16. Ценный подарок
Бросив против Советского Союза сто семьдесят дивизий, десять тысяч танков и самолетов, гитлеровцы надеялись за полтора — два месяца покончить с нашим государством, но жестоко просчитались. Московская битва навсегда развеяла легенду о непобедимости фашистской армии, а Сталинградская создала перелом во всем ходе войны. Через несколько дней после исторического разгрома врага под Сталинградом я, находясь тогда на курсах, получил письмо от генерал-лейтенанта танковых войск Пушкина. На небольшом, вырванном из блокнота листке бумаги он в лаконичной форме выразил свои чувства по поводу победы Советской Армии.
Генерал писал:
«Сталинград наш! Наш! Притупилось, сломалось острие, направленное Гитлером в грудь этого города. Ура Москве! «Любимый город может спать спокойно...» Здорово, а?
Говорят, в Сталинграде остался каркас одного многоэтажного дома. Если забраться на самый верх его, то оттуда видно всю Украину, до самой границы. Я этому охотно верю, а вы?»
Генерал был прав. Около Сталинграда были задержаны, обескровлены и разгромлены двадцать две фашистские дивизии. Здесь было положено начало широким наступательным операциям наших войск и на других направлениях. Дав достойную оценку этой победе, генерал Пушкин предупреждал меня, что враг еще сильный, призывал настойчиво учиться.
После окончания курсов меня направили заместителем командира по политчасти в свою часть, которая стояла под Курском.
Здесь, под Курском, гитлеровская армия, охваченная идеей реванша за сталинградский разгром, начала новое [94] наступление, но снова потерпела поражение. Она наступала фронтом в двадцать километров, причем около половины этой полосы надо считать недоступной для танков. Таким образом, на участке в десять километров, кроме пехоты и авиации, в атаку было брошено семь танковых дивизий и десять дивизионов штурмовых орудий. Короче говоря, здесь действовало втрое больше вражеских танков, чем в армии Гудериана, которая наступала на Москву в первый год войны.
Гитлеровцы не сломали нашу оборону. Наоборот, разгромив врага, мы перешли в широкое наступление.
В танковой части праздник. Вокруг развешаны флажки, портреты прославленных воинов, транспаранты. Играет духовой оркестр. Тут и там раздаются песни.
Наша бригада получила новые боевые машины.
Под елями выстроилась колонна танков. На башне каждой машины нарисован комсомольский значок и сделаны надписи: «Грозный», «Быстрый», «Гранит» и другие, а вдоль борта — «Кировский комсомолец».
Кировские комсомольцы, не жалея ни сил, ни средств для быстрейшего разгрома врага, в нерабочие часы построили танковую колонну. Они попросили Верховное Главнокомандование передать машины в часть, где много молодых танкистов. Просьба была удовлетворена.
Митинг. Молодой рабочий взволнованно зачитывает наказ юношей и девушек города Кирова. Танкисты слушают его стоя.
Четко отбивая шаг, выходит вперед лейтенант. Это командир комсомольской роты Александр Буржинский. Его подразделение принимает подарок.
Бойцы, опустившись на колено, дают клятву:
«Наказ комсомольцев Кирова выполню с честью. Не пожалею для Родины ни сил, ни крови, ни жизни. Машину буду беречь как зеницу ока...»
На следующий день комсомольская рота Буржинского пошла в бой.
Летнее утро. Тишину нарушает артиллерийская канонада. Противник прощупывает наш передний край, но мы молчим. Терпеливо ожидаем, пока рассветет.
И вот над темным лесом заалело небо. Началась атака. Танкисты получили задание — овладеть западной опушкой леса.
Спрашиваю Буржинского, известна ли ему местность. [95]
— Знаю, — отвечает он. — Густой лес, болота, холмы за холмами, а дальше — поле, противотанковые рвы. Не страшно. Мы из Сталинграда.
Александр Буржинский и его боевые друзья были участниками Сталинградской битвы. Они гордились этим и, когда кого-нибудь из них предупреждали об опасности, заявляли: «Ничего, не волнуйтесь. Мы из Сталинграда».
Механики-водители не отстают от передовой машины, следят за каждым поворотом танка Буржинского. Еще один холм. Командир роты быстро обходит его и, обнаружив противника, открывает огонь. Его поддерживает машина Шная. Они уничтожают пушку врага и обеспечивают роте и стрелковой части, которая идет за ней, возможность беспрепятственно продвигаться дальше.
Задание выполнено. Взят населенный пункт, захвачены огромные трофеи. Особенно проявил себя в этом бою командир роты. Он лично подбил четыре танка врага и подавил артиллерийскую батарею.
Командир бригады вызвал офицера-комсомольца. Приняв рапорт, он сказал представителю кировских комсомольцев:
— Теперь вы видите, что ваши танки переданы в надежные руки? Так и скажите вашим хлопцам: танкисты из Сталинграда!
— Передам, — молодой рабочий посмотрел на лейтенанта Буржинского. — Почему вы так грустны, товарищ лейтенант?
— Из боя не вернулся танк комсорга взвода Геры Кухалашвили. Пропал без вести...
Куда делась машина Кухалашвили? На этот вопрос толком никто не мог ответить, и мы решили послать разведку.
Пробраться в тыл противника изъявил желание Степан Андронов, который недавно вернулся из госпиталя. Вот как он объяснил свое желание:
— Машину знаю, был на ней заряжающим — раз... Давно хлопцев не видал — два... Кроме того, у меня, товарищ капитан, болезнь появилась — чесотка...
— Чесотка? — удивился я. — Откуда это у вас?
Андронов, подмигнув танкистам, улыбнулся.
— Вот откуда, товарищ капитан, — ткнул он пальцем себя в грудь. — Руки чешутся: фашистов бить хочу... [96]
Шутка танкиста понравилась. Раздался веселый смех. Вася Млинченко воспользовался этим и решил «провернуть» задуманный им вместе с Андроновым план.
— Товарищ капитан, разрешите и мне пойти в разведку, — вытянулся он.
Я посмотрел на лейтенанта Буржинского. «Послать или нет?» Дело в том, что поручение было ответственное и связано с большим риском. Кроме того, до сих пор как-то не выяснилось положение Васи в нашей части.
Прошло два года с тех пор, как он перешел фронт и попал в нашу бригаду. Я хотел отослать его в тыл на учебу, но мальчик дал комсомольское слово, что, находясь рядом со мной, будет самостоятельно учиться. Его поддержал командир бригады:
— Оставь, я ему верю.
Вася подрос, физически окреп, стал похож на настоящего бойца. Сдержал он и свое комсомольское слово. Правда, здесь не обошлось без усилий коллектива: товарищи доставали необходимые учебники, тетради, помогали готовить уроки.
За время моего пребывания на курсах и на Северо-Западном направлении Вася крепко подружился с танкистами комсомольской роты Буржинского. Они помогли ему изучить материальную часть и технику вождения «тридцатьчетверки», научили стрелять из пушки, пулемета и пистолета. Вася лучше всех в нашей частя стрелял из пистолета.
Все это меня радовало. Но позволить ему принимать участие в боях я никак не решался.
— Товарищ капитан, мне скоро семнадцать лет будет, — сказал Вася и покраснел.
— Шестнадцать, Вася, — поправил я.
Он обиделся:
— Не маленький я, Тимофей Максимович. Если в четырнадцать лет поджег комендатуру, то сейчас...
Мне не понравилось хвастовство, и я прервал парня:
— О чем, Вася, мы говорили утром?
Он смутился: утром мы говорили о скромности советского воина.
С болью в сердце я разрешил ему пойти в разведку. На мое предупреждение об опасности парень пренебрежительно махнул рукой:
— Не волнуйтесь, все будет в порядке. Я комсомолец. [97]
...Прошел день, второй, а разведчиков нет. Куда они делись? Что с ними случилось?
Только на третий день случайно узнали от пехотинцев что их разведка обнаружила на околице занятого фашистами села подбитый советский танк, недалеко от которого лежит убитый человек в гражданской одежде. Подойти к танку нельзя — гитлеровцы обстреливают его со всех сторон.
Что же это за подбитый танк? Неужели машина Кухалашвили? Что за убитый вблизи нее? Андронов или Вася?
На четвертые сутки возобновляем наступление. Взламываем оборону врага и после тяжелого боя освобождаем населенный пункт. Кухалашвили коротко докладывает, что, преследуя врага, он далеко вырвался вперед, и его машина была подбита вражеским снарядом.
— Гитлеровцы нас окружили, а мы не сдавались...
И ни слова о десятках отбитых атак фашистских автоматчиков, о четырехдневном голодании.
_ На третьи сутки к нам сквозь кольцо огня стал пробираться Андронов. Его убило осколком снаряда.
— Больше к вам никто не пробирался? — спросил лейтенант Буржинский, выслушав рапорт командира танка.
— Никто — твердо ответил Кухалашвили.
— Ничего Васю мы найдем, — заявили танкисты.
В тот же день танковая рота Буржинского, как и вся наша бригада, снова отбивала атаку противника. В разгар боя четыре фашистских танка окружили машину командира батальона майора Степанкова и начали ее расстреливать. Александр Буржинский бросился на выручку Он подставил свою машину под огонь и тем самым дал возможность комбату отойти. Лейтенант Буржинский, подбив два вражеских танка, сгорел в своей машине.
О героической смерти Александра Буржинского я написал его родным — отцу младшим братьям Сидору и Артему, сестренке Наде. Семья Буржинских жила и трудилась в селе Тумановке Тамбовской области.
Прошло около полугода. И вот однажды ко мне явились два стройных юноши. Проверяющих документы: оба Буржинские.
— Братья? [98]
— Братья, — отвечает один из них и тут же рассказывает, что они — младшие братья погибшего лейтенанта Александра Буржинского.
Получив известие о гибели любимого сына и брата, семья Буржинских решила добровольно пойти на фронт. В своем письме Наркому обороны отец и братья Буржинские просили направить их в часть, где служил Александр.
— Где же ваш отец? — поинтересовался я.
Оказывается, Петра Никодимовича, как человека уже немолодого, направили в саперную часть.
Но куда же делся Вася?
Расскажу то, что я узнал позже.
17. Смелый пастушок
...Степан Андронов и Вася, переодетые в крестьянскую одежду, благополучно перешли фронт и углубились в лес. Здесь они почувствовали себя безопаснее.
Утомленные, они не думали об отдыхе. Хотя ночь еще была впереди, время не ждало. Они должны были до рассвета разыскать танк младшего лейтенанта Кухалашвили, связаться с экипажем, если он жив, и возвратиться обратно в часть.
Магнитная стрелка, как живая, дергалась и упорно показывала в одну сторону — на север. Разведчики взяли курс на северо-запад, к шоссе, спускавшемуся в долину, где в беспорядке рассыпались хаты большого села Варваровка.
Как только они вышли из лесу, вспыхнула ярко-зеленая ракета. Она вырвала из тьмы кусок шоссе, мостик через ручей и небольшой, заросший мелким кустарником курган.
Андронов припал к земле. Вася остался стоять спокойно, не двигаясь. Танкист схватил парня за ноги и резко рванул на себя.
— Тебе чего? — озлился Вася, который шлепнулся лицом в колючую траву.
— Заметят...
Вася засмеялся:
— Вояка, ракеты испугался! Чудак! Они только на психику действуют. Ходил у них по тылам — знаю. Пошли! [99]
Мешкать было нельзя. На небо выплывал красно-медный круг луны, освещая вершины деревьев, соломенные крыши уцелевших хат.
Пригибаясь к земле, разведчики перебежали шоссе и, чтобы безопаснее обойти мостик, который, возможно, охраняли фашисты, пошли оврагом.
Где-то совсем близко, за курганом, разыгрался короткий, но жестокий бой.
— Наши разведчики напали на посты... — тихо произнес Вася.
— Это подготовка к утреннему наступлению.
— Наверное, прощупывают оборону фашистов.
Шоссе катилось вниз, делая все больше резких поворотов на северо-запад. Стреляли совсем близко. Видно было, как над землей пролетали золотистые цепочки трассирующих пуль.
Разведчики взобрались на вершину кургана, чтобы лучше рассмотреть местность и выяснить обстановку. Перед ними раскрылась широкая панорама сонного села. Луна стала меньше, замерла, словно следя за каждым движением разведчиков.
Снова взвилась ракета. На этот раз — красная.
Андронов дернул парня за рукав:
— Смотри, налево от нас танк! Кажется, наш. Хлопцы отбиваются...
Андронов приказал Васе остаться на месте, а сам решил пробраться к осажденной машине.
— И до рассвета будем дома, — сказал он Васе.
— Степа...
— Что такое?
— Дай я туда проберусь. Тебе нельзя — ты только что из госпиталя.
— Оставь, — сурово обрезал Андронов.
Вася поморщился, полез в мешок, вытащил свой «НЗ» — сухари.
— Дашь хлопцам, ведь они голодные...
Танкист не хотел брать. Кто знает, как повернется дело! А что, если его, Андронова, убьют и Васе придется самому пробираться обратно? И не прямо, как шли сюда, а в обход уже известной дороги.
— Ничего, — уговаривал его Вася, — я вчера ел, а они трое суток голодают. [100]
— Хорошо, давай, — согласился Андронов и положил сухари в сумку.
Они поцеловались. Не успел еще остыть на губах Васи горячий поцелуй товарища, как со стороны осажденного танка послышалась короткая пулеметная очередь и тут же оборвалась.
Вася не видел товарища, но сердце его четко отбивало каждый пройденный танкистом сантиметр. «Там он уже или нет? Добрался или не добрался?» — спрашивал себя парень. Он попытался встать, чтобы вернуться в лес на условленное место встречи, но в это время над самым его ухом кто-то по-немецки закричал:
— Стой! Руки вверх!
Вася бросился в сторону. По нему открыли огонь из автоматов.
В воздух взлетело несколько ракет. Разведчик скатился с кургана, перебежал шоссе и хотел скрыться в лесу, но и оттуда застрочил пулемет.
«Сволочи, окружили! Добрался ли Андронов?» — подумал он о товарище.
У разведчика оставался единственный выход — бежать вниз, в село. Оттуда пока еще не стреляли. А дальше что делать? Обойти село и вернуться к своим.
Гитлеровцы, которые были в долине, подняли такой шум, словно к ним в тыл пробралось целое подразделение.
Вася перескочил через какой-то забор и замер между рядами картошки. Перевел дыхание, огляделся. Рядом стояла полусгоревшая хата. Он подполз к низенькому, завешенному половиком окну. В хате слышался приглушенный разговор женщины и детей.
За хатой, на шоссе, взлетела ракета. Млинченко, приподняв край половика, осторожно влез в непроглядную темень хаты.
— Ой, кто это? — вскрикнула испуганная женщина.
— Ма-а-ма! — заплакали дети.
— Т-ш-ш! — прошептал Вася. — Свои, тише. — В его руках вспыхнул фонарик. Снопик света быстро запрыгал по хате.
В углу на соломе сидела совсем еще молодая женщина и двое русоголовых детей.
Увидев парнишку, напоминавшего пастушка, мать и дети немного успокоились. [101]
На пороге соседней комнаты появились какие-то белые фигуры. Вася невольно прижался к стене. Осветив дверь, он увидел, что перед ним стоят два мальчика, очень похожие друг на друга.
— Ваши? — спросил Вася у женщины, не спускавшей глаз с гранаты, которую он держал в руке.
— Да, — ответила мать, взглянув на старших детей.
...До самого утра не прекращался шум за окном. Млинченко просидел всю ночь и только на рассвете, сам того не заметив, заснул, опершись головой о стену. Сон его был чутким. Словно почувствовав на себе взгляд, он проснулся. Перед ним стояла хозяйка, позади нее — двое малышей и старшие дети.
Хозяйка подошла к Васе и положила ему на голову теплую материнскую руку. Парень, не привыкший к такой ласке, невольно вздрогнул.
— Прилег бы, сыночек, — сказала она. — Всю ночь не спал. Не бойся, дорогой, ложись. Боже мой, когда же придет конец Гитлеру и его псам, — вздохнула она, перекрестившись.
Вася вошел в свою роль. Он также перекрестился:
— Постыдились бы вы, мамаша, ругать добрых людей...
— Кого это? — не поняла хозяйка.
— Немцев зачем напрасно ругаете?
Женщина переглянулась со старшими детьми. Один из них выступил вперед и, улыбаясь, сказал:
— Ты, парень, не хитри. И мы фашистов не любим. Знаем, кто ты такой...
— Кто?
— Партизан...
Вася промолчал, но через минуту, взглянув на мальчика, спросил у него:
— А ты кто такой?
— Я... я никто, — ответил тот смущенно.
— Ни-кто! — не поверил Вася. — Не шути! Не может этого быть!
Хозяйка взглянула на сына, виновато потупившего глаза, и взяла его под свою защиту:
— Маленький он еще — дитя. Только четырнадцать лет...
Вася улыбнулся: [102]
— Четырнадцать лет — дитя? Ха-ха-ха! В этом возрасте кое-кто уже комендатуры поджигает...
Мальчик, стоявший все время задумчиво, поднял голову, покосился на мать:
— Мы с Леней давно в партизаны собрались, да мама не пускает.
— Куда им: один меньше другого, — проговорила хозяйка, выходя на кухню.
За ней потянулись малыши.
Вася встал, засунул руки в карманы и, покачиваясь на каблуках, о чем-то задумался. После большой паузы он позвал Ваню и Леню к себе.
— Песок у вас в селе есть? — спросил он у них.
— Есть, — ответили они, переглянувшись.
— Чудесно. Лучшего оружия для вас и быть не может.
Мальчики разинули рты. Вася посадил их рядом с собой и тихо проговорил:
— Надо узнать, где стоят гитлеровские пушки.
— А мы знаем, — ответил Ваня, — около церкви и около школы...
— Одна около речки, — прибавил Леня.
Млинченко рассказал мальчикам, как с помощью обычного песка можно вывести из строя вражескую батарею.
— Дело это очень простое. Пойдут гитлеровцы погреться или пожрать — подкрадитесь и засыпьте в стволы песок. И все. Ясно?
— Ясно! — ответили обрадованные мальчики.
— Только смотрите: язык за зубами, глаза — на лоб, — сурово предостерег, насупив брови, Млинченхо. — Попадетесь — расстреляют. Я их знаю — звери!
Вася исчез из хаты вместе с мальчиками.
Четыре дня пробыл Вася Млинченко на оккупированной территории. Пробраться к экипажу Кухалашвили, который был в окружении, ему не удалось. Он решил пойти дальше в тыл, чтобы раздобыть сведения, интересующие командование. Ему не повезло. Мотоциклист-эсэсовец задержал его и отвез в штаб своей дивизии.
На допросах мальчик вел себя мужественно. Его били, морили голодом, пугали расстрелом, а он твердил одно и то же: [103]
— Я коров пасу, больше ничего не умею.
И добился своего: его освободили, как не совсем нормального пастушка-сироту.
Вечером того же дня, как только наступили сумерки, Млинченко вернулся в часть с очень важными сведениями о противнике.
18. Первая встреча с «тиграми»
«Тигры» — вопили все радиостанции мира. «Тигры», «тигры», «тигры» — кричали газеты и журналы. «Тигры» — с ужасом произносили на площадях Парижа, на биржах США и в бомбоубежищах Лондона. «Больше «тигров»! — надрывал голос фюрер, который все свои расчеты летнего наступления сорок третьего года под Курском строил на танках Т-VI, называвшихся «тиграми», и на самоходных пушках «фердинанд».
Они пошли. Шли впереди и на флангах, танковых масс. Используя дальнобойность пушек, встречали наши контратакующие танки огнем с больших дистанций. Мы не пошатнулись. Славные «тридцатьчетверки», маневрируя, шли на сближение и, сходясь с врагом до пятидесяти метров, били по наиболее уязвимым местам. Мы несли большие потери, но оставались хозяевами поля боя.
...Говорят, что древнегреческий философ Платон написал на своих дверях, что он запрещает входить в дом тому, кто не знает геометрии. Нашему комбату Григорию Федоренко посоветовали около входа в землянку написать: «Тому, кто не знает «тигра», вход запрещен».
Эта шутка имела смысл. Командир танкового батальона Федоренко много внимания уделял изучению тяжелого фашистского танка, который только что появился на фронте. Комбат сам еще ни разу не видел этой машины. О ее боевых и тактических качествах мог судить только по рисункам и данным, полученным из штаба. Но он настойчиво готовил батальон к встрече с «тиграми». В свободное время собирал командиров подразделений, рассказывал о боевых качествах и уязвимых местах «тигра». Такие же беседы проводил Федоренко и с рядовыми танкистами.
— «Тигр», — учил он бойцов, — очень серьезная машина, но наши хлопцы ее берут. И знаете чем? В борт стреляют. [104]
Замещая тогда командира части, я нередко бывал у Федоренко и слышал, как «обижались» его танкисты на Гитлера за то, что он не бросает на наш участок своих «тигров».
Однажды ко мне подошел механик-водитель Ибрагимов. Он поставил передо мной вопрос, как говорят, ребром: почему командование не перебрасывает нашу бригаду на более важный участок фронта?
— Чем наш участок менее важен? Третий день из боя не выходим...
Танкист, который накануне едва не сгорел в машине, ответил:
— Но ведь на главные участки фашисты посылают свои «тигры».
— Они мимо нас не пройдут, — успокоил я механика-водителя.
Прошло еще несколько дней, и разведка сообщила, что на нашем участке появились «тигры».
Ночью Федоренко получил приказ выйти в юго-восточном направлении и закрыть врагу дорогу на важный населенный пункт — село Степановка.
Вместе с Григорием Федоренко я обходил подразделения батальона. Вокруг стояла высокая стена хлебов. Я сорвал колос и размял его в руке. Еще не созрело зерно — молоко! Федоренко, который шел рядом, машинально сделал то же самое, потом задумчиво спросил:
— А скоро ли будем ходить по Украине? Скорее бы освободить Полтавщину. В Кобеляках у меня отец. — И после продолжительного молчания добавил:
— Сестренка у меня там...
Перед нами вырос танкист.
— Лейтенант Соболь, — доложил он.
Машину свою лейтенант замаскировал так умело, что мы на расстоянии двух — трех метров едва ее обнаружили.
— Ну как? — спросили мы у него.
— Все в порядке.
— А если эти, как их там, «тигры» морды покажут? — пытливо посмотрел на лейтенанта капитан Федоренко.
— Не страшно, товарищ капитан, — спокойно ответил Соболь.
Не успели подойти к командному пункту, как противник начал наступление. Появилась авиация и сразу [105] же интенсивно взялась за «обработку» нашего левого фланга. Тяжелые бомбы свистели в воздухе, сотрясали взрывами землю и небо.
Федоренко закурил короткую трубочку:
— Рвутся, подлые, в обход. На соседа напирают. Самойлов выдержит: хлопцы у него — львы!
Комбат по радио передал всем подразделениям приказ:
— Без сигнала огонь не открывать!
Мы услышали сильный, нарастающий грохот. Из-за бугра, покрытого мелким кустарником, выползли черные силуэты фашистских танков. Построив боевой порядок углом вперед, они продвигались медленно, осторожно.
— Ползут, — повернул ко мне голову Федоренко. — Не разберешь, какие они.
Танки шли, как и раньше, медленно, осторожно. Поэтому на таком большом расстоянии невозможно было определить, к какому типу они принадлежали.
Прошло еще несколько минут, и вдруг, будто кто-то их сзади подстегнул, танки ринулись вперед. Горизонт почернел от пыли. Как и предполагал комбат, машины противника устремились на левый фланг.
Радиостанция работала бесперебойно. Командиры подразделений сообщали наблюдения и ожидали приказа Федоренко. Он не спешил. Нервы у него были крепкие, выдержка — стальная.
— Товарищ капитан! — позвал меня Федоренко, не переставая наблюдать за приближавшимся противником.
— Слушаю вас...
— Говорят, вы учителем были.
— Был, — подтвердил я, невольно удивляясь вопросу.
— «Тигры»? — кивнул он головой в сторону стальных чудовищ, которые ползли на нас.
— «Тигры»...
Противник рядом. Комбат бросился к машине, закрыл за собой люк. Вблизи проходил фланговый «тигр».
— Важно лапы ставит, — сердито промолвил он и навел на вражескую машину пушку.
Выстрел.
— Попали, — доложил механик-водитель.
— Вижу, — мрачно ответил Федоренко. — Но он даже не чихнул, сволочь! Бронебойным заряжай! [106]
Второй выстрел. Прямое попадание в борт. Над «тигром» поднялись черные клубы дыма.
В рации послышался хриплый, но очень настойчивый голос:
— «Сокол»! «Сокол»! Говорит «Ястреб», говорит «Ястреб»...
Лейтенант Соболь просит разрешения открыть огонь.
— Отставить, — отвечает ему комбат и всем передает распоряжение смотреть на сожженный им «тигр», сделать вывод: огонь надо вести по вражеским машинам не в лоб, а по бортам.
Федоренко решает применить тактику сосредоточения огня нескольких танков на одной вражеской машине.
— Давить их поодиночке, — разъяснил он по радио командирам рот.
Эта тактика оправдала себя. Фашистские танки взяли немного правее, то есть пошли в лоб на Федоренко. Расстояние быстро таяло — семьсот метров... шестьсот... триста... восемьдесят метров.
— Вперед, огонь!
Поле, засеянное житом, всколыхнулось. Дружно заговорили пушки наших машин. «Тигры» разъярились. Один из них ринулся на танк комбата. Федоренко подпустил его совсем близко и выстрелил в упор. Три снаряда выпустил он по врагу, но тот все продвигался вперед. Тогда комбат ударил в гусеницу. Выпущенный им снаряд разбил ведущее колесо «тигра», он заскрежетал и невольно подставил борт. Советский танкист воспользовался этим случаем.
— Горит! — обрадовался механик-водитель.
Капитан осмотрел опытным глазом поле боя. Сердце его забилось от радости: тактика сосредоточения огня оправдала себя. Во вражеском лагере начался беспорядок. Часть «тигров» стояла неподвижно, пылала.
Теперь комбат начал внимательно следить за действиями лейтенанта Соболя, который то и дело быстро выскакивал из укрытия, делал прицельный выстрел и тут же скатывался за бугор. Снова рывок вперед и снова задний ход!
Федоренко одобрил расчет лейтенанта: наши танки стреляют быстрее вражеских, и, если не медлить после выстрела, можно всегда успеть спрятаться за бугром. [107]
Отличился в этом бою и взвод лейтенанта Антона Горошко. Взвод находился на левом фланге. На него навалились восемь «тигров». Горошко сначала растерялся. Один его танк еще до сближения с противником сгорел. Но вот офицер взял себя в руки, сориентировался и первым открыл огонь по врагу.
После каждого выстрела фашистов он секунд десять шел по прежнему маршруту и потом резко маневрировал в сторону. Его пример переняли все экипажи взвода. Таким образом советским танкистам удалось подойти к врагу совсем близко. Три «тигра» сгорели, два попятились назад, остальные кинулись на другой фланг. Но как только Горошко погнался за ними, в воздухе появилась эскадрилья вражеских бомбардировщиков.
Командир взвода приказал увеличить интервалы между машинами, а при пикировании самолетов маневрировать. Над советскими танками черными воронами кружили фашистские бомбардировщики. Пикируя, они сбрасывали бомбу за бомбой. Горошко ни на минуту не забывал, что он командир, и показывал экипажам, как надо маневрировать. Только самолет на минуту замирал в воздухе, выходя из пике, и от него отрывалось несколько бомб, командир взвода командовал: «Вперед!» И таким образом танк выходил из-под бомбы.
Вскоре наши «лавочкины» и «яки» очистили небо от фашистских самолетов, и взвод Горошко, как и весь батальон Григория Федоренко, продолжал преследовать врага.
Бой длился около трех часов и закончился освобождением села Степановки.
Маленький клочок земли нашей Родины, временно оккупированный гитлеровскими захватчиками, превратился в кладбище тридцати шести фашистских танков, среди которых немало было и хваленых «тигров». Пять исправных «тигров» эсэсовцы, убегая, бросили.
Так произошла наша первая встреча с новыми тяжелыми танками Гитлера. Через несколько дней состоялась вторая встреча. Бой был интересен тем, что в нем принимали участие захваченные нами «тигры».
Перед тем, как бросить в атаку трофейные машины, мы собирались их перекрасить, но лейтенант Горошко, которому они были переданы, категорически запротестовал. [108] Он настаивал на том, чтобы машины остались такими, какими «их мать родила».
— Поддержите меня, товарищ капитан, — попросил он и выложил передо мной смелый план использования трофейных танков.
Наступило утро. Впереди из-за леса медленно поднималась и росла лиловая туча. По листьям резко захлопали крупные капли дождя. Наверное, поэтому гитлеровцы раньше, чем обычно, начали атаку — они боялись грязи.
Восемьдесят штук! Наши «тридцатьчетверки» перешли в контратаку. Фашисты открыли огонь и уверенно бросились вперед. Они несли потери, но не останавливались. И вдруг ни с того ни с сего несколько вражеских танков на минуту остановились, а потом повернули назад и начали отходить. Это, понятно, удручающе подействовало на остальных. Боевой порядок «тигров» сразу же нарушился. Но это еще не все. Когда мы подошли вплотную к противнику, «тигры», которые подняли панику, круто повернули на восток и открыли огонь по фашистам. Это действовали танкисты Горошко. Все вышло так, как он рассчитал: танки врага с испугу полезли друг на друга. Мы, конечно, не терялись.
Этот бой с командного пункта наблюдал член Военного совета фронта, который приехал на Курскую дугу. Он не сводил глаз с пятерки «тигров», поднявших панику в лагере врага.
— Значит, пятерка, что заходит с тыла, наша? Вон те, что сбоку? — несколько раз спрашивал он, с нескрываемой тревогой в голосе. — Молодцы хлопцы, орлы! Но все же, товарищи, это очень большой риск. А что, если гитлеровцы заметят?
Мы заверили его в том, что оккупанты не успеют опомниться, как у них в лагере поднимется паника, начнется беспорядочный «драп».
— А если не испугаются? Вы об этом подумали?
Тогда мы детально доложили все варианты атак лейтенанта Горошко на трофейных машинах. Член Военного совета успокоился.
После боя он вызвал к себе всех танкистов, действовавших на вражеских машинах.
Лейтенант Горошко четко отрапортовал. Но в его голосе чувствовалось волнение. Он узнал гостя, посетившего его в госпитале. [109]
Член Военного совета, заметив это, подбодрил танкиста:
— Так-так, Антон Павлович, значит, снова воюем?
— Воюем, товарищ член Военного совета, — ответил лейтенант, покраснев от смущения.
— Это вы придумали трюк с трофейными «тиграми»?
Горошко укоризненно покосился на меня и с присущей ему скромностью сказал:
— Мы. Тут мы все подумали...
Член Военного совета подошел к лейтенанту, обнял его и, улыбнувшись, спросил:
— Говорят, «тигры» хорошие машины, это так?
— Хорошие, — подтвердил Горошко. — Пушки на них отличные и броня прекрасная.
— Маневренность?
— Против нашей «тридцатьчетверки» — беременная баба... Извините, — запнулся лейтенант и снова покраснел. — Извините меня, товарищ член Военного совета фронта.
— Ничего, ничего, Антон Павлович... Значит, «тигр», говорите, не такой уж страшный?
— Не такой страшный черт, как его малюют.
— Именно так, — обрадовался член Военного совета фронта. — Я тоже так думаю.
И, обратившись к танкистам, окружавшим его, сказал:
— Теперь, товарищи, инициатива в наших руках. Смелый обходный маневр, удар во фланг и в тыл, захват коммуникаций, окружение — вот что стало основным в действиях наших танковых соединений после Сталинграда.
Слушая члена Военного совета, секретаря ЦК партии моей республики, я невольно подумал о том, как важно для партии, что ее руководители не отрываются от масс, находятся в гуще народа. Это придает им великую силу. Именно это дало партии возможность так быстро сориентироваться в новой обстановке, понять внутреннюю связь событий и знать, предвидеть их ход.
Член Военного совета не ограничился наблюдением боя. Он побывал в солдатских землянках, поинтересовался питанием бойцов, был на вечере художественной [110] самодеятельности танкистов. Вместе со всеми он аплодировал комсомольцу Волошину, который мастерски читал «Василия Теркина». Здесь же по просьбе члена Военного совета я представил ему моего бывшего ученика Млинченко.
Член Военного совета с интересом посмотрел на него, подвинулся и, посадив рядом с собой, шепнул:
— Я о вас много хорошего слышал. Вот почему мне так хотелось с вами познакомиться. — И, наклонившись к Васе, спросил:
— А как у вас с учебой?
Млинченко скромно ответил:
— Учусь, воюю...
Его собеседник улыбнулся.
— Завидую вам. Не каждому так удается, — похвалил он паренька. — Что ж, искренне желаю успеха. — И вдруг прищурил глаза: — Вам снова пришлось столкнуться с немцами? Они вас били?
Вася Млинченко махнул рукой.
— Немного. Не очень больно... Они уже не способны больно бить.
Член Военного совета блеснул глазами. Он с восхищением взглянул на юношу. Однако счел необходимым предостеречь:
— Нет. Не могу согласиться с вами. Фашисты еще сильны. Они еще способны наносить удары. Это, Вася, нельзя забывать. Недооценка сил врага часто приводит к катастрофе. Вы со мной согласны?
Вася Млинченко утвердительно кивнул.
После одного боя под Курском я присутствовал при допросе гитлеровского фельдфебеля Отто Майера — командира «тигра». Он также оказался учителем. Окончил Гейдельбергский университет и преподавал историю в старших классах людвигсгафенской школы.
Белоголовый гитлеровец держался важно. Но все же в его движениях чувствовалась какая-то растерянность. Не верилось ему, что он попал в плен, что его «тигр» остановился, вопреки желанию Гитлера.
Отто Майер не скрывал, что собирался на своем танке пройти всю Восточную Европу, перевалить через Уральский хребет и «пройтись» азиатскими степями. Он даже хотел написать об этом книжку для «гитлерюгенд [111] «. Название книги ему помогли придумать перед отъездом в Россию его ученики...
— Интересно, — искоса взглянул на меня капитан Федоренко, — какое же название вы хотели дать своей будущей книге?
Пленный ответил без запинки:
— «Плакучая ива».
— Что за название? — спросил комбат.
Учитель из Людвигсгафена разъяснил: название аллегорическое. Под плакучей ивой надо понимать Россию. Страна, которая занимает шестую часть света, испокон веков была и есть отсталая, а народы ее полудикие. Третьей немецкой империи выпала честь осветить Россию светом культуры. Вот что он собирался главным образом показать в своей книге!
— Вы верите в то, о чем собирались писать, или повторяете чужую ложь? — спросил военнопленного Федоренко.
Отто Майер заявил, что он верил и верит.
— Мы призваны самой судьбой разбудить Россию и говорим об этом прямо, — подчеркнул фашист. — Мы гуманны, но этого добьемся любой ценой, наперекор всему...
— Вот как! — удивился я преступному фанатизму учителя-головореза. — Скажите, что вы имеете в виду под словами «любой ценой, наперекор всему»? Может, наперекор нашему желанию?
— Да, — признался он. — Даже если потребуется смести с лица земли всю Россию.
Пленный стрелок-радист, стоявший рядом с фельдфебелем, испуганно посмотрел на присутствующих советских офицеров, пытаясь угадать, не придется ли и ему отвечать за наглое поведение своего бывшего командира. И очень обрадовался, когда на слова людвигсгафенского педагога-убийцы капитан Федоренко ответил украинской поговоркой:
— Голова у тэбэ, дурыло, як казан, а розуму — ни ложкы.