Славный сибиряк

Истоки великих рек обладают особыми качествами: там зарождаются цивилизации и появляются на свет замечательные люди. Далекая Лена не исключение. В отрогах Байкальского хребта, где она берет начало, соприкоснулись в дружеском объятии «братские» народы — тутурские эвенки, эхирит-булагатские буряты, ленские якуты и русские сибиряки. В небольших селениях, расположенных на ленских притоках в Верхоленском уезде Иркутской губернии (ныне Ольхонском, Качугском, Жигаловском, Усть-Кутском, Казачинско-Ленском районах Иркутской области), родились известные просветители и исследователи Сибири, Азии и Америки — Святитель Иннокентий Митрополит Московский и Коломенский в миру Иван Евсеевич Попов (село Анга, 26.08.1797–31.03.1879), философ, писатель и историк русского раскола старообрядчества Афанасий Прокофьевич Щапов (село Анга, 17.10.1831–11.03.1876), историк и археолог Алексей Павлович Окладников (деревня Константиновщина, 16.10.1908–18.11.1981), и есть достаточные основания присовокупить к этой плеяде публициста, писателя и общественного деятеля Ивана Иннокентьевича Серебренникова (село Знаменское, 26.07.1882–19.06.1953).

И. И. Серебренников — человек необычной судьбы, который везде оставался сибиряком и иркутянином. В своей книге «К истории Азии»{1} он себя представил: «Бывший правитель Дел Восточно-Сибирского отдела Императорского русского географического общества, Товарищ Председателя Иркутского отдела Общества изучения Сибири» и позже, [6] где-то в начале 1950-х годов, китайским пером приписал «Зам. Председателя Общества граждан СССР в Тяньцзине».

Если место рождения И. И. Серебренникова — верховья Лены — и его научный вклад в изучение прежде всего Сибири ставят его в ряд со знаменитыми сибиряками, то его общественная и публицистическая деятельность объясняется одним понятием — патриот Сибири. Сибирский патриотизм связан с известным областническим движением, у истоков которого стояли ученые и исследователи Сибири и Центральной Азии — П. А. Словцов, А. П. Щапов, М. В. Загоскин, С. С. Шашков, Н. С. Щукин, Г. Н. Потанин, Н. М. Ядринцев, Н. И. Наумов, А. В. Адрианов, П. М. Головачев, В. М. Крутовский, М. Б. Шатилов и др. При этом судьба уготовила некоторым из них выйти географически далеко за пределы Сибири и быть проводниками этого движения, находясь в эмиграции, — Чехии, Германии, Франции, Сербии, Китае, Соединенных Штатах Америки. Связующим звеном областников за пределами родины был Иван Иннокентьевич Серебренников.

Жизнь И. И. Серебренникова делится на две части, равнозначные по насыщенности и деятельности: до и после расстрела А. В. Колчака и В. Н. Пепеляева 7 февраля 1920 года на льду Ангары. В дни «революционного следствия» над Верховным правителем России И. И. Серебренников с женой Александрой Николаевной в чехословацком эшелоне, как оказалось, навсегда покидал пределы любимых ими Сибири и Иркутска.

Биографы (Г. К. Гинс, А. Л. Посадсков) пишут, что Иван Иннокентьевич родился в крестьянской семье, забывая уточнить — в сибирской крестьянской семье, которая резко отличалась от центральнороссийских и поволжских семей. Начнем с простого: сибиряки никогда не были крепостными и не знали, что такое барщина и оброк, и не делились на дворовых, фабричных, посессионных... Они жили в тепле — пятистенных срубах, крытых не соломой, а лиственничным гонтом, с деревянными плаховыми полами. Занимались, помимо земледелия, скотоводством, горно-таежной охотой, «песками» — рыбалкой, извозом и сплавом, доставляя грузы трактами и по Лене на далекие «севера» и прииски.

Сибиряки никогда не носили лапти, а сапоги из яловой кожи, медвежьи и собачьи унты, оленьи пимы, редко валенки [7] — «катанки». Для них не приемлема поговорка: «Щи да каша — пища наша». В Сибири сложилась особая кухня, нам сейчас широко известная, — пельмени, расколодки, строганина, сушеные ягодные листы из жимолости, голубики, костяники, и другая неизвестная — охлаждающие напитки из икры рыбы, блюда из дичи, клюквы, брусники и огурцов, настоянных в бочонках, опущенных на зиму в вечно студеные речные ключи. Вспомним, так не понравившиеся путешествовавшему по Сибири Антону Чехову утиные супы и томскую колбасу, о которых не могли в то время мечтать российские простолюдины. Сибиряки никогда не лузгали подсолнечные семечки — любимое времяпровождение великорусских крестьян. Приходя друг к другу в гости, они общались, вступая в «сибирский разговор», угощались поджаренными на масле и слегка подсоленными кедровыми орешками. Любили жвачку — особым образом приготовленную лиственничную смолу: как сейчас установили, она прекрасно очищает зубы и укрепляет иммунную систему. Сибиряки пили, хоть и дешевый, но настоящий черный чай, а не «капорный», как в России, смесь высушенного испитого из ресторанов с цветками иван-чая. «Капорным» он назывался по месту фальсификации — селу Капорье в Санкт-Петербургской губернии.

Сибирские села и города в отличие от русских европейских были наполнены животными. В великорусских селах обитала обычно масса бесхозных кошек и одна-две собаки на деревню — считалось, что легче прокормить одного ребенка, чем собаку. В сибирских селениях было много собак (обычно лаек от карельских до восточно-сибирских) и кошек сибирских пород. Наряду с лошадьми, собаки активно участвовали в хозяйственной жизни: «на северах» — собак запрягали в нарты и ездили в дальние походы; «на югах» — по западноевропейскому примеру на собаках зимой возили воду из рек и ручьев. Зимой, весной и осенью с ними охотились в тайге, а летом — обученные собаки помогали тянуть сети на тонях (песках). Кошачьи тоже принимали участие... в близких к селению рыбалках на ранней заре и в сгущающиеся сумерки они... следили за поплавками и о клеве извещали сидевших у костров рыбаков.

Русские в Сибири любили выпить, но никогда не пригубляли в одиночку: и упаси Бог в посевной, сенокосный, [8] уборочный периоды, а также на охоте. На все напряженные работы приходилась большая часть года, так что не разгуляешься. По сравнению с европейскими жителями они были любознательнее, более начитанными, менее религиозными, но зато и терпимыми к другим вероисповеданиям. Многие знали языки коренных народов — татар, бурят, якутов, эвенков. Насколько часты были межнациональные браки, можно судить по описаниям Петра Симона Палласа в конце XVIII века, отметившего большой процент метисов в междуречье Ангары и Лены. Афанасий Прокофьевич Щапов, мать которого была буряткой-эхириткой, писал, что складывается уже особая сибирская народность из «братских», как тогда называли сибиряки, бурят.

Современный исследователь книжного дела Сибири в XVII — XIX веков Леонид Ситников отмечает большую книжность за Уралом в среде купечества, казаков и крестьян, нежели в Европейской России{2}. Для убедительности подчеркнем, что один из первых провинциальных журналов в России «Иртыш, превращающийся в Иппокрену» выходил в 1790–1791 годах в Тобольске. (Первым считается «Уединенный Пошехонец», издававшийся в Ярославле в 1786 годах.) Первая светская школа появилась там же в 1712 году, где обучались дети пленных шведов и немцев. К пленным прибыли жены (первые декабристки) с детьми. Школа действовала почти 10 лет до конца 1721 года и прекратила свое существование после заключения Ништадтского мира и возвращения пленных домой. Преподавание велось на немецком языке, в ней учились, помимо немцев, русские, татары, были также тунгусы и монголы. Учителями стали офицеры, сторонники пиетического учения — Курт Фридрих фон Вреех, Филипп Иоганн Табберт, Мельхиор Паули{3}. [9]

В Сибири Геннадий Васильевич Юдин (1840–1912), сын золотопромышленника, собрал самую большую частную библиотеку в России, она находилась в Красноярске рядом с нынешним зданием вокзала, на крутом берегу Енисея. Попав в долги, он продал ее американцам, сейчас это «Славянский отдел» Библиотеки конгресса США. В этой библиотеке занимался по рекомендации областника В. М. Крутовского, находясь в ссылке, В. И. Ленин. Там он написал обязательный в прошлом для всех институтских программ обучения (труд «Развитие капитализма в России»... по 600 источникам!). И это в забытой Богом Сибири!

Русские цари и императоры тысячами направляли в Сибирь непокорных европейцев, кто там только не перебывал и не оставил заметный след: ливонцы, пленные шведы, высокомерные поляки, жадные до земли немцы-колонисты. Многие возвращались «домой», но уже в Сибирь, неистовые староверы из Польши, Украины, Латвии — за Байкалом они становились «семейскими», за Алтаем — бухтарминскими. Вечно искали Беловодье — царство небесное на земле, пересекая гоби — пустыни, доходя до Тибета и острова «Япон».

Село Знаменское (надо иметь в виду, что села в российском понимании в отличие от деревень имели приходские церкви) расположено на левом притоке Лены, полноводной реке Илге (сейчас Знаменка, Жигаловского района). Это было зажиточное село. Кроме земледелия и охоты, жители занимались сплавом баркасов по Лене с продуктами питания как собственного производства, так и привозными, в далекий Якутск. Кедровые баркасы то же продавались в якутских землях: из разобранных плах и бревен местные жители строили дома, амбары, церкви, делали тротуары и мостили улицы, распиливая их на мелкие чурочки. Назад возвращались летом лодками против течения, зимой обычно на якутках — крепких своенравных лошадках, которые сами табунились, добывая круглогодично прокорм. Ходили Ленским трактом, летом прижимаясь к берегам и обходя утесы, зимой — прямо по льду. Ремесленную смекалку сибиряков знали в России даже закоренелые «коты» — воры и «злодеи»-убийцы. Они предпочитали, чтобы тюремщики, готовя их в этап, «одевали металлом» (кандалами), как можно потяжелее, дабы потом в Сибири продать их местным жителям [10] подороже. Шли кандалы и пруты на переделку в крепеж — скобы, болты, гвозди.

Сибиряк с детства учился выживать, при этом женщины и девки не уступали мужчинам: ловко на шестах переходили Лену, махали литовками на покосах пятка в пятку лучшим косарям, а бывало, и мужиков за неповиновение (обычно выпивку) колотили чем попало, связывали калмыцкими узлами и... забрасывали для раздумий под кровать. Не промах были, себя высоко ценили, ибо вплоть до советских коллективизации и всяких индустриализации в Сибири был существенный недостаток женщин. По суровым царским законам даже женщин-отцеубийц не казнили, а этапами гнали за Урал, где сих разбойниц расхватывали на ура офицеры пограничных линий. Посему женские конвои никогда не доходили до Красноярска. А за Енисеем набор дам сердца пополнялся аборигенками, коими не гнушались даже, испрося императорского разрешения, боявшиеся больше смерти «разрыва Авраамова колена» евреи — ашкинази и сефарды, за всякие непотребные деяния угодившие за Камень, т.е. в Сибирь. Ох, как ценили мужчины женщин, молитвой испрашивая у Бога возможности пребывать в брачных узах.

Описывая сибирскую жизнь дооктябрьского периода (а тогда географически в Сибирь входил и Дальний Восток), следует отметить, что высшая администрация была пропитана немцами, в основном остзейцами{4}. Они привили местным чиновникам рыцарское отношение к делу: на первом месте служение государству, а уж потом — всякие личные склонности. Пресекали грубые поползновения церковных иерархов, стремившихся обратить в православную веру инородцев — таежных язычников, ламаитов — бурят и принявших ислам барабинских и чулымских татар{5}. Немцы перед бурятами и калмыками-буддистами испытывали неподдельный трепет. Между немцами и бурятами было много сходного. Их роднила угловатость, неторопливость в движениях, степенность, иерархичность поведения, красочность [11] религиозных действий — «цамы{6} и фашинги{7} наяву»{8}. Монголы и буряты не оставались в долгу. Екатерина II стала заслуженно Белой богиней в их пантеоне. Императрица, в свою очередь, о ламах писала милые сказки. Удостоился божественных почестей и создатель современного монгольского государства Роман Унгерн фон Штернберг, который кровавыми деяниями стремился повернуть историю вспять, в лоно обожаемых им монархий. Ему удалось из самых добрых людей на земле — бурят и монголов — сформировать боеспособные воинские соединения, вытеснившие китайские части с территории Халхи. Во Вторую мировую войну калмыки, ушедшие с отступавшими войсками вермахта, нашли приют в Германии.

Тут надо разобраться с понятием «инородцы», которым уж очень попрекали царский режим, особенно социал-демократы. Даже в академическом словаре русского языка написано: «инородец — официальное название в дореволюционной России для представителя нерусской народности, обычно восточной окраины Российской империи»{9}. На самом деле это не соответствует действительности. Возьмем Свод законов Российской империи «О состоянии инородцев» (раздел V, § 1097). «К числу обитающих в Российской Империи инородцев, принадлежат: 1) сибирские инородцы вообще и в особенности Сибирские Киргизы, а равно Островетяне, состоящие в ведомстве Российско-Американской Компании; 2) самоеды, в Мезенском уезде Архангельской губернии обитающие; 3) кочующие инородцы Кавказской области; 4) калмыки, кочующие в Астраханской губернии и [12] Кавказской области; 5) евреи»{10}. Как мы видим, в этом перечне не указаны казанские, крымские, астраханские татары, чуваши, мордва, удмурты, марийцы, коми и др. Инородцами являются те группы населения, «коих права по их состоянию определены особыми положениями». Например, значительная часть инородцев была освобождена от рекрутской повинности. Немцы-колонисты никогда не были инородцами, их особое «колонистское состояние» сохранялось до 1872 года, когда они были уравнены с поселенцами-собственниками. А равно поляки, литовцы, латыши, грузины, армяне, молдаване, жители горного Кавказа и Закавказья и т.д. Для нас это важно, так как инородческий вопрос занимал большое место в программе областников-автономистов Сибири.

И. И. Серебренников в программной брошюре «Об автономии Сибири» отметил особенность сибирской жизни следующими словами: «Сибирь — это крестьянское царство, мужицкое море, здесь не сложился класс крупных поместных землевладельцев, нет дворянства»{11}.

С серебряной медалью в 1901 году оканчивает Иван Серебренников Иркутскую классическую гимназию. Это старейшее учебное заведение Сибири, основанное при Екатерине II в 1789 году как главное народное училище, при Александре II в 1905 году было преобразовано в гимназию. Одно время в период 1815–1819 годов директором этой мужской гимназии был Петр Андреевич Словцов (1767–1843), по должности он одновременно являлся попечителем всех народных училищ Иркутской губернии. П. А. Словцов, друг сенатора М. М. Сперанского (1772–1839), превратил в то время свое учебное заведение в одну из лучших школ России. При посещении его М. М. Сперанский оставил восторженный отзыв. Из стен этой гимназии вышли талантливейшие люди России и Сибири. Перечислим некоторых из них: историк А. В. Щапов, хронолог Сибири И. В. Щеглов, географ Средней Азии А. П. Федченко, ботаник Г. А. Стуков, агроном Д. Н. Прянишников... В том же году И. И. Серебренников [13] поступает в Военно-медицинскую академию в Санкт-Петербурге, однако не проучившись и года, он самовольно покидает ее. Курсанта не устраивал военный режим этого учебного заведения, и он по моде тех лет и велению сердца активно включается в революционную деятельность, становится членом РСДРП. Возвращается в Иркутск, где готовится к поступлению в университет, пишет статьи и очерки для сибирских газет и журналов, преподает частным лицам и активно сотрудничает с социал-демократами. Об этом сотрудничестве с земляками — социал-демократами сохранились воспоминания Ивана Ивановича Попова (1862–1942), редактора «Восточного обозрения». «В начале 1905 года в александровскую тюрьму были привезены из Якутска «романовцы», дело которых о вооруженном восстании в Якутске в 1904 году было назначено к слушанию в иркутской служебной палате на апрель 1905 года. В это время в тюрьме сидело 55 человек политических, большинство «романовцев». Иркутские социал-демократы вошли с «романовцами» в сношения и сообща задумали грандиозный побег всех политиков через подкоп, который нужно было прорыть из тюрьмы в лес. Сношения между тюрьмой и Иркутском велись относительно продолжительное время. Подкоп рыли по ночам. К этому делу были близки М. А. Цукасова, И. И. Серебренников, инженер Н. И. Крылов. На Ванечку Серебренникова и Крылова была возложена обязанность закупить рысистых лошадей и кошевки, на которых нужно было увести беглецов. Лошади были куплены и стояли во дворе у Крылова. Я узнал об этом случайно — мне проговорился товарищ моего сына, гимназист Коля Амосов, который не раз по поручению ездил в Александровское, где находилась пересыльная тюрьма. Я пожурил его за то, что он болтал зря...

И. И. Серебренников был близок со мной и сыном, писал в 1903 году в газете. В это время он занимался с моим сыном Александром. Когда подкоп был готов, Иван Иннокентьевич вместе с другими ушел с товарами в Александровское. Произошла оплошность — забыли вожжи. Пришлось из веревочных сеток для сена плести вожжи. Пару саней с возчиками и лошадьми захватил крестьянский обход, приняв их за конокрадов. Арестован был и И. И. Серебренников, посланный на разведку. Возчиков освободили. [14] В условное время заключенные вышли из тюрьмы, но большинство не нашло лошадей и вернулось через подкоп обратно в тюрьму. Пятнадцать человек бежали на кошевках, под картофелем и овощами. Александровское село славилось своими огородами. Десять человек были пойманы, а пять бежали. И. И. Серебренников просидел несколько месяцев, но сумел оправдаться, да уже наступили и дни свободы. Н. И. Крылова не трогали. Подкоп открыли спустя значительное время»{12}.

Проходят годы революционной борьбы. В 1906 году Ивана Иннокентьевича в административном порядке высылают из Иркутской губернии. Снова Северная Пальмира и там арест «по делу о военно-писарском союзе партии эсеров». Он заканчивается полугодовым пребыванием в «Крестах» и ссылкой в Вологодскую губернию. Туда наш социал-демократ не явился. Он возвратился на родные ангарские берега. Последний раз под арестом И. И. Серебренников был недолго в 1909 году. Переосмысливая свою жизнь, переоценивая взгляды, он приходит к выводу, что большую пользу обществу он сможет принести на ниве просвещения и науки. В 1911 году он открыто и навсегда порывает с РСДРП.

17 мая 1891 года рескриптом на имя Цесаревича, совершавшего в те дни путешествие по Дальнему Востоку, Император Александр III поручил наследнику престола — Николаю — положить первый камень в постройку железной дороги через всю Сибирь. Она получила название Великий Сибирский путь, иначе Транссиб. 19 мая 1891 года Цесаревич Николай Александрович собственными руками во Владивостоке наполнил землею тачку и затем опрокинул ее на полотно будущей Уссурийской железной дороги{13}. За 10 с небольшим лет строители Транссиба проложили 8144 км железных дорог. За год укладывалось в среднем 815 км пути. По скорости строительства Транссиб не имел себе равных. Пресса отмечала, что после открытия Америки и сооружения Суэцкого канала история не отмечала события, более богатого последствиями, чем постройка Великого Сибирского [15] пути. Зимой 1903–1904 годов между Москвой и портом Дальний еженедельно ходило четыре роскошно оборудованных пассажирских поезда. Они отправлялись из Москвы по понедельникам, средам, четвергам и субботам. В полдень на третьи сутки поезд прибывал в Челябинск, утром на восьмые сутки — в Иркутск. Затем была переправа через Байкал на пароме 4 часа или в зимний период по рельсам, уложенным на лед «Священного моря» (позднее по Кругобайкальской дороге). В полдень на двенадцатые сутки поезд прибывал на станцию Маньчжурия, а через пять суток — в порт Дальний. Вся поездка занимала 16 суток вместо 35 на океанском корабле{14}.

Китайская Восточная железная дорога (КВЖД) протяженностью 1520 км (ст. Маньчжурия — Никольск) составляла восточный отрезок Транссиба. После неудачной для России войны с Японией в 1904–1905 годах Южно-Маньчжурская часть КВЖД (Харбин — Порт-Артур) протяженностью 1025 км по Портсмутскому договору отошла к Японии.

На строительство Транссиба — станций, мостов, тоннелей, земляного полотна и притрассовых дорог, а также разъездных и вторых путей — были привлечены сотни тысяч человек из Европейской России, как строителей, так и обслуживающего персонала. Многие из них познакомились с Сибирью во время Русско-японской войны. Началась невиданная земельная и промышленная колонизация Сибири. Землеустроительные, гидрологические, лесные экспедиции и партии продвигались вперед, вводя в земельный кадастр новые районы освоения — бассейны Киренги, Верхней Ангары, пески Чарской котловины и Северо-Муйские долины, осваивали территории рек Зеи, Бурей, Селемджи, Амгуни, доходили до бассейна Анадыря, удивляя потомков Семена Дежнева, «древнерусских» марковцев. Транссиб сделал Северный морской путь реальным, пусть в небольшом количестве и часто пробно, но фермы для мостов, рельсы, обшивка судового каркаса и двигатели для байкальских ледоколов «Ангары» и «Байкала» доставлялись из Англии, Германии, США прямо по Оби, Енисею и далее, обходя ангарские пороги, вплоть до «Священного моря». Для сборки [16] судов в селении Листвянка была построена судоверфь. Как на хорошей хмельной опаре поднимались сказочные многоэтажные деревянные города-красавцы, обновляя обойденный дорогой Томск, строились Красноярск, Иркутск, Канск... Древнерусская архитектура всплыла, как богатыри из туманной дали прошлого. Лесопильные заводы, созданные для изготовления железнодорожных шпал, стали выпускать длинномерный материал из лиственницы, кедра, сосны; стекольные заводы, в том числе и старейшие Тальцинский, Тулунский, перешли на большегабаритное оконное стекло; цементные заводы, в том числе и первый сибирский на станции Тайга, не справлялись с потребностями. Болтовые и клепаные конструкции позволяли не только соединять мостовые фермы, но и собирать башни, крыши, карнизы, фронтоны невиданных размеров и конфигураций.

Кругобайкальская дорога, возводимая итальянскими инженерами, шла 39 двухпутными тоннелями на участке порт Байкал — станция Танхой: строились сотни километров береговых и противоволновых укреплений, резался байкальский мрамор для отделки общественных зданий и станций. Одна из таких, переливающаяся искристым серебром станция Слюдянка, является наглядным памятником Транссиба.

Сибирское сливочное масло рефрижераторами, а зерно насыпью и в мешках доставлялись к морским портам, первое — к Ла-Маншу, второе в Одессу, Ригу, Санкт-Петербург, во Владивосток. Сибирское масло, вкупе с вологодским, было некачественным, часто крошилось из-за кормления коров зимой сеном, прогорклым из-за непросушенной тары, но деловые скупые датчане научились его перетапливать в довольно вкусное и приемлемое для завтраков рабочих индустриальной Англии. «Масляный» поток из России на рынок Европы был плотный, его поддерживали финским маслом, доставка которого была более надежной и близкой. Тогда Финляндия на правах широкой автономии — наглядный пример для областников — входила в состав Российской империи. Зерно тоже не отвечало европейским стандартам, но уверенно перевеивалось для хлебобулочных изделий и мололось в комбикорма для свиней и в добавки для лошадей.

Одно цепляет другое, удивление следует за удивлением: в 1901 году зоологи Отто Герц и Евгений Пфиценмайер из [17] Санкт-Петербурга доставили рефрижератором из низовьев Колымы почти целый замороженный труп Березовского мамонта. Не хватало только хвоста, и слегка объеден хобот. Ученый мир был в восторге — тайна разгадана: «сибирский мохнатый призрак» — это же особая разновидность слонов. Ого-го! Толщина сала почти 12 сантиметров, а подвешенный на лиственницу эрегированный фаллос оказался «выше» рядом сфотографированного якута с топором. Есть чему удивляться! Кстати, хвост и полный хобот мамонта можно было увидеть только в 1976 году, когда в верховьях реки Колымы был найден труп мамонтенка Димы.

Научный мир особый — познавательный, но действительность не менее удивительна: Сибирь оказалась в полном смысле «золотым дном». «Дном» она стала называться во второй половине XVIII века в связи с промыслом котиков и каланов, обитающих в глубинах Тихого океана, их нещадно в период лежки (спаривания) били шелеховские зверопромышленники: шкуры сдирали, солили и поставляли китайцам. В Поднебесной вплоть до 1912 года мехом животных императорский двор одаривал государственных чиновников и ученое сословие. Бесплатные при добыче шкуры только после перевозки в Кяхту становились золотыми. Цена меха возрастала в десятки, а бывало, и в сотни раз. Из-за таких сделок и стали называть Сибирь «золотым дном». Предприимчивые сибирские евреи тоже не спали и переключились с перепродажи одежды на меховое шитье, отделку собольих, песцовых и прочих шкурок, а главное — на поставку меха на Лейпцигскую меховую и щетинную ярмарку. Город Каинск (ныне Куйбышев Новосибирской области), где они сосредоточились (численность еврейского населения до 11,0%), стал центром меховой промышленности Сибири. Вот парадокс: меховщиками в Германии работали русские и выпускали великолепные модные изделия. Пытались подобное организовать в России — те же меховщики из того же сырья стали выпускать некачественную продукцию.

Мех мехом — он поедается молью, истирается, стареет... а вот золото вечно. Его в Сибири оказалось много: началось все с 40-х годов XIX века с енисейских разработок и потом пошло далее — на Восток и Север. Золото добывали разными способами, в основном хищнически — шурфами, [18] промывкой песка в руслах рек. Конечно, были и экзотические способы добычи, например, при охоте на глухарей, когда в желудках птиц находили золотые самородки! Птицы, как и рыбы, было в Сибири несметно — в некоторые весенние дни жители Западной Сибири неба не видели от несметных туч перелетных птиц, направлявшихся на Север; в отдельные года при нересте лососевых на берегах Амура сбитой волнами икры было больше, чем песка. Упорядоченная добыча шла компаниями, хищническая — ватагами, старательскими артелями и желтугами. Желтуга, или иначе Амурская Калифорния, — это самовозникшая республика на китайской стороне Амура напротив станицы Игнашинской. В двух днях перехода от нее на речке Желтуге было найдено шлихтовое золото в неимоверном количестве. Это всколыхнуло Восточную Сибирь, и почти три года (1882–1885) добыча шла бесконтрольно. Республикой правили закон Линча, собственный президент — российский чиновник, работавший на телеграфе, с прекрасным будапештским адвокатским образованием Карл Иоганн Фассе. Существовало сие «государство», пока его не разогнали маньчжуры, намыв, по более поздним подсчетам, свыше 6 тонн золота. Из компаний самой знаменитой была «Лензолото». Она завезла в бассейн реки Витим драги, построила узкоколейную островную железную дорогу в долине Бодайбинки протяженностью в 70 верст, нашла по разработкам П. А. Кропоткина скотопрогонный тракт из Монголии и нещадно эксплуатировала рабочих. Не забудем памятный в истории Ленский расстрел 1912 года.

Самым трудным делом для компании барона Гинцбурга была доставка промышленных грузов, в основном оборудования и продовольствия. Мука прибывала лежалая, подмоченная, плесневелая, скот пригоняли «кожаными мешками, набитыми костями». На местах приходилось докармливать, а это тоже была проблема из-за нехватки сена, фуража и комбикормов. Старые приленские тракты — Якутский, Илимский, Братский, Шалашниковский, а также монгольские — Чуйский, Усинский, Кяхтинский, Тункинский — не справлялись с доставкой груза и скота. На чем только не пробовали возить: одно время использовали даже верблюдов, которые, кстати, хорошо переносили лютую стужу, но оказались «не таежными». Рыли, где могли, каналы, волоки [19] устилали лежнями... не помогало. Срочно надо было тянуть к Лене и дальше на Бодайбо рельсовый путь.

Иркутск «заболел» железной дорогой на Север. Как вести трассу: через Иркутск, Тайшет или Тулун? Очень опасались за судьбу Томска: дорога пройдет мимо города, и он... захиреет. Начались обоснования, экспедиции следовали за экспедициями. Одну из изыскательских партий возглавил Иван Серебренников. Ее маршрут пролегал от Иркутска по мосту через Ангару, а далее долинными ходами по Куде и Илге до Усть-Илги, деревни, расположенной недалеко от родины руководителя — села Знаменского. И. И. Серебренников блестяще справился с задачей, так что впоследствии он делал обоснование и других трасс: Мысовск — Кяхта, Верхнеудинск — Кяхта. Его работы благодаря тщательности экономического, этнографического и исторического анализа не потеряли своего значения и в наши дни.

Нам сейчас сложно представить тот ажиотаж, который охватил Иркутск в связи со строительством этой дороги. В обсуждении ленских вариантов участвовали все слои общества. В этот железнодорожный «психоз» попадали и пассажиры таких поездов, как «Иркутск — Варшава», «Пекин — Париж». Преимущество везде, конечно, было за «иркутским» вариантом. Позднее, уже в годы Первой мировой войны, 2 января 1916 года И. И. Серебренников для защиты Иркутского направления Ленской дороги ездил в составе комиссии (И. М. Бобровский — городской голова, В. М. Посухин — гласный, банкир Я. Д. Фризер, Половников — инженер от биржевого общества) в Петроград, в Совет министров. Если бы эта дорога была построена, она сейчас была бы необходима для освоения Кувыктинского газоконденсатного месторождения.

В изыскательских экспедициях И. И. Серебренников проявил себя и как крупный специалист по бурятскому и монгольскому скотоводству. Дураку понятно, что на хлебе и редьке не пошурфуешь вечномерзлую породу, а на войне и не участвуя в бою «ноги протянешь». Требуется калорийное питание, которое всегда (теоретически это обосновал Ф. Энгельс в интересной, но сейчас забытой работе «Происхождение семьи, частной собственности и государства», а практически это знал каждый человек) возможно только с мясной пищей. Мясо, которое давало животноводство монголов, [20] бурят, тувинцев, необходимо было позарез и тылу, и фронту — и белым, и красным, и белочехам, оказавшимся в Сибири. Прервемся и перелистаем «Похождения бравого солдата Швейка» талантливого Ярослава Гашека, все они «промаслены» свининкой, выжирками, сосисками, а ведь вкусы автора формировались в голодной Сибири. Опережая события, скажем, что мясо животных, выращенных в степях Монголии и Бурятии, в прямом житейском и научном смысле «спасало» И. И. Серебренникова. Он убегал от назойливой политики в гоби и степи, где по заданиям Бурятской народной думы (г. Чита) летом 1919 года, а потом «действующих армий в Северо-Восточном Китае» собирал статистические сведения о степном животноводстве. Результатом подобных исследований стали отчеты, изданные в 1920 году в Харбине и ценная монография «Буряты, их хозяйственный быт и землепользование» (Т. I /Под ред. проф. Н. Н. Козьмина. Верхнеудинск: Бурят-Монгольское издательство, 1925). Отметим, уже при советской власти этой книгой Иван Иннокентьевич гордился и всегда указывал ее в своей биографии.

Жизнь «братских» народов И. И. Серебренников знал хорошо, ибо это была и его жизнь — русские селения и бурятские улусы на Лене перемешаны с покосами, полями, утугами{15}, летними пастбищами. Он говорил по-бурятски и оказывал землякам конкретную помощь, занимая высокие должности в Иркутской городской администрации, а потом во Временном правительстве Сибири. В Иркутске он был членом ревизионной комиссии «Общества вспомоществования учащимся бурятам Иркутской губернии». Председателем общества был его друг и земляк Д. П. Першин (Даурский) (1856–1936). И. И. Серебренников стремился сохранить у бурят свое национальное, вводя их в лоно европейской культуры через русскую, в отличие от интернационалиста Я. Гашека, который, будучи в Иркутске, пытался издавать бурятские газеты латинским шрифтом. Уже потом, в Тяньцзине, экслибрисом своих книжных собраний он выбрал буддистский дацан (монастырь), похожий как на Гусиноозерский, так и Агинский.

Еще до Октябрьского переворота И. И. Серебренников стал известным в Сибири краеведом, издателем, а также [21] коллекционером сибирских древностей. Что тут выделить в деятельности Ивана Иннокентьевича? Я бы отметил следующее: при его участии (редактировании, привлечении сотрудников и нахождении средств) были опубликованы в двух томах «Иркутские летописи». Они были продолжены уникальным иркутянином, я бы назвал его по-японски витиевато «сокровищем земли Байкальской» — Нитом Степановичем Романовым (1871–1942). Они никогда друг о друге не забывали. Н. С. Романов, можно сказать, последний летописец России, так как Иркутск — единственный российский город, который сохранил свою летопись со времен основания вплоть до 1941 года. Он пронес летописную традицию через бури мировой и Гражданской войн, лихолетий коллективизации и индустриализации.

В 1915 году И. И. Серебренников становится Правителем дел Восточно-Сибирского отдела Императорского русского географического общества. Его перу принадлежат ценные книги по истории деревянного зодчества в Восточной Сибири, развитию кустарных промыслов. Он создал «Архив войны и революции». Доклады, статьи, выставки И. И. Серебренникова — неотъемлемая часть культурной жизни Иркутска 1911–1919 годов. Просматриваем записи Н. С. Романова: 19 октября 1914 года. И. И. Серебренников читает лекцию в Географическом обществе на тему «Война и ее размеры», а с 25 января по 9 февраля проходит организованная им выставка «Война и печать». В прессе сообщается, что ее посетили 2500 человек, сбор составил 340 рублей. Летом 1915 года И. И. Серебренников посещает село Анга Верхоленского уезда, осматривает дома уроженцев села Митрополита Московского и Коломенского Иннокентия и известного историка и этнографа А. П. Щапова. Оба дома, особенно Митрополита Иннокентия, были в полуразрушенном состоянии, никем не охранялись{16}. Эти дома тогда были обновлены и сохранились до сих пор. 12 июня 1918 года. И. И. Серебренников пытается организовать книжно-канцелярское потребительское общество и книгоиздательство «Сибирское дело». Тогда в Иркутске это не удалось. Однако сибиряк не оставляет этой идеи, и он все же создает издательство «Наше знание», но уже в эмиграции в Тяньцзине. Оно просуществовало Шлет. Добавим, [22] что буквально за три месяца до вынужденного бегства из Иркутска, 25 октября 1919 года, И. И. Серебренников выпускает первый номер еженедельника «Великая Россия».

В биографии, напечатанной на машинке, где-то в начале 1930-х годов. И. И. Серебренников к своим заслугам на поприще сибирского просветительства относит выход в свет под его редакцией тома «Известий Восточно-Сибирского отдела Императорского русского географического общества» и сборника «Иркутского отдела Общества изучения Сибири». Безусловно, это подвиг сибирского патриота — издать научные труды в калейдоскопе тех кровавых событий. Поражаешься его деловой активности: например, в том же 1915 году он от Иркутска был делегатом на Продовольственном съезде в Москве.

К заслугам И. И. Серебренникова добавим то, что он благодаря своей прозорливости и влиянию сумел спасти многие исторические ценности. Так, за несколько дней до декабрьских событий 1918 года, происходивших вокруг губернаторского дома в Иркутске, он «вынес» живописные полотна в расположенное рядом здание Русского географического общества. Среди них были портреты всех губернаторов Сибири, а также очень известный портрет Г. Р. Державина кисти Н. И. Топчи. Они сохранились до наших дней и являются ценными экспонатами всемирно известного Иркутского художественного музея.

Иркутяне никогда не забывали своего именитого земляка. Зимой 1926/27 года, в Сибири отмечали 75-летие Восточно-Сибирского отдела Русского географического общества. Председатель общества П. Е. Казаринов пригласил на торжественное собрание 29 декабря 1926 года И. И. Серебренникова как действительного его члена. Но тогда приезжать из Китая было опасно. Секретарь общества П. П. Хороших, по просьбе Ивана Иннокентьевича в письме от 29 ноября 1927 года прислал ему необходимую литературу. Была послана 21 книга, и книги дошли... за две недели из Иркутска в Тяньцзинь. Доцент Иркутского государственного университета B. C. Манассеин назвал его в юбилейной публикации «неутомимым исследователем»{17}. [23]

Позднее, в годы хрущевской оттепели, историки Федор Кудрявцев и Герман Вендрих выпустили книгу «Иркутск. Очерки по истории города» (Иркутск. Иркутское книжное издательство, 1958). Но в тексте было невозможно ссылаться на антисоветчика И. И. Серебренникова, так как цензура могла бы не пропустить книгу. Но они по «хитрой исторической привычке», известной посвященным, включили его труды с указанием фамилии в «Материалы к библиографии города» под № 353, 391, 419–421. Многократно, даже в 1930-е годы, в своих публикациях на него ссылался академик А. П. Окладников, отец которого был другом и земляком И. И. Серебренникова{18}.

И. И. Серебренникова справедливо называют автономистом-областником, иногда руководителем иркутской группы областников в составе А. Грозина, В. Попова, Н. Вотинцева, С. Мелентьева, К. Дубровского, Ис. Гольдберга и др. Что же представляло собой областническое движение? Ответим словами самого Ивана Иннокентьевича из его публикаций «Об автономии Сибири» (Иркутск, 1917): «Приближается время, когда будет созвано Всероссийское Учредительное собрание. Это собрание установит новые основные законы Российского государства и разрешит земельный вопрос. Будут на этом собрании и депутаты от Сибири — наша окраина никогда в Государственную думу не посылала правых депутатов, представители Сибири, несомненно, выскажутся за «республиканскую форму правления». Под автономией он понимал «полномочие творить собственное право и в связи с этим организовывать собственное управление и суд с целью привести местное управление и местное законодательство в наибольшее согласие с интересами и желаниями местного населения. Необходимо уяснить, что автономия Сибири вовсе не означает собою полного политического отделения Сибири от России, т.е. образования отдельного независимого сибирского государства».

Что же хотели сибиряки-автономисты, за что их преследовали, сажали в тюрьмы, отправляли в ссылку и не жаловали в правительственных кругах? [24]

Автономисты ратовали за отмену ссылки в Сибирь в то время, когда общество в России рассматривало вопрос о ликвидации крепостного права. Ссылка в Сибирь была законодательно запрещена только Временным правительством в 1917 году. Однако Советским государством была возобновлена в гигантских размерах — туда даже отправляли целые народы, например российских немцев. Ссылка всегда напрягала Сибирь, на ее плечи ложилось бремя «перевоспитания и обустройства преступного элемента Европейской России». Сейчас, после распада СССР, некоторые независимые государства, особенно Средней Азии и Кавказа, не спешат забирать своих преступников из тюрем России. Взяли всех только прибалтийские государства. Автономисты-областники выступали за развитие местной промышленности и «сбрасывание мануфактурного ига, которое наложил на Сибирь московский фабричный район». Остро стоял вопрос о формировании сибирской интеллигенции, об открытии университетов и других высших учебных заведений за Уралом. Только 26 августа 1880 года в Томске прошла торжественная закладка первого сибирского университета (первый ректор проф. физики И. А. Гезехиус); в 1888 году был открыт единственный медицинский факультет. Вопрос об инородцах автономисты увязывали с активным вовлечением коренного аборигенного населения в лоно европейской культуры, но с непременным сохранением местного уклада жизни. «Всякий народ должен сохраняться, так как, не говоря уже о гуманных соображениях и не считаясь даже со взглядом, что каждый народ всегда может внести свой вклад в мировую культуру, каждое племя уже настолько приспособилось к своей местности, что заменить его другим будет чрезвычайно трудно. Как, например, можно заменить инородцев, приспособившихся к нашим полярным холодам и тундре?»

Предполагалось разумно решить вопрос о поземельном фонде с учетом мнения коренных жителей (аборигенов, т.е. инородцев), сибиряков (старожилов) и переселенцев, прибывших в последние десятилетия.

Сибирь активно стала заселяться только с начала строительства и эксплуатации Транссиба. Если в пореформенный период с 1861 по 1900 год туда переселились около 2 млн человек, то за 1900–1915 годы количество переехавших за [25] Урал достигло 4,4 млн{19}. «В целях разрешения аграрного вопроса и разрежения населения правительство направляло волна за волной переселенцев в Сибирь. Зачастую переселенцы оставались неустроенными и составляли элемент, недовольный правительством и старожилами, которые жили в достатке и не принимали в свое общество переселенцев. «Живут, как баре, чистоту навели», — завистливо говорили переселенцы. Характерно, между прочим, что во время большевистского восстания именно местности, населенные новоселами от 1907 года, были охвачены большевистским движением»{20}.

И. И. Серебренников считал, что «экономическое и политическое укрепление Сибири разумно решить «желтый вопрос» — наплыв корейцев и китайцев в Сибирь и на Дальний Восток. В конце XIX — начале XX века Дальний Восток административно и в житейском смысле воспринимался как часть Сибири. Такие города, как Владивосток, Хабаровск, Благовещенск, считались сибирскими. Заселение в Сибирь китайцев и корейцев началось в XIX веке. Корейцы начали переходить большими группами на территорию Уссурийского края в 1860-х годах после страшного голода, поразившего Корейский полуостров. Их временно пустили на территорию России, но когда стали отправлять назад, то произошло невиданное зверство: на границе на глазах русских сопровождавших чиновники-корейцы стали рубить головы своим соотечественникам. Милосердное казацкое (русское, малороссийское) население разрешило корейцам остаться в их крае. Трудолюбивым корейцам сдавали в аренду землю как казаки, так и военные. Особенно последние, которых царское правительство за службу щедро награждало амурской землицей. Тогда Дальний Восток был самым «генеральским» местом в империи. В конце XIX века только в одной Хабаровке, тогда небольшом поселении, проживало 18 генералов. Из народных сказок известно, что генералов надо кормить, ибо они больше ни на что не способны. И их содержали своим трудом корейцы. Сложнее обстояло [26] дело с китайцами: маньчжурские правители запрещали им селиться на своей родине в Маньчжурии вплоть до 1912 года. Однако строительство КВЖД в 1898–1903 годах привлекло в качестве рабочей силы сотни тысяч человек. Были месяцы, когда на постройке трудились до 200 тыс. человек, в основном китайцев. Многие из них остались в этих местах, не вернувшись в южные провинции Китая. Из России, окрестностей Благовещенска бежали во время восстания «ихэтуаней» (1898–1901) маньчжуры-земледельцы. Тогда многие из них погибли при переправе через широкий Амур. (Во время «культурной революции» в начале 1960-х годов эту тему активно использовали в маоистском Китае, показывая «зверства русских против мирных маньчжуров».) Пустующие земли срочно надо было заселять, так как они являлись житницей Благовещенска, и сюда активно привлекали переселенцев — забайкальских казаков, молокан, староверов, менонитов и др. Попадали в число жителей, пользовавшихся землей на арендных началах, временно и китайцы. Известно, что любой приток обездоленных, нищих, беженцев разрушает сложившуюся гармонию, деклассирует общество. Наблюдательнейший журналист, первый писатель из тунгусов Гамалиил Степанович Гантимуров (1850–1920) отметил, что и местное население стало нравственно и в своем поведении опускаться. Некоторые жители Благовещенска, например, начали подражать китайцам и не стесняясь, прямо на улице «справлять свои туалетные позывы»{21}. У нас это происходит на глазах и сейчас, когда сотни тысяч жителей Кавказа и Средней Азии, переезжая в российские города, превращают в помойки.

Областники-автономисты выступали за скорейшее введение земства и суда присяжных заседателей в Сибири. Остро обсуждался вопрос, выдвинутый Г. Н. Потаниным (1835–1920), о создании Сибирской областной думы, в ведение которой должны были перейти:

— местный бюджет и право распоряжения землями и лесами, водами и недрами края;

— установление порядка пользования землею и определение размеров и способа колонизации и устройства переселенцев; [27]

— охрана местных естественных богатств;

— вопросы промышленного и сельскохозяйственного развития области;

— заведование местными железнодорожными, водными и шоссейными путями сообщения с правом в известных случаях самостоятельно устанавливать тарифы по этим путям;

— участие в установлении пошлин на русско-азиатской границе и в портах Великого (Тихого) и Ледовитого океанов;

— надзор за вселением в Сибирь из соседних государств;

— народное здравоохранение и общественная безопасность, местное уголовное и гражданское законодательство.

Центральная власть России в Сибири может быть представлена особым администратором, скажем, сибирским генерал-губернатором. Как эти вопросы актуальны для Сибири и сейчас, в начале XXI века.

Тогда, в 1917 году, И. И. Серебренников полагал, что их программу поддержит партия эсеров, и он вступил в ее ряды. Но вот, что произошло, по словам И. А. Якушева: «Областническая группа добивалась для И. И. Серебренникова второго места по списку эсеров, а губернская организация по этой партии предоставила ему только пятое место. Собрание иркутских областников от этого места отказалось»{22}. И. И. Серебренников тотчас вышел из партии социал-революционеров. Впоследствии, в 1920-х годох, в многочисленных судебных процессах над эсерами в Советском Союзе имя И. И. Серебренникова никогда не упоминалось.

На Первой Сибирской областной конференции, открывшейся 2 августа 1917 года в актовом зале Томского университета (эту конференцию иногда называют ошибочно съездом), И. И. Серебренников не присутствовал, но послал доклад «Об автономии Сибири», который был зачитан там деятельным областником А. Б. Мееровичем. Вместе с докладом Е. В. Захарова «Об основных началах автономного устройства Сибири» он послужил темой двухдневной дискуссии, [28] с утра дотемна продолжавшейся 4–5 августа. Голосование показало положительный результат: за необходимость автономного управления Сибири высказалось большинство. Тогда же сибиряки подняли свое бело-зеленое знамя с надписью: «Да здравствует автономная Сибирь!»

Первый Сибирский областной съезд состоялся 6–17 октября 1917 года И. И. Серебренников принимал участие в его работе, акцентируя в своем выступлении внимание на экономическом устройстве Сибири. В работе Чрезвычайного Сибирского областного съезда (6–15 декабря 1917 года) в Томске, где было принято решение об открытии Сибирской Областной думы, он не участвовал. Без его согласия, когда Дума собиралась нелегально (28–29 января 1918 года), его избрали министром Временного правительства автономной Сибири. В состав этого правительства вошли П. Я. Дербер (Председатель Совета министров), П. В. Вологодский, Г. Б. Патушинский, А. А. Краковецкий, А. Е. Новоселов, В. М. Крутовский, И. А. Михайлов, М. А. Колобов, И. И. Серебренников, В. Т. Тибер-Петров, Л. А. Устругов, И. С. Юдин, Г. Ш. Неометуллов, Е. В. Захаров, Д. Э. Ринчино, Д. Г. Сулим, Н. Е. Жернаков и В. И. Моравский. В это же время И. И. Серебренников уходит из «Заводского совещания», где исполнял должность делопроизводителя. Весной 1918 года он становится членом Иркутской губернской продовольственной комиссии и некоторое время в Чите заведует статистическим отделом у А. А. Дундукалова, руководителя Монгольской экспедиции.

Летом 1918 года И. И. Серебренников находится в Омске, где исполняет должность министра снабжения Сибирского, а затем Всероссийского правительства. В сентябре того же года как глава Сибирской делегации присутствует на Уфимском государственном совещании, где избирается Всероссийское правительство — Директория. Директория 9 октября 1918 года перебирается в Омск и после конфликтов и примирений с Временным Сибирским правительством создает Совет министров. И. И. Серебренников в этом совете остается на своей должности, а Сибирское правительство самораспускается. Совет министров по рекомендации И. И. Серебренникова на должность министра по военным и морским делам пригласил Александра Васильевича Колчака [29] (1874–1920){23}. Омский переворот 18 ноября 1918 года провозглашает А. В. Колчака «Верховным правителем Российского государства». В Омском правительстве И. И. Серебренников по-прежнему на посту министра снабжения, а потом по личной инициативе выходит из состава правительства и в феврале 1919 года возвращается в Иркутск.

В эти дни в Томске собирается съезд представителей научных и просветительных организаций Сибири, который основывает Институт исследования Сибири. Членом института по статистико-экономическому отделению избирают Ивана Иннокентьевича. Лето 1919 года он проводит в Чите, собирая сведения о бурят-монгольском животноводстве. Омск не хотел расставаться со столь сведущим в сибирских делах иркутянином, и Серебренникова назначили членом Государственного экономического совещания и членом комиссии по выработке закона о «Выборах во Всероссийское Национальное собрание». Предыдущее, как мы знаем, нагло разогнали большевики-ленинцы.

Спустя 10 лет, уже в эмиграции, характеризуя тот период сибирской истории, И. И. Серебренников писал: «Сибирское правительство жило и работало в тяжелой обстановке, отбиваясь одновременно от вооруженных атак большевиков, теперешних властителей России, и от натиска социал-революционеров, бывших ее повелителей, пытавшихся теперь вернуть утерянное положение. Оно вынуждено было прекратить свое существование под непреклонным давлением революционной обстановки. Нельзя было вести борьбу с советской властью, избегая всероссийских задач и лозунгов. Борьба началась во всероссийском масштабе, она разгорелась на Востоке и на Западе, на Севере и на Юге России. Во всероссийском масштабе она должна была и кончиться»{24}.

Под натиском частей Красной Армии и партизанских отрядов белогвардейские войска хаотично, трагично, Ледяными походами, в окружении повседневного предательства тех же чехословаков и социал-революционеров отходили за [30] Байкал. Штаб Иркутского военного округа предложил И. И. Серебренникову организовать издание «Сводки Осведомительного отдела штаба Иркутского военного округа». С этой миссией он справился: с 26 августа 1919 года по 9 декабря 1919 года вышло 104 номера сводки. Информация этих двустраничных листков в целом была трагичной. Успехов на фронтах не было и не ожидалось. Четвертый выпуск 30 августа 1919 года вышел с Воззванием почетного гражданина Сибири Г. Н. Потанина. Это воззвание коммунисты ему не могли простить{25}. [31]

Бежав в чехословацком эшелоне в Маньчжурию, И. И. Серебренников сразу же приступил к преподавательской деятельности: на кооперативных курсах в Харбине прочитал 26 лекций по истории, быту и хозяйству Сибири. Он пишет брошюры, посвященные животноводству в районах Сибири, Монголии, Барги, Маньчжурии, становится членом «Общества русских ориенталистов». В декабре 1920 года его жена получает место корректора при типографии русской духовной миссии в Пекине. Серебренниковы переезжают в Пекин. Там он участвует в книжной торговле Г. К. Гинса, издает на русском языке первый карманный путеводитель по Пекину. Вместе с женой он публикует статьи в «Русском обозрении» (литературный, научный и политический журнал). Как статистику (бухгалтеру) И. И. Серебренникову присуща некоторая цифровая дотошность, но она, как правило, не вредит изложению, а, наоборот, дополняет тему. В 1921 году в Пекине выходит небольшая брошюра «Албазинцы». О них писали многие, но Иван Иннокентьевич встречался и беседовал с чудом уцелевшими во время «боксерского» восстания православными китайцами-албазинцами: Василием Дэ, Игнатием Шуаном, Феофаном Жуем, Ионой Бао и др.

Жизнь заставляет адаптироваться к новой обстановке, и в 1923 году Серебренниковы переезжают в Тяньцзинь («Божественное устье»), расположенный в 120 км от Пекина (Северной столицы). Тяньцзинь — равнинный город-порт, хорошо известный русской общественности начала XX века в 1900–1901 годах. Тогда он был почти полностью захвачен «ихэтуанями», которым удалось сжечь христианские храмы и ритуально казнить захваченных ими китайцев-христиан{26}. Спас иностранцев в Тяньцзине первый эшелон Квантунских войск (12-й Восточно-сибирской стрелковый полк, взвод саперов, полсотни казаков при 4 орудиях) численностью в 2 тыс. человек под начальством полковника Анисимова. [32] Эшелон вошел в город 1 июля 1900 года. В это же время восставшие захватили Пекин, где иностранные миссии с 22 мая по 1 августа находились в осажденном дипломатическом квартале и мужественно оборонялись от нападавших китайцев.

Тогда сильно пострадало имущество Русской духовной миссии в Пекине — было сожжено северное подворье, православный храм в деревне Дуидиань, расположенной в окрестностях столицы, погибли тысячи православных китайцев. Восстание «ихэтуаней» («больших кулаков»), или «боксеров», поддерживал Императорский двор, ибо Богдохан повелевал, чтобы «каждый, даже слабый ребенок, поднял палку и шел с ней против ненавистных иностранцев». Миссии были спасены объединенными военными усилиями Англии, Германии, России, Франции, Австрии и Италии, а также США и Японии. Императорский двор бежал в провинцию Шан-Си{27}.

В 1920–1930 годах Тяньцзинь стал второй после Шанхая по численности русской колонией во Внутреннем Китае. «Тяньцзинь как портовый город Северного Китая с бывшей русской концессией (И. И. Серебренникову понравилась застройка немецкой концессии) после революции в России был быстро заселен российскими эмигрантами (в 1920-х годах — 2 тыс. человек, в середине 1930-х, после притока из Маньчжурии, — более 6 тыс.) и стал подлинным центром русского предпринимательства. Российская колония в Тяньцзине имела ряд общественных организаций, сформировавшихся по национальным и профессиональным признакам (Тюрко-татарская национальная община, Украинская национальная колония, Общество русских врачей, Общество инженеров, Русское коммерческое общество и т.д.). Она широко поддерживала деятельность русских хозяйственно-благотворительных организаций: амбулаторий и больниц, аптек и пекарен, кооперативов, типографий, книжных магазинов и библиотек «Наше знание». Всю учебную, [33] хозяйственную и благотворительную деятельность русской колонии в городе возглавляла Русская община.

Российские эмигранты имели в Тяньцзине очень большое число торгово-промышленных предприятий. Именно на примере фактических данных о Тяньцзине (хотя, право, не худшими образцами были также Харбин и Шанхай) П. Балакшин, автор книги «Финал в Китае. Возникновение, развитие и исчезновение белой эмиграции на Дальнем Востоке» (Сан-Франциско — Париж — Нью-Йорк, 1958–1959, Т. I, II), делает вывод о великолепной способности российских эмигрантов в короткие сроки добиваться материального благосостояния{28}.

Тридцать лет, до самой своей кончины, прожил И. И. Серебренников в Тяньцзине. В этом городе они с супругой преподавали в местной гимназии, организовали издательское и книготорговое дело, их книжный магазин был в 1920-х годах вторым по значению после магазина К. Аверста, который превосходил по количеству наименований книг и объему продаж. В 1927 году И. И. Серебренников создает Русскую национальную общину. С конца 1928 по лето 1929 года он почти полгода редактирует уже третью на своем веку газету «Вестник Русской национальной общины в Тяньцзине» с непременной рубрикой «По Сибири». Он создает две библиотеки — личную и общественную при общине.

В конце 1920-х годов у Серебренникова были попытки перебраться в Европу, в Прагу, где иркутские областники во главе с Иваном Александровичем Якушевым развернули, при финансовой поддержке чехов, активную деятельность. Организовали Общество сибиряков в Чехословацкой республике и при нем Кабинет изучения Сибири, Библиотеку по сибиреведению, издали пять сборников «Сибирского архива» и девять выпусков «Вольной Сибири».

Иван Иннокентьевич пишет И. А. Якушеву 25 марта 1928 года: «Должен только сказать, что Тяньцзинь — крайне неудобный город для каких-нибудь научных и литературных занятий, хотя бы по одной той причине, что здесь нет ни одной солидной библиотеки и ни одного научного и литературного центра. Живу, как в каком-то захолустном городишке. [34]

Подработать что-либо в местных газетах и тем самым хоть несколько оживить свою скучную жизнь — не удается, ибо единственная богатая русская газета в Китае «Заря», а с нею я в неприязненных отношениях. Все другие газеты слишком бедны и своим иногородним сотрудникам обычно ничего не платят. Пробиваюсь я теперь педагогической деятельностью и разными случайными заработками».

Переезд в Прагу не состоялся, а когда 11 ноября 1935 года умер И. А. Якушев, деятельность сибиряков в Европе пошла на убыль.

Быстротечность жизни с ее конфликтами, чередой непредсказуемых событий для трезвомыслящего и очень уравновешенного человека, каким был И. И. Серебренников, была ясна, он часто предвидел и предсказывал ход событий и их направление. Он, например, не был согласен с тактикой чешских сибиряков, делавших крен в историю Сибири и бередящих раны якобы для воспитания подрастающего поколения, и пророчески считал, что областничество выживет, ориентируясь на Тихий океан, где уверенно развивается новая мировая цивилизация.

«Объективная обстановка говорит, что непрочен и сам сколоченный в бурях русской революции Союз Советских Республик, и что с таким громом и шумом наспех сбитой социалистическое хозяйство терпит позорнейший крах. Быть может, недалеко уже то время, как вновь явится перед нами Россия, обретшая свое национальное лицо, и эта вновь явившаяся Россия сумеет сказать свое веское слово при разрешении многообразных проблем Тихого океана»{29}. Или в другом месте: «Мы тщательно изучали в свое время историю Древней Греции и Рима, но почти ничего не знали по истории наших ближайших соседей Китая и Японии{30}.

Листаешь и читаешь дальневосточные газеты и журналы — Харбина, Шанхая, Тяньцзиня... 1920–1930-х годов, чудом сохранившиеся, неполные подшивки, и двоякие чувства [35] бередят душу. Поражение России в Русско-японской войне показало азиатскому миру, что белый человек не всевластен — он победим и слаб. Одинокий, брошенный сначала царским режимом, а потом многочисленными революционными образованиями, он оказался на грани выживания. Это вызвало всплеск национально-освободительных движений на Востоке.

Никому не нужные, обессиленные, больные, тифозные, вшивые, валяющиеся на вокзалах, сидящие на корточках у заборов, на глазах прохожих умирающие дети, потерявшие всякую гордость и просящие милостыню, как нищие китайцы, — это русские. Для китайского населения 1920–1930-х годов это невиданное явление. В газетах каждый день сообщения о кражах, обманах, разбоях, мошенничестве, изнасилованиях, похищениях людей, особенно детей. Похищали так же, как и сейчас, кавказцы (черкесы) вкупе с русскими. Еще до Первой мировой войны в «неподлежащем для оглашения историческом очерке о КВЖД» сообщалось: «К крайнему сожалению, приходится отметить, что участие наших кавказцев в шайках хунхузов наблюдалось неоднократно. При отбитии у хунхузов захваченного ими города Бодунэ было убито 110 хунхузов, взято в плен 22, в том числе 7 русских — черкесов{31}. А далее, если удавалось схватить и обнаружить преступника, следовали суды, тюрьмы, смертная казнь в облегченном для европейцев варианте. Одно утешает, русских не водили по улицам Шанхая, как преступников-китайцев, с вырезанной грудной клеткой, демонстрируя кровоточащие внутренности... и так до самой кончины, на глазах у зевак. Такие снимки на обложках любил помещать в 20-х годах ленинградский журнал «Суд идет», показывая зверства империалистов в Китае.

Китайцы тоже стали различать, что не все эмигранты русские, были и цыгане, которые не нашли себе место в китайском обществе. Лужением посуды, гаданиями и обманом среди ханьцев не проживешь: пришлось поредевшим таборам (многих цыган убивали и скармливали «чушкам» — китайским свиньям), часто пешком, возвращаться назад в русские селения Маньчжурии. Быстро сориентировались в местных [36] условиях российские мусульмане, особенно татары, большую помощь им оказали китайцы — приверженцы ислама. Замкнулись в своих общинах российские немцы-эмигранты вместе с теми соотечественниками, которые в Маньчжурии пережили период «борьбы с немецким засильем на КВЖД» в годы Первой мировой войны. Нашли себе место в дальневосточной среде и евреи, объединенные синагогами, обществами и «воспоминаниями» о собственной еврейской бригаде в отрядах атамана Г. М. Семенова.

До 1932 года, т.е. до провозглашения 1 марта 1932 года марионеточного Государства Маньчжоу-Го, созданного Японией на территории Северо-Восточного Китая, в Маньчжурии безраздельно хозяйничали красные, особенно на линии КВЖД. Советско-китайские конфликты следовали один за другим. Всех поверг в шок рейд по русским селениям Трехречья осенью 1929 года отрядов ГПУ. Трехречье — это китайские притоки реки Аргунь — Ган, Дебул и Хаули. На их берегах казаки-забайкальцы еще до революции стали основывать заимки, которые превратились в отличие от советского берега Аргуни в зажиточные поселки, где проживали буряты, эвенки, монголы и якуты. Место это известно под названием Барга. Трудно подсчитать, сколько народа вырезали чекисты — от 150 до 300 человек. Газеты печатали тогда поименные списки. Один из руководителей отряда, некто Моисей Жуч, гарцевал на сером коне, облаченный в красные кожаные куртку и штаны. Возмутилась эмиграция Харбина, Шанхая, Тяньцзиня, Парижа, Берлина, Праги... Дело дошло до Женевы — Лиги Наций. Были повсеместно созданы комитеты и общества помощи трехреченцам. Правление Русской национальной общины в Тяньцзине на собрании 16 октября 1929 года постановило считать этот день днем траура. Повсеместно прошли панихиды по всем злодейски замученным чекистским отрядом мирным русским эмигрантам в Трехречье на китайской территории и 16 расстрелянным в Благовещенске мирным русским эмигрантам, схваченным на китайских пароходах. Начали разрабатывать планы переселения людей с берегов Аргуни в Парагвай, Уругвай и Бразилию и оказания им помощи. Предлагали даже часть трехреченцев поселить в Алжире и Марокко, где их можно было бы использовать для сбора винограда. [37]

Конкретную помощь тотчас оказали жители Харбина, Шанхая, Тяньцзиня и особенно американцы.

Председатель Камчатского областного Комитета (Циндао), в прошлом метеоролог А. А. Пурин, писал И. И. Серебренникову 28 января 1930 года: «Красные пришли в Харбин и там хозяйничают, комсомольцы на улицах избивают китайских полицейских и обезоруживают. Отмолец{32} подходит к полисмену и плюет в физию, а он молча утирается».

В тяжелейших условиях китайских междоусобиц, японского присутствия, борьбы Гоминдана с Компартией Китая, советского, американского и иного вмешательства российские эмигранты не потеряли своего достоинства. Прежде всего сохранили веру отцов и матерей — с 1922 по 1945 год в Маньчжурии были открыты 48 православных церквей, во внутреннем Китае — Шанхае, Тяньцзине, Пекине — 7 храмов{33}. В восточной среде с другими ценностями и ориентациями русские помогали и поддерживали друг друга в противовес укоренившемуся мнению, «что русский русского ненавидит и топит». Особенно эффективными оказались землячества — забайкальских казаков, москвичей, воткинцев, ижевцев, уфимцев, казанцев, симбирцев, иркутян, петроградцев и др. Ни один другой народ, как русский, не сыграл такой роли в вестернизации глубинных районов Китая — провинций Хейлудзяна, Гирина, Синьцзяна и прилегающих районов к Внешней Монголии.

Когда мы говорим о советско-китайских отношениях в 1920-х — начале 1930-х годов, то не следует забывать и провоцирование со стороны эмигрантов — постоянные засылки на советскую территорию различных групп, бесконечные совещания, декларации, резолюции с громкими «титулами» и грозными «названиями». Эмигрантская среда в Китае была наводнена агентами ОГПУ, которые вовлекали в свою орбиту тысячи невинных людей. Доносы там цвели таким же пышным букетом, как и на родине.

Проживание в «замкнутом эмигрантском пространстве», с вечной нехваткой средств существования — еды, одежды, жилья и т.д., непрерывный поиск фондов, которые могут помочь в крушении Совдепии, в ожидании чуда на родине — [38] все это превращало людей в фанатиков, оторванных от реальности. А. А. Пурин считал, что достаточно снабдить в Сибири крестьян 10 000 единиц стрелкового оружия и они без помощи генералов поднимут восстание и свергнут советскую власть. Такое оружие с товарищами он искал по всему свету... Например вдруг возникла идея заработать на издании «Русской эмигрантской энциклопедии» — начались интенсивная переписка, советы, споры о ее содержании и т.д.

Жизнь на чужбине — для всех тяжелая ноша. Хорошо знавший в прошлом Китай, Корею, Монголию журналист, писатель, иркутский друг И. И. Серебренникова Д. П. Першин в письме от 18 апреля 1931 года писал о шанхайской жизни: «Живу я здесь почти полгода, но, надо сказать, что китайский Вавилон почти не знаю. Самое скверное здесь — это климат. Всю зиму была слякоть, погода представляет сплошной поганый насморк вместе с потоками мокрых слез — в виде дождя и снега. Солнца почти не было. Везде и всюду было холодно и сыро. Вот и теперь вторая половина апреля, а небо хмурое, солнца не видно, хотя и дождя нет. Не погода, а огорчение». Или в другом письме от 5 июля 1931 года дана следующая характеристика города на реке Вампу: «Шанхай может вместить многое, и даже русскую эмиграцию, которая многолика и многообразна, с большим привкусом атаманщины и деревянного масла{34}, да еще с прибавкой забайкальского «сливанчика»{35}. Хотя должен сказать, что деревянное масло цементирует эмигрантщину».

Надо сказать особо о маньчжурском опыте хозяйствования. Его не следует забывать и сейчас. Это наглядный пример, как могла бы развиваться Сибирь, не будь Октябрьского переворота. Ведь десятки тысяч людей продолжили за Амуром жизнь по старым правилам, привычкам и установкам. Основной жизнедеятельности дальневосточной эмиграции была КВЖД. На ее базе, при активной поддержке [39] российских промышленников, в основном сибиряков, набивших руку на Транссибе, была создана густая сеть промышленно-торговых предприятий. Причем в ситуации, когда дорога была заблокирована сначала Дальневосточной республикой ДВР, а потом и Советским Союзом, никто никогда не называл дорогу «мертвой», Маньчжурия, как и нынешние земли Читинской, Амурской областей и Хабаровского края, находится в полосе вечномерзлых и линзовых грунтов. Производственная инфраструктура КВЖД была рассчитана на местные нужды и экспорт. В Маньчжурии российские эмигранты стали пионерами почти во всех современных областях промышленности, сельского хозяйства и транспорта. Речное сообщение и перевозки по Сунгари они осуществляли на базе удачно уведенного из-под носа большевиков почти всего русского амурского флота. Активно велась лесодобыча, не только заготовка, но и переработка. Стали добывать каменный уголь, были проведены геологические изыскания нефти, в Харбине работал геолог с мировым именем Э. Э. Анерт (1865–1946). В сельском хозяйстве началась распашка целинных земель, как пристанционных, так и в новых районах, преимущественно в Барге. Русские смогли убедить в необходимости распашки под озимые и яровые культуры, а также лен монгольских, баргутских и бурятских нойонов, резко выступавших против, ссылаясь на свои обычаи и ламаистские установки. В степных районах и гоби резко увеличилось поголовье крупного рогатого скота, овец, верблюдов, лошадей, а в таежных — оленей. Впервые организовали в промышленном объеме переработку молока в сливочное масло. Даже выпускали масло-какао, способ изготовления которого открыл в 1929 году харьковский инженер Пиев. Тогда в Маньчжурии появились пчеловодство и винодельчество из дикого винограда, когда-то так поразившего ватагу Ерофея Хабарова. Доход приносили горно-таежная охота и рыболовство в степных и горных озерах и реках. Российские эмигранты ели свой хлеб и свою картошку, харбинскую халву, пили водку по старинным «чуринским» рецептам под названием «Демократическая», «Кумир», «Идеал», «Лазариди» и др., дымили папиросами «Дюшес», «Антик», «Осман», «Турецкими», одевались в салонах Анны Батуевой, Ю. Я. Соскина, носили украшения М. Я. Липковского... Проводили русские шахматные [40] турниры, играли в русский футбол, активно участвовали в скаутских и волонтерских походах.

...Выбирали своих красавиц: Нина Аргунская — мисс Тяньцзиня 1932 года, Елена Слуцкая — мисс Шанхая 1931 года. Камерные театры, балет, спортивные (конные) состязания, десятки книгоиздательств, газеты, журналы, альбомы... Был всемирно известный карикатурист, рисовавший для русских и английских газет, «Сапажу» — Георгий Авксентьевич Сапожников. Выпускал специалистов Харбинский политехнический институт, Юридический факультет, Коммерческий институт. Училища, гимназии, школы... Организовывались многочисленные научные общества — от медицинских до сельскохозяйственных. Велись археологические раскопки, открывались музеи (общественные и частные), функционировали библиотеки, велись исследования на опытных полях и т.п. Российские эмигранты учились не только в своих учебных заведениях, но и оканчивали японские, китайские. Активно осваивали английский язык, переписывались друг с другом, обменивались интересными вырезками из газет и журналов, реже книгами, которые (особенно словари) стоили дорого. Несли полицейские и охранные функции в китайских городах, служили в китайской, а также Императорской армии Японии, часто встречались, не предавали дружбы и дав слово, всегда, как правило, выполняли обещанное...

Русские врачи (среди которых было много немцев и евреев), агрономы, инженеры, писатели, журналисты, вечно нищие поэты, охотники... Последние (обычно староверы) ловили маньчжурских тигров для зоопарков Пекина, Токио, Сиднея.

Были монахи и монашки, которые вели затворническую жизнь.

Нельзя забывать и о российских преступниках, которые дополняли китайский колорит. Проститутки, дебоширы, пьяницы — неотъемлемый компонент любого общества. Наркоманов среди русских было тогда не так много. Русские отличались драками с китайцами по поводу и просто так, были среди них и свои «чемпионы». Шанхайская газета «Слово» за 28 июня 1932 года сообщала, что из города за пьянство, дебош, «стрельбу» (приставание с требованием денег) выселяются Василий Квасиков, судимый за подобное уже 36 раз, с приятелями Федором Сурьяновым, Валентином [41] Поповым и Степаном Котовым. Ф. Сурьянову повезло, его осудили на один день тюрьмы и оставили в городе. Насколько мне известно, последним из российских эмигрантов, сидевшим в казематах Поднебесной, был 77-летний Сергей Кострометинов. В тюрьмах и лагерях коммунистического Китая он провел 16 лет по обвинению в «советском социал-капиталистическом реформизме». По освобождении в 1986 году был принят на жительство в Австралии{36}.

* * *

Приоритет европейских, христианских ценностей был присущ всей общественной и научной деятельности И. И. Серебренникова. Он не «впадал» ни в какую борьбу: будь то с «немецким засильем в России» (где, например, отличился его оппонент по разработке сибирских вариантов железной дороги на Бодайбо санкт-петербургский инженер А. Е. Богдановский, умудрившийся издать в Петрограде в 1917 году две брошюры: «Что такое борьба с немецким засильем. Цели и задачи Общества 1914 г.» и «Русская революция и германизм. Революция и борьба с немецким засильем»), будь то с «жидо-коммунистическим заговором». В конце 1930-х годов, когда определенная часть эмиграции увидела в германском национал-социализме подтверждение своих выводов о еврейском происхождении Октябрьского переворота, когда начались погромные акции против еврейских организаций в Харбине (не без согласия японских властей) и выходки в Тяньцзине и Шанхае, Иван Иннокентьевич в газете «Возрождение Азии» (органе борьбы с коммунизмом) публикует 27 августа 1938 года большую статью «Евреи в старом Китае», повествуя о многовековой истории еврейских общин в Поднебесной.

Мне кажется, что лучшей характеристикой И. И. Серебренникова можно считать слова профессора Г. К. Гинса, написавшего о нем так: «Человек очень умеренных и трезвых взглядов, он занял в составе Омской власти позицию уравновешивающего и примиряющего центра»{37}. До конца дней [42] И. И. Серебренников был сибиряком-иркутянином и действительным членом Восточно-Сибирского отдела Императорского русского географического общества. Об этом говорят его псевдонимы: Ир. Кутянин, И. Верхоленцев, И. Илгинский, Сибиряк, Областник, Публицист, Старый Харбинец и др. На всех книгах своей библиотеки он ставил штамп «Личный архив А. Н. и И. И. Серебренниковых. Подлежит отправлению в Сибирь на хранение в музей Восточно-Сибирского отдела Императорского русского географического общества в Иркутске{38}.

В марте 1941 года русская эмиграционная общественность в Китае широко отметила 40-летие научной и творческой деятельности И. И. Серебренникова: статьи в газетах, поздравления земляков и коллег, в том числе и от профессора Г. К. Гинса. Началом творческой деятельности Ивана Иннокентьевича считается 1901 год — когда он окончил Иркутскую классическую гимназию. В Тяньцзине в Русской гимназии прошел торжественный вечер, посвященный юбиляру. Сам Серебренников из-за болезни (парализации) не смог присутствовать. После заседания все участники собрания пошли домой к Серебренниковым и передали им поздравления и цветы{39}.

К сожалению, мне оказались недоступны неопубликованные дневники и воспоминания А. Н. и И. И. Серебренниковых: «Мои воспоминания. 1882–1901 гг.», «Мои воспоминания. Предреволюционные годы», «Мои воспоминания в эмиграции. Среди китайских междоусобиц. 1925–1936 гг.», «Дневники 1931–1951 гг.», написанные И. И. Серебренниковым в Тяньцзине, а также «Дневники 1954–1955 гг.».(Гонконг). «1955–1956 гг.» (Норвегия), написанные Александрой Николаевной после отъезда из Тяньцзиня. Они находятся в Гуверском институте войны, революции и мира (США).

* * *

Немного о том, как после Гражданской войны сложилась судьба областников-автономистов в Советской России. [43]

Одним словом она была трагичной, почти никто из них не умер своей смертью. Так, В. М. Крутовский (1856–1938), министр внутренних дел Временного Сибирского правительства, уже глубоким старцем был арестован в 1938 году в Красноярске и скончался в тюрьме. М. Б. Шатилов (1883–1933), министр по туземным делам, был арестован в 1933 году и препровожден из Томска в Новосибирск. В августе того же года постановлением коллегии ОГПУ осужден на 10 лет заключения в ИТЛ. Время и место смерти неизвестны{40}. П. Д. Яковлев (1891–1925), эсер, управляющий Иркутской губернией в 1917–1919 годах, был в Москве в 1925 году приговорен к расстрелу...{41} Председатель Камчатского областного комитета А. А. Пурин (1885–1952) был выдан китайцами Москве, осужден и умер в Хабаровской тюрьме.

* * *

Данный сборник состоит из трех, ранее опубликованных в Китае, работ И. И. Серебренникова: «Великий отход: Рассеяние по Азии белых русских армий, 1919–1923» (Харбин: Издательство М. В. Зайцева, 1936), «Мои воспоминания» (В 2 т. Т. I. В революции (1917–1919). Тяньцзинь. Тип. «Star Press», 1937; Т. II. В эмиграции (1920–1924). Тяньцзинь: Наше знание, 1940), а также приложения — А. Н. Серебренникова «С чехами от Иркутска до Харбина»: дорожные записи (с. 219–260).

И. И. Серебренников первым из эмигрантов собрал «дайджест» о белых русских армиях в Азии, опубликовал русский путеводитель по Пекину, а ранее издал двухтомник «Иркутских летописей», привлек внимание к уникальному деревянному зодчеству Восточной Сибири и т.д. Ему под стать была верная супруга, землячка Александра Николаевна, урожденная Петрова (15 марта 1883 года Олёкминские прииски — 12 апреля 1975 года Сан-Франциско). А. Н. Серебренникова училась в Санкт-Петербургском психоневрологическом институте, была литсотрудником газеты «Сибирь» (Иркутск), работала в Иркутской думе в 1918 году. Историк, поэт, переводчик, преподаватель русского языка, корректор... В Китае печаталась в газетах Тяньцзиня в «Вестнике [44] русской национальной общины», «Возрождении Азии» и др., в журналах Пекина «Китайском благовестнике», «Русском обозрении» и т.д. В 1938 году в Тяньцзине вместе с мужем они выпустили сборник «Цветы Китайской поэзии». Можно привести такой пример из ее жизни. Журнал «Исторический вестник» (СПб. 1913. № 12) в разделе «Объявления» сообщил, что в следующем году предполагается опубликовать статью А. Н. Серебренниковой «Восстание поляков за Байкалом в 1866 году». Статья была набрана, гранки просмотрены автором... Но случилось непредвиденное — началась Первая мировая война, и статья стала неактуальной. Что ж вы думаете? Александра Николаевна смогла в страшной спешке вывезти гранки в Китай и там опубликовать в журнале «Русское обозрение» (1920. Декабрь).

Александра Николаевна и Иван Иннокентьевич прожили напряженную, интересную жизнь. Они смогли даже отметить золотую свадьбу. Последние 15 лет Иван Иннокентьевич был парализован, находился в постели, но не прекратил научную и писательскую деятельность благодаря самоотверженной поддержке Александры Николаевны. Недавно одно из стихотворений А. Н. Серебренниковой было опубликовано в антологии «Русская поэзия Китая»{42}.

Мне хотелось бы рассказать еще и о замечательных людях, без которых невозможно было бы собрать материал о жизни А. Н. и И. И. Серебренниковых. Это замечательная Надежда Васильевна Рыжак, сумевшая в «годы перетрясок» сохранить фонд «Русское зарубежье» в Российской государственной библиотеке; это сотрудники научной библиотеки ГАРФа — Алексей Федюхин и Лина Семенова, самоотверженные хранители ценнейших пластов русской зарубежной культуры; Г. А. Мелихов, В. А. Кореняко (Москва), А. З. Хамарханов (Улан-Удэ), Е. С. Шишигин (Якутск) — востоковеды, чьи консультации всегда были для меня открытием; писатели Александр Посадсков (Новосибирск), Леонид Юзефович, Феликс Штильмарк (Москва), постоянно в российском обществе будирующие сибирскую тематику.

Пусть моя небольшая статья об Иване Иннокентьевиче Серебренникове будет напоминанием о 50-летии со дня его смерти и поклоном городу Иркутску на Ангаре, которому я [45] обязан любовью к истории и культуре Сибири, а также иркутянам Терентию Георгиевичу Тонких, преподавателю истории в Техникуме транспортного строительства; Римме Ивановне Монаховой, директору Областной библиотеки им. И. И. Молчанова-Сибирского, которая ввела меня в удивительный мир книжного поиска; Григорию Исаевичу Боровскому, Председателю областной организации общества «Знание», создавшему в начале 60-х годов XX века одну из лучших в России школ лекторов-международников. В нее входили Николай Бадиев, Мирон Бендер, Иван Валисевич, Герман Вендрих, Исаак Дашинский, Акрам Закиров, Николай Кабацкий, Игорь Лапидус, Вячеслав Майер, Николай Мысовский, Сергей Скорняков, Анатолий Сузаев, Юрий Шервашидзе, Николай Шкаленков и другие, «драчливое» общение с которыми наполняло меня знаниями и позволило стоически перелистывать печальные страницы бытия.