В резерве направления

В резерве все началось с заполнения довольно подробных анкет, в которых помимо всего прочего требовалось указать последнее место работы и выполнявшиеся партийные поручения. Думается, что именно ответы на эти вопросы да еще выступление на первом здесь партийном собрании сыграли определенную роль в моей дальнейшей судьбе. Что касается анкеты, то все понятно: руководство выяснило, что я был секретарем парткома университета. А вот на партсобрании я, все еще находясь под сильным впечатлением от выступления И. В. Сталина, увлекся, говорил взволнованно, от души и даже с разрешения коммунистов превысил регламент. Кончилось тем, что меня избрали секретарем партбюро батальона, а вслед за этим назначили командиром взвода, в состав которого входили не только такие, как я, призванные из запаса, младшие лейтенанты, но и лейтенанты.

В те дни я писал родителям: «Доехал до места назначения. Правда, ознакомиться как следует с городом не успел — пока не до экскурсий.

Не добрался еще и до фронта. Сейчас учусь воевать и, представьте себе, учу этому других, ибо получил командную должность. Дело очень ответственное — ведь от боевой выучки на фронте зависит все, в том числе и жизнь. Поэтому приходится трудиться, как говорят, до седьмого пота».

Нелегко было ежедневно проводить с подчиненными многочасовые занятия еще и потому, что сам я разбирался в военном деле не намного больше, чем они. Хорошо, что у меня в активе была трехмесячная служба командиром стрелкового взвода в 1-й мотострелковой Московской дивизии, куда меня направляли по призыву в 1939 году во [17] время освободительного похода Красной Армии в Западную Украину. Очень мне та практика сейчас пригодилась.

Линия фронта, еще при выезде из Москвы казавшаяся такой далекой, стремительно двигалась на восток. Вот уже и Киев перестал быть тыловым городом. 11 июля вражеские моторизованные войска прорвались на подступы к нему и были задержаны только на рубежах реки Ирпень, в 15–20 километрах от столицы Украины. Естественно, в этих условиях боевая учеба резервистов проходила с предельным напряжением. День за днем на занятиях в поле мы отрабатывали действия взвода в обороне, наступлении, атаке, разведке, совершенствовали навыки в овладении оружием, тренировались в ориентировании на местности. Каждый понимал, что приобретенные на занятиях знания могут понадобиться уже в ближайшее время.

Учеба учебой, но кроме нее на мне лежала еще одна ответственная обязанность — руководить большим партийным коллективом батальона. И хотя располагались мы г, одном месте, приходилось находить небольшие «зазоры» в плотном графике боевой учебы, чтобы провести заседание-партбюро или партийное собрание. Главным при этом я считал хорошую подготовку к каждому мероприятию, об суждение на них самых острых и актуальных вопросов, связанных с боевой и политической подготовкой командиров резерва, путями повышения действенности учебы. Особое внимание уделялось обеспечению примерности коммунистов в овладении военным делом. Должен сказать, что коммунисты с большой ответственностью относились к учебе, образцово выполняли свои обязанности. Так что не припомню случая, чтобы с кого-нибудь из них пришлось спрашивать за нерадивость.

Тщательно продуманные и подготовленные с помощью членов партбюро и партийных активистов партийные собрания проходили по-деловому, коммунисты вносили немало ценных предложений. Именно они подняли вопрос об изучении трофейного оружия, чтобы знать его возможности, а в случае необходимости и применить в бою.

В тот период мне как-то удалось на короткое время вырваться в Киев в надежде связаться по телефону с Москвой. Город трудно было узнать: повсюду возводились заграждения из мешков с песком, устанавливались противотанковые ежи, подвальные окна домов превращались в амбразуры и бойницы. По безлюдным улицам маршировала пестрые колонны пожилых и совсем юных народных ополченцев. Общее у них было одно — суровые лица, выражавшие [18] твердую решимость отстоять родной город от ненавистного врага.

Между тем пробил час, когда резерв начал таять. Один за другим убывали командиры на разные участки нашего Юго-Западного направления. В конце июля вызвали в штаб резерва и вручили направление в одну из частей действующей армии Григорию Гринштейну. Так получилось, что проститься нам, пожать друг другу руки пришлось буквально на ходу.

— Ты куда?

— В Одессу.

— Желаю тебе, Ахилл, удачи в боях.

Нет, это не метафора, не комплимент, каким, несомненно, стало бы сравнение кого-либо из современников с прославленным в древнегреческой мифологии храбрейшим из осаждавших Трою греческих воинов. Дело в том, что Гринштейна действительно звали Ахилл, но это данное родителями редкое имя ему не нравилось, он всем представлялся как Григорий. Мое пожелание, высказанное Гринштейну в минуту разлуки, увы, не сбылось, в боях за Одессу он погиб.

Теперь, когда враг подошел вплотную к Киеву, участились ночные и дневные бомбардировки города и его окрестностей. В один из солнечных августовских дней я проводил со взводом занятия по тактике. Услышали гул самолетов и увидели проходившую неподалеку на средней высоте колонну немецких пикирующих бомбардировщиков. Сирена завыла, когда неожиданно колонна развернулась и «лапотники» вслед за ведущим, один за другим переворачиваясь через крыло, ринулись в пике на наш лагерь. Приказав подчиненным укрыться в щелях, я, увидев, что к нам неторопливо шел командир резерва полковник Е. Ф. Макарчук, остался на поверхности. Полковник подошел, поздоровался и стал рассматривать в бинокль и без того растущие на глазах «юнкерсы».

Неподалеку от нас, за шоссе, располагалась батарея зенитных орудий. Зенитчики встретили самолеты запоздалым и, увы, неточным огнем. Подавив батарею, «лапотники», не встречая противодействия, с душераздирающим воем сирен устремились на лагерь. Полковник Макарчук, а вслед за ним и я прыгнули в щель. И вовремя — вздрогнула земля, бомбы разорвались совсем близко. И тут мне на шею мягко шлепнулось что-то маленькое, почти невесомое. Стекли и упали на рукав гимнастерки несколько капель крови. Взяв рукой это «что-то», я увидел на ладони [19] еще теплого, но уже мертвого окровавленного чижика. Война не пощадила и его...

В письме, отправленном 1 сентября 1941 года, я писал жене: «За эти два месяца здорово окреп. Прохожу в день свободно 50 км... За последние дни пришлось увидеть много украинских сел. Хорошее впечатление: большие, чистенькие, утопающие в садах. Население к армии относится замечательно, часто приходится долго уговаривать местных жителей, чтобы взяли деньги за продукты, которые они пытаются отдать даром. Больно думать, что война может в любую минуту в той или иной форме докатиться до этих тихих уголков».

К несчастью, вскоре докатилась и сюда. А содержание этого письма связано с тем, что наша резервная группа тронулась наконец с места. В последних числах августа мы построились в колонну и направились к новому месту базирования. Переход, даже после полуторамесячных основательных тренировок, оказался утомительным. Но все же через трое суток, оставив за спиной полтораста километров пути, командиры резерва дошли до места назначения и обосновались опять же в лесу, неподалеку от города и железнодорожного узла Прилуки.

Сюда же стали прибывать командиры, уже принимавшие участие в боях. Среди них были и отставшие от своих частей. Признаться, не сразу удалось понять, как может отстать от своего подразделения командир. И, только слушая взволнованные рассказы о тяжелейших условиях, в которых пришлось сражаться против превосходящих вражеских сил, о стремительных маневрах танковых и механизированных частей противника, перерезавших коммуникации, нарушавших связь и управление войсками, о том, как группами и поодиночке пробивались наши воины из окружения, мы, еще не испытавшие всего этого, яснее представляли, какой страшной силы удар обрушила гитлеровская Германия на нашу Родину, сколько еще потребуется сверхчеловеческих усилий, чтобы остановить, разгромить, уничтожить немецко-фашистских захватчиков.

В группе фронтовиков, пополнивших мой взвод, был старший лейтенант Олейник, к которому, как я заметил, все прибывшие с ним относились с особым уважением. «Храбрейший командир», «настоящий герой» — так отзывались о нем товарищи. Кто-то показал мне и армейскую газету, в которой рассказывалось о командирской зрелости и личной отваге в бою Олейника. Еще подумалось тогда, что ему бы и командовать взводом, передавать молодым, [20] необстрелянным командирам свой фронтовой опыт. И надо же: спустя несколько дней Олейник на самом деле стал командиром бывшего моего взвода. А произошло это так.

Для ознакомления с личным составом резерва и его переаттестации приехала к нам комиссия. Начали по одному вызывать на собеседование. Дошла очередь до меня. К столу, за которым сидели четыре старших командира, я подошел строевым шагом, отдал честь, представился. Заметил, что перед полковым комиссаром — председателем комиссий лежала заполненная мною еще под Броварами подробная анкета, но биографию пришлось рассказать сначала. Потом пошли вопросы, касавшиеся пребывания в резерве, здоровья, настроения... Спросили, есть ли какие-нибудь пожелания? Ответил, что только одно — прошу отправить в действующую армию.

— Подумаем, — сказал полковой комиссар и, опросив других членов комиссии, объявил: — Аттестуем вас адъютантом старшим стрелкового батальона. Думаем, что справитесь. Можете идти.

— Есть, адъютантом старшим стрелкового батальона, — ответил я и, когда возвращался в расположение взвода, все ломал голову: а что же это такое? Улучив удобный момент, справился об этом у Олейника.

— Да то же самое, что начальник штаба батальона, — ответил он. — А вам предложили эту должность? Тогда поздравляю с повышением.

От привычного «штаб батальона» стало спокойнее.

— Думаю, что скоро вас отправят на передовую, — продолжил разговор Олейник. — Объясню почему. Почти все аттестованы с повышением, да еще на конкретные должности. Надо полагать, что именно в этих категориях сейчас особенно нуждается фронт. А потери в командном составе, особенно в среднем, поверьте мне, достаточно велики — ведь в атаках командиры идут впереди своих подразделений. Так что комиссия сюда приехала не случайно.

Вскоре я узнал, что председатель комиссии остается у нас комиссаром резерва. Тут же попросился к нему на прием.

Выслушал меня комиссар внимательно. Вспомнил некоторых профессоров с истфака нашего университета, которые одновременно преподавали и в Военно-политической академии имени В. И. Ленина, в которой он учился. Комиссар обещал дать распоряжение отделу кадров отправить меня в действующую армию. [21]

Прошел день, другой. Приехали представители 38-й армии — набирать командный состав. Меня не вызывала. Пошел в отдел кадров. «В чем дело?» — «А им старшие адъютанты батальонов не требуются». — «Поймите на любую другую должность». — «Командиром стрелковой роты. Подойдет?» Ответил, что согласен. «Хорошо, собирайте вещи».

И вот сбылось! Вместе с другими командирами забираюсь в кузов грузовика. Приехали в городок со странным названием — Кобеляки. Для меня-то оно памятно: довелось побывать недалеко отсюда в 1928 году. Мне было четырнадцать лет, когда с родителями по совету знакомых ездил отдыхать в поселок Новые Санжары. До места от станции Кобеляки ехали подводой, и город со столь звучным именем остался тогда в стороне. Теперь, спустя более десятка лет, представилась возможность утолить то детское любопытство.

После долгого бивачного жития в палатках в лесу этот городок показался мне таким уютным, таким славным, будто лучше и сыскать нельзя. Были мы в нем недолго, поэтому 9 сентября я написал родителям на клочке бумаги всего ничего: «Нахожусь в дороге. Здоров. Целую...».

В штабе 38-й армии нас распределили по соединениям. Несколько человек были направлены в 199-ю стрелковую дивизию. Среди них оказался и я.

Позднее я узнал, что 199-я стрелковая дивизия славилась как одно из боевых соединений Красной Армии, которое разбило 68-ю пехотную дивизию врага. Это именно о ее боевых действиях в сводке Совинформбюро от 12 августа 1941 года сообщалось, что в боях у железнодорожной станции Мироновка, на правом берегу Днепра, враг потерял 7500 солдат и офицеров убитыми и ранеными, 15 танков, десятки орудий, минометов, пулеметов, сотни винтовок и автоматов. В 1974 году была издана Воениздатом книга «Киевский Краснознаменный», где бои у станции Мироновка охарактеризованы как «подвиг личного состава 199-й стрелковой дивизии комбрига Д. В. Аверина».

Но тогда, получив назначение в дивизию, всего этого я, конечно, не знал, а просто отправился в соединение, имевшее индекс «199 сд». В штабе дивизии произошло уточнение адреса — в 617-й стрелковый полк. Туда я пошел в сопровождении связного — пожилого, очень словоохотливого красноармейца в выгоревшей гимнастерке. И как это нередко бывает, когда человек много говорит, даже по делу, ничего не удается сохранить в памяти. Не [22] исключено, что я тогда плохо его слушал, думая о своем или прислушиваясь ко все более явственно доносившейся артиллерийской канонаде.

— Пришли, товарищ младший лейтенант, — сказал связной, указывая на несколько домиков, — здесь штаб 617-го полка.