Новые Санжары — Полтава

Хочу извиниться перед читателями за то, что заголовки этой книги как бы взяты из путеводителя, какими пользуются туристы, отправляющиеся в путешествие по местам былых сражений или для знакомства с памятниками старины, живописными уголками Родины. Этот и дальнейшие отрезки пути, пройденные мною и моими товарищами в далекие военные годы, можно было бы назвать более звонко, привлекательно. Но делать этого не захотелось. Ведь под броскими, впечатляющими заголовками читатель подчас ищет совсем не то, о чем хотел бы рассказать автор. Поэтому пусть уж лучше они останутся вехами, своего рода дорожными указателями на одном из конкретных фронтовых маршрутов. Тысячи таких дорог слились в один магистральный путь, по которому части, соединения, объединения Краевой Армии, испытав сложную военную судьбу, придут к всемирно-исторической победе.

...Великолепное солнечное утро застало воинов 617-го полка в весьма добротно отрытых на склоне высоты окопах полного профиля, связанных между собой ходами сообщения. После того что пришлось видеть раньше, эта позиция выглядела «настоящей уставной». Но многое меня и смущало. Бугор-то мы оседлали, а о том, где находятся соседи слева и справа, да и есть ли они вообще, никто из нас не имел представления. Кроме того, имевшихся у нас сил (на глаз — человек 150–170) явно недоставало для надежной обороны рубежа, строившегося, судя по всему, в расчете на полк полного состава. И наконец, тревожил вопрос: кто же здесь командир, кто возьмет эти функции на себя? И хотя прибывшие из резерва на должность командира полка не годились, младшие лейтенанты все же поглядывали на лейтенантов как на старших по званию, а те либо стеснялись, либо, и это скорее всего, считали, что до начала боя кого-то пришлют, постарше.

Все решило появление вражеских колонн, которые двигались с запада по двум параллельным дорогам, обтекавшим занятую нами господствующую над местностью высоту. Колонны солдат в серо-зеленых мундирах, двигавшиеся рядом с ними крытые грузовые автомобили и конные повозки неторопливо приближались к нам. Противник двигался без походного охранения, словно в своей вотчине. Что это: [30] странная беспечность или переходящая всякие границы наглость самодовольных завоевателей?

Левая колонна была еще далеко, но правая приблизилась уже на расстояние верного выстрела, а команду на открытие огня все еще никто не подавал. Молчал и установленный на правом фланге пулемет «максим». Но вот из окопа выскочил на бруствер незнакомый мне лейтенант и высоким голосом крикнул:

— Слушай мою команду! По правой колонне противника — огонь!

Позже я узнал, что командование остатками 617-го полка принял на себя лейтенант Кочетков. А тогда тишину разорвала длинная пулеметная трель — это заговорил «максим». Тут же нестройно загремели винтовочные выстрелы, застрочил короткими очередями ручной пулемет ДП — «Дегтярев пехотный». Голова вражеской колонны, уже почти поравнявшаяся с занимаемой нами высотой, остановилась, а потом в рядах врага началась паника: застигнутые врасплох солдаты и офицеры бросились врассыпную, падали убитые и раненые. Фашисты несли изрядные потери. Гитлеровцы искали укрытия за любым бугорком, но с нашей высотки простреливалась вся прилегающая местность. Как ни странно, но левая колонна, не обращая внимания на завязавшуюся перестрелку, продолжала движение по своему маршруту, удаляясь от нас все больше и больше.

Появилось спокойствие. Как на стрельбище, старался брать фигурки на мушку и плавно нажимать на спусковой крючок. Думаю, что старался не зря.

Но вот фашисты перестали метаться: чувствовалось, что их офицеры навели порядок. Автомобили и повозки свернули с дороги и помчались подальше от места боя. Пехота залегла и стала отвечать винтовочным и автоматным огнем. Завязалась перестрелка. Заглянул в подсумок, а там уже не осталось и половины патронов — быстро же они тают! Похоже, не один я начал экономить боеприпасы: выстрелы из окопов слышались все реже. Умолк и «максим». А вот рассыпавшиеся по полю вражеские солдаты вели сильный огонь.

За нашими спинами, с той стороны, куда нам приказано было отходить, раздались приглушенные расстоянием знакомые уже хлопки минометных выстрелов. Серия мин разорвалась перед самыми брустверами окопов. Значит, враг нас обошел еще раньше, чем мы заняли позицию. То-то так беспечно двигались нарвавшиеся на нас колонны противника, знали, что где-то здесь уже прошли его передовые части. [31]

После третьего залпа, услышав шелест мин, мы попадали на дно окопа. Мины взорвались, несколько попало в окопы. Раздались стоны. Понесли раненых. Остались лежать убитые.

Положение создалось критическое. И тут Кочетков распорядился: выполнять приказ комдива, вдоль телефонных столбов отходить на Новые Санжары. Бойцы стали вылезать из окопов и, пригнувшись, перебегать за восточный скат высоты.

В какой-то мере нам просто повезло: противник, вышедший в тыл 617-го полка, не завершил нашего окружения. Бойцы и командиры поспешно двигались к Новым Санжарам, до которых было километров 20–25. Преодолели мы это расстояние за 3–3,5 часа, не больше.

В Новых Санжарах выяснилось, что здесь расположился штаб 38-й армии. Об этом мы узнали от задержавшего нас и сопроводившего до небольшой площади военного патруля. На ней выстраивались группы бойцов и командиров, нашего и 584-го стрелковых полков, а также только что прибывшей маршевой роты.

Тут на площади появился всадник с орденом Красного Знамени на гимнастерке; запыленный, усталый, рука на перевязи.

— Комиссар нашего полка Бондаренко, — вполголоса сказал кто-то из командиров. — Недавно его после ранения увезли в лазарет, а он уже здесь — не иначе как сбежал.

Говорили о том, что орден комиссар получил за героизм, проявленный в советско-финляндской войне. И в ходе недавних боев он постоянно находился среди бойцов на передовой, вместе с ними отражал атаки фашистов.

Комиссар медленно проехал вдоль строя, внимательно вглядываясь в лица бойцов и командиров, узнавал многих из них, улыбался, приветливо кивал головой. Натянув поводья, остановился около нас и с трудом, держась здоровой рукой за седло, спрыгнул на землю. Подошел к незнакомому мне командиру и начал с ним о чем-то оживленно беседовать.

В это время на площадь вышел политрук с ППШ на груди и передал приказ строиться в две шеренги, а командирам и политработникам — впереди шеренг, отдельной группой. Нас, более или менее знакомых друг с другом — лейтенантов и младших лейтенантов, — оказалось шесть человек...

Прозвучала команда «Смирно!». К бойцам подошли член Военного совета армии бригадный комиссар Николай Кириллович Попель и начальник особого отдела. [32]

— Кто командир полка? — глуховатым голосом спросил Попель.

— Убит командир, — нестройно откликнулось несколько голосов.

— Кто комиссар полка?

— Я, батальонный комиссар Бондаренко.

— Почему не стоите в строю?

— Я только что вернулся из госпиталя, товарищ бригадный комиссар.

Попель испытывающим взглядом обвел наши три отдельно стоившие группы и решительно объявил:

— Слушать всем! Те, кто сейчас стоит на этой площади, образуют 617-й стрелковый полк 199-й стрелковой дивизии. Бойцы и командиры 617-го полка — первый батальон, группа 584-го полка — второй батальон, маршевая рота — третий батальон. Командиром полка назначаю... — генерал остановил свой взгляд на стоявшем вне шеренги, несколько в стороне, капитане, — вас, капитан. Представьтесь.

Пожилой капитан в мешковато сидевшем на нем обмундировании явно растерянно отрапортовал:

— Помощник командира 617-го стрелкового полка по тылу капитан Ештокин. Но... я никогда никем не командовал, только руководил. Как же...

— А теперь будете командовать, — жестко перебил его Попель. — Вас учили в первую очередь воевать. Давно на фронте?

— С первого дня войны.

— Вот то-то. Принимайте командование немедленно. Комиссар есть, штаб будет. Командиром третьего батальона назначаю командира маршевой роты.

Попель вплотную подошел к нам, шестерым. Взгляд генерала остановился на лейтенанте, том самом, который принял на себя командование утром и приказал открыть огонь по вражеской колонне.

— Представьтесь.

— Лейтенант Кочетков.

— Назначаю командиром первого батальона.

Посмотрел на меня:

— Представьтесь.

— Младший лейтенант Сергеев.

— Давно на фронте?

— Два дня.

Генерал оценивающе смерил меня взглядом, секунду-другую помедлил и уверенно резюмировал:

— Назначаю начальником штаба первого батальона, — [33] И еще раз, посмотрев мне уже прямо в глаза, добавил: — Видите, ваш батальон только недавно был полком. Предупреждаю, если станете терять людей не только в боях, но и где-то по дорогам, спросим не меньше, чем с командира.

Так я по стечению обстоятельств стал тем самым «адъютантом старшим батальона», на которого был аттестован еще под Прилуками.

Через несколько минут бригадный комиссар отошел к ставшему 2-м батальоном 584-му полку, еще более сжато, чем нам, дал какие-то указания и вместе с сопровождавшими его проследовал к середине площади.

— Смирно! Слушать всем! — резко и требовательно заявил член Военного совета. — Там, за Ворсклой, справа — опушка рощи, слева — ветряная мельница. Это — рубеж обороны полка. Приказываю немедленно занять на этом рубеже оборону. Врага задержать во что бы то ни стало. Вейте беспощадно фашистскую сволочь! Исполняйте! Бегом марш!

Побежали. Когда миновали мост, сделали небольшую передышку. На коротком совещании командир полка объявил о том, что будет на командном пункте, расположенном под крутым берегом Ворсклы, примерно за центром обороняемого участка. Как он собирался руководить, не видя поля боя и не имея средств связи, осталось для меня загадкой.

Занимать выделенный участок обороны было приказано немедленно, поэтому комбат Михаил Александрович Кочетков скомандовал подразделению следовать за ним бегом. По дороге мы успели обменяться лишь несколькими фразами. На вопрос, успел ли я пересчитать личный состав, я ответил, что всего в строю 128 человек: 122 бойца, 4 младших лейтенанта — командиры рот с заместителями — и мы с комбатом.

— Не густо, — заметил, досадливо качнув головой, Кочетков. — Передай-ка команду выделить в наше распоряжение от каждой роты по два бойца — понадобятся для связи и других поручений.

До рубежа обороны уже недалеко, но по стерне полусжатого пшеничного поля бежать тяжело, пришлось перейти на быстрый шаг. Убранная пшеница частично заскирдована, частично сложена в копенки. Впереди, знакомо уже, щетинится полоса перестоявшей пшеницы.

Когда говорят «Жизнь прожить — не поле перейти», имеют в виду, что поле перейти куда как проще. Но то колхозное поле, ставшее вдруг полем боя, нам перейти вообще не удалось. [34]

Из рощи, в которую уходила пересекавшая поле грунтовая дорога, появилась группа немецких солдат, по-видимому, боевое охранение. Загремели автоматные очереди. По команде лейтенанта Кочеткова мы залегли и открыли ответный огонь из винтовок.

Плотность огня с опушки быстро возрастала. К тому же мы лежали на сжатом поле как на ладони, а гитлеровцы маскировались в кустах, между деревьями. Сразу же возникла мысль захватить участок неубранной пшеницы. Но она была ближе к врагу, и немцы тоже стремились забраться туда.

У нас был лишь один ручной пулемет. Кочетков крикнул пулеметчику: «Не пускай фашистов в пшеницу, задержи их!» А сам вскочил во весь рост и отдал команду: «Батальон, за мной!» По тому, как все рванулись вперед, стало ясно, что об этом маневре думал каждый наш боец, каждый командир. Вбежали мы в пшеницу одновременно с противником, захватившим противоположный край несжатого поля.

Нашлось и место для КП батальона. Оно оказалось на редкость удачным. У самой кромки пшеничного поля стояла полуразрушенная мазанка. В какой-то мере она служила укрытием, а если подняться на крышу, то и наблюдательным пунктом: в бинокль хоть и плохо, но было видно, что происходит в пшенице. По тропинке, пролегавшей неподалеку от нашего КП, то и дело проходили бойцы, выносившие раненых. Их опрос тоже давал возможность следить за ходом боя. Несколько раненых вышли к КП самостоятельно. Вскоре прибежал запыхавшийся красноармеец:

— Товарищ лейтенант, командир роты просит патронов и гранат. Мы заняли удобную позицию, но немцы все ближе и ближе подходят, а боеприпасов почти не осталось.

Лейтенант Кочетков решил:

— Вот что — беги по этой тропинке на КП полка, там должны быть повозки с боеприпасами. Да возьми с собой еще вот этого красноармейца.

Ответив «Есть!», бойцы побежали по тропинке и вскоре исчезли за ее поворотом.

А в пшенице шел почти неуправляемый ближний бой: стреляли друг в друга чуть ли не в упор, бросали гранаты. Но в конце концов какая-то «линия фронта» все же установилась.

И тут мы услышали далекое «ура» и сами закричали: «Наши! Наши атакуют!» Бойцы поднялись над колосьями и увидели, как с севера мчится конница. В лучах спускавшегося к горизонту солнца сверкали обнаженные клинки. Казалось, [35] еще минута — и враг будет смят, повержен. Но из-за рощи, набирая скорость, выползло несколько немецких танков. Они ударили из пушек и пулеметов по кавалеристам. Словно споткнувшись, падали на землю и бились в предсмертной агонии лошади, вылетали из седел всадники. Атака конницы захлебнулась, кавалеристы повернули назад.

А за первыми немецкими танками, перечеркнувшими наши надежды на благоприятный исход боя, из леса стала выползать целая колонна, направлявшаяся к Новым Санжарам. На нас танкисты и внимания не обратили, хотя бой в пшенице продолжался.

Появился еще один боец:

— Товарищ комбат, патроны и гранаты кончаются. Много раненых лежат в пшенице. Командир роты просит указаний и помощи.

— Передайте: без приказа не отходить. Боеприпасов подбросим. Раненых готовьте к эвакуации, — и, обернувшись ко мне, спросил: — Куда же делись бойцы, которых мы дослали на полковой КП? Вот что, отправляйся-ка туда сам, доложи командиру полка обстановку и получи распоряжение о дальнейших действиях. Если надо держаться, то пусть выделит бойцов для доставки боеприпасов. Берите, сколько сможете унести, и, не мешкая, обратно.

Ответив «Есть!», я, пригнувшись, побежал по тропинке. Справа — кукуруза, слева — обрывистый берег Ворсклы. Вдруг я услышал свист пули. Сразу упал на землю. Чуть приподняв голову, заметил, что из посадки кукурузы поднялся голубоватый, быстро таявший клубок дыма. Пополз медленно, по-пластунски, добрался до кукурузы и, осторожно раздвигая жесткие, предательски шуршавшие стебли, начал пробираться в глубь ее массива. Рядовая посадка кукурузы дала возможность в одном из просветов разглядеть затаившегося врага. Он лежал ко мне боком, лицом к тропинке в удачно маскировавшей его мышиного цвета форме. Тщательно прицелившись, я выстрелил из карабина. Гитлеровец ткнулся головой в землю.

Я встал и подошел вплотную к убитому. Передо мной, судя по нашивкам на погонах, был ефрейтор. Из-под каски на землю обильно вытекала кровь. Внимательно осмотрел фашиста: небольшого роста, коротконогий, нос крючком. Подумалось: «Вот так ариец!» Рядом — автомат «шмайсер» и запасная обойма. Перевернул гитлеровца на спину, достал из его карманов бумаги, документы. Повесив на шею трофейный автомат, с верным карабином в руках снова побежал по тропинке. Через несколько десятков метров увидел [36] распростершиеся поперек ее тела двух красноармейцев, посланных комбатом на КП командира полка. Понял, что это дело рук фашиста.

Капитан Ештокин встретил меня криком:

— Вы что, с ума там посходили? За все время — ни одного донесения! Только раненые приходят в санпункт, но они-то толком ничего не могут сказать.

«Хорошо, — подумал я, — что санпункт расположен в стороне от КП и к нему ведет другая дорожка. А то и раненые стали бы добычей фашиста».

Доложив командиру полка обстановку, спросил, что делать дальше.

— Что делать? Выходить из боя, идти сюда. Патроны и гранаты получите здесь — они понадобятся, если придется прорываться из окружения. А, судя по всему, так оно и будет. Идите!

Смеркалось. Фашисты в темное время суток воевать не любили, и бой постепенно затих. Собрав с помощью связных остатки батальона, мы под прикрытием темноты спустились к Ворскле. На командном пункте оказался лишь «маяк» — старшина, передавший приказ командира полка выходить на дорогу Новые Санжары — Полтава и двигаться по ней. Там нас встретят.

Пока я, обжигая пламенем спичек пальцы, подсвечивал карту, Кочетков прикидывал какие-то варианты, потом, присвистнув, сказал:

— Все, гаси освещение! Чтобы попасть на эту дорогу, надо либо через Новые Санжары прорываться, что нереально, либо опять подняться наверх и обходить их, минуя позицию, которую только что оставили. В обоих случаях — фашистам в лапы.

Я вмешался:

— Командир, пойдем через Новые Санжары, но только вдоль реки, а может быть, где и по реке, к ней ведь только огороды выходят, ни одного дома близко нет. Если мост не охраняется, пройдем под ним, а там и дорога на Полтаву недалеко.

— А ты откуда это знаешь, местный, что ли?

— Да нет — отдыхал здесь в двадцать восьмом году. Это родители словно бы угадали, что мне тут воевать придется.

— А! Ну тогда давай, показывай дорогу. Кстати, — уже обращаясь к старшине, — а куда командование полка направилось?

— Да туда же, куда младший лейтенант показывает.

— А остальные батальоны? [37]

— Точно не скажу, но и они, по-моему, туда же.

— Тяжелораненых нести, а остальных поддерживать, — отдавал приказание Кочетков. — Чтобы ни одного бойца здесь не осталось. Идти всем тихо — не разговаривать, не курить, ничем не греметь! Старшина, проверьте и наведите порядок. Младший лейтенант, пересчитайте людей!

— Уже пересчитал: в строю — сорок шесть, раненых — двенадцать. Остальные убиты или пропали без вести.

— Много потеряли, но и фашистов положили немало. Ну, веди, больше нам здесь делать нечего.

Память меня не подвела. Огородами без помех добрались до моста. Чтобы не подниматься на насыпь, тихо прошли под ним по колено в воде. Наконец вышли на полтавскую дорогу, но тут возникло неожиданное препятствие — путь преградил глубокий, с отвесными стенками противотанковый ров. Без каких-нибудь подручных средств его не преодолеть, тем более раненым. Помог случай. Послали красноармейцев вдоль рва. Один из них вернулся и доложил, что рассмотрел в темноте перекинутые через ров широкие доски. По ним и перебрались.

Выдвинув вперед походное охранение, прошли по дороге на Полтаву еще несколько километров. Подумывали уж было о привале, как вдруг услышали родное:

— Стой, кто идет?

Пока бойцы нашего охранения вели переговоры, подошли к ним Кочетков и я. Узнав, что мы — 1-й батальон 617-го полка, нам двоим разрешили пройти вперед, и через несколько минут, конвоируемые группой красноармейцев, мы предстали перед старшим лейтенантом, как выяснилось, командиром боевого охранения кавалерийской части. Он придирчиво изучил наши документы, задал несколько каверзных вопросов и, убедившись наконец, что мы именно те, за кого себя выдаем, сказал:

— Займете наши позиции и будете их оборонять. А наша часть переходит на другой рубеж.

— Так ведь нас, не считая раненых, меньше полусотни человек.

— Ничего, ваши уже частично там, вот их вы и пополните. Таков приказ командира дивизии.

Старший лейтенант отдал распоряжение о выдаче нам сухого пайка, успокоил, что окопы уже отрыты и копать ничего не придется.

Принял он у нас раненых для отправки в тыл, выделил сопровождающего, и мы попрощались. [38]

Сопровождающий — младший лейтенант в длинной, кавалерийской шинели — вел в темноте уверенно. Пересекли вброд речушку. Стали подниматься на крутой берег. Скользко. Я приспособился — стал опираться прикладом карабина о землю. И вдруг перед самым лицом — пламя, оглушительный грохот. Выстрелил мой карабин. Там, в кукурузе, я перезарядил его и даже не поставил на предохранитель. И вот сейчас чем-то задел за спусковой крючок.

Выстрел, конечно, всех переполошил. Потом, когда разобрались, в чем дело, одни успокоились, а кое-кто и крепко отругал. Наш провожатый внимательно посмотрел на меня и не то с удивлением, не то с завистью воскликнул:

— Да вы ведь просто оружейный склад! Слушай, друже, — перешел он на «ты», — отдай мне карабин, пока он сам тебя не застрелил. Понимаешь, нам, кавалеристам, выдали обычные «мосинские» винтовки, а у тебя, пехоты, такая роскошь — карабин. Нечестно.

— Не нужна мне твоя винтовка. И вообще, я за карабин расписался.

— Лично мне твой подарок не для фасона нужен. Я винтовку подводчику отдам — ему она дороже золота. Карабин же мне, коннику, позарез нужен. Он ведь для нас специально создан. А у тебя еще и автомат немецкий, и пистолет. Арсенал, да и только. Расписался, говоришь. Но это же война! Может, скажешь, что и за немецкий автомат расписался?

Молчу, думаю. Замолк и провожатый, но, чувствую, огорчился. Пришли к окопам. Разместили людей по ячейкам, установили связь с правым соседом, оказавшемся действительно из нашего полка. Слева никого не было. Пожевали скудный сухой паек. Кавалерист опять попросил:

— Так дашь карабин?

— Бери.

И страшно, что отдал оружие, за которое действительно расписался, и в то же время сознаю — таскать все, чем обвешан, сил не хватит. Влез в свою ячейку, сжался в комок и заснул. Кончился день 16 сентября 1941 года. Думаю, именно в этот день приобщился я к славной семье фронтовиков.

Утром 17 сентября раздались крики: «Танки! Танки!» 18–20 танков развернутым строем не спеша накатывались прямо на наши окопы.

За ними — пехота, пока еще далеко, вне выстрела. А сколько же нас? 617-й стрелковый полк? Да, полк, он имеет номер. Мы помнили об этом. Знали и о том, что в полку-то не больше 150 человек, но и это не главное. Главное в другом — у нас практически не было средств для борьбы [39] с этими ползущими стальными коробками. Все же мы стреляли, в надежде что пуля залетит в смотровую щель, стреляли и потому, что просто сдавали нервы.

К тому времени я не раз уже слышал слово «танкобоязнь», произносимое порой и с ироническим оттенком. Но ирония уместна лишь в тех случаях, когда у людей есть хоть какие-нибудь средства для борьбы с танками, а они, забыв об этих средствах, не вступают с ними в борьбу. Думаю, если бы у нас тогда были противотанковые ружья, бутылки с горючей смесью «КС» или хотя бы с бензином, противотанковые гранаты или хотя бы связки ручных «РГД», мы бы не оставили рубеж, несмотря на то что оборудован он был слабо — одни лишь неглубокие ячейки. И признаюсь, я вздохнул с облегчением, когда услышал команду: «Прекратить огонь, отходить на полтавскую дорогу. Сбор — у следующего оборонительного рубежа».

Но стоило нам выскочить из окопов, как танки прибавили скорость, а от них по чистому полю не уйдешь. И тут раздались два мощных взрыва, потом еще один. Это сработали противотанковые мины, поставленные здесь нашими саперами. Я увидел, как танки, будто по команде, остановились перед рубежом, который только что мы занимали. Некоторые даже попятились назад. Это и дало нам возможность оторваться от них. Но, увы, ненадолго. Опять взревели моторы, несколько танков двинулось в сторону, обходя минное поле. Пришлось нам снова ускорить шаг.

Рядом со мной отходили три красноармейца. Они — гуськом, друг за другом, я — правее, около среднего. И тут произошло то, о чем никогда не смогу забыть. Мимо меня пронеслось что-то похожее на огненную струю и пронзило насквозь бежавшего рядом бойца. От прямого попадания снаряда он мгновенно превратился в бесформенный комок.

Но вот наконец и свежеотрытые окопы. Почти совсем обессилевший, с трудом перевалил через бруствер и свалился на дно одного из них. Еле переведя дыхание, спросил подошедших бойцов, из какой они части. Несколько человек назвали номер нашего полка, остальные — каких-то незнакомых частей. Тут же выяснилось, что среди них нет ни одного командира. Пришлось брать руководство на себя.

— Внимание! Слушать мою команду. Вы все — бойцы 617-го стрелкового полка. Я — ваш командир.

Подошел младший политрук, доложил, что он пропагандист из нашей части.

— Слушай, — говорю ему, — поскольку я принял командование, оставайся со мной, будем вместе воевать. [40]

— Чем же мы будем командовать — ведь не полк же здесь на самом деле. Хорошо, если взвод наберется.

— Ну назовем пока отрядом, а там видно будет.

Прикинул на глаз — что-то около сорока человек. А перед нами уже три вражеских танка, за ними до роты пехоты.

— Не стрелять, подпустим ближе! — крикнул я, рассчитывая, что враг нас не заметил, но было уже поздно — один боец застрочил из ручного пулемета. Не знаю, возможно, это было и к лучшему. Во всяком случае, танки остановились и, не приближаясь, открыли огонь из пушек и пулеметов. Пехота же сразу залегла, вступила с нами в перестрелку. Я подал команду беречь патроны, стрелять по пехоте только наверняка. Немного удивило, что ружейный и автоматный огонь со стороны противника был довольно вялым: похоже, что он чего-то выжидал.

Так продолжалось 2–3 часа. А сколько времени нам вообще следовало здесь держаться, что делать дальше? Никто никакой задачи перед нашим отрядом не ставил. Просто мы знали, что за нами — Полтава и что врага по возможности надо задержать, не пускать вперед. А фашисты, видимо, решили, что перед ними новый оборонительный рубеж, перекрывающий путь на Полтаву, и ждали подхода подкрепления, чтобы действовать наверняка. Так я оценивал обстановку, изредка стреляя из автомата одиночными выстрелами.

У меня, как и у других бойцов, уже оставались считанные патроны, когда кто-то крикнул, что за спиной у нас немцы. Обернулись и увидели метрах в трехстах два вражеских танка, а за ними густую цепь пехотинцев. Обошли! Прием стандартный, но пока безотказный.

Для нас осталась открытой только дорога на восток. На этот раз я заранее наметил путь отхода и повел бойцов по ходам сообщения к недалеким зарослям кустарника. Пройдя через них километра полтора-два, мы выбрались на открытую местность и попали в расположение наших войск, выдвигавшихся к рубежу обороны в район населенного пункта Великий Тростянец.

Здесь оборонительный рубеж выглядел уже более солидно, да и занимал его хорошо укомплектованный бойцами полк. Можно было рассчитывать, что нас примут в него как пополнение. Да и командир части — капитан в лихо заломленной набок кубанке, выслушав меня, сказал вначале, что готов включить отряд в полк и даже назначить участок обороны. [41] Потом, однако, добавил, что нас не сможет кормить, так как дополнительными фондами не располагает.

Это резко меняло положение. Посмотрев на изможденные лица бойцов отряда, давно не получавших горячей пищи, я сказал капитану, что оставляю с подчиненными младшего политрука, а сам пойду искать свой полк: надо ставить на довольствие людей.

— Смотри, — напутствовал он меня, — как бы не приняли тебя за дезертира.

Я и сам это понимал, но другого выхода не видел. Взял с собой двоих красноармейцев и отправился на поиски. Южнее Полтавы переправились по пешеходному мостику через Ворсклу. Предъявляли документы, расспрашивали, не знают ли, где находится штаб 199-й стрелковой дивизии. И нашли-таки! Трудно передать, какую радость я испытывал, направляясь по указанию одного из командиров к начальнику штаба дивизии.

В небольшой комнатке меня встретил коренастый, плотный полковник. Представился ему, доложил о том, чему был свидетелем в последние дни. И в ответ — совершенно неожиданное:

— Значит, вы были в окружении? Вот в особом отделе и дадите объяснения.

— Товарищ полковник, не были мы в окружении. В последнем бою враг обошел нас с тыла, вот и пришлось оставить рубеж. Все бойцы выведены из боя без потерь, находятся сейчас на переднем крае с другим полком, но их не ставят на довольствие. Что-то надо делать. Для этого я к вам и пришел.

— В этом и разберется особый отдел.

— В чем должен разбираться особый отдел? — раздался голос, и в комнату вошел худощавый комбриг. Я знал, что дивизией командует комбриг Аверин. Никогда его раньше не видел, но сразу же подумал, что это он и есть.

Стараясь не волноваться, я кратко доложил обо всех событиях, начиная с боя у станции Кобеляки. Комбриг слушал меня внимательно, пристально смотрел в глаза. Когда я закончил рассказ, он обратился к полковнику:

— Ты что же думаешь, ему немцы и свой автомат вручили, чтобы выделялся среди наших? Что-то я такого не припомню. Словом, отставить особый отдел! А вы, товарищ младший лейтенант, покажите на карте, где сейчас ваша группа. Так, понятно. А вот здесь, — отчеркнул он ногтем село Никольское, — штаб вашего полка. Теперь в нем новый командир — майор Карапетян. Явитесь к нему и доложите, [42] что к вечеру прибудет группа бойцов во главе с младшим политруком. Начальник штаба, пошлите две автомашины для доставки этих людей в 617-й полк.

Как я был благодарен комбригу Аверину! Какой груз он снял с моих плеч! На его доброжелательное «Можете идти!» ответил: «Есть!» — козырнул, вышел из дома и зашагал с легким сердцем в Никольское.