Роща Ореховая

В те дни мы, связисты, и не могли знать всей полноты значения, какое придавало высшее командование роще, носившей условное название Ореховая.

Лишь много позднее, читая книгу Маршала Советского Союза К. С. Москаленко «На Юго-Западном направлении», я, например, узнал, что накануне наступления на плацдарме побывал представитель Ставки Верховного Главнокомандования Маршал Советского Союза А. М. Василевский. Осмотрев передний край, Василевский подтвердил, что именно в направлении рощи Ореховая надо наносить главный удар{1}.

Почему в этом направлении? Потому что роща располагалась на господствующей высоте, недалеко от переднего края. Созданный там вражеский опорный пункт был узловым, и его захват подрывал всю оборону войск, противостоявших нам на сторожевском плацдарме. К тому же роща Ореховая находилась в стыке двух вражеских корпусов. И была, таким образом, слабым местом в обороне противника.

Ни я, ни мои товарищи не догадывались о масштабах предстоящей операции, тем более о том, что она войдет в историю как Острогожско-Россошанская. [31]

...И вот приказ о наступлении получен. Завтра утром выступаем. Вечером во всех подразделениях прошли партийно-комсомольские собрания. Всех предупредили о необходимости максимальной скрытности, тщательной маскировки действий, чтобы ничем не выдать готовящийся удар по врагу.

Наша 116-я отдельная танковая бригада, согласно приказу, действовала в первом эшелоне совместно с подразделениями 25-й гвардейской стрелковой дивизии.

Майор Стриленко собрал подчиненных ему офицеров и дал каждому четкие установки по организации связи. Мне было приказано ночью переместиться с РСБ ближе к командному пункту комбрига. На рации должны нести вахту самые опытные радисты. Была вручена необходимая радиодокументация: волны, позывные для связи со штабом армии, 25-й гвардейской дивизией и соседями, а также схема радиосвязи в самой бригаде.

— Прошу еще раз проверить материальную часть, — сказал в заключение Стриленко, — поговорить с людьми. Передайте: командование бригады надеется, что связисты не подведут. Во всех вас уверен, так и будет!

В ночь на 12 января вначале много потрудились саперы дивизии и нашей бригады. В 20-градусный мороз они проделали в заснеженном минном поле проходы для танков и стрелковых подразделений. Отличился наш сапер Илларион Сидорович Суховеев. Родом из Воронежской области, он в свои 46 лет воевал в полном смысле слова на родной земле. Может быть, сравнение покажется не совсем обычным, но думаю, что такой боец, как Суховеев, был словно аккумулятор, заряженный беззаветной любовью к Родине и бескомпромиссной ненавистью к врагу. И накопленная энергия, включенная в бой, претворялась в действия, которые и были самым настоящим мужеством, геройством.

Суховеев разминировал проходы и подкладывал под вражеские заграждения фугасы, каждый раз рискуя [32] жизнью. А когда наши танки и пехота двинулись в атаку, он впереди них пробирался по глубокому снегу и под огнем противника указывал проходы, проделанные им же в минных заграждениях. Так же отважно действовали и другие саперы.

Утро 12 января 1943 года осталось памятным на всю жизнь. Мы разместились на обратном скате высотки, где был оборудован командный пункт Новака. В полусотне метров, почти на гребне высотки, были отрыты щели и установлена стереотруба. Туда же подтянули телефонные провода. Отсюда и мы, связисты, хорошо видели начало боя. Мне и раньше не раз приходилось участвовать в боях и быть очевидцем наших атак. Но то, что представилось взору в тот день, я видел впервые.

В течение часа по заранее разведанным целям противника вели огонь сотни орудий. В стане врага стоял кромешный ад. С нашего НП было хорошо видно, как то и дело взлетали обломки бревен, очевидно блиндажей, вздымались столбы снега. Над рощей стояло серо-белое облако. В общий гул артиллерийской канонады врывались характерные звуки залпов «катюш», и тотчас небо прочерчивали огненные стрелы. Еще не закончилась артподготовка, как на переднем крае сработали фугасы, заложенные ночью саперами под вражеские заграждения. Почти одновременно с этим в небе появились наши Ил-2. Они обработали передний край, ближние тылы врага и улетели.

Подан сигнал атаки. Около десятка тяжелых танков КВ, вышедших во время артподготовки из укрытий, двинулись в сторону противника. Первым шел танковый взвод коммуниста старшего лейтенанта Николая Федоровича Лукина. Его танк «Валерий Чкалов» был, можно сказать, на острие атаки.

Машины напоминали корабли, вздымающие буруны снега. Из-за бурунов и снежных вихрей самих танков почти не видно. Вот они нырнули в низину, выбрались из [33] нее, проскочили посадку, кустарник, вышли на ровное поле, приблизились к линии вражеской обороны, ведя огонь на ходу из пушек и пулеметов. Причем все это в считанные минуты.

Пехотинцы 25-й гвардейской дивизии бежали по колеям, проложенным в снегу гусеницами танков, и вели на ходу огонь из автоматов. Они ворвались в первую, потом во вторую траншею. Храбро действовали и танкисты, и пехотинцы. Экипаж танка КВ «Пугачев», которым командовал коммунист лейтенант Александр Николаевич Ромашов, раздавил несколько дзотов вместе с засевшими в них вражескими солдатами, разбил два миномета и противотанковое орудие.

На танке КВ «Ермак» вел бой младший лейтенант Николай Алексеевич Быстров. С расчетом одного противотанкового орудия он расправился пулеметным огнем. Другое было уничтожено из пушки командиром башни старшиной Анатолием Бондаревым. Та же участь постигла и четыре миномета противника.

Позднее, когда бой на нашем участке переместился вперед, моя радиостанция остановилась рядом с несколькими танками. И машины, и сами экипажи еще не остыли. У одной из машин танкисты что-то громко рассказывали друг другу. Я подошел к ним. Подошел и Лукин.

— Чего это вы хохочете? — спросил он, когда раздался очередной взрыв смеха.

— Да вот Быстров рассказывает, как он с мадьярами изъяснялся. Повтори, Быстров.

— А, чего там повторять. Ну, жму это я на своей машине по кустам. Вижу, руки торчат. А рядом еще и еще. Присмотрелся — мадьяры. Десятка три. Что делать? Открыл люк, для профилактики вспомнил их матушек. Хотя и по-русски, а поняли, дошло. Потом показал жестом, чтоб оружие бросали, а сами топали на восток, самоходом. Тоже поняли. Рысцой подались, хотя и оглядывались. И чему тут смеяться?.. [34]

— В первый раз у тебя, Быстров, складнее получилось. А теперь, как мой друг текстильщик говорил, «ткань та же, да колористика другая...» Это ты старшего лейтенанта увидел и сдрейфил.

Опять хохот.

На танкистов этого подразделения 116-й бригады так же, как на пехотинцев двух батальонов 25-й гвардейской стрелковой дивизии, действовавших вместе с нами, как потом выяснилось, была возложена всего лишь разведка боем. Начало общего наступления планировалось на 14 января. Но враг стал отходить. Видя это, комбриг передал по моей радиостанции приказ всем подразделениям бригады развивать успех. Такое же приказание отдал и командир 25-й гвардейской стрелковой дивизии П. М. Шафаренко.

Наши тяжелые и средние танки в ротных колоннах двинулись впереди стрелков-гвардейцев и втянулись в образовавшуюся в обороне противника брешь. Артиллерия перенесла огонь в глубину, прокладывая дальше путь наступающим. Миновав брешь, танки развернулись углом вперед, расширили и углубили прорыв. Танкисты четко взаимодействовали с пехотой и артиллерией. На пользу пошла учеба!

У командования не было претензий к связистам. Все средства связи действовали нормально. Наша РСБ по приказу комбрига передвигалась за боевыми порядками танков, вместе с командным пунктом. И нам хорошо была видна общая панорама боя, даже отдельные его эпизоды.

Первое время наша машина с РСБ сама продвигаться по глубокому снегу не могла. Ее пришлось буксировать танком. Потом, когда прошли первую линию немецкой обороны, надобность в буксировщике отпала. Дороги были накатаны.

Труднее пришлось телефонистам, которые под обстрелом тянули вслед за батальонами «нитку» на КП и на [35] НП, чтобы непрерывно держать связь со штабом бригады, остававшимся на месте. Большое испытание здесь выпало на долго каждого. Когда наши танки с гвардейцами-стрелками двинулись вперед, и телефонисты потянули за ними «нитку», одним из снарядов противника был перебит кабель. Солдат, посланный на устранение повреждения, погиб. На узле связи при штабе бригады, кроме девушек, дежуривших на коммутаторе, никого не было. Тогда телефонистка Маша Горожанкина взяла телефонный аппарат, катушку кабеля и пошла устранять повреждение. С тяжелой катушкой и аппаратом ей пришлось преодолеть сотни метров, перебегать от укрытия к укрытию, ползти по снегу, так как местность простреливалась сильным ружейно-пулеметным и минометно-артиллерийским огнем. Связь с наступающими была восстановлена. Машу Горожанкину наградили медалью «За отвагу».

Среди радистов, телефонистов, санинструкторов было немало девушек, как и Маша, совсем недавно прибывших в бригаду. Для них это был первый бой, первое испытание. И знавшие войну мужчины дивились их выносливости, дисциплинированности, исполнительности. Если в дни затишья по адресу девчат отпускались нередко шутки, остроты, то после первых дней наступления они прекратились. С уважением бойцы говорили об Ане Зябревой, Тамаре Блохиной, Лиде Васильевой, Кате Мильшиной, Клаве Кречетовой, Вере Горетовой, Кате Кондаковой и других.

После взятия рощи Ореховая на высоте 185 развернулся новый командный и наблюдательный пункты. Сюда же прибыла и наша РСБ. Кодом доложили в штаб 40-й армии о первых результатах наступления. А танки тем временем радировали, что подходят к Довгалевке — сильно укрепленному опорному пункту немцев.

Разведчики донесли, что в Довгалевке находится штаб вражеского тяжелого артиллерийского полка и еще какие-то [36] подразделения. Новак покидает командный пункт, и вот в боевых порядках появляется хорошо известный воинам бригады тяжелый танк «Александр Невский». Машину командира бригады ведет по-прежнему лейтенант Николай Бобровицкий.

Появление в боевых порядках комбрига, казалось, удвоило боевой дух танкистов и автоматчиков. Анатолию Юльевичу Новаку в ту пору было лет тридцать. Но он уже имел солидный боевой опыт. Воевал в Испании, награжден орденом Красного Знамени. И на фронтах Отечественной войны Новак с самых первых дней. Да к тому же Анатолий Юльевич сам формировал 116-ю и потому отлично знал почти всех танкистов бригады, а они — его. Строгая требовательность, справедливость и выдержка отличали нашего командира. Я не помню случая, чтобы он когда-либо повысил голос на подчиненного. Замечание, даже очень провинившемуся, делал спокойно, без крепких слов, которые иногда пускали в ход другие начальники. Но тот, кому адресовались замечания, надолго запоминал их и старался второй раз «на беседу» не попадать.

Но, пожалуй, больше всего любили танкисты своего командира за то, что всегда ощущали его присутствие и в решающие моменты видели в боевых порядках своих подразделений. Для Новака это была не бравада, не демонстрация лихости и бесстрашия, а характерная черта стиля управления, необходимость.

По Довгалевке был произведен короткий, но мощный артиллерийский налет. В нем участвовал приданный бригаде дивизион «катюш». Вслед за разрывами снарядов в атаку устремились наши танки с десантом на броне мотострелков и гвардейцев 25-й дивизии. Враг пытался остановить наступление, бросив во фланг атакующим около двух десятков танков и самоходок.

Но могучие КВ и великолепные Т-34 смело завязали танковый бой. Потеряв до десятка машин, немцы не выдержали [37] и отошли. И нервы у наших танкистов оказались крепче, и техника лучше, и боевое мастерство выше.

Кстати, при атаке Довгалевки, чтобы воздействовать на психику противника, наши танкисты включили сирены, которыми были оборудованы машины. В наступавших вечерних сумерках танки, несущиеся на высокой скорости, ведущие огонь из пушек и пулеметов, ревущие и воющие, выглядели устрашающе.

Как и в боях за сторожевский плацдарм, умело и решительно действовал экипаж танка командира роты капитана Лагутина. На подступах к Довгалевке его ротой уничтожено пять неприятельских танков. Когда Довгалевка была взята, на броне лагутинского КВ насчитали 17 вмятин от попаданий вражеских снарядов. Никто из экипажа не пострадал. Глядя на эту бронированную крепость, мы с глубокой благодарностью думали о людях тыла, которые создавали эти замечательные машины.

Помнится, Лагутин несколько раз прошелся вокруг танка, осмотрел каждую вмятину на броне, потрогал руками.

— Вот гады, вот мерзавцы, что же они сделали с тобой? — в сильном возбуждении сказал Лагутин, обращаясь к танку, как к боевому израненному другу, И на лице офицера отразилась физическая боль, словно раны были нанесены не машине, а ему.

Подъехал Новак. Он обнял и расцеловал Лагутина, поздравил всех членов экипажа с успешным выполнением боевой задачи. И тоже осмотрел танк.

— Удастся или нет его сохранить... — задумчиво произнес Анатолий Юльевич. — После войны поставить бы этот танк на самом почетном месте. Прекрасный памятник мужеству и броне!

В Довгалевке нам достались трофеи: 31 орудие, 50 автомашин, 30 пулеметов, 2 склада с продовольствием, склад с боеприпасами. Захвачены сотни пленных.

Тактическая зона обороны врага оказалась прорванной [38] на достаточную глубину. Венгерские части, которых безуспешно поддерживали танками и артиллерией немцы, были полностью разгромлены. Большинство их солдат и офицеров сдалось в плен.

Радиостанция работала с полной нагрузкой. То принимаем радиограммы, то сами передаем их. Цифры, цифры. Учеба, которой мы настойчиво занимались, дала в целом хорошие результаты. Но подготовленность некоторых радистов все же оказалась недостаточной. Связь осуществлялась только радиотелеграфом. Обычно тексты передавались со скоростью до 85 знаков в минуту, т. е. в расчете на опытность принимающего радиста. А наши принимали 60–70 знаков в минуту. Допускались ошибки и искажения. Радисты штаба армии и наших соседей, наверное, в душе проклинали нас, то и дело принимая от нас сигналы: «передавайте медленнее», «повторите», «не поняли»...

В одной из принятых радиограмм содержался приказ овладеть Платавой — важным опорным пунктом обороны немцев. Для этого 116-й бригаде предстояло совершить марш-маневр, имея на броне танков десант из мотострелкового батальона. Танкистов поддерживали дивизион «катюш» и батарея противотанковых пушек.

Короткий, но тщательный осмотр танков, проверены моторы и ходовые части, дозаправлены баки горючим, пополнены боеприпасы. В Платаве противник имел довольно сильный гарнизон и заблаговременно оборудованные укрепления. Путь предстоял нелегкий.

Передовой отряд танков вел командир танковой роты капитан Ефим Брык — герой боев за сторожевский плацдарм и рощу Ореховая. Время постепенно стирает детали облика этого человека, как, впрочем, и многих. Но главное память хранит. Ефим Брык в самых сложных условиях никогда не терял самообладания, сохранял хладнокровие и даже шутил, словно на учениях. Не раз по радио на волне танков мы слышали его голос: [39]

— Степа, ты чего отстаешь? Дивчину заприметил? Она тебя не примет, подумает, что ты фрица испугался.

И Степан, который действительно на какое-то мгновение терялся или что-то не учел, исправлял ошибку, действовал увереннее, смелее.

Или:

— Эх, Федулин, Федулин. Что это твой танк трясется? У кого это коленки дрожат, а снаряды — за молоком!

Подчиненные знали, любили своего командира, его шутки. Он сплачивал людей силой примера, личным мужеством, дельным советом, требовательностью и душевным словом. Его уважали и в других подразделениях.

Как-то в беседе капитан назвал Стрый, 12-ю танковую дивизию. Я сказал, что тоже там проходил службу. Вспомнили довоенную пору. С того дня меня влекло к этому кадровому офицеру и как к однополчанину. Встречаясь в минуты фронтового затишья, мы делились друг с другом своими впечатлениями о событиях. Заместителем командира по политической части в подразделении Брыка был старший лейтенант Александр Федорович Игнатьев. Обычно политработники занимали в танках Т-34 места заряжающих или стрелков-радистов. По храбрости и опыту Игнатьев под стать командиру. Они вместе дрались и за удержание сторожевского плацдарма, и за рощу Ореховая. Танк с Игнатьевым первым ворвался в Платаву и раздавил четыре дзота.

В бою политработник-танкист вдохновляет воинов личным примером, а при первой возможности встретиться с экипажами беседует с ними, использует все средства для подготовки к предстоящим новым испытаниям. Политработа в танковом подразделении имела свою специфику, и такие, как Игнатьев, разумно использовали все средства и возможности.

Секретарь партийной организации танкового батальона старший лейтенант Федор Иосифович Калужских накануне штурма Платавы провел партийное собрание. Каждый [40] коммунист в батальоне знал, чего от него ждут в предстоящем бою. Сам Калужских тоже входил в состав экипажа танка. И тоже ворвался в Платаву одним из первых.

У танкистов есть сигнал «делай, как я». И действия экипажей, в составе которых находились коммунисты Игнатьев и Калужских, красноречивее самых убедительных слов говорили: «Вот так надо громить врага, выполнять боевую задачу!»

Сломив сопротивление фашистов в Платаве, 116-я отдельная танковая бригада, взаимодействуя с пехотинцами и артиллеристами, все глубже и глубже вклинивалась в территорию, временно занятую врагом.

Большую радость нашим воинам принесли сводки Совинформбюро за 18 января, принятые по радио и размноженные политотделом. Я собрал экипаж и стал читать: «В последний час. Успешное наступление наших войск южнее Воронежа. На днях наши войска, расположенные южнее Воронежа, перешли в наступление против немецко-фашистских войск. Наступление началось на трех направлениях: из районов Селявное...»

Только я произнес слово «Селявное», как мои подчиненные в один голос воскликнули:

— Так это же о нас пишут! Селявное — на сторожевском плацдарме, рядом с Урыво-Покровским.

Я продолжил чтение. Среди названных в сводке населенных пунктов, которые были освобождены, замелькали знакомые названия: Россошь, Репьевка, Ольховатка, Красное. В боях за эти пункты бригада принимала либо прямое, либо косвенное участие. В сводке назывались фамилии командующего нашим фронтом Ф. И. Голикова и командующего 40-й армией К. С. Москаленко.

Рядом с этим сообщением Совинформбюро под цифрой II — другое: «Ликвидация окруженных немецко-фашистских войск в районе Сталинграда близится к концу». И то, что о действиях нашего фронта сообщалось [41] рядом с известием о боях у волжской твердыни, за которыми следил весь мир — и друзья и недруги, — придавало и нашим победам особую значимость.

О том, какое влияние оказывала на нас каждая весточка о победе на фронтах, даже трудно говорить: у каждого был свой личный счет мести фашистским извергам — за погибшего брата, обездоленную мать, осиротевших детишек, за сожженную родную хату... Мысли о Родине и беде, которая ее постигла, вихрились тогда в наших солдатских головах и поднимали нас на врага.

Пройдет время, и на Нюрнбергском процессе главный советский обвинитель Р. А. Руденко назовет обобщенные потрясающие факты — счет немецкому фашизму. Такой финал мы могли предположить. Но в боевой обстановке каждый из нас был для фашистского оккупанта сам и прокурор и судья. Советские воины, выполняя боевые приказы, в жестоких сражениях приводили в исполнение и приговор собственного сердца: «Если враг не сдается, его уничтожают». [42]