От Сталинграда до Донбасса

Морозным вечером 1 января 1943 года, как раз в тот день, когда наш Сталинградский фронт был переименован в Южный, [142] мы прибыли в Котельниковский. Помещения, в которых нам предстояло расположиться, еще занимал штаб 2-й гвардейской армии, и довольно долго пришлось прождать в темноте, на морозе, пока все утряслось и мы смогли войти в теплое помещение и обогреться.

2 января я получил задание, которое очень пришлось по душе: меня включили в группу командиров, отправлявшихся на вспомогательный пункт управления (ВПУ). Для приближения работников штаба фронта к наступавшим войскам сюда от каждого отдела штаба фронта выделили представителя, который должен был поддерживать связь с войсками на переднем крае, получать от них необходимые сведения и передавать в штаб фронта.

В тот же день мы приехали в село Ильинское, расположенное в нескольких километрах восточнее железнодорожной станции Дубовское. Наши войска в это время были уже значительно южнее — на рубеже реки Маныч, и вели бои за Зимовники.

Враг так поспешно отступал, что не успел разрушить многие населенные пункты. Уцелело и Ильинское. Из письма жене от 4 января: «Поселок, в котором мы остановились, словно бы затерявшийся в необъятных степных просторах, от войны мало пострадал: противник захватил его неожиданно, а драпал отсюда поспешно. Пять месяцев хозяйничали здесь оккупанты, пять месяцев грабили жителей, отбирали птицу, скот, различные вещи, и, несмотря на это, с нашим приходом все преобразилось: на кроватях снова появились подушки и кружевные подзоры, на окнах — занавески, в некоторых дворах — куры, утки, гуси, овцы, которых во время оккупации крестьяне тщательно прятали в погребах, ометах сена — словом, где только могли. Хозяйки ухаживают за нами, как за своими детьми».

Последнее относилось и к хозяйке домика, который отвели для меня. Пожилая на вид женщина, оказавшаяся на самом деле моложе, чем выглядела, встретила меня очень приветливо, несмотря на мои отговорки, усадила за стол, поставила на него большую кринку с молоком:

— Вы уж не обессудьте, мало чем могу угостить. Корову-то не забрали, велели им, иродам, молоко поставлять, а остальное у меня фашисты проклятые начисто разграбили. И слова поперек им не скажи — запросто могли пристрелить, особенно такую, как я. Ведь люди-то знают, что мои муж и сын в Красной Армии. Где они сейчас, живы ли? [143]

Работа на ВПУ ничем существенно не отличалась от той, которую я вел до этого. Только здесь больше ощущалось дыхание фронта, и это заставляло действовать оперативнее.

Через несколько дней на ВПУ приехал командующий фронтом генерал А. И. Еременко. Не зная, понадоблюсь ли я ему лично, подготовил на всякий случай обстоятельный доклад. И не зря! Прибегает посыльный:

— Товарищ капитан, к командующему фронтом!

Домик чуть побольше моего. В прихожей встретил адъютант, видимо знавший уже о цели моего прихода, ибо сразу же предложил пройти в соседнюю комнату. Вошел. Первое, что бросилось в глаза, — какой-то нежилой вид помещения, да и к работе не очень располагающий. Что-то хозяйственники здесь не проявили должного старания.

В комнате было прохладно. Генерал Еременко сидел в накинутой на плечи бурке на деревянной кровати у придвинутого к ней стола.

Я вытянулся, представился.

Генерал поздоровался и предложил доложить обо всем новом и наиболее существенном в полосе действий фронта.

Я достал карту, разложил ее перед ним на столе и стал докладывать, стараясь быть по возможности лаконичным, но и не пропустить чего-нибудь существенного. Кажется, все изложил четко, ничего не перепутал. А командующий слушал и молчал. Выслушав же до конца, поднялся из-за стола, надел папаху, запахнул бурку и вышел из комнаты.

Я оставался один. Стою и не знаю, что мне обо всем этом думать и что делать. Минут через пять Еременко вернулся, сел на место, достал из принесенной им кожаной полевой сумки карту, положил ее на стол, сказал:

— Ну вот, а сейчас докладывайте все с самого начала и не торопитесь — я буду уточнять обстановку.

Теперь, когда мы спокойно и деловито работали вместе, постепенно ушло понятное чувство некоторой напряженности, которое я испытывал во время своего первого в жизни доклада командующему фронтом.

Уходил я от командующего в приподнятом настроении, довольный тем, что на все вопросы сумел ответить без запинки. И сразу же стал свидетелем и участником интересного для меня события.

Погода с утра стояла пасмурная, сыпал снежок. Но к полудню она разгулялась, тучи ушли на юг, и над Ильинским заголубело чистое небо, засияло солнце. И тут из ушедших [144] к горизонту туч буквально выплыли три немецких транспортных самолета Ю-52.

Рядом с Ильинским располагался полевой аэродром, где базировался полк наших истребителей. Несколько самолетов находилось в это время в воздухе, а через пару минут после появления «юнкерсов» взлетели еще несколько «ястребков». Наши истребители дружно атаковали фашистских транспортников, явно пытавшихся прорваться к окруженной под Сталинградом вражеской группировке. Все три «юнкерса» чуть ли не одновременно задымили и пошли на снижение. Из них на моих глазах выпрыгнули с парашютами ни много ни мало — ровно десять человек.

Я тут же бросился в расположение комендантской роты и поспел как раз вовремя — там готовилась к выезду команда, выделенная для задержания приземлившихся вражеских авиаторов. Я успел занять место в кабине первой автомашины.

Шофер погнал машину напрямую по заснеженной степи. Хоть снег был неглубоким, но он прикрыл ямы, рытвины, так что нас бросало из стороны в сторону. Когда до замеченной нами группы из четырех вражеских авиаторов, успевших уже сбросить парашюты и собраться, осталось метров пятьдесят, я приказал водителю остановить машину, а выпрыгнувшим из кузова автоматчикам скомандовал:

— Без моего приказа не стрелять! Всех взять живыми, каждого на месте обыскать и обезоружить.

Честно говоря, особой уверенности в том, что обойдется без кровопролития, у меня не было — ведь противник наверняка имел оружие, кто-то из них мог оказаться фанатиком, готовым продать свою жизнь подороже. Однако, видя наше численное превосходство и понимая бессмысленность сопротивления, никто из членов экипажей сбитых «юнкерсов» не пытался защищаться, не открыл огня. Вся десятка, до последнего, подняла руки; четверо были подобраны бойцами с нашей машины, остальные — с двух других.

Понятно, что для штаба фронта такой богатый улов, да еще буквально свалившийся с неба чуть ли не на голову, представлял известный интерес. И в самом деле захваченные в плен вражеские авиаторы дали немаловажные показания.

Через несколько дней я выехал на новый ВПУ в Мартыновку. Со мной в качестве помощника поехал лейтенант Игорь Никитин — переводчик с румынского языка. В то время против нас не стояли румынские войска, и он был [145] свободен, а прикрепление его ко мне оказалось весьма полезным.

Игорь меня избавил от заключительной часта моего рабочего дня. С утра я работал, а Никитин помогал мне, после чего он ложился отдыхать. После подготовки донесения я будил Игоря, и он отправлялся на узел связи, а ложился спать я. Таким образом я дополнительно получил для отдыха 2–3 часа, о чем до этого мог только мечтать.

Хозяйка нашего дома, очень приветливая женщина, сердилась, когда я посылал Игоря ночью на узел связи. Хорошо помню, как она, сделав строгое лицо, говорила, мешая русские и украинские слова:

— Такий старый, вже сывый, и такого молоденького посылае. Ничь темна, сам мог бы сходить.

Мы оба только посмеивались над этими словами. Мне было тогда 28 лет, но война уже заметно посеребрила голову, потому по сравнению с Игорем я и был «старый».

Но за напускной строгостью женщины скрывались доброта и гостеприимство. Как-то Игорь неважно почувствовал себя, ночью на узел связи пришлось пойти мне. Возвратился через два часа. В хату войти оказалось невозможно: везде вповалку спали уставшие красноармейцы. Хозяйка сказала:

— Вы уж извиняйте, пока вы ходили, я солдатиков переночевать пустила. Подумала, може кто и моего хозяина вот так же пожалеет.

Понятно, что хотя подобного рода эпизоды и запомнились как какие-то штрихи многообразной фронтовой жизни, но, конечно, не они составляли главное, чем жили тогда советский народ и воины его Вооруженных Сил. Их внимание было приковано к развернувшемуся 10 декабря 1942 года наступлению армий Донского фронта, направленному на ликвидацию окруженных под Сталинградом немецко-фашистских войск. Не буду рассказывать о наших эмоциях, связанных с каждым успехом войск соседнего фронта, возглавляемого прославленным военачальником генералом К. К. Рокоссовским. В те дни я написал родителям: «Думаю, что вы одновременно со мной услышали по радио радостное сообщение: с фашистами под Сталинградом покончено, они потерпели здесь сокрушительный разгром. Красная Армия вписала еще одну блестящую страницу в историю Отечественной войны. Горжусь тем, что и мне довелось участвовать в этой великой битве, испытать ни с чем не сравнимую радость крупной победы, к которой мы так долго и так [146] трудно шли. Не сомневаюсь, что всем вам понятны мои чувства...»

Не понять этих чувств было просто нельзя — ведь их разделяли не только все советские патриоты, но и миллионы людей за рубежом. Свежи, не меркнут эти чувства и сейчас.

Тем временем ВПУ переместился в Большую Орловку, и едва я успел там расположиться, как меня снова вызвал генерал А. И. Еременко. На этот раз он сам нанес на мою карту местоположение полевого аэродрома, на котором базировался наш истребительный авиаполк, приказал немедленно выехать туда и передать его приказание: разведать участки железных и шоссейных дорог южнее Батайска, а также железнодорожный узел в Ростове-на-Дону.

Выйдя от командующего, я получил, как обычно, полуторку и вскоре выехал на, в общем-то, непростые в темноте поиски аэродрома, который находился довольно далеко от ВПУ. Во всяком случае, тронувшись в путь вечером, мы ехали всю ночь и только утром прибыли на место.

Дежурный, тщательно проверив мои документы, сказал, что сейчас командир полка около КП ставит пилотам боевую задачу, и если у меня приказ командующего фронтом, то надо спешить, пока самолеты не взлетели.

Полуторка помчалась прямо по полю, к стоянке самолетов, и очень своевременно, ибо к ним уже торопились летчики. От имени командующего фронтом я попросил их вернуться к командному пункту и сам поехал туда же. Выслушав меня, командир полка спросил:

— А у вас есть письменное приказание?

— Нет, я получил устный приказ, за точность передачи которого отвечаю. Да и сами подумайте, мог ли я сказать командующему фронтом: «Вас понял, но дайте мне письменный приказ».. Вот смотрите, на моей карте пометки, сделанные им лично. К тому же, пока я буду ждать здесь результатов вылета, вы успеете, если захотите, навести любые необходимые вам справки.

Словом, убедил я полковника. Он отдал приказ: двумя самолетами разведать дороги, двумя — железнодорожный узел Ростов. Пилоты быстро подготовили карты, и две пары истребителей поднялись в воздух для выполнения задания командующего фронтом.

Мы сидели в блиндаже полковника, разговаривали о разном, но каждый из присутствовавших наверняка думал: «Ну, как там они?»

Наконец полковник сказал: [147]

— Подходит время возвращаться машинам, пойдемте посмотрим на посадку.

Действительно, скоро два истребителя благополучно приземлились. Ведущий, капитан, очень толково доложил о результатах разведки дорог, по которым в направлении на Ростов сплошным потоком двигались автомашины, повозки, колонны пехоты, артиллерия. Наши истребители подверглись ружейно-пулеметному обстрелу с земли, но повреждений не получили. В воздухе самолетов противника не видели.

Так вот почему генерала Еременко интересовали эти дороги: похоже, что к Ростову отходили войска северокавказской группировки противника.

Между тем вторая пара, ушедшая на Ростов, все еще не появлялась. Полковник стал заметно нервничать, то и дело посматривать на часы. Потом сказал:

— Все! У них больше нет горючего.

И тут же из-за холма на бреющем выскочил самолет и с ходу приземлился на летное поле. Через несколько минут летчик автомашиной был доставлен на КП. Это был лейтенант, ведомый из второй пары.

Лейтенант рассказал, что при подлете к Ростову их пара попала под массированный зенитный огонь. Чтобы не сорвать выполнение задания, отвернули в сторону и попытались выйти на цель с запада. Но и здесь город прикрывали зенитные батареи. В почти безоблачную погоду вражеские зенитчики стреляли довольно метко, снаряды рвались вблизи от воздушных разведчиков. Пришлось вновь уходить, маневрируя по высоте, скорости и курсу. И в это время со стороны солнца нашу пару атаковала семерка «мессеров». Вступили с ней в неравный воздушный бой, а поскольку горючего оставалось мало, стали постепенно оттягиваться поближе к линии фронта. Пытаясь оторваться от противника, вошли в облако, но при выходе из него самолет ведущего попал под огонь «мессершмитта», задымил, провалился вниз и был ведомым потерян из виду. Самому же лейтенанту удалось переворотом через крыло снизиться до бреющего полета и на последних каплях бензина дотянуть до своего аэродрома.

Поблагодарив командира полка и летчиков, я стал с ними прощаться. Полковник попросил меня доложить командующему, что аэродромы нашей истребительной авиации находятся далеко от линии фронта, а это затрудняет сопровождение своих самолетов, а также прикрытие с воздуха [148] войск. Необходимо ускорить перебазирование истребителей ближе к передовой.

Обратно, по уже знакомой дороге да еще и засветло, мы доехали значительно быстрее. Генерал Еременко был на месте, и я получил возможность сразу же доложить ему о результатах разведки.

К сообщению о том, что железнодорожный узел в Ростове разведать не удалось, он отнесся неожиданно спокойно, но зато остро реагировал на сообщение о движении противника по дорогам на Ростов.

— Это же их северокавказская группировка отходит. Очень ценные сведения. Но почему их не бомбят? Я спрашиваю, почему их не бомбят? — повторил он, повышая голос, словно бы забыв, что перед ним стоит капитан, не имеющий полномочий для решения таких вопросов. Однако поскольку при этом в комнате больше никого не было и генерал смотрел на меня, то я сказал:

— Товарищ командующий, позвольте от вашего имени передать генералу Хрюкину приказ бомбить отходящую вражескую группировку.

— Да, да, передайте! Что у вас еще?

— Командир истребительного авиационного полка просил доложить вам, товарищ командующий, что их аэродромы находятся далеко от переднего края, а это затрудняет выполнение боевых заданий.

А. И. Еременко придвинул к себе мою карту, приложил к ней линейку:

— Верно, далековато. Сообщите Хрюкину и об этом. Действуйте!

Далеко идти не пришлось — аппараты находились в соседней комнате. По одному из них я передал приказание командующему 8-й воздушной армией.