Глава IV.

В Тяньцзине

Коммерческое училище

Тяньцзиньское общественное коммерческое училище было основано за год до моего переезда в Тяньцзинь и провело уже одни учебный сезон под руководством первого его директора, ветеринарного врача и химика, АЛ. Хорвата.

В 1922 году А. А. Хорват переехал на жительство в Пекин, где по своей специальности химика получил хорошую должность в Рокфеллеровском институте, и я занял его место в Коммерческом училище.

Основателем и хозяином училища было специально созданное Общество, членами которого состояли русскоподданные, независимо от национальности, местные старые резиденты Тяньцзиня и эмигранты. Но вскоре после открытия занятий школы между руководителями ее, русскими и евреями, произошел раскол, и евреи ушли из Совета Общества.

К моему вступлению в должность директора училища в нем состояло до семидесяти учащихся, мальчиков и девочек, [625] почти исключительно русских. Школьными делами ведал Совет Общества под председательством А. А. Дудукалова, известного в Забайкалье, в Сибири общественного деятеля. Учебная часть находилась в ведении Педагогического совета, заседавшего под моим председательствованием.

Программа Училища представляла собою сколок с программы Харбинского железнодорожного коммерческого училища и была очень обширна. В училище были детский сад, младший и старший приготовительные классы и первые пять классов.

Ввиду большого количества классов и широкой программы основателям школы пришлось пригласить значительное число педагогов. Большое внимание было обращено на английский язык, для преподавания которого была приглашена англичанка, совершенно не говорившая по-русски. Были затем учительницы: французского языка — г-жа Фриде, немецкого — В. М. Стерлигова. Закон Божий преподавал молодой иеромонах о. Виктор (Святин); естественные науки — А. Т. Шестаков, бывший лесничий одного из амурских лесничеств, ныне уже покойный; рисование и чистописание — А. К. Ильков, математику — г. Прокудин, русский язык — В. М. Якушева, географию и историю — г-жа Либерман, теорию словесности и историю литературы — В. В. Девицкий. М. П. Козулина вела детский сад, К. И. Стаматова — приготовительные классы; преподавание арифметики в младших классах было возложено на К. Н. Шустову.

Лично я преподавал только востоковедение в пятом классе.

Расходы по содержанию большого штата педагогов сильно отягощали бюджет школы. Этот бюджет был исчислен в сумме 12 000 долларов из расчета учебного года в восемь месяцев. За летнее время жалованье учителям не выдавалось.

Вообще школа была поставлена нерационально. Вместо того чтобы открыть высшее начальное училище применительно к нуждам беднейшей части русской колонии Тяньцзиня, руководители русского общества основали большую школу, явно не по средствам этой колонии. Такую школу трудно было вести как по финансовым причинам, так и ввиду конкуренции существовавших в Тяньцзине иностранных [626] колледжей. Родители, имевшие хотя бы некоторые средства, предпочитали отдавать своих детей в эти иностранные колледжи. Они не гнались за общим развитием детей, а желали только, чтобы они как можно скорее овладели в совершенстве английским языком и затем, окончив колледжи, получили службу и заработок.

В выборе школы для обучения детей действовал жестокий, непреклонный закон борьбы за существование, и это обстоятельство влияло отнюдь не в пользу русской средней школы в Тяньцзине.

Доходный бюджет Коммерческого училища составлялся из поступавшей в небольших размерах платы за учение, субсидий муниципалитета бывшей Русской концессии города, пожертвований отдельных лиц, сборов с благотворительных вечеров и концертов.

Я должен констатировать, что многие родители очень туго платили за обучение своих детей или даже вовсе не платили, хотя и имели некоторые средства. В данном случае укреплялся такой взгляд: школа — это наше, русское, учреждение, так стоит ли платить? Детей не уволят за неплатеж, а школа авось вытянет как-нибудь свой год на благотворительные средства...

Бороться с таким отношением к школе было чрезвычайно трудно.

Все же, несмотря на неблагоприятные условия, я провел учебный сезон 1922/23 года благополучно, почти без дефицита; говорю «почти», потому что у нас не хватило все же средств, чтобы оплатить наем школьного помещения за последние два месяца учебного года. В данном случае несколько пострадали интересы богатой русской домовладелицы Тяньцзиня, г-жи Батуевой, у которой было арендовано помещение для школы.

Могу сказать, что Коммерческое училище не было первой русской школой в Тяньцзине со времени появления здесь русских эмигрантов. Во второй половине 1920 года в русской колонии города образовался Школьный комитет, который на собранные по подписке средства открыл во временном помещении — здании конвоя Русского консульства — начальную русскую школу в составе детского сада, приготовительного и первого классов, применительно к программам русских гимназий. При школе открылись затем вечерние [627] курсы английского языка для взрослых. Председателем Школьного комитета состоял П. В. Вологодский, секретарем — К. А. Порфирьев.

Это первое русское учебное заведение в Тяньцзине просуществовало всего один год, и в следующем, 1921 году эта начальная школа закрылась, так как в этом году в городе открылись уже два средних учебных заведения русского типа: одно — частное реальное училище г. Рофаста, бывшего преподавателя французского языка в Иркутской мужской гимназии; другое — созданное по общественной инициативе Тяньцзиньское общественное коммерческое училище. Предприятие Рофаста быстро распалось как вследствие малого числа учащихся, так, кажется, и вследствие болезни самого основателя училища.

Православное братство

Законоучитель Коммерческого училища, иеромонах Виктор, был одновременно настоятелем Покровского храма в Тяньцзине и председателем Православного братства, основавшегося при этом храме.

Православное братство начало официальную работу с января 1921 года, когда Начальником Русской духовной миссии в Пекине, епископом Иннокентием, был утвержден устав Братства. На основании этого устава первым председателем Братства и первым настоятелем храма стал о. П. Разумов, а на собрании членов Братства 11 апреля того же года членами первого Правления Братства были избраны Н. А. Жебрак, И. Н. Кухтин, М. Т. Головашенко и Н. Ф. Злоказов.

Иеромонах Виктор ко времени моего приезда в Тяньцзинь в сентябре 1922 года заменил на посту председателя Православного братства уехавшего в Америку о. П. Разумова; обязанности церковного старосты относил в то время А. А. Орлов.

За последующие годы деятельность Православного братства в Тяньцзине начала широко развиваться. При храме был учрежден постоянный хор, первым регентом которого состоял П. Д. Поникаровский. Было расширено кладбище, улучшено его общее благоустройство. Под началом Братства [628] впоследствии стали работать такие важнейшие для русской колонии учреждения, как школа, госпиталь и Дом милосердия.

Первый русский храм в Тяньцзине имел небольшие размеры, но был благолепно украшен усердием прихожан. Иконостас прекрасной работы, представлявший собой еще наследие прежнего храма-часовни, был, как мне рассказывал один из тяньцзиньских старожилов, прислан в дар храму Государем Императором Николаем II.

В новом расширенном храме над братской могилой павших русских воинов затеплилась русская религиозная жизнь, стали возноситься молитвы к Господу Богу за страждущую Россию.

Иеромонах Виктор, насколько припоминаю теперь, поселился по приезде в Тяньцзинь, на Русской концессии, в одном из русских домов. Он был ревностен в своих духовных обязанностях, отзывчив и внимателен к нуждам своей паствы. Двери его квартиры были постоянно открыты для всех и каждого. К нему шли за советом, утешением и помощью — и никогда не получали отказа.

Иностранные школы

Как я упомянул выше, Русскому коммерческому училищу приходилось в большой степени считаться с конкуренцией иностранных колледжей.

Ко времени моего переезда на постоянное жительство в Тяньцзинь европейских иностранных школ здесь было три. На Английской концессии находилась Английская муниципальная школа (Tientsin Grammar School), учрежденная еще в 1905 году. В ней обучались мальчики и девочки совместно. В школе существовало два отделения: младшее и старшее, по нескольку классов в каждом. Остальные две школы находились на Французской концессии, принадлежали католическим миссионерам: это были школа братьев Маристов, куда принимались для обучения только мальчики, и пансион Св. Иосифа, где обучались одни девочки. В обеих этих школах имелись интернаты. Русские эмигранты называли эти католические школы просто французскими. Преподавание в этих двух школах велось на английском языке. [629]

В виде правила зажиточные русские резиденты Тяньцзиня, как старожилы, так и эмигранты, отдавали своих детей в Английскую школу, менее зажиточные — во французские школы, а люди небогатые или нуждающиеся — в Русское коммерческое училище. Бывали, конечно, и исключения из этого правила, но они были редки.

По своей учебной программе названные три иностранные школы стояли далеко ниже русских среднеучебных заведений и давали весьма слабое развитие детям. Если, например, в Харбинском железнодорожном коммерческом училище в общей сложности приходилось до 45 разных предметов, то в упомянутых иностранных школах Тяньцзиня число учебных предметов немногим превышало десяток. Могу сказать, что основательно проходились в них всего три предмета: английский язык, арифметика и география. В Английской школе изучалась лишь история Англии, а история других стран совершенно не затрагивалась; не изучалась и история литературы, даже английской; штудировались только некоторые произведения Шекспира.

Ученики старших классов иностранных школ могли, по желанию, держать так называемые Кембриджские экзамены, бумаги для которых присылались из Кембриджского университета Англии. Эти экзамены происходили в начале декабря и делились на три ступени: подготовительную, младшую и старшую. Ученикам, выдержавшим экзамен по старшей ступени, открывалась возможность поступить в британские и американские университеты. Конечно, из русских мальчиков и девочек этой возможностью могли пользоваться только дети состоятельных родителей.

Нужно отметить, что во всех иностранных школах большое внимание уделялось спорту: в этом отношении здесь явственно сказывалось английское влияние.

Спортивные организации

Спорт, надо сказать, вообще процветал в Тяньцзине; здесь существовало немало разного рода спортивных учреждений и организаций. Виды спорта были следующие: игра в гольф, поло, футбол, крикет, катание на коньках, гребной спорт, скачки и т.д. Одной из самых значительных и богатых [630] спортивных организаций тяньцзиньской иностранной колонии был Английский Скаковой клуб.

Насколько мне помнится, к моему приезду в Тяньцзинь, русские обладали здесь также одной спортивной организацией — Теннисным клубом, основанным еще в прежние, довоенные годы. Площадка и буфет клуба находились в летнее время в Русском парке, привлекая туда в хорошую погоду любителей теннисного спорта и зрителей.

В Тяньцзине, равно как и в Пекине, два раза в году, весной и осенью, происходили верховые скачки, оживлявшие собою монотонную жизнь местной иностранной колонии. Эти скачки были как бы большим праздничным событием для города. В дни скачек приостанавливалась даже деловая работа иностранных коммерческих и финансовых предприятий: закрывались банки, конторы, магазины, улицы пустели, и только непрерывный поток автомобилей и рикш тянулся по дороге к Рейскорсу — Английскому Скаковому клубу.

Тяньцзиньский Скаковой клуб со всеми его учреждениями располагался на окраине Английской концессии, почти за городом. Он занимал довольно обширную площадь, вмещавшую в себя самый скаковой круг, трибуны для публики, буфет, конюшни и пр.

К участию в скачках допускались только лошади-монголки, отвечавшие определенным требованиям.

Скачки продолжались три-четыре дня и привлекали множество публики, особенно в тот день, когда производился самый большой лотерейный розыгрыш, приуроченный к скачкам: в этот день всякий обладатель так называемого чемпионного билета стоимостью в десять долларов мог выиграть 50–60 тысяч долларов.

Во время скачек на всех заездах работал тотализатор, и, кроме того, можно было еще покупать на каждый заезд лотерейные билеты стоимостью в один и два доллара. При большом стечении публики на долларовый билет можно было выиграть до 4000 долларов. Можно поэтому представить себе, какой ярый азарт и ажиотаж царили на этих скачках, где каждый отдельный человек жаждал узнать, не станет ли он сегодня баловнем Фортуны. Все несли свои деньги на скачки: иностранцы и китайцы, богатые и бедные. [631]

Несли туда, конечно, деньги и русские эмигранты, также желая испробовать свое «беженское» счастье.

Бывал иногда на скачках и я, бывала и моя жена; мы играли сдержанно, сообразно нашему достатку, но не были счастливы в игре. А однажды судьба даже зло посмеялась над моей женой. Дело было так. Жена подошла к кассе, где продавались лотерейные билеты на один из заездов, чтобы занять место в длиннейшей очереди алчущих и жаждущих счастья, и одновременно с ней подошла и одна ее знакомая дама. Они почти столкнулись у очереди, и моя жена, поколебавшись секунду, уступила ей место впереди себя. Обе купили по долларовому билету — и знакомая жены выиграла на свой билет около четырех тысяч долларов, жена же не взяла ни копейки.

Этот нечаянный выигрыш существенно изменил всю жизнь этой дамы: она вместе со своим мужем вскоре же уехала в Южную Америку, куда они оба давно мечтали перебраться.

Не знаю, много ли денег, в общем, русские эмигранты проигрывали на скачках, но, когда мы узнавали, что тот или другой малообеспеченный русский выигрывал порядочную сумму, мы искренне радовались этому.

Могу сказать, кстати, что кое-кто из русских эмигрантов получил службу в учреждениях Скакового клуба. Некоторые нашли себе платную работу по присмотру и уходу за скаковыми лошадьми у владельцев конюшен. Оказались среди русских и такие предприниматели, которые, выезжая в монгольские кочевья, стали скупать здесь лошадей-бегунцов, приводя их затем в Тяньцзинь для продажи любителям верхового спорта. Кажется, эти операции приносили хороший доход предпринимателям такого рода.

Если не ошибаюсь, в описываемое мной время в Тяньцзине были открыты при участии русских специалистов манеж и школа верховой езды.

Нужно добавить, что Скаковой клуб выручал от скачек весьма крупные суммы. Ежегодно после осенних скачек он выдавал небольшие денежные субсидии разным учреждениям, нуждавшимся в средствах. Из русских учреждений такую денежную помощь получали Коммерческое училище и Благотворительное общество. [632]

Благотворительное общество

К 1923 году в Тяньцзине скопилось много новых русских беженцев, постепенно прибывавших сюда из Кореи, Маньчжурии, Китайского Туркестана и Западной Монголии. В большинстве своем это были офицеры, солдаты и казаки бывших белых русских армий. Положение многих из них было тяжелое. Большей частью люди были без всяких средств к существованию, убого одетые, усталые и измученные от бесконечных скитаний.

Нужно было кормить их, одевать, подыскивать какую-либо работу. Многим помогли их земляки или соратники по былым боям и походам, ранее устроившиеся в Тяньцзине; многих поддержало на первых порах работавшее здесь русское Благотворительное общество. Это Общество держало для вновь прибывавших партий русских беженцев общежитие, помещавшееся на окраине города в пустовавшем здании шерстомойки тяньцзиньского купца С. М. Вязигина. Им же на бывшей Русской концессии была организована столовая, в которой неимущие русские получали вкусный и питательный стол за дешевую плату, а иногда и бесплатно. Некоторые русские при посредстве Благотворительного общества получили службу; часть их была занята в работах по улучшению улиц бывшей Русской концессии.

Для удовлетворения лечебных нужд русской эмиграции Благотворительное общество содержало небольшую больницу, которая находилась на Русской концессии, по Консульской улице, в отдельном помещении (ныне снесенном). Первыми русскими врачами, оказывавшими в этой больнице помощь больным, были Н. Н. Ковалев, Н. А. Желудков, Н. А. Арнольдов и А. Л. Селезнев.

Комитет Благотворительного общества в 1923 году состоял из шести лиц: Председательницы К. В. Жебрак, вице-председательницы А. И. Питерс, секретаря Л. П. Муравьева, казначея Б. Д. Засникова и членов Комитета А. А. Орлова и доктора Н. А. Желудкова. Приходно-расходный бюджет Общества за названный год составлял 55 000 долларов. Денежные пособия были выданы 775 лицам. Дешевая столовая, учрежденная Обществом, отпустила за один этот год до 30 000 обедов и ужинов, из коих 5417 было бесплатных. [633]

В общежитиях Общества проживали более 500 человек. 2866 раз была бесплатно предоставлена неимущим беженцам китайская баня. В амбулатории Общества было за тот же год 2929 посещений, в громадном большинстве бесплатных.

Было также бесплатно роздано предметов одежды, белья и обуви около 3000 штук.

Почти в виде правила каждый из русских беженцев, пожелавших теперь при переходе на мирное положение проложить себе дорогу в жизненной борьбе, старался прежде всего раздобыться приличным костюмом, найти хоть какой-нибудь заработок на первое время, а затем, вооружившись учебником и словарем, садился за изучение английского языка.

Я знаю, что многие из этих волевых и упорных людей за последующий десяток лет сумели хорошо устроить свою жизнь и даже составить себе некоторое состояние. Те же, кто не мог или не хотел приспособиться к условиям мирного существования, получили в скором времени возможность поступить на военную службу в китайские войска маршала Чжанцзолиня, диктатора Маньчжурии.

Дамы-патронессы

Наряду с Благотворительным обществом, широкую филантропическую деятельность развивали и некоторые отдельные дамы-патронессы, имевшие большие связи в иностранных кругах Тяньцзиня.

В этом отношении я не могу не упомянуть имени г-жи А. И. Питерс, русской по рождению. Будучи замужем за весьма влиятельным в Тяньцзине англичанином, занимавшим здесь ряд видных и почетных постов, она не старалась, однако, отгородиться от русской колонии, как это сделали бы многие на ее месте; радости и печали русской колонии были и ее радостями и печалями.

Вспоминаю, как однажды г-жа Питерс прибыла в Коммерческое училище и сообщила мне как директору училища, что она в сотрудничестве с двумя другими дамами-патронессами имеет намерение устроить ряд спектаклей и концертов; половина чистого сбора с этих концертов будет предоставлена [634] училищу, а половина поступит в распоряжение Благотворительного общества.

Я с радостью и благодарностью принял предложение г-жи Питерс. Оно было более чем кстати, ибо руководимая мною школа как раз в это время испытывала материальные затруднения и учителя сидели без жалованья.

Обещанные спектакли и концерты начались. Они были поставлены интересно и богато и привлекали много русской и иностранной публики. И в один прекрасный день г-жа А. И. Питерс привезла мне чек на 2600 долларов — половину вырученных с этих концертов денег. Это было обеспечением школы на целых два месяца.

Благотворительные вечера

Русские внесли большие перемены в однообразную жизнь местных иностранных кругов, где посещение кинотеатров и кафе составляло почти единственные развлечения. С наплывом в Тяньцзинь русских здесь пооткрывались рестораны, поставленные на широкую русскую ногу, кабаре-театры, начались спектакли, концерты, гастроли отдельных русских артистов.

Большим успехом стали пользоваться у иностранцев устраиваемые время от времени русские благотворительные вечера-концерты и балы. Эти балы сделались надолго главным источником пополнения средств русских организаций города.

На долю устроительниц этих балов, дам-патронесс, выпадали большие и порою весьма утомительные хлопоты. Надо было подыскать и снять подходящее помещение, организовать хорошую концертную программу, обычно вокального и балетного характера, пригласить джаз-оркестр для танцев, распространить билеты, собрать объявления для программ, наладить буфетно-закусочную часть, поставить киоски для продажи коктейлей или крюшона, цветов, конфетти и серпантина, организовать лотерею, для которой нужно было предварительно собрать вещи, и т.д.

Эти благотворительные концерты содействовали популярности некоторых русских артистических сил. Так, среди иностранцев большим успехом пользовались певица Аверино, [635] обладательница мягкого и красивого сопрано, и ее муж, серьезный скрипач Федоровский. Иногда выдвигались новые силы в среде молодого поколения русской эмиграции.

Как-то на одном благотворительном вечере, часть сбора с которого предназначалась в пользу Коммерческого училища, ученики и ученицы последнего разыграли пьеску «Сон Светланы», сказочно-феерического характера, составленную местным автором, полковником А. П. Бендерским. По ходу пьесы в ней полагался балет, называвшийся, насколько помню, «Танец огоньков». Вот в этом-то балете обратила на себя всеобщее внимание темпераментностью и ритмичностью исполнения юная ученица нашей школы Людмила Кубасова. Как-то сразу все отметили ее и заговорили:

«Вот это талант, настоящий талант!»

Это обстоятельство предопределило до некоторой степени судьбу молодой девушки: в будущем она сделалась балериной, и хотя ей не удалось пройти настоящую балетную школу, но все же все ее выступления на этом поприще имели успех и встречали сочувственный прием у публики.

Русский клуб

Русское общественное собрание располагалось на бывшей Русской концессии и имело свое собственное помещение. В нем находились довольно большой зрительный зал со сценой, библиотека, в которой насчитывалось до 3000 томов русских книг, буфет — одним словом, все, чему полагается быть во всяком благоустроенном клубе. Основано было Собрание старыми русскими резидентами Тяньцзиня. В описываемое мною время в нем состояло членами немало и вновь прибывших в город эмигрантов и беженцев из числа тех, кто успел уже хорошо устроиться на чужбине или располагал еще собственными приличными средствами.

Время от времени Русское собрание устраивало танцевальные вечера, маскарады, ставило спектакли и концерты.

Как-то в один из зимних вечеров 1922 года я отправился в Русский клуб, где был анонсирован веселый бал с выдачей призов самому красивому мужчине, даме с самыми красивыми [636] ножками, и т.п. Попав в клуб уже довольно поздно, я нашел его переполненным веселящейся публикой. Знакомых среди нее у меня оказалось очень мало, и я почувствовал себя одиноким и затерянным в этой разношерстной, изысканно одетой, нарядной толпе.

Со сцены, где находился оркестр, летели в зал и царили над ним фокстротные мелодии, то замедленные и томные, то живые, задорные и веселые. И под их звуки в ритмичных движениях извивались, плыли по залу, сходились и расходились танцующие пары, представляя собой бесконечно вьющуюся ленту, от пестроты которой у меня стало рябить в глазах...

Мои наблюдения показали, что значительное большинство бывшей в зале публики составляли русские евреи. Вероятно, среди них было немало харбинских коммерсантов, которые, не испытав грозных шквалов русской революции, сумели сохранить еще свои состояния и в поисках новых дел и новых возможностей перебрались в Тяньцзинь.

Новый, 1923 год я встретил в стенах Русского клуба, где в компании с русскими старожилками Тяньцзиня A. M. Порфирьевой и Е. Д. Гомбоевой выпил бокал шампанского. После встречи Нового года, часов около двух ночи, я получил от учителя Коммерческого училища записочку с приглашением прибыть в школу на импровизированную учительскую вечеринку.

Я позвал с собою оказавшегося в Русском же клубе дальневосточного журналиста В. Н. Иванова и отправился в школу. Здесь веселье было в полном разгаре. Пригласив на свою вечеринку только двух-трех посторонних школе лиц, учителя и учительницы проводили теперь время вполне непринужденно, в своей среде.

Мой спутник, В. Н. Иванов, увидев, что на большом столе в учительской комнате стояло много всяких яств и бутылок с вином, своим добродушным баском заметил мне:

«Я вижу, ты поставил твою школу толково...»

Встреча Нового года в школе закончилась почти под утро.

Русский клуб просуществовал недолго. Кажется, в этом же самом 1923 году он ликвидировался из-за материальных затруднений. При его ликвидации находившаяся в клубе русская библиотека была передана в ведение муниципалитета Русской концессии. [637]

Впоследствии в Тяньцзине снова возникло Русское собрание, которое на этот раз приняло вполне русско-эмигрантский характер. Русские евреи также основали позже свой клуб, дав ему название «Кунст».

Е. Д. Гомбоева и А. Д. Старцев

Упомянутая мною выше Е. Д. Гомбоева, ныне уже покойная, — одна из самых давних русских старожилок Китая. Личность ее является до некоторой степени примечательной, почему я и хочу посвятить ей несколько строк.

Екатерина Дмитриевна Гомбоева была вдовой бывшего начальника Русской почты в Пекине, бурята родом. Сыновья их учились в одно время со мной в Иркутской гимназии, несколькими классами старше меня. Сам Гомбоев был известен как крупный коллекционер ламаистских бурханов (божков). Часть собранных им коллекций он пожертвовал в сибирские музеи; так, в Иркутском музее Географического общества целая большая витрина была почти сплошь заполнена монгольскими и бурятскими бурханами, пожертвованными Гомбоевым.

Урожденная Старцева, Е. Д. приходилась родной сестрой известному дальневосточному русскому коммерсанту А. Д. Старцеву, когда-то имевшему в Тяньцзине, еще до «боксерского» восстания, весьма значительные недвижимые имущества. Проживая долгое время в Тяньцзине, он занимал здесь видное положение, был членом Муниципальных советов Английской и Французской концессий. Как мне рассказывали местные старожилы, Старцев совершенно безвозмездно передал Муниципалитету Английской концессии принадлежавший ему большой участок земли — тот самый, где расположен теперь Виктория-парк.

Я заинтересовался вопросом, отмечен ли как-нибудь Английским муниципалитетом этот щедрый дар русского коммерсанта? С целью выяснить это я однажды обошел весь парк, разыскивая помещенную где-либо мраморную доску, которая свидетельствовала бы перед жителями города о столь редком и ценном пожертвовании, но ничего не нашел. Единственное, что удалось мне заметить, — это была тусклая, уже потемневшая от времени медная пластинка, прибитая у [638] самого основания китайской беседки в парке и почти закрытая травой. На пластинке была надпись, гласившая, что этот парк разбит в 1887 году в честь алмазного юбилея королевы Виктории по постановлению Муниципального совета Английской концессии; перечислялся состав этого Совета, и между другими фамилиями значилась и фамилия А. Д. Старцева.

Старожилы тяньцзиньские передавали мне, что А. Д. Старцев и Е. Д. Гомбоева были детьми проживавшего в Селенгинской ссылке декабриста Бестужева, от гражданского брака его с буряткой, служившей в его доме. Свою фамилию они получили от крестного отца, селенгинского купца Старцева, который, вероятно, и воспитал их.

Мне удалось впоследствии несколько ближе познакомиться с Е. Д. Гомбоевой: лето 1922 года она жила у нас на даче в Бэйдайхэ, где жена моя держала небольшой пансион. Мы много беседовали с Е. Д., которая была умна, наблюдательна и умела интересно рассказывать о давно минувших днях. Привыкнув, видимо, в прошлом к хорошему жизненному положению в качестве сестры влиятельного на Дальнем Востоке русского коммерсанта, она и до сих пор отличалась некоторой избалованностью и иногда чрезмерной властностью в обращении с людьми.

Русские старожилы

К тому времени, как в Тяньцзине появились первые две иностранные концессии: Британская и Французская, т.е. к началу 1860-х годов, русских резидентов в Тяньцзине было очень мало — вероятно, не более десяти человек. Это были служащие русских чайных фирм, занятые здесь транспортировкой чая в Монголию и Сибирь.

С течением времени число русских в Тяньцзине стало постепенно возрастать, по мере того, как в этом городе начали открываться разные русские учреждения и стали расширяться торговые сношения России с Китаем, в силу чего появилось в Тяньцзине с 1896 года отделение Русско-Китайского, впоследствии Русско-Азиатского, банка.

К началу мировой войны 1914 года русских проживало в Тяньцзине до 130 человек, считая мужчин, женщин и детей [639] вместе. Кроме старых торговых фирм М. Д. Батуева и А. Б. Капустина, здесь незадолго до войны открылись конторы и склады трех известных московских мануфактурных фирм: Морозовых, Коншиных и Цинделя, но они просуществовали в Тяньцзине очень короткое время и с возникновением войны были закрыты.

К моменту переезда моего в Тяньцзинь русская старожильческая колония этого города была также сравнительно малочисленна. Ее составляли бывшие служащие Русского консульства, почты, управления концессией, затем служащие Русско-Азиатского банка и далее коммерсанты, из коих некоторые являлись местными домовладельцами.

Среди домовладельцев первое место занимала Евдокия Александровна Батуева, вдова М. Д. Батуева. Мне говорили, что ей принадлежали значительные недвижимые имущества в Тангу, первой большой станции на восток от Тяньцзиня, затем несколько дач на морском курорте Бэйдайхэ, дома и недвижимые имущества в Харбине. Все это могло составить стоимость в несколько миллионов долларов.

В городе говорили, что Е. А. Батуева хорошо управляла доставшимся ей богатым имуществом и отличалась большой бережливостью и расчетливостью. Мне пришлось познакомиться с Е. А. Батуевой на Рождественских святках в 1922 году, когда я зашел к ней, в ее квартиру, чтобы предложить ей подписать сколько-нибудь на устройство елки для учеников Коммерческого училища. Хозяйка дома весьма приветливо встретила меня и, узнав о цели моего визита, вручила мне небольшую сумму по моему подписному листу.

Познакомился я и с другими старожилами Тяньцзиня как по делам школы, так и по разным прочим поводам. Многие из них нередко заглядывали в основанный мною вскоре мой книжный магазин и записывались в абоненты моей библиотеки. Видно было, что здешних старожилов интересовала эмиграция и эмигрантская литература и они старались из бесед и книг уяснить, что же такое произошло и происходит в былой России и насколько правы мы, русские эмигранты, в своих антибольшевистских настроениях.

Среди новых моих знакомых из старожилов Тяньцзиня наибольшее внимание ко мне лично и к моим предприятиям проявляли А. Б. Капустин, домовладелец и коммерсант, [640] проведший уже в Китае чуть ли не три десятка лет, A. M. Ильин, владелец крупной молочной фермы, М. Т. Головащенко, бывший служащий русской почты в Тяньцзине, и еще некоторые другие.

Первые русские газеты

В октябре 1920 года в Тяньцзине начала выходить первая русская газета. Ее название было «Русское слово». Контора и редакция этой газеты помещались на Рю де Франс, недалеко от Международного моста, в здании, где издавалась английская вечерняя газета.

Газета «Русское слово» имела малый формат, содержала обычно четыре странички, набиралась старым, битым шрифтом, и вообще внешний вид ее был весьма неказист. Если я не ошибаюсь, ее редактором, издателем, единственным сотрудником, может быть, и корректором был полковник Д. П. Артынов.

Нужно сказать, что газета это не имела успеха в русской колонии и скоро прекратила свое существование. Также не пользовалась никаким успехом и выходившая позже вторая русская газета, печатавшаяся где-то на Русской концессии в небольшой, кустарного типа, типографии. Кажется, издавал и редактировал ее священник о. Дмитрий Успенский. Видимо, в то время не было еще в Тяньцзине опытных и владевших средствами предпринимателей для создания большой газеты.

Русские эмигранты, ощущавшие потребность в чтении солидной газеты, с хорошо поставленной информацией, обычно выписывали себе какую-либо русскую газету из Харбина или Шанхая; овладев же впоследствии английским языком, подписывались чаще всего на тяньцзиньскую американскую газету North China Star, стоившую только лишь один доллар в месяц.

Первая общеэмигрантская организация

Русская эмигрантская жизнь в Тяньцзине за время с 1920 по 1924 год протекала в пределах пяти-шести организаций, из которых на первом месте стояло Православное братство, затем Общество Тяньцзиньского коммерческого училища, [641] Благотворительное общество и т.д. Но не было еще тогда одной объединяющей, общеэмигрантской организации.

Впрочем, я должен оговориться, что в ноябре 1920 года в Тяньцзине возникла все же первая общеэмигрантская выборная организация, назвавшаяся Комитетом представителей русского населения Тяньцзиня. Комитет этот, преследовавший цели защиты русских прав и интересов, просуществовал недолгое время и распался. Кажется, председателем его был присяжный поверенный В. В. Носач-Носков, уже упоминавшийся мною ранее в связи с его попыткой организовать издательское дело в Русской духовной миссии в Пекине. В состав членов Комитета входили П. В. Вологодский, Н. И. Батуев и др.

Управление русской концессией

После упразднения в 1921 году старых русских консульских учреждений управление Русской концессией было подчинено китайским властям, но аппарат управления ею находился в неприкосновенности, вплоть до признания Китаем Советской России, что произошло в 1924 году.

Вслед за этим признанием секретарь Муниципального совета г. Вард, русскоподданный, но англичанин по происхождению, а также около десятка русских служащих Муниципалитета были уволены, и только бывший начальник полицейских сил Русской концессии Н. А. Жебрак остался на службе, но уже в качестве советника по полицейским делам.

Наговорив на весь мир о «кознях империалистических держав в Китае», большевики уже не могли, конечно, удержать Русскую концессию в Тяньцзине в своих руках — китайцы не позволили бы им сделать это. Чтобы сохранить, однако, хорошую мину в плохой игре, большевики решили использовать факт возвращения Русской концессии китайцам в агитационно-пропагандистском духе: посмотрите, мол, на нас — мы не империалисты, как все прочие!

Это напомнило мне анекдотический рассказ об одном сибирском купце, который, прослышав в начале Октябрьской революции, о том, что большевики собираются в скором времени национализировать дома и недвижимые имущества, [642] явился как-то на большевистский митинг и, бия себя в грудь, объявил себя «другом народа».

— Я сам вышел из народа, — ораторствовал этот хитрый купец, — и посему жертвую народу все свои дома и прочее недвижимое имущество!

Так поступил и советский посланник Карахан, жертвуя китайцам Русскую концессию в Тяньцзине, которую те к тому времени успели уже крепко забрать в свои руки.

С передачей Русской концессии китайцам прогресс в ее развитии и благоустройстве временно приостановился.

Русские предприятия

Как я уже сказал выше, с наплывом русских беженцев в Тяньцзинь стали появляться в городе разного рода мелкие предприятия ремесленного и торгового типа. Открылись русские столовые и рестораны, парикмахерские, портновские и сапожные мастерские, молочные фермы, бакалейные и галантерейные лавки и т.д. Большинство этих предприятий на первых порах обслуживало преимущественно русскую клиентуру и давало небольшой доход предпринимателям, поддерживая их существование. Некоторые же из этих предприятий, как, например, бакалейные магазины и салоны модных дамских платьев, стали в умелых руках приносить даже и весьма приличный доход.

Бойко работал открывшийся на Дагу-роуд русский магазин, принадлежавший двум компаньонам — В. Г. Шустову и Н. П. Фарафонтову.

Внимание многих русских, особенно русских евреев, привлек экспорт пушного сырья из Тяньцзиня. Это дело обещало хороший доход, и русская скупочная агентура вскоре оцепила собою пушной рынок города и проникла из Тяньцзиня в другие сырьевые рынки, как близкие, так порой и весьма отдаленные от него. Русские предприниматели показали, что в пушном деле они могут обойтись и без специальных услуг китайцев-посредников, так называемых компрадоров, и закупать сырье самостоятельно на местах.

Русское пушное дело процветало в Тяньцзине в течение ряда лет, пока в него не было внесено за последние годы мировой депрессии большое расстройство: около него [643] кормилась довольно многочисленная группа русских комиссионеров, предпринимателей, служащих и рабочих.

Что касается предприятий промышленного типа, то таковых было немного и все они носили мелкий характер. К числу подобных предприятий можно отнести водочные и мыловаренные заводы, колбасные мастерские и пекарни.

Начинала приобретать популярность среди русской и даже иностранной колонии Тяньцзиня ютившаяся в небольшом помещении по Давенпорт-роуд кондитерская Б. С. Сергеева.

Русский национальный продукт, водка, неизменно следовал за русскими беженцами и эмигрантами в места их скопления в больших городах Китая. Если не ошибаюсь, первыми водочными предпринимателями были компаньоны Позняков и Тюменцев, выпускавшие водку под маркою «Русское добро».

В весьма скором времени русские в Тяньцзине получили возможность пить водку местного производства, есть колбасы русского приготовления, покупать русское кондитерское печенье, солить русские огурцы, одеваться в платья, сшитые русскими руками, приобретать лекарства в русских аптеках, брать для чтения книги из русских библиотек, нанимать автомобиль в русских гаражах и т.д.

Конечно, все эти русские предприятия обслуживались русскими же служащими; кроме того, многие русские устроились в качестве продавцов и продавщиц в иностранные магазины. Немалое количество русских были приняты на службу в весьма многие конторы иностранных торговых предприятий.

Внедрение русских в местную жизнь в Тяньцзине повело к некоторой русификации ее. В районах скопления русских китайские торговцы быстро научились объясняться по-русски, и всюду запестрели вывески на русском языке. Заборы улиц стали заполняться русскими афишами, возвещавшими о балах, концертах, спектаклях. В кинотеатрах появились, наряду с китайскими и английскими объяснительными надписями, и русские.

Русские музыканты

Особо можно упомянуть о русских музыкантах в Тяньцзине. Они быстро находили здесь работу, которая, в среднем, очень хорошо оплачивалась. Большинство русских музыкантов состояли в оркестрах, играли в кинотеатрах, в первоклассных [644] отелях и кафе, кабаре, танцевальных залах и в барах.

Я знал в Тяньцзине одного молодого человека, моего земляка-иркутянина, который считался здесь талантливым саксофонистом. Он играл в вечернее время в оркестре одного кинотеатра, после 12 часов ночи — в фешенебельном кабаре, а днем еще ухитрялся давать уроки игры на саксофоне и играл от пяти до семи часов в оркестре в одном из тяньцзиньских кафе. Общий ежемесячный заработок его достигал крупной суммы и, пожалуй, равнялся жалованью, которое у нас, в России, получали ранее губернаторы.

Хорошо зарабатывали и опытные преподаватели и преподавательницы музыки, особенно по классу рояля. Появились в Тяньцзине и русские преподавательницы пения, также имевшие немало учеников и учениц.

Добавлю еще, что оркестры, состоявшие из русских музыкантов, нередко давали в первоклассных отелях концерты классической музыки, на которых исполнялись многие произведения русских композиторов. Таким образом, тяньцзиньские музыканты-эмигранты тоже содействовали популяризации русской музыки среди иностранцев, как и их сотоварищи по искусству в других местах рассеяния русской эмиграции.

В роли книгопродавца

Как-то вскоре после моего вступления в должность директора Русского коммерческого училища я встретил на Тяньцзиньском вокзале профессора Г. К. Гинса, проезжавшего по своим делам из Харбина в Пекин.

В беседе со мной Г. К. Гинс сообщил мне между прочими новостями о себе и о том, что он совместно с известным иркутским книготорговцем В. М. Посохиным открыл в Харбине книжную торговлю, и предложил мне взять на себя продажу в Тяньцзине книжных новинок на комиссионных началах. Я согласился сделать этот опыт и попросил прислать мне партию книг. Меня в данном случае занимали не столько денежные интересы, сколько то обстоятельство, что я смогу сам ознакомиться с книжными новинками и следить за состоянием русского эмигрантского издательского [645] дела, которое к описываемому времени стало принимать довольно большие размеры.

Вскоре в моей квартире на рю Сабуро, на Французской концессии, где я занял две отдельные комнаты у В. И. Силинского, преподавателя английского языка, появилась первая партия русских книжных новинок, присланных из Харбина магазином «Русско-маньчжурская книготорговля», основанным Г. К. Гинсом и В. М. Посохиным.

О том, что я получаю новые книги, быстро стало известно в городе, и ко мне на квартиру начали заглядывать покупатели.

Я довольно скоро распродал первую партию полученных мною книг и сообщил об этом в Харбин. Оттуда мне прислали новое книжное подкрепление и написали, что деньги за проданные книги я могу перевести в Циндао профессору Г. Г. Тельбергу, открывавшему там самостоятельно также большой книжный склад. Поручение это было мною выполнено, и от Г. Г. Тельберга я получил затем предложение быть его представителем в Тяньцзине. Я с готовностью принял это предложение, и в дальнейшем времени ко мне почтовыми посылками стали приходить книги и из Циндао.

Таким образом, я оказался, совершенно неожиданно для себя, книгопродавцем, правда, мелкого, так сказать, кустарного типа.

Время, однако, шло... Книги продолжали накопляться все в большем и большем количестве, и к весне 1923 года мы с женой решили поселиться где-либо в центре русского расселения в Тяньцзине и после недолгих поисков сняли себе две комнаты в одной из дешевых квартир по Козинс-роуд, на Британской концессии. Одну комнату мы приспособили для жилья, а в другой, выходившей окнами на улицу, устроили книжный магазин. Я заказал столяру полки для книг, сам смастерил небольшую вывеску, которую прикрепил к наружным дверям квартиры, и таким образом открылась моя книготорговля.

Публика стала охотно заглядывать в мое предприятие, и продажа книг начала понемногу налаживаться. Очень бойко шла торговля английскими учебниками, словарями и т.п.

Имели известный спрос и книжные новинки в области изящной литературы, мемуары, затем кое-какие книги по [646] прикладным знаниям. С открытием мною книжной торговли ко мне стали приносить для продажи старые, подержанные книги; таким образом у меня скоро появился небольшой антикварный отдел, и я сделался до некоторой степени и букинистом.

Могу отметить, что в моей книжной лавке изредка появлялись покупатели из Урги, столицы Внешней Монголии, наезжавшие иногда в Тяньцзинь.

Осенью того же 1923 года, или, точнее, в начале зимы, я решил открыть при своем книжном деле платную библиотеку. Я выбрал из своего запаса около 70 книг-новинок, отдал их в переплет и вывесил на улице у своей квартиры написанное мною от руки объявление об открытии библиотеки.

Надо сказать, что в Тяньцзине в это время уже были открыты и действовали две платные библиотеки. Одна из них, принадлежавшая ранее Русскому собранию, находилась в ведении Муниципалитета Русской концессии. Помещение ее было далеко от мест расселения русских в Тяньцзине, и потому она имела мало подписчиков. Другая библиотека находилась на главной улице Британской концессии, на бойком торговом месте, вблизи от тех мест, где стали расселяться русские, и принадлежала зажиточному пекинскому еврею Режину. В этой библиотеке было порядочное количество новых русских и английских книг, но дела в ней велись небрежно и неумело.

Я решил все же, не боясь конкуренции, выступить самостоятельно с своими 70 книгами. Мною не возлагалось особенно радужных надежд на развитие нового дела. Я думал: наберется у меня 30 или 40 абонентов, и ладно. Если доходы библиотеки покроют расходы по приобретению для нее книжных новинок, и то уже будет хорошо.

Первым абонентом моей вновь организованной библиотеки был учитель Русского коммерческого училища А. Т. Шестаков; потом стали записываться другие. Новые абоненты сначала смеялись, когда узнавали, что вся моя библиотека состоит из 70 книг.

— Что же тут читать? — говорили они, — в один месяц мы прочтем всю вашу библиотеку.

— Не беспокойтесь, буду подбавлять новинок, — отвечал я. [647]

Вскоре в моей библиотеке оказалось уже свыше двух десятков абонентов, и я принужден был взять служащего в качестве библиотекаря и попутно продавца книг. На эту работу я пригласил к себе недавно прибывшего в Тяньцзинь из Китайского Туркестана Н. И. Попцова, молодого, скромного и работящего человека.

К концу 1923 года я уже был достаточно занят всякого рода работой. С утра я уходил в Русское коммерческое училище, откуда возвращался в 4 часа дня. С пяти часов я давал у себя на дому частные уроки, затем руководил делами своего небольшого книжного предприятия, вел переписку, расчеты, составлял комиссионные отчеты и т.д. Жена моя в то время жила в Пекине, где она получила педагогическую работу и тоже имела своих учеников. Таким образом, мы, находясь в разных городах, усердно взялись оба за работу.

Оказалось, на далекой чужбине все же можно было как-то устраиваться и налаживать свою жизнь.

Библиотека моя быстро росла, увеличивалось быстро и число абонентов в ней. К весне 1924 года на помощь мне в моей все расширявшейся работе вернулась из Пекина моя жена.

В квартире на Козинс-роуд

Квартира на Козинс-роуд, где я первоначально устроил свой книжный магазин, была довольно неуютная и убогая. Она помещалась в большом старом доме, предназначенном ранее, нужно думать, для расселения китайцев, и не имела даже необходимых удобств. В каждой квартире этого дома было пять комнат: четыре среднего размера, и одна маленькая, и во дворике отдельная кухня. Вероятно, такие квартиры снимались ранее китайцами за какие-нибудь десять долларов в месяц, теперь же их стали снимать русские беженцы, и цена на них возросла до 25 долларов. Первым хозяином квартиры, где я поселился, был некто А. В. Махаев, беженец из Китайского Туркестана. Но он вскоре продал свою квартиру «на ходу», т.е. со всеми жильцами, в том числе и нами, полковнику И. Ф. Толстоухову.

Этот новый наш хозяин, человек лет 36, был родом из Екатеринбурга и в прошлом, до мировой войны, кажется, [648] состоял студентом какого-то высшего специального учебного заведения. Участник мировой, а затем и Гражданской войн, он казался человеком, уже вышибленным из строя нормальной жизни; я заметил в нем некоторое пристрастие к алкоголю.

В трезвом виде И. Ф. Толстоухов производил впечатление симпатичного и интеллигентного человека, и с ним порою было интересно побеседовать. Подвыпивши, он старался избегать встреч со мною и обычно забирался в кухню, где иногда присоединялись к нему приятели, вспоминая за рюмкой водки

Как-то в одной из бесед с полковником Толстоуховым я попросил его рассказать мне эпопею его странствований, которые привели его в Китай. Он охотно согласился, и я примерно воспроизвожу здесь его рассказ, поскольку он сохранился в моей памяти.

«После падения Урала я оказался в Сибири и отступал здесь в Ледяном походе на восток. Подошли мы к Иркутску, остановились у станции Иннокентьевской. В Иркутске в это время находилась моя жена. Я решил ее захватить с собой в поход, сговорился с чехами, и один из них согласился увезти меня на санях в город. Я приоделся немного под чеха. Приехали в Иркутск. Я разыскал жену, которая и не знала до сих пор, где я, жив или мертв. Ну, говорю, собирайся в дорогу, будь готова в пять минут выехать с нами: чех не будет долго ждать. Жена растерялась: как, говорит, собраться в пять минут? Надо же вещи разобрать, сложить, упаковаться... Как так в пять минут? Стали просить чеха обождать. Чех слушал, слушал, потом говорит: ладно, вечером сегодня заеду за вами, будьте готовы. Начали мы собираться в дорогу. Прошел вечер, а чеха нет. Подумали, что-нибудь задержало его. Ждем день — нет, пришел вечер — нет и нет нашего чеха... Одним словом, застрял в городе.

Притулился я тут в квартире у жены. Еще один офицер, полковник Генерального штаба, мой знакомый, тоже поселился у нас. Живем, боимся, как бы какой-нибудь обыск или ночная поверка не обнаружили нас. Вырыли мы в подполье большую яму, обложили ее досками, обшили войлоком. [649]

Сверху яма тоже закрывалась доской так, что землю можно было быстро набросать на нее. Как только какая-нибудь тревога — покажется ночью иной раз, будто кто-то стучит в ворота, — мы с полковником сейчас же в подполье и в яму... Сидим там, пока не узнаем, что тревога оказалась ложная.

Ну, знаете, такая жизнь поистрепала нам нервы! Полковник мой не выдержал: вышел как-то на городскую площадь и пустил себе пулю в лоб... И мне стало больше невмочь жить так. Решил: надо объявиться. И вот в один день пошел я к большевистским властям и зарегистрировался, рассказал, кто я такой. Первое время меня не трогали. Но потом как-то ночью пришли и арестовали. Сидел я сначала в комендантском помещении в городе. Тут было ничего: обращались со мной ладно. Потом перевели в бараки, где-то у станции Иннокентьевской. Там сидело много белых офицеров. Тут уж было гораздо хуже. Ночью иногда выкликали кучку людей, выводили из барака в лес и расстреливали. Дошла очередь и до меня. Однажды ночью меня и еще человек шесть вывели из барака и повели в лес. Ну, думаю, приходит мой конец! В лесу выстроили нас: красноармейцы навели на нас винтовки. Помню, один старик-генерал затрясся вдруг, упал на колени и начал молиться... Однако расстрела не последовало, нас только избили прикладами, а вскоре после этого меня выпустили на свободу, и я был даже зачислен на военную службу, получив штабную работу. Пошел, знаете, в гору, на повышение. Был затем из Иркутска командирован как военный инструктор в Якутск, на север. Помню, я с шиком прокатил зимой по всем станциям Ленского тракта — ехал, как важная персона: везде меня побаивались как большевика, да к тому же еще и красноармейской «шишки»... В Якутске я, однако, долго не задержался. Как только пришло, лето, я сговорился с группой белых, устроил восстание, захватил большевистский пароход и бросился в нем вверх по Алдану. Оттуда я пробрался через сибирскую тайгу и горы и вышел на Амур, к бывшему городу Николаевску, а отсюда во Владивосток.

Здесь я снова служил в белых войсках, когда было правительство братьев Меркуловых, потом, как вы знаете, последовала эвакуация, порты Кореи, и наконец я выбрался в Тяньцзинь...» [650]

Когда послушаешь подобного рода повествования, невольно подумаешь: человек находился почти целых девять лет в условиях боевой страды, перетерпел много тяжелого и страшного — можно ли осуждать его за то, что он уже стал чувствовать себя не приспособленным к условиям мирной жизни?

Кажется, через год после нашей описанной выше беседы полковник Толстоухов уже был в рядах русской группы китайских войск маршала Чжан Цзучана и на бронированном поезде колесил по Северному Китаю, участвуя в боях во все время гражданской войны в Китае. После нескольких лет службы он за какие-то провинности был арестован китайскими военными властями, сидел долго в китайской тюрьме, затем, кажется, снова служил в китайской армии и, наконец, заболев, кончил свою бурную жизнь на одной из станций Пекин-Мукденской железной дороги.

В своей квартире на Козинс-роуд полковник Толстоухов держал в качестве прислуги одного молодого русского парня, который подметал комнаты, топил печи и готовил ему незамысловатый обед. Парень выглядел весьма добродушным малым и был очень услужлив.

Однажды я спросил его:

— Откуда ты родом?

— Я — ижевец, — ответил он.

— Есть у тебя отец?

— Есть, живет на Ижевском заводе.

— Ты пишешь ему?

— Нет.

— Почему же?

— Отец у меня большевик, потому я и не пишу ему.

Вот, подумал я, новые «отцы и дети» в революционном издании: отец — большевик, а сына почему-то подхватила белая волна и вынесла сюда, за пределы России.

— А как же ты попал в Китай? — спросил я его далее.

— Я был сильно ранен в бою и эвакуирован в тыл. Здесь, в тылу, я попал в войска Унгерна и затем ходил походом в Монголию, брал Ургу.

— Когда ты был у Унгерна наверное, получал хорошее жалованье — были у тебя деньги?

— Были, серебра было много, да потом, как выбрались мы в Маньчжурию, в Хайлар, — тут все и поистратили, пропили больше. [651]

— А куда ты попал из Маньчжурии?

— Во Владивосток. Там опять служил в белых войсках, ходил походом на Хабаровск. Потом пришлось бежать в Корею, а оттуда уж сюда, в Тяньцзинь...

Моему собеседнику можно было дать на вид 22–23 года. Значит, он попал в белое движение, когда ему было не более 18 лет.

Когда в 1918 году, вспомнилось мне, пришли в Иркутск войска генерала Пепеляева, это были в подавляющем большинстве бывшие гимназисты, реалисты, студенты — поистине «бело-зеленая» молодежь. В Иркутске в армию Пепеляева вступил добровольцем единственный сын одного моего большого приятеля, только что окончивший гимназию, совсем еще мальчик, и в первых же боях с красными по овладению Кругобайкальской жел. дорогой пал, сраженный пулей врага. И сколько было таких, юных и беззаветно храбрых, рвавшихся в бой с поработителями родины и погибавших за нее! Им несть числа...

А кто были герои белого движения в России — все эти молодые генералы, полковники и подполковники, как не те же вчерашние гимназисты, реалисты, семинаристы, студенты, кадеты и юнкера? Не в том ли и кроется трагизм белого движения и философия его неудач, что жертвенный порыв молодежи, слабо поддержанный старшими, угас бесплодно под напором сатанинской силы большевиков, привлекших на свою сторону путем самой отчаянной демагогии широкие массы населения России?..

В семье Злоказовых

С течением времени в наших двух убогих комнатках в квартире на Козинс-роуд нам стало тесно: в одной комнате мы держали книжный магазин и библиотеку, и в ней постоянно бывало много народу, в другой мне приходилось давать частные уроки. Таким образом, у нас не оставалось комнаты, которая могла бы служить целям отдыха и покоя для нас и была бы свободна от всяких служебных, если можно так выразиться, занятий. И мы решили снять где-либо в другом месте таковую комнату. [652]

После некоторых поисков мы нашли осенью 1924 года приличную, светлую и высокую комнату в квартире О. П. Злоказовой, на бывшей Германской концессии, куда и переехали, оставив магазин и библиотеку на прежнем месте.

Злоказовы — в прошлом весьма зажиточные люди, известные крупные фабриканты и заводчики на Урале. Злоказовские суконные изделия широко славились своим прекрасным качеством. Я помню, в Иркутске также было отделение фирмы Злоказовых, успешно торговавшее сукнами, коврами и готовым мужским платьем. К моменту нашего вселения в новую квартиру глава семьи, Н. Ф. Злоказов, отсутствовал из дома: по делам своей службы в одном иностранном предприятии он находился в то время в Харбине. Нашей квартирной хозяйкой была его супруга, почтенная Ольга Павловна. Ее многочисленная семья состояла из двух сыновей и шести дочерей. Старший сын служил в одной крупной иностранной фирме Тяньцзиня, второй находился в Америке; обратный приезд его в Китай ожидался, однако, в скором времени. Одна дочь была замужем за сыном местного русского старожила-домовладельца. Две старшие дочери служили также в иностранных предприятиях, младшие три были все моими ученицами, обучаясь в Русском коммерческом училище.

Благодаря наличию молодого поколения в доме Злоказовых царила атмосфера жизнерадостности и непринужденной веселости. Бывало много гостей, молодежью затеивались иногда домашние вечеринки. Помню первое Рождество, проведенное нами в этом доме, когда на Святках семья Злоказовых устроила у себя костюмированный вечер, собравший человек сорок гостей. Мы с женой недолго побыли на вечере, полюбовались, как под звуки пианино кружились по зале наряженные в самые разнообразные костюмы участники вечера... Как знакома была нам эта атмосфера настоящего русского святочного веселья!

Мы занимали комнату в нижнем этаже обширного дома. Нам было спокойно и уютно в этой комнате. Вернувшись домой после работы в своем книжном магазине и библиотеке, мы проводили мирный, приятный вечер; много писали, читали русские и английские книги. Радушные и любезные хозяева ничем не стесняли нас и не тревожили нашего покоя. Но, прожив таким образом около полугода, мы [653] увидели, что снимать три комнаты в разных местах все же для нас затруднительно в материальном отношении, и начали понемногу подыскивать себе квартиру, которая была бы нам по средствам и давала бы возможность иметь для себя отдельную удобную комнату при магазине.

Наши пансионы в Бэйдайхэ

Собравшись в Тяньцзине, русские беженцы, конечно, всегда проявляли живой интерес к вопросу о том, кто, как и где устроил здесь свою новую жизнь. Этот устроился отлично, тот хорошо, а тот пока «так себе», но ждет лучшего, и т.д.

В этих разговорах порой приходилось слышать, что такие-то русские жители Тяньцзиня купили «бордингхауз» и держат жильцов.

«Бордингхауз» — это английское выражение, и означает оно пансион, где можно снять комнату со столом. Можно было устроить бордингхауз самому, т.е. снять пустую квартиру и, омеблировав ее, приспособить для сдачи жильцам, или же купить уже омеблированную квартиру для эксплуатации ее как пансиона.

Если владелец такого пансиона мог хорошо вести хозяйство, иметь вымуштрованную китайскую прислугу и, зная английский язык, найти себе жильцов из иностранцев, то ему удавалось прилично зарабатывать и на комнатах и на столе. В большинстве же случаев, в русский пансион набирались русские же жильцы, которые не могли платить так щедро за комнаты и стол, как иностранцы. В этих случаях считалось хорошим результатом, если владельцу пансиона удавалось оправдать своим трудом одну-две комнаты и стол для себя и своей семьи.

На летнее время представлялась возможность снять дачу на морском курорте Бэйдайхэ и также сдавать там комнаты. В виде правила дачу в Бэйдайхэ можно было всегда снять с готовой мебелью и даже посудой. Дачный сезон здесь открывался обычно в начале июня и заканчивался в первых числах сентября. Наибольший наплыв дачников происходил за период времени с 15 июля по 15 августа, когда свирепая жара выгоняла горожан к морю. [654]

Я посоветовался с женою относительно открытия пансиона на курорте, и весной 1923 года мы сняли дачу в Бэйдайхэ, на участке Русской духовной миссии, где я уже жил ранее несколько дней в 1921 году. На этом участке находились две дачи: одну, большую, занимал прежде в летнее время обычно сам начальник Миссии, епископ Иннокентий, а другую, маленькую, — его причт. В это лето участок Миссии и обе ее дачи находились во временном пользовании тяньцзиньского коммерсанта Георга, который принимал участие в делах «Восточного просвещения» в Пекине.

Жильцы в наш пансион скоро нашлись в достаточном количестве, и в первых числах июня мы выехали в Бэйдайхэ. Хорошо помню, как по приезде туда мы были поражены царившим там холодом, особенно ощутительным вечерами и по ночам; днем, при ярком солнце, все время дул с моря сильный и прохладный ветер, заставлявший нас одеваться гораздо теплее, чем мы одевались в Тяньцзине. К ужину, который обычно происходил на закрытой циновками веранде, все мы должны были одеваться в пальто и теплые шарфы. Но, несмотря на это, чистый и свежий воздух Бэйдайхэ и царствовавшая там тишина доставляли нам полное наслаждение. Дачников было еще мало, и многие дачи стояли заколоченными.

Дача Миссии занимала хорошее положение: будучи расположена на высоком скалистом мысу, она с трех сторон была открыта освежающему влиянию моря. При даче был небольшой, но красивый садик, в котором росло много фруктовых деревьев и невысоких раскидистых сосен. На крайнем выступе мыса стояла небольшая каменная церковь, а в глубине усадьбы отдельно возвышалась колокольня. Часть усадьбы Миссии занимал обширный огород: гуляя там ранним утром, мы иногда видели выскакивающих неожиданно из-под наших ног неизвестно откуда забегавших сюда зайцев. Вид с дачи во все стороны был великолепный.

Это был наш первый опыт эксплуатации дачи в Бэйдайхэ. Больших выгод он нам не принес, но дал возможность без затрат прожить все лето на море. Мы повторили этот опыт на будущий год, сняв небольшую дачку в центре курорта. [655]

Уход из школы

Перед открытием второго учебного сезона в 1923/24 году я созвал совещание учителей и учительниц Коммерческого училища и внес на обсуждение вопрос о сокращении расходной сметы. На предстоящий учебный год эта смета была сведена нами к сумме 8000 долларов, т.е. было принято по сравнению с прошлым годом сокращение сметы на 4000 долларов.

В рамках принятой сметы мне удалось кое-как, с большими затруднениями, свести учебный год без дефицита.

Вернувшись осенью 1924 года из Бэйдайхэ, я решил оставить Коммерческое училище. Причин для этого было много, и главною из них было то обстоятельство, что тяньцзиньское русское общество, создав средне-учебное заведение не по средствам, с большим количеством педагогов, занятых в нем, почувствовало себя не в силах содержать его далее, постепенно утратило всякий интерес к существованию школы и оставило ее на произвол судьбы.

Пожалев о моем уходе, учителя школы решили все же начать новый учебный год, сократив расходную смету школы на сезон 1924/25 года, помнится мне, до 4000 долларов в год. Несмотря, однако, на все их добрые усилия, в середине учебного года Русское коммерческое училище вынуждено было ликвидироваться за полным отсутствием средств для его содержания.

В Тяньцзине возникла вслед за этим только начальная русская школа, которая стала обслуживать беднейшую часть русской колонии города. Существование такой школы на благотворительных началах вызывалось насущной необходимостью и при поддержке энергичных дам-патронесс школа эта смогла продержаться в Тяньцзине несколько лет, превратившись затем в смешанную прогимназию в составе четырех классов, не считая детского сада и приготовительного класса.

После моего ухода из школы мое книжное дело и частные уроки стали поглощать весь мой рабочий день, так что я очень мало времени мог уделять для каких-либо других занятий и почти совершенно забросил свою литературную деятельность. Кажется, еще в этом же, т.е. в 1924 году, мне [656] пришлось взять первого ученика из местной английской школы, чтобы репетировать его по математике. Я с большими колебаниями взял этот урок, не надеясь еще на свое знание английского языка; но, однако, опыт мой оказался удачным, и я довольно быстро освоился с английской математической терминологией. Это сослужило мне большую службу впоследствии, когда по ликвидации мною моего книжного магазина преподавание математики и репетирование русских учеников иностранных колледжей стало одним из источников моего существования. Жена моя, овладев теоретически английским языком, тоже занялась педагогической деятельностью, подготовляя учеников иностранных школ к Кембриджскому экзамену по русскому языку.

Знание мной английского языка открыло для меня и обширную английскую литературу по вопросам синологии. В свободные часы я садился за какую-нибудь книгу, посвященную описанию Китая в экономическом отношении. Я решил прежде всего ознакомиться с экономикой этого края хотя бы только в основных чертах и затем уже перейти к изучению быта населения его и его истории.

Казалось, что не так уж долго придется нам жить в Китае, и поэтому нужно успевать знакомиться с этой страной, если и не практически, то хотя бы теоретически, кабинетным путем, штудируя соответствующую литературу. [657]

Заключение

Связи мои с Сибирью почти прекратились, и я лишь очень редко получал оттуда письма. Не могу сказать, чтобы я не скучал по родине: меня постоянно тянуло туда, но, конечно, о возможности возвращения в Россию нечего было и думать.

В Китае в то время обстановка тоже складывалась не особенно благоприятно для нас, русских. Китай признал Советскую Россию, и в его столице, древнем и живописно-красочном Пекине, появился советский посланник Карахан, коммунистический карьерист, еще не так давно отбывавший политическую ссылку в моем родном городе Иркутске.

Началась бешеная коммунистическая пропаганда в Китае. Советские деньги быстро пролагали тропу к коммунизму в этой стране. Опять и опять приходила мне в голову мысль: бежишь от коммунизма, а он следует за тобой по пятам.

Что делать?

Ответ для себя я находил все же постоянно один и тот же: оставаться в Китае, быть поближе к России, которая рано или поздно опомнится и отрезвеет от коммунистического угара революции.

Многие мои знакомые здесь решали, однако, этот вопрос по-другому и спешили уехать из Китая — кто в Америку, кто в Канаду, кто и в Австралию. Там — перспектива черного труда, но там дальше от коммунизма...

В Китае росла и ширилась гражданская война. На улицах Тяньцзиня можно было видеть русских, одетых в китайскую [658] военную форму: то были офицеры и солдаты армии Чжан Цзучана, сподвижника маршала Чжан Цзолиня.

Мы, русские, испытав ужасы революции у себя, в России, становились теперь свидетелями, а иногда и участниками революционных событий в Китае. Не слишком ли много революций для одного поколения?..

Но, что бы нас ни ждало, надо было все же как-то устраивать свою новую жизнь в чужой стране, нас приютившей.

* * *

На этом я заканчиваю свои записки. Быть может, многим они покажутся ненужными и незначащими. Но я считал, что я должен дать и свои свидетельские показания по истории тех революционных событий, коих я был участником и наблюдателем, а также и передать свои впечатления о жизни русской эмиграции в Китае на первых порах ее устроения здесь. [659]