Сторожевский плацдарм

Мне повезло. К новому месту назначения я добрался на попутной машине сравнительно быстро.

Густые сумерки уже спустились на землю, но ни в одном из домов села не светятся окна. Не видно никого и на улице. Лишь по дыму, поднимающемуся над печными трубами, можно судить, что у очагов за плотно завешенными окнами находятся люди.

Мне нужен штаб 116-й отдельной танковой бригады, в которой предстоит служить. Оглядевшись, решаю зайти в ближайший дом. Но в это время невдалеке, нарушив тишину, затарахтел движок. «Радиостанция? Не моя ли?» — пронеслось в голове. Ведь я здесь буду заниматься связью. И, вскинув тощий солдатский вещмешок за плечо, шагаю в ее сторону.

Я не ошибся. Возле хаты, прижавшись вплотную к ее стене, стоял автофургон. Еле различимый, над ним вздымался в вечернее небо пик антенны. Приближаюсь к часовому, хочу узнать, чья радиостанция, какой части. Раздается громкий окрик:

— Стой. Ни с места!

Часовой постучал по кузову. Из машины кто-то вышел.

— Ты чего, Костоглод?

— Да вот, товарищ сержант, якись военный спрашивает, какой мы части. [4]

Сержант сказал:

— Прошу в дом. Там разберемся.

В комнате, в которую мы вошли, находилось несколько красноармейцев и сержантов. Тускло горел светильник, под него приспособили гильзу снаряда.

— Ваши документы? — спросил сержант.

Предъявил. Он внимательно посмотрел их и, улыбнувшись, представился:

— Старший радист сержант Евтушенко. Извините, товарищ младший лейтенант, за такую встречу. — И, обращаясь ко всем, добавил: — Это наш новый начальник радиостанции.

Со всеми, кто был в комнате, я поздоровался.

Бойцы с любопытством смотрели на меня. Я попросил Евтушенко проводить меня к начальнику связи бригады майору Стриленко. Фронтовая аудиенция не столь официальна.

— Значит, из второго гвардейского полка связи к нам прибыли? — спросил Георгий Корнеевич. — Это очень хорошо. Нам требуются опытные связисты. Опыт, наверное, у вас...

— Не сказал бы, что богатый... — опередил я, воспользовавшись маленькой паузой.

Стриленко пристально посмотрел на меня:

— А почти все ваши подчиненные совсем опыта не имеют. В прошедших боях радиостанция была разбита. Погиб и ее экипаж. Теперешний подготовлен пока еще слабо...

Майор интересовался, где я воевал, на каких радиостанциях работал, с какой скоростью могу принимать радиограммы, за что награжден медалью «За боевые заслуги»...

— Вы служили в частях, обслуживавших крупные штабы, — сказал Стриленко. — У нас же условия другие. Там вы держали связь больше с места через выносную антенну. Да и помех при этом меньше, поскольку двигатель [5] автомобиля не работает. Верно? Бригада же во время боев часто находится в движении. И рация тоже. Работать приходится на штыревой антенне. А это снижает радиус действия передатчика. Да и вести прием на ходу дело не из легких. Правильно? Я к чему это? К тому, что нужно помнить об этих особенностях, учитывать их, учиться маневрировать. Да, да. Для радистов умение маневрировать так же важно, как и для экипажа любой боевой машины. Скажем, вы передвигаетесь. Требуется срочно передать радиограмму. А вас не слышат. Как быть? Остановитесь на короткое время. Поставьте телескопическую антенну. Войдите в связь, передайте депешу, свернитесь и двигайтесь дальше. Понятно?

— Понятно, товарищ майор.

— Комбриг требует, чтобы радиостанция всегда находилась у него под рукой. И не дай бог ей отстать или на какой-то срок выйти из строя!

Мне невольно вспомнился случай из недавнего прошлого.

— Вы что заулыбались, младший лейтенант? — резко спросил начальник связи.

Я рассказал, как комендант штаба 19-го мехкорпуса наскочил на меня с пистолетом за то, что моя автомашина с радиостанцией остановилась неподалеку от штаба.

— Кстати, товарищ майор, у меня тогда был неисправен передатчик, антенны были свернуты. Один вид автомобиля с рацией привел коменданта в ярость.

— Понятно, — резюмировал майор. — Радиобоязнь у некоторых командиров в первые месяцы войны действительно была сильной. Одним казалось, стоит только включить передатчик, как противник тут же его запеленгует, налетят самолеты и все разбомбят. Другие опасались перехвата радиограмм. Поэтому радио и было не в почете. Провод считался более надежным. И конечно, более привычным. Если нет телефона — гони связного. Так? А все это, скажу вам, от нашей радиосерости. Сейчас, конечно, [6] таких офицеров, как ваш комендант, в армии днем с огнем не найдешь. У нас в бригаде радио всегда было первым средством связи. И для сношений с начальством, и с соседями, и со своими подразделениями.

Стриленко посоветовал, пока затишье, налечь на учебу экипажа. Главное — отработка приема радиотелеграфных текстов, знаний материальной части радиостанции. Это был первый приказ, полученный здесь мною.

Когда я вернулся к себе в экипаж, радисты еще не ужинали. Видимо, ждали меня. В печи у тлеющих углей стояли котелки. На столе возвышалась горка нарезанного хлеба. «Не кусками, по числу людей, а ломтиками, — подумалось мне. — Значит, люди здесь дружат, живут коллективом».

Вот из печки извлекаются котелки.

— Товарищ младший лейтенант, сидайте вечерять, — как-то по-домашнему обратился ко мне Евтушенко.

— Спасибо, не возражаю, — сказал я и потянулся за вещмешком.

— У нас все есть. Ужин и на вас взят.

— Так я ж еще на довольствие не встал.

— А мы вас уже поставили, даже положенные сто граммов получили, — проговорил с улыбкой Евтушенко.

— Продаттестат-то у меня...

— А старшина сегодня кормит вас как гостя. Завтра уже по аттестату кормить будет.

Все рассмеялись. Сели за стол.

— За встречу и совместную службу!

Чокнулись кружками. Выпили. Ели молча. Во взглядах, которые бросают в мою сторону то один, то другой, — все то же любопытство: «А что ты за человек, младший лейтенант?»

И я присматриваюсь. Почти все красноармейцы молодые, а я постарше их всего на год, на два. Лишь один из ужинавших лет на восемь меня обогнал. Замечаю уважительное отношение к нему. Это был шофер рации Михаил [7] Ратников, которого Евтушенко и представил первым. Назвал всех остальных членов экипажа. Разговорились. Я рассказал о себе.

Спать легли поздно. Хотя порядком и устал в тот день, мне, однако, не спалось. Прибыл я на новое место, а мысли уносятся все туда — в гвардейский полк. Там остались боевые друзья. С ними начинал воевать. Среди них, можно сказать, сложился как офицер. Гвардейское знамя, которое вручено полку, несет частицу и моих боевых усилий.

Хочу заставить себя уснуть, но почему-то лезет в голову первый день войны.

* * *

Воскресенье. Бойцы только что позавтракали и, настроившись на отдых, нежились на лужайке за задней линейкой лагеря. Растянуться на траве — одно блаженство. Я смотрел на лазоревое небо, на легкое прозрачное облачко, на неестественно зеленые кусты, видневшиеся невдалеке, и философствовал. О чем? О красоте жизни, природе, способной создать столько чудесного, радостного для человека.

Помнится, назавтра предстояли занятия со взводом. Надо было кое-что освежить в памяти, почитать, еще раз заглянуть в конспект. А как не хотелось покидать лужайку. Уйди, товарищи узнают зачем, удивятся. Усердие, скажут, не по разуму, не нашел другого времени.

И все же я пересилил самого себя, поплелся к палатке за тетрадкой и книгами. Ведь я исполнял обязанности командира взвода.

И вдруг передо мной боец нашего взвода:

— Товарищ старший сержант, война!..

Тяжело дыша после быстрого бега, он смотрел на меня широко раскрытыми глазами.

— Вы понимаете, что говорите? Откуда вам это известно? — спросил я.

— Точно говорю, товарищ старший сержант. Наши [8] хлопцы вернулись из штаба корпуса. Рассказывают, Киев немцы бомбили...

Война!..

И все, о чем думалось, что было вчера, сразу отодвинулось куда-то далеко-далеко. Все стало довоенным.

Когда-то я мечтал стать врачом. В 1939 году выдержал экзамен и начал учиться в Архангельском медицинском институте. Но в небе пахло грозой: в канун войны с белофиннами был призван в армию. Это событие мною, как, впрочем, абсолютным большинством моих сверстников, было воспринято без малейших переживаний. И тем более не думалось о личном в июне 1941-го.

Многим из нас казалось, что и «большая война», которую развязали фашистские правители Германии, закончится скоро, а там — домой, в институт. Не раз вставал при этой мысли, как наяву, Архангельск. Длинные, в несколько километров, его проспекты вдоль берега Северной Двины, полноводной, величаво несущей свои воды в Белое море. Могучие деревья в городском парке. Нарядные, как невесты, северные березы. Из Архангельска мысленно переносился в поселок Цигломень, где прошли мои школьные годы. Никто из нас не мог и представить себе, что потребуется четыре тяжелых года войны, чтобы снова увидеть все это.

Я ворочался с боку на бок, беспорядочно перебирая кадры недлинного фильма своей жизни. Виделись первые дни службы в кавалерийской части, стоявшей в Дрогобыче. Дали мне коня, карабин, саблю, шпоры, т. е. все, что так красило кавалериста. Раньше, любуясь всадниками, я и не подозревал, как тяжела их служба, с каким трудом дается им легкость, грациозность. Многие из нас, городских парней, раньше к лошади и близко не подходили. Иные ее и побаивались. Наблюдая за нами, бывалые конники то и дело мечут колкие остроты. Старшина эскадрона, казалось, откровенно презирает нас как белоручек. [9]

И в самом деле, не имея опыта, коней своих первое время мы чистили плохо.

Как-то построил нас старшина и начал прохаживаться перед строем. Заглядывал чуть ли не каждому в глаза. Кто-то не выдержал сурового взгляда и улыбнулся. Старшина вскипел:

— На фига мне треба ваша улыбочка?! — громовым голосом произнес он. — Мэни треба, щоб кони были чистые! Ясно? А для этого, граждане терететики, я з вас дурь толстых книг вышибу. Бо эта дурь нэ дае вам гарно службу нести, кохать конив, потому что вы более про сэбэ думку маете...

В излюбленной манере, присущей, казалось, только ему одному, старшина мешал русские слова с украинскими, придавая своей речи непередаваемый колорит.

— И если хто будэ погано чистить коня, вин узнае вид мэнэ, чем смаленый вовк пахне. Вот так!..

Про строгости старшин мы уже были наслышаны, и каждый стоял ни жив ни мертв. Каково же наутро было наше удивление, когда грозный старшина пришел на конюшню раньше всех, приготовил нехитрые орудия и стал каждому терпеливо втолковывать, как надо действовать щеткой и скребком.

— Хлопцы, подывитеся, яки у коня вочи, вин же счас слезу пустит, дуже ему приятно. А вы боитесь коня. Вин же тоби друг боевой, — с теплотой говорил старшина, гладя щеткой у лошади такие места, до которых нам, грешным, было страшно дотронуться.

Старшина заботился о нас прямо-таки по-матерински. Вот после отбоя, когда над дверью казармы горит лишь одна тусклая дежурная лампочка, он тихо проходит между кроватями. Открываю на секунду глаза и вижу, как он подходит к одному из бойцов и поправляет сползшее с него одеяло. Мы скоро привыкли к своему старшине и полюбили его.

...И все же кавалеристом я не стал. Меня направили [10] в школу связи изучать радиодело. Этим я и увлекся. И не только я. Все больше и больше техники шло на вооружение частей. Правда, тогдашние радиостанции были громоздкие, с небольшим радиусом действия. Перевозились они на вьюках или на тачанках. Лишь мощные рации 11-АК и 3-А были смонтированы на автомобилях.

После воссоединения Северной Буковины с Советской Украиной наш 4-й кавалерийский корпус был реорганизован в 8-й механизированный, а наша 34-я кавалерийская дивизия в 12-ю танковую. Эскадрон связи реорганизовали в отдельный батальон связи. Меня назначили командиром танка БТ. Вчерашние конники с большим интересом взялись за изучение новой материальной части. Овладевали вождением машины, стрельбой из пушки и пулемета. Занимались много и усердно, часто выезжали в поле на учения.

Зимой 1940/41 года морозы достигали 25 градусов, по нескольку суток мы жили в лесу, в шалашах, построенных из подручных средств, — в условиях, приближенных к боевым. Танкисты учились возводить укрытия для машин, эксплуатировать их при низких температурах. Поступала вводная «кухня не пришла», и тогда бойцы сами готовили пищу в котелках из пайка НЗ.

Когда казалось, что большое учение кончается, нас вдруг поднимали по тревоге и ставили новую задачу. Мы заводили моторы, двигались в другой район и там все повторяли снова: строили шалаши, окапывали и маскировали технику, варили пищу в котелках... Все это приучало к преодолению трудностей походно-боевой жизни.

За месяц до начала войны я прибыл в 547-й батальон связи, входивший в состав формировавшегося 19-го механизированного корпуса, которым командовал генерал Н. В. Фекленко. В этом батальоне не хватало средних командиров. В радиороте, например, всеми взводами командовали сержанты, в числе которых был и я.

В первый же день войны установили круглосуточное [11] боевое дежурство на всех радиостанциях, получили схемы радиосвязи, «ключи» к переговорным таблицам и т. д.

Скоро части нашего корпуса двинулись навстречу врагу. Под Дубно корпус был введен в бой. Его бойцы дрались с наступавшими гитлеровцами на землях Западной Украины, Житомирщины, на подступах к Киеву.

Много испытаний выпадало и нашему батальону. Не раз приходилось занимать оборону и отбивать атаки фашистов, с боями, под бомбежками выходить из полуокружения. В самые критические моменты радисты всегда оставались на боевом посту, поддерживая связь до последней возможности. Нередко под огнем бойцы гибли у своих радиостанций, с наушниками на голове. На бланках обрывались колонки цифр так и не принятой шифровки.

Сквозь дымку времени вижу усталое, осунувшееся лицо, запавшие глаза командира корпуса. Говорили, что у Фекленко характер крутой. Но мы, радисты, этого не ощущали. Бывало, заберется в кузов автомобиля, присядет на скамейку, посмотрит пристально на каждого из нас.

— Как дела? Что же вы, братцы, подводите? До зарезу нужна связь. От вашей работы зависит судьба частей, людей... Понимаете?

Мысленно сопоставляю слова генерала Фекленко с тем, что мне вечером сказал начальник связи бригады. Отчетливо рисуются трудности, с которыми придется столкнуться на новом месте моему экипажу.

Те, кому довелось служить радистом, знают, как нелегко иногда в хаосе звуков, среди множества работающих станций, подчас более мощных или находящихся где-то рядом, среди атмосферных разрядов поймать еле-еле слышный голос нужной радиостанции, напоминающий слабый комариный писк. Разбирая сплетение точек и тире, стремясь не пропустить чего-то, радист напряжен до предела. Если подготовка его слаба, принять радиограмму в таких условиях он не в состоянии. [12]

Прав майор, придавая особую роль учебе экипажа.

И опять мысли уносят меня в прошлое.

...В августе 1941 года на базе штаба нашего 19-го механизированного корпуса развернуто было управление 40-й армии, а наш батальон связи реорганизован в 63-й полк связи (впоследствии 2-й гвардейский). Через свою радиостанцию я поддерживал связь со многими соединениями армии, ее соседями, штабом Юго-Западного фронта, Генеральным штабом. Не раз приходилось устанавливать связь с партизанами. За участие в первых боях меня наградили медалью «За боевые заслуги», а вскоре присвоили первое офицерское звание — младший лейтенант.

С августом у меня связано и другое, особенно большое событие: меня приняли в партию. Именно в эти, самые трудные для нашей Родины дни воины считали необходимым связать свою судьбу, свою жизнь с Коммунистической партией.

Наш экипаж был очень слаженным, дружным, накопил немалый боевой опыт. Четкость действий, хладнокровие и храбрость, забота друг о друге особенно проявлялись в моменты опасности.

28 июня 1942 года, когда немцы начали наступление на Воронеж, моя рация была на командном пункте 40-й армии — это возле деревни Ефросимовка Курской области. Накануне шофер Ягодкин доложил, что забарахлил двигатель автомашины и его нужно срочно перебрать. Авторемонтной мастерской не было, и мы решили отремонтировать мотор сами. Командир радиороты дал согласие на это.

Встали пораньше. Ягодкину помогали моторист и радисты, и он уверенно копался в утробе разобранного двигателя. Был здесь и я.

— Товарищ младший лейтенант! — позвал меня дежурный радист. — Кто отнесет радиограммы? Их у меня две. И еще, из дивизий требуют принять... [13]

Я отправил одного из радистов к шифровальщикам, а сам взял вторую пару наушников.

В эфире одновременно были слышны позывные нескольких радиостанций, вызывавших нас с просьбой принять радиограмму. Я взял бланк и вместе с дежурным радистом стал записывать тексты. Третий радист тут же сверял наши записи и отправлял шифровальщикам.

Радиодепеши следовали непрерывно то из одной дивизии, то из другой. Были радиограммы и из 116-й отдельной танковой бригады. Вскоре поступили шифровки из нашего штаба для передачи в соединения, Радиостанция заработала с такой нагрузкой, что и передохнуть было некогда. Становилось ясно: что-то произошло на фронте. Но что? Вернувшийся с узла связи радист, относивший туда шифровки, рассказал, будто противник предпринял атаку крупными силами пехоты и танков, прорвал фронт и части нашей армии отходят с упорными боями.

Первая дума — о злополучном моторе. Он был уже собран и поставлен на место. Но завести его никак не удавалось. А мимо уже тянулись тылы и штабы отступающих частей. Самолеты противника несколько раз бомбили деревню, дорогу. Сбросили бомбы и на наш лесочек. Совсем близко стали слышны артиллерийские и минометные взрывы, пулеметные очереди.

Передали, что командный пункт переходит на другое место и нам надо сниматься. Я приказал радисту Обуховичу сбегать на КП, доложить о нашем положении и попросить машину для буксировки. Но Обухович там уже никого не застал. Зато он приметил невдалеке разбитую машину с имуществом связи. Я послал Ягодкина посмотреть, нельзя ли снять с нее мотор. Оказалось, можно. Пока одна группа переставляла мотор, другая перегрузила с разбитой машины в наш кузов кабель, катушки, телефонные аппараты. Работа была закончена в тот момент, когда с окраины Ефросимовки послышалось рычание вражеских танков. Мотор, к счастью, сразу завелся, и мы [14] двинулись. Но гитлеровцы заметили нас и обстреляли. Снаряды, однако, прошли мимо. Нам удалось невредимыми спуститься в балку и по ней отойти.

Когда мы прибыли в свою часть, вначале мне здорово влетело. А потом узнали, что мы пережили и что сделали, увидели привезенное имущество, даже похвалили и поблагодарили...

* * *

Утром, позавтракав, я сразу же отправился на радиостанцию, которую нашел в полном порядке. В тот же день мы смастерили примитивный зуммер, необходимый для тренировки в принятии азбуки Морзе.

В Давыдовке, где мы находились, расположены лишь тылы бригады, а ее части находились на сторожевском плацдарме на западном берегу реки Дон, Туда же, как стало известно, скоро должны переместиться и мы. Через несколько суток ночью мы действительно покинули Давыдовку и по шаткому настилу переправились через реку. Все хозяйство бригады укрылось в балках и лесочках. В одной из балок мы отрыли укрытие для радиостанции, замаскировали ее, а сами разместились в землянке по соседству.

Сторожевский плацдарм находился примерно в 20–25 километрах севернее города Коротояк. Он имел всего тринадцать километров по фронту и восемь в глубину. На этой маленькой площади было несколько населенных пунктов — Урыво-Покровское, восточная часть села Сторожевое-1, Титчиха, Селявное. Основные позиции на плацдарме занимали 107-я стрелковая дивизия полковника П. М. Бежко и 25-я гвардейская стрелковая дивизия гвардии генерал-майора П. М. Шафаренко.

Вместе с этими дивизиями оборону плацдарма держала, теперь уже и моя, 116-я отдельная танковая бригада, которой командовал подполковник А. Ю. Новак.

Бригада была сформирована в марте 1942 года, но, [15] несмотря на молодость, имела уже солидную боевую биографию.

Боевое крещение танковые экипажи 116-й приняли 28 июня 1942 года, отражая вражеский удар в стык нашим 13-й и 40-й армиям. За несколько дней до этого бригада снялась с места формирования, прибыла на рубеж реки Кшень и заняла оборону. Не успели танкисты как следует освоиться, как им пришлось вступить в дело. Держались они мужественно. И если врагу не удалось осуществить свой замысел — взять Воронеж с ходу, то в этом была немалая заслуга и воинов 116-й бригады, которые вместе с другими танковыми, стрелковыми и артиллерийскими частями и соединениями показали пример стойкости, боевого умения, инициативы и мужества. За два дня самых напряженных боев 116-я уничтожила 55 вражеских танков, 12 противотанковых орудий, около 20 бронетранспортеров.

Во 2-м гвардейском полку связи мне иногда приходилось держать связь со 116-й бригадой через свою радиостанцию, и я не раз слышал о боевых успехах танкистов этой бригады. И вот я теперь среди них.

Шел второй или третий день пребывания в бригаде. На совещании у командира роты управления я обратил внимание на стройного розовощекого лейтенанта с орденом Красной Звезды на груди. Это был командир саперного взвода Сергей Смирнов. Чуть ли не в тот же день мы стали с ним на «ты». И началось с того, что я попросил его рассказать, за что он получил орден.

...Разведка донесла, что к реке Девица движутся танки с бронетранспортерами противника. Командир бригады подполковник А. Ю. Новак приказал начальнику инженерной службы капитану А. Хачатуряну подготовить взрыв моста через реку. Выполнение эгой задачи было поручено Смирнову. В помощь себе он взял старшего сержанта Ефима Клинового, сержанта Попова и рядового [16] Библоева. Вместе с ними решил отправиться и капитан Хачатурян.

Действия группы прикрывала артиллерийская батарея старшего лейтенанта Н. Е. Авраменко, занявшая огневые позиции на окраине села Вязовка. Изготовились и наши танки для ведения огня с места. Только успели саперы уложить тол под мостом и подключить бикфордов шнур, как танки врага подошли к реке. Обычно шнур ставят такой, чтобы после его поджога подрывники могли отбежать на безопасное расстояние. Но танки совсем рядом. Тогда Хачатурян и Смирнов решают вдвое укоротить шнур. Взрыв произошел всего секунд через 10, и мост вместе с вползшим на него танком рухнул в реку. Понятно, не избежали ранений и саперы. Они с трудом выбрались из опасной зоны. За выполнение задания Хачатурян был награжден орденом Красного Знамени, Смирнов — орденом Красной Звезды, остальные — медалями «За отвагу».

Дружба, завязавшаяся у нас с Сергеем Смирновым на фронте, продолжается и по сей день. Сергей Викторович Смирнов — кандидат экономических наук, доцент. Работает в свердловском Политехническом институте. Когда он бывает в Москве или я в Свердловске — обязательно встречаемся. И всегда в таких случаях начинаются воспоминания, обычные для ветеранов: «А помнишь?..»

Естественно, что, придя в новую часть, я хотел побольше узнать о ее боевом пути, о тех, с кем придется теперь совместно идти по фронтовым дорогам. И я слышал все новые и новые подробности о проведенных бригадой боях.

Высокое мужество проявил тогда и экипаж КВ «За Родину» младшего лейтенанта Данилевского. Будучи тяжело раненным, командир грозной машины продолжал командовать экипажем до тех пор, пока его танк не загорелся. На счету этого отважного экипажа оказалось 10 уничтоженных вражеских танков. [17]

Во время сильной бомбардировки боевых порядков бригады, отходившей на новый рубеж обороны, от главных сил отстало около десятка танков и батарея ПТО. С ними оказался инструктор политотдела бригады старший политрук М. А. Никулин. Он возглавил эту группу, отбил несколько вражеских атак, вывел ее к своим и присоединился к бригаде.

В первых боях погиб первый командир бригады полковник Трубицкий. В критической, тяжелой обстановке командование бригадой принял тогда на себя 28-летний военный комиссар бригады Г. И. Кривицкий. Под его руководством бригада перестроила боевые порядки и успешно отразила неоднократные атаки танков и мотопехоты противника, нанеся ему значительный урон в живой силе и технике.

Мои новые товарищи рассказали также, что в сентябре в бригаде побывал секретарь Исполкома Коминтерна Д. З. Мануильский, который на состоявшемся тогда митинге обрисовал положение на фронтах, и особенно на нашем Воронежском фронте, призвал воинов стойко держать оборону и готовиться к предстоящим наступательным боям.

Я узнавал все новые и новые эпизоды о боях за удержание и расширение сторожевского плацдарма. Сюда бригада была переброшена в начале сентября 1942 года, когда немцы прилагали все усилия, чтобы сбросить в Дон с трудом оборонявшиеся наши части и тем самым ликвидировать этот опасный для себя плацдарм. Наше командование тоже считало этот участок фронта весьма важным. Бои поэтому носили здесь ожесточенный характер. Прибыв на плацдарм, танкисты 116-й сразу же вступили в дело. В результате их контратак был нанесен немалый урон противнику, несколько расширена площадь плацдарма, укреплена оборона. Частная задача по удержанию плацдарма слилась с задачей привлечь на себя больше [18] войск противника, с тем чтобы он не снял их для отправки под Сталинград.

Особенно отличились в боях на плацдарме экипажи КВ из роты Ивана Лагутина. Ими было уничтожено 17 вражеских танков, 9 орудий, 3 дзота, много пулеметных гнезд и живой силы противника. На счету экипажа Лагутина значилось 4 уничтоженных танка, 3 орудия с расчетами, 2 крупнокалиберных пулемета. 40 часов вел бой в подбитом танке экипаж КВ под командой лейтенанта Маравина. Огнем пулемета он отражал атаки автоматчиков, а из орудия отбивал атаки вражеских танков до тех пор, пока не подоспели на помощь наши танкисты...

Вскоре после прибытия на плацдарм недалеко от села Сторожевое-1 я увидел обгоревший танк, на башне которого сквозь копоть можно было прочесть «Чапаев» и уже позже, после гибели машины, написанные мелом слова: «Экипаж этого танка оправдал доверие народа. Их имена навечно останутся в его памяти».

Как-то вечером к нам в землянку зашел лейтенант Николай Бобровицкий — командир стоявшего рядом с нами в укрытии тяжелого танка КВ, носившего имя «Александр Невский». Кстати, названия имели все тяжелые танки в бригаде. Танк «Александр Невский» был машиной комбрига Новака.

Зашла речь и о надписи на башне «Чапаева». Каждое слово ее написано кровью! Гитлеровцы хотели во что бы то ни стало сокрушить сторожевский плацдарм, часто и упорно атаковали рубежи нашей обороны. Одна из атак имела успех: врагу удалось потеснить наши подразделения и занять Сторожевое-1. Танкистам было приказано выбить его оттуда.

Роту КВ повел в атаку капитан Ефим Петрович Брык. Совместно с гвардейцами 25-й дивизии танкисты дважды атаковали врага, успевшего хорошо закрепиться. Во время второй атаки стрелкам удалось ворваться на окраину села, но под ураганным огнем они были вынуждены залечь. [19] Тогда вперед вышел «Чапаев». Его командир лейтенант Анатолий Журавлев высунулся из верхнего люка и крикнул: «За Родину, вперед!» Этот клич был услышан. Гвардейцы поднялись и вслед за «Чапаевым» двинулись в атаку.

Танк имени легендарного начдива шел и шел, словно гигантский утюг, сравнивая с землей все, что попадалось на пути: строения, пушки, пулеметы. Вдруг из танка повалил дым. Но машина не остановилась, а продолжала идти вперед, увлекая за собой атакующих стрелков. Затем последовал взрыв. Никому из героического экипажа спастись не удалось. Когда враг был изгнан из села Сторожевое-1, гвардейцы сделали на борту обгоревшей машины упомянутую надпись.

Уж так повелось, что слава об отличившемся в бою быстро обретает крылья. В короткое время пребывания в бригаде я не раз слышал фамилию Сорокина.

Однажды, придя с дежурства в землянку, я застал незнакомого старшего сержанта с орденом Красного Знамени на груди. Евтушенко представил его:

— Это Георгий Сорокин, товарищ младший лейтенант. Стрелок-радист со «Щорса».

Потом Сорокин не раз бывал у нас в экипаже, и я довольно хорошо узнал этого храброго парня. Стрелком-радистом танка он стал на втором году войны. Раньше служил в пехоте, воевал под Смоленском, защищал Москву. Затем попал в 116-ю. В летних боях за сторожевский плацдарм был в экипаже «Щорса», которым командовал младший лейтенант А. Сундукевич, механиком-водителем этого танка был старший сержант М. Зайкин.

В одной из атак на эту машину, шедшую чуть впереди других, враг обрушил сильный огонь. Снаряды рвались вокруг, осколки рикошетили по башне. Один вражеский снаряд угодил в танк, едкий дым наполнил машину.

Услышав команду Сундукевича покинуть танк, Сорокин рванул задвижку нижнего люка, но она не поддалась. [20]

Очевидно, когда машина шла по пням, у нее прогнулось днище. Тогда Георгий бросился к своему люку и что было силы ударил по нему ногой. Люк открылся, и Сорокин выскочил из танка. Рядом оказалась воронка от фугаса. Он сполз в нее и очутился в относительной безопасности. Время от времени он посматривал в сторону танка.

«Что же происходит? — подумал Сорокин. — Дым вроде уменьшается, и если танк не взорвался, стало быть, и не взорвется». И тут Георгий заметил приближающихся фашистов. Не раздумывая, он метнулся к машине. Товарищей в ней не было. Сорокин нажал на стартер, и мотор завелся. Георгий включил передачу и дал постоянный газ, а сам припал к пулемету. Фашисты залегли. В поле зрения Сорокина попало противотанковое орудие, которое выкатывали гитлеровцы. Отважный танкист перебрался к пушке и несколькими выстрелами уничтожил его вместе с расчетом.

За этот бой Георгий Сорокин и был награжден орденом Красного Знамени. Стрелок-радист совершил подвиг потому, что не только обладал высокими морально-боевыми качествами, стойкостью, инициативой, но и умел водить танк, стрелять из пушки. Сама боевая практика показала, как важна взаимозаменяемость в экипаже, как умение выполнить обязанности товарища выручает в трудной ситуации.

От Николая Бобровицкого я узнал о многих боевых подвигах, которые надолго врезались в мою память. Помню, как меня потряс подвиг комсомольца младшего лейтенанта Николая Загорского. Он командовал взводом противотанковых орудий, входившим в батарею НТО старшего лейтенанта Н. Е. Авраменко. Получив задачу — не пропустить танки в Вязноватовку, Загорский лично проверил, как расчеты заняли огневые позиции. Когда показались фашистские танки, артиллеристы встретили их организованным огнем. Сразу было подбито три машины. Фашисты [21] перестроили боевой порядок и снова пошли в атаку, теперь уже с нескольких направлений. Танков было очень много, но артиллеристы не дрогнули, хотя ряды их с каждым часом таяли. После пятичасового боя, после отражения нескольких танковых атак на огневой позиции взвода остался один Загорский. Но он не оставил поля боя. Молодой офицер, комсомолец, погиб непобежденным.

Именно благодаря тому, что оборону держали умелые и стойкие люди, врагу не удалось потеснить наши части. Плацдарм остался за нами.

Впоследствии этот плацдарм сыграл очень большую роль в развитии наступательных операций войск Воронежского фронта. Но не только в этом состояло его значение. Ведь враг рвался к Сталинграду, гитлеровцам нужны были силы, а немалую часть этих сил противника приковывал к себе и сторожевский плацдарм.

116-я танковая бригада, ее личный состав научились вести как оборонительные, так и наступательные бои, приобрели большой опыт взаимодействия с пехотой и артиллерией, опыт разведки, организации связи, снабжения горючим и боеприпасами, ремонта материальной части в сложных условиях.

В результате боевых действий на плацдарме только танкистами 116-й бригады было уничтожено 34 и подбито 8 немецких танков, 34 полевых орудия, до двух десятков автомашин, большое количество солдат и офицеров противника. За стойкость и проявленное мужество командующий 6-й армией генерал Ф. М. Харитонов, в зоне которой тогда находился сторожевский плацдарм, объявил личному составу 116-й отдельной танковой бригады благодарность, а многие ее воины были отмечены правительственными наградами.

На плацдарме наступило относительное затишье. Оно было использовано для того, чтобы дать людям отдохнуть, привести себя в порядок. Ремонтировались танки и вооружение. [22] Почти все подбитые машины, находившиеся в нейтральной зоне, в ночное время удалось эвакуировать, и часть из них после ремонта снова вернулась в бригаду.

В те дни произошло событие, о котором потом долго еще вспоминали в бригаде.

Точно не помню, от местных ли жителей или кого другого командованию бригады стало известно: когда наши части под напором врага отходили за Дон, недалеко от Урыво-Покровского отступающие были вынуждены потопить в реке несколько танков. Родилась мысль поднять их, восполнить потери, понесенные в последних боях. Подполковник А. Ю. Новак поручил своему заместителю по технической части инженер-подполковнику Ивану Павловичу Рубану разведать Дон в том месте, где предполагались затопленные машины. Результаты оказались неожиданными: на дне реки обнаружили одиннадцать тридцатьчетверок.

Доложили в штаб армии. Оттуда прислали водолазов, специалистов по эвакуации машин из реки. В обрывистых берегах проделали с помощью взрывов и бульдозеров выходы. Каждую машину с помощью тросов вытаскивали три тягача, сцепленные между собой. Это было внушительное зрелище. Вначале из воды показывался ствол пушки, затем башня, будто голова исполинского водолаза. Когда машина уже подходила к берегу, с ее корпуса скатывались и вырывались изнутри струи воды. Запомнилась деталь: в одном из танков, словно в садке, оказалось несколько сомов.

Извлеченные со дна Дона одиннадцать танков были приведены в порядок, укомплектованы экипажами, и рота из спасенных тридцатьчетверок была введена в строй.

Спустя много лет мне довелось узнать, если можно так сказать, начало той истории.

Водитель легковой автомашины С. И. Жуков, с которым я в настоящее время работаю вместе, — в прошлом танкист. Однажды Сергей Иванович рассказал мне, как [23] части их танкового корпуса летом 1942 года с тяжелыми боями отходили на восток. Дошли до Дона. Переправы не было. Танкисты отчаянно дрались, но силы были неравными. Кончились боеприпасы и горючее. Танки могли стать добычей врага. И тогда танкистам приказали сбросить машины с обрыва в реку. Приказ был выполнен.

— Сергей Иванович, а в каком месте это было?

— В районе Урыво-Покровское, где-то недалеко от города Коротояк.

О дальнейшей судьбе этих танков, активно участвовавших в боях 116-й бригады, рассказал Сергею Ивановичу уже я. [24]