчиненных.

В бою за Ворошиловку рота автоматчиков под командой Украинского дралась мастерски. Автоматчики уложили 250 фашистов, захватили 6 шестиствольных минометов, разгромили 2 артиллерийские батареи и взяли в плен 3 вражеских офицера и 14 солдат. Рота Украинского действовала десантом на танках. За этот бой Украинский был награжден орденом Отечественной войны I степени, а еще раньше — орденом Красной Звезды. При освобождении Ворошиловкн Василий Украинский был ранен. Через некоторое время из медсанбата он писал в батальон: [98]

«Привет вам, дорогие боевые друзья! Жалею, что не вместе с вами. Не теряйте инициативы и храбро деритесь, как дрались за Ворошиловку, за Владимиро-Ульяновку. Будьте до конца верными сынами Родины. Высоко держите честь лихих автоматчиков. Берите пример с тех, кто героически сражался и прославил себя в боях. Бейте фашистов, как их били Березкин, Шамин, Бирюзов, Харченко, Сульменов, Синенко и другие наши храбрецы.

Я скоро к вам вернусь, и тогда вместе опять будем громить подлую фашистскую гадину. Сообщаю вам с радостью, что за прошедший бой меня наградили орденом Отечественной войны I степени. И эту награду мне вручили здесь, в медсанбате.

Остаюсь верный вам боевой товарищ — В. Украинский».

После выздоровления Украинский вернулся в свой батальон.

22 ноября мы приняли по радио очередную сводку Совинформбюро. В ней говорилось: «Южнее Кременчуга наши войска овладели сильно укрепленными опорными пунктами Чикаловка, Константиновка... Ворошиловка...

... Неоднократные контратаки немцев успеха не имели. За день уничтожено более 1000 немецких солдат и офицеров. Подбито и уничтожено 66 танков и самоходных орудий противника. Нашими войсками захвачено 4 немецких танка, 36 орудий и минометов, 80 пулеметов и свыше 100 автомашин с различными грузами. Взято значительное число пленных!»

В это сообщение Совинформбюро была вписана одна строка боевым почерком 116-й танковой бригады. Как много надо было приложить усилий, чтобы название «Ворошиловка» вошло в сводку и прозвучало на всю страну. [99]