13. Четыре брата

Во время Великой Отечественной войны гремело имя пчеловода Михеева из Приморского края. Чем же прославился этот скромный труженик? Он воспитал девять сыновей. Два танковых экипажа братьев Михеевых героически сражались с немецкими захватчиками. А в нашей части был танковый экипаж братьев Алексеевых.

Старший брат Иван был командиром машины, Алексей — заряжающим, Дмитрий — механиком-водителем, а младший Филипп — стрелком-радистом. Как братья жили дома, мы не знаем, но на фронте они крепко дружили. Это был спаянный экипаж. Еще одна характерная деталь — братья были очень похожи друг на друга. Почти одного роста, коренастые, круглолицые, светловолосые. И глаза у них были одного цвета.

Танкисты шутя говорили Алексеевым:

— Вас, очевидно, мать родила в один присест, уж больно трудно отличить одного от другого.

Их часто путали. Как-то раз и я попал в неловкое положение. Беседую с механиком-водителем, а принимаю его за командира танка: Иван и Дмитрий Алексеевы были в одном звании.

— Известно ли вам, — спрашиваю, — что в бригаде началось соревнование за поражение цели первым снарядом.

— Известно, товарищ подполковник.

— С кем же вы лично, командир танка, соревнуетесь?

Мой собеседник покраснел, опустил глаза и отвечает:

— Я не командир танка. Я механик-водитель...

Пришлось выпутываться:

— Но вы, вероятно, знаете, с кем ваш старший брат соревнуется?

— Знаю. С лейтенантом Федоровым.

— Кто из них впереди? [224]

— По-моему, Федоров. Мы еще мажем.

«Мазали» ли братья Алексеевы? Нет. Просто Дмитрий Алексеев, как и все братья, не был доволен достигнутыми успехами.

Боевым и отважным экипажем братьев Алексеевых гордилась наша часть. Когда Млинченко назначили командиром роты вместо выбывшего из строя Горбунова, он недовольно заявил:

— Командиром роты надо было назначить не меня, а младшего лейтенанта Ивана Алексеева. Во-первых, он солиднее меня, во-вторых, он очень храбрый человек. На его экипаж равняется вся рота.

Пришлось раскрыть лейтенанту Млинченко секрет. Перед тем, как был подписан приказ о его назначении командиром роты, полковник Жилин беседовал с Иваном Алексеевым. Тот, узнав, что его хотят повысить в должности, выдвинул веский аргумент против этого: «Разобьется наша семья. Мы вместе пришли на фронт. Разрешите же нам вместе продолжать воевать на одной машине. Или мы с ней погибнем, или вместе уйдем домой». Жилин по-отечески похлопал танкиста по плечу и сказал: «Ладно, идите и воюйте дружно».

...После того, как мы перешли Большой Хинган, Квантунская армия не могла больше организованно сопротивляться. Японцы были не в состоянии ни создать сплошного фронта, ни противостоять смелому маневру наших войск. Была потеряна и их последняя надежда: дать генеральный бой на линии Мукден — Чанчунь. Однако советским воинам все еще приходилось вести тяжелые кровопролитные бои. Наша бригада наступала на Чанчунь. Чтобы ускорить марш, бригада двигалась по железнодорожному полотну, местами разобранному противником. Боевые машины с трудом преодолевали каждый метр пути.

Проделав километров пятьдесят, мы остановились. Из-за сопки, которую огибало железнодорожное полотно, начали бить пушки большого калибра.

Направляю бинокль на сопку. Над ней струится дымок. Мы поняли: огонь ведет японский бронепоезд. Если его не убрать с пути, дальше нам не пройти.

Младший лейтенант Иван Алексеев просит разрешения расправиться с бронепоездом. А японский бронепоезд тем временем выскакивает из-за поворота и, стреляя [225] из всех орудий, мчится на нас. Танки бьют по бронепоезду, а он набирает скорость, приближается.

И вот навстречу бронепоезду, грохоча по шпалам гусеницами, ринулась машина братьев Алексеевых. С каждой минутой сокращается расстояние. Японцы, заметив несущийся на них танк, сосредоточили весь огонь на нем.

Зорко следит за бронепоездом командир танка. Спокойно ведет машину механик-водитель. Заряжающий без устали подает снаряды.

Братья действуют молча. Они уже побывали в десятках смертельных схваток с врагом и научились понимать друг друга без слов. Грохочут гусеницы по шпалам. Ревет мотор танка. Стремительно сближаясь, несутся навстречу друг другу две огромные силы.

Триста метров... двести... сто...

Сильный толчок. Прямое попадание в бак. Танк воспламенился. Но ходовая часть исправна. Открыть люки и бежать? Это, кажется, единственный выход. Нет, есть другой.

— Прибавить скорость, — приказывает командир танка Иван Алексеев.

Механик-водитель понял брата. С его решением соглашаются и Алексей, и Филипп.

Издали горящий танк Алексеевых похож на большой костер, в который только что подбросили охапку влажного хвороста. Танк мчится прямо на врага. Подбитый нашими снарядами бронепоезд пятится назад, но поздно. Танк на большой скорости врезается в бронеплощадку, разбивает ее и две соседние. Бронепоезд умолк навсегда...

14. Под Мукденом

...Маленькая деревушка. Убогие, перекошенные, без кровли фанзы. Люди напоминают скелеты в лохмотьях. Страшная нищета. Сгорбленный старик и две молодые женщины с детьми на руках пришли к нам. На их лицах следы тяжелых страданий. Да, немало крови выпили японские империалисты из китайского народа.

Старик когда-то служил на КВЖД и немного говорит по-русски. По старинному местному обычаю он побрызгал на нас водой. [226]

— Видите? — показал он нам какой-то твердый черный ком.

Танкисты в недоумении переглянулись:

— Что это такое?

— У нас называют «съедобной глиной», — ответил китаец.

— Как, вы это едите? — воскликнули мы в ужасе.

— Что же делать, не умирать же с голоду, — пожал он плечами.

Подошел капитан Егоров, и в разговор вступили женщины. Одна из них, с лихорадочным румянцем на щеках, тычет пальцем в неприкрытую грудь.

— Не думайте, что я дикарка. Нет. Это самураи довели меня до такой нищеты, что нечем прикрыть тело, — заявила она и обвела рукой вокруг себя. — Посмотрите на наши плодородные долины, на урожайные поля. Мы работали на них от зари до зари, а что получали? Скажешь им что-нибудь — бьют. Как паршивую собаку бьют...

Другая женщина, горько усмехнувшись, перебила:

— Если бы только били — расстреливали. В прошлом году на поле восемь человек расстреляли. И за что? За то, что они сказали: «Мы голодны».

Вскоре вокруг нас собрались все жители села. В один голос они кричали: «Ваньсуй, ваньсуй, ваньсуй»{16}. Мы их накормили, а наш дядя Саша выдал им кое-что из НЗ.

Постепенно крестьяне разошлись. Остался лишь один молодой китаец с глубоким, идущим от уха до подбородка, шрамом. Он молча поглядывал на нас, ждал, пока мы с капитаном Егоровым не подошли к нему.

— Кто у вас старший?

Капитан указал на меня.

Парень приветливо посмотрел и, немного погодя, заявил:

— Недалеко отсюда японцы. Там у них доты, три ряда траншей.

— Откуда у вас такие данные?

Юноша усмехнулся.

— Я партизан, — представился он с достоинством, — [227] красный партизан. Люблю русских. Мой вождь — Мао Цзэ-дун.

В тот же день китайский партизан отправился с нами громить засевший в дотах и траншеях японский гарнизон. Он вместе с десантниками забрасывал самураев гранатами, уничтожал их в рукопашной схватке.

...Приближаемся к Мукдену. Торопимся: японцы могут взорвать мосты. Кое-что им удается сделать. Мост, ведущий к северному предместью города, уже подожжен. Рота под командованием Василия Млинченко получила приказ перейти через мост. Как же быть? Мост горит и, кто знает, выдержит ли такую махину, как танк? И не один танк — роту машин, с людьми на броне. Да пока еще доберешься до него, тоже немало времени уйдет.

Командирский танк вырвался вперед, спустился в долину. С вражеской стороны начинается обстрел. Снаряды рвутся на дороге и на мосту. «Стало быть, — решает лейтенант, — японцы именно там». Но только танк появился на шоссе, по нему открыли огонь с левого фланга.

Налево луг, высохшее болото. Далеко не уйдешь. Куда же девались самураи, которые только что его обстреливали?

Вскоре все становится ясным. Пять японских танков, расставленных полукругом на определенном расстоянии друг от друга, сбрасывают с себя снопы камыша и пожелтевшую траву и, ведя огонь, начинают окружать машину Млинченко.

Лейтенант принимает бой.

— Огонь! — командует он.

Один из японских танков, пытавшийся зайти во фланг, завертелся на месте. Из него выбиваются струйки дыма и языки пламени.

— Огонь!

Прямое попадание в борт. Запылала вторая вражеская машина.

В это время Млинченко ощутил сильный толчок. Повреждена гусеница. Но экипаж продолжает бой. Руки Млинченко действуют проворно и быстро.

— Бей самураев! — кричит он, нажимая на спусковые педали. [228]

Вспыхнул третий японский танк, четвертый удирает. А пятый все идет. Млинченко подпускает его на близкое расстояние и метко бьет по ходовой части машины. Еще выстрел. Из вражеского экипажа остался в живых один человек. Он выполз через нижний люк, поднял руки. В его глазах больше изумления, чем страха: «Что это за танк? Что это за люди?» — недоумевает он. Это не удивительно. Откуда ему знать, что «тридцатьчетверка» — самая маневренная боевая машина в мире? Откуда ему знать, что командир этой машины Герой Советского Союза лейтенант Василий Млинченко прошел с боями по дорогам Отечественной войны около семи тысяч километров, был в нашей бригаде зачинщиком и победителем в соревновании за поражение цели первым выстрелом?

Борьба между советским танком и пятью японскими машинами длилась минут десять. Когда подоспели остальные танки, Млинченко уже не нуждался в помощи.

А мост продолжал гореть. В воду падали толстые бревна, пылало перекрытие. Реку можно бы перейти вброд, но берега слишком крутые, обрывистые. Артиллерия и гвардейские минометы заставили японцев, укрывшихся на противоположной стороне реки, умолкнуть. Млинченко подошел к самому мосту. Он открыл люк, высунул голову, однако разглядеть как следует мост было трудно. Дым заволок все, мешал дышать, разъедал глаза.

— Пройдем! — решительно сказал лейтенанту механик-водитель.

— Пройдем, — поддержал старший сержант Ружинский.

— Ладно, трогай, — приказал Млинченко. — Только осторожно.

Из смотровой щели ничего не видно. Машина идет медленно, метр за метром. Вот и середина моста. Огня здесь больше, чем дыма.

— Миша, пройдем? — тревожно спрашивает Млинченко товарища.

— Пройдем. Мост крепкий. Он еще целую армию КВ выдержит. Знаешь, у нас на Волге...

Михаил Нефедов резко дергает за рычаг, и машина останавливается. [229]

— Что случилось? — не понимает командир роты.

— Дальше идти нельзя. Кажется, вон там, впереди, ферма упала в воду.

Млинченко радирует идущим за ним: «Остановитесь. Ждите команду», — и соскакивает на горящий мост. Языки пламени лезут со всех сторон. Загорается гимнастерка, тлеет шлем.

«Ошибся Михаил, просто ему показалось, что этот пролет разрушен, — решает Василий. — Он цел. Видно, только недавно загорелся».

Возвращаясь к танку, Млинченко рукавицами тушит на себе огонь. Гимнастерку спасти уже нельзя. Он срывает ее и выбрасывает в речку.

Из танка радирует: «Все в порядке. Следуйте за мной. Осторожно».

Вскоре под машиной оказалась земля. Лейтенант на ходу выскакивает из люка, взбирается на гребень холма. Оттуда ему виден мост и идущие по нему танки. Еще долго неспокойно бьется сердце командира роты. Когда последний Т-34 благополучно сошел на шоссе, Млинченко бросается ему навстречу, пожимает руки танкистам.

— Хлопцы, вы богатыри! — радуется он. — Ведь вам было труднее всего: последними шли.

В это время над рекой раздался оглушительный грохот: обрушился мост.

К исходу дня Мукден был полностью очищен от японских захватчиков.

15. «Божественный ветер»

Взвод младшего лейтенанта Леонида Строева более часу бился с гарнизоном укрепленного района полковника Киси. Потеряли одну «тридцатьчетверку», несколько танкистов было ранено, понесли потери и десантники, и все же взвод вышел из боя победителем. Все доты противника были уничтожены вместе с живой силой.

Когда покончили с японским гарнизоном, Строев, по привычке почесав затылок, спокойно заявил:

— Поехали дальше!

Десантники заняли свои места.

Дорога шла между двумя сопками. Солнце, которое успело незаметно подняться высоко над горизонтом, не [230] грело, а жгло. Стоял уже знакомый нам зной. Танки шли с открытыми люками.

Скоро скалистые сопки разошлись. Начался спуск в широкую долину, на дне которой журча извивалась серебристой лентой речонка. Оттуда потянуло приятной, освежающей прохладой.

— Во-да! — раздался общий вздох.

— Вот бы попить, — облизывая пересохшие губы, проговорил один десантник.

— Выдумал, — буркнул его сосед. — Самураи, может, отравили эту воду разными бактериями, а ты — попить!

— Степанов правду говорит: от самураев всего можно ожидать.

— Слыхали, говорят, у японцев бактериологическое оружие имеется? Бомбы такие, заряженные блохами, крысами и другой тварью? Интересно, почему они их не того, а?

— Сам ты «того»! — вступил в разговор Леонид Строев. — Бледный бы ты вид имел, дружок, если бы самураи бросили пару таких бомбочек.

Солдат настаивал на своем:

— Все же не пойму: драпают, а эту штучку не используют.

Строев стал серьезным:

— Чего тут понимать! Наш удар был молниеносным, и они не успели развернуться. Теперь им не до этого. Ямада не глуп. Он уже думает, как бы замести следы да спрятать шею от петли. Ясно или не ясно? — обратился Леонид Строев к десантнику и добавил, весело подмигнув:

— Танкисты, дружок, политически подкованный народ. Что не ясно — обращайся к ним. Они...

Разговор оборвался. Почти одновременно со всех танков закричали: «Са-мо-ле-ты! Са-му-ра-и!»

На горизонте, с юга, где синели полосы отдаленных дождей, появились четыре японских самолета. Через минуту они уже на бреющем полете неслись к колонне советских машин.

— Отставить крик! Чего, как бабы на базаре, гвалт подняли? — закричал Строев. — Пусть себе летают, они нас не заметят.

Бомбардировщики зловеще заревели над самой головой, [231] дали несколько пулеметных очередей и пронеслись мимо.

— Снова заходят! — крикнул стрелок-радист. Пришлось принять срочные меры.

— Пехота, слезай! — скомандовал Строев. — Уходите, братцы, подальше. Мы вас потом подберем.

Самолеты, сделав новый заход, ринулись в атаку. Они забросали «тридцатьчетверки» бомбами, которые рвались почти рядом. Осколки сыпались на броню градом.

На Курской дуге Леонид Строев был механиком-водителем у командира взвода Антона Горошко. Он вспомнил, как маневрировал Горошко при налете фашистских самолетов и вывел свое подразделение невредимым из-под удара. «И мы сейчас так поступим», — решает Строев и передает приказ машинам увеличить интервалы и при пикировании самолетов маневрировать. Младший лейтенант Строев, как на Курской дуге Горошко, стал показывать экипажам пример. Только бомбардировщик, выходя из пике, замирал в воздухе и от него отрывалась бомба, он отдавал команду: «Вперед!» Бомба разрывалась сзади. Так поступал весь взвод.

Японцы бесновались. Они опускались так низко, что, казалось, вот-вот заденут башни танков. Ничего им не помогло. «Тридцатьчетверки», ловко маневрируя, то делали скачки вперед, то подавались в сторону, то назад.

...В Японии задолго до войны были созданы специальные отряды летчиков, так называемых «камикадзе» («божественный ветер»), которые ценой собственной жизни должны выводить из строя вражеские корабли. По-видимому, среди атаковавших наш танковый взвод были такие же фанатики — «камикадзе». Убедившись в том, что с воздуха им не справиться с колонной советских танков, экипаж одного самолета решил пойти на таран.

— Стой! — скомандовал не своим голосом Строев, заметив, что один бомбардировщик идет прямо на его танк. И через минуту:

— Теперь вперед!

Головная «тридцатьчетверка» послушно рванулась вперед.

Позади раздался оглушительный взрыв. Танк заволокло дымом и пылью. [232]

— Шлепнулся? — осведомился Строев у следовавшей за ним машины.

— Горит, — послышался ответ.

— Еще бы! А ты как, не пострадал?

— Ничуть, товарищ младший лейтенант. Мы успели своевременно податься назад.

— Хвалю за ловкость!

Остальные бомбардировщики ушли.

Теперь можно остановиться и подобрать автоматчиков, укрывшихся за скалами. Леонид Строев открывает верхний люк. Высовывает голову и оглядывается по сторонам. Сзади, метрах в ста, уткнулся носом в землю охваченный пламенем японский самолет. Недалеко от догорающей машины лежат два трупа. Их обступили десантники.

— Эй, пехота, садись! — торопит Строев.

А когда пехотинцы усаживаются, он, будто вскользь, спрашивает:

— Летчики молодые или старые?

Ему отвечают наперебой:

— Мужчина в годах, баба — еще молоденькая...

— Ба-ба?! — не понимает танкист. — Какая баба?

— Летчица! Их двое: мужчина и женщина.

Леонид Строев хмурит брови, скептически выпячивает нижнюю губу:

— Эх вы, бабы испугались... Ну, поплыли дальше!