Путь к цели
Буксирный пароход «Чорох» отходил из Поти поздно вечером. По старой конспиративной привычке стараясь не обратить на себя чьего-либо внимания, я взял билет в кассе пароходства за пять минут до гудка и взошел на палубу последним. За мной сразу же убрали трап. Таким образом, можно было не опасаться слежки.
Город и плоский берег уходили назад, суживаясь, сливаясь в одну линию. Свинцово-серые волны плескались за кормой, и сырой сильный запах моря ударял в лицо. Моросил мелкий теплый дождь, обычный в этих краях.
Я еще долго стоял на палубе и смотрел вниз, где суетились люди, перетаскивая в трюм тюки и корзины. Дети бегали по палубе, радуясь новизне ощущений. Женщины сзывали их гортанными голосами. В этих голосах была тревога и усталость.
Что ждало их впереди?.. Они и сами этого не знали. Они снялись со своих родных мест, потому что боялись за жизнь детей, и бежали в неизвестные края, где у них ничего не было; бежали в поисках безопасности.
Но где можно было найти ее?
В городах, станицах и селах Кавказа, Кубани и Черноморья восторжествовала контрреволюция. Созданная на Дону генералами Корниловым, Алексеевым и Деникиным «добровольческая» армия устремилась на Кубань. Донская армия генерала Краснова, стремившаяся овладеть Царицыном, занимала [4] часть Ставрополья. Немцы заняли Ростов и Батайск. Грузинские меньшевистские войска захватили Сочи и Туапсе.
Молодая Северо-Кавказская Советская Республика (в нее входили Кубанская и Терская области, Ставропольская и Черноморская губернии) располагала тогда еще недостаточно организованной армией. Отрезанные от центра, терпевшие огромную нужду в вооружении, боеприпасах, обмундировании, медикаментах и деньгах, оказавшись в кольце, революционные войска Северо-Кавказской Советской Республики вынуждены были в конце концов отступить под натиском Деникина.
Зажиточное казачество почти повсеместно поддерживало «добровольческую» армию, поднимая в станицах восстания против Советской власти.
С тех пор все, кто имел то или иное отношение к Красной Армии, подвергались беспощадному террору. От рук деникинских палачей гибли целые семьи.
Ко всему этому следует добавить, что Закавказье находилось во власти буржуазных националистов. Не переставая враждовать между собой, они вели систематическую травлю национальных меньшинств: дашнаки изгоняли из пределов Армении татар; муссаватисты выселяли из Азербайджана армян; грузинские меньшевики разжигали ненависть всех кавказских народов против русских.
Многие селения и деревни были сожжены и уничтожены, тысячи семейств сделались жертвами этой человеконенавистнической политики.
В то время в этих краях у всех на устах было имя Маруси Гордиенко. Она была схвачена деникинцами при выполнении боевого задания, предана военно-полевому суду и расстреляна.
Приговор по ее делу для устрашения был опубликован в газетах.
Вот его точный текст. Архивы сохранили для потомства этот изуверский документ.
«Мария Клементьевна Гордиенко, 20 лет, обвиняется в том, что она, заведомо зная, что зеленоармейцы поставили себе задачу восстановления Советской власти, и состоя в партии коммунистов, была [5] командирована из Совдепии с поручением по организации в пределах, занятых доброармией, коммунистических групп, проводила в расположение зеленоармейцев дезертиров из доброармии, передавала поручения и деньги в группы зеленых. Подвергнуть смертной казни через расстрел»{1}.
Вот почему бежали куда глаза глядят женщины и дети. Вполне возможно, что в их семьях были бойцы Красной Армии, а может быть, партизаны, или «зеленоармейцы», как их называли.
Я смотрел на беженцев с симпатией и старался догадаться, нет ли среди этой толпы знакомых — тех, кто в силу сложившихся обстоятельств был интернирован в Грузию и теперь после долгого скитания, так же как и я, пробирался в Гагры для участия в тыловой борьбе партизан против деникинских полчищ.
...Я вырос на юге России. У меня было много знакомых и товарищей в этих краях. В 1907 году я впервые попал в армавирскую тюрьму и был присоединен к весьма нашумевшему в Армавире «делу анархистов». Оно и много лет спустя было хорошо памятно многим старожилам как «дело Бовкуна».
20 июля 1907 года какой-то молодой человек двумя выстрелами из парабеллума убил известного в городе владельца торгового дома и крупного землевладельца. Очевидцы говорили, что террорист вскочил в пролетку, и пара вороных столь стремительно вынесла его из тихого, заросшего акациями переулка, что никто не успел и опомниться. Утренние газеты сообщили, что убийство совершено группой «анархистов-коммунистов», о чем можно было судить по устрашающему письму, полученному покойным заводчиком за два дня до смерти. «Дух разрушающий, в то же время созидающий» — таким эпиграфом открывалось это письмо. Под эпиграфом были изображены череп и две скрещенные кости — эмблема анархистов.
Все местные анархисты: Трубецкой, Воскресенский, Дронов и Аносов — были немедленно арестованы. Спустя три дня после их ареста в Летнем саду [6] был убит полицмейстер города. Террорист смело подошел к столику, за которым сидел полицмейстер в обществе нарядных дам, и выстрелил в него. Террористу удалось скрыться.
Дело об анархистах перешло в руки высшего руководителя административной власти города — атамана Лабинского отдела, и он заявил, что все они будут казнены. Назавтра после этого заявления он был также убит в двух шагах от своего дома. Этот последний террористический акт совершенно деморализовал полицию. В Армавир прибыла воинская часть, в задачу которой входило воспрепятствовать анархистской «свободе личности». Ночью прошли поголовные обыски, аресты и облавы.
В эту ночь впервые был арестован и я, хотя мне было всего 17 лет и я не принадлежал ни к партии анархистов, ни к какой-либо другой партии. Что я представлял собой тогда? Только любознательного подростка. Можно ли было всерьез говорить о моем участии в революции 1905 года, если во время забастовки я, мальчик на посылках, бегал по улицам вместе с моим приятелем Трошей Золкиным, закрывал решетчатые ставни на окнах магазинов, распространял прокламации с требованием повысить заработную плату?
Мое политическое образование исчерпывалось небольшой брошюркой «Что такое капитал», данной мне учительницей воскресной школы, да одной выслушанной на митинге социал-демократической речью. Я слушал тогда эту смелую речь о царе-кровопийце с таким вниманием, что не заметил, как на площадь вылетела сотня казаков и меня сшибли с ног. Казак мог растоптать меня, но осадил лошадь, нагнулся и, сильно полоснув меня нагайкой, ускакал. Этим исчерпывалось мое революционное прошлое до ареста. Но тюрьма значительно подвинула вперед мое политическое образование. После выхода из тюрьмы я был выслан из Армавира, работал на шахте, снова попал в ссылку, оказался в «черных списках». Когда меня мобилизовали в армию, я принадлежал уже к социал-демократам и имел за плечами четыре года подпольной партийной работы. [7]
Война требовала все новых и новых офицерских кадров. Их стали черпать не из дворянских или аристократических семей, а из самой солдатской гущи, так как окончившие училища сразу же направлялись на фронт. Так меня, рядового с двухклассным образованием, приняли в военное училище.
После Февральской революции я был избран в комитет солдатских депутатов, а в мае послан делегатом на первый съезд Кавказской армии в Тифлис. Когда в конце января 1918 года я вернулся в Армавир с Кавказского фронта, военное образование мне пригодилось при организации красноармейских отрядов.
В марте 1918 года меня выбрали делегатом на съезд Советов Лабинского отдела. У входа в здание кинотеатра, где должен был проходить съезд, стоял столик, за которым сидел мужчина с галстуком-бабочкой и вежливо осведомлялся у каждого проходившего мимо него: «Вы от большевиков, эсеров или беспартийных?» На столике лежали красные, зеленые и белые билетики.
— А какие за кого? — спросил я.
— Красные — за большевиков, зеленые — за левых эсеров, а белые — за всех прочих.
Я указал на красный билет, хотя тогда примыкал к интернационалистам.
Через несколько дней меня назначили комиссаром Лабинского отдела. Председателем исполкома был весьма энергичный и инициативный большевик Поповский Григорий Кириллович. Когда в сентябре 1918 года Армавир и Майкоп были захвачены белыми, мне удалось бежать в Сочи, а затем в Сухум, где большевистская организация была на полулегальном положении. Это решило мою судьбу.
Стоя на палубе парохода «Чорох», я вспоминал все это не без волнения.
А дождь все шел и шел, падая незвучно в безграничную и, как всегда бывает осенью, свинцовую воду. Становилось холодно. [8]
Я спустился в трюм.
На бочке, проливая слабый желтый свет на кучи угля и круги канатов, стоял фонарь «летучая мышь». Возле бочки собралась целая компания молодых людей. Они шумно обсуждали что-то. Одного из них — высокого, сероглазого — я и раньше где-то видел. Но где? Черный бушлат и желтый башлык другого мне тоже были знакомы. Третьего — стройного, подтянутого, с прекрасной военной выправкой — товарищи называли Фавицким.
Фавицкий!.. При каких обстоятельствах и где я слышал эту фамилию? Что это за люди? Куда они направляются? Почему «неприметно» переглядываются за моей спиной? Неужели я узнан здесь, на пути следования в Сухум, откуда совсем недавно меня выслала грузинская меньшевистская администрация? Этого мне вовсе не хотелось. Несколько успокаивало то, что у меня в кармане лежало удостоверение личности за подписью министра внутренних дел Грузии Ноя Рамишвили. Это удостоверение легализовало мое положение в меньшевистской Грузии.
Едва молодые люди увидели меня, разговор прекратился, и долго ничего не было слышно, кроме шума воды за кормой.
Наконец тот, кого называли Фавицким, воскликнул:
— Здесь тоже холодище! Нельзя ли хоть закурить?
— Нельзя! Тебе сказали, что курить нельзя. А что? Ты думаешь, что согреешься от папиросы? Ты лучше походи. Разомнись. Попрыгай. Жарко станет.
И они все стали прогуливаться в узком проходе, стараясь размять ноги и согреться.
Проходя мимо меня, Фавицкий на минуту остановился и спросил:
— По-моему, я вас где-то видел... Могло это быть?
— Почему же нет? — усмехнулся я.
— Вы куда едете? — резко спросил он.
Я окинул его взглядом, не выражавшим, должно быть, большой симпатии. [9]
— Не имею намерения говорить вам об этом, — сказал я. — Вас я тоже не спрашиваю.
Молодой человек молча отшатнулся от меня.
— Фавицкий, сколько времени? — спросил его кто-то из темноты, и я понял, что этот вопрос задан только для того, чтобы я обернулся. Но я не обернулся. Я просто молча сел в сторонке, притворился спящим и наконец в самом деле заснул.
Проснулся я утром, когда наш пароход остановился у знакомого мне, залитого солнцем сухумского мола. Я вскочил и поспешно выбрался на палубу. На пароходе уже почти никого не было. Куда девались молодые люди? Не пошли ли они сообщить обо мне меньшевистской полиции?
Было около десяти утра. Солнце обливало окрестности особенным ярким светом. Вчера было холодно, сегодня жарко; наслаждаясь этим теплом и светом, я направился в город.
Но не успел я сделать и двух шагов, как лицом к лицу столкнулся с одним из руководителей профсоюзной организации грузчиков Сухума, большевиком-подпольщиком.
Ничто не могло обрадовать меня больше, чем встреча с товарищем по подполью — живым, невредимым и даже веселым. Он понимающе улыбнулся мне, попросил закурить и, пока мы, усевшись на парапете, свертывали махорку, успел передать мне местную газету и рассказать о последнем циркулярном письме ЦК РКП(б) с призывом удвоить, утроить, удесятерить энергию партийных организаций в деле военной обороны Советской России.
В это время профсоюзы были главной точкой приложения наших сил в Сухуме. Вначале большевистская организация находилась здесь на полулегальном положении. Но профсоюзные организации электриков, табачников, кожевников, печатников, грузчиков день ото дня большевизировались. На профсоюзных собраниях постоянно проходили резолюции и предложения большевиков. В состав правлений [10] стали также выбирать большевиков. Наконец меньшевистские «особые отряды» министерства внутренних дел стали все чаще арестовывать и отправлять в тюрьмы профсоюзных руководителей и в Абхазии. В камерах тюрем томилось много большевиков. И тогда те, кто остались на свободе, ушли в глубокое подполье, чтобы заново сплотить организацию и накопить силы для новой схватки с врагом.
Летом 1919 года, укрепившись на Северном Кавказе и Дону, Деникин начал свой поход на Москву. К осени ему удалось занять Курск, Орел, он подходил к Туле и угрожал Москве. Все черные силы реакции подняли голову. Наступление Деникина с юга начало уже грозить жизненным центрам Советской республики.
Но «действие равно противодействию».
Победы Деникина были встречены крайне враждебно трудящимися городов, иногородним населением станиц и сел и беднейшими слоями национальных меньшинств.
Люди уходили в горы, леса, камыши и создавали там группы и отряды партизан-мстителей, партизан-»зеленых».
Партийными организациями была проведена большая работа по созданию партизанских отрядов, особенно в районе портов Новороссийск и Туапсе.
Порты Черноморья были основными каналами, питающими вражескую армию. Сюда шла помощь Деникину из стран капитала. Именно здесь партия организовала силы подполья для нанесения удара по врагу.
Удвоить, утроить энергию... Мы все были готовы к этому.
— Бьюсь об заклад, — сказал вдруг мне мой старый товарищ, — вчера ты испортил нашим ребятам много крови.
— Каким ребятам?
— Тем, что едут с тобой.
— Это наши ребята? — удивился я. — Быть не может! И этот, с усиками?
— Конечно. Казанский, например, коммунист. [11]
Ну, а с усиками — это Фавицкий. Он, правда, беспартийный, но человек абсолютно свой.
— Не может быть! Мне он не понравился. Зачем-то спрашивает, куда я еду.
— Да! В наше время это весьма опрометчиво.
— Вот именно... Я ему сказал, что не имею намерения отвечать на его вопросы.
— Взаимно. Он только что спрашивал меня, что делать с неким «слухачом», которого наверняка подсадили к ним.
— Черт побери! — рассмеялся я, понимая наконец, что произошло.
— Ну, брат, ты очень многим рисковал. Томашевский — этот высокий — говорит, что хотел ночью выбросить тебя за борт.
— Неплохое начало, — проворчал я. — А что, они тоже едут в Гагры?
— Да, они тоже едут в Гагры. И знаешь, с вами поедет еще один человек... Твой знакомый, Саблин.
— Игорь?
— Я забыл, как его зовут...
— Ну конечно Игорь Саблин, — обрадовался я.
Вскоре мои спутники — Казанский, Фавицкий и Томашевский вернулись на пароход и привели с собой Игоря Саблина. Мои сомнения сразу рассеялись.
Игорь Саблин был человеком, беззаветно преданным делу революции. Сын известного в Москве врача, литератора и книгоиздателя, он рано ушел из обеспеченной семьи, чтобы жить своим трудом, примкнул к студенческому революционному кружку, принимал активное участие в Февральской революции в Москве, а затем в боевые дни Октября с оружием в руках дрался против юнкеров. Студенческая фуражка и пенсне, скрывавшее искусственный глаз, придавали ему сугубо штатский вид. Однако в кармане у него всегда были браунинг и патроны, которые он тщательно оберегал от обычного своего «имущества», легко помещающегося в кармане: куска хлеба, сахара и пачки махорки.
Я был очень рад, что снова увидел Игоря Саблина живым и невредимым, направился к нему навстречу и на этот раз искренне пожал руки моим новым товарищам. [12]
Постепенно все разъяснилось.
Мы ехали в Гагры с одним и тем же заданием партии: помочь организации и сплочению партизанского движения.
В статье «Партизанская война» Ленин писал: «...Марксизм безусловно не зарекается ни от каких форм борьбы... Марксизм в этом отношении учится, если можно так выразиться, у массовой практики...»
Партия всегда придавала исключительное значение выступлениям партизан, потому что из этих мелких ручейков создавался в конце концов широкий, мощный поток народного восстания, способного то там, то здесь поддержать пролетариат, эту основную движущую силу социалистической революции.
Историки будущего напишут когда-нибудь обстоятельные книги о партизанском движении на Кавказе и в Черноморье и проследят, как возникало оно и набирало силы в годы гражданской войны.
Я не ставлю, да и не могу ставить перед собой, такой всеобъемлющей задачи.
Многих имен партизан, вместе с которыми пришлось сражаться, я уже не помню.
К осени 1919 года на территории Черноморской губернии, в районе Сочи, Адлера, Туапсе, Новороссийска, Геленджика, Архипо-Осиповки сложились уже крупные отряды партизан — «зеленых». Более мелкие группы их действовали против деникинцев по всему кавказскому побережью Черного моря. В них вливалось много солдат, дезертировавших из деникинских воинских частей, а также те, кто уклонялись от мобилизации в белую армию.
ЦК РКП(б) 20 сентября 1919 года разослал циркулярное письмо всем партийным организациям, в котором говорилось:
«Товарищи, положение на фронтах, особенно на Южном фронте, заставляет ЦК РКП(б) вновь обратиться к вам с призывом удвоить, утроить, удесятерить энергию партийных организаций в деле военной обороны Советской России. Наступление Деникина [13] с юга начинает грозить жизненным центрам Советской Республики так же, как весной подобную же угрозу несли с востока банды Колчака...»{2}
Как свидетельствует теперь, 44 года спустя, один из руководителей екатеринодарской партийной организации того периода — Прасковья Ивановна Вишнякова, в Екатеринодаре и на побережье еще в августе 1918 года, накануне отхода красных войск, городской комитет РКП(б) оставил для подпольной работы группу партийцев; среди них было немало женщин.
После отступления Северо-Кавказской армии с территории Кубани и легендарного похода Таманской армии через Новороссийск — Туапсе — Майкоп — Армавир повсюду на пути отхода остались подпольщики, руководители партийных организаций. Они развернули активные действия в тылу противника.
Многое для возникновения партийной организации в 1917–1918 годах сделали сочинские большевики Тирокьян, Цхомария, Москвичев, Королев, Горелов, Стокис (Берзин).
На Кубани, в городе Екатеринодаре, в марте 1919 года был создан Екатеринодарский подпольный комитет. В мае 1919 года он был утвержден ЦК РКП(б) с правами областного комитета. При комитете был создан Военно-революционный штаб. Начальником этого штаба был назначен В. Черный.
В конце мая 1919 года Екатеринодарский комитет РКП(б) проявляет инициативу по созыву в Левой Щели конференции партизан. Создается главный штаб, в задачу которого входило объединение действий партизанских отрядов. Начальником главного штаба был избран М. Т. Маслиев.
В одном из писем ЦК РКП(б) екатеринодарским подпольщикам говорилось: «Порты Черноморья, и в особенности Новороссийск, — это основные нервы, питающие вражескую армию. Сюда идет помощь Деникину со всех стран капитала. Именно здесь, используя недовольство мобилизацией в армию Деникина, надо организовать здоровые силы подполья [14] для нанесения удара по живой силе и коммуникациям врага»{3}.
Большую роль по поддержанию партизанского движения на Кубани и в Северной части Черноморья играли Ростово-Нахичеванский комитет и Донбюро РКП(б).
Ростово-Нахичеванский комитет РКП(б) в сентябре 1919 года посылает ряд товарищей в район действия партизанских отрядов на Черноморье, которые устанавливают, что единого руководства партизанским движением нет.
В результате Ростово-Нахичеванский комитет 22 октября 1919 года резко ставит перед Донбюро задачу: «...немедленно установить связь между отдельными группами, созвать съезд представителей от каждой группы, создать единое командование, разработать общий план действий, оказать материальную помощь партизанам и послать людей»{4}.
Донбюро РКП(б) посылает группу работников в район Новороссийска. Это были товарищи Васильев-Шмидт, Сидорчук, Пустынников, Петров, Пивоваров, Цимбалист и Моренец, а также было выслано 625 тысяч рублей{5}.
Прибывшим из Ростова товарищам удается объединить партизанские отряды в единую «Советскую зеленую армию» во главе с Реввоенсоветом, в который вошли товарищи Цимбалист, Федюкевич, Фадеев, А. Черный, Лимаренко и Мамонов.
Направляемое партией, партизанское движение в районе Новороссийска, Геленджика и Туапсе принимало организованный характер.
Неоценимую помощь партизанам Ставрополья оказывало руководство XI армии в лице С. М. Кирова.
Огромную роль в создании партизанского движения на Северном Кавказе, особенно в Дагестане, на Тереке и на юге Черноморья, сыграл Кавказский комитет РКП(б), находившийся в подполье в Грузии, а также Бакинский комитет РКП(б). [15]
Член Кавказского краевого комитета Анастас Иванович Микоян сообщал секретариату ЦК РКП(б) 31 декабря 1919 года:
«Зеленоармейцы — недовольные крестьяне, бывшие северокавказские красноармейцы и дезертиры из деникинской армии в Кизлярском и особенно Новороссийском и Туапсинском районах Черноморской губернии, давно уже находящиеся в состоянии войны с Деникиным, являются также лучшими союзниками и помощью в борьбе с Деникиным.
Краевой комитет принял энергичные меры к установлению связи с ними и использованию в деле разрушения тыла противника»{6}.
Таким образом, к январю 1920 года партизанское движение в тылу Деникина на Северном Кавказе приняло чрезвычайно широкие размеры. Партизанские отряды на севере Черноморской губернии насчитывали в своих рядах тысячи бойцов. Командовали ими талантливые военачальники — М. Фадеев, И. Я. Павленко, И. К. Пугачев, П. Самсонов, Лазебный, Т. Гринченко и другие.
Деникинское командование вынуждено было бросать на подавление народного движения не только карательные отряды, но целые воинские соединения.
Архивы сохранили нам то, что писали о росте партизанского движения не только друзья, но и враги.
Начальник карательного отряда в Сочинском округе — белогвардейский полковник Мышляевский 16 января 1920 года доносил начальнику района обороны: «Активность зеленых нарастает с каждым днем. В ночь с 15 на 16 января 1920 года было сделано два нападения на электростанцию и полевой караул. Бойцы доброармии в постоянном напряжении, не имеют отдыха ни днем, ни ночью, это сильно истощает боеспособность отряда. Все окрестное население всемерно поддерживает зеленых. Общая численность групп зеленых по данным разведки и агентуры — около 3-х тысяч человек, что с полной поддержкой местного населения составляет очень серьезную силу» {7}. [16]
Хранится в архивах и приказ деникинского генерала Покровского:
«Я твердо решил покончить с этим злом — зеленой армией. Я требую, чтобы зеленой армии на Кубани не было. Села и хутора, изобилующие числом дезертиров и зеленоармейцев, будут уничтожаться до основания».
И действительно против партизан принимались жесточайшие меры. До сих пор хранятся в музеях и архивах документы о действиях карателей.
В одном из них рассказывается, что карательный отряд в 250 человек под командованием полковника Петрова, находившийся в селении Отрадное, подверг пытке шомполами 15-летнего юношу Бурдейного, жену партизана Трофименко запорол до смерти, на глазах у жителей расстрелял рабочего Филоненко.
6 сентября после жестокой расправы и насилия над женщинами в селе Харцых каратели расстреляли партизан Светлякова, Соборного, Сидоренко, Светлякова, Кострюка, Ковалева, Дровоновского.
Не перечислить имен тысяч мирных жителей, погибших от руки карателей.
В ответ на эти репрессии партизаны только удвоили усилия.
Из Терской области, занятой белогвардейцами, в конце 1918 года отступило в Грузию и было интернировано более 6 тысяч красноармейцев. Все они уже испытали прелести меньшевистского режима, голода и безработицы. Часть из них пробралась к партизанам в Дагестан, часть — в Сочинский округ. Они были готовы к борьбе в любых условиях.
Черноморская земля горела под ногами деникинцев и грузинских меньшевиков.
Партизаны устраивали набеги на гарнизоны станиц, сел и аулов, добывая таким образом оружие, продовольствие и обмундирование. Они разрушали средства связи, нападали на транспорты белых частей, организовывали, крушения воинских эшелонов противника, разрушали и разлагали тыл белой армии. [17] Население городов, станиц, сел и аулов оказывало огромную помощь партизанским отрядам. В августе 1919 года был даже совершен налет на Новороссийск. Это внесло смятение в стан врагов.
Но с тех пор, как на большевиков обрушились массовые аресты, партизанское движение временно несколько ослабло. Этим воспользовалась группа эсеров и меньшевиков, бежавших из центра страны в Закавказье. Они объявили себя «спасителями России» от «анархизма» и «ужасов» партизанской войны.
Бывший председатель Уфимской директории и сподвижник Керенского Самарин-Филипповский, эсеры Воронович, Рябов, Родзевич, Лысикевич и меньшевики Измайлов, Цвангер, Соколов решили создать свою организацию для «руководства» партизанским движением.
В ноябре 1919 года в Гаграх с ведома и согласия грузинского правительства был созван съезд по преимуществу зажиточной части крестьян Черноморской губернии. Съезд избрал свое «правительство» — «Комитет освобождения Черноморья»{8}.
Этот «комитет» предполагал создать «Черноморскую демократическую республику», «восстановить порядок», вступить в переговоры с Кубанской радой и образовать «Кубано-Черноморскую народную республику».
Такая буферная республика (против белой армии — в случае ее победы над Советами и против Советов — в случае их победы над белой армией) вполне устраивала грузинское правительство.
Для руководства военными операциями против Деникина «Комитет освобождения Черноморья» выделил главный штаб черноморского крестьянского ополчения и приступил к организации воинских частей. Грузинское меньшевистское правительство выделило для КОЧ часть оружия, получаемого от англичан, и послало сюда своего специального комиссара Лео Рухадзе. Меньшевики и эсеры рассчитывали объединить «зеленых» и подчинить их армию своему влиянию. [18]
Большевики решили сорвать их планы.
С целью разведки событий, происходящих в Сочинском округе и на Черноморье, еще в сентябре 1919 года по поручению секретаря Кавказского крайкома РКП(б) Назаретяна в Гагры выехал М. Д. Томашевский.
Амаяк Назаретян был одним из замечательных партийных деятелей Закавказья, другом Шаумяна и Джапаридзе. У него был большой опыт подпольной работы. Еще в 1910 году будучи приговорен к 11 годам каторги, он бежал за границу, вновь нелегально вернулся на родину и после ареста членов Кавказского краевого комитета Филиппа Махарадзе, С. Кавтарадзе, Лазо Думбадзе и Ю. Фигатнера Амаяк Назаретян стал одним из признанных руководителей грузинских большевиков.
В 1919 году, находясь в подполье в Грузии, он руководил партизанским движением на Северном Кавказе и Черноморье.
Томашевский по поручению Назаретяна проник в нейтральную зону, где связался с партизанским отрядом Вано Дзидзигури. Отряд Вано был довольно пестрым. В него входили и бывшие красноармейцы, и дезертировавшие из «добровольческих» частей, и местные грузины, и несколько солдат экспедиционного корпуса, прибывших из Франции для службы у Деникина. Но опираться на этот отряд все же было можно.
По возвращении в Тифлис Томашевский доложил о результатах своей поездки на бюро Кавказского комитета.
Кавказский комитет принял решение послать в Причерноморье группу коммунистов и преданных народу беспартийных работников, знающих военное дело.
Выехавшие по заданию Назаретяна в Причерноморье работники формально направлялись в распоряжение эсеро-меньшевистского «правительства Черноморской республики». Они должны были, не противодействуя на первых порах открыто меньшевикам и эсерам, постепенно объединить партизан в единую армию, стать ее фактическими руководителями и добиться присоединения к Красной Армии. [19]
Такова была цель. Эту задачу должны были решить Томашевский, Казанский, Фавицкий, Саблин и я. Из Закавказья через Поти — Сухум мы должны были добраться до Гагр, где в то время была резиденция «правительства Черноморской республики».
В Гаграх, над самым морем, точно прилепившись к отвесной скале, высится величественное здание из серого камня. Зеленое плетение роз, магнолий и лавра скрадывает его истинные размеры. С моря видны лишь серые уступы крыш, выступающие из зеленых зарослей. Это — дворец принца Ольденбургского.
Теперь в нем помещается санаторий, а 46 лет назад, когда мы должны были вырвать кавказский берег Черного моря из рук белогвардейцев и их приспешников, во дворце принца Ольденбургского помещался «Комитет освобождения Черноморья» (КОЧ).
...Когда наш буксирный пароход подходил к Гаграм, мы все вышли на палубу и поочередно осмотрели дворец принца в бинокль.
— Неужели этот самый КОЧ занимает весь дворец? — удивился я.
— А почему ты удивляешься? — сказал мне Володя Фавицкий. — Здесь собрались «спасители России». Я думаю, что каждый из них претендует в конечном итоге на собственный дворец.
— До этого дело не дойдет. Они и в этом дворце долго не продержатся, — возразил Саблин.
Мы все были согласны с тем, что «спасители России» не продержатся слишком долго во дворце принца, но, сойдя на берег, из предосторожности разделились на группы, чтобы не особенно бросаться в глаза. Тем паче, что с нами в Гагры прибывала целая воинская часть.
В Сухуме сконцентрировалось до 150 человек бывших северокавказских красноармейцев, которые изъявили желание ехать с нами на Черноморье для участия в борьбе против Деникина. Они были усажены на баржу, которую взял на буксир наш пароход «Чорох». Баржу мы разгрузили только вечером, когда стемнело. [20]
Во дворец отправились Томашевский, Фавицкий и я.
В великолепных залах и спальнях дворца неловко и неуютно разместились старые, свезенные сюда из разных канцелярий письменные столы. На них приютились пишущие машинки «Ундервуд» в клеенчатых черных капотах. На стенах, обитых муаром, висели карты, на которых от руки красными, синими и черными чернилами были нанесены рубежи буржуазных закавказских республик.
Офицеры в английских мундирах, увешанные маузерами, штатские в котелках и шляпах, с тросточками и портфелями сновали по светлым залам и широким коридорам с важными, озабоченными лицами.
Иногда по коридору стремительно проносился высокий худой Воронович, с коротенькими усиками, в английском френче. Бывший ротмистр конногвардейского полка, он в период Февральской революции был председателем Совета в городе Луге, при наступлении немцев на Псков сбежал в Сочи, а затем с грузинскими войсками перебрался в Тифлис, где поступил на службу в штаб «народной гвардии» Грузии и здесь был произведен в полковники.
Воронович был одним из главных действующих лиц в этом затянувшемся спектакле, именно ему больше всего хотелось играть роль вождя, командовать, быть объектом поклонения.
Теоретиком и главной идейной силой КОЧ был пожилой, с седенькой бородкой, в очках, похожий на учителя Самарин-Филипповский.
Позднее выяснилось, что это он, зная Томашевского как бывшего эсера, допустил ошибку — пригласил его для переговоров, не подозревая, что Томашевский прибыл сюда по поручению секретаря Кавказского краевого комитета РКП(б).
Для того чтобы направить партизанское движение в русло общей борьбы, были необходимы военное образование и опыт. Томашевский подобрал себе в помощь прежде всего соответствующие кадры.
Это были: Евгений Сергеевич Казанский — бывший начальник училища красных командиров в 1918 году во Владикавказе (город Орджоникидзе); [21] Владимир Викторович Фавицкий — бывший красный командир частей Северо-Кавказской армии, получивший звание штабс-капитана в период империалистической войны; Михлин и Скобелев, командиры Красной Армии, которые тоже имели звание поручиков.
В Тифлисе их снабдили «рекомендательными» письмами к Вороновичу и кое-какой «документацией», поэтому в КОЧ их встретили с распростертыми объятиями.
Мы все, собственно, не успели опомниться, как уже получили назначения. Томашевский был назначен начальником штаба крестьянского ополчения, Казанский, Фавицкий, Саблин и я — командирами подразделений повстанцев. Правда, подразделений этих еще не существовало и мы сами должны были создать их.
— Генералы есть, а армия отсутствует, — шутил Саблин.
— А где же генералы? — спросил я. — Пока, кроме этого черноусого адъютанта, я никого не видел.
— Есть и генералы, есть и армия, — сказал Фавицкий, умевший быстро осваиваться, — только генералы заняты дележом портфелей и страшно рады взвалить армию на наши плечи. Эти напыщенные петухи уже чувствуют себя министрами «Черноморской демократической республики», их задача — делать карьеру, но нам это только на руку.
В Гаграх мы довольно быстро освоились.
«Спасители России» заседали, устраивали банкеты, писали письма грузинскому правительству. Нам была предоставлена полная свобода действий. Мы получили карты, сводки, последнюю информацию о расположении сил деникинцев и Красной Армии. Обстановка стала ясна для нас в течение первых же часов.
В конце октября 1919 года конный корпус С. М. Буденного при активной поддержке стрелковых дивизий VIII армии занял Воронеж, разгромив [22] лучшие конные корпуса «добровольческой» армии — Мамонтова и Шкуро.
После разгрома белых под Воронежем, Касторной и в других местах Красная Армия на Южном фронте повела решительное наступление и, освободив Донбасс, подходила к Ростову. Деникинская армия терпела поражение за поражением. Моральное состояние «добровольческой» армии было довольно плачевным. Позднее в своих воспоминаниях генерал Деникин характеризовал поведение своей армии как совершенно аморальное.
«Грабят отдельные воинские чины, грабят шайки, грабят целые воинские части, нередко даже при попустительстве командного состава. На военную добычу установился взгляд как на собственность, независимо от того, принадлежит ли награбленное частным лицам или государству. В грабеже виден широкий размах. Грабит вся армия. Разграблено, увезено и продано на десятки миллионов рублей самого разнообразного имущества, начиная с интендантских вещевых складов и кончая дамским бельем. Расхищены кожевенные заводы, продовольственные и мануфактурные склады, десятки тысяч пудов угля, кокса и железа. По железным дорогам отправляются под видом воинских грузов вагоны с громадным количеством чая, сахара, стекла и т. д. Самочинные распоряжения о реквизиции и конфискации делают все: от командиров отдельных частей до лиц высшего командного состава»{9}.
И тем не менее Деникин совершенно не собирался складывать оружие и считать свою авантюру законченной. Он рассчитывал найти опору среди казачьего населения и верхов горских народов Северного Кавказа, оправиться от поражения и при поддержке Антанты взять реванш.
В задачу VIII, IX, X, XI армий и Первой Конной армии, образовавших Кавказский фронт, командование которым приняли М. Н. Тухачевский и член Реввоенсовета Г. К. Орджоникидзе, входило не дать противнику отдышаться от пережитых им поражений, помешать перегруппировать силы и перейти в новое наступление. [23]
Исходя из этой общей задачи, решили действовать и мы.
Деникин вынужден был признать, что Северный Кавказ представляет собой кипящий котел. Но никто из наших врагов и предполагать не мог, какими резервами в действительности мы, большевики, располагали. Казалось, каждый куст, каждый камень были дружественны нам и враждебны белой армии.
Воронович познакомил нас с командирами дружин и отрядов. Нам было известно, что среди наших новых соратников есть эсеры и анархисты. Поэтому свои истинные намерения и взгляды мы, посланцы партии большевиков, доверяли только тем, кого хорошо знали.
В первый же день, ознакомившись с расположением войск деникинцев и просидев несколько часов над картами, мы разработали план небольшой, как нам казалось вначале, операции в тылу у белых, на реке Псоу.
Противник располагал на этом участке двумя пехотными полками, отдельным батальоном пластунов, сотней казаков и двумя горными батареями.
У нас было всего три дружины, получившие наименование «крестьянского ополчения» и два партизанских отряда общей численностью около 530 человек. Командовали отрядами Казанский, Скобелев (один из командиров Красной Армии, интернированный в 1918 году из Владикавказа) и другие.
Мы с Игорем Саблиным должны были заарендовать моторный катер, взять с собой команду в 10–12 человек, оружие, взрывчатку, ночью отправиться в тыл противника за Сочи, вывести из строя телеграфную связь и наделать в тылу белых побольше шуму, чтобы создать видимость окружения.
— А где люди? — спросил я Томашевского, выслушав все подробности его замысла.
— Чудак! — сказал мне Томашевский. — Неужели не знаешь? Пойди на базар и найди людей.
— На базар? — удивился я. Мне показалось, что Томашевский шутит. Но Томашевский был убежден, что именно таким способом можно скомплектовать еще один небольшой отряд. И он был прав. Саблин выслушал все это совершенно спокойно. [24]
— Ну что же, попробуем, — сказал он коротко.
Когда мы, перед тем как отправиться на базар, зашли в гостиницу, где остановились, нас уже ждали двое парней, которые явились к нам от Фавицкого. Они выразили желание немедленно вступить в наш отряд. Один из них, невысокий, крепкий, краснощекий парень, Григорий Дмитриев, стал впоследствии нашим лучшим пулеметчиком.
Его биография была типичной для многих наших бойцов.
Он родился в 1899 году в Царицине в семье рабочего и до 1917 года работал на разных предприятиях — пришлось быть и шахтером и слесарем, а в 1917 году он вступил в Грозненский революционный батальон, затем в отряд Красной Армии 1-го Грозненского стрелкового полка в качестве пулеметчика.
В январе 1919 года Гриша Дмитриев участвовал в боях за Владикавказ и вынужден был, как и многие другие, отступить к границе Грузии. После долгих полуголодных скитаний он с группой красноармейцев пробрался в Гагры, где наконец вступил бойцом в ряды крестьянского ополчения.
Мы чрезвычайно обрадовались его появлению.
— Может, у вас еще есть друзья-приятели? — спросили мы.
— Да, сколько угодно. Павел Марков, Сергей Пономарев, Володя Тютюнин, Субботин.
— Где же они?
— Здесь. Ждут у крыльца. А если хотите, пойдемте вместе на базар. Там еще найдем людей.
И мы пошли на базар...
Вот так находили мы людей таких же судеб, как и у Гриши Дмитриева.
Мне хочется забежать вперед и сказать о дальнейшей судьбе нашего пулеметчика. После гражданской войны он окончил рабфак, потом Коммунистический университет в Ленинграде, был много лет на преподавательской и партийной работе. Участвовал в Отечественной войне. Награжден орденом Красного Знамени за подвиги в гражданской войне и за Отечественную войну — орденом Красной Звезды и медалями «XX лет РККА», «За оборону Ленинграда», «За победу над Германией». [25]
В настоящее время он персональный пенсионер.
Что сказал бы теоретик КОЧ Самарин-Филипповский, узнав об этом! При первом знакомстве с Гришей Дмитриевым он, подняв очки на лоб, бормотал что-то о недопустимости партизанской войны, которая «приближает сознательный пролетариат к босякам-пропойцам «.
26 января 1920 года по крестьянскому ополчению был издан оперативный приказ № 3, в котором указывался количественный состав противника, его вооружение и месторасположение частей.
Перед частями крестьянского ополчения ставилась задача: «...на рассвете 28 января 1920 года атаковать противника, сбить его части с позиций, занять переправы через реку Мзымту»{10}.
Приказ этот был выполнен: противник потерял всю артиллерию, 16 пулеметов и около 800 пленных.
Внезапные действия частей крестьянского ополчения произвели ошеломляющее впечатление на ставку Деникина, которая получила донесение, что 28 января 1920 года на сочинском фронте грузинские части перешли в наступление. Деникин приказал немедленно прервать всякие сношения с Грузией и открыть военные действия против Грузии. По техническим причинам (отсутствие угля) подкрепление не было отправлено и приказ не был выполнен, а грузины тем временем доказали, что грузинская армия стоит на месте и никаких действий не открывала. Недоразумение явилось следствием растерянности деникинских военачальников. В действительности же наступали «зеленые» из нейтральной зоны. Деникин вынужден был признать объяснение Грузии удовлетворительным и возобновить прерванные переговоры.
Мы тогда еще не знали, что отряд «Советской зеленой армии», действовавший в районе Новороссийск — Геленджик, 21 января внезапным налетом ворвался в Геленджик. Были взяты трофеи. В этой операции пал смертью храбрых командир этого отряда Гринченко. [26]
Несколькими днями раньше деникинцы сопровождали под охраной из Геленджика в Новороссийск 700 человек мобилизованных жителей Геленджикского района. В районе Кабардинки на эту колонну напал небольшой отряд партизан. Конвой разбежался. Значительная часть мобилизованных перешла к партизанам{11}.
Вслед за этим мы решили смелым броском оттеснить белогвардейцев к Сочи. Томашевский и Фавицкий взяли на себя общее командование операцией.
Да, ставке Деникина было над чем задуматься. На юге Черноморья разгромлена партизанами целая бригада, а на севере, у самой основной базы снабжения всей армии, те же партизаны врываются в город и забирают вооружение и боеприпасы.
Подземные, вулканические силы революции выталкивали на поверхность все то, что зрело подспудно. Нам удалось с легкостью сформировать наш первый отряд вовсе не за счет испытанных партийных кадров, как это многие думают. Люди формировали эпоху, но и эпоха формировала их.
По-разному складывались наши партийные судьбы.
Томашевский был казачьим есаулом, Казанский — штабс-капитаном, я — прапорщиком. В Фавицком мы видели наиболее образованного среди нас офицера, что с первых же шагов признал и Воронович. Фавицкий не был тогда членом партии, как и Томашевский, который в прошлом примыкал к левым эсерам, но оба они добровольно вступили в Красную Армию со дня ее организации.
Игорь Саблин также не был формально членом большевистской партии, однако в 1918 году замоскворецкая партийная организация послала его на Украину на подпольную работу против белых. Саблин пересек украинскую границу, включившись в труппу актеров, и проехал в Киев. Там он работал в подполье [27] при петлюровском разгуле. Затем ЦК КП(б)У направил его на Кавказ для борьбы против белых. Участие в задуманной нами операции было одним из многих подвигов Саблина на новом участке революционной борьбы.
Побывав по совету Гриши Дмитриева на базаре, мы поняли, что и нас, в свою очередь, ищут желающие попасть в какой-нибудь отряд повстанцев. Все это были люди, которые уже боролись против белогвардейщины в Грозном и Владикавказе. Стоило заговорить с одним, тут же подходил другой, и так набралось 11 человек: трое мингрельцев (они ехали с нами на буксире «Чорох»), один поляк, два украинца и пять русских. Мингрельцы были из окрестных селений и хорошо знали все побережье. У большинства оказалось солдатское обмундирование, а у мингрельцев — бушлаты, легкие козловые сапоги и верблюжьи башлыки.
Так постепенно формировался наш отряд, крошечная частичка участников народной войны за свободу, за Советскую власть.
Вооружением отряда занялся Игорь Саблин. Он получил в штабе от грузинского комиссара Рухадзе пулемет «кольт», 14 винтовок, 2 револьвера, патроны, пулеметные ленты и ящик с пироксилином. Мы привели наших людей в штаб, и они распределили между собой оружие. Григорий Дмитриев с энтузиазмом занялся нашим единственным пулеметом. Павел Марков и Сергей Пономарев переносили снаряжение к пристани.
Я не сказал нашим новым товарищам, что они приглашаются для участия в весьма рискованном десанте, так как не было окончательной договоренности с владельцем моторного судна «Колхида». Но люди хорошо представляли себе, о чем идет речь.
Когда все было готово для погрузки на катер и капитан моторки дал согласие принять участие в операции, я собрал людей.
Речь моя была краткой:
— Хочу ознакомить вас с той задачей, которую нам предстоит выполнить. Мы должны на небольшом моторном судне пробраться подальше в тыл противника, за Адлер. Операция эта сложная и, не буду [28] скрывать от вас, опасная. Если есть какие-либо сомнения, говорите сейчас.
После небольшой паузы, переступая с ноги на ногу, один из бойцов сказал:
— Сомнение есть.
— Что за сомнение? — испугался я.
— Как насчет курева?
— Курево будет! — вздохнул я с облегчением.
Никто больше никаких «сомнений» не выражал. Через час вооружение, погрузка продовольствия и заготовка курева закончились. За этот короткий срок я успел обмундироваться: вместо своего штатского костюма надел черный бушлат, английские ботинки с обмотками и завязанный по-мингрельски желтый башлык. Саблин не любил всех этих, как он говорил, «фокусов» и остался в своей студенческой шинели. Фавицкий, оглядев меня со всех сторон, сказал с усмешкой:
— У тебя такой бравый вид, что тебя и в самом деле можно принять за контрабандиста.
— Есть каракульча, — сказал я. — Могу достать!
Мы оба рассмеялись.
— Нет, правда, ты похож на контрабандиста.
— Зато ты совсем не похож на кавалериста, — съязвил я.
К тому времени мы уже все перезнакомились, и я знал, что Володя Фавицкий мечтал воевать в Конной армии Буденного.
Он постоянно развивал свои идеи о придании красной коннице артиллерии и ссылался на Клаузевица.
Едва стемнело, наше моторное суденышко снялось с якоря и взяло курс на Адлер.
Бойцы сидели в накуренном трюме. Мы с Саблиным стояли на палубе. Время приближалось к полуночи, когда капитан судна окликнул меня и указал на далекие, еле заметные огоньки.
— Это военное дозорное судно, — сказал он. — Придется остановить катер.
— Зачем? — спросил я.
— Стук мотора могут услышать. [29]
— На таком расстоянии?
Капитан молча пожал плечами, чтоб подчеркнуть мою наивность в морском деле.
— Да ведь в здешних краях от одной луны никуда не спрячешься. Не услышат, так увидят, — проворчал он.
— Хорошо. Выключите мотор, — согласился я.
Дозорное судно стояло в пяти-шести километрах от берега. Чтобы не попасть под огонь его орудий, мы должны были взять курс далеко в море, но тогда к рассвету, как намечалось по плану операции, мы не сумели бы попасть к Адлеру. Немедленно возник новый план: проскочить к устью реки, высадиться, обогнуть вброд мост и пройти пешком в тыл белых, к назначенному Томашевским месту.
Я вызвал на палубу бойцов.
— Придется изменить план действий, — сказал я. — Можно ли пройти вброд эту реку? Если можно, мы доберемся до Адлера пешком.
— Как же! Можно, — вмешался один из бойцов, оказавшийся местным жителем.
Это был кадровый повстанец, семья которого погибла от рук карателей. Он ушел к «зеленым» еще осенью 1918 года, когда после взятия Майкопа карательные отряды беспощадно преследовали «зеленых» и терроризировали целые селения. Он так хорошо знал свой край, что заменил нам карту, которой у нас не было.
Оказалось, что выше моста можно было свободно пройти реку вброд, а затем пробраться незамеченными не только до Адлера, но и до Хосты. Мы приняли решение высадиться на берег и предложили капитану пройти к устью реки. По обе стороны этой небольшой стремительной речки тянулся редкий лесок. В молочно-белом лунном свете можно было хорошо видеть проступающие сквозь кусты строения.
— Это грузинская застава, — сообщил нам капитан.
— В таком случае мы здесь и высадимся, у этой грузинской заставы, — сказал я.
— Нельзя! — возразил капитан. — Застава белых тоже рядом.
— Совсем рядом? [30]
— Конечно. Только по другую сторону. Вон там, возле моста.
— Ходят, наверное, друг к другу чай пить, но держат камень за пазухой, — сказал Саблин, попыхивая своей махорочной цигаркой.
— Такая уж политика, — сказал капитан.
В самом деле, меньшевистская политика проявилась в этом маленьком факте с предельной ясностью.
Великая Октябрьская революция потребовала от каждой партии, от каждого человека точного и ясного ответа: с кем ты идешь — с рабочими или капиталистами. Всякая попытка сидеть одновременно на двух стульях кончалась позорным провалом. Но грузинские меньшевики устами своего лидера и теоретика Н. Жордания все еще утверждали, что нынешняя революция по своему внутреннему содержанию не есть дело какого-нибудь одного класса. «Пролетариат и буржуазия совместно руководят делами революции»{12}, — утверждали они.
Державы Антанты «признали» грузинское меньшевистское правительство и в июне 1919 года, когда Деникин пытался вторгнуться в Закавказье, установили демаркационную линию между территорией, занятой Деникиным, и Грузией по реке Бзыбь. Фактически эта демаркационная линия проходила по реке Псоу. По границам здесь были поставлены грузинские и деникинские заставы. Интервенты снабжали оружием и снаряжением одновременно и тех, и других. Но генерал Деникин в первый же день своей победы собирался ликвидировать грузинское меньшевистское правительство, поэтому грузинские меньшевики вынуждены были поддерживать партизан в борьбе против Деникина, хотя и скрывали это от своих зарубежных хозяев. Да и как было не скрывать этого: интервенты давали им оружие для борьбы против Советской России, а они снабжали оружием партизан, во главе которых фактически стояли большевики! Впрочем, это последнее обстоятельство ускользало от грузинских меньшевиков. Им казалось, что они дают оружие эсеровскому «Комитету освобождения Черноморья», где теоретик Самарин-Филипповский [31] развивал свои доктрины применительно к задачам кулацко-помещечьей «Кубано-Черноморской республики».
— Неизвестно, как они собираются разрешить удивительные противоречия своей политики, но пока мы используем их противоречия, их оружие и их заставы, — сказал вдруг Саблин, отвечая на свои мысли.
— Как вы говорите? — удивился капитан.
— Разбираться в меньшевистской политике мы будем потом, а пока приставайте к грузинской заставе, — сказал я капитану, подавив усмешку.
Капитан отдал команду своему помощнику. Мотор деловито застучал, и через несколько минут мы были у грузинской заставы.
Наша «Колхида» производила, как нам казалось, отчаянный шум, но высадились мы на берег без всяких происшествий. Начальник грузинской заставы вышел нам навстречу. Он уже имел инструкцию помогать нам, «поддерживая, но не вмешиваясь», и охотно сообщил, что накануне с дальнего деникинского поста приходили два солдата и говорили, что многие из них хотят перейти к «зеленым».
Учитывая это сообщение, мы решили как можно скорее опрокинуть заставу белых.
В сопровождении грузинского солдата, который должен был указать нам место перехода, мы, оставив по эту сторону трех бойцов, направились вдоль берега. Застава белых не подавала признаков жизни. Когда мы нашли наконец брод, небо на востоке начало розоветь. Следовало торопиться. Ширина реки была метров шестьдесят — семьдесят, глубина — примерно по пояс. Посредине реки Саблин, тащивший ящик с пироксилином, споткнулся и упал. Мы все так и застыли на месте. Но он поднялся, выбрался на берег и дрожащими руками поправил свое пенсне. Никто не сказал ни слова.
Наконец мы залегли. Гриша Дмитриев дал две пулеметные очереди в направлении моста. С противоположного берега тотчас послышались резкие винтовочные выстрелы. Это стреляли оставленные нами бойцы. Застава белых не отвечала. Мы снова двинулись вперед, не выбирая дороги, почти ощупью. [32]
С реки тянулся влажный, холодный предрассветный туман. В сапогах хлюпала вода. Вся наша маленькая колонна, казалось, плыла навстречу неведомому. Застава белых по-прежнему не подавала признаков жизни. Это было удивительно. Саблин с двумя бойцами отправился в разведку. Несколько минут спустя мы услышали:
— Идите сюда... Сюда, Ваня! Гриша!..
Мы кинулись к домику заставы. В помещении никого не оказалось. Везде были видны следы внезапного бегства. Очевидно, белогвардейцы не предвидели возможности обхода и, услышав шум, бросились проселочной дорогой в деревню, расположенную примерно в полукилометре. На столе стояли два фонаря «летучая мышь». В углу в пирамиде оказалось 12 винтовок, в подвале — большое количество продовольствия: сухарей, сушеной рыбы, риса.
Через минуту мы были уже у моста. Каркасы моста белогвардейцы переплели колючей проволокой, сделав мост непроезжим. Общий восторг вызвали два пулемета, обнаруженные в кустарнике. Мы потащили их за собой.
Начальник грузинской заставы внимательно следил за развивающейся операцией. Как только прекратилась пулеметная стрельба и на мосту показался огонь нашего фонаря, он двинулся нам навстречу.
— Однако здорово у вас вышло, я никак не предполагал, — сказал он. — Солдаты вовсе не хотят воевать, вот в чем дело. Они группами присоединяются к партизанам. Кстати, в деревне тоже есть человек тридцать, которые наверняка присоединятся к вам.
— Вот и прекрасно, — сказал я.
— Сейчас я схожу за ними, — вызвался неутомимый Саблин.
И, едва рассвело, он ушел в деревню.
Так закончился первый этап нашей операции.