От Максимовки до Харькова

Личный состав полка ночью на машинах перебросили в село Милорадово, что северо-восточнее Полтавы. Из полученной ориентировки выяснилось, что здесь, на восемнадцатикилометровом участке фронта, вообще нет наших частей. Простая арифметика подсказывала, что прочно закрыть эту брешь силами одного лишь нашего полка, имевшего тогда в своем составе около трехсот бойцов и командиров да еще влившихся в него по дороге трех десятков милиционеров, невозможно. Получилась бы редкая цепочка стрелков, удаленных один от другого на 50–60 метров. Значит, основные [53] силы полка надо было сосредоточить на каком-то одном узком участке.

Командир полка, оценив обстановку, решил, что если гитлеровцы пойдут на север или северо-восток, имея конечной целью Харьков, то они обязательно двинутся по дороге на Милорадово. На этом направлении он и приказал готовить оборонительный рубеж, выдвинуть сюда и приданную нам батарею «сокращенного состава» — две 76-миллиметровые пушки — трехдюймовки, которой командовал призванный из запаса младший лейтенант Мищенко, оказавшийся исключительно храбрым и грамотным командиром-артиллеристом. На окраине Милорадово батарейцы оборудовали огневую позицию, с которой надежно простреливалась дорога, идущая на Полтаву.

Кроме того, майор Карапетян решил организовать группы конников, которые систематически появлялись бы на оголенных флангах полка, создавая видимость сплошной обороны. Это было тем более необходимо, что вражеские разведчики еще до нашего прихода побывали в Милорадово, они пошныряли по селу и, разграбив сельмаг, уехали, однако, надо полагать, наблюдения с этого района немецкое командование не сняло. Вот и пусть думают, что сюда прибыли значительные силы.

Несколько дней, отпущенных нам войной на спокойную жизнь, использовали для рытья окопов, ходов сообщения, оборудования командных пунктов, развертывания средств связи.

В первых числах октября фашисты на нашем участке перешли в наступление. Двинулись они по дороге от Полтавы. Впереди колонны, с небольшим отрывом от нее, ехала примерно рота самокатчиков. За ними — колонна крытых грузовиков, многие из которых тащили за собой пушки.

Свой НП Мищенко вынес вперед и левее дороги. И когда самокатчики приблизились к нему, приказал открыть огонь. Первые же снаряды разорвались в самой гуще врагов. До половины из них осталось лежать, остальные бросились врассыпную по полю. И тогда заговорили винтовки и пулеметы. От роты остались единицы.

Вражеские автомашины остановились, и из них стали выпрыгивать солдаты. Но тут батарея перенесла огонь на колонну. Три машины загорелись, а над разбегавшейся пехотой начала рваться шрапнель.

Вдруг нарастающее урчание моторов и лязг гусениц заставили всех насторожиться. Танки выползли слева из балки: один... три... восемь... [54]

— Эх! — крякнул с досадой майор Карапетян. — Ведь у Мищенко нет ни одного бронебойного снаряда.

Как сразу же стало ясно, главной целью танков и была батарея. Они развернулись и двинулись прямо на нее, стреляя из орудий с коротких остановок. Наши артиллеристы под огнем сноровисто, прицепили пушки к автомашинам, и батарея умчалась по дороге, ведущей к Великой Рублевке. Туда же после жестокого боя отошел и весь наш полк.

Новый оборонительный рубеж, перекрывавший врагу дорогу из Милорадово, также оборудовали на окраине села. Приступили к его строительству немедленно, можно сказать, с лихорадочной поспешностью. Выполняя приказание командира части, я остался у отрываемых окопов и до поздней ночи помогал бойцам готовить позиции.

До здания штаба полка добрался уже в глубокой темноте. Все усталые, спали прямо на полу. Прилег и я, нащупал какое-то подобие подушки и уснул. Во сне почувствовал, что «подушка» двигается. Естественно, старался ее не упустить, приспосабливался к ней как мог. А утром, когда проснулся, не смог сразу понять, почему все посмеивались надо мной. Взглянул в зеркало и понял: спал я на чьем-то сапоге — все лицо в грязи и ваксе. Едва успел отмыться — как снова бой.

Гитлеровцы на этот раз действовали более осторожно. Из-за поворота дороги, скрытого пригорком, выскочила группа мотоциклистов. Надо полагать, что перед ними была поставлена задача разведать положение в районе Великой Рублевки. А дальше все напоминало вчерашний бой: Мищенко подпустил гитлеровцев поближе, и батарея открыла по ним огонь. Только нескольким мотоциклистам удалось развернуть машины и удрать на полном ходу. Другие же, бросив мотоциклы, побежали вверх по склону и попали под огонь наших стрелков. По найденным у убитых документам мы установили, что против нас действует 29-я моторизованная дивизия. Полученные данные внесли какую-то ясность, но помочь нам, понятно, ничем не могли. И когда перед окопами появились до двух десятков вражеских танков, а за ними густые цепи пехоты, вновь пришлось отступать. На этот раз на северо-запад, к реке Мерла.

Поселок Колонтаев, в котором командир решил разместить штаб, оказался расположенным на высоком северном берегу реки Мерла, протекающей здесь в очень широкой болотистой пойме. Переправа через нее была довольно сложной — речку перегораживала дамба с тремя мостами. Охранявшие их саперы доложили, что все мосты заминированы [55] и в соответствии с приказом будут взорваны при появлении перед ними противника.

— Как вы полагаете, товарищ майор, далеко еще отсюда немцы? — спросил сапер-лейтенант у командира полка.

— Идут за нами по пятам, — ответил Карапетян. — Будут здесь с часу на час. Но идут они не с запада на восток, а с востока на запад. Наш полк переправится в Колонтаев и займет круговую оборону. Предмостную оборону с востока тоже берем на себя.

Командир полка приказал все машины, батарею и комендантский взвод отправить в Колонтаев, а остальным подразделениям полка, срочно оборудовав предмостную оборону, быть в готовности к отражению атак. И уехал.

Командиры подразделений поставили задачи подчиненным, стали разводить личный состав на отведенные участки, чтобы рыть окопы. Неожиданно прямо в наше расположение въехала и остановилась около дамбы открытая легковая автомашина «опель». В ней сидели два немецких офицера и водитель. Без команды поднялась стрельба, и все трое были убиты. К машине подошел мой однофамилец, комбат лейтенант Сергеев, недавно прибывший в наш полк. Вокруг столпились возбужденные необычным происшествием командиры и бойцы.

Сергеев передал мне портфель, обнаруженный в автомашине. В нем оказались документы, схемы, испещренные различными символами карты. Бегло просмотрев бумаги, понял, что на нас выскочили артиллерийские разведчики. Надо было немедленно доложить обо всем командиру полка, и я отправился в Колонтаев. Перешел через все три моста и подходил уже к окраине поселка, когда за спиной затрещали автоматы, раздались взрывы гранат...

Как потом выяснилось, пока Сергеев и бойцы его батальона толпились около автомашины, немецкие автоматчики, маскируясь в густом кустарнике, подобрались к ним и открыли огонь. Комбат и несколько красноармейцев были сразу убиты, остальные же бросились врассыпную в поисках укрытия. А немецкие автоматчики уже бежали по дамбе, скосили охрану и захватили первый мост. С оглушительным грохотом вздыбился и рухнул средний, самый большой мост — саперы все же успели его взорвать. Вражеские автоматчики остановились перед разрушенным пролетом. Но на том берегу лицом к лицу с противником остались отрезанные от командования подразделения нашего полка. Там шла отчаянная перестрелка. Вот и все, что нам было известно. [56]

Ночью, несмотря на усталость, никто в штабе не спал, переживая за судьбу батальонов. Неужели полк прекратил свое существование как боевая единица? Какова же была наша радость, когда к утру в Колонтаев с севера вошли батальоны во главе со своими командирами М. А. Кочетковым и Н. К. Поляковым. К ним присоединились остатки подразделения погибшего комбата Сергеева.

Оказалось, что, быстро разобравшись в сложившейся тяжелой обстановке, командиры решительно повели батальоны в атаку на засевших в кустарнике автоматчиков, выбили их оттуда и, пройдя несколько километров вниз по реке, в одном из поселков обнаружили рыбацкие лодки, на которых переправились через реку, а затем совершили марш на Колонтаев. На это ушла вся ночь. В полку снова стало около трехсот человек, но этого было слишком мало, чтобы держать, по существу, чуть ли не круговую оборону — противника не было, кажется, только севернее нас.

Словом, проблемы, проблемы — и одна острее другой. А тут еще саперы, так и оставшиеся с нами, доложили, что гитлеровцы ночью работали на взорванном мосту: слышались стук топоров, голоса.

— Ясно, — сказал Карапетян. — Надо взрывать и третий мост. Кстати, почему он уцелел?

— Наверное, обрыв провода. Посмотрели бы на него — одни скрутки.

— Ну, это уже ваша забота. Вот что, Сергеев, поручаю это дело тебе. Делай, как сочтешь нужным: организуй или сам иди, но сегодня ночью третий мост необходимо взорвать — ведь фашисты от нас на расстоянии броска, а сил у них вдесятеро больше.

Было над чем задуматься. Мост — в нейтральной зоне, простреливался и нами, и противником. Обе стороны внимательно следили за тем, чтобы никто не появлялся не только на нем, но и на примыкавших к нему дамбах. Ночью враг то и дело пускал осветительные ракеты, вел профилактический огонь из автоматов.

Посоветовался с саперами, и решили идти на задание впятером: три сапера, знавшие систему минирования моста, боец из комендантского взвода для связи и я как командир, обеспечивающий выполнение приказа. Продумал, казалось бы, все до мелочей, и, как только стемнело, поползли вдоль дамбы. Рассчитывал оказаться на мосту к предполагаемому времени ужина у противника. Несколько раз с шипением взвивались осветительные ракеты. Мы замирали. Ракеты гасли, и наша группа снова ползла вперед. [57]

Добрались до моста. Саперы нырнули под пролет, подсоединили к заряду другие проводники, и все мы, так же ползком, стали отходить обратно. Не знаю, то ли мы немного нашумели, то ли гитлеровцы что-то заподозрили, но они открыли огонь из автоматов, выпустили одну за другой несколько ракет. Им ответили специально на такой случай выделенные два ручных пулемета. Нам же оставалось только плотнее прижаться к земле и лежать не шевелясь между двух огней, дожидаясь окончания перестрелки.

Едва стрельба утихла, поползли снова. И только когда до ближайшего домика осталось 20–25 метров, поднялись и бросились к нему бегом. Отдышались. Саперы доложили, что для взрыва все готово, и, услышав «Давайте!», попросили меня спуститься в вырытый около дома окопчик. Сошел, присел на корточки.

Рвануло здорово! Рядом стали падать не только мелкие обломки, но и искореженные балки. Сначала — тишина, а потом — беспорядочная стрельба со стороны врага. Долго фашисты не могли успокоиться, — видно, в их планах этот мост играл не последнюю роль. Поблагодарив саперов за успешное выполнение задания, я отправился в штаб полка.

— Слышал, слышал, — остановил меня майор Карапетян, когда я приготовился отдать ему рапорт. — Не знаю, как только стекла из окон не повылетали. Похоже, что на взрывчатку саперы не поскупились. Теперь с этой стороны мы на какое-то время в относительной безопасности.

...Вот уже третьи сутки держал полк оборону у поселка Колонтаев. Все немного отдохнули, привели себя в порядок. Поднялось и настроение. Противник особой активности не проявлял, вяло перестреливался, не нанося хорошо окопавшимся бойцам какого-либо ущерба. Вот только опять у него появились минометы, и сразу мы начали нести потери.

Командир батареи Мищенко долго прикидывал, откуда же бьют эти проклятые минометы. И наконец его внимание привлек одиноко стоявший на том берегу длинный полуразрушенный сарай.

— Кто-то там внутри шевелится, а наружу днем не выходит, — сказал он мне. — Неспроста это. Прощупаю-ка я эту рухлядь огоньком.

Вскоре заговорила его батарея. После нескольких выстрелов за рекой раздался сильный взрыв, и сарай разлетелся в щепки, — наверное, снаряд попал в хранившиеся там мины. Перестали беспокоить нас минометчики.

К вечеру в тот же день, не помню уж каким путем, пришла радостная весть: из Краснокутска к нам движется [58] крупное пополнение. И действительно, ночью в штабе появился старший лейтенант Ибрагимов, который доложил майору Карапетяну, что привел почти укомплектованные подразделения численностью около тысячи человек, как он выразился — «новый 617-й стрелковый полк». Обрадованный Карапетян предложил Ибрагимову временно стать его заместителем, с чем тот немедленно согласился.

Все воспрянули духом. Я, просматривая списки, просто глазам не верил: никогда еще за время моего пребывания на фронте полк не был таким полнокровным. В соответствии с переданной Ибрагимовым документацией в полку теперь были полностью укомплектованы артиллерийские и минометные батареи, пулеметные роты в батальонах и все другие штатные подразделения. Но какое же наступило разочарование, когда выяснилось, что эти «штатные» подразделения существуют только на бумаге. Точнее, людьми-то они были обеспечены, но орудий, минометов, средств связи и прочей техники не имели. Винтовки — вот и все их оснащение. Но, как бы то ни было, боеспособность части возросла сразу в несколько раз.

А затишье на нашем участке продолжалось. Никто не тешил себя иллюзиями, что оно будет хоть сколько-нибудь продолжительным. По доходившим до нас скудным сведениям, было известно о дальнейшем продвижении немецко-фашистских войск на различных направлениях, в том числе и на юге страны. Так что мы усиленно готовились к отражению вражеских атак. Еще до 9 октября удалось выкроить время для того, чтобы написать домой лаконичное письмо: «Мои дорогие! С 13 сентября не выхожу из боев, но жив и здоров. Писать мне пока некуда. Как только появится устойчивый адрес — сообщу. Напишите Шуре, что страшно соскучился по ней и дочурке. Целую всех крепко. Женя».

Едва успели вновь прибывшие подразделения подготовить и занять оборонительные рубежи, уяснить свои задачи, как противник начал наступление на Колонтаев одновременно с юга и запада. Наступали 239-я и 294-я немецкие пехотные дивизии, поддерживаемые значительным количеством танков. Противопоставить врагу хоть мало-мальски соизмеримые силы мы не могли, и полк с тяжелыми боями вынужден был отходить сначала на Краснокутск, а затем на Богодухов. В почти непрерывных неравных схватках подразделения несли большие потери, люди смертельно устали. Вспоминается: отойдя к городу Богодухов, мы сразу же начали рыть окопы на его западной окраине. Почти вся ночь прошла в работе. Когда утром противник открыл массированный [59] минометный огонь по нашим позициям, все укрылись в окопах, и только на одном из брустверов сидел, словно бы в задумчивости, человек. Им оказался ответственный секретарь партийного бюро нашего полка политрук А. А. Виннер, который крепко спал после тяжелого ночного труда и не слышал даже близких разрывов мин.

Война накатилась на Богодухов внезапно, и большинство населения не успело эвакуироваться. Благодаря этому, в общем-то, прискорбному обстоятельству я узнал, что Сироткин до войны успел закончить музыкальное училище, хорошо играет на пианино. Поздно вечером он неожиданно предложил:

— Составь мне компанию. Слышал, что в соседнем доме есть пианино. Очень хочется поиграть. Пошли вместе.

На деликатный стук в дверь откликнулись две маленькие седенькие старушки, обе в накинутых на плечи пуховых платках. Узнав о цели нашего прихода, пригласили в большую комнату со старинной мебелью и огромными фикусами у окон. Сироткин сел за инструмент, сосредоточившись, словно выступал с концертом перед большой аудиторией, заиграл что-то из классики, а потом перешел на импровизацию. Мы, все трое, слушали его как зачарованные. А сам Сироткин буквально преобразился: расправились нахмуренные обычно брови, широко открылись и заблестели оказавшиеся карими глаза.

Импровизированный концерт продолжался около часа, после чего исполнитель поднялся с круглого стульчика, посетовал, что устали нетренированные пальцы. На прощание гостеприимные взволнованные нежданным концертом старушки трогательно благодарили Сироткина за доставленную им радость, просили заходить в любой день и в любое время. Пообещали обязательно прийти завтра, не зная еще, что завтра Богодухов нам придется оставить.

На следующий день утром мы увидели у себя в штабе гостя — старшего лейтенанта, присланного от соседа слева. Старший лейтенант доложил Карапетяну, что их полк успешно продвигается на запад вдоль железной дороги, убеждал майора поднять в атаку и нашу часть. Карапетян спокойно ответил:

— Имею приказ старшего начальника оборонять западную окраину Богодухова. Прикажут наступать — будем наступать, но своей властью оставить рубеж не могу.

Старший лейтенант уехал, явно раздосадованный. Очень скоро там, где, по его словам, находился штаб соседнего полка, и на нашем переднем крае послышалась перестрелка, [60] а вскоре она поднялась у нас в тылу, в самом центре города.

Майор приказал командиру взвода конных разведчиков лейтенанту А. Л. Скрыннику выяснить, в чем дело, а старшему врачу полка — вывезти раненых на восточную окраину Богодухова.

Стрельба в городе постепенно затихла. Воцарилась тишина и на переднем крае. Впечатление такое, что вспыхнувшую перепалку погасил шумевший за окном дождь. Но что же случилось на самом деле?

Ясность внес вбежавший в штаб лейтенант Скрынник — мокрый, грязный, без головного убора:

— Товарищ майор, в Богодухове немцы! Мы прямо в них врезались. Они в мокрых плащ-палатках, так что не сразу разберешь, кто такие. Я понял, с кем имею дело, только тогда, когда моего коня за узду схватили да «Хенде хох!» заорали. Хорошо, забор был рядом — успел прямо из седла перемахнуть через него. Не иначе как вошли они в город со стороны железной дороги.

Карапетян, уже надевая фуражку, посмотрел на нас осуждающе, будто мы во всем виноваты:

— Вот видите, какое наступление получилось у соседа? Хотел бы знать, кто его надоумил, что для успеха есть хоть малейшие шансы, когда у врага многократный перевес. Ну ладно, теперь вот что: Сироткин, предупредите комбатов об обстановке и передайте, что мы идем к ним. Штабное имущество отправить вслед за нами!

Быстро свернули штаб и в полнейшей темноте двинулись к расположению батальонов. Там командир, чтобы избежать окружения, повел батальоны к северу от Богодухова. На этот раз противник и ночью не отказался от преследования, какое-то время «сопровождал» нас, пуская ракеты и обстреливая из автоматов. Но, попав пару раз под огонь выделенных Карапетяном групп прикрытия, отстал.

После изнурительного форсированного марша заночевали в небольшом селе. Утром, выяснив с помощью разведчиков, что противник находится от нас в нескольких километрах и активности пока не проявляет, командир приказал занять здесь оборону. Целый день враг нас не беспокоил, и мы использовали время для оборудования позиций, приведения батальонов в порядок. А к вечеру стало известно, что где-то севернее нас расположился кавалерийский корпус под командованием генерала П. А. Белова. Майор Карапетян приказал мне во что бы то ни стало разыскать генерала, доложить ему обстановку в районе Богодухова и просить принять [61] полк под его командование и на снабжение, пока не восстановим связь со штабом 38-й армии. В мое распоряжение поступила полуторка.

Только около двух часов ночи, исколесив немало дорог и дорожек, нашел я штаб кавкорпуса. Адъютант генерала Белова вначале заявил, что командир отдыхает и придется ждать до утра, но потом подумал, вздохнул и сказал:

— Ладно. Все равно придется будить: есть документы для срочного доклада. Пойдемте.

Мы вошли в небольшую комнату. Генерал спал, раздевшись, в белоснежной рубашке и на настоящей кровати. Я так давно не видел всего этого, когда-то обычного, что невольно засмотрелся. Между тем адъютант, тронув генерала за плечо, разбудил его, тихо сказал несколько слов.

Мои опасения, что комкор рассердится на то, что нарушили его покой, оказались напрасными. Павел Алексеевич сразу открыл глаза, легко приподнявшись, оперся локтем о подушку, взял у адъютанта папку с бумагами и положил перед собой. Просмотрев документы и сделав пометки на своей карте, генерал, ни к кому не обращаясь, сказал: «Вот они уже куда прошли». Вернув папку адъютанту, внимательно посмотрел на меня:

— Слушаю вас, товарищ младший лейтенант.

Я представился, доложил об обстановке в районе Богодухова и передал просьбы командира полка. Генерал ответил, что обстановка в районе Богодухова ему известна, но все равно правильно сделали, что прислали к нему меня, так как все части и подразделения в районе Богодухова командующий 38-й армией подчинил ему.

— Передайте командиру полка, — сказал в заключение Белов, — что корпус имеет задачу овладеть Богодуховом и с этой целью шестнадцатого октября перейдет в наступление. А ваш полк должен занять исходное положение на северо-восточной окраине города и перейти в атаку во время, которое будет указано дополнительно.

Наступление на Богодухов началось, как и планировалось, 16 октября. Но неудача ли нашей разведки, успех ли немецкой привели к тому, что как раз на направлении главного удара — с севера на юг — враг сосредоточил основные силы, зарыл в землю танки, превратив их в своеобразные трудноуязвимые доты. Мощным артиллерийским и пулеметным огнем кавалеристы, действовавшие в пеших порядках, были прижаты к земле и не получили возможности развить первоначальный успех нашего полка.

А 617-й полк быстро продвигался от восточной окраины [62] города к центру. Только правофланговый батальон, действовавший на стыке с кавалеристами, с трудом преодолевал прочную вражескую оборону, а пробившись в Богодухов, увяз в уличных боях. Другой же батальон, атаковавший на левом фланге полка, без труда уничтожил мелкие группы автоматчиков и ворвался в самый центр города. Только тут гитлеровцы словно бы спохватились, ввели в бой резервы и, создав значительный численный перевес, сначала остановили продвижение подразделения, а затем и окружили батальон. Связь с ним была прервана.

Майор Карапетян, с нараставшей тревогой следивший за развитием событий, видимо, понял, что Богодухов ни взять, ни удержать нам уже не удастся, а потери можно здесь понести весьма серьезные.

— Вот что, — приказал он мне. — Возьмите комендантский взвод, пробейтесь в центр города к батальону и передайте приказ: немедленно с боем выходить из окружения.

Я попросил разрешения выполнять задание с двумя бойцами, так как фронт — не сплошной и втроем легче его пройти, нежели большой группой. Майор согласился.

Командир комендантского взвода выделил двух испытанных в боях красноармейцев. Я расспросил местных жителей, как попасть в центр города кратчайшим путем, и мы пошли. Осматривались, прислушивались, перебегали от дома к дому. Когда пересекали одну из безлюдных улиц, совсем близко застрочил автомат. Один боец как подрубленный упал лицом вперед. Теперь уже вдвоем забежали за угол дома. Осторожно выглянул, пытаясь определить, откуда по нам стреляли, и увидел, как из калитки палисадника у одного из домов к лежавшему красноармейцу бросилась молодая женщина, нагнулась над ним и рухнула рядом, сраженная очередями из двух или трех автоматов. Оба лежали недвижимо. «Резвятся, сволочи, стреляя по беззащитной женщине!» — скрипнул я зубами.

Но дольше задерживаться было нельзя: отвечаем за судьбу целого батальона, и мы побежали дальше, туда, где слышались перестрелка, разрывы гранат. Вот звуки боя уже совсем близко... Нестройное «ура» — и нам навстречу бегут прорвавшие кольцо бойцы окруженного было батальона. Кричу им: «За мной!» — и вывожу знакомым путем на восточную окраину города, к своим.

Освободить от фашистов Богодухов не удалось. Пришлось отвести подразделения на исходные рубежи. Здесь мы узнали о том, что из штаба 38-й армии пришло распоряжение: 16 ноября к 21 часу нашему полку передать занимаемые [63] им позиции и сосредоточиться в районе Холодной Горы на западной окраине Харькова. А там погрузиться на выделенные в распоряжение полка автомашины и следовать в район города Чугуев в резерв армии.

К назначенному сроку мы передали позиции подошедшему полку НКВД и, пожелав его воинам боевых успехов, тронулись в путь. Покидая последнюю для меня на этом отрезке войны линию обороны, я испытывал сложные и противоречивые чувства. Перед внутренним взором проходили картины отступления, память подсказывала имена и образы павших товарищей, названия оставленных нами оккупантам городов и сел с их мирными жителями, нередко глядевшими на нас с немым укором. И в то же время было чувство гордости тем, что, проведя почти в непрерывных боях тридцать три дня и тридцать три ночи, мы не сломились, давали многократно превосходящим нас силами фашистам отпор на каждом очередном рубеже, день за днем нанося им серьезный урон. И те из нас, кто выжил, остался в строю, — еще вернутся на поле боя, вернутся лучше вооруженные, умудренные фронтовым опытом, одухотворенные стремлением стереть ненавистный фашизм с лица земли. А рядом пойдут в бой новые бойцы, и не будет захватчикам пощады.

Это — не только раздумья. Примерно так я выступил и на партийном собрании, которое после перерыва, связанного с трудной обстановкой, удалось наконец провести на одном из привалов по пути к Харькову. И был очень рад, когда такой же боевой настрой, твердая убежденность в том, что под руководством ленинской партии фашизм будет разгромлен, прозвучали в выступлениях других коммунистов.

К нашему прибытию на западную окраину Харькова там уже оказались тыловые подразделения полка. А к вечеру, не успев хоть немного отдохнуть, мы получили приказ о переходе на восточную окраину города к дороге, ведущей на Чугуев.

Через Харьков следовали ночью. Командный состав полка ехал верхом, остальные шли строем. Тяжело было идти по улицам города, который, как мы уже знали, удержать не удастся. Конечно, мы еще сюда вернемся, вышвырнем вон оккупантов, освободим от них и всю советскую землю. Но строй молчалив, мы ничего не могли сказать харьковчанам, ни один из которых, казалось, не лег в ту ночь спать. Жители толпились в подворотнях, у подъездов домов, выглядывали в окна, и, наверное, к лучшему, что в темноте мы не видели их глаз. [64]

— Быстрее, — торопили нас патрули. — Скоро будут взрывать мост через реку.

На восточной окраине города погрузились на автомашины, доехали до Чугуева, а затем свернули на город Печенеги, где и заночевали, затратив на это остаток ночи. Утром привели себя в порядок — ждали приезда члена Военного совета 38-й армии. Прибывший вскоре бригадный комиссар В. М. Лайок поздоровался, прошелся вдоль шеренг и приказал майору Карапетяну построить отдельно командиров и бойцов, принимавших личное участие в боях с немецко-фашистскими захватчиками.

Таких оказалось всего около двухсот человек. Член Военного совета поблагодарил личный состав полка за мужество, проявленное при выполнении боевых заданий, и предложил командованию представить отличившихся бойцов и командиров к наградам.

Из Печенег полк перебросили в Купянск. Там мы помылись в настоящей бане, получили новое обмундирование. Оттуда в конце октября я отправил родителям письмо: «Дорогие папа и мама! Сейчас живем в тихом тыловом городе, понемногу отходим от пережитого. Питаемся хорошо, спим достаточно. И уже создается впечатление, будто и не были в боях, хотя это, как вы знаете, не совсем верно. Думаю, что все перенесенное на фронте запомнится на всю жизнь».

Последняя фраза оказалась пророческой. Прошло более сорока лет, но многие фронтовые эпизоды живы в памяти, как будто все происходило лишь вчера...

Из Купянска штаб полка со всеми службами перебрался в большое село Староверовка, где уже расположился и штаб нашей дивизии, с которой мы наконец вновь воссоединились. А батальоны заняли оборону в ближайших населенных пунктах, контролируя дороги к западу от Староверовки.

Здесь Сироткин вдруг напомнил мне о забытой было обязанности восстанавливать, а затем повседневно описывать боевой путь полка. Не скажу, что дело это оказалось простым, тем более что от другой работы тот же начальник штаба и не думал меня освобождать. Все же путем опроса бойцов, командиров, политработников, сличения их рассказов, изучения сохранившихся документов удалось собрать если и неполный, то вполне достоверный материал, который и лег в основу боевого формуляра части. Думается, что я просто не имею права не сказать несколько слов о том боевом коллективе, в составе которого довелось пройти через суровые военные испытания. [65]

В канун войны 617-й стрелковый полк располагался неподалеку от Киева. За неделю до вероломного нападения фашистской Германии на Советский Союз он по приказу штаба округа в составе дивизии начал переход в новый район дислокации — в город Гусятин Тернопольской области.

Полк был укомплектован по действовавшим тогда штатам мирного времени, иначе говоря, в каждом батальоне была развернута лишь одна рота, а остальные только обозначались. Правда, полковая разведка, артиллерийские, минометные и некоторые другие подразделения, подчиненные непосредственно командованию полка, были полностью обеспечены личным составом, вооружением и транспортом (лошадьми и повозками). Однако боеприпасов, кроме ящика винтовочных патронов для караула, полк не имел.

Четырехсоткилометровый форсированный переход выполнялся в пешем порядке в жаркую погоду. За сутки преодолевали по 30–35 километров. Люди выбивались из сил.

22 июня полк остановился на привал в лесу под Винницей. Личный состав был срочно созван на митинг, на котором впервые прозвучало слово «война». И в то же время над лесом появился самолет, не похожий очертаниями ни на один из наших. Это был немецкий самолет-разведчик «Фокке-Вульф-189», прозванный впоследствии «рамой». Уйти безнаказанным врагу в тот раз не удалось: на глазах у бойцов его догнали два наших краснозвездных истребителя, зажали с двух сторон и вынудили приземлиться прямо на дорогу. В полку появились первые пленные.

Получив наконец недостающие боеприпасы, дивизия, а с нею и полк, отправилась дальше на запад, навстречу уже вторгшемуся на нашу землю противнику. В тот же день несколько командиров из штабов дивизии и полков отбыли по железной дороге в Белую Церковь для приемки приписного состава. И уже 25 июня в соединение начали поступать эшелоны с бойцами, лошадьми, транспортными средствами.

Первый бой 617-й принял западнее Жмеринки. И в первый же его час был тяжело ранен командир полка майор Яковленко — участник гражданской войны, удостоенный еще в те далекие годы ордена Красного Знамени. Командование полком принял его заместитель по строевой части капитан Гриднев.

С той поры полк с непрерывными тяжелыми боями под [66] натиском превосходящих сил противника отходил в направлении Винница, Тетиев, Тараща, Черкассы.

Особенно упорные бои подразделения полка вели в районе Тараща, за что многие бойцы и командиры были представлены к наградам. В их числе капитан Гриднев и лейтенант Сироткин, бывший тогда сначала командиром взвода конной разведки, а затем — помощником начальника штаба полка.

После кратковременного отдыха и пополнения личным составом полк из Черкасс снова был выдвинут на передовую линию и провел несколько успешных оборонительных боев, особенно в районе станции Мироновка.

Полк переправился на пароме через Днепр в районе Канева, держал оборону под Золотоношей, а затем в связи с прорывом врага был переброшен под Кременчуг. Так он оказался на полтавском направлении, где я и вошел в его состав...

После встречи с бригадным комиссаром В. М. Лайоком в Печенегах командование полка представило к наградам 23 человека. Среди них к ордену Ленина — командира батареи 76-миллиметровых орудий Мищенко, к ордену Красного Знамени — комбатов Кочеткова и Полякова, старшего сержанта Мартемьянова, к ордену Красной Звезды — секретаря парторганизации полка политрука Виннера, к медали «За отвагу» — красноармейца Иванова (того самого, с которым выходили из окружения), к ордену Красной Звезды в числе других был представлен и я.

Как в то время практиковалось, командование полка решило сообщить о представлениях родным и близким. Я об этом узнал, только вернувшись домой и обнаружив среди бумаг копию ответа моих родителей. Вот что я прочитал: «Москва. 12.XII.41 г. Дорогие товарищи! Сегодня получили ваше письмо, в котором вы сообщаете, что сын наш показал себя храбрым воином, патриотом нашей великой Родины, преданным делу партии. Письмо глубоко взволновало нас, и мы благодарим командование за высокую оценку боевой деятельности нашего сына и представление его к правительственной награде — ордену Красной Звезды. Мы гордимся тем, что воспитали в нашем сыне беззаветную любовь к Родине и преданность тому делу, на которое она его призвала. Пусть сын наш, выполняя задания своего командования, громит фашистских захватчиков, осуществляя задачу, поставленную Верховным Главнокомандующим: истребить всех немецко-фашистских оккупантов до единого, пробравшихся на нашу Родину для ее порабощения. Желаем [67] сыну и вам, дорогие товарищи, здоровья, счастья в боях и победы над гитлеровским фашизмом. Е. Н. Сергеева, М. Е. Сергеев».