В окружении

Первым в штабе полка мне встретился Сироткин. Шутливо приветствовал:

— А, московитянин! Жив? Обстрелялся? Ну, пойдем к командиру полка.

Майор Карапетян Асканаз Георгиевич оказался человеком среднего возраста, очень спокойным и сдержанным. Кадровый командир, он после окончания учебы на курсах «Выстрел» направлялся в штаб 38-й армии в Новые Санжары за назначением, но опоздал: там уже был противник. Отходил вместе с нашей дивизией. Комдив поручил ему командовать 617-м стрелковым полком.

После короткого знакомства майор, немного подумав, принял почти такое же решение, что в свое время и капитан Гриднев:

— До прибытия пополнения будете при штабе полка для отдельных поручений.

Подходящее дело нашлось довольно скоро. К северу от нас проходила железная дорога. Можно было разглядеть а постройки небольшой станции. Поскольку с правым соседом связь отсутствовала, важно было узнать, в чьих руках эта станция. Это и поручили мне установить. Задание, в общем, несложное. С красноармейцем из комендантского взвода я и отправился в разведку.

Не вдаваясь в подробности, скажу, что у станции занимало оборону подразделение не известного мне полка. Связи у него ни с кем не было, а обстановка здесь складывалась крайне неблагоприятно: перед станцией сосредоточивались крупные силы врага.

С командиром подразделения, старшим лейтенантом, мы поднялись на чердак вокзального здания, и в бинокль через слуховое окно я отчетливо разглядел... обедавших гитлеровцев. На противоположном краю разделявшего нас, очень похожего на то, новосанжарское, поля в тени копенок сжатой пшеницы сидели немецкие солдаты и офицеры с котелками [43] на коленях и усиленно работали ложками. «Эх, — с горечью подумал я, — подкормить бы их сейчас минами».

Гитлеровских солдат было много. Но еще хуже было то, что вдали за ними я разглядел угловатые силуэты замаскированных снопами танков. Их, увы, тоже оказалось немало. Поскольку ничего больше выяснить не удалось, я попрощался с заметно взволнованным старшим лейтенантом, пообещав ему немедленно доложить своему командиру полка обо всем, что увидел.

Быстро, теперь уже зная, что здесь наши, в полный рост пошли в Никольское. Хлопок... шелест мины... Успел крикнуть: «Ложись!» — и мы оба бросились в придорожный кювет. Мина разорвалась почти рядом. Я почувствовал, что меня приподняли и ударили о землю. Ощутил сильную боль в голове. Подполз красноармеец, что-то говорил, но я не слышал. Попробовал подняться — голова пошла кругом, перед глазами все замельтешило.

Некоторое время лежал не шевелясь. Потом немного отдышался и с помощью красноармейца поплелся к деревне. Нога не слушались, слабость, как после тяжелой болезни. Путь показался бесконечно долгим. Наконец добрались до штаба. В комнате — Карапетян, Бондаренко, Сироткин. Спрашивают о чем-то, а я все еще пребываю в мире безмолвия. Тогда взял лист бумаги и написал: «Не слышу ничего. Дайте карту». Писал, показывал на карте, говорил (позже уточнят: кричал). Не успокоился до тех пор, пока по выражению лиц не увидел, что поняли.

Положили меня на повозку и доставили в соседний поселок. Старший врач полка, военврач 2 ранта Шурляков, определил: «Легкая контузия. Несколько дней полежишь, и все будет в порядке». Это он мне написал на клочке бумаги.

Всю ночь кружилась голова, почти не спал, зато к утру словно провалился, да на целые сутки. Проснувшись, обрадовался тому, что вновь услышал голоса, — значит, не оглох окончательно! Однако первые же два уловленных слова заставили вздрогнуть: «Мы окружены!»

Молча встал, оделся, забрал пистолет и, не сказав никому ни слова, выскользнул за дверь.

Первым делом зашел, конечно, к Сироткину.

— Ты что, удрал из санчасти? — удивился он. — Не поторопился?

— А что же ты мне прикажешь, в постельке лежать, когда мы в окружении? [44]

— Кто тебе об этом сказал? Похоже, что в медсанчасти у кого-то глаза квадратные с перепугу. Но, в общем-то, дело действительно дрянь. До окружения еще не дошло, однако попали мы как бы в мешок, из которого пока есть узенький выход. Через него и попробуем проскочить. А сейчас иди перекуси да отдыхай где-нибудь поблизости. Надо будет — позову.

В ночь на 26 сентября полк получил приказ скрытно выходить из мешка. Но по некоторым признакам можно было предполагать, что коридор врагом уже перекрыт. Если так, то следовало готовиться к прорыву из окружения.

Первой ушла разведка. За ней — головная походная застава. А дивизионную колонну возглавил 617-й стрелковый полк. Стало как-то поспокойнее, когда я увидел, что комбриг Аверин и командиры штадива шли впереди нашей части рядом с Карапетяном, Бондаренко, Сироткиным. За ними, приотстав на десяток шагов, двигалась группа командиров из нашего полка, не имевших своих подразделений. В их числе и я. А уже за нами вытянулась реденькая, малочисленная колонна полка, за ней и остальные части дивизии.

Пройдя несколько километров, мы вошли в какое-то село. В чистом небе висела полная луна, и в ее свете можно было разглядеть по сторонам от дороги украинские мазанки. Некоторые из них оказались повреждены, а иные и разрушены. На покрытых побелкой стенах тех, что располагались вблизи от дороги, отчетливо виднелись намалеванные красной и черной красками стрелы, номера, знаки, надписи на немецком языке. Оказалось, что тут уже хозяйничали оккупанты, а значит, находились мы в их тылу.

Настроение, что и говорить, неважное. К тому же я еще не оправился после контузии, передвигался с трудом. Время от времени просто засыпал и просыпался оттого, что сталкивался с идущими рядом или спотыкался о неровности дороги. Оказывается, понятие «спать на ходу» может иметь не только переносный, но и прямой смысл.

Товарищи, видя мое состояние, стали уговаривать сесть в штабную машину, а потом уловили момент и, подхватив под руки, буквально забросили меня в ее кузов. Среди пассажиров оказался младший лейтенант Харченко с серьезно поврежденной ногой, который, как и я, самовольно покинул медсанчасть.

С полуторки обзор стал гораздо лучше, я смог разглядеть бойцов походной заставы, несколько опережавшей голову колонны. А вот разведчиков не видно — они где-то далеко впереди... Позднее узнали, что разведка сбилась с пути и [45] свернула на другую дорогу. Это и привело к тому, что мы колонной вошли прямо в расположение гитлеровцев.

Их часовой расположился на скирде соломы и, по всей вероятности, спал. Когда же проснулся, то мы были от него так близко, что хорошо видели, как он ползет без оружия по скирде на четвереньках, и услышали его истошные вопли.

Чуть ли не в упор ударил по нам крупнокалиберный пулемет, но цветастые трассирующие пули от первой очереди пролетели над головой. Похоже, что фашистов мы застали врасплох. Но вот уже застучали автоматы, раздались винтовочные выстрелы. Некоторые из шедших впереди попадали, кое-кто бросился назад. И тут прозвучал уверенный голос комбрига Аверина:

— Стойте! Позади — смерть! Товарищи, только вперед! Бейте фашистов! За мной!..

Бойцы бросились вперед, стреляя на ходу. Прокатилось дружное «ура».

И тут наша автомашина вдруг резко свернула влево и, набирая скорость, помчалась, не разбирая дороги, назад. Впереди и следом за ней прыгали на кочковатом поле еще несколько автомашин. Эта гонка продолжалась минут десять — пятнадцать, пока не утих за спиной шум боя, исход которого остался мне неизвестным.

Остановились в поле. Кругом — тишина. С трудом спустился на землю, подошел к раскрытой правой дверце кабины и увидел сидевшего рядом с шофером совершенно измочаленного тряской старшего лейтенанта, которого раньше я встречал в штабе полка.

— Почему развернулись и покинули колонну?

— Имею приказ: ни в коем случае не рисковать перевозимой секретной документацией. За нее отвечаю головой.

Больше ничего выяснить не удалось. Оставалось только дожидаться рассвета, чтобы сориентироваться и решить, как действовать дальше. Наконец небо на востоке посветлело. Наступило утро 26 сентября.

Кроме нашей полуторки на поле оказалось еще несколько автомашин. Вскоре они одна за другой тронулись с места и направились к оказавшемуся неподалеку селу. Поехали вслед за ними и мы. Миновали окраину поселка, поднялись на бугор и остановились около большого дома, видимо бывшего правления колхоза или совхоза. Из кабины вышел старший лейтенант:

— Хочу посоветоваться, что будем делать дальше?

— Надо здесь постоять и сориентироваться, — предложил [46] я. — Подождать, не лезть никуда с закрытыми глазами.

Он согласился со мной. Между тем к нам подходили бойцы, командиры, спрашивали, из какой мы части. Трое оказались из нашей дивизии. Младший политрук Федоров из подразделения конных разведчиков, боец Иванов оттуда же и повар столовой штаба в один голос заявили, что дивизия прорвалась через вражеский заслон. Им же просто не повезло: под Федоровым в бою пала лошадь, и он отстал от ушедшего в прорыв взвода. Лишился лошади и Иванов, когда был в разведке. Повар же ехал на повозке далеко от головной колонны. Когда началась стрельба, он остановил повозку и пошел вперед выяснить обстановку, а вернувшись обратно, повозки не обнаружил.

Пока мы беседовали, подошел лейтенант с двумя красноармейцами, спросил, из какой мы части, и, услышав ответ, огорченно вздохнул: «Нет, не наши». И вдруг предложил:

— Послушай, младший лейтенант, давай поменяемся автоматами.

Я посмотрел на висевший за его спиной автомат ППШ и ушам своим не поверил:

— Да зачем тебе это надо?

— Понимаешь, тяжеловато таскать ППШ после ранения, а немецкий — полегче. Поэтому и предлагаю.

Я с радостью согласился на обмен.

Неудержимо потянуло ко сну. Расположился было в тени около машины, хотел хоть полчасика подремать. Но тут подошла девушка в темном, ладно сидящем костюме и в берете.

— Здравствуйте, товарищи! Я местная учительница, — представилась она. — Вчера здесь проходили немцы, говорили: «Рус кольцо». И не пойму наших: стараются идти только ночью, когда ничего не видно и легко на немцев напороться. А вот через то поле идет дорожка. Немцы ее, точно знаю, не перекрыли. Я уже подсказала пулеметчикам, они сейчас поедут. Присоединяйтесь к ним, потом не раз меня вспомните.

Учительница ушла, а мы заволновались: «Ведь правду дивчина говорит — ЗИСы-то уже тронулись. А на каждом — по счетверенной зенитной установке, из такой, если полоснуть, сколько гадов уложить можно».

Словом, поехали и мы. Без труда догнали две перегруженные, до отказа набитые бойцами трехтонки. Дорожка плохая, труднопроходимая, влажный чернозем налипал на колеса, машины то и дело буксовали. [47]

Но что это? Дорожка все ближе и ближе подходила к грейдерной дороге. Вот до нее осталась лишь пара сотен метров, и по ней на сближение с нами быстро ехал немецкий грузовик с пушкой на прицепе. ЗИСы спустились в балку, и с них эта машина не видна.

А она уже остановилась. Высыпавший из крытого брезентом кузова расчет сноровисто отцепил пушку, развернул ее на прямую наводку. Я прикинул расстояние: метров триста пятьдесят — четыреста. Не смог вспомнить, эффективен ли огонь из ППШ на такой дистанции, но решил стрелять. Опираясь локтями на крышу кабины, дал несколько коротких очередей. Немцы забегали, двое легли, стали отвечать. Вдруг сзади раздались два выстрела, рядом со мной просвистели пули. Обернулся и увидел у стога метрах в семидесяти двух целившихся в меня из винтовок людей в красноармейском обмундировании. «С ума сошли, — подумал я. — А может быть, переодетые фашисты?» Перевалился через борт кузова на другую сторону, пристроился на подножке кабины и, сунув левую руку в проем окна, дал очередь правой. Ствол автомата увело вверх. Нет, с машины такая стрельба — пустая трата драгоценных патронов! Стрельбу прекратил, тем более что мы уже спускались в балку, из которой только что выбрались наверх ЗИСы. Слышно, что пушка бьет, а ответных пулеметных очередей нет, скорее всего, пулеметы без патронов.

Наша полуторка остановилась в балке. Из кабины выскочили старший лейтенант и шофер с лопатой в руках. Боец быстро выкопал около стоявшего отдельно куста неглубокую ямку, в нее опустили небольшой сверток, засыпали землей и прикрыли аккуратно вырезанным куском дерна.

— Что там? — спросил я у командира.

— Списки личного состава полка, другие документы. Запомни это место. А теперь быстро поехали догонять зенитчиков.

Я снова встал на подножку. Выехали из балки. Увидели замершие, разбитые снарядами ЗИСы, рядом несколько убитых красноармейцев. Тут же грохнул близкий взрыв снаряда, капот нашей машины окутался паром. Надо уходить, и как можно быстрее. Направо — глубокий овраг. От него начиналась лесозащитная полоса, которая тянулась к грейдеру.

Спросил старшего лейтенанта, как старшего по званию, что делать, куда идти? А он молчал — не то растерялся, не то просто не видел выхода. А время-то не ждало, каждая секунда была дорога. Поэтому сам дал команду: [48]

— Взять оружие, бегом за мной!

Побежали к тому месту, где посадка подходила к оврагу. В овраг забираться нельзя — фашисты наверняка будут искать нас в нем и перестреляют сверху. Поэтому веду всех в посадку.

Тихо уходим подальше от оврага в сторону грейдера. Через просвет в кустарнике увидел, что враг получил солидное подкрепление — подъехали еще несколько крытых машин, из которых выпрыгивали солдаты и, растянувшись в цепь, бежали к оврагу. Судя по тому, что, добежав до его края, фашисты залегли и открыли огонь из автоматов, а в ответ послышались редкие винтовочные выстрелы, в овраге действительно пытались укрыться воины с ЗИСов.

Нас оказалось одиннадцать человек. На всех — один автомат, три винтовки, два нагана, пистолет, две гранаты «Ф-1». Реденькой цепью расположил своих товарищей вдоль лесопосадки. Через просвет в кустарнике наблюдал за тем, как немецкие солдаты во главе с офицером неторопливо шагали по полю в нашу сторону. Рядом со мной лежал младший политрук Федоров в своей длиннополой кавалерийской шинели.

И вдруг... Как часто на войне случалось это «вдруг»... Послышались голоса, потрескивание ломавшихся под ногами сухих веток. Кто-то шел по лесопосадке в открытую, не таясь. Я отдал Федорову гранату, а сам потихоньку продвинулся навстречу неизвестным. И что же увидел: в полусотне шагов от нас из посадки вышли на поле и направились навстречу немцам четыре человека: впереди — «учительница», за ней — «лейтенант» с бывшим моим «шмайсером» и два «красноармейца». Фашистские лазутчики?! Таких в нашем тылу, тогда хватало. Федоров поднял наган:

— Я ее, сволочь, сейчас положу.

— Не смей! Если нас обнаружат, то ей — первая пуля. А пока подождем, что будет дальше.

«Учительница» подошла к офицеру, выкинула вперед руку в фашистском приветствии и начала ему о чем-то говорить, оглядываясь на «лейтенанта», будто призывая его в свидетели. Потом и тот вступил в разговор. Несколько раз он, явно встревоженно, указывал рукой куда-то в сторону от нас. Видимо, что-то там произошло серьезное, ибо офицер прервал «лейтенанта», бросил короткую команду и вместе с солдатами побежал обратно к машине, сделав знак всем остальным следовать за ним...

До вечера мы оставались на месте. Положение безрадостное: не было ни карты, ни хлеба, ни курева, ни воды. [49]

Терпели. Больше всего мучило главное — где наши, куда идти?

Когда стемнело, поля вокруг осветило зарево костров — немцы жгли копны, скирды, не скупясь, пускали осветительные ракеты. Они, безусловно, знали, что в тылу у них еще немало командиров и бойцов Красной Армии, которые пойдут на все, чтобы вырваться из окружения.

Пока оставлять наше укрытие было очень рискованно. К сожалению, этого не хотел понять старший лейтенант, как я теперь знал — помощник начальника штаба полка.

— Надо идти сейчас, — твердил он, — а то ночи не хватит. Риск есть, но надо идти.

— Это не риск, а самоубийство, — возражал я. — Солома не может долго гореть, да и немцы не будут всю ночь ракеты жечь. Надо подождать.

Не удалось мне его переубедить. Он заявил, что подчиненные ему люди пойдут с ним, и увел шесть человек. Остались мы впятером.

— Знаешь, младший лейтенант, — сказал мне Федоров. — Будь у нас командиром. Должен один кто-то руководить: видишь, к чему ведет двоевластие.

— Ну если будешь комиссаром, то согласен, — ответил я.

К полуночи, когда костры все же угасли, я решил, что можно трогаться в путь. Повел группу на северо-восток, ориентируясь по звездам. Вот когда вновь пригодилось умение читать звездное небо, приобретенное в геодезических и геологических экспедициях. На душе тревожно: принял командирские обязанности, ответственность за людей, а тут лунища чуть ли не вполнеба, заливает всю округу мертвенным светом. Уж не прав ли был старший лейтенант? Нет, теперь все-таки больше шансов миновать вражеские заслоны.

Пока кругом — никого. Но вдруг издалека уловили какой-то неясный шум. Метрах в двухстах от нас оказался большак. Подошли к нему поближе и залегли. Вскоре услышали немецкий говор, топот ног. Мимо прошла колонна гитлеровцев (на глаз — до батальона). Выждав немного, наша группа пересекла большак и двинулась дальше. Шли через поля, кустарник, наконец поднялись на высоту и увидели озеро. Со стороны, откуда мы к нему вышли, вдоль берега рассыпалась цепочка мазанок, а за озером виднелось большое село. Осторожно, ежеминутно прислушиваясь, мы подошли к одному из амбаров. Харченко, Иванова и повара я оставил за углом, а сам с Федоровым направился к ближайшему домику. [50]

За палисадником залилась лаем, загремела цепью собака. Лай подхватили собаки у соседних домов. Постучал в прикрытое занавеской окно.

— Кто? — чуть раздвинув занавеску, спросила женщина.

— Командиры, пустите, пожалуйста.

— Ой, боюсь! Нет, не пущу, я одна. Вон в соседней хате мужик живет, идите к нему.

— Вы хоть скажите — немцы-то здесь есть?

— В селе полно, а по нашему порядку не было.

Перешли к соседней хате, опять постучали в окно, слышим: «Жинка, отщепи». Подзываем жестом оставленную у амбара троицу. Ребята подбегают к нам. Вместе входим в хату.

При тусклом свете зажженного хозяином фонаря увидели, что пол маленькой комнатушки засыпан толстым слоем зерна. Окна плотно завешены. Хозяин, окинув нас оценивающим взглядом и, видно, убедившись, что мы те, за кого себя выдаем, спросил, хотим ли мы есть. И, услышав честное признание, что голодны как волки, коротко бросил:

— Жинка, покорми.

Хозяйка подала молоко, хлеб. Пока, сидя на полу, закусывали, хозяин рассказывал:

— Это село называется Кошмановкой. Наши вчера здесь здорово германцев побили, но потом фашисты опять село захватили, а наши ушли, как я слышал, к районному центру — Максимовке. Это надо от нас по балке идти верст восемнадцать. По пути сельцо небольшое — Пятихатки. Через него к утру дойти и до Максимовки можно.

Попрощались мы и ушли. Теперь, когда определили свое местонахождение, подзаправились и знали, куда идти, стало легче на душе. А вот физически уже так устали, что к рассвету дошли только до Пятихаток. Но заходить в село нельзя — в нем слышалось гулкое в предутренней тишине урчание танковых двигателей. Углубились в бескрайний массив высокой кукурузы, где почувствовали себя в сравнительной безопасности.

Мы понимали, что время работало против нас. Поэтому после короткого отдыха, преодолевая накапливавшуюся усталость, пошли дальше, к Максимовке. Как раз в этом направлении по полю шла дорога. Двигались вдоль нее, не выходя из кукурузы. Прошли несколько километров, не встретив ни души, и вот увидели всадника. На нем наша форма, но мы уже не верили внешним атрибутам. Подпустили почти вплотную, выскочили из укрытия:

— Стой! [51]

Всадник левой рукой натянул поводья, правой — схватился за кобуру. А Федоров вдруг крикнул:

— Ребята, да это же командир батареи из нашего 617-го! Опускайте оружие.

Я тоже узнал командира батареи 45-миллиметровых противотанковых пушек.

— Ты куда?

Всадник осмотрел стоявших перед ним далеко не щеголеватых воинов, снял руку с уже расстегнутой кобуры:

— На рекогносцировку местности.

— Ну ты, друг, даешь! — изумился Федоров. — Один — на рекогносцировку. А если бы встретился не с нами, а с немцами — мы ведь из окружения выходим.

Командир батареи засмеялся:

— Не выходим, а вышли. Тут уже наши войска закрепляются, а Максимовка в трех километрах, до нее рукой подать. На окраине моя батарея, так что попадете как раз к обеду. Буду ждать.

Потребовалось больше часа, чтобы преодолеть три километра до окраины Максимовки, на которой действительно располагалась противотанковая батарея. Подкрепились здесь настоящим горячим обедом, я даже немного вздремнул, а потом отправился в штаб полка. Это было вечером 27 сентября. Сколько же пережито за неполные двое суток!

В штабе узнал, что, после того как комбриг Аверин поднял колонну в атаку, оборудованная на скорую руку вражеская оборона была быстро прорвана. Часть гитлеровцев перебили, другие разбежались. После прорыва колонна форсированным маршем дошла до Кошмановки — того самого села, куда минувшей ночью заходили и мы. В селе тогда размещался какой-то немецкий штаб. Дивизия с ходу вступила в бой. Заспанные, ничего не понимавшие фашисты выскакивали из домов, отстреливались, но наступательный порыв наших бойцов оказался таким высоким, что вскоре село было очищено от врага. Фашисты в панике бежали, оставив на улицах много автомашин, мотоциклов, велосипедов. Были брошены оружие и боеприпасы. В одном из домов обнаружили важные документы.

Утомленные до предела воины нуждались в передышке. Расположились отдыхать. А тем временем противник подтянул к селу танки, пехоту. Вновь завязался бой. И опять пришлось вырываться из кольца, да к тому же в дневное время.

Силы были неравны. Снова пробить брешь в боевых порядках противника не удалось. Бой сложился так, что подразделения [52] распались на отдельные группы. Многим из них удалось прорваться, но потери оказались серьезными. В частности, пропал без вести первый помощник начальника штаба 617-го стрелкового полка. Вот теперь на эту должность командир полка и назначил меня.

Узнав, что майор Карапетян сделал это по предложению Сироткина, я обратился к последнему за разъяснением: чем же мне следует заниматься? Из его очень краткого инструктажа понял, что кроме текущей работы по всестороннему обеспечению жизнедеятельности и боеспособности подразделений, организации управления и взаимодействия в бою предстоит вести ежедневную отчетность и составлять описание боевого пути полка. Эту последнюю, не предусмотренную должностной инструкцией задачу начальник штаба назвал важной и ответственной. Тем более, сказал он, что за три месяца войны штаб сделал для этого очень мало. К тому же при выходе из окружения часть штабных документов, в том числе копии боевых донесений, оказалась утраченной. Так что восстанавливать события предстояло путем опроса бойцов и командиров, естественно, лишь в периодах затишья между боями.

— Всему остальному научит жизнь, практика, — заключил Сироткин. — А первоочередное, неотложное для тебя — учесть всех людей до единого, получить боеприпасы, принять и обеспечить всем необходимым пополнение. Нам выделено пятнадцать автомашин. Имей в виду, что полк будет действовать отдельно от дивизии, в стыке двух армий. Сегодня в ночь выступаем из Максимовки.

Так начался новый этап в моей военной биографии — служба в должности Пе Эн Ша-один (в документах — ПНШ-1).