В боях под Шевченково

В начале ноября боевого командира нашей дивизии комбрига Д. В. Аверина отозвали для формирования нового соединения. Конечно, я не был в числе ближайших сотрудников Дмитрия Васильевича. Но ведь не случайно фронтовики, даже рядовые, вспоминая былые походы, говорят «наш», а иногда и «мой» комдив, командарм, командующий фронтом. Решение общих боевых задач, как ничто другое, сплачивало воинские коллективы в единый организм, развивало чувство товарищества, личной сопричастности ко всему, что происходило вокруг. Вот почему решения и действия командира дивизии становились как бы общими, в том числе и моими, решениями и действиями. Особое уважение вызывала личная храбрость комбрига и то, что, пережив вместе с нами тяжелейший период отступления, он вывел дивизию из вражеского кольца.

Тогда я совсем немного знал об Аверине, редко видел его, и только после войны переписка с его дочерью Августиной Дмитриевной помогла восполнить этот пробел, дала возможность хотя бы коротко рассказать о его славном, но мало кому известном боевом пути.

Дмитрий Васильевич Аверин 19-летним парнем добровольно вступил в Красную Армию и был в составе Первой Конной армии Буденного кавалеристом-разведчиком. После гражданской войны — служба в строевых частях, учеба в Академии имени М. В. Фрунзе. В должности командира дивизии участвовал в 1939 году в освободительном походе Красной Армии в Западную Белоруссию.

С первых дней Великой Отечественной войны — на фронте. В июле 1941-го был назначен комендантом Киевского укрепрайона, в августе — командиром 199-й стрелковой дивизии.

И вот, простившись в Староверовке с дивизией, которую провел через, казалось бы, непреодолимые преграды, комбриг Аверин отбыл в Чкаловскую область формировать 196-ю стрелковую дивизию. В 1942 году это соединение было выдвинуто на донские рубежи.

В ходе наступления немецко-фашистских войск на Сталинград и их выхода к Дону в районе Калача-на-Дону 196-я стрелковая дивизия оказалась в окружении. И вновь Аверину, [68] как ранее под Полтавой, пришлось вести свои части на прорыв. 7 августа 1942 года командир 196-й стрелковой дивизии комбриг Аверин погиб смертью храбрых. Тело отважного командира-коммуниста покоится близ хутора Плесистов Суровикинского района Волгоградской области...

7 ноября 1941 года, в день 24-й годовщины Великого Октября, командир, комиссар и начальник штаба полка уехали в подразделения, чтобы поздравить их личный состав с праздником, а в штабе для текущей работы остался я один. Распахнулась дверь, и вошли двое военных в белых полушубках и шапках-ушанках. Знаков различия на воротниках полушубков, естественно, не было, но по всему угадывалось начальство, поэтому я встал из-за стола, представился и спросил, кто они. Рослый человек с открытым, волевым лицом, сильно окая, ответил:

— Я ваш новый командир дивизии, полковник Давыдов. Зовут меня, — добавил он как-то не вполне по армейским канонам, — Всеволодом Владимировичем, — и крепко пожал мне руку.

Не скажу, чтобы и в те годы я был слишком доверчивым или, скажем, восторженным. Разных встречал людей и уже не торопился давать им оценку. Но полковник Давыдов (как узнал позже, Давыдов-Лучицкий) чем-то сразу расположил к себе, вызвал доверие. Полковник выслушал мой доклад о численном составе и вооружении полка, поинтересовался моральным состоянием бойцов, уровнем боевой подготовки пополнения. Он приказал передать майору Карапетяну, чтобы тот немедленно явился в штаб дивизии, попрощался и ушел.

К тому времени на нашем участке фронта обстановка изменилась: немецко-фашистские войска, выйдя на рубеж реки Северский Донец и захватив плацдарм к востоку от нее в районе Коробочкино, Волчий Яр, приостановили наступление. По данным разведки и рассказам гражданских лиц, выходивших с оккупированной врагом территории, фашисты переоборудовали большие здания под казармы, создавали оборонительные рубежи и, похоже, собирались отсиживаться за ними до весны. Разрыв между расположением противника и нашим составлял тогда несколько десятков километров. Большая территория оказалась ничейной.

Уже вечером 7 ноября стало ясно, зачем полковник Давыдов срочно затребовал к себе командира части. Полк получил приказ: с приданными ему артиллерийской и минометной батареями в течение 8 и 9 ноября совершить марш из Староверовки на Шевченково и далее на Коробочкино, [69] овладев которым выйти на реку Северский Донец в районе Чугуева, форсировать реку, захватить и удерживать плацдарм на ее западном берегу.

Тут, наверное, нужно внести ясность в одно обстоятельство. Дело в том, что помощник начальника штаба по разведке (ПНШ-2) лейтенант И. С. Березовский был тяжело контужен еще до моего прибытия в полк. Он очень просил не отправлять его в тыловой госпиталь, а так как относились к нему в полку уважительно, ему пошли навстречу: Березовский продолжал числиться в должности ПНШ-2, но на самом деле находился то в полковой медсанчасти, то в каких-то других лечебных подразделениях. Здоровье его восстанавливалось медленно. Раз или два, пытаясь вернуться в строй, он появлялся в штабе полка, но врачи тут же апеллировали к командиру части и вновь укладывали беглеца на госпитальную койку{1}. Поэтому на меня были возложены еще и обязанности ПНШ-2. Честно говоря, мне казалась более живой и увлекательной организация разведки, чем, скажем, составление ежедневных боевых донесений и тем более написание боевого пути полка. И кто не знает, что при всем понимании важности того или иного дела мы все-таки тянемся к тому, которое больше по душе, где видишь возможности лучше себя проявить.

Вместе с приказом на боевые действия мы не получили практически никаких сведений о противостоящих нам силах врага, характере его обороны. Как всегда в таких случаях, разведке отводилась особенно важная роль, и организовывалась она весьма тщательно. Двигавшаяся впереди колонны на расстоянии 3–5 километров пешая разведка обеспечивала необходимую дорожную информацию. По пути до Шевченково никаких сюрпризов не встретили. А вот неподалеку за ним внимание разведчиков привлекла группа людей, копавших в поле картошку. Это оказались женщины, находившиеся под присмотром пяти немецких солдат.

Вероятно, правильнее было бы захватить в плен всех конвоиров, но командир разведки принял другое решение: наши бойцы скрытно, по оврагу, подошли к охране на близкое расстояние и открыли огонь. Три фашиста были убиты, двое подняли руки.

Услышав выстрелы, Сироткин и я верхом поскакали вперед и вскоре были на месте происшествия. Впервые мне [70] представилась возможность поговорить с немцами. В детстве по настоянию мамы я изучал немецкий язык, и хотя знал его посредственно, но все же оказалось, что в случае необходимости мог кое-как объясниться. Обратился к пленному, показавшемуся почему-то наиболее осведомленным. Из его показаний следовало, что немецкая разведка не обнаружила поблизости частей Красной Армии, поэтому хозяйственные подразделения, мобилизовав местных жителей, приступили к уборке и вывозке для нужд армии урожая, в первую очередь картофеля.

Далее выяснилось, что в Коробочкино находился штаб 297-й пехотной дивизии, в состав которой входили 522, 523 и 524-й пехотные полки, расквартированные в окрестных селениях с целью несения караульной службы и заготовки продуктов.

Освобожденные разведчиками женщины-колхозницы подтвердили эти показания и сообщили еще много ценных сведений, особенно о том, как можно скрытно подойти к тому или иному населенному пункту.

Тем временем подтянулась к нам и колонна. Командир полка, ознакомившись с полученными разведкой данными, принял решение выбить фашистов из селений, расположенных на пути к Коробочкино. Сопротивление врага, встретившего нас лишь ружейным огнем, оказалось незначительным, он явно прошляпил подход полка. Жаль, конечно, что некоторым из оккупантов удалось на повозках или бегом удрать от возмездия, но сам факт панического бегства врага вызвал и у бойцов, и у командиров приподнятое настроение.

Заночевали мы в небольшом поселке Булацеловка. Дом, где остановилось командование полка, находился на берегу большого пруда, по другую сторону которого темнел густой лес.

Поздно вечером я выслал группу разведчиков во главе с сержантом с задачей подойти вдоль железной дороги как можно ближе к Коробочкино, определить характер и расположение позиций, а по возможности и численность вражеского гарнизона. Несмотря на сложность задания, оно было выполнено успешно: противника разведчики обнаружили в нескольких километрах от нас, в районе железнодорожного разъезда Бурлуцкий. Бойцы так близко подобрались к его расположению, что разглядели в темноте четыре замаскированных танка. Поскольку враг теперь наверняка знал о нашем продвижении, а у него здесь была целая дивизия, то с большой степенью вероятности утром можно было ожидать контратаки. [71]

Так оно и вышло. На рассвете при поддержке танков гитлеровцы двинулись на Булацеловку. Бой длился несколько часов. Мы видели, как падали вражеские солдаты, бежавшие по полю в обход поселка прямо на позиции наших артиллеристов и минометчиков. Но и наши подразделения под массированным вражеским огнем несли большие потери. После четырех часов боя стало ясно, что гитлеровцы нас обходят и вот-вот отрежут пути к отступлению. Только тогда командир полка приказал отходить.

К тому времени обстановка сложилась так, что штаб полка мог отходить только по тонкому льду пруда, к тому же простреливавшемуся пулеметным и минометным огнем. Но другого выхода не было. Прошли мы по пружинившему под ногами льду уже больше половины пруда, когда Сироткин открыл свою планшетку, проверил ее содержимое и как-то неестественно спокойно сказал:

— А я забыл карту.

Повернулся и пошел обратно, именно пошел: бежать по тонкому льду нельзя было, к тому же повсюду зияли воронки от мин. Я двинулся вслед за ним.

Подошли к дому, где недавно размещался штаб, успели заметить, что напуганные недавней близкой перестрелкой хозяева выглядывали из погреба. К дому была приставлена лестница, на которой сидели белые, все до одной, куры. Когда мы поравнялись с лестницей, издалека раздалась пулеметная очередь, куры с кудахтаньем разлетелись в разные стороны, а одна, на глазах перекрашиваясь в красный цвет, забилась на земле. Возьми пулеметчик чуть пониже — и вместо курицы лежал бы одни из нас, а может быть, и оба...

Сироткин выскочил из дома со словами «На столе лежала», и мы снова бросились к пруду.

Теперь уже, чувствуя за спиной дыхание противника, шли быстрым шагом, скользя по потрескивавшему, пружинившему льду, но на этот раз обстрела почему-то не было. Перебрались на другой берег, прошли сквозь тянувшийся вдоль склона оврага лесок и вышли на его опушку. Впереди — большое поле. Далеко, очень далеко маячили фигурки отходивших бойцов. Мы остались вдвоем.

Враг, захватив Булацеловку, не стал пока развивать успех, преследовать наши отступавшие подразделения, но находился всего в трехстах — четырехстах метрах за нами и не мог, конечно, нас не заметить. А вот и подтверждение: неподалеку шлепнулась одна мина, другая... Пришлось броситься на землю. Но сколько можно лежать на нейтральной [72] полосе? Ведь рано или поздно, быть может, очень скоро гитлеровцы могут пойти дальше или просто выделят группу солдат для захвата нас. Что же делать?

— Вот так, Женя, — сказал Сироткин. — Надо подниматься и идти к своим. И немедленно. Решили?

— Петя, дорогой, — ответил я. — Идем. Мы с тобой еще повоюем.

Как-то даже не заметили, что впервые за два месяца совместной службы назвали друг друга по имени. Очевидно, никогда еще мы не были так близки, как сейчас, в минуту смертельной опасности. Быстро, почти бегом, бросились вдогонку за своими, успевая еще и делиться самым сокровенным, словно торопились высказать все до того, пока не ударила в спины пулеметная очередь. Но она почему-то (а эти «почему-то», случавшиеся на войне, далеко не всегда можно объяснить) не ударила, и мы беспрепятственно добрались до поселка Василенково. Казалось бы, все опасности позади. Но тут на поселок обрушился массированный артиллерийский огонь. Отсидевшись до его окончания в первой попавшейся на пути канаве, спустились с горки мимо церкви вниз и сразу же попали... в штаб своего полка.

Здесь уже разобрались в том, что произошло. Майор Карапетян пришел к выводу, что нам в какой-то мере повезло: главный удар противник нанес по пустому месту, вдоль железной дороги на Шевченково, в то время как мы, выбивая врага из окрестных гарнизонов, уклонились к северу от нее. Правда, вражеские танки, продвигаясь вдоль железной дороги, нанесли потери левофланговому батальону, но дальше почему-то не пошли, что дало возможность артиллерийским и минометным батареям своевременно выйти из боя, а всем остальным не попасть в окружение.

297-я немецкая пехотная дивизия захватила райцентр Шевченково, наступая на него с запада вдоль железной дороги на узком участке фронта, но дальше продвинуться на восток, видимо, уже не решилась, ибо и без того оказалась в мешке. Мы же получили приказ вернуться в Староверовку. Не могу сказать «на щите иль со щитом», но упрекнуть нас не в чем было: ни один боец не дрогнул, никто без приказа не отошел.

Почти без паузы наша дивизия всеми силами вновь двинулась на Шевченково. С юга с ней взаимодействовала 304-я стрелковая дивизия под командованием генерала Н. П. Пухова, наступавшая в обход этого райцентра. КП командира 199-й дивизии полковника Давыдова оборудовали в нескольких километрах восточнее Шевченково в железнодорожной [73] будке, и он нередко подвергался вражескому артиллерийскому обстрелу. Однажды сюда были вызваны командир и комиссар полка, которые на всякий случай прихватили и меня.

Когда мы верхом подъезжали к КП, уже стемнело, но остановившие нас патрульные порекомендовали дальше добираться пешком.

Давыдов поздоровался и сразу спросил:

— Сколько штыков в вашем 617-м?

— Примерно сто, — ответил Карапетян.

— Ну и хорошо. Поднимайте полк и двигайтесь на Петровку. — Давыдов указал на карте поселок в трех-четырех километрах к северу от Шевченково. — Поведет вас вот этот товарищ. Ему можно полностью доверять.

Только тут мы заметили сидевшего в темном углу мужчину средних лет в гражданской одежде.

— Он хорошо знает Шевченково, покажет, где лучше ворваться в него с севера. Гитлеровцев там немного, но отдельные заставы постарайтесь пройти незаметно. Полк разделите на две группы, — продолжал полковник. — Первую возглавите вы, майор, вторую — комиссар полка. Задача первой группы: скрытно подойти к штабу вражеской дивизии и уничтожить его; второй группы — атаковать батарею тяжелых орудий и вывести все их из строя. Завершить задание завтра до пяти часов утра.

Ночью в километре от Шевченково нас догнал верховой посыльный и передал Карапетяну пакет. Тот вскрыл его и при свете фонарика прочитал: «Свой приказ о действиях в Шевченково отменяю. Полку принять участие в общем наступлении на Шевченково в 5 часов по сигналу: три красные ракеты. Задача — наступать правее железной дороги, овладеть элеватором. Комдив 199-й Давыдов».

Так бывало на войне: что-то изменилось в обстановке, поступили новые данные о противнике, сложилась новая ситуация у соседа — и надо менять решение, действовать по-другому. Иначе нельзя.

В 5 часов утра подразделения полка при поддержке артиллерии пошли в атаку. Вскоре, почти не встретив сопротивления, они вышли к элеватору, где отбивалась попавшая в окружение группа вражеских автоматчиков. Все они были уничтожены.

Как выяснилось позже, 297-я пехотная дивизия немцев понесла в боях под Шевченково большие потери. Практически были разгромлены ее 523-й и 524-й пехотные полки, насчитывавшие до двух тысяч солдат и офицеров каждый. [74]

Наши войска захватили 18 орудий, десятки минометов, пулеметов, склады боеприпасов{2}. Лишь 522-й пехотный полк, непосредственно занимавший Шевченково, успел отойти, принеся в жертву прикрывавшее его подразделение. В нашей части в том бою больших потерь не было.

617-й стрелковый полк получил приказ расквартироваться в Шевченково и находиться в резерве командира дивизии. Остальные части дивизии двинулись на запад, в район, где мы располагались перед нашим походом на Коробочкино.

П. И. Сироткин присмотрел для штаба полка большой добротный дом под железной крышей на центральной улице, к которому со всех сторон тянулись красные телефонные провода. «Ну если здесь у немцев был штаб, то почему бы и нам тут же не расположиться?» — решили мы.

— Вот только как бы дом не занял кто-нибудь другой, — забеспокоился Сироткин. — Поставим-ка у дверей часового.

Часового поставили. Немецкие провода сняли, а к дому подвели свою линию.

Внутри помещение оказалось разделенным дощатой перегородкой на две части: на большую гостиную и на маленький закуток, в котором, кроме кровати, занимаемой больной хозяйкой дома, шкафа, тумбочки да табуретки, ничего больше и не разместилось бы. За больной ухаживала приехавшая к ней сестра. Хозяйка, то и дело охая, сообщила, что «животом мается», но от услуг врача отказалась, сославшись на то, что лечится народными средствами. На вопрос, где хозяин, ответила: «Где вы, там и он. Жив ли только, не знаю» — и тут же начала всячески поносить немецких солдат — «разбойников и кровопийцев», ограбивших дочиста весь дом. «Кабанчика зарезали», — несколько раз повторила она.

В то время еще не было категорического требования выселять хозяев из домов, в которых располагались штабы. Больше того, это казалось негуманным актом, который мог породить недовольство населения. Поэтому мы, пожелав хозяйке скорого выздоровления, оставили ее в закутке вместе с сестрой.

Началась обычная штабная жизнь. Посыльные и связные от батальонов разместились в прихожей. Мы их часто вызывали, давали различные служебные поручения; разговаривали по телефону с подразделениями полка, обменивались между собой мнениями по тем или иным вопросам. [75]

На исходе второго дня пребывания в Шевченково Сироткину вдруг захотелось молока. Впрочем, к молоку он всегда питал особое пристрастие и мог выпить его столько, сколько содержалось в крынке или в другой посудине любого размера.

Он зашел к хозяйке и спросил, у кого поблизости можно купить молока. Охая, хозяйка сообщила, что рядом коров никто не держит и надо искать где-нибудь домов через десять.

— Неужели пойдешь на ночь глядя за семь верст молока хлебать? — пошутил я.

Но Петр сделал вид, что не понял иронии, накинул шинель, надел фуражку и вышел. А выйдя, решил почему-то заходить подряд во все дома. В соседнем с нами доме хозяйка ответила, что молоко у нее есть, скотина нехворая, и даже от денег отказалась наотрез. С наслаждением отхлебывая молоко, удивленный Сироткин начал расспрашивать женщину, как же могло получиться, что наша больная хозяйка не знает о появлении у соседки коровы. Та в свою очередь еще больше удивилась:

— Что значит о появлении? Корова у меня давным-давно. Да у нас здесь, почитай, в каждом доме есть корова. Как это она не знала? Просто уж такие люди вредные.

Дальше — больше. Из ее рассказа выяснилось, что хозяин нашего дома дезертировал из Красной Армии, скрывался в подвале до прихода немцев, после чего сам предложил им остановиться в его доме, сам зарезал для «постояльцев» кабана. Фашисты же, видя такое усердие, назначили его старостой, да развернуться он не успел — быстро фашистов отсюда выбили. А вот ходят слухи, что удрать вместе с ними старосте почему-то не удалось и, надо думать, спрятался он где-то в своем доме, ибо никто из односельчан предателя не приютит.

Обо всем этом встревоженный Сироткин рассказал сначала мне, а затем срочно вызванному уполномоченному особого отдела полка старшему лейтенанту Редюхину. Тот ответил:

— Я уж и сам получил аналогичные сведения. Есть все основания полагать, что староста остался в Шевченково. Поэтому советую усилить охрану дома, помимо часового у двери выделить еще одного, который ходил бы вокруг штаба. А засветло проведем обыск.

Утром тщательный осмотр погреба, сарая, подполья и чердака ничего не дал. Оставалось лишь проверить закуток, в котором лежала больная хозяйка. Редюхин зашел туда. [76]

Через тонкую перегородку отчетливо было слышно все, что за ней происходило. Запомнилось это примерно так:

— Болеете, хозяйка?

— Маюсь, спасу нет.

— Мужик-то где?

— Я уже говорила.

— Ладно. А что у вас под кроватью? — И после небольшой паузы: — Посудину-то не мешало бы вынести, а то здесь хоть топор вешай.

Несколько секунд тишины, и снова голос Редюхина:

— Загляну, пожалуй, с вашего разрешения, в шкаф.

— Да зачем вам в бабьем тряпье копаться?

— Ничего, я мельком.

Скрипнула дверца шкафа. Секунда... другая... И:

— А, вот ты где! Мы его ищем, а он устроился как у христа за пазухой и помалкивает. Ну, вылазь да руки подними повыше — затекли небось. Одного не пойму: как ты в этом гробу двое суток дышал и все остальное? Впрочем «остальное» понятно — жинкина сестра двоих обслуживала. Разогнулся? Тогда пошли. А ты, хозяйка, пока собирайся — будем лечить. Да и сестричку свою прихватить не забудь.

Из-за перегородки появился здоровенный, заросший щетиной мужик, а вслед за ним и старший лейтенант Редюхин. Под аккомпанемент причитаний «больной» они прошли через комнату и исчезли за дверью.

— Вот тебе и «лазарет», — огорченно произнес Сироткин. — Чуть не провели нас на мякине. Теперь хоть людям на глаза не показывайся — засмеют.

Какой уж там смех: досталось нам по всем линиям, особенно на состоявшемся вскоре собрании партийного актива дивизии. Выводы для себя мы, конечно, сделали, а к тому, насколько они оказались действенными, я еще вернусь.