«Зеленые» идут за коммунистами
Наши части все больше становились похожими на регулярные войска.
После взятия Сочи армия крестьянского ополчения выросла и боевые операции усложнились. Оружие целиком пересмотрели, негодное было изъято и послано в сочинские мастерские. Из складов, брошенных белыми, мы получили много нового оружия. Части, питавшиеся до сих пор, по обычаю партизан, «как-нибудь», стали регулярно снабжаться продуктами через собственное интендантство. Бойцов переодели в единое обмундирование (преимущественно английского образца). Стал налаживаться и транспорт. Как транспортировались грузы в горных районах, где дорог почти не было, а имеющиеся были разрушены, знает по-настоящему только тот, кто воевал на Кавказе. [51]
У нас появились автомобили и моторные катера. На станции Лоо мы отремонтировали брошенный белыми паровоз и выслали на фронт целый железнодорожный состав с пополнением и военными грузами. Мы сами не узнали нашей армии, когда произвели смотр.
В «Известиях ВЦИК» от 3 марта 1920 года была опубликована информация Томашевского, посланная им Кавказскому краевому комитету РКП(б) и переданная через бакинскую радиостанцию в Саратов.
Вот о чем в ней говорилось:
Успехи красных партизан на Южном фронте.
Саратов 2 марта 1920 года.
Официальное сообщение главного штаба Черноморского крестьянского ополчения от 15 февраля 1920 года.
«Преследование отступающего в беспорядке противника продолжалось нашими частями до позднего вечера 13 февраля...
Всего с 28 января по 13 февраля Черноморским крестьянским ополчением было захвачено с боями 8 орудий, 33 пулемета, около 2000 винтовок, более 1 000 000 патронов, около 2200 пленных, в том числе 100 офицеров, большие склады обмундирования и обозы 2 полков и армянского батальона. Общее число потерь Черноморского ополчения: 15 убитых и 35 раненых и обмороженных во время перехода по снежным перевалам».
Однако и противник получил подкрепление. Он беспокоил нас ежедневными обстрелами из морских орудий, стоявших на бортах миноносца «Поспешный» и подводной лодки, приходившей из Туапсе. В районе реки Шахе белые укрепляли свои позиции. Вскоре от них прибыли парламентеры, предъявив партизанам ультиматум: немедленно, в 24 часа, сложить оружие и возвратиться к мирному труду. В ответ на это мы решили до истечения срока ультиматума перейти в наступление.
Противник располагал пехотным и офицерским полками, двумя пластунскими батальонами, пограничным [52] отрядом, 200 конных казаков и артиллерийским дивизионом. У нас же было всего 1300 штыков, и мы уже имели свою артиллерию.
12 февраля, то есть к моменту, когда истекал срок ультиматума и ожидалось наступление белых, мы выслали в обход через горы роту Михлина, которая должна была выйти к морю в тылу у противника, взорвать железнодорожные и шоссейные мосты, перерезать телеграф и показать белым, что их обошли.
Батальон под командой Черникова в ночь на 13 февраля был тоже брошен в обход, с тем чтобы утром 13 февраля обрушиться на левый фланг белых.
Задуманная операция была блестяще выполнена. Наша артиллерия прогнала стрелявшую с моря подводную лодку и вывела из строя батарею белых. Развив сильный пулеметный огонь с фронта, наши части бросились в атаку и опрокинули противника, отступление которого превратилось в бегство. Местные партизаны заваливали шоссе деревьями и обстреливали бегущего противника из-за каждой скалы.
К двенадцати часам дня мы заняли село Головинку, захватив штаб, пленных (среди них было 84 офицера), три горные пушки, оружие, патроны, железнодорожный состав с продовольствием, обозы и много другого имущества. В этом бою мы потеряли 50 человек убитыми и тяжелоранеными. Был контужен командир батальона Карла Маркса Казанский и пал смертью храбрых геройски сражавшийся рядовой Павел Пономаренко.
У многих офицеров, сдавшихся в плен, была в руках листовка Северо-Кавказского комитета РКП(б), призывавшая прекратить борьбу против Красной Армии. Вот какая это была листовка:
«Офицеры!.. Не разбойники идут на смертный бой. Разбойники за идею не умирают. Идет против насильников и самозванцев русская народная армия. Идут рабочие и крестьяне, чтобы положить конец авантюрам Деникиных, Романовых, баронов Врангелей и палачей покровских... Неужели интересы кучки баронов и генералов вам дороже благополучия трудящихся масс? Что это — сознательная измена [53] или слепое заблуждение? Поверьте, что народной бури вы оружием не успокоите, а только еще раз зальете кровью родную страну»{14}.
Офицеры, по крайней мере те, у которых была способность размышлять, уже понимали, что безнадежно сражаться против народа. Многие из них перешли на нашу сторону.
Большевистские агитаторы вели разностороннюю политическую работу в армии, об этом свидетельствовали даже наши враги. Тот же Воронович писал:
«Большевистская агитация в частях увеличилась, потому что коммунисты, ловко скрывавшие свою партийную принадлежность, все время имели большое влияние на бывших красноармейцев... Взято Туапсе, но перешедший на нашу сторону черноморский пехотный полк добрармии, заранее распропагандированный большевиками, начал расстреливать своих офицеров, а комендант Туапсе коммунист Шевцов и самовольно выехавший в Туапсе Томашевский, преследуя известные цели, не только не принимали мер к обузданию вышедших из повиновения солдат, но, наоборот, всячески им потакали»{15}.
Действительно, Томашевский выехал из Сочи в Туапсе «самовольно», а Шевцов «не принимал мер». Но если мы поступали против правил, установленных Рухадзе или Вороновичем, то ведь это были чужие правила в чужой игре.
Воронович же нарушал собственные правила. Он тайно и самовольно уезжал в Новороссийск... на переговоры с Деникиным.
Мы это проследили...
Томашевский М. Д. в 1908 году за участие в восстании грозненских рабочих был приговорен военным судом к четырем годам тюрьмы. В 1918 году был на руководящей работе на Тереке, а оказавшись в 1919 году в Грузии, несмотря на то что считался левым эсером, был тесно связан с Кавказским краевым комитетом РКП(б). Квартира Томашевского была явочной квартирой большевистского подполья. [54]
Продолжая свою линию заигрывания с народом, эсеры 22 февраля 1920 года созвали в Сочи съезд рабочих и крестьян. Конечно, Воронович и его окружение были целиком поглощены предвыборной кампанией: в селах проводились сходы, избирались делегаты, вырабатывались наказы.
На сходе крестьян Хосты, Воронцовки, Кудепсты и Верхне-Николаевки, где председательствовал Воронович, был принят наказ депутатам, в котором говорилось:
«Настаивать на скорейшей организации районных крестьянских Советов или управ и на дальнейшем укреплении организации нашего крестьянского ополчения»{16}.
Была дана строжайшая директива не допускать на съезд большевиков и бывших красноармейцев, но группе коммунистов удалось туда проникнуть.
Открылся этот съезд в театре «Ривьера».
В зале было много публики, которая, казалось бы, не имела никакого отношения к происходящим событиям. Застрявшие в Сочи представители буржуазной интеллигенции и столичной аристократии готовились пожать плоды победы крестьянского ополчения и ждали от Вороновича и Самарина-Филипповского провозглашения «Черноморской республики», которая должна была объединиться с контрреволюционной Кубанской радой. Но Самарин-Филипповский, взойдя на трибуну, сказал с оттенком горечи, что Кубанской раде послана телефонограмма о начале переговоров, однако ответа еще не получено. Его тревогу и горечь разделяли приспешники «демократии». Находившаяся в зале публика достаточно ясно выявила свое истинное обличье, когда выразил желание выступить на съезде генерал Коттон. Она аплодировала его заявлению о том, что Деникин сделает в России такое же правление, как и в Англии.
Английский генерал утверждал, что виновные в [55] насилиях белогвардейцы, о которых говорили делегаты съезда, будут наказаны.
Когда он сказал это, посредине зала возникло движение. Встал со стула, опираясь на костыли, Казанский. Он сказал громко:
— Мы этому не верим.
И в самом деле, почему мы должны были верить, когда нами было установлено, что пленные подвергаются пыткам? В хостинском бою нами была выслана разведка в пять человек. Мы долго о ней не имели сведений, но на подступах к Сочи мы нашли трупы наших бойцов с выколотыми глазами.
Захваченные в плен деникинцами три наших ополченца были найдены на берегу моря заколотыми штыками, а один — повешен у проволочного заграждения.
Если сейчас Деникин старался через англичан заговорить о мире, то это было вызвано исключительно тяжелым положением его армии.
Мы не хотим допустить каких бы то ни было переговоров с генералом Деникиным.
Коттон был озадачен позицией делегатов, однако предложил им выделить комиссию для переговоров с генералом Кизом, уполномоченным английского правительства в Новороссийске. Этот уполномоченный брал на себя посредничество между генералом Деникиным и «Комитетом освобождения». Переводчик генерала Коттона с непроницаемым лицом человека, не имеющего никакого отношения к тому, что здесь происходит, переводил: «Если повстанческая армия будет наступать на порты Туапсе и Новороссийск, то английская эскадра вынуждена будет не допустить этого».
Тогда с места встал делегат Волковского района, командир партизанского отряда Артем Потарин.
Вот что он сказал:
— Как снег на голову свалились на нас добровольцы. Объявляют сразу мобилизацию. На кого нас мобилизуют, за что будем мы сражаться, никто не знает. Ну, и решили мы на эту мобилизацию не идти. Живем в горах, в стороне. Слышим — разгромили деникинцы Пластунку и идут к нам. Взяли мы винтовки, засели в горах. Подошел их отряд. Мы дали [56] залп, другой — побежали «кадеты» и пулемет бросили. Но потом нам подстроили они ловушку, а мы попали в нее. Объявили нам, что Деникин — наш друг, что мобилизация отменяется. Мы поверили, успокоились. Вдруг нагрянули стражники, арестовали двух мужиков и на наших глазах подогретыми шомполами били их. За что? — спрашиваем. Вы, говорят, зеленые! Через день опять приезжают — требуют оружия; прогнали мы их, а за ними, оказывается, идет белый отряд полковника Петрова. На пути его — деревня Суэтха.
Первого встречного спрашивают:
«Где зеленые?»
«Не знаю».
«Ах, не знаешь! Пятьдесят шомполов!»
Следующее селение — Отрадное. Те же вопросы. За «незнание» двух расстреляли, а одну женщину насмерть шомполами забили. Так прошел полковник Петров по всему нашему району, убивая людей, забирая скот и кукурузу. После него мы похоронили двадцать одного мужчину и двух женщин, расстрелянных и зашомполованных насмерть кадетами. Не простим мы этого, не забудем.
Речь Потарина была встречена бурными аплодисментами. Делегаты съезда не были большевиками, однако выступление партизана Потарина вызвало бурю негодования по адресу английского генерала.
— Позор!
— Долой!{17}
Слишком памятны были народу зверства деникинских карателей, и потому английскому генералу не удалось примирить с ними делегатов съезда.
— Все равно выбьем Деникина из Туапсе! — кричали делегаты.
Тогда поднялся с места один из делегатов и спокойно сказал:
— Насчет Туапсе англичане опоздали. Оно уже занято.
Пока переводчик объяснял генералу Коттону, что произошло, все смеялись неудержимо, да и невозможно было удержаться от смеха. [57]
Генерал ушел со съезда с тем скорбным и достойным выражением лица, которое надо было понимать так: «Я сделал все, что мог, пусть тот, кто в силах, сделает лучше».