Боевой кулак

Враг среди нас

Еще до присоединения партизан Озернова в нашем отряде созрело решение разгромить железнодорожную станцию Понетовка. До войны станция питала два административных района — Шумячский и Ершичский. Не менее важную роль играла она и при оккупантах. Через Понетовку поступали грузы на немецкий аэродром «Шумовка». С Понетовки гитлеровцы отправляли в Германию награбленную сельскохозяйственную продукцию.

Разведать гарнизон и систему охраны станции было поручено 2-му батальону. Командир батальона Щербаков подобрал трех, по его мнению, подходящих разведчиков. Кезиков поставил перед ними задачу и назначил срок, когда они должны доложить результаты. Срок этот как раз совпал с приездом в наш лагерь Озернова и Свиридкина. Видя, что мы с Кезиковым заняты гостями, Клюев поинтересовался результатами разведки и узнал, что разведчики... не возвратились.

Заподозрив неладное, Клюев приказал командиру взвода разведки Измашкину взять надежных людей и немедленно отправляться на поиски. В тот же день группа достигла леса, примыкавшего к станции, и быстро нашла место, где дневали разведчики после ночной работы. Возле давно погасшего костра лежали два трупа. По всему было видно: партизан убили во время сна. Головы у обоих были изрешечены пулями, посланными откуда-то из одной точки.

Найденные тут же стреляные гильзы были от патронов к автомату ППД, который принадлежал одному из погибших. Никаких следов немцев. Третий партизан как в воду канул. Все это навело на мысль о возможном предательстве. Надо было срочно проверить с помощью местных жителей справедливость этого подозрения.

Как только стемнело, один из разведчиков пробрался [77] в пристанционный поселок. Там только и говорили об отпетом полицае, который под видом красноармейца пробрался к партизанам, пробыл у них больше месяца, все разузнал и добился такого доверия, что его послали на Понетовку с заданием. Убив спавших товарищей, предатель забрал их оружие и явился к коменданту станции. Комендант сразу понял, с кем имеет дело. В тот же день он прихватил полицая с собой и укатил не то в Шумячи, не то в Рославль.

Узнав это, Измашкин с разведчиками заторопились в отряд. Несмотря на усталость, за день отшагали около сорока километров, шли всю ночь и утром явились в лагерь.

В штабе в это время обсуждали, какой полицейский гарнизон разгромить, чтобы пополнить иссякшие запасы продовольствия.

— Двинем на Высокий Борок, — предложил Данильченко. — Там пятнадцать полицаев, староста, писарь. Нам достанется семнадцать коров, семнадцать свиней и возов десять муки.

— А как ты все это перетащишь через Ипуть? — спросил Винокуров.

— Судя по карте, прямо против деревни есть брод.

— Высокий Борок тут рядом, всегда успеем, — отклонил Кезиков предложение Данильченко. — По-моему, лучше ударить по Сморкачевке.

— А может, сразу послать людей туда и сюда? — расхрабрился Клюев.

В этот момент и вошел Щербаков. Я заметил: он взволнован. Хотел спросить, что случилось, но меня опередил Клюев:

— Николай Васильевич, вернулись разведчики?

— Вернулись... Но не все. Двое погибли. Третий, называвший себя Глотовым, оказался предателем.

Не глядя на окружающих, он рассказал о том, что произошло в Понетовском лесу.

— Где вы подцепили Глотова? — сурово спросил Щербакова Кезиков.

— Мы приняли его в отряд недели за две до прихода к вам.

— А где он был до этого?

— Жил зятьком, кажется, в Шумовке.

— Кажется? Что значит «кажется»! — вскипел [78] Клюев. — Вы даже не знали, где жил этот тип и что делал. Как могли подсунуть такого в разведку?

— Его рекомендовали те самые ребята, которых он загубил. Они дружили до прихода Глотова в отряд. Он дважды давал им сведения о полиции в Шумячах.

— Такой мог набрехать что угодно, лишь бы сойти за своего! Да и фамилию назвал наверняка не настоящую. Никакой он к черту не Глотов. Я уверен в этом...

Было ясно: у нас побывал вражеский разведчик и противнику сейчас известно об отряде буквально все — и местонахождение, и численность, и вооружение. С часу на час следует ждать нападения.

Что будет завтра?

Надо было принимать немедленные меры, и прежде всего сменить лагерь. Штабной разведке поручили срочно изучить маршрут перехода в Соколовщинский лес, за Мглинским большаком.

Усилив все посты, мы выдвинули дополнительный пост на опушке леса, к большаку Рославль — Хотимск.

Собрав командный состав, Кезиков разъяснил создавшуюся обстановку, распределил сектора обороны на случай внезапного нападения, приказал раздать последние запасы патронов. Обходя роту за ротой, я увидел, что партизаны усиленно готовятся к возможному бою. Настроение у людей было бодрое.

Вечером разведчики 1-го и 2-го батальонов доложили, что в примыкающих к лесу населенных пунктах и на дорогах к ним не заметно никакого передвижения противника. Это вроде бы позволяло надеяться, что завтрашний день будет спокойным. Однако чтобы доехать до леса на машинах из Рославля, Ершичей, Шумячей, требуется не так уж много времени. И мы помнили это...

Кезиков отпустил разведчиков. Но мы так и не зажигали коптилку. Сидели молча. Каждый думал: что будет завтра? «Ночью они, конечно, не нападут, — размышлял я, — немцы педантичны, от сна не откажутся. А утром...»

Молчание прервал Кезиков:

— Что покажет завтрашний день, посмотрим. А кормить партизан надо. Давай, комиссар, пошлем группу в Высокий Борок? [79]

— Продукты нужны до зарезу. Только надо сделать все быстро, чтобы к полночи люди вернулись и успели отдохнуть. Придут фашисты или не придут, а нам завтра надо уходить отсюда к озерновцам.

— Пусть возглавит операцию Клюев. Согласен, Василий Петрович? — обратился он к капитану.

— Я сам хотел это предложить.

Не прошло и получаса, как группа хозяйственников под командой Клюева двинулась по лесной дороге к высокоборокскому броду. По моим расчетам, она должна была достигнуть деревни через час. «Окажут ли полицаи сопротивление? — думал я. — Хорошо бы провести все без шума... Сколько событий за каких-нибудь три дня! Приезжали озерновцы — решили присоединиться к отряду. Прилетали самолеты. Готовились напасть на Понетовку... И — на тебе — этот подлец Глотов! Сиди теперь и гадай, когда нападут оккупанты».

Хотя дежурный по штабу заверил, что с охраной лагеря все обстоит нормально, я решил проверить посты. Осторожно, нащупывая ногами тропинку, незаметную в ночной мгле, двигался от поста к посту. Партизаны бдительно несли службу. На самом ближнем к Ипути посту, у реки Колпиты, пришлось выслушать заслуженный упрек часового. На его требование: «Стой! Кто идет?» — я на секунду помедлил назвать пароль. Раздалась повторная команда:

— Стой! Пароль!

— «Орел», — поспешно ответил я.

— Так нельзя шутить, товарищ комиссар, — взволнованно сказал часовой, когда я приблизился. — Еще полсекунды — и я бы выстрелил.

— Виноват! Исправлюсь! — ответил я, чувствуя себя и в самом деле виноватым. — Молодец! Так действуй и впредь...

Клюев возвратился часа в три ночи. Все обошлось, как нам хотелось, тихо. Полицаев в деревне не оказалось — куда-то ушли. Но продуктов наши добыли мало. Хозяйственники, особенно их начальник Силков, были удручены. Брод на Ипути оказался глубокий, берега топкие. Переправить подводы было невозможно. Ехали верхом. Взяли только то, что можно тащить на себе: несколько десятков больших караваев, пуда три сала, четырех подсвинков и килограммов пятьдесят соли. Попытались, [80] правда, повести через брод несколько коров, но ни одну так и не удалось загнать в реку, только сами вымокли до ушей.

— Продуктов хватит дня на три, не больше, — сокрушался Клюев, — придется доставать еще. Не идти же к озерновцам в нахлебники.

— Тебе не показалось странным, что полицаи ушли из деревни? — спросил я Клюева. — Раньше они ночевали там, постреливали для храбрости. Может, этой ночью немцы стягивают полицию, чтобы завтра бросить против нас?

— Вполне возможно! — ответил он. — Пусть идут, встретим!

Силков распределил по подразделениям привезенные продукты. Лагерь погрузился в сон. Бодрствовали лишь часовые да часть караульного взвода.

Рано утром прибежал посыльный с дальнего поста, у Хотимского большака. Со стороны Рославля в лес вклинилась большая колонна фашистов. Прошло пятнадцать грузовиков с солдатами. К четырем машинам прицеплены пушки. Пост огня не открывал, передвинулся на дорогу, которая идет от большака к лагерю, и продолжает наблюдение.

Отряд немедленно подняли по тревоге. Явившимся в штаб командирам Кезиков приказал занять оборону. 1-й батальон Коновальчука вытягивался цепью вдоль берега Колпиты. Под прямым углом к нему располагал своих людей Чиберяк. 2-й батальон должен был оседлать дорогу, идущую к лагерю с севера, от деревни Хрипилево.

В заключение Кезиков сказал:

— Экономьте патроны. Пулеметчикам стрелять только короткими очередями. Всем держаться до вечера! Ко мне вопросы есть? Нет? Тогда по местам.

В этот момент и ударил первый залп немецких орудий. Через несколько секунд последовал второй. С каким-то особым, шуршащим звуком снаряды пролетели над лагерем и разорвались в соседнем квадрате.

Орудийный и минометный обстрел продолжался более двадцати минут. Потом среди замшелых стволов замелькали грязно-зеленые фигуры. Гитлеровцы молча, густой цепью шли к лагерю. Приблизившись к краю поляны, протянувшейся вдоль речки, они залегли и открыли бешеный [81] огонь. В ту же секунду им ответил 1-й батальон. Заработали полтора десятка пулеметов, автоматы, винтовки. Двусторонний шквальный огонь длился минут десять и стал как будто стихать. Вспомнив приказ об экономии патронов, партизаны посылали в сторону противника лишь короткие пулеметные очереди. Автоматы и винтовки затихли. Ослабили огонь и фашисты.

Воспользовавшись относительным затишьем, Коновальчук послал связных в роты узнать о потерях. Связные сообщили, что убитых и раненых нет.

— Вот здорово! Куда же они стреляют? — недоумевал Винокуров, впервые участвовавший в серьезной стычке.

— Ничего удивительного. Стреляют по лесу. Патронов у них много, — ответил комбат.

Коновальчук заметил движение у немцев. Видимо, они по-своему истолковали то, что партизаны ослабили огонь, и, судя по всему, готовились к новому броску... Огонь с их стороны снова достиг предельной плотности. Решив предупредить атаку, Коновальчук во весь голос крикнул:

— Огонь!

Дружно заговорили пулеметы, автоматы и винтовки, прижимая врага к земле...

Командный пункт отряда — импровизированный столик у штабного шалаша — явно не отвечал своему назначению. Мы поняли это в первые минуты боя. Пришлось поспешно переместиться на край лагеря, к могучему, в два обхвата, дубу. Огненной дуэли, которую вел с противником батальон, казалось, не будет конца. Я ждал, что вот-вот закипит бой и на других участках обороны. Но там было тихо.

Гитлеровцы продолжали методично вести артиллерийский огонь. И хотя он несколько ослабел, снаряды рвались все ближе к лагерю. Нетрудно было догадаться, что если немцы чуть перенесут огонь, то непременно накроют лагерь, и прежде всего 2-й батальон. Кезиков решил, что надо отходить, что отход должны начать 2-й батальон и штаб. Он послал своего адъютанта предупредить радистов. Тот быстро возвратился и крайне встревоженно доложил:

— Радистов нет!

— Как нет?

— Их куда-то увел капитан Клюев. [82]

Мне показалось, что Кезиков не на шутку встревожен. Однако действия его были решительны и быстры.

— Надо немедленно отходить, комиссар! Как думаешь, куда лучше?

— По-моему, вдоль Ипути, мостов ведь нет.

— Согласен, пошли!

Уже на ходу он приказал Данильченко снять 2-й батальон, штабные подразделения и вести их вслед за нами по высокоборокской дороге. Я еле успевал за торопливо шагавшим командиром.

Неожиданно на дороге появился Клюев. Он быстро шел нам навстречу.

— Решили отойти?

— Где рация? — зло крикнул Кезиков.

— Здесь, недалеко.

— Кто разрешил снять ее?

— Я сам. Держать рацию на старом месте было нельзя: одна шальная пуля — и мы остались бы без связи.

У меня отлегло от сердца: рация в целости и сохранности. Теперь следовало позаботиться о другом — об отводе людей, продолжавших вести бой. Я остановил двух бойцов из штабной роты и послал их к Коновальчуку и Чиберяку с приказом отойти.

Часа через два собрался весь отряд. 1-й батальон, принявший бой, потерь не имел. Серьезно ранен был лишь комсомолец Володя Липинский, месяц назад прибывший в отряд из Рославля. Пока мы ожидали подхода людей, разведчики установили, что в деревне Высокий Ворок полно оккупантов. Вдоль Ипути курсируют мотоциклисты. Каратели явно не намерены были выпустить нас из леса.

* * *

После короткого отдыха отряд двинулся в сторону Мглинского большака. Роль проводника взял на себя ворговский коммунист Дралкин, хорошо знавший местность. Он вывел нас к большаку в таком месте, где его никогда не переходила ни одна партизанская группа. Благодаря этому мы миновали вражеские засады.

О том, что дело обстояло именно так, мы узнали в ту же ночь. Перейдя широкую песчаную дорогу, я увидел Дралкина. Довольный, радостный, он обязательно хотел дождаться, когда покажется на большаке последний партизан. [83] Рядом с ним стояли высокая красивая девушка и средних лет женщина.

— Товарищ комиссар, — остановил меня Дралкин. — Это наши помощники из Ворги.

Я подошел и поздоровался. Крепко, по-мужски пожав мне руку, девушка назвала себя Тоней Фигловской. Она рассказала, что солдаты ворговского гарнизона устроили засады в двух местах, там, где на большак выходят лесные дорожки. Тоня с подругой много часов бродили по лесу, все высмотрели, шли искать нас, чтобы предупредить, и случайно столкнулись с Дралкиным, который наблюдал за большаком во время подготовки отряда к переходу.

По просьбе Дралкина я разрешил этим двум патриоткам остаться в отряде. За ночь мы проделали большой путь и расположились на отдых в центре Соколовщинского леса.

Все заметнее становились с каждым днем первые признаки осени. Отошли обильные августовские росы. Холоднее стали ночи. Густо-зеленый наряд молодых осин начал расцвечиваться ярким багрянцем.

Место, где мы остановились, мало подходило, чтобы обосноваться здесь на длительный срок: не было близко воды, не устраивал нас и редкий лиственный лес — после листопада лагерь легко будет обнаружить с воздуха.

Обсудив обстановку, командование решило разгромить полицию в Волконщине, запастись продуктами и передвинуться в лагерь озерновцев. Не откладывая в долгий ящик, Кезиков начал готовить людей в поход на Волконщину, а я с комиссаром 2-го батальона Мищенко, знавшим дорогу, поехал к Озернову.

Тяжелая утрата

Большая часть нашего пути проходила по территории, где отряд Озернова восстановил Советскую власть. Впервые за несколько месяцев я ехал днем не по лесу, а по открытому полю от деревни к деревне. Это было так необычно и так приятно! И хотя много забот лежало на моих плечах, меня не покидали радостные мысли: «Вот уже год, как оккупанты считают здесь себя хозяевами. А в самом-то деле хозяйничаем тут мы, советские люди. [84]

Пусть это пока небольшой островок. Но сколько таких островков на оккупированной территории!»

Несколько раз нас останавливали «самооборонцы». Узнав, кто мы, настойчиво приглашали остановиться в деревне, покушать. Это было бы вовсе не лишним, но мы любезно отказывались: торопились скорее добраться до цели, а затем к ночи вернуться обратно. Тем более что ехали мы не очень быстро. Наездник я был неважный.

По пути я много думал о Свиридкине, Коротченкове, Озернове. Мне очень нравилось, что, организовав советский район, отряд остался в лесу, не вышел в деревни, как это было в других местах, не связал себя необходимостью постоянно оборонять их. Получилось отличное сочетание. Группы самообороны сельских Советов полностью справлялись со своими задачами. А стоило зашевелиться фашистским карателям, их громил партизанский отряд.

Меня очень интересовало, как посмотрят Свиридкин и Коротченков на предложение восстановить Советскую власть во всем районе, для чего потребуется изгнать оккупантов из Ершичей, закрыть доступ за Ипуть из Рославля, Шумячей, Климовичей и Хотимска. Если следовать опыту дорогобужских и ельнинских партизан, то надо действовать именно так. Задачу восстановить Советскую власть в Ершичском районе ставил передо мною Пайтеров. Но при этом он предупреждал: главное — дезорганизовать коммуникации противника.

Об этом мы много говорили с Винокуровым и всякий раз приходили к выводу, что надо заниматься не Ершичами, а рославльским узлом, железными и шоссейными дорогами, станциями, мостами. А как посмотрит на такое дело Свиридкин, человек более зрелый и опытный? Что скажет об этом Коротченков как военный специалист? Я собирался предложить Свиридкину возобновить деятельность Ершичского райкома партии и хотел рекомендовать его первым секретарем. Надо было всячески усиливать политическую работу среди оккупированного населения.

Добравшись до поста внешнего охранения, мы узнали, что батальон Озернова только что разгромил гарнизон оккупантов в селе Корсики. Но в лагере не было заметно радостного оживления, столь обычного после успешного боя с врагом. Люди выглядели притихшими, грустными. [85]

У штаба нас встретили Озернов и Коротченков. Лица их были печальны и строги. Почуяв неладное, я спросил:

— У вас что-то случилось?

— В бою погиб Владимир Акимович Свиридкин!

Похороны партизан, павших во время разгрома фашистского гарнизона в селе Корсики состоялись на следующий день на кладбище деревни Пашино. Весь многокилометровый путь от лагеря до деревни гробы с телами погибших несли на руках. Из ближних и дальних деревень, из-за Ипути пришли на похороны, рискуя жизнью, сотни людей. Пришли, чтобы проводить в последний путь народных мстителей, проводить всеми любимого партизанского комиссара, председателя райисполкома Владимира Акимовича Свиридкина.

С трудом сдержался я, чтобы не разрыдаться, когда открывал траурный митинг. Краткими были выступления партизан. Они звучали как клятва погибшим за все отомстить врагу.

У свежих могильных холмиков громыхнули залпы прощального салюта.

Партизанские будни

Лагерь озерновцев, расположенный неподалеку от хутора Лузганки, стал лагерем объединенного отряда. Рядом со старыми в один день выросли десятки новых больших шалашей, вмещавших до взвода каждый. Лазовцы были довольны и новым лагерем, и особенно тем, что захватили у полицейских Волконщины запас продовольствия почти на две недели. Кухни работали, как говорится, на полную мощность. Были у нас и суп с мясом, и картошка жареная, и картошка тушеная со свининой, и хлеб вместо пресных лепешек.

Отряд вырос в несколько раз. Это накладывало особую ответственность на командование. Прежде всего были сделаны необходимые перестановки в командном составе. Начальника штаба Данильченко назначили начальником разведки. Это повлекло за собой некоторые другие перемещения. Но товарищи без обиды восприняли их. Каждый понимал — новые условия предъявляют более высокие требования к командному составу.

Начальником штаба объединенного отряда был назначен [86] подполковник Коротченков, что вызвало горячее одобрение всех лазовцев. Начальником диверсионной службы отряда по-прежнему остался лейтенант Черезов. По совместному предложению Озернова и Коротченкова комиссаром 3-го батальона назначили политрука Ивана Платоновича Блинова, а начальником штаба — командира роты Петра Демьяновича Родивилина.

Новый начальник штаба предложил детально разработанный план боевой учебы, включавший изучение отечественного и иностранного автоматического оружия, партизанской тактики, подрывного дела.

— Каждый партизан, — сказал Коротченков, заканчивая изложение плана, — должен быть хорошим следопытом, искусным стрелком, пулеметчиком, автоматчиком, гранатометчиком и минером. Партизанский бой — это ближний бой. Хитрость, смелость, быстрота и ловкость — залог успеха!

Мы с Кезиковым охотно поставили свои подписи под приказом об организации боевой учебы. С утра до вечера в лагере, на лесных полянках, дорогах и тропах шли занятия. Все свободное от боевых заданий время партизан было занято без остатка полезным и очень нужным делом.

Одновременно мы позаботились об усилении партийно-политической работы. Секретаря партбюро Винокурова освободили от других обязанностей. Комиссаром 1-го батальона вместо него стал Георгий Чиберяк. Его малочисленный батальон был переименован в роту, которая вошла в 1-й батальон. Командовать ротой назначили старшего лейтенанта Андропова.

По предложению Винокурова было организовано партизанское информбюро. В его состав вошли радиолюбитель инженер Макаров и комсомолка Рая Соломонова. Ночью Макаров принимал специальные радиопередачи из Москвы для местных газет. Точно записывал текст сообщений, затем монтировал их в ежедневный информационный бюллетень. На смену ему часа в четыре утра приходила Рая. Четким, убористым почерком она переписывала бюллетень для каждой роты, штабов и отдельных подразделений. А утром, еще до завтрака, вооружившись этими сводками новостей, политруки проводили политинформации. Так партизаны, а вслед за ними население своевременно узнавали о важных военных и политических событиях в стране и за рубежом. [87]

Появилась и своя периодическая печать — еженедельный рукописный боевой листок. Его редакторам был назначен Владимир Белов, отличавшийся неистощимым юмором. Белов немного знал газетную работу. Нашелся у него и хороший помощник — художник-карикатурист, боец 3-го батальона Шлихенмайер. С первых номеров боевой листок получил признание партизан, стал важным средством воспитания в руках партийной организации.

Винокуров все силы отдавал тому, чтобы партийная организация, каждый коммунист были цементирующей силой отряда, надежной опорой командования.

Особой заботы требовало материальное снабжение. Не просто было обеспечить крупный отряд, действовавший в тылу врага, продовольствием и обмундированием. Партизаны должны были не только истреблять гитлеровцев и их ставленников, но и с боем добывать себе оружие, боеприпасы, продукты питания, одежду, обувь. Причем все это надо было делать попутно, не отвлекая основные силы от главного — от ударов по коммуникациям и гарнизонам противника.

Всесторонне взвесив все «за» и «против», мы назначили начальником хозяйственной части объединенного отряда (с правами заместителя командира) Федора Лазарева, хорошо знавшего не только Ершичский, но и соседние районы, а его заместителем — специалиста своего дела инженер-интенданта Степана Сухина. Главным хранителем всех наших богатств стал известный своей аккуратностью и рачительностью Борода — Миронов. Сама хозчасть была сформирована с таким расчетом, чтобы все хозяйственные операции, кроме особо крупных, она проводила самостоятельно.

Без некоторого шума, конечно, не обошлось. Батальоны начали посылать в хозчасть самых небоеспособных людей. Лазарев возмутился, побежал к начальнику штаба.

— Зачем мне старики, ревматики, язвенники да бабы? У меня хозчасть, а не музыкальная команда.

— А неплохо бы организовать и музыкальную команду, — весело улыбаясь, сказал Коротченков. — Вот бы здорово было! Нет продуктов — играй марш.

— Вы смеетесь, а мне отвечать... Что я с ними буду делать?

— Хватит, Лазарев! — прервал Коротченков. — Командир приказал направить в хозчасть самых слабых. Идите [88] принимайте людей и как следует используйте их. Исполнение доложите!

— Есть!

Лазарев знал, что ждать от Коротченкова повторения приказа не рекомендуется. Правда, он еще попытался потихоньку торговаться с командирами батальонов, но выделенных ими людей принял. И всем нашлось дело. Заработали швейная и сапожная мастерские.

С утра до вечера стиралось и штопалось белье. Вопреки опасениям Лазарева в хозчасти набрался вполне боеспособный взвод для разгрома волостных полицейских гарнизонов, у которых предстояло «заготавливать» продовольствие. Нашлось дело даже для старика Суперфина. Он стал старшим команды из двух человек, которая охраняла и пасла партизанское стадо. Пока не было снега, запасы говядины хранились «на собственных ногах». Это давало двойную выгоду: мы всегда имели свежее мясо да еще и молоко для раненых.

Отлично организовал дело заместитель начхоза Сухин. Благодаря его смекалке и старанию появилась первая партизанская пекарня. За сутки она давала больше тонны хорошего хлеба.

Отдельным островком в хозяйственной части пристроились «боепитанцы». Главным у них был чудесный мастер Владимир Филиппов, неулыбчивый, неразговорчивый человек с золотыми руками, одинаково искусно чинивший пулеметы, баяны, часы. Вдвоем с товарищем Филиппов не только успевал исправлять поврежденное в боях оружие, но и ходил в деревни, доставал инструменты, смазку.

Определенную систему удалось придать и медико-санитарной службе отряда. Самым богатым на медицинские кадры оказался наш новый — 3-й батальон. Кроме ветерана Павла Демидовича Костенко в нем были еще два врача — молодой хирург Григорий Луцков и студентка предпоследнего курса медицинского института Анна Маслова.

Война застала Аню Маслову в родном Рославле, где она проходила практику в городской больнице. Перед оккупацией города девушка была ранена осколком авиабомбы и не смогла эвакуироваться. Когда фашисты погнали на биржу труда всех горожан от шестнадцати до шестидесяти, она вынуждена была пойти работать в инфекционную больницу для русских разъездным врачом по борьбе [89] с сыпным тифом. Частые выезды из города позволили Масловой установить связь с армейской разведывательной группой, в которой работала ее двоюродная сестра Анна Полякова.

Выполняя задания разведгруппы, Маслова не заботилась о конспирации... В марте ее вызвали к начальнику полиции. После допроса отправили в городскую тюрьму.

В тесной, сырой камере с маленьким окошечком, через которое еле проникал дневной свет, оказалась еще одна молодая женщина. Маслова не сразу узнала в ней Тамару Чистякову — секретаря комсомольского комитета вагоноремонтного завода. Страшно исхудавшее, почерневшее лицо Тамары было покрыто ссадинами и кровоподтеками. В волосах блестели седые пряди. Руки были неумело забинтованы почерневшими от крови тряпками. Тамара, хорошо знавшая Маслову, рассказала, как ее пытали гестаповцы. «Звери! Кровожадные звери! — думала Анна, слушая подругу с замирающим сердцем. — Тамара скоро будет матерью, а ее пытают...»

Через два дня Маслову неожиданно освободили. Каким-то образом сумел доказать ее «преданность» немецким властям работавший в отделе «здравоохранения» городской управы врач Луцков. Теперь Анна решила действовать осторожней. Но действовать ей уже не пришлось — спустя несколько дней свалил тиф. Большой специалист своего дела, доктор Гриневич спасла девушке жизнь. Но доктор Гриневич не могла спасти Анну от худшей, чем смерть, угрозы — от угрозы фашистских пыток. В бреду больная выдала себя с головой. Трудно было предположить, что полиция и гестапо оставят Маслову в покое. После выписки из больницы следовало ждать нового ареста.

Поэтому Анна, едва встав на ноги, решила бежать. На помощь опять пришел Луцков, хотя и в его сторону давно уже косились гитлеровцы. Пользуясь своим служебным пропуском, Луцков поздно вечером проводил больную на окраину города. Мать Анны выпросила у знакомых лошадь. Ночью они втроем отправились в лес. Путь был неблизкий — больше двадцати километров предстояло проехать полевыми дорогами. Утром в лесу трем беглецам посчастливилось встретить партизана Карпа Ермолаевича Носовца, который после проверки направил их к Озернову...

Влюбленный в свое дело Луцков неплохо организовал [90] медицинское обслуживание в отряде. Особенно это проявилось после налета на Корсики, когда в одну ночь было ранено семнадцать партизан. Медикаментов и перевязочных средств почти не было, но раненые получили необходимую помощь, поправились, были довольны своим госпиталем.

По предложению Коротченкова Луцкова назначили начальником санчасти объединенного отряда, а его помощником по стационару — Маслову. Костенко, Сперанский и Хотеева получили назначение врачами в батальоны. Средних медработников оказалось достаточно, чтобы обеспечить госпиталь и направить по одному медику в каждую роту. Правда, половина из них не имела специальной подготовки, но каждый был способен оказать первую медицинскую помощь.

Боевая учеба партизан по плану Коротченкова подходила к концу. Результаты радовали нас.

Три партизанских отряда быстро слились в единый боевой кулак, поднятый на врага. С полной уверенностью в успехе мы снова поставили на повестку дня разгром станции Понетовка. [91]