В новом районе

Среди вековых елей

Благополучно завершен трехнедельный изнурительный переход. Пройдены сотни километров по болотам и лесным тропам, позади остались две железные дороги и две шоссейные магистрали, десятки речек и речушек. Чего только не предпринимали фашисты, чтобы не выпустить ни одной живой души из Дорогобужского партизанского края! А мы прошли. Мы выполнили первую часть задания обкома: достигли Ворговского леса, в двадцати километрах южнее Рославля.

Первый лагерь лазовцев в новом районе действий раскинулся среди уцелевших от поруба вековых елей.

Неприветливо встретило нас новое место. Дни и ночи шел холодный не по-летнему дождь. Шалаши, наскоро сооруженные из еловых веток, напитались водой, как губка, каждая иголка хвои плакала мелкими слезинками. А когда ненадолго прекращался дождь и потягивал ветерок, на голову нам выливалось все, что задержали на себе кроны деревьев. Армейских плащ-палаток едва хватало для часовых и разведчиков. Промокшие до нитки, хмурые и злые, партизаны теснились у дымящих костров, пытаясь хоть немного просушиться и обогреться.

Дождь кончился только через пять суток. Ожил лес. Основательно обсушились люди. Снова зазвучал смех.

В полдень все собрались у штаба отряда. Аккуратно выбритый Кезиков сказал:

— Я собрал вас, чтобы подвести итоги перехода и поставить новые задачи. Командиры, доложите о состоянии своих подразделений.

Командиры батальонов Андрей Коновальчук и Георгий Чиберяк, начальник разведки Петр Шумаев доложили, что все партизаны здоровы, настроение боевое, оружие в порядке. Маловато только патронов. [40]

— Значит, все готовы идти в бой, — подытожил Кезиков. — Это хорошо. Так и доложим на Большую землю.

— А разве наши кролики наладили свою технику? — ехидно спросил Безмельников.

— Не барахоль, Бронебойный! — резко оборвал командир. — Сейчас не время для шуток. Радисты Иван Чуприн и Степан Присуха знают свое дело. Связь с Большой землей у нас есть.

Лица партизан засияли: о нас знают, в беде не оставят.

— Теперь заживем! — не удержался Коновальчук. — Будут патроны, гранаты, махорочка!

— Подожди, Андрей, — мягко остановил его Кезиков. — Тихо, товарищи. Связь с Большой землей — великое дело. Мы являемся одной из боевых единиц Западного фронта и должны быть готовы к выполнению боевых заданий командования в любую минуту.

Командир проанализировал итоги перехода, высоко оценил мужество и выносливость бойцов, командиров, политработников, подчеркнул необходимость дальнейшей отработки действий на марше и в ночном бою.

— На наш отряд возложена большая задача, — заключил он. — Слово предоставляется комиссару.

Я рассказал, какое серьезное значение придает Центральный Комитет партии развитию партизанской борьбы. Подчеркнул, что вокруг нашего отряда надо создать крепкое боевое соединение, с тем чтобы парализовать работу рославльского железнодорожного узла, развернуть рельсовую войну, установить взаимодействие с брянскими партизанами, помешать оккупантам угонять в рабство советских людей и вывозить продовольствие.

— Эти задачи нам по плечу. Но предстоит здорово поработать, друзья, завоевать добрую боевую славу в народе, добиться, чтобы нас поддерживали в каждой деревне. Последнее время мы жили исключительно за счет помощи населения. Советские люди отдают партизанам все, что у них есть: последнюю буханку хлеба, одежду, обувь. А как они живут сами? Плохо, очень плохо. Их грабят оккупанты. В наших руках оружие, и мы обязаны защитить жителей. Но от их помощи продовольствием придется отказаться.

— А что будем есть? — спросил кто-то из партизан.

— Питаться и одеваться будем за счет врага. [41]

Заканчивая выступление, я еще раз подчеркнул, что правильные взаимоотношения с населением и высокая личная дисциплина партизан во много крат увеличат наши силы, дадут нам сотни боевых помощников за пределами отряда.

— Начштаба, доложите оперативную обстановку, — приказал командир.

Данильченко сообщил, что Ворговский, или, как его еще называют, Мухинский, лес удобен для расположения отряда. В ближайших прилесных деревнях оккупантов нет. Много фашистов в Рославле, постоянно стоят гарнизоны в районных центрах Ершичи и Шумячи, на станции Понетовка и в рабочем поселке Ворга. Связь с поселком установлена, получены данные, что в гарнизоне до двухсот человек, часть из них восстанавливает стекольный завод. В лесу за рекой Вороница есть партизаны, с месяц назад они уничтожили до взвода гитлеровцев. С севера на юг и юго-запад лес пересекают дороги с мостами, большаками, за которыми постоянно наблюдают наши разведчики. По Хотимскому большаку движения почти нет, здесь появляются только гражданские. По Мглинскому ежедневно проходит несколько машин с фашистами.

— У кого есть вопросы к командованию? — спросил Кезиков, когда кончил, докладывать начальник штаба.

— У меня, — сказал, поднимаясь, старший лейтенант Андропов. — Разрешите нам идти через линию фронта?

— Кому это вам?

— Группе десантников. Мы с Сухиным, Беловым, Винником, Поповым присоединились к отряду во время перехода, не скрывая своих намерений... Нам кажется, там принесем больше пользы...

— Значит, вы не хотите вместе с нами решать задачу, поставленную Смоленским обкомом?

— Мы хотим бить врага на фронте, — упрямо повторил Андропов. — Мы армейские офицеры и должны быть в армии или получить приказ о вступлении в партизаны.

— Может, ты боишься оставаться с партизанами? — напирал на Андропова Клюев. — Какой тебе приказ нужен? Ты коммунист. Решение обкома для тебя приказ!

— Не горячись, Петрович! — остановил Клюева командир. И, обращаясь ко мне, попросил: — Дай-ка мне, комиссар, твой документ.

Я достал из внутреннего кармана удостоверение, выданное [42] Смоленским обкомом партии, и подал его Кезикову. Он бережно взял удостоверение и сказал:

— Подойдите, старший лейтенант, прочитайте!

— Я вам верю, товарищ командир.

— А раз верите, тогда слушайте. Документ подписан не только секретарем обкома, но и членом Военного совета Западного фронта. Это и директива партии, и приказ... Я тоже офицер и также давал присягу на верность Родине, партии... Силой удерживать вас не будем. Хочу только напомнить: фронт стабилизировался, перейти его очень трудно. Обидно будет погибнуть, ничего не сделав для Родины. А здесь, в тылу врага, в рядах партизан, каждый может принести посильную пользу, борясь с врагом. Подумайте и не торопитесь с решением. Даю сутки на размышления... А теперь несколько приказаний командирам. К вечеру пересмотреть все автоматическое оружие и получить у начхоза оружейное масло — разведчики расстарались. Всем подразделениям по графику штаба изучить местность, чтобы за несколько дней узнали каждую лесную тропку. Начальнику разведки Шумаеву внимательно присмотреться к ближайшему волостному центру. Начальнику штаба и командирам подразделений отобрать всех, кто знаком с подрывным делом, и дать предложения о создании в отряде диверсионной службы. И последнее. Чтобы завтра к обеду все были пострижены и побриты. Чтобы не осталось ни одной бороды! Взыщу строго. Ясно?

Партизаны разошлись.

— Ну как думаешь, комиссар, — обратился ко мне Кезиков, когда мы остались вдвоем, — уйдут от нас десантники? Жаль ребят — погибнут. А нам бы очень пригодились: Андропов — кадровый командир, Сухин — инженер-интендант, Белов — политработник, инженер-строитель...

— Не уйдут, — уверенно сказал я. — Четверо из них коммунисты.

Около нас все время вертелся обладатель на редкость красивой, всегда аккуратно расчесанной бороды старшина комендантского взвода Миронов. Желал, видимо, обратиться, да не решался. Заметив это, Кезиков подозвал Миронова:

— Тебе чего, Борода?

— Вы приказали сбрить бороды... Как же мне? [43]

— А ты что, святой?

— Не святой, конечно, но борода...

— Борода длинная, сразу не сбреешь, сначала надо остричь.

— Григорий Иванович, я дал себе клятву не расставаться с бородой, пока не разобьем фашистов и не вернусь в Москву.

— Не давай таких клятв!

— Разрешите хоть одну бороду на отряд. Пропаду я без нее!

— Ну ладно, — рассмеялся Кезиков, — не пропадай. Носи, Борода, свое украшение.

Дисциплина для всех одна

Абрам Яковлевич Винокуров был назначен секретарем партбюро еще при формировании отряда в Ельнинских лесах. Но именно назначен, так как не только партийного бюро, но и самой партийной организации, отвечавшей уставным требованиям, по существу, не было. Занятый другим, я тогда не обратил внимания на серьезность такого положения. Но как только было закончено формирование и начат переход в новый район, вопрос о партийной организации встал перед нами как один из самых неотложных и важных.

Отряд почти полностью состоял из военнослужащих, вырвавшихся из окружения. Коммунистов насчитывалось немало, но партбилетов у них не было. Кто называл себя коммунистом, тот считался им. А имели ли мы право принимать на веру устные заявления?

Не менее важным было и то, при каких обстоятельствах утратили коммунисты партийные документы. В плену из наших людей почти никто не был. Многие пришли к партизанам с оружием, которое не выпускали из рук ни на минуту.

Партийная организация должна знать все о каждом. Коммунист обязан быть перед партией чистым как стеклышко.

Мы с Винокуровым не могли приложить ума, как взяться за дело. Оба были очень молоды, оба занимались в прошлом только комсомольской работой. И просто не знали, с чего начать. [44]

А заняться этим вопросом было необходимо. Во время перехода, например, быстро обнаружилась слабость нашей партийной организации, явно недостаточное влияние коммунистов.

Кое-кто из партизан держался особняком, имел свои группочки, по существу мало зависевшие от командиров. Это были хорошо вооруженные, смелые, предприимчивые люди, преимущественно разведчики. Они часто наведывались в деревни, возвращались, как правило, с продуктами, табаком, которые в общий котел не попадали. Разведчики охотно подкармливали дружков, а остатки продуктов и курева меняли у своих же партизан на хороший пистолет, офицерский ремень, бритву, затейливую зажигалку.

Вмешательство командования отряда, и прежде всего комиссара, не всегда давало желаемые результаты. Мириться с таким ненормальным положением было нельзя.

После долгих размышлений мы с Винокуровым пришли к убеждению: укреплять партийную организацию и поднимать ее роль в воспитании партизан надо начинать с восстановления в правах самих членов партии, не имевших партийных документов. Чтобы не противопоставить себя таким шагом большинству коммунистов, мы обстоятельно готовили к этому политработников, продумали все детали.

Обосновавшись в Ворговском лесу, мы собрали коммунистов. Это было первое собрание после очень трудного перехода. Люди думали, что будут обсуждаться итоги перехода, и были немало удивлены, когда Винокуров объявил, что на собрании речь пойдет о восстановлении в памяти коммунистов основных положений Устава, касающихся, партийных организаций и членства в партии. Излагая по памяти параграф за параграфом, Винокуров подвел к тому, что партизанам необходимо в самый короткий срок упорядочить партийные дела.

— Для этого, — уточнил он, — каждый должен подать заявление в партийную организацию. К заявлению следует приложить подробное объяснение: где и когда вступил в кандидаты и в члены партии, где в последний раз состоял на партучете, где и при каких обстоятельствах утратил партийный документ, как оказался в тылу врага, чем занимался на оккупированной территории до вступления в партизанский отряд, в каких боях участвовал, [45] есть ли в отряде люди, которые могут эти данные подтвердить... Партсобрание рассмотрит заявления, примет соответствующее решение и направит его на утверждение обкома{2}.

— Как же мы сами себя будем восстанавливать? — в недоумении спросил Чиберяк. — Партбилетов ни у кого нет...

— Ошибаетесь, Георгий Григорьевич, — ответил Винокуров, — партийные документы имеют комиссар, я и старший лейтенант Андропов.

— Выходит, вы втроем будете решать наши судьбы?

— По уставу, первичная организация создается при наличии трех членов партии. Первое заявление рассмотрим втроем. Следующее — при положительном решении вопроса — будем рассматривать уже вчетвером, и так дальше.

Посыпались вопросы. По всему было видно — большинство коммунистов понимают нас правильно и поддерживают. Но были и такие, кто считал несвоевременным начатый разговор. Подводя итоги, Винокуров сказал:

— Все лучшее в народе в это трудное время стремится в партию. На фронте, уходя в бой, солдаты просят считать их коммунистами. У нас тоже много замечательных людей. Мы тоже будем принимать их в партию. А для этого прежде всего вам самим надо выполнить необходимые формальности, чтобы получить право давать рекомендации.

Партийные собрания по разбору персональных дел проводились почти ежедневно. Первыми подали заявления все политработники. С каждым собранием на несколько человек увеличивалось число участников с правом решающего голоса. С затаенным дыханием выслушивались нелегкие истории коммунистов-партизан. Волнуясь, вновь переживая все, что пришлось испытать, люди вспоминали о страшных боях, тяжелом отступлении, окружении, о том, как с болью в сердце, когда уже не было надежды вырваться из вражеского кольца, зарывали в памятных местах свои партийные билеты. Говорили не только о печальных событиях тех дней, но и о самых сокровенных мыслях, о мучительных попытках объяснить случившееся. Излив все, что наболело, увидев в глазах товарищей понимание [46] и поддержку, человек духовно распрямлялся, уходил с собрания с легким, спокойным сердцем.

Особенно запомнилось мне собрание, на котором разбирали дело Василия Петровича Клюева. В партийности Клюева никто из нас не сомневался. Попав в окружение и оказавшись за линией фронта, он при первой возможности встал на путь партизанской борьбы, отважно сражался с ненавистным врагом. Партизаны уважали и любили Клюева за храбрость и прямоту. Василий Петрович знал, как относятся к нему товарищи, но на собрании страшно волновался. Заканчивая свою исповедь, он взволнованно сказал:

— Я утратил то, что считал дороже жизни, — свой партийный билет. Но верю, что найду его. Я помню номер, помню тот лесок и то дерево, под которым закопал партбилет, полагая, что живым отсюда не вырваться... Я дойду туда, сколько бы для этого ни пришлось драться с фашистами. Только тогда буду считать, что искупил свою вину...

Клюев сел и, как-то сразу обессилев, стал ждать решения своей судьбы. Некоторое время царила напряженная тишина.

Первым попросил слова Георгий Чиберяк. С большой убежденностью он говорил, что Клюев достоин быть в партии, что он — верный сын Родины. Чиберяка поддержали остальные коммунисты. Собрание единогласно решило восстановить Клюева Василия Петровича в правах члена партии.

Но не все у нас проходило гладко. Как ни странно, очень долго не подавал заявления командир отряда Григорий Иванович Кезиков. Он считал излишней такую формальность.

— Пойми, комиссар, нечего меня проверять! Я проверен в полку, назначен командиром, — убеждал он меня.

— Никто и не собирается тебя проверять, Григорий Иванович. Речь идет о восстановлении твоей партийности. Напрасно упираешься.

— Но я не выбывал из партии. Почему меня должны восстанавливать, а не решать вопрос о выдаче партбилета?

— Прежде чем выдать новый партбилет человеку, потерявшему организационную связь с партией почти год назад, надо убедиться, что он в это время оставался коммунистом. Неужели тебе это непонятно? [47]

— Понятно, конечно, — помолчав, сказал Кезиков. — Но и ты тоже должен меня понять. Неудобно как-то командиру выворачивать душу наизнанку перед подчиненными...

До глубокой ночи проговорили мы в тот раз. И все стало на свое место. На следующий день заявление Кезикова рассматривало партбюро, а вскоре решение бюро утвердило партийное собрание.

Воспитательная работа, проводимая партийной организацией, начала давать добрые результаты. На повестке дня партийных собраний появились первые заявления партизан о приеме в партию.

Под влиянием коммунистов росла боевая дружба, крепла взаимовыручка. Винокуров настойчиво добивался, чтобы каждая партийная группа стала главным организующим звеном своего подразделения. [48]