Глава вторая.

Из огненного кольца

После боев за Киев командиром корпуса стал полковник И. И. Затевахин — старый парашютист, большой специалист в ведении боевых действий воздушно-десантными войсками. Его 212-я бригада была укомплектована кадровыми парашютистами и командовать ею должен был опытный командир-десантник. На эту должность перевели полковника В. Г. Жолудева, ая стал командиром 6-й бригады.

Начальником штаба ко мне назначили капитана И. А. Самчука, служившего начальником оперативного отделения в 5-й бригаде у полковника Родимцева. Об Иване Аникеевиче я слышал только доброе. Знакомство с ним подтвердило отзывы. Молодой, невысокого роста, коренастый, неторопливый и хладнокровный, Самчук отличался большой работоспособностью и любое дело солидно и основательно доводил до конца. Хорошо подготовленный, он с одинаковым успехом справлялся как со строевой, так и штабной работой. На службе был требователен, но вел себя просто и за короткое время снискал общее расположение людей. Он сразу взял штаб в свои руки и на долгое время стал моим незаменимым помощником и верным товарищем.

В труде и заботах быстро пролетели двое суток, и бригада выступила своим ходом — попеременно на машинах и в пешем строю — в район Конотопа. Горьким был этот марш. После боев за Киев в соединении осталось не больше половины его состава. Мы шли с фронта в тыл. В селах и хуторах, через которые пролегал наш путь, население выходило на улицы. Бойцам и командирам совали овощи и фрукты. В глазах людей — немой вопрос и смятение. Около одного села остановились в роще на короткий привал. Был воскресный день. Десантников окружили жители. Смотрят, нет ли своих. Спрашивают, надолго ли мы уходим и почему не бьемся с врагом. Вокруг Назаренко и меня собралась целая толпа. Нас засыпают вопросами.

— А скажить, будь ласка, чого це вы нимця на Украину пустылы? Чи оружия нэмае, чи людэй мало? А може, вам йисты ничого? — спрашивает чисто одетый, убеленный сединами дед, полный георгиевский кавалер.

— Вы, папаша, сами-то воевали, — ответил я, — понимать должны. Не ждали так быстро войны...

— А Кыив нимэць уже взяв, чи ще ни? — спрашивает пожилой инвалид с культей вместо ноги.

— Киев у нас, под Киевом гитлеровцев бьют...

Еще не старая колхозница стоит рядом, лузгает семечки, язвит звонким голосом:

— А куды це вы йдэтэ з фронту, таки здорови та красыви? Мий чоловик на фронти загинув, а тут, бачьте, яка сыла, а не воюе!

Волнуясь, включается Назаренко:

— Граждане! Не думайте, что мы бежим с фронта. Мы дрались под Киевом, нас одна треть осталась. А сейчас мы идем на доукомплектование. Все еще впереди, и победа будет за нами.

Глядя на лица этих людей, я думал о том, как трудна задача армии, которую постигла хотя бы временная неудача. Только победа могла вернуть ей доверие народа.

Наш маршрут проходил недалеко от Путивля, и я с разрешения командира корпуса решил на пару часов заехать в город, где прошло мое детство. Обстановка это позволяла.

Древний Путивль, воспетый в «Слове о полку Игореве»... Каков он теперь? Ведь я не видел города почти пятнадцать лет. И в памяти возникли картины прошлого. Кирпичные, крытые железом купеческие дома с большими садами за высокими заборами. В центре — площадь с церковью, ряды добротных лавок и непременный городовой с длинными усами и черной шашкой на боку. Сюда в базарные дни и праздники съезжались крестьяне со всего уезда, и площадь жила бурной, веселой жизнью.

Ближе к реке, на высотке, — могучая в прошлом крепость. А потом парк: сирень, жасмин и акации. Отсюда открывались заливные луга Сейма и Кливени, золотые купола монастыря, деревни, поля и рощи — до самого горизонта.

Дорогие места далекого детства! Сколько тогда довелось мне слышать таинственных рассказов о подземных ходах из крепости в монастырь, складах старинного оружия и воинских доспехов, скрытых под землей, ночных призраках и колокольном звоне, который доносился в темные осенние ночи из монастыря.

Мальчишками мы были очарованы легендами, часами сидели у темных провалов крепости, со жгучим любопытством и опаской поглядывая в их глубину. Оттуда пахло сыростью, плесенью, а пламя зажженной спички почти не колебалось и высвечивало из пугающей темноты очертания уходящего в подземелье хода.

Шла первая мировая война. Отец у нас умер рано. Жить было тяжело. Мать ходила по зажиточным семьям стирать, шить, тяжелым непосильным трудом зарабатывала на жизнь.

У многих моих сверстников на фронте погибли отцы и старшие братья. В городе появились инвалиды. Безногие, безрукие, они сидели у церкви с шапками на земле. Редкие прохожие бросали в них медяки. Инвалиды благодарили, кланялись, звеня медалями и крестами на выцветших солдатских рубахах. На них мы смотрели со смешанным чувством жалости и уважения, не понимая, за что могли так искалечить этих людей далекие «германцы».

Шло время... С площади исчез городовой. В церковноприходском училище, где я учился, ребята из бедных стали звать батюшку — попом, а купцов и помещиков — буржуями. Будто ветром принесло новые песни, в них были такие чудесные слова:

Дома мать говорила старшей сестре Анне, что в столице сбросили с престола царя и теперь жить станет легче... Но началась гражданская война.

В один из дней на окраине Путивля разгорелся сильный бой. Мать затолкала меня и меньшого брата Романа в подвал, а когда стихло, мы выскользнули из него и вместе с соседскими ребятишками помчались к базарной площади, где всегда происходили самые важные для нас события. В щели забора мы видели, как на площадь входил офицерский полк.

— Красиво идут, сволочи, — сказал стоявший рядом с нами безрукий солдат. — Не кончили мы их сразу, придется теперь кончать.

Потом на площадь выскочила и развернулась конно-артиллерийская батарея. Орудия были сняты с передков, а лошади отведены в стороны. В тот момент со стороны крепости по батарее ударил пулемет красных. Появились раненые. Орудия тут же открыли огонь, и пулемет замолк.

С того дня мы стали играть в «белых» и «красных» и не раз возвращались домой разукрашенные синяками.

Беда словно сторожила наш дом. Тяжело заболела мать ох непосильного труда и лишений у нее открылась чахотка. Будто впервые я увидел изможденное лицо и поседевшие волосы матери, часами сидел у кровати, стараясь угадать ее малейшее желание, впервые без просьб делал что нужно по дому и радовался, когда мать хоть чуть-чуть улыбалась. Однажды, когда кашель несколько затих, она сказала, обращаясь ко мне:

— Вот какой ты стал, сынок, работящий. Нам бы теперь жить да жить... Да, видно, не суждено... Что с вами-то будет?

Через месяц ее не стало. Так кончилось наше детство. Шел 1920 год...

Сиротская судьба разбросала нас, детей, по разным городам, и долгое время мы ничего не знали друг о друге.

...Мы въехали в Путивль, и я оторвался от воспоминании. Печально выглядел город в эту тяжелую осень года. Он казался безлюдным, жители с ужасом думали о возможном приходе фашистов. Из моих знакомых и друзей почти никого не осталось. Только в парикмахерской на базарной площади работал старик Левитин — старый солдат царской армии. С его детьми мы дружили. Вместе с женой он остался в Путивле, хотя и слышал, что фашисты уничтожают всех евреев. Впрочем, он даже меня уверял, — что немцы сюда не дойдут. Позже из письма мне стало известно, что Левитины были убиты, как только гитлеровцы захватили город.

Я успел заехать и на кладбище. Листья на деревьях уже пожелтели и, медленно кружась, падали на землю. Сюда не доносился городской шум, и было как-то по-особенному тихо. Старое кладбище заросло травой и кустарником, и только дуб, возле которого была могила матери, стоял, как и прежде, все такой же мощный и величавый.

«Что будет с вами?» — припомнились мне слова материнского отчаяния перед смертью. Она думала, что оставляет нас беспомощными. Но разве могут быть в нашей стране забытые сироты? Нас воспитала, дала нам образование Советская власть.

Нарвав полевых осенних цветов, я положил их на могилу матери и уехал догонять бригаду.

Сосредоточившись у села Елизаветовки неподалеку от Конотопа, мы получили небольшое пополнение, начали приводить себя в порядок и занялись учебой. Теперь у нас за плечами был уже боевой опыт, добытый в сражении за Киев. Оборона и наступление, борьба с танками и авиацией, боевые действия ночью стали школой наших десантников.

События на фронте развивались стремительно. К 1 сентября передовые части 2-й танковой группы Гудериана форсировали Десну у Шостки и захватили плацдарм.

Вновь сформированная малочисленная 40-я армия, которой командовал генерал-майор К. П. Подлас, не успела закрепиться и была вынуждена отойти на юго-восток, к Сейму.

9 сентября и 1-я танковая группа немцев форсировала Днепр у Кременчуга и развивала наступление на север, в направлении Лубны, Лохвицы. Это грозило окружением войск Юго-Западного фронта.

В такой обстановке 3-й воздушно-десантный корпус был включен в состав 40-й армии и получил задачу перейти к обороне по южному берегу Сейма на рубеже Хижки, Сарновщины. Именно в этом направлении двигались танки Гудериана.

6-я бригада оборонялась на правом фланге корпуса, 212-я — в центре, а 5-я — на левом фланге, в районе железнодорожного моста севернее Конотопа.

Рубеж, занятый нами, заранее готовился местным населением — окопы полного профиля, дзоты перекрыты толстыми бревнами в два-три наката. Мы завершили окончательные работы и к 6 сентября подготовились к обороне. Но сил явно недоставало. Корпус оборонялся на широком фронте в одном эшелоне и почти не имел резервов.

К этому времени разведчики установили, что гитлеровцы заняли село Алтыновка на северном берегу Сейма.

Остатки наших 10-й танковой и 293-й стрелковой дивизий ночью переправились через реку в полосе бригад В. Г. Жолудева и А. И. Родимцева. Чтобы уточнить обстановку я послал к командиру 293-й стрелковой дивизии полковнику П. Ф. Лагутину капитана Г. Б. Смолина.

Возвратившись, Смолин доложил, что оба соединения, измотанные и обескровленные в боях, отходят под натиском передовых частей 24-го танкового корпуса врага.

В 10-й танковой дивизии осталось всего десять танков, а в стрелковой не более трех батальонов бойцов при небольшом количестве артиллерии.

Слушая доклад начальника оперативного отделения, я невольно вспомнил, как в годы моей учебы в академии преподаватель тактики П. Ф. Лагутин убедительно доказывал нам необходимость определенного соотношения сил в наступлении и обороне. Сейчас же он с остатками своих измотанных частей уже длительное время с тяжелыми боями отходил под натиском танковой группы гитлеровцев. Так война вносила свои поправки в понятия, которые казались когда-то безупречными, в нормы и методы ведения боя, которыми мы владели.

Легко представить, какое искусство требовалось от командиров соединений, чтобы они смогли сдержать такими незначительными силами грозного врага, какую беззаветную отвагу должны были проявлять люди!

Нам предстояло стать на пути танковой армады гитлеровцев, не допустить форсирования Сейма. Враг спешил. Утром 8 сентября противник попытался внезапно, без артподготовки переправиться из района села Мутино. В бинокль было видно, как около двух рот с надувными лодками и плотиками броском вышли на широком фронте к берегу и начали преодолевать реку. По ним сразу открыли огонь стоявшие на прямой наводке артиллеристы капитана С. И. Павленко, заговорили наши минометы, станковые и ручные пулеметы.

Минометы противника начали вести ответный огонь, но было уже поздно. Нам потребовалось несколько минут, чтобы потопить десяток лодок, остальные повернули обратно. Много фашистов нашли свой конец в Сейме, немало их осталось и на его берегу вплоть до самого Мутина.

— Великое дело — огонь прямой наводкой, — заметил я, обращаясь к капитану Павленко, когда наступила передышка. — Особенно когда артиллерии мало...

— А вот говорят, что на войне самое тяжелое — рукопашный бой. Даже в песне поется: «Бой рукопашный, бой последний...» Помните, товарищ комбриг, как под Киевом неслись на батарею Иванова десять вражеских танков? Их надо было в считанные минуты остановить. Иначе и батарея, и мы с вами, наверное, не стояли бы сейчас здесь. Выручили пушкари, хотя для половины из них тот бой стал последним...

Удача укрепила нашу уверенность в себе. Решающую роль в этом бою, конечно, сыграли артиллеристы капитана С. И. Павленко — ветерана бригады, талантливого и смелого командира. Еще в первых боях он понял, насколько высока эффективность огня прямой наводкой, и сделал его главным в боевых действиях артиллеристов. Находясь в боевых порядках подразделений, артиллерия придавала стойкость десантникам, особенно при схватках с гитлеровскими танками.

Успешно отразили попытки противника форсировать Сейм и наши соседи. Однако мы понимали — это лишь разведка боем. Нам предстояло встретиться с главными силами врага.

Особое опасение вызывал правый фланг бригады, где между нами и отрядом генерала А. С. Чеснова, оборонявшим направление на Путивль, оставался разрыв около 3 километров. Штаб отряда сообщил — прикрыть эту брешь у них нечем. Здесь таилась опасность. Надо на месте посмотреть, что можно сделать. С начальником артиллерии капитаном Павленко и разведчиком — старшим лейтенантом Москвичевым отправились мы на правый фланг.

Еще днем раньше я приказал организовать там разведку и наблюдение, подготовить артиллерийский огонь. В случае крайней необходимости мы могли бросить туда резерв бригады.

Ознакомились с местностью, определили рубежи развертывания и направления контратак резерва, посмотрели, где целесообразно сосредоточить огонь артиллерии.

Хорошо потрудился побывавший здесь ранее Москвичев. На деревьях он оборудовал «вороньи гнезда», с которых велось наблюдение. Искусно замаскированные наблюдатели, сидевшие там, были невидимы даже с близкого расстояния. В одно из «гнезд» мы поместили наблюдателя с радиостанцией. Он мог вызвать огонь дивизиона, таким образом задержав противника до подхода резерва.

На обратном пути, обсуждая проведенную работу, мы пришли к выводу: на этом направлении сделано все, что было в наших силах. Но как не допустить форсирования гитлеровцами Сейма в полосе бригады? Заманчивым представлялось решение нанести упреждающий удар артиллерией и минометами по пунктам сосредоточения переправочных средств и подразделений. Но для этого надо знать, где они находятся, и иметь достаточно артиллерии.

Ночью разведчики Подкопай, Попов-Печер, Свистун во главе со старшим лейтенантом Москвичевым скрытно переправились через Сейм. Они установили, что немцы готовят переправу в районе Мутина, подтягивают переправочные средства к берегу и сбивают вдоль него плоты.

Важные данные сообщили нам жители. Ночью, когда вместе с Назаренко, Самчуком и Павленко мы обсуждали у меня в блиндаже сложившуюся обстановку, раздался стук в дверь. Вошел старший лейтенант Бакай, подталкивая впереди себя босого паренька лет двенадцати в чьей-то, не по размеру, пилотке и десантной куртке до пят, накинутой на голое тело.

— Со второго батальона доставили, — доложил Бакай, — переплыл Сейм из Мутина. Говорит — отец послал...

— С чем явился, парень? — спросил я его.

— Батько мий послалы мене. Кажуть: «Плывы, Иван, до червоноармейцев та передай главному командиру, що уси танкы пишлы до зализничного мосту». А в нашому сели дуже богато солдатив та машин. Забрали уси лодки, готовлять плоты...

— Спасибо, Иван, тебе и твоему отцу. Что ж ты голый-то приплыл?

— Та ни! Нимэць проклятый як почав стреляты, я и нырнув. А штаны та рубаха на голови булы и поплыли соби. Я б их догнав, та побоявся, що не успию...

Сведения были ценными. Я приказал представить паренька к медали, одеть, обуть и отправить к своим, обеспечив самые строгие меры безопасности.

О результатах разведки я доложил командиру корпуса полковнику И. И. Затевахину и просил его своим артиллерийским полком помочь нанести огневой удар по врагу, Иван Иванович идею одобрил, но обещал поддержать нас огнем только одного дивизиона и лишь в течение пяти минут.

— Главный удар немцев, — заявил комкор, — надо ждать в полосе пятой бригады, у Родимцева.

9 сентября, едва забрезжил рассвет, раздались залпы наших орудий. Они били по местам сосредоточения переправочных средств на северном берегу Сейма, по скоплениям живой силы противника и его техники. Налет был проведен вовремя. Буквально через несколько минут немцы начали мощную артиллерийскую подготовку по всей полосе корпуса. Затем в небе появились «юнкерсы» и группами по 15–20 самолетов начали бомбить боевые порядки бригады и соседей. Непрерывная канонада доносилась и со стороны Путивля, где оборонялся отряд генерала А. С. Чеснова.

Как и ожидал комкор, главный удар враг наносил по бригаде А. И. Родимцева в районе железнодорожного моста. На нашем рубеже гитлеровцы попытались на остатках переправочных средств форсировать Сейм, но были отброшены. 5-я бригада оказалась в тяжелом положении. Сосредоточив крупные силы на узком участке, противник создал там многократное превосходство в силах и средствах и начал форсирование Сейма.

Несколько раз я пытался поговорить с Родимцевым, чтоб узнать обстановку: от него дороги ведут к нам в тыл. Но связаться с ним не мог. Позвонил Жолудеву, но тот ответил, что связи с Родимцевым не имеет, а от штабного разведчика, который был послан в 5-ю, тоже нет вестей.

Тут же меня вызвал к аппарату командир корпуса. Когда я доложил ему, что в нашей полосе противник отброшен, и попросил уточнить положение 5-й бригады, Иван Иванович, помолчав некоторое время, сказал:

— Чтоб прикрыться с тыла, вышлите усиленную роту в село Казацкое и разведку к Родимцеву. У меня с ним тоже нет проводной связи. Его позиции прорваны, немцы идут на Конотоп. Я со своим наблюдательным пунктом еле ушел от их танков. Учтите, — предупредил Затевахин, — гитлеровцы захватили корпусную радиостанцию. Могут быть провокации. До получения новых документов по радиосвязи пользуйтесь только телефоном.

Неизвестность, с которой так часто приходится сталкиваться на войне, сейчас была недопустимой. Грозная опасность надвигалась на нас с тыла. Что делается в 5-й бригаде, следовало не только знать, но и немедленно оценить, чтобы успеть принять необходимые меры. Каждая минута была дорога, и потому я решил поехать к Родимцеву и сказал об этом начальнику штаба и комиссару. Павел Яковлевич заметил:

— Комбригу не обязательно самому вести разведку, но сейчас действительно случай исключительный.

Я посмотрел на Назаренко с признательностью: хорошо, когда товарищи понимают тебя с полуслова...

Со мной отправились капитан Смолин и радист. Поехали в сторону Казацкого вслед за разведкой по хорошо накатанной дороге. Туда ушла и рота десантников. У развилки повернули по песчаной дороге в лес. Тихо. Не шелохнувшись стояли высокие сосны, и казалось, будто мы попали в другой мир. Вскоре стали слышны орудийные выстрелы и далекий грохот двигающихся танков. Впереди из-за сосны вышел десантник и предупреждающе поднял руку. Оставив разведчиков у машин, вместе со Смолиным мы пошли на КП 5-й бригады и метров через двести встретили Александра Ильича Родимцева и его комиссара Ф. Ф. Чернышева.

— Подойдите поближе к опушке, — сказал Родимцев, — увидите, с кем и как мы воевали.

С опушки леса просматривалась большая поляна, а за ней — поле. На нем догорали шестнадцать танков и бронемашин. Кругом лежали убитые гитлеровцы, а кое-где и наши десантники. За буграми маячили самоходные орудия с направленными в сторону леса стволами. Вдали около железной дороги бесконечной вереницей двигались вражеские танки, штурмовые орудия, бронемашины, бронетранспортеры с пехотой, артиллерия, мотоциклы. В воздухе барражировали «мессеры». Враг шел на Конотоп, оставив у себя в тылу наш корпус. Мы оказывались в окружении.

Когда мы вернулись, начальник штаба капитан И. А. Самчук доложил, что к нам пришло сотни полторы курсантов из отряда генерала Чеснова. Гитлеровцы на их направлении форсировали Сейм, танковым тараном разрезали отряд на две части и, смяв его, двинулись на Путивль.

Курсантов построили, и мы с комиссаром решили поговорить с нашим «пополнением». Строй курсантов на поляне выглядел отлично. Молодые, рослые — как на подбор. Кое у кого, правда, перевязана рука или забинтована голова, но все до единого при оружии!

— Где же ваши командиры и политруки?

— Все погибли, — коротко ответил правофланговый, и мне показалось, что курсанты как-то посуровели. Я хорошо понимал их состояние. И у них так же, как и у нас, самые крупные потери были среди командиров подразделений и политруков.

— Да, немцы вас изрядно потрепали... На войне не без этого... — сказал я. — Но за одного битого, говорят, двух небитых дают.

— Хотите воевать вместе с нами? — обратился к курсантам Назаренко.

— За тем и пришли! — ответил все тот же правофланговый.

Мы оказались в очень сложной обстановке, и я до поздней ночи раздумывал: как вести боевые действия в условиях окружения, как поддержать боевой дух десантников? Зашел Павел Яковлевич Назаренко. Он тоже не спал. При свете наскоро сооруженной из гильзы со сплющенными краями коптилки его молодое лицо казалось постаревшим. Да и немудрено — ежедневно накапливаемая усталость давала себя знать. Присев к импровизированному столу, комиссар помолчал немного, потом спросил сурово:

— Что будем делать, комбриг? Ответил я не сразу.

— Представь себе, Павел Яковлевич, что корпус накануне выброшен в тыл врага, который стремится завершить окружение наших войск, — начал я как бы вслух высказывать то, о чем думал до прихода комиссара. — Что бы мы тогда делали? Собрали бы людей и технику, разобрались бы на незнакомой местности и, разведав противника, немедленно вступили бы с ним в бой. Ведь для этого нас и выбросили. Наше положение сейчас значительно лучше. Мы опираемся на подготовленный рубеж, хорошо изучили местность, узнали противника. Вот и подскажи, что дальше делать.

— Бить врага! — убежденно ответил Назаренко. — И надо будет в таком духе и поговорить с десантниками, настроить их на боевые дела. Ведь и они, наверное, тоже думают над тем, что сейчас делать, и думают, видно, по-разному...

В эту ночь мы еще долго говорили с комиссаром. В лесу тихо и темно, ни шороха, ни огонька. Прикрывшись боевыми охранениями, выслав вперед разведывательные дозоры, бригада отдыхала. Тревожным, чутким сном спали десантники, готовые каждую минуту вступить в бой.

Основной базой корпуса, оказавшегося в окружении, стал известный в здешних краях Лизогубовский лес. Вокруг него мы удерживали оборонительный рубеж. Он состоял из отдельных опорных пунктов и упирался флангами в южный берег Сейма. Через реку мы знали брод, который открывал нам возможность маневра на север.

Начали с организации постоянной круговой разведки. Это была главная задача начальника штаба капитана И. А. Самчука.

Бригады получили секторы, а штаб корпуса взял на себя наблюдение за железной дорогой на участке Кролевец — Конотоп, откуда могли подойти крупные силы противника.

Именно в те дни всей бригаде стали известны имена разведчиков Григория Попова-Печера, Петра Погуды, Ивана Подкопая, Анатолия Мазилкина. Среди них мне особенно запомнился первый. В груди этого худенького, невысокого паренька билось храброе сердце настоящего солдата. Проникая в тыл врага, Григорий устанавливал численность войск и их позиции, пункты штабов и складов, солдатских кухонь и мест отдыха. А мы затем внезапно обрушивали на них огонь артиллерии и минометов.

Однажды, переправившись перед рассветом через Сейм, Попов-Печер проник в село Камень. У бывшего правления колхоза стояли легковые машины.

«Наверное, штаб, — подумал разведчик, — надо бы уточнить».

С рассветом он увидел в одном из окон хитро замаскированный пучок линий связи. Теперь сомнений не было.

Когда Григорий вернулся в штаб, артиллеристы Павленко завершили дело, начатое им; штаб был разгромлен внезапным огневым налетом.

Нанести врагу как можно больший урон — это стало нашей задачей в создавшихся условиях. Мы понимали — решить ее можно только активными действиями. Потеря подвижности и боевой инициативы могла стать началом нашего разгрома, а переход к жесткой обороне был бы подобен самоубийству. Ведь помощи ждать неоткуда. Вот почему, находясь в тылу врага, мы не давали ему покоя ни днем ни ночью.

Начали с малого, совершив налеты на небольшие вражеские подразделения, а потом нашим ударам подверглись и крупные гарнизоны противника в Бочечках, Духановке, Казацком. В них участвовали подразделения всех трех бригад корпуса.

Успех в боях всегда достигался не преимуществом в силах и средствах, а обеспечением глубокой разведки, внезапностью удара и тщательной организацией боя. Враг серьезно встревожился и несколько раз пытался разгромить корпус. Но для этого у него не было достаточно крупных сил.

С большим трудом решалась проблема обеспечения подразделений всем необходимым. Уже несколько дней мы не имели хлеба, выдачу других продуктов пришлось сократить до минимума, на исходе были боеприпасы.

С помощью местных жителей корпусные разведчики установили, что в селе Хижки находятся большие склады продовольствия и оружия. Охрана — до роты гитлеровцев. На Хижки был организован налет, и мы завладели всем продовольствием, оружием и боеприпасами. На какое-то время стало легче.

Тяжело приходилось нашим медикам. В боях под Киевом героически погибли капитан медицинской службы В. А. Галкин, многие санинструкторы из числа киевских девушек. С тех пор ряды медработников не пополнялись. Бригадный врач Д. И. Петровский, командиры санитарных взводов К. Н. Птаха, М. М. Пушкин сами оказывали первую помощь десантникам. Но не хватало даже самых нужных медикаментов и перевязочных материалов.

Вскоре после того как мы оказались в окружении, комиссар П. Я. Назаренко решил побеседовать с десантниками в ротах.

— Мы должны хорошо знать, — сказал он, — как оценивают бойцы сложившуюся обстановку, и прийти к единому пониманию наших задач. Без этого нельзя надеяться на успех действий в теперешних условиях. Я был согласен с комиссаром.

А мнения бойцов были действительно разными. Одни говорили: раз помощь не придет, надо быстрее вырываться из кольца, не ждать, пока немцы подтянут свежие силы и уничтожат нас. Другие считали, что задача десантников — вести бой в тылу врага, нанести ему тяжелые потери, а потом уж прорываться к своим. Третьи просто говорили, что начальству видней...

— Наверное, Павел Яковлевич, — сказал я, когда Назаренко поведал об итогах бесед, — этот вопрос уже не раз обсуждался среди красноармейцев, и в него надо внести ясность. Правы, конечно, те, кто считает, что надо бить фашистов, а не спасаться самим. Командование скажет, когда и куда выходить к своим.

Уже на следующий день политотдел бригады организовал разъяснительную работу в подразделениях, которая была направлена на прекращение всяких кривотолков, мобилизацию мыслей и чувств бойцов и командиров на выполнение единой боевой задачи.

По сведениям корпусной разведки, в ночь на 17 сентября южнее Кролевца, прямо на перегоне, противник начал выгрузку крупных сил пехоты и артиллерии, а на станции Бурынь появились танки. Сомнений быть не могло: враг решил покончить с нами.

...Шли девятые сутки боев в тылу врага. Противник не мог приблизить фронт окружения вплотную, поскольку мы вели активные боевые действия. Он занимал населенные пункты и отдельные высоты, прикрывая дороги между ними. Но мы все еще сохраняли возможность маневра.

В тот день я узнал, что получен приказ о выходе из окружения. Комкор И. И. Затевахин собрал командование бригад, посоветовался с нами и объявил свое решение.

Вот к чему оно сводилось.

3-й воздушно-десантный корпус, снявшись под покровом ночи с занимаемых позиций, должен скрытно следовать вне населенных пунктов. Выдвинувшись к Поповой Слободе, он захватывает ее и выходит из окружения. На первом этапе 6-я бригада составляет авангард корпуса. Ее задача — уничтожить противника в Поповой Слободе и обеспечить выход через село главных сил. В дальнейшем соединение идет в арьергарде, прикрывая движение корпуса в район Ворожбы.

Мне было над чем подумать. Удар в лоб по Поповой Слободе грозил большими потерями. Значит, надо как-то перехитрить врага, усыпить его бдительность, пойти на определенный риск. А что, если посадить в трофейные автомашины сильный передовой отряд и ночью, под видом немецкой колонны, с зажженными фарами, внезапно ворваться в село и овладеть им? Если не сумеем развернуться в селе, атакуем врага с тыла. Пешая часть бригады, следуя за передовым отрядом, ударит с фронта, и вместе мы возьмем село... Решено!

Рассказал о своем намерении комиссару и начальнику штаба.

— Что ж, внезапность здесь обеспечивается, — сказал П. Я. Назареико. — Немцы вряд ли допускают такую возможность. А это обещает успех.

— Но главное, — поддержал начальник штаба, — успеть выйти к Поповой Слободе затемно, не опоздать.

Потом решение утвердил командир корпуса.

С передовым отрядом я иду сам. Пешую часть бригады поведет капитан Н. Ф. Евдокимов. Хорошо подготовленный и опытный командир, участник освобождения Бессарабии и финской кампании, он возглавлял 3-й парашютно-десантный батальон со дня его формирования. Доверяя ему руководство частью бригады, я ни на минуту не сомневался в том, что он успешно выполнит поставленную задачу. С Евдокимовым шли комиссар бригады П. Я. Назаренко, капитан Г. Б. Смолин и большая группа командиров нашего штаба. Ему было на кого опереться.

В пути я получил распоряжение комкора. В связи с неясной обстановкой он предлагал пройти, если удастся, Попову Слободу, не развертываясь, поручив ее захват пешей части бригады.

Однако, чтобы выйти ночью, по бездорожью и в ограниченное время к Поповой Слободе, нужен был хорошо знающий район проводник. Найти его я поручил разведчикам. Вскоре в землянке передо мной стоял житель села Хижки Конотопского района Матвей Григорьевич Завгородний. В годах он был почтенных, но выглядел крепким.

Я объяснил, какая помощь от него требуется, и Матвей Григорьевич согласно закивал:

— По этим местам я с завязанными глазами пройду, Хожено здесь не раз...

— А не боитесь, папаша? Ведь и убить могут.

— С вами-то чего бояться. Вот когда вы уйдете, а мы останемся под немцами, тогда и будет боязно...

С помощью Матвея Григорьевича мы наметили маршрут движения колонны вне населенных пунктов. В ночь на 18 сентября 6-я бригада, а за нею и главные силы корпуса начали движение к Поповой Слободе. Впереди — разведка с прикрытием на флангах — усиленные дозоры. Было холодно, темно, моросил мелкий дождь. Машины шли очень медленно, и пешая часть бригады почти не отставала от передового отряда. Остались в стороне Анютино, Хижки, Духановка. Оттуда доносились шум моторов, крики, редкая стрельба из автоматов.

Бездорожье и ночь подправили наши расчеты. Мы были в пути больше, чем планировали, часть колонны растянулась, а до рассвета оставалось совсем немного времени.

В таких условиях развертываться в Поповой Слободе с неполным составом отряда было нецелесообразно. Мы решили пройти село, не открывая огня, развернуться на окраине и атаковать Слободу с двух сторон совместно с пешей частью бригады. Но прежде надо было узнать, что делается у противника.

На подходе к селу колонна остановилась. Подошел возглавлявший разведку старший лейтенант Москвичев. Он доложил, что немцы занимают только центральную часть Слободы. В селе стоит до батальона пехоты, шесть орудий и три бронемашины, у сахарного завода — до роты танков. Вражеский гарнизон спит под охраной часовых.

— Подготовить оружие к бою! Без команды огня не открывать!

Я попрощался с Матвеем Григорьевичем Завгородним:

— Ждите нас! Скоро вернемся.

Колонна тронулась. Передовой отряд на машинах с зажженными фарами спокойно проходил Попову Слободу. Кажется, затея удалась. У заборов видны орудия и бронемашины. Невдалеке, у сахарного завода, в свете фар просматриваются контуры танков. Лишь у отдельных хат стоят часовые. Один из них вразвалку подходит к дороге, что-то спрашивает, стараясь перекричать шум двигающейся колонны. С машины его жестами приглашают садиться в кузов. Солдат смеется и, повернувшись, уходит.

Неумолимо надвигался рассвет. Когда хвост передового отряда проходил центр Поповой Слободы, послышался треск вражеских автоматов. Гитлеровцы распознали десантников. Но сразу заговорили наши пулеметы и автоматы, заухали разрывы гранат — это атаковала немцев пешая часть бригады и батальон, подошедший от Жолудева.

Быстро связались по радио с Евдокимовым. И вот уже дивизион капитана Павленко открыл огонь по указанным целям. Десантники, следовавшие с нами, внезапно и стремительно атаковали гитлеровцев с тыла. Гарнизон врага был разгромлен, а остатки фашистов отброшены на окраину села.

Корпусу открылся путь из вражеского кольца. В том бою героями были все.

Посреди дороги в центре села замер подбитый вражеский танк. На него перестали обращать внимание. Артиллеристы и часть подразделений ушли вперед. Но неожиданно танк ожил — фашист огнем из пулемета прижал десантников к земле. Тогда старшина 2-го батальона И. С. Соловьев, подобравшись ползком к машине, бросил под нее связку гранат. Танк загорелся, и пулемет замолк. Но вражеская пуля оборвала жизнь смельчака.

Пешие подразделения 1-го батальона медленно продвигались по садам и огородам, очищая хаты от вражеских автоматчиков. Со стороны сахарного завода стал слышен шум подходивших танков.

— К бою! — услышали бойцы голос своего комбата капитана И. И. Прошо. — Замаскироваться, подготовить гранаты и бутылки! Без команды огня не открывать!

В наступившей тишине отчетливо слышен лязг гусениц. Вот машины втянулись в сад и медленно ползут, ломая деревья и заборы.

— Огонь!

Со всех сторон в танки полетели гранаты и зажигательные бутылки. Сразу три машины окутались дымом и пламенем, а остальные стали отходить назад, пытаясь уйти из засады. Из хат в панике выскакивали фашистские автоматчики. Но уже слышен характерный звук летящих мин. По отходящим гитлеровцам ударила минометная рота. Десантники поднялись в атаку и отбросили врага за окраину.

Капитан Прошо, рассказывая мне про этот бой, восхищался отвагой комиссара старшего политрука П. Ф. Павлычева, капитана М. П. Труханова, лейтенантов И. И. Исакова, Н. Н. Баталова и многих других. Но он ни слова не сказал о себе. А между тем Иван Иванович Прошо, несмотря на свою молодость, был уже опытным командиром, воевал на Халхин-Голе и Карельском перешейке. И конечно же, его личная храбрость и отвага сыграли не последнюю роль в этом решающем бою...

Колонны частей в походном порядке шли мимо нашего наблюдательного пункта, развернутого на окраине Поповой Слободы неподалеку от дороги. Вот проходит 5-я бригада. За ней тылы и штаб корпуса. Замыкает колонну 212-я бригада. Что-то кричит мне и смеется, высунувшись на ходу из машины, Жолудев, но за шумом ничего не слышно. Корпус выходит из окружения, готовый ежеминутно сразиться с врагом.

Подъехал командир корпуса полковник И. И. Затевахин. Выслушав мой доклад о действиях в Поповой Слободе и о том, что вперед и к станции Бурынь выслана разведка бригады, он поблагодарил нас и приказал нам пропустить части корпуса и двигаться затем в арьергарде в район Ворожбы.

На окраине села я встретился с командиром 5-й бригады полковником А. И. Родимцевым. Александр Ильич имел опыт боев с фашистами в Испании, был удостоен звания Героя Советского Союза.

— Жив, шайтан тебя побери, а говорили, что убит, — весело сказал он, обнимая меня.

Действительно, кто-то пустил слух, будто я погиб. Подъехали Назаренко, Евдокимов и Смолин.

— Товарищ комбриг, — доложил начальник оперативного отделения, — противник из Поповой Слободы отброшен. Подразделения бригады под прикрытием батальона Прошо и батареи Иванова свернулись в колонну. Вот они уже идут...

Мимо нас проходила пешая часть 6-й бригады. У многих окровавленные повязки, но шли все бодро. И тут я услышал слова Назаренко:

— Ничего, наступит время, и мы еще увидим, как будут рваться из окружения фашисты.

Позднее я узнал, что немцы даже не заметили нашего, ухода из Лизогубовского леса. Они целый день бомбили и забрасывали лес листовками с предложением сдаться. Как потом стало известно, ночью подошедшие в этот район свежие части гитлеровцев, не разобравшись в обстановке, затеяли друг с другом бой, который длился до рассвета.

Не раз вспоминали мы добрым словом нашего проводника Матвея Григорьевича Завгороднего. После войны в селе Хижки побывал бывший начальник штаба 6-й воздушно-десантной бригады полковник И. А. Самчук. Так и не рассказал никому о своем подвиге Матвей Григорьевич Завгородний. Умер он в 1954 году. Узнав о патриотическом поступке своего земляка, колхозники решили поставить на его могиле памятник.

Выход с боем из окружения 3-го воздушно-десантного корпуса в полном составе показал еще тогда, в 1941 году, в дни наших тяжелых испытаний, на какую высокую организованность и отвагу способна наша армия — ее командиры, политработники и красноармейцы. За успешные боевые действия в тылу врага и выход из окружения Военный совет 40-й армии объявил благодарность всему личному составу корпуса.