Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

7. Танки в облаках

К исходу следующего дня, после прорыва первой линии обороны в Маньчжурии, которую армия Ямада Отодзо защищала с исключительной яростью, мы подошли к Большому Хингану. Поступил приказ остановиться. Люди, увидев пробивающиеся сквозь синюю дымку острые и голые вершины гор, были полны решимости идти дальше.

Что представлял собой Большой Хинган? Географически — сердце Азии, горный хребет Китая. Высота его — от девятисот до двух тысяч метров. Стратегически — гранитный бастион, железный оборонительный пояс. На подходе к нему, под землей, в теснинах и ущельях — всюду, где только представлялась малейшая возможность, у японцев были опорные пункты, подготовленные к круговой обороне. Связанные густой сетью ходов сообщений и траншей, опутанные колючей проволокой, они могли вести бой каждый в отдельности и во взаимодействии со своими соседями, имели радиостанции, водопровод, электричество. Под землей укрывался гарнизон в несколько тысяч человек. Склоны хребта также были сильно укреплены. Долговременные огневые точки прикрывали его подошву. В тоннели входили поезда с боеприпасами и продовольствием.

Все эти узлы обороны строили десятки тысяч китайцев, согнанных силой оружия. Работа, разумеется, велась в строжайшем секрете. По окончании строительства особо важных объектов рабочих, как правило, расстреливали. Около пятнадцати лет сооружался этот укрепленный район!

Перед заходом солнца к нам прибыл командующий танковой армией дважды Герой Советского Союза [202] Андрей Григорьевич Кравченко. Он вышел из машины и направился к экипажам, выстроившимся у танков.

Начался простой, задушевный разговор.

— Ну, хлопцы, как живем? Устали, верно? — спросил командующий.

Многие танкисты прошли с отважным генералом славный боевой путь. С ним они форсировали Десну, Днепр, штурмовали горы в Румынии, брали Трансильванские и Австрийские Альпы. Они знали, что генерал Кравченко любит солдата. И вот генерал среди них. Не впервые слышат они его густой бас:

— Следовало бы хорошенько отдохнуть, но...

— Не беспокойтесь, товарищ командующий. Чувствуем себя, можно сказать, чудесно. Настроение боевое, — откликнулся один танкист и, кивнув в сторону Большого Хингана, заявил: — Прикажете, мы. эту горку одним махом возьмем.

Генерал засмеялся. Темные круги под глазами — свидетели напряженной работы, — казалось, совсем исчезли. На лице отразилась какая-то особая, теплая радость:

— Одним махом, говорите?

— Одним махом, — повторил тот же танкист с такой непосредственной искренностью, что генерал, схватив его за руки, притянул к себе и крепко прижал к груди.

— Верю, верю...

Затем лицо командующего помрачнело. Он бросил взгляд на горный хребет и вздохнул.

— Перед нами, друзья, серьезное препятствие, — сказал он. — И одним махом его не возьмешь. Об этом надо, говорить прямо. Японские стратеги утверждают, что Большой Хинган не доступен для массовых соединений войск. Они считают, что здесь могут пройти, и то с большими потерями, лишь отдельные пехотные подразделения. «Перейти Хинган, — говорят они, — вздор! Невозможно. Только Тамерлану удалось перейти его со своей конницей, но как? У него половина людей погибла». А мы, советские люди, говорим: «Врешь, самурай. Наши танки проходили везде и тут пройдут». Не так ли?

— Верно, товарищ генерал!

— Пройдем!

— Еще как! [203]

— Помните, как Суворов совершал переход через Альпы?

— Помним! — хором ответили танкисты. — Большой Хинган возьмем!

Провожаем командующего к машине. Он вдруг останавливается, задумчиво глядит на нас, стараясь что-то вспомнить.

— Кстати, — спрашивает он, — если не ошибаюсь, в вашей бригаде служит Горбунов, который предложил перейти Десну вброд. Понравился мне парень. Отважный! Хотел оставить его при себе, прямо ответил: «Я, товарищ генерал, пришел на фронт не колбасу жарить, а врагов бить».

— Лейтенант Горбунов ранен, товарищ командующий.

Генерал Кравченко сдвинул брови. Помолчал немного и спросил:

— Тяжело?

— Тяжело, но не смертельно.

— В госпиталь его сразу отправили?

— Особой задержки не было.

— На чем его эвакуировали?

— На санитарном самолете.

— Хорошо. Будем надеяться, что все обойдется благополучно.

Командующий уехал. Танкисты и пехотинцы, глядя ему вслед, толковали между собой:

— Вот человек — душа! Потому наша армия такая крепкая, что генерал, офицер и солдат у нас из народа, они братья.

— Товарищ товарищем, а воинскую дисциплину знай.

— Философ нашелся! Как же без дисциплины? Прикажет нам генерал с танками в облака забраться — заберемся.

Ночью поступил приказ, и танки действительно пошли в облака. Разразился страшный ливень. Бурные потоки заливали дороги. Мы, однако, не остановились и продолжали подъем. Взбирались на крутые вершины, пробивали себе путь через узкие проходы отрогов, теснин, двигались в сырой мгле тумана.

Японская разведка узнала о приближении к Хингану советских танков, самоходной артиллерии и стрелковых [204] частей. В кабинете главнокомандующего Квантунской армии, в генеральном штабе и в резиденции императора на это ответили равнодушным размышлением.

Ямада Отодзо заявил:

— Это дерзость сумасшедших маршалов и генералов. Русские не пройдут!

Военный министр Японии Корецика Анами сказал:

— Они подойдут к горному хребту и побегут назад с покалеченной армией.

«Наместник» бога на земле император Хирохито добавил:

— Всевышний сделал Большой Хинган недоступным. Он будет свидетелем гибели идущих вопреки его воле.

А мы шли...

Район сильно укреплен. Из тысяч амбразур летели в нас пули и снаряды. Каждый клочок земли простреливался. Но мы шли под прикрытием авиации. Десятки тысяч бомб падали на головы японцев. Танки, самоходная артиллерия и пехота сметали все на своем пути. В пропасти вместе с обезумевшими от ужаса самураями летели вражеские пушки. Все заволакивало дымом. Доты и дзоты превращались в щебенку.

Японские генералы и полковники, унтер-офицеры и солдаты обращали свои взоры к небу, взывали о помощи. Но это не помогало. Не помогли самураям и коварные вылазки. Им оставалось одно: покориться судьбе. Весь вражеский гарнизон укрепленного района сдался. Японцы с перекошенными от страха лицами глядели на проходящие мимо них танковые колонны, как на привидения.

Не останавливаясь, мы поднялись на высоту 1500 метров над уровнем моря и достигли Лубэя. Еще один рывок, еще один жаркий бой, и мы вошли в Тунляо. Транспортные самолеты, опускаясь на только что захваченный нами аэродром, доставили горючее, боеприпасы.

Подходим к перевалу. Перед нами грозная стена Карахона. Передний танк вынужден медленно податься назад. Слишком отвесный подъем. Глядишь на машину, которая осторожно, ощупью, чтобы не сорваться в пропасть, отходит назад, и не верится, что это танк, весящий несколько десятков тонн.

Командир бригады полковник Жилин от волнения покусывает нижнюю губу. [205]

— Так уцепиться за скалу может лишь летучая мышь. Она лапками своими хватается за невидимый глазом выступ и повисает... Тимофей Максимович, — обращается Жилин ко мне, — что делать? Вблизи-то обхода нет! А пройти надо... Как ты полагаешь, если снять с машин лишний груз, а? Тогда танку гораздо легче будет идти, и он обязательно поднимется.

Соглашаюсь с его мнением и предлагаю:

— Пустим Быкова. Он замечательный водитель.

— Нет, — возражает полковник. — Млинченко. Он решительнее. Ребята его любят, за ним пойдут.

— Пожалуй, вы правы.

— Снять с танков лишний груз и вынести его на руках! — приказывает полковник.

Десантники тащат на плечах боеприпасы, а танкисты, преодолевая сантиметр за сантиметром, движутся по отвесной стене перевала.

Вот танк Млинченко достиг высшей точки, покачнулся, выровнялся и спокойно пошел по площадке. За ним — остальные.

Мы на перевале!

Весть о штурме и переходе Советской Армией Большого Хингана ошеломила весь мир.

Для японского командования это сообщение было громом среди ясного неба. В Токио растерялись. Покончил жизнь самоубийством военный министр. Микадо всерьез начал задумываться о капитуляции.

На третьи сутки, когда мы, перевалив Хинган, стали спускаться вниз, я сказал Млинченко:

— Товарищ лейтенант, посмотрите, какие препятствия мы преодолели: от начальной точки подъема до конечной точки спуска — триста километров!

Лейтенант Млинченко обернулся. Серые тучи медленно плыли над вершинами. Большой Хинган высился недосягаемой громадой.

— Да, — согласился он. — Мы, можно сказать, товарищ подполковник, с неба сошли.

— В господней канцелярии были, — поддержал танкиста стоявший рядом десантник.

— Маршрут на Мукден согласовывали, — вставил третий.

И, как всегда, веселые шутки, задорный смех. Я вспомнил слова Льва Толстого о защитниках Севастополя: [206] «То, что они делают, делают они так просто, так малонапряженно и усиленно, что вы убеждены, что они еще могут сделать во сто раз больше... они все могут сделать».

Да, они действительно могут сделать все.

8. Знакомство в бою

Монгольская армия под руководством маршала Чойбалсана во взаимодействии с войсками Забайкальского фронта совершила небывалый в истории войн рейд. Это был поистине один из выдающихся примеров широкого оперативного маневра крупных конно-механизированных масс в невероятно трудных условиях.

Путь армии проходил через безводные пустыни Внутренней Монголии. Коннице пришлось везти за собой не только боеприпасы, продовольствие, фураж, но и воду. Несмотря на это, тренированная и закаленная армия совершала безостановочные марши по пятьдесят — семьдесят, а то и по сто километров в сутки.

Монгольская конница продвигалась стремительно. Маневр осуществлялся на необъятных просторах. Каждая часть имела определенное направление. Требовалось большое искусство управления войсками, чтобы точно и вовремя выйти в указанные районы. И это искусство было продемонстрировано перед всем миром. Кавалерийские эскадроны совместно с легкими танками и броневиками, уничтожая на ходу сопротивляющегося врага, то собирались вместе, то разбивались на отдельные группы; подразделения действовали так, как требовала обстановка. Преодолевая препятствия, они шли по узким тропинкам, отрезали японцам пути отступления, окружали и уничтожали врага.

Стремительный рейд войск под командованием маршала Чойбалсана, форсировавших пустыню Чахар, не позволил японцам перейти к долговременной обороне. Вскоре был освобожден крупный город в Северном Китае — Долоннор (Долунь). За этой победой последовала другая. Войска Монгольской Народной Республики заняли важный железнодорожный узел — Жэхэ.

Монгольская армия приняла активное участие и в отражении контратак японцев, пытавшихся в середине августа [207] на одном участке приостановить наступление войск Забайкальского фронта.

Монголы — врожденные кавалеристы. Любовь к коню у них передается из поколения в поколение. Один монгольский офицер показал мне местную газету с фотографией молодого солдата. Юноша был заснят во весь рост рядом со своим четвероногим другом — конем.

— Чем прославился этот боец? — спросил я.

Офицер ответил:

— Он хороший кавалерист. Его подвиг — пример для всей нашей армии. Цирик получил задание срочно доставить пакет в Улан-Батор. Это поручение он выполнил, проскакав на коне путь туда и обратно за девять суток.

— За девять суток? Сколько же он проделал километров?

— Две тысячи шестьсот...

Я невольно воскликнул:

— Около трехсот километров в сутки! Да кто этому поверит?!

Монгол засмеялся. Когда я снова отрицательно покачал головой и пробормотал: «Что-то не то», он обиженно заявил:

— Нахор, вы совсем не знаете нашу конницу. Промчаться шестьсот — семьсот километров за неделю для монгольского кавалериста — обычное явление.

Знакомство в бою с монгольскими товарищами произошло у меня в первые дни прорыва японской оборонительной линии. Это было у небольшого, но очень важного в стратегическом отношении населенного пункта. К исходу дня наша бригада остановилась на короткий отдых у подножия лесистой сопки. Вслед за нами сюда, подошла монгольская конно-механизированная часть, которой командовал, кажется, генерал-майор Доржи-Палан.

Советские танкисты и монгольские кавалеристы быстро нашли общий язык. Тут и там задымили костры, вокруг которых собирались группы оживленно беседующих воинов. На поляне, у молодого лесочка, задорно пел баян. Мы с полковником Жилиным подошли туда.

Штабной писарь сержант Матвеев исполнял на баяне «гопак», а лейтенант Млинченко, механик-водитель Нефедов и два монгольских солдата плясали. И как плясали! [208] С каким-то заражающим задором, особенными, неповторимо ловкими движениями.

Наше появление ничуть не смутило танцоров. Напротив, кажется, даже подбодрило. Чтобы нам было лучше видно, круг разомкнулся. Нам навстречу, не прекращая пляски, бросились два танцора: Василий Млинченко и юноша монгол с крупными веснушками на носу. Первый стал приглашать в партнеры комбрига, другой — меня. Раздались раскатистый смех, аплодисменты и выкрики: «Бис, бис!». Мы с Федором Андреевичем Жилиным растерялись, не зная, как быть, и еле-еле отделались шутками.

После танцев Матвеев вдруг во всю ширь развел меха баяна и запел свой любимый вальс «На сопках Маньчжурии»:

Тихо вокруг,
Сопки покрыты мглой...

Все дружно подхватили:

Вот из-за туч блеснула луна.
Могилы хранят покой.

Пели на своем языке и монгольские кавалеристы, Но были среди них и такие, которые подтягивали по-русски. Эти товарищи старались стоять рядом с нами, петь погромче, чтобы их лучше слышали. Вечер дружбы затянулся допоздна. А на рассвете мы расстались и двинулись дальше.

Один наш батальон, который на этот раз я повел в бой, с ходу захватил мост через широкую бурную реку и закрепился на противоположном берегу. Противник не сразу опомнился. А затем, быстро перегруппировавшись, перешел в контрнаступление. Появились японские бомбардировщики. Теперь нас уже атаковали и с воздуха. Бомбы рвались вперемежку со снарядами.

Мой танк загорелся. Пришлось перейти в другой. Бой шел с переменным успехом. Мы то захватывали новые позиции, то сдавали их. Но вот узнаем: японские летчики разбомбили мост через реку. Надежды на получение подкрепления не остается. А силы тают. Механики-водители не успевают исправлять повреждения. Погиб наш храбрый техник-лейтенант Кузьма Мельник, который на поле боя, перебегая от одной машины к другой, [209] ремонтировал их. Огонь усилился. Противник принял все меры, чтобы оттеснить нас к реке и там уничтожить.

В этот критический момент мне сообщили, что с противоположного берега к нам направляется большая группа монгольских кавалеристов. Я был поражен: «Что они думают? Неужели собираются помогать нам шашками? Клинок против танка, дальнобойной артиллерии и авиации? Смешно!»

За первой группой всадников отплыла вторая. Они рассеялись по всей реке и, преодолевая бурное течение, медленно плыли к нашему берегу. Что это значит?

Спустя две — три минуты все стало ясно: монгольские конники решили отвлечь на себя авиацию противника и тем самым облегчить наше положение. Замысел удался. Японские летчики, увидев переправляющуюся через реку кавалерийскую часть, оставили нас и обрушились на нее. Вскоре и дальнобойная артиллерия перенесла огонь на реку. Получив такую поддержку, мы облегченно вздохнули и, быстро расправившись с неприятельскими танками, помчались дальше.

Монгольская часть, уничтожая разбегающихся в панике самураев, вскоре нагнала нас. И опять послышались дружеские приветствия: «Товарищ», «Нахор».

9. Комсорг Андрей Бачура

Андрей Бачура еще в седьмом классе выбрал профессию. Он хотел пойти по стопам отца и старшего брата: стать доменщиком, плавить металл. Отлично окончив десятилетку, Андрей поступил на завод.

— Отставать от вас не буду, — заверил он своих сверстников. — Днем буду варить сталь, вечером — учиться. Производственный опыт плюс теория — это же много значит.

Через год с лишним Андрей Бачура не только хорошо овладел специальностью горнового, но успел внести ряд рационализаторских предложений. Одним из них заинтересовались директор завода и главный инженер. Молодого металлурга вызвали в конструкторское бюро. О предложении Андрея Бачуры рассказала заводская многотиражка. Старший горновой первой печи писал, что предложение комсомольца Бачуры является ценным для всей металлургии Юга. [210]

Своей радостью Андрей поделился с товарищами по школе, которые разъехались в разные концы страны. Они его поздравляли, желали новых успехов. Эти письма были дороги Андрею. Но дороже всего было письмо Катюши Еременко, студентки Московского архитектурного института. «Читала твои строки, — писала девушка, — и плакала от счастья. Андрюша, ты чудный! Я горжусь тобой. Думаю, что ты меня пока не лишил этого права. Правда? У меня к тебе еще много-много вопросов, но мы их разрешим при встрече. Скоро я приеду домой на каникулы, тогда наговоримся вдоволь!»

Андрей не раз перечитывал письмо любимой девушки. Он мечтал о той минуте, когда Катюша приедет в Запорожье и они до рассвета будут гулять по берегу Днепра, любоваться его красотой, покачиваться в лодке на лунной дорожке, напоминающей закипающую сталь...

Его мечтам, однако, не суждено было сбыться. Началась война. Гитлеровские полчища вторглись на советскую землю. Враг приближался к Запорожью. Андрей Бачура вместе с другими доменщиками взорвал печь. Оккупантам он ничего не хотел оставить.

— Пусть грызут голую землю, — сказал Андрей.

Андрей Бачура пошел в райком и потребовал, чтобы его отправили в действующую армию. В первом же бою его ранило. Он попал в один из московских госпиталей.

Прибыв в город, где жила Катя Еременко, Андрей тотчас сообщил ей о себе.

Катя не замедлила явиться. В первый момент Андрей не узнал ее. К койке подошла бледная девушка в сером клетчатом платке, в старом заплатанном полушубке, в больших мужских сапогах. Одни глаза — черные, выразительные — остались прежними.

— Здравствуй, Андрюша, — тихо произнесла она.

— Катенька... — приподнял он голову. — Что с тобой? Почему у тебя такой вид? Где ты сейчас?.. — засыпал ее вопросами.

— Об этом потом, — улыбнулась девушка. — Тебя ранили? — голос ее, полный отчаяния и ласки, задрожал.

— Ничего! Скоро поправлюсь. Катенька, разве ты не учишься?

— Наш институт эвакуировался.

— А ты?

— Я? — девушка оглянулась по сторонам и, убедившись, [211] что их никто не слушает, объяснила: — Красной Армии помогаю...

— В разведку ходишь? — догадался Андрей, хотя не мог этому поверить.

— Бывает.

«Боже мой, — подумал он. — Раньше, бывало, ночью на улицу ни за что не выйдет — боялась. Умрет кто-нибудь — обходит этот дом десятью дорогами, а теперь — в разведке!»

Катя продолжала:

— Сегодня утром вернулась оттуда. Мне передали твое письмо. И я, не переодеваясь, прибежала к тебе...

— Ты снова пойдешь туда?

— Конечно, — просто ответила она.

— Ведь это очень опасно, Катенька!

— На войне, Андрюша, везде и всюду подстерегает смерть. Если мы ее станем бояться, то фашисты навсегда останутся в Запорожье.

— Ты права, — согласился Андрей, не скрывая своего удивления. — Я тебя не узнаю, Катенька. Ты — молодец!

Она обещала дня через два снова прийти и не пришла. Комсомолка Катя Еременко попала в руки гестапо. Это произошло как раз в те дни, когда в соседнем районе оккупанты казнили Зою Космодемьянскую. Возможно, они и погибли в один день и, умирая, думали об одном и том же: о любимой Родине, о своих родителях, о товарищах, которые непременно отомстят за них.

Узнав о смерти любимой, Андрей Бачура отправился к комиссару госпиталя. Задыхаясь от волнения, выложил ему все, что творилось у него на душе, и потребовал, чтобы его немедленно отправили на фронт.

— Я должен отомстить врагу за смерть Кати, — заявил юноша и добавил: — Вы не представляете себе, что это была за девушка.

* * *

В нашу часть Андрей Бачура прибыл уже опытным танкистом, награжденным орденами Отечественной войны II степени и Славы III степени.

...Нещадно палит солнце. Жара невыносимая. Пыль толстым слоем покрыла машины, лица людей. Броня жжет. Прикоснешься к ней рукой — и сразу отдернешь. [212]

Внутри танка — ад. А в бой идешь с закрытыми люками.

Командир танка младший лейтенант Андрей Бачура внимательно смотрит в оптический прицел. Он, как и весь экипаж, забыв о жаре, об усталости, думает об одном — о противнике. Не отрывая глаз от оптического прибора, он обеими руками регулирует подъемный и поворотный механизмы. В зеленоватом стекле триплекса появилась замаскированная вражеская пушка. Выстрел. В воздух поднимается корнями вверх дерево, напоминающее гигантского паука. Вместе с ним летят глыбы земли.

— Хорошо! — говорит Бачура. — А ну-ка, возьмем левее. Огонь! Отлично! Еще одна пушка уничтожена. Самураи разбегаются — ударим по ним. Быстрее!

Очередь из пулемета. Японцы падают как подкошенные.

— Зенитка! — воскликнул заряжающий.

Танк Бачуры идет прямо на нее, опрокидывает вместе с круглой платформой.

Вскоре танк остановился на заправку горючим. Младший лейтенант Бачура, ухватившись за край башни, прыгает на землю. Он вытирает платком вспотевшее разгоряченное лицо. Платок становится влажным и черным.

— Вид у нас — будто из печи вылезли, — говорит он, глядя в круглое зеркальце.

Бачура приводит в порядок прическу. Смотрю на него с чувством радостного удовлетворения. Когда он успел подстричься, побриться? Побрился он, видимо, на рассвете, перед наступлением. Когда комсорг все успевает: постирать носовые платки, пришить чистый подворотничок, почистить сапоги? А его экипаж? Механик-водитель Некрасов тоже побрит. И заряжающий. Пример! Много значит личный пример вожака.

Комсоргу на войне приходится работать в особо сложных условиях. Только назначишь собрание — идти в бой надо. Вернулся — нужно заняться ремонтом машины, отдохнуть. Назначил докладчика или чтеца — он вышел из строя. Тут-то комсорг и должен проявить инициативу, находчивость, чтобы комсомольцы повседневно чувствовали себя членами организации, которая помогает им жить, действовать, мобилизует их волю. [213]

Даже тогда, когда мы без отдыха и сна громили Квантунскую армию, Андрей Бачура находил время потолковать с ребятами, добыть для них свежую газету, на коротких привалах созвать комсомольское собрание, принять в члены ВЛКСМ проявивших себя в бою молодых танкистов.

Однажды я присутствовал на его беседе с товарищами. Комсорг говорил о том, как предостеречься от солнечного удара, как соблюдать питьевой режим.

— Старшего сержанта Лунина знаете? Из роты Самохина? — спрашивал он. — Так вот, ребята, этот храбрый танкист получил солнечный удар, и его отправили в тыл. Видите?

— Пуля его не сразила, а солнце подкосило, — заметил кто-то.

— Совершенно верно, — сказал Андрей. — Однако давайте не будем все на солнце сваливать. Лунин сам виноват. Спрашивается, зачем он снял шлем? Шутить со знойным солнцем опасно. Теперь насчет водички. Нельзя же, ребята, столько пить...

Молодые танкисты, окружившие Андрея Бачуру, сидели на горячей выжженной земле. Они слушали его с сосредоточенным вниманием, и каждый думал: «Андрей прав. Столько воды пить нельзя. Кроме того, ее надо беречь для машин».

Андрей усмехнулся доброй улыбкой, украдкой взглянул на танкистов и отстегнул от ремня флягу.

— А пока, — продолжал он тем же тоном, — выпьем, товарищи, по три глотка, не больше, а то всем не хватит.

Мне, как старшему начальнику, предложили флягу первому. Я отказался от такого предпочтения и заявил, что выпью, когда придет моя очередь.

— Убей, не возьму, — отказался вслед за мной солдат. — Мы свою воду давно уже выпили.

— Бери, — насел на него комсорг. — Не беспокойся, мне хватит. Пейте, ребята, и не бойтесь — вода кипяченая, — шутил он. — Она несколько раз закипала в танке.

Фляга переходила из рук в руки. Отпил и я три глотка. Вода, действительно, была горячая, как чай. Комсорг не прикасался к ней — берег для товарищей.

...Когда младшему лейтенанту Бачуре объявили, что [214] он награжден орденом Ленина за подъем на перевал Карахон, густой румянец залил его щеки. Он сказал:

— Товарищ подполковник, по-моему, в первую очередь эту награду заслужил мой механик-водитель Некрасов. Он вел машину.

— Весь ваш экипаж награжден, — успокоил его я.

Дальше